Тридцать две! Не слишком ли много тюрем для такой маленькой страны, как наша? Отнюдь. Начальник новой тюрьмы «Эла» Яаков Шалом убежден, что при нынешней ситуации в Израиле придется каждые два-три года открывать новую тюрьму.
Годовой бюджет Управления тюрем (ШАБАС) – два с половиной миллиарда шекелей. Эта сумма была бы значительно больше, если бы на уборке территории, в кухне и прачечной не использовали труд заключенных - пришлось бы нанимать сотни наемных работников. А что вы хотите? 25 тысяч арестантов. К тому же каждый год в тюрьмы попадает от 200 до 300 новичков, совершающих «первую ходку». Что же касается надзирателей, то их на все про все - восемь тысяч.
С виду неприступные стены новой тюрьмы «Эла», равно, как и стены других израильских тюрем, на самом деле достаточно прозрачны, если учесть частоту внутренних и внешних проверок, начиная от госконтролера и кончая средствами массовой информации. Заключенные, их адвокаты и родственники поставляют ведущим разделов уголовной хроники не меньше информации, чем пресс-служба полиции и Управления тюрем. Более того, узники могут позвонить из заточения любому журналисту. Однажды и я получила подобный звонок от детоубийцы, осужденного на 25 лет, который жаловался на своих надзирателей. Оставалось только гадать, каким образом он раздобыл мой номер, ведь редакция телефоны своих сотрудников посторонним не дает.
В определенном смысле тюремные надзиратели даже беззащитнее тех, кого они охраняют. Им нельзя применять силу в ответ на провокацию, нельзя обыскивать заключенного, прикасаясь к его телу. Нельзя просвечивать рентгеном без его согласия и так далее. Как же работникам тюрьмы удается поддерживать оптимальную температуру в этом кипящем котле, чтобы не сорвало крышку? Оказывается, система штрафных мер дает неплохие результаты. Лишение отпуска, встреч с родственниками, запрет на пользование телефоном и тюремным ларьком, наконец перевод в одиночную камеру становятся серьезным испытанием для человека, и без того во всем ограниченного.
«Эла» должна была стать первой частной тюрьмой в Израиле: в 2004 году кнессет принял поправку к уставу, регулирующему деятельность тюрем. С самого начала название тюрьмы «Эла» прочно связали с именем миллиардера Льва Леваева, хотя на самом деле она создавалась усилиями совместного предприятия, включающего не только концерн Леваева «Африка-Исраэль», но и других участников – инженерную компания «Мандрав-Андаса» и американскую фирму «Эмеральд», которая управляет несколькими частными тюрьмами в США.
Строительство новой тюрьмы, рассчитанной на 832 заключенных (кстати, в Израиле имеются и более вместительные тюрьмы – от 1400 до 2000 мест), обошлось в один миллиард четыреста тысяч шекелей. По первоначальному плану частные лица получали лицензию на обслуживание тюрьмы сроком на 25 лет, а государство обязывалось выделять на содержание каждого заключенного 49 долларов в день. Но все эти расчеты уже в прошлом, поскольку Высший суд справедливости отменил поправку к уставу тюрем, позволявшую эксплуатацию частной тюрьмы. По мнению судей, передача исправительного учреждения из рук государства частникам может обернуться злоупотреблением властью и нарушением прав заключенных. Все-таки ШАБАС, в отличие от частников, имеет шестидесятилетний опыт взаимоотношений с заключенными. Так что в марте «Эла» оказалась в ведении ШАБАСа, превратившись в обычную тюрьму, в апреле приняла первых заключенных, а ее начальник Яаков Шалом убежден, что в Израиле по крайней мере еще лет восемьдесят не появится частных тюрем.
До того, как возглавить «Элу», 48-летний уроженец страны успел поработать во многих израильских тюрьмах на севере и на юге. Когда Яаков Шалом пришел в ШАБАС в конце 1980-х годов, в Израиле насчитывалось не более семнадцати тюрем. То есть за двадцать с небольшим лет их число увеличилось чуть ли не вдвое. С 1996 года в стране начали строить новые, более современные тюрьмы. Когда же на горизонте забрезжила первая частная тюрьма, Яаков Шалом был назначен главным консультантом участников проекта, выигравших конкурс, объявленный ШАБАСом. Как я уже сказала, сделка государства с частными лицами не состоялась: те получили 278-миллионную компенсацию, а мой собеседник поменял статус консультанта на статус начальника тюрьмы. Из двенадцати отделений в «Эле» действуют пока только три, где содержатся 238 заключенных, но Яаков Шалом уверяет, что к концу года вся тюрьма будет заполнена.
