Кусюся Любовь моя

Кусюся Любовь моя. Часть 1 (новая редакция)
Светлана Туманова   

Эпиграф.
Я уверена, если бы не человеческий антропоцентризм,
Мы бы лучше понимали животных…

Трудно поверить, но прошло уже 10 лет со времени тех приключений с моей любимой озёрной чайкой, которую я спасала от гибели аномально суровой зимой 2007 года.

Это случилось осенью 2006 г. В то время я была настоящим «моржом» самой суровой группы моржей Санкт-Петербурга «Большая Нева», которые купались в Неве, несмотря на наводнения, ледоходы, вечно дующий вдоль реки холодный ветер и постоянно замерзающую прорубь.  Я часто гуляла по Заячьему острову. На этом острове Пётр Первый основал крепость, которая теперь называется Петропавловской. Особенно я любила гулять, когда в крепости пустынно. Такое случается осенью, в хмурые дни с низкой облачностью и меленьким дождичком без ветра, от которого, как это ни удивительно, становится даже теплее.

В ту осень 2006 года я, как и всегда, ходила на Неву каждый день и не столько для прогулок, сколько для купания в Неве.  И вот как раз осенью того года со мной и приключилась странная, можно сказать, нереальная  история. Вспоминая те события, я думаю, что это было испытание моей человечности. Нет безгрешных людей,  но, видно, «карма» у меня была чем-то так сильно подпорчена, что Господь послал мне испытание во искупление греха.

Вот послал мне Господь испытание за мои грехи… И наградил Он меня за мой праведный поступок Великим Счастьем, от которого и сегодня на душе тепло. О том и поведаю…

А случилось со мной вот что… Была поздняя дождливая питерская осень.
Иду я как-то берегом Кронверкской протоки... По привычке, кормлю птиц.  А в это время, кроме ворон, никого, собственно, в крепости и не бывает, но рефлекс "кормить" у меня всё равно срабатывает. Вороны, как это у них принято, увязываются за мной огромной стаей, на ходу дерутся. Мелькает запоздалая мысль, как бы не стать участником этой драки, а то и жертвой нападения стаи. С опаской поглядываю по сторонам, но помощи ждать неоткуда – одна–одинёшенька  во всём Плясовом поле. Во все стороны бесконечное пустое пространство, и пока добежишь до края, как пить дать, заклюют тя  вОроны. Это на карте она, Петропавловская крепость, маленькая! А в натуре… Ого-го, какая! В общем, всё, как всегда...

А в тот день рядом со мной даже ворон не было. Ни птиц, ни людей – никого…
«Тормозок», конечно, со мной.  Иду себе и иду – одна-одинёшенька… И вдруг вижу, как по крутому берегу Кронверкской протоки, несмотря на глубокую осень всё ещё поросшему густой зелёной травой, взбирается большая сказочно красивая, никогда мною раньше не виданная птица с рыжим оперением. Нереальность этой картины усиливала низкая облачность, мелкий, с почти не видимыми каплями дождь и вязкая тишина. Даже городского шума не было слышно. Горизонт скрывала густая пелена дождя. И в этой нереальной картине я вдруг вижу чудо… Жар-птицу! 

Птица без боязни и с твёрдым намерением направляется ко мне. Я остановилась и смиренно жду и, тут вдруг, о ужас, замечаю, что это калека со сломанным крылом. Окончание правого крыла,  те самые необходимые ей для полётов маховые перья, ни дать ни взять торчат, как «пальцы  веером». Торчат, застыв в увечье, нелепо и жутковато. Жаль невыносимо… Птица, явно, не летает. Зима на носу, а ей не улететь… Значит, обречена?... Заныло моё сердечко от невыносимого бессильного сострадания.
 
Покормила почти из рук… Но не подходила к ней близко, чтобы не травмировать. Смиренно и тихо стояла на расстоянии вытянутой руки. А ну, думаю, если ко мне, из «лучших побуждений», захочет приблизиться  и  «обласкать» такой же великан, каким кажусь я этой покалеченной птице! Такое трудно представить, но, пожалуй, я получила бы несовместимый с жизнью психологический шок.
 
На другой день уже целенаправленно иду с «тормозком» для своего калеки… 
Пришёл – покормила…
 
…А дело к зиме – уже выпал и первый снег. Перелётные все улетели, кроме уток под  Иоановским мостом, где их традиционно подкармливает питерский люд. Эти, кормленые, всегда тянут с отлётом до последнего, пока протоку льдом не затянет …
 
А на третий день среди полного безлюдья и приглушённой сыростью и низкой облачностью тишины из крутого, уже местами покрытого снегом, зелёного берега Кронверкской протоки взбираются, на манер делегации, и неспешно направляются ко мне  уже три таких птицы… Все примерно одного роста и оперения. На белом снегу с проталинами  среди зелёных лужаек они смотрятся потрясающе красиво… Меня не боятся, не проявляют никакой суетности, без опаски подходят ко мне… Я в полном изумлении жду. Калека идёт первым…
 
Это было, как во сне... Чем заслужила я такое доверие диких чаек, не знаю. Есть какое-то таинство, в которое даже поверить трудно, но люди и звери могут говорить и общаться между собой на каком-то неосязаемом уровне, когда любые слова звучат грубо.  Это Душа с Душою говорит…

Жаль, но, видимо, никогда в жизни я больше не услышу, как разговаривают чайки между собой (позднее выяснилось, что это были именно озёрные чайки). И, видимо, не найду подходящих слов, чтобы описать эти чистые переливчатые  звуки, тихое курлыканье, похожее на музыку, на перезвон нежных колокольчиков… Курлыканье было нежнее и звучало не так грустно, как прощальный клёкот улетающих журавлей в небе. Так журчит маленький лесной ручеёк… Нет, эту музыку невозможно передать словами! Обычно чайки орут гортанно громкими вскриками, довольно неприятными на слух. Но здесь они, поглядывая на меня, нежно и ласково переговаривались между собой, оборачиваясь друг к другу клювами, и, мне казалось, что-то хотят сказать мне… Удивительно! Невероятно! Они, действительно, говорили между собой обо мне и со мной…

