Детей нет, есть люди.
Януш Корчак
Странные и неожиданные приходят иногда воспоминания. Настойчиво просятся они из тяжелых, громоздких сундуков памяти, и вот уже видится осенний вечер с желтыми, шуршащими под ногами листьями, небольшая площадка с качелями, деревянными домиками и красной металлической ракетой, а во всем этом - ярко курточная, неугомонная, визжащая детвора. Как давно это было и каким неожиданно близким кажется сегодня.
Тогда, по окончании педагогического университета, я устроилась работать в детский сад воспитателем. Меня прикрепили к младшей группе – к уже достаточно взрослым людям, способным в своем трехлетнем возрасте разбираться в качестве предлагаемого им на обед перлового супа и объясняться услышанной дома ненормативной лексикой. Мне предстояло многому научиться, и я присматривалась к своим многоопытным коллегам, которые по-философски спокойно относились к громогласным, безудержным творческим личностям.
Я с удовольствием приходила в детский сад в первую смену – к семи часам утра – вдыхая запах еще не разбуженного, спокойного города. Читала знакомые, привычные с детства, сказки про «Гусей-лебедей» и «Колобка». Лепила с малышами кособокие крендельки из желтого пахучего пластилина. Повторяла перед утренником с мямлящими вразнобой детскими голосами «Наша Таня громко плачет…» и «Идет бычок, качается…» Изучала принцип игрушечного самосвала, следуя за нетерпеливым пальчиком, который энергично тыкал куда-то в середину ядовито-пластмассовой китайской конструкции. Наслаждалась особым покоем тихого часа, когда стоят полукругом маленькие деревянные стульчики с неумело развешанной детской одеждой, а полуденное солнце медленно скользит по хитрым белкам и зайцам, которыми украшены зеленые стены комнаты.
Дети в группе были очень разными: робкими и уверенными в себе, независимыми и постоянно цепляющимися за руку, шумными и тихонями, слушателями и фантазерами. Когда вечером они расходились по домам, неловко косолапя за родителями, я спрашивала себя, что ждет их там, за оградой детского сада? Интересная дорога с выпрошенной шоколадкой? Торопливый ужин и «Иди, поиграй, мама устала»? Приглушенный свет ночника перед сном? Уже утром вполне можно догадаться о насыщенной детской семейной жизни. Ира в модном джинсовом комбинезончике, на зависть остальным, небрежно раскладывает яркие шуршащие фантики – опять приходила с подарками бабушка. Неугомонный Никитка елозит по подоконнику бесколесной машинкой, привычно затыкая за уши непослушные светлые волосы – мама опять забыла сводить сына в парикмахерскую. Худощавый Ваня упрямо тянет вниз коротковатые неудобные брюки, а Света забилась в шкафчик для одежды и не хочет выходить – значит, одни родители опять экономили деньги, а другие – опять поскандалили. Бывали еще, явно услышанные от взрослых, претензии в адрес «некомпетентных воспитателей» и странно звучащие из невинных детских уст интимные подробности супружеских отношений.
Я смотрела на своих подопечных и думала о другом – настоящем – детстве. Детстве с его беззаботностью и покоем. Детстве с уверенным настоящим и непременным будущем. Уходят, безвозвратно уходят от нас близкое ощущение счастья, улыбки не обремененных проблемами родителей, трогательность и наивность детских голосов. И не остается ничего, что можно потом рассказывать уже своим детям и вспоминать в неизбежном финале жизни… Да и каким будет завершение, если начало просто потерялось среди агрессивных комиксов и постоянного раздражения?...
Но позже, много позже придет понимание и осмысление, а пока яркой круговертью спешили один за другим рабочие будни. Из всех детей моей группы я почему-то выделяла одного мальчика – шумного, задиристого, неуемного на фантазию и выходки. Он легко находил общий язык со сверстниками, беззастенчиво угощался предлагаемым печеньем и был явным и принимаемым всеми лидером. Мальчики его всегда преданно сопровождали, а девочки с обожанием смотрели издалека. Степан, или попросту Степка-растрепка из-за вечно торчащей в разные стороны рубашки, достаточно спокойно относился к подобным знакам внимания, снисходительно вздыхая и по-взрослому пожимая плечами. Он первым одевался на прогулку; первым успевал догнать далеко откатившийся мяч, первым плюхался за стол и нетерпеливо тянул к себе творожную запеканку, густо политую сгущенкой. И, конечно, первым разливал на столе темную после рисования воду и прилипал к упавшему на пол пластилину. А еще он первым появлялся по утрам, а вечером, оставаясь последним, долго и терпеливо ждал своей очереди. Приходила с ним в детский сад почему-то только бабушка – немногословная, стеснительная женщина со светлыми, всегда уставшими глазами. Она же приносила нужные для занятий цветные карандаши и альбомы, а раз в год – на день рождения Степана – вкусные вафельные конфеты, которыми мальчик щедро и с удовольствием оделял каждого. У бабушки и внука были ровные, спокойные отношения, против которых Степан ничуть не возражал, никогда не устраивал истерик и не ныл, слезливо кривя губы. Однако, каждый вечер он упрямо, затаенно ждал кого-то еще, нетерпеливо выглядывая в окно и пряча надежду за повышенную ребячливость и драчливость. Но – опять появлялась бабушка, и Степан деловито собирался, низко наклоняясь, чтобы натянуть ботинки и спрятать разочарование. «Наверное, ждет маму», - так думала я, пока воспитатели, расширив от возмущения глаза, не рассказали, перебивая друг друга, как ребенок получился «по дурости», «по молодости», и восемнадцатилетняя мамаша решила его оставить в роддоме, а когда бабушка не позволила, бросила его и запила. И я вспомнила, как в группу раз или два приходила чрезмерно надушенная молодая женщина и вызывала Степана в коридор, как он шел неохотно, а потом быстро возвращался, оттирая щеку от яркой помады. Папа же, совмещая несколько работ, в детский сад приходил редко, но, как сообщили всезнающие коллеги, «сына обожал и старался его всем обеспечить».
Однажды я все-таки увидела их вместе – Степку и его отца. В тот день был утренник, и мальчик явился одетым по-взрослому торжественно: в белой отглаженной рубашечке, черных брючках с жилетом, а завершала костюм элегантная маленькая бабочка. Выступал он тогда не очень хорошо – нетерпеливо комкал стихотворение, невпопад размахивал руками, изображая в танце маленьких утят. Из всех ребят только он один остался без родителей, пришедших в детский сад посмотреть на своих отпрысков. После мероприятия, когда детей упаковали в громоздкие куртки и всех забрали, унося задрапированные полиэтиленом наряды, я вышла с мальчиком на прогулку. Мы молча сидели на лавочке, и Степан болтал ногами, пиная желтые кленовые листья. Я не сразу заметила направлявшегося к нам молодого человека – слишком молодого для такого взрослого сына. Толька Степка сначала рванулся к нему, а потом – взяв себя в руки – степенно, явно стараясь кому-то подражать, пробасил «До свиданья» и не спеша, засунув руки в карманы, направился к отцу. Они встретились молча и так же молча пошли по залитой вечерним закатным солнцем дорожке, одинаково загребая ногами опавшие, еще пахучие листья. А я смотрела им вслед и видела один – на двоих – огромных мир, который несли в себе эти идущие рядом, рано ставшие очень серьезными, такие родные взрослые люди.