...Итак, 18 апреля «Эла» оказалась под крышей ШАБАСа, а примерно через три недели здесь появились первые сорок заключенных - уборщики, которые начали готовить новую тюрьму к приему своих собратьев по несчастью. Едва они успели завершить свою миссию, как на тюрьму обрушился кошмар, продолжавшийся на протяжении 48 часов. В конце мая в «Элу» доставили 604 арестованных «миротворцев» с судна «Мармара», пытавшегося прорваться в сектор Газы. Среди них были не только мужчины, но и восемьдесят женщин, в том числе - беременная и один ребенок.
- Они прибыли сюда в течение одной ночи. Никто не знал, чем все это кончится и каким будет решение правительства, - вспоминает Яаков Шалом. - Мы вели себя с заключенными предельно корректно, несмотря на все провокации с их стороны. Они устраивали сидячие забастовки, без конца что-то требовали, выкрикивали оскорбления в наш адрес, угрожали. Визитерам не было конца – начиная от послов и кончая адвокатами. Лично мне тяжелее всего было общаться с турками, которые были настроены очень враждено, и с женщинами.
- С женщинами? Почему?
- Это мужская тюрьма, а у женщин совсем другие нужды, с которыми нам до сих пор не приходилось сталкиваться. Например, в два часа ночи пришлось доставать для них гигиенические прокладки!
- Арестанты не устраивали в знак протеста голодных забастовок?
- Какие голодные забастовки? Мы только тем и занимались, что без конца носили им еду и все, что они просили. Кстати, когда «миротворцев» освободили, они покинули тюрьму в новом белье и одежде, которые мы им выдали, а здесь оставили свою старую.
- Как вы отвечали на провокации?
- Вели с ними бесконечные беседы, избегая применения силы. Например, когда один из них заявил мне в ультимативной форме: «Мы требуем, чтобы нас немедленно перевели в другое отделение - к нашим друзьям!» - я объяснил, что он здесь не гость, а заключенный и может обращаться ко мне только с просьбой, а не требованиями. Что же касается его конкретной просьбы, то я не могу ее выполнить, поскольку она выходит за рамки правил, действующих в нашей тюрьме.
...Кстати, израильские заключенные, процесс перевода которых в новую тюрьму был приостановлен из-за приема «миротворцев», были этому только рады. И позже они не испытывали восторга от новоселья, выражая свой протест привычным способом – сидячей забастовкой. Впрочем, с ними долго не церемонились и быстро препроводили в пахнущие свежей краской камеры.
Многие люди не любят перемен, в том числе заключенные, - объясняет начальник тюрьмы. - Они привыкают к своему месту, обживают камеру, у них появляется круг общения, они находят свою нишу - и вдруг все начинать заново? Если на воле человек сам решает, менять ему что-то в своей жизни или нет, то здесь ситуация иная. Никто не спрашивает заключенного, в какой тюрьме он хотел бы отбывать срок и с кем делить камеру. Другое дело, если он проходит в своей тюрьме курс реабилитации, который нежелательно прерывать. Тут мы можем пойти навстречу, но сделать это только в виде исключения. Нам ведь нужно упорядочить процесс пребывания в «Эле» сотен заключенных, и все они для нас равны.
Тюрьма – это на девяносто процентов рутина. Кстати, и заключенные, которым предстоит провести здесь не один год, тоже, как и мы, не хотят проблем. Они понимают, что мы им не враги и не друзья, просто вынуждены находиться какое-то время вместе, но по разные стороны. И наши отношения регулируются очень четкими правилами. Лично для меня все заключенные равны – и мелкий воришка, и криминальный авторитет. Ни у кого здесь не должно быть привилегий, потому что это сразу все заметят. Сейчас в «Эле» отбывает срок член крупного преступного клана Арье Альперон. Он ходит на работу, как все, и делит камеру с другим заключенным.
При том что заключенные – эти люди, совершившие преступления, в тюрьме они представляют собой самую слабую часть населения, - продолжает Яаков Шалом. – Ведь здесь все за них решаем мы: когда просыпаться, идти на обед, видеться с родственниками, с кем делить камеру. Мы не преследуем цели унизить заключенных. Отбыв свой срок, они станут такими же гражданами, как и мы. Кто знает, может, в будущем их дети и наши будут стоять под одной хупой...