Ладно, думаю, я прокормлю и троих… Раскладываю корм, отхожу в сторонку… Калека подходит, жадно ест.  Те двое стоят рядышком, нежно курлычут и смотрят на меня. Ко мне не выказывают никакого страха, а только смотрят и что-то курлычут на своём языке. Я стала приглашать их к еде. Они, переминаясь, не выказали никакого интереса.  И тогда я всё поняла!  Да это же их птенец, которого они не смогли поставить на крыло! Снег выпал – им давно пора улетать в теплые края, а птенец, любимый, выкормленный, единственный, улететь с ними не может. Значит, погибать ему здесь, если эта добрая фея, какой я им кажусь, эта всесильная Богиня, творящая еду путём эманации прямо из рук, не возьмёт их птенца под свою защиту…

У меня подсознательно мгновенно возник стойкий материнский инстинкт - защитить и подкормить их птенца.  Инстинкт, как ему и положено, сработал  безотказно и независимо от моей воли.  Нестерпимая жалость ножом пронзила мне сердце.  Жалость, которую в русской традиции правильно именуют любовью…
 
Не знаю, как я смогла понять, что отец и мать птенца  с мольбой просили о покровительстве, но переводчика с птичьего между нами не было.  А как иначе можно было расценить их приход? Не прилетели, а именно пришли… Не опустились мне на голову с небес, а, поверив в человеческую доброту, тихой неспешной поступью  неторопливо приблизились ко мне. Ни крошки не съели со стола своего дитяти, что поразило меня до крайности - обычно птицы дерутся за еду, а тут даже не прикоснулись, хотя стояли близко к жадно поедавшему корм птенцу.  Они только время от времени униженно кланялись мне, как это делают гуси. Я тихонько успокаивала их. И тогда они поняли – я "загрызу" всякого, кто посмеет обидеть их дитя.  Какие-то невидимые флюиды исходили от нас – мы обменивались ими, впитывая информацию друг о друге прямо из окружающего пространства.

Я не сомневаюсь, что эти птицы безошибочно сняли матрицу с моей души. Они не ошиблись – птенец, действительно, в их представлении, обрёл могущественного божественного покровителя. Теперь родители могли позволить себе улететь в тёплые края, потому что "поверили" рассказам своего птенца о встреченной им Большой богине, творящей еду путём эманации прямо из рук. Они пришли, чтобы увидеть это собственными глазами. Увидев, отмели все сомнения – птенец под надёжной защитой.
 
…Тихой поступью шла по Питеру поздняя осень. Все  перелётные птицы уже улетели. Остались только вороны, голуби и воробьи. Не приходили больше и родители птенца. Видимо, откочевали в тёплые края, оставив птенца на моё попечение…

Я  привязалась к этой птице, как в библии сказано,  «всею Душею своею». 
С тех пор в любую погоду я каждый день приходила на тот самый берег Кронверкской протоки, где впервые встретила птенца. Тихим неумелым свистом, больше похожим на сипенье, вызывала оставшегося уже без родителей птенца и кормила его. Чутьё подсказывало мне – эта птица всеядна. Белок животного происхождения, немного злаков, витамины.  Всё это я готовила для него дома. Это я к тому, что «птенец», отъевшись, вскоре превратился в красавца – оперение стало ярче. Он набрал вес, стал увереннее и разговорчивее. В природе птицы не получают такого питания - в природе они живут впроголодь. Но я в преддверии зимы изо всех сил старалась подкормить калеку. Птенец гнездился где-то в зарослях протоки, вытекающей из зоопарка. Позже, когда птенец уже совсем окреп и осмелел, он стал исследовать окрестности и делать длительные вылазки из своего тайного убежища. Наконец, он добрался и до места всеобщей питерской кормушки для птиц  под Иоановским мостом. Подкармливать калеку под мостом стало удобнее и мне  - без особых хлопот по пути в прорубь я скармливала ему его паёк и шла купаться.
 
Какие спектакли дарил нам наш баловень! Эта клоунада стала развлечением не только для меня, но и для всех, кто приходил кормить птиц или просто проходил мимо. Моего выкормыша невозможно было не заметить! Он был гораздо крупнее других птиц - самодовольный самоуверенный петух, с великолепной горделивой посадкой на воде. У него был гордый крутой изгиб в переходе от шеи к хвосту – осанка Царь-птицы.  Просто загляденье, как красиво он качался в волнах реки – такой представлялась в русских народных сказках Жар-Птица! От хорошего полноценного питания оперение у него стало ярче, чем у его сородичей.  Рыжие перья блестели на солнце. И только нелепо торчащие веером перья крыла с правой стороны, выдавали в нём калеку.

Сердобольные постоянные посетители Петропавловской крепости пригласили из зоопарка орнитолога для определения вида птицы и оценки его здоровья. Тогда-то мы и узнали, что это озёрная чайка. Состояние у неё неплохое. Улететь она, естественно не может, но сытая птица зимой не замёрзнет, а маховые перья, весьма вероятно, весной во время линьки отрастут правильные и через сезон птица полетит. Это была программа действий. Птицу можно спасти…
 
Сколько радости доставлял нам этот удивительный «малыш»!
Он вёл себя как хозяин всего этого хлебного  царства. Да он и был значительно крупнее всей мелкоты, собиравшейся под мостом. Увидев меня, он, с шумом рассекая воду, начинал разгонять мелюзгу. Гортанно орал на всех, бил крылом, а подвернувшихся щипал клювом.  Можно было понять, что он орёт: «Все вон отсюда! Это моя Кормилица! Это мои родители вымолили её  для меня!»  Тех, кого догонял,  бил клювом, кусал, вырывал перья… Там начиналось такое!... Вода бурлила от его неуёмного метания по воде.  Все в панике  взлетали с воды, вздымая веера брызг. Все орали.  А я ещё и, свесившись через перила, подбадривала любимчика воплями с моста: «Дай им, малыш! Дай!... Молодец! Так их!...»  Народ на мосту развлекался по полной программе. Все восторженно орали, ахали, смеялись. Как ни странно, малыш понимал, что находится под надёжной защитой. Разогнав всех, он успокаивался, картинно изогнув шею, и, чтобы казаться ещё крупнее, слегка опустив крылья и распушив высоко поднятый хвост, победоносно оглядывался по сторонам, красиво качаясь на поднятых им волнах.  Царь я или не Царь?!…За этот агрессивный нрав мы и назвали его ласково Кусюся.
 
