…Скорбь убивает.
Капает, капает, капает затяжным осенним дождем, смывая яркие кленовые листья в одну скользкую массу – потемневшую от холодной влаги, ненужную, отжившую, обреченную умирать. Стучит, стучит, стучит по карнизу, равномерной дробью вбивая отчаяние в заржавевший лист железа. Все завершается.
Скорбь не покидает. Это единственное существо на планете, безоговорочно преданное тебе. Она обнимает за плечи незримыми легкими руками, дышит на пылающий, разгоряченный лоб, по-матерински принимая сразу и навсегда. На… всегда. Всегда…
Всегда – рядом. Всегда – около. Всегда – в… Ей хорошо там – внутри: в твоих невысказанных словах, непередуманных мыслях, непролитых слезах. Так хорошо, что тянешься, скользишь, приникаешь к этой отстраненной прохладе и пьешь, пьешь жадными глотками размешанный в вечернем тумане пепел, принимая его за живительную ключевую, так никогда не попробованную тобой воду. А потом закрываешь глаза и плывешь, плывешь, мерно покачиваясь, в далекое никуда – желанное и беспредельное. И уже не хочется думать, и сердце становится похожим на непослушный воздушный шарик, и пальцы покорно отпускают тонкую нить, и ты летишь, летишь в синее небо непреодолимого отчаяния и несбывшейся надежды.
Но – нет ничего бесконечного. Время настойчиво стучится будничными делами, неоплаченными квитанциями, неприготовленными ужинами. И ты возвращаешься – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее в такие обычные и такие привычные дни и ночи, мимолетно улыбаешься, равнодушно вслушиваешься в окружающие тебя голоса. Впрочем, никто и не заметил твоего отсутствия, твоей внутренней опустошенности и хриплого голоса, сорванного от безмолвного крика. Так же спешат минуты, так же стучится в окно холодный осенний дождь, и где-то рядом мерно отбивает жизнь хрупкое усталое сердце. Все – продолжается.