...Яакова Шалома вызывали с утра к одному заключенному, доставляющему надзирателем немало проблем. Ему сорок лет, двадцать из которых он провел в тюрьме. И при этом он постоянно винит во всем окружающих, и в том числе – тюремную администрацию.
- Я зашел к нему, выслушал претензии, после чего подвел к зеркалу и спросил: «Что ты видишь?» - «Зеркало». – «А в зеркале?» - «Себя». – «Верно. Ты видишь там единственного человека, который может тебе помочь. Ни я, ни начальник твоего отделения, ни социальный работник, никто другой не сможет тебе помочь, если ты не решишь помочь себе сам». Он посмотрел на меня, задумался, - вспоминает начальник тюрьмы и продолжает: - Конечно, мы пытаемся вернуть этих людей в нормальное русло, вернуть утраченные навыки. Они, привыкшие «работать» по ночам, промышляя грабежами и кражами, вынуждены теперь на протяжении нескольких лет вставать засветло, идти в цех, работать и получать за свой труд деньги, на которые могут купить подарки семье. Но это пока они здесь. А как они поведут себя на воле? Большинство наших арестантов снова и снова возвращаются сюда.
По мнению Яакова Шалома, тюрьма – это последняя станция, где преступника пытаются вернуть в нормальное состояние, и успех реабилитации зависит прежде всего от самого заключенного.
...Мы совершаем с начальником тюрьмы и с руководителем учебного центра Ади Винер обход новой тюрьмы. «Эла» работает по американской системе. В центре помещения – стеклянный куб, оснащенный компьютерами, откуда дежурные надзиратели отслеживают сразу несколько отделений.
Все камеры имеют выход в просторный общий зал, ограниченный по краям желтой линией, которую заключенным пересекать запрещено. В случае нарушения следует штраф - лишение свиданий с близкими, пользования телефоном и т. п. Выбор наказания зависит от количества нарушений.
Несмотря на то что каждая камера, рассчитанная на двух человек, оборудована телевизором, в холле имеется еще один большой экран для общего просмотра. Тут же находятся привинченные к полу обеденные столы и стулья. Чуть в стороне – душевые и машины для индивидуальной стирки. Постельное белье и полотенца стираются в тюремной прачечной. Сопровождающие обращают мое внимание на форму головки разбрызгивателя в душевой – с нее соскользнет любая веревка или провод. Администрация вынуждена учитывать каждую мелочь, чтобы лишить заключенного возможности свести счеты с жизнью. Арестантов, склонных к суициду, помещают в специальные камеры, за которыми ведется круглосуточное видеонаблюдение.
Камеры в «Эле» очень просторные по сравнению с камерами других тюрем - двенадцать квадратных метров. Каждая рассчитана на двух человек. В старых тюрьмах на заключенного приходится три метра, в новых – четыре с половиной, а тут – почти шесть. На некоторых дверях замечаю таблички, сообщающие, что эта камера - для некурящих. Тюремные правила запрещают курение в общественных местах - разрешается только в камере. Так что если заключенный не курит, его переводят в такую специальную камеру.
На стене общего зала вижу рукописный плакат с арабской вязью и самодельным рисунком.
- У нас здесь есть заключенные-мусульмане, у них сейчас Рамадан, и мы решили поздравить их таким образом с праздником, - объясняет Яаков Шалом. – Целый месяц кухня готовит для них отдельно - поздно вечером и в полпятого утра.
...В тюрьме «Эла» есть отделения, где заключенные большую часть времени проводят у себя в камере, выходя только на обед и прогулку в тюремный двор. При хорошем поведении их переводят в отделение с более либеральным режимом, где двери камер закрываются только на ночь. Те же, кто успешно проходит реабилитацию, на выходные и праздники могут поехать домой. Решение о том, кому можно покидать на выходные тюрьму, принимает не только тюремная администрация, но и полиция.
...Работая в новой тюрьме, оснащенной современной технологией, Яаков Шалом не видит принципиальной разницы между «Эилой» и другими исправительными учреждениями. Разве что в старых тюрьмах, сохранившихся со времен британского мандата, здания уже приходят в негодность и камеры слишком тесные. Что же касается новых технологий (открывания дверей с помощью отпечатка пальца, вездесущего видеоока на 350 камер, позволяющих заглянуть в любой уголок), то они появятся в скором времени и в других тюрьмах. Впрочем, даже новейшая технология не способна решить всех проблем.