«Та пусть гоняет…» - думала я. В конце концов, ему, калеке, предстоит пережить эту зиму или погибнуть…

…И надо же было случиться такому катаклизму, редкостному для Петербурга – сильнейшие морозы накрыли город на долгие полтора месяца…

Перечитываю свой текст и с огорчением думаю, как бледен он в сравнении с  действительными событиями. «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было БОГ». Огорчение моё объясняется бессилием выразить словами, что было на самом деле…

А было вот что…

Кусюся стал всеобщим любимцем…  Да, и не могло быть иначе!  У каждого, кто останавливал на нём взгляд, вырывался возглас: «Смотрите, смотрите!  Что это за птица?» Знающие поясняли, не знающие прислушивались, расспрашивали, говорили «спасибо» за подкормку, радовались вместе с нами, приносили еду.
 
Пока протока не покрылась льдом, Кусюсе ничего не угрожало. На воде он был недосягаем ни для "добрых" людей, ни для собак. Я радовалась, когда птица пыталась расправить крылья. Крылья у него были изумительной красоты – узкие, но размах был около полутора метров! И складывались они не так, как у воробьёв. Воробьи летают, как мотыльки – оттого и не годятся в перелётные птицы! Парить в воздухе не могут... Летают, как колибри, за счёт безостановочного взмаха крылышками.
 
…Рассказывают, что когда китайцы захотели истребить воробьёв, они просто создавали шум и не давали воробьям присесть. А воробьи  не способны долго летать – они просто падали в изнеможении, и тогда их собирали, как дохлых мышей, в корзины и уничтожали… Потом, правда, китайцам пришлось пожалеть об этом варварском истреблении! Но это потом, когда посевы стали погибать от засилья насекомых-вредителей. Пожалели китайцы опавших зёрен для птиц – посчитали, что их объедают. Страшная по жестокости и человеческой глупости поучительная история…

Так вот…
У Кусюси крылья были, как у птеродактиля. Воробьям чего – прижал их к бокам – и все дела. У Кусюси складывание крыльев – это ритуал… Вначале их надо подвесить, как бельё на верёвке, потрясти, потом собрать, как гармошку, поближе к телу, потом подтянуть, встряхнуться всем корпусом, и прижать крылья к телу.  И только после этого можно было считать их сложенными. Когда он расправлял свои крылья и, подражая взлёту чайки с воды, тянулся ввысь, перебирая лапами по воде, он казался огромным…
 
…Вскоре Кронверкская протока покрылась льдом. Кормить птиц со льда стало ещё проще – корм не тонул в воде.  Спектакли стали разнообразнее и веселее, потому что свалка по «дележу харча» уже состояла не только из уток и чаек разного вида - сюда добавились и не плавающие птицы - воробьи, голуби и вороны. По льду стали ходить люди. Протоптали переходы через канал. Стали забредать собаки…
 
…Я понимала опасность. И вот, чего очень боялась, то и случилось. Привлечённый  запахом мясной еды, которой я подкармливала Кусюсю, однажды на льду появился,  естественно, голодный,  крупный бродячий рыжий пёс. Я видела его раньше. Он пробавлялся питанием у метро, где сердобольные люди подкармливали стаю бродячих псов. Я знала, как эти псы опасны. Сбившись в стаю, они очень агрессивно относились ко всем, кого опасались и считали чужим.  Естественно, они были злобно настроены и к нам - «добрым» людям. Иногда всей стаей нападали на бродяг и пьяниц, и мы с моей мамкой-моржихой, верной моей подругой Аллой, тому не раз были свидетелями. Возвращаясь с прогулки по Петропавловской крепости, у  метро мы предусмотрительно обходили стороной эту стаю.
 
…И вот этот огромный рыжий голодный битюг появился на кормовом поле птиц.  Был морозный день. Низкое солнце с трудом пробивало дымку изморози и небо нельзя было назвать ясным. Стояла по настоящему зимняя стужа с не очень сильным ветром. Всего минус 30 или около того…

Всё случилось в один миг  – здоровые птицы, спугнутые бродягой, без проблем, с шумом хлопая крыльями, поднялись и разлетелись, кто куда, а мой калека остался один на один с огромной, не подчиняющейся человеческим окрикам, собакой. Я слишком поздно заметила пса, чтобы спуститься на лёд и отогнать его…  Да и толку-то! Мне, чтобы спуститься с середины моста на лёд, надо было пробежать огромное расстояние до Иоановских ворот, обогнуть ограду, пересечь большую лужайку под мостом, добежать до скованной льдом протоки…
 
Нет! Времени нет! Я с моста орала на собаку, что было сил, выкрикивая все команды, каким была обучена в клубе служебного собаководства, но... Я-то эти команды знала, а вот пёс, по всему видно, "академиев" не кончал и никакой реакции на эти команды не выказывал. Я была в отчаянии... Ситуация была безвыходной и очень страшной.

А пёс уже заметил покалеченную птицу и начал гнать её… Кусюся, помогая себе крыльями, сколько было сил приподнялся надо льдом, волоча своё покалеченное крыло и едва касаясь льда, нелепо перебирая по нему перепончатыми лапами, побежал сначала под Иоановский мост, потом дальше, дальше по скованному льдом каналу прямо к Троицкому мосту. Шансов выжить у него не было никаких!  Я в отчаянии орала своим слабым голосом – собака уже не могла слышать меня, настолько далеко она загнала птицу в погоне за добычей.  Охотник и жертва  быстро удалялись в сторону Троицкого моста.  Расстояние между ними катастрофически сокращалось…
 
…Нестерпимой болью резанула меня мысль, что увидев эту жуткую сцену - растерзанного моего любимчика, выкормленного с таким трудом, я просто умру, и, чтобы не видеть гибель питомца, я в отчаянии, с диким воплем запрокинув голову, непроизвольно вскидываю руки кверху, чтобы закрыть лицо и хотя бы не видеть, как пёс растерзает моего красавца…

…И тут происходит немыслимое, невероятное, непостижимое – в тот миг, когда собака уже готова была схватить свою жертву, она, как мне показалось, слегка, как в замедленной съёмке, поворачивает голову в мою сторону и… - на таком-то расстоянии!… видит меня!?...  (каждый раз, когда я вспоминаю этот ужас, у меня мурашки бегают под волосами)  О, нет! Этого не может быть!  Они слишком далеко… Даже голоса моего пёс, наверняка, не слышит!

В чём я могу быть абсолютно уверена, так это в том, что всё случившееся дальше, совершенно точно происходило без какого-либо моего участия.

Здесь надо сделать паузу и молитвенно помолчать…, ибо случилось непостижимое чудо.  Меня и теперь мороз по коже пробивает, когда я читаю эти строки.

Могу с уверенностью сказать,  что наверху, за гранитной оградой канала, вплоть до Троицкого моста точно никого не было.  Мне с Иоановского моста это хорошо было видно. Стоял такой лютый мороз под минус 30, да ещё и с ветерком - не до прогулок было.  И потому, некому было сверху прикрикнуть на собаку.  Так же никто не мог оттуда замахнуться на неё, тем более, что-то бросить, потому что я это увидела бы! Там точно никого не было! Да и обернулся пёс не на каменную ограду, а именно в мою сторону!

…До сих пор не могу понять, что ему, этому голодному псу,  померещилось в тот момент перед последним броском на покалеченную птицу… Это навсегда останется для меня тайной! Случилось невероятное, необъяснимое, странное  - пёс в каком-то диком безумном страхе  вдруг разворачивается от моего питомца, от которого  находился всего-навсего на расстоянии одного рывка,  и  в жуткой панике, уже с поджатым хвостом, галопом, с какой-то сумасшедшей скоростью, даже большей, чем когда он гнался за птицей, начинает убегать от намеченной добычи назад под Иоановский мост... Я в полной растерянности вижу, как пёс, не  обращая на меня ни малейшего внимания, низко пригибаясь,  широким размашистым аллюром распластавшись надо льдом, в жутком паническом страхе мчится мимо меня по льду Кронверкской протоки вдоль берега и, не снижая скорости, быстро удаляется в сторону Зоопарка, чтобы, как мираж, навсегда исчезнуть  из этого птичьего царства…
 
Больше мы эту собаку никогда на месте кормёжки птиц не видели. Не знаю, откуда у неё взялись силы пробежать галопом за птицей почти до Троицкого моста (видели бы вы эти невские масштабы!), а  потом, не снижая скорости, втрое большее расстояние  назад - до Иоановского моста,  и  дальше-дальше – дальше до самой протоки к Зоопарку. Бедный пёс – это была немалая марафонская пробежка. Но с тех пор он никогда под мостом не появлялся.
 
Потрясённая возможностью такой близкой гибели птенца, я в состоянии, близком к истерике, остаюсь одна со своей птицей. Вокруг ни единой души.

…Был очень сильный мороз, и потому на  Иоановском мосту не было никого. Смельчаков гулять в такой холод по Питеру не нашлось. Но, Слава Богу, опасность миновала… Мой,  очухавшийся  от пережитого страха выкормыш,  возвращается на своё законное царское место у кормушки и возбуждённо комментирует событие, надо полагать, лексикой, очень далёкой от норматива… Я громко радостно смеюсь, просто закатываюсь в истерическом смехе, и, чуть не падая вниз, перегибаюсь через перила моста сквозь слёзы что-то кричу ему, соглашаясь с его высказываниями. Похвалу он хорошо понимает, как будто я говорю с ним на его родном, птичьем языке… Господи! Мы пережили весь этот ужас вместе. Мы с ним одной крови. Мы живы, и радость переполняет нас!
 
…Позже, со свойственным мистикам воображением, которому не мог помешать даже имеющийся в моём багаже  полный комплект материалистического высшего советского образования, анализируя эту ситуацию, я думала... Ну, хорошо, пусть будет так, как оценят ситуацию атеисты-материалисты. Мол, ты сама была в огромной рыжей шубе и походила на чудище несусветное - кого угодно могла напугать… Собака тебя просто испугалась, как огромного зверя!

Это объяснение не выдерживает никакой критики - ведь в этой шубе собака меня видела на мосту до погони. И я орала на неё и махала руками, что было сил! Тогда она почему-то не обратила никакого внимания ни на мою шубу, ни на мои крики! А с такого расстояния, куда она загнала птицу, я ей уже виделась неопасным карликом с писклявым голосом… Плевать ей было на мои угрозы и на мою огромную рыжую шубу… Опытный бродяга, он знал, что я даже камень не смогу до неё добросить - было слишком далеко…

…И тогда я начинаю выстраивать ситуацию со свойственной мистикам фантазией… Да, проще простого!  Мне совсем не много надо, чтобы понять – без вмешательства высших сил, ситуацию не объяснить. Ведь пёс был рядом с птицей!… Ещё один маленький рывок – и добыча в зубах! Не было у него никакой необходимости в напряжённый миг погони оглядываться по сторонам – там вообще нигде никого не было! Ни на мосту, ни на набережной, вдоль которой пёс гнал птицу. С высоты Иоановского моста я всё это хорошо видела. Был морозный день градусов под тридцать, посетителей в крепости  было мало, а на мосту и в округе – вообще никого. Даже свидетелей этой сцены у меня нет.  В этот день, как и положено фанатично заряженным пассионариям, соблюдая установленный ритуал и, невзирая на аномальный холод, я кормила птицу в полном одиночестве. Я была связана обетом, данным родителям птенца. Мне даже в голову бы не пришло нарушить священную клятву…
 
…И я почти убеждена, нет, я твёрдо верю, что в момент моего жуткого невыносимого страха и жалости, когда я с воплем от непередаваемого ужаса запрокинула голову к небесам и в горестном отчаянии воздела руки к небу, чтобы не видеть момента гибели моего выкормыша, ангелы с небес услышали мой вопль и почувствовали моё непереносимое страдание.  В один краткий миг взглянув  на грешную землю,  они, полные сочувствия, в мгновение ока обратились к Создателю, и это ОН  повернул совершенно безнадёжную ситуацию вспять…

Слава Богу! Всё окончилось благополучно.  Я была просто счастлива…
Слёзы радости катились у меня из глаз, но я не замечала их.
 