- Все, что происходит в тюрьме на протяжении дня, мы можем отследить с помощью системы камер. К тому же тюремный распорядок обеспечивает постоянную занятость заключенных. Но и этого мало, - говорит начальник тюрьмы. - Мы должны знать, что происходит внутри этой кипящей кастрюли, какие планы вынашивают заключенные, чего от них ждать. Если один из них порезал другого, это означает провал в работе тюремной разведки, которая располагает полной информацией о прошлом заключенных, их связях и имеет массу осведомителей среди арестантов. В тот момент, когда кто-то обращается ко мне с просьбой под тем или иным предлогом перевести его в другую камеру, я тут же связываюсь с представителем разведки, чтобы узнать подлинную причину происходящего.
Кстати, и распределением заключенных по камерам занимается тоже наша разведка, чтобы в одной из них не оказались бывшие подельники или враги. Если кто-то тайно вынес с нашей фабрики гвоздь, чтобы изготовить из него заточку или нож, мы узнаем об этом практически сразу и проводим обыск таким образом, чтобы не выдать наших осведомителей. Важнее тюремной разведки может быть только служба тюремной безопасности, исключающая возможность побега.
...Начальник тюрьмы демонстрирует мне систему слежения, выводя на большой экран изображение производственного цеха и максимально увеличивая его таким образом, что я вижу не только людей, но и выражение их лиц.
- Новые технологии помогают предотвратить доставку наркотиков в тюрьму? – спрашиваю я начальник «Элы».
- Нет. Мы находимся в том же положении, что и другие тюрьмы, и прибегаем к тем же мерам предосторожности. Когда возникает подозрение, что заключенный вернулся после выходных в роли «живого контейнера», мы обращаемся за помощью в спецподразделение «Дрор», обслуживающее все тюрьмы. Подозреваемого усаживают на стул с дыркой в сиденье и ждут отправления его естественных потребностей. Содержимое промывают с помощью специальной машины, извлекая контейнер с наркотиками. Это лишь одна из работ, выполняемых бойцами «Дрора». Они также лучшие специалисты по обыскам помещений: если в тюрьме что-то спрятано, обязательно найдут. «Дрор» оснащен массой приспособлений для обыска, в том числе электронных.
Есть еще одно спецподразделение - «Мецада», - продолжает мой собеседник. - Этих спецназовцев высшего класса используют во многих операциях, и в том числе для проверки надежности защиты тюрем, куда они пытаются проникнуть, обойдя все препятствия. О начале подобной операции известно только начальнику округа. Когда спецназовцам удается проникнуть в тюрьму, мы, таким образом, выявляем уязвимые зоны и создаем дополнительную защиту. На самом деле мы готовы к любой чрезвычайной ситуации: в самых сложных случаях на помощь придут бойцы из спецподразделения «Нахшон», занимающегося доставкой заключенных.
- О штрафных санциях для заключенных мы уже говорили. А вот как вы поступаете в случаях, когда надзиратель превышает свои полномочия?
- Тут действуют совсем другие инструменты. Я могу понизить его в должности, перевести в другое место, наконец отдать под суд. В ШАБАСе, как и в полиции, есть свой отдел внутренних расследований. И если речь идет о грубейшем превышении полномочий - например, избиении заключенного, - я обязан тут же сообщить об этом в отдел внутренних расследований. Чтобы избежать подобных ЧП, мы проводим для наших работников специальные курсы, без конца устраиваем им проверки. Ведь если заключенные почувствуют в ком-то из надзирателей слабину, они обязательно этим воспользуются. Когда представитель разведки сообщает мне подозрительную информацию о ком-то из наших работников, для меня это является фактом, который не подвергается сомнению. В профессионализме нашей разведки сомневаться не приходится.
- В идеале вам бы хотелось, наверное, руководить тюрьмой, где никогда не случается никаких ЧП?
- Я бы не сказал. Когда ты держишь в одном месте 832 преступника, но при этом ничего не происходит, поневоле будешь находиться в напряжении. Представьте себе мать, у которой трое детей. Если они, играя у себя в комнате, в течение долгого времени не устраивают никакого шума, она начинает волноваться и идет проверить, все ли там в порядке. Маленькие ЧП, случающиеся время от времени в тюрьме, снимают напряжение, которое, накапливаясь, может привести, к большому взрыву. Я не зря сказал вам ранее, что тюрьма – это рутина лишь на девяносто процентов.