С  облегчением вздохнув и немного успокоившись, я тепло попрощалась с Кусюсей, наказав ему почаще осматриваться по сторонам.  «Не бойся! Я – с тобой!» – свесившись с перил почти в истерике кричала я ему, совершенно не обращая внимания на случайных прохожих, которые явно принимали меня за «ненормальную». Впрочем, сильный мороз не позволял прохожим остановиться и поглазеть на то, что здесь происходит. Я же прокричав ему с моста "Смотри по сторонам, малыш! До завтра! Жди меня...", оставила это «вечное поле боя Добра со Злом" и удалилась в свой спальный район.
 
А всё же, думала я, есть у меня Ангел-Хранитель! Конечно же, есть! И он никогда не покидает меня.  Я шла, почти успокоившись, домой в свою тёплую квартиру, напевая про себя песню Сергея Мазаева «Я тебя никогда никому не отдам!», которая как никакая другая могла в тот момент передать мои чувства…
 
Я тебя никому никогда не отдам,
Нас не сможет согнуть никакая беда,
Не разнимут враги, не достанут года -
Я тебя никому не отдам!

Я тебя никому никогда не отдам,
Я тебя пронесу по горящим мостам,
По горам, небесам, по зеленым лугам,
Я тебя никому не отдам…
Не отдам... Не отдам…

А за стеной обрыв, где стонут провода.
Кругом до края света, везде снега, снега,
Ветра, дожди идут к весне,
И я иду, иду, иду, иду к тебе…
Взлетает пламя вверх, горит огонь в лесу,
Но я пробьюсь, слышишь, и тебя спасу.
Мы будем там, где солнца яркий свет,
Где есть на все вопросы ответ…

Музыка И.Матвиенко, Слова Пеленягре, Исполнитель С.Мазаев - Я тебя никому не отдам - Текст Песни (продолжение следует)

Кусюся Любовь моя. Часть 2
   Светлана Туманова   

И всё-таки не даёт мне покоя двойственная вечно сомневающаяся человеческая натура, ещё, к тому же, отягощённая материалистическим (техническим и философским) высшим образованием, и я вновь и вновь возвращаюсь к финальной сцене погони одичавшего пса за покалеченной птицей.

Мой рассудок настойчиво ищет здравый смысл в этом событии – обыденную, а не мистическую причину чудесного спасения моего питомца. Я вновь и вновь безуспешно пытаюсь понять, что в последний момент погони спасло птицу. И вот уже совершенно новая, свеженькая обывательская разгадка «чуда».  Мой здравый рассудок, выкарабкавшись из мистического плена, подсказывает мне идеальную развязку. Догоняющего пса выкормленная мной птица, развернувшись, попросту долбанула по морде… И он отстал? Испугался явного калеки? (недоверчиво поднимаю бровь)…

Ну, да… если не брать в расчёт покалеченное крыло птицы, то, вовсе не такой уж слабый Кусюся, с его испорченной репутацией драчуна и забияки, в последний миг погони мог развернуться и дать собаке по морде! То есть мог долбануть своим крепким клювом в нос или в глаз…, и тот… оставшись без обеда, что? Думаете, развернулся и в страхе убежал? (криво улыбаюсь)

Согласна, я могла не видеть этой сцены, потому что в этот момент, уже запрокинув голову к небесам, билась в истерике, закрывая лицо широкими рукавами своей рыжей шубы. Но, нет, господа… Извините, ваша версия не выдерживает никакой критики! И тот же здравый смысл нашёптывает мне вполне разумные соображения. Абстись! Говорит мне мой рассудок. Что делает собака, когда её бьют по больному месту?... Правильно! Она дико взвизгивает от боли.  Но я, свидетель этой сцены, не услышала никакого визга, а визг с той стороны наверняка бы привлёк моё внимание… Всё происходило в полной тишине. Да и разве не обозлился бы пёс ещё больше и, почувствовав боль, не вступил бы в схватку с калекой?  Конечно! Он бы тут же, пусть и с визгом, напал на птицу и перекусил ей горло! Нелетающая птица беспомощна перед собакой. Её единственное преимущество – взмыть в небо. Но это был не тот случай…

На этом и закончим разбор полётов, тем более, что наша мистическая православная вера допускает явление чуда и, поверив в него, я даже не впадаю в прелесть, выстраивая чудесное спасение птицы благодаря высшим силам…
…
Тем временем, морозы в Питере стали просто аномальными. Рассчитывать на то, что птица, не приспособленная к таким холодам, сможет выжить, не приходилось. Добро бы морозы простояли несколько дней, но счёт шёл уже на недели…
 
Особенно сильными выдались они как раз на Крещение Господне, 19 января 2007 года. Припоминаю, как в этот день пытались принять крещение невской водой «одноразовые моржи». По преданию Православной церкви в этот день после проведённого накануне в церквях во всенощной чина крещения вся вода считается освящённой, а значит, становится благодатной, полезной для здоровья. И в этот день многие, ища поддержки у  Господа, стараются окунуться в открытых водоёмах. Специально для этого церквями организуются и купели. 

Теперь, уже традиционно, купель строится у Петербургского Госуниверситета, где-то около сфинксов. Главная проблема зимой для моржей – поддерживать прорубь от замерзания. Ну, там, у сфинксов, служители церкви нанимают специальных людей, а может добровольцев – точно не знаю. А вот «моржи» Петропавловской крепости – рубят лёд сами. И к этой самой проруби  на Крещение и устремляется, надеясь на помощь Бога, питерский люд за здоровьем.
 
А тот крещенский морозец 19 января 2007 года был ещё и с ветром. Минус 30 градусов с ветерком – это верная погибель… Я сама «морж», но в тот день сумела снять комбинезон только до половины (какое там купание!) и, уже почти отморозив себе пальцы, с трудом смогла натянуть его обратно. Вдоль Невы, как всегда, дул сильный ветер...

Опытные, созданные физически для марафонских заплывов моржи, конечно, искупались без трагических последствий! А те случайно зашедшие, настроенные непременно принять обряд крещения холодной водой один раз в год… Это был ужас! Тех, с кем я столкнулась на пути к проруби, мне удалось отговорить, и я отправила их в организованную Церковью купель (большинство из них приезжали на машинах). Там, у Сфинксов, по крайней мере, был навес, там помогали окунуться и вылезти, там можно было спрятаться в палатке, обогреться и выпить чаю.

А тут, на Петропавловке! Кто знает этот «Моржовый угол» Петропавловской крепости, поймёт, о чём я… Соскользнуть-то  соскользнёшь в прорубь, а вот попробуй вылезти! Всё обледенело, края проруби очень скользкие. Здесь помощники нужны. И вот эти-то одноразовые моржи, на собственных комфортабельных иномарках с кондиционерами, оставленными в лютый мороз где-то, как минимум, за тридевять земель от проруби, в ботиночках и шофёрских коротких куртках… Ну, нет ума и взять негде! Как они убегали оттуда, побросав свои ставшие обузой тапки, полотенца, трусы… Не думаю, что у всех тогда обошлось без последствий.
 
Вот такая выдалась холодная зима. А каково бедной птице! Я приходила к ней каждый день, разыскивала по местам обитания, изучила все её стойбища. Вызывала своим неказистым свистом, подкармливала, подбадривала, радовалась, что она жива… Удивительно, как только ей удавалось не замерзнуть на этом невском ветру при минус 30 градусов!  Вдоль Невы всегда дует сильный ветер, а тут ещё с градусами… Чайка была одна-одинёшенька на всём невском массиве льда. Оставалась не замёрзшей огромная пойма под Троицким мостом вдоль невского фарватера. Это, видимо, и спасало птицу. Впрочем, помнила я и замечание орнитолога из зоопарка, которая сказала: "Сытая птица не замёрзнет!" Я боялась, что при таких морозах скуёт льдом всю Неву, тогда шансов выжить у моего Кусюси почти не оставалось. Но неукротимая Невская протока под Троицким мостом выдержала натиск холодов и осталась свободной ото льда.
 
С высоты Троицкого моста я высвистывала Кусюсю, каждый раз поражаясь, как сквозь шум большого города он умудряется услышать это змеиное сипенье. На огромном расстоянии от моста на белоснежном покрове Невы вдали появлялась почти неразличимая фигурка птицы, которая, казалось, неторопливо и грациозно, как танцовщица из ансамбля «Берёзка», передвигалась вдоль массива льда в моём направлении. Я терпеливо ждала, подбадривая свистом. К этому времени к месту кормёжки собирались и халявщицы-вороны. Я с размаху выбрасывала на лёд «паёк», Кусюся начинал жадно подбирать еду, попутно отгоняя ворон от своего обеда. Радость мне доставлял несказанную! Во-первых, тем, что он жив. Во-вторых, спектаклем, который мне ежедневно устраивал. Я орала с моста вместе с птицами. Благо, смельчаков прогуляться по мосту в такие морозы было мало, и я могла не закрепощать себя городским этикетом. Я, как мне казалось, подсказывала своему питомцу, куда ещё разлетелись части обеда. И мне казалось, что он именно туда и бежит. Просто бесплатный цирк!

Стоя на Троицком мосту под леденящим ветром и глядя в бурлящие потоки воды, издалека кажущиеся такими благодатно спокойными и манящими, я представляла себе, как эта река подсказала сюжет песни  «Нарцисс и Река» нашему питерскому барду, поэту-философу, музыканту и композитору Павлу Кашину.  Теперь уже москвичу…
…
Купая лепестки
В ладонях у реки.
Душой и сердцем чист
Заплакал мой Нарцисс.

«Зачем тебе такая
Холодная река?
Там смерть наверняка…

Беги! Она не сможет полюбить тебя.
Беги! Знаешь ли, здесь зима.
Знаешь ли, все мы здесь давно сошли с ума»...

Остались лепестки
В ладонях у реки.
Душой и сердцем сердцем чист,
Погибнет мой Hарцисс.

А сердце безвозвратно…
Помилуй, милый брат мой,
Ты прав тысячекратно...

Беги! Она не сможет полюбить тебя.
Беги! Знаешь ли, здесь зима.
Знаешь ли, все мы здесь давно сошли с ума...

http://music.nur.kz/508736-pavel-kashin-narziss

Я очень люблю эту песню Павла Кашина с изумительно тонкой красивой аранжировкой, с философским содержанием стихов. Хорошую музыку отличает от попсы в «два притопа, три прихлопа», сложность музыкальной композиции и очень хорошая поэзия, положенная на музыку. Не люблю попсу за убожество её стишков (почему-то всегда о пошлой плотской любви), за короткие музыкальные «изыски», сляпанные на современном электронном клавишнике и напоминающие традиционную китайскую музыку, не имеющую законченных музыкальных фраз. Не люблю этих бесконечных навязчивых повторов какой-нибудь одной фразы, которой бесталанные композиторы и поэты маскируют с помощью аранжировок своё убогое музыкальное мастерство, вынуждая певцов буквально надрывать свои голосовые связки для мнимого выражения плотской страсти. Впрочем, не об этом речь.

Тем временем, той суровой зимой я разгадала ещё одну птичью тайну - вороны играют в  «Русскую рулетку». Из года в год  зимой  я наблюдала одну и ту же картину – стая ворон сидит на снегу в напряжении  не шевелясь и при полном безмолвии. Думаю, партсобрание, что ли? Почему молчат? Где докладчик?  И только в этом 2006 увидела финал «посиделок». Зимой, когда еды становится катастрофически мало и голод грозит гибелью целой стае, вороны  устраивают игру в  «Русскую рулетку».  Вот так, рассевшись произвольно, они долго и напряжённо молчат – и вдруг  истерический крик какой-нибудь, а может специально назначенной вороны,  поднимает всю стаю на крыло. Слабую или не успевшую взлететь забивают. Всё  «по справедливости» и отдано на откуп Фатуму. Все перед ним равны. Каждая вправе рассчитывать «на удачу». Целесообразность жертвы оправдана критической ситуацией. Правда, я никогда не видела сцен вороньего каннибализма и мои выводы можно считать пустой фантазией. Тогда, к чему эти их «партсобрания» и шумный подъём стаи «на крыло»?
 
И я в который раз подумала:
«Если бы не наш антропоцентризм, мы бы лучше понимали животных»…

Однажды проходя весной в пустынном месте Кузнецовской улицы,  я заметила  штук 6-7 голубей, сидящих в странном оцепенении на асфальте под уже распустившимся зелёным кустом. Путь мой лежал в направлении к ним, но голуби и не подумали взлететь, а поглядывали на меня, тревожно вытянув шеи. И вдруг я увидела, что в центре этой группки  стоит небольшая ворона, которую я тоже вначале приняла за голубя - попросту, не особо присматривалась. Ворона одной лапой прижимала к асфальту сложенные за спиной крылья видимо только что вылетевшего из гнезда птенца. Беспомощно распростёртый под лапой хищника голубь в ужасе впал в оцепенение и даже не сопротивлялся – обречённо затих. Опрокинут голубь на асфальт  был  «правильной» стороной – на правый бок! И вот оно – его маленькое сердечко под огромным и сильным клювом охотника. Два или три раза ворона успела-таки клюнуть под сердце свою жертву, но тут я подошла слишком близко к  амфитеатру разыгравшейся трагедии и невольно спугнула злодейку - людей вороны очень боятся! Вся стайка голубей разом взлетела, подставив для страховки крылья пострадавшему птенцу. Крови на асфальте не было – то ли  клюв оказался у вороны слабым, то ли, опасаясь меня, она уже действовала «халявно», для назидания или с досады…  А, может, и малыш оказался крепким – не по зубам ей…

На кухонном окне у меня висит кормушка для синиц и отдельно для воробьёв. Ну, конечно,  для удобства пользования  прикрепила веточки,  на которых все стайки  и рассаживаются. Воруют друг у друга еду «по чёрному». Воробьи свою кормушку охраняют – у них всегда сидит часовой. Иногда так громко орёт, что радио не слышно. В точности, как у Михалкова - «Дворник радио включает – птицы слушать не дают!» Однажды вот так же после оргии в кормушке (драки, разборки, крик) сидят мои нажравшиеся пшена воробьи  на ветке в один ряд, охорашиваются, клювы чистят (почитай – в зубах ковыряются). А пшено я им сыплю вместе с семечками для синиц.  И тут залетает к ним синица и садится на ветке на свободное место в том же ряду. Все напряжённо затихают – ввязываться в драку после сытной еды никому неохота. И вдруг синица вспархивает якобы от испуга, а воробьи, поддавшись на провокацию, разом в панике «вжить»  - и  все до единого улетают. Пусто!  Синица шасть в свою кормушку – и никто не мешает, никто не орёт, не угрожает… Спокойненько – сидит прямо в кормушке грызёт семечки, обедает. Вот и думай после этого, что у птиц нет разума.


Ну, что ж!  Пора рассказать историю Кусюси до конца.
История покалеченной озёрной чайки была небезразлична и моим друзьям – моржам, и друзьям по прогулкам. Встретив меня где-нибудь на подходе к Иоановскому мосту, где частенько среди других птиц болтался и мой выкормыш, я могла услышать сообщение: «Твой Петух там тебя дожидается!...»  «Будешь дожидаться… - думала я – если это твой единственный шанс выжить!»  Впрочем, орнитолог из Питерского зоопарка, приглашённый одной женщиной  из нашей бригады по спасению птицы, сказала нам: «Сытая птица не замёрзнет!» Она дала рекомендации, чем кормить птицу… Малыш получал первоклассное питание. От этого он,  несмотря на жуткий холод, приобрёл более тёмное оперение, стал крупным…
 
Несмотря на  вес, рост и агрессивность Кусюси все виды птиц безошибочно определяли в нём калеку.  Надо было видеть, как они его донимали!  Вороны не оставляли надежды как-нибудь добить беднягу… Вечно толклись поблизости в ожидании, что тот ослабеет и, наконец, станет добычей.  А черноголовые чайки!  Те вообще охотились на него всей стаей. С криками окружали и начинали гнать…  Однажды я видела, как Кусюся неловко взлетел под их напором, а потом нелепо кувыркнувшись в воздухе, грохнулся оземь. Надо отдать должное, благодаря регулярному полноценному питанию он был всё же «крепким парнем».  По большей части, молча сносил провокации и издевательства «претендентов» использовать его на обед.  Просто,  подобрав  под себя лапы, сидел на льду и, высоко подняв голову,  зорко поглядывал по сторонам. А если уж кто попадал под его крепкий клюв, пух и перья летели в разные стороны!  Но донимать его не переставали – видимо, очень уж кушать хотелось. Вечерами я могла наблюдать, как Кусюся перемещается на низеньком бреющем полёте, не выше полуметра, в сторону не замёрзшей поймы Троицкого моста. Значит, крылья всё-таки тренировал для полётов.

В зону  Кронверкской протоки озёрные чайки до появления семейства Кусюси никогда не залетали. Видно, так уж пришлось родителям потихоньку из каких-то далёких от Большой Невы заводей вывести своего птенца-калеку вплавь до Кронверкской протоки, огибающей Заячий остров. Именно с момента появления семейства  Кусюси,  теперь уже люди стали замечать там этих птиц. Кусюся и его родители были первыми в этом районе большими чайками с рыжим оперением.  Обычно можно было видеть серых, чёрно-белых, но рыжих – никогда. Никто не знал, что это за вид. Я специально делаю на этом акцент, чтобы потом скептики не смогли посмеяться над моей, как им будет казаться, «фантазией»  и сентиментальностью. Здесь – трезвый расчёт. "Случайная" озёрная чайка здесь появиться не могла! Значит, здесь может появиться только та, которая уже бывала здесь до перелёта в южные края.
 
Не знаю,  хватит ли у меня литературного таланта описать  одно потрясающее знаменательное событие, которое случилось ближе к весне.  Получалось так, что я просто обязана  была стать его свидетелем, чему я очень рада. Удивительно!  Ведь это запросто могло произойти в моё отсутствие -  я же не могла пропадать на мосту день-деньской…  И тем не менее, именно я, конечно не без покровительства высших сил, стала свидетелем встречи «птенца» со своей матерью. Ещё никакие перелётные птицы не появлялись  в зоне Кронверкской протоки, а она, мать,  помнила об оставленном на снегу птенце, которого вынуждена была бросить… Людям бы поучиться этой материнской преданности.
 
Однажды в погожий весенний солнечный денёк, когда стоять опершись на перила Иоановского моста было уже не сыро и не холодно, я свесившись к воде, любовалась своим выкормышем, который сытно поел и теперь гордо поглядывал по сторонам. Под мостом был ещё большой массив не растаявшего льда с проталинами возле опор моста. Было много птиц – голуби, воробьи, вороны, утки, чайки разных видов – толпа!  Подбирали за  Кусюсей оставленные крошки. И вдруг со стороны протоки из зоопарка на лёд опустилась озёрная чайка… Кусюся обернулся – и увидел её! Надо было видеть, как  распустив крылья и едва касаясь земли лапами с гортанными криками оба бросились навстречу друг другу и почти столкнулись грудью, обнялись… Но тут она испугалась, сникла, отпрянула, смущённо отвернулась – он оказался чуть ли не вдвое больше неё!  Она его оставила росточком с неё, а тут на неё летит такой роскошный «монстрилло», что она «смутилась», даже испугалась…   Узнать-то – узнала, но… Он был так хорош собой! И надо было видеть, как они по-человечески обрадовались друг другу! Я была поражена, что она помнит своего птенца, и потому так рано прилетела с юга, и так шумно обрадовалась тому, что он жив…
 
Однажды моя приятельница, которая обожала ходить со мной кормить Кусюсю, сказала мне: «Так, подожди! Он же у тебя  с такой откормленной попой и взлететь не сможет !»  И тут до меня дошло – заставь дурака Богу молиться… Это я о себе. Маленько перекормила птичку.  В общем, его мамочке надо было сначала привыкнуть к новому облику  родного сыночка.  Но больше они не расставались - мы всегда видели их вместе!
 
Теперь, когда я кормила Кусюсю, он всех гонял, а к мамочке поворачивался спиной, чтобы дать ей поесть. Ему трудно было подавить в себе агрессию, поэтому он отворачивался, когда она ела. Когда он был сыт, он начинал мыть клюв…  Если его, сытого,  продолжали кормить, он начинал мыть голову… Мыл её демонстративно долго и тщательно, пока еда не переходила во владение рыб.  Кормленый мерзавец харч просто кидал… Видно, кормёжка была лишней, и он готовил себя к другим важным делам.
 
Последний раз, весной, когда лёд и в протоке, и на Большой Неве уже сошёл, мы с моей приятельницей еле отыскали нашего выкормыша на остатках льдин, прибитых к берегу у  Троицкого моста на стороне стоянки крейсера "Аврора".  Был солнечный весенний день. На этой последней ледовой стоянке было много птиц. В основном это были чайки.  Было очень шумно от криков птиц и от бесконечного потока машин по Троицкому мосту. Мы, высматривая Кусюсю, стояли опершись на высокие перила моста. Снизу доносился сплошной несмолкаемый птичий гам. Я бы не заметила Кусюсю, но зоркая и внимательная моя подруга вдруг закричала: «Да вон же он! На куче снега! Рядом и его подружка».  Вокруг нас уже собрался народ – всем было интересно, что же тут за зрелище, от которого невозможно оторваться! Действительно, на куче нагромождений из льдин, на самой высокой точке, на вершине, как и положено доминантному самцу, стоял мой выкормыш и впитывал лучи солнца. Рядом была и его курочка.

Я стала высвистывать его – и он, несмотря на грохот городских улиц и крики птиц, услышал, спустился с горы и «потилипал» на зов. Изловчившись, я выбросила на лёд корм – высота моста метров семь, наверное. Кусюся стал подбирать еду, но тут подрался с большой серой чайкой. Пока они, сцепившись в поединке, ломали друг другу клювы, другие всё съели. Оба парня оказались крепкими – драка закончилась вничью, но корма уже не было и в помине. Не солоно хлебавши, Кусюся отправился мыть клюв. Чистюля, однако…

Эпилог.

Я знала, что он вернётся! Пути птиц достаточно жёстко запрограммированы. Я знала, он со своей верной курочкой сплавится на льдине вниз по реке и там, в бесчисленных укромных зарослях, они выведут своих птенцов. Крыло Кусюси  во время линьки обновится и у него вырастут правильные маховые перья. Он будет летать!  Так и случилось! Он особенный по окрасу, у него более яркое оперение почти без белого воротника, и я смогла его узнать, когда он осенью перед отлётом на юг сделал остановку в родных местах Кронверкской протоки. Болтался на воде среди других птиц. Я позвала его – и он повернул голову на знакомый зов, но не было уже у него нужды во мне. А я так хотела, чтобы он прямо с воды, как и положено чайкам, взлетел! Стояла на мосту и ждала… Я бы простояла там вечность, чтобы увидеть это чудо полёта.

И он взлетел! И ничего красивее этого полёта я никогда в жизни не видела – эти огромные, распластавшиеся в небе крылья рыже-бурого цвета!  Он сделал круг низко, прямо над моей головой, и я, ощущая безмерное счастье, задрав голову смотрела на этот плавный полёт.  А он, поймав восходящий поток воздуха, парил надо мной почти без взмахов крыла, потом пролетел над Кронверкской протокой в направлении Троицкого моста маршрутом, по которому когда-то гнал его, калеку, голодный пёс, и скрылся в дымке противоположного берега Большой Невы. Там, где когда-то была его незамерзающая протока, спасшая ему жизнь…

Но и это не всё! На другой год осенью он прилетел уже со своим потомством. Ах, эти два прекрасных крепких, уже ростом с папу, «птенца» яркого окраса, как две капли воды похожие на папочку!  И ростом, и дородством, и оперением они  были  в папочку – просто два близнеца-клона.  Как привязанные, они толклись возле него, ожидая еды, а он, Папа, по птичьим правилам, отгонял от себя «деток» вставших на крыло, дабы не разбаловать их, а заставить искать пропитание самим, уже без помощи родителей… Их появление на свет было и моей заслугой. Но, главное, это было моей наградой.

 Храни тебя Бог, мой Малыш!

Чайка. Павел Кашин
(очень люблю эту песню с красивейшей аранжировкой и словами, полными загадочного смысла и так точно угадавшими мои мысли…)
…
Я искал тебя, мой мальчик...
Поднимался над землёю.
С места в небо головою -
Смелая чайка! Как я скучаю...

Помнишь ли ты ток огромного сердца?
Мир был тонким…

Сердце моё — Бог огромного неба,
Сердце моё — Бог огромного неба,
Сердце моё… оооо...

Видеоклип https://www.youtube.com/watch?v=bpEjf1JOwpc

МП-3  http://muzofon.com/search/