Да, просто бежала девочка. В обычном, красном, как и у моей дочери, зимнем пальто. Совпадал и возраст. И ножки она не выкидывала в стороны, а ставила ровненько – замечательно бежала.
Видно – доганяла кого-то. Юркнула мне чуть не под ноги, ловко подняла, не снимая варежек, кем-то оброненные тетрадки, листаемые студёным ветром, и затем что-то ещё. Но мне некогда было смотреть: дома как раз меня ждала такая же – своя дочка.
Девочка же рванулась дальше, обогнала, и по-девчачьи звонко позвала кого-то впереди:
- МА-МА!
Как напомнила она мне Леську. И голосочек такой чистый, нежно-беззащитный, и чуть с хрипотцой…
Бежит дальше. Я, мужик, иду быстро, и то едва догоняю. Приглядываюсь – за кем бежит: не видно никого, никто не останавливается, и даже не оглядывается. Бежит она сто, бежит двести метров, выкрикивает на морозе:
- Ма-ма!
Встречные старшеклассницы у школы со значением и самолюбованием пошушукались за спиной у маленькой бегуньи.
А она бежит и выкрикивает, стараясь своим нежным и неокрепшим голоском остановить кого-то.
Наконец-то женщина, в брюках и не новой синтетической шубейке, не обнаруживая лица, бросает грубым, и уж не пропитым ли, надтреснуто-грубым голосом:
- Ну чего ОРЁШЬ?
И не останавливаясь, сворачивает за угол, волоча санки. Я останавливаюсь – мне сворачивать, смотрю вслед, не в силах уйти сразу. Девочка всё так же бежит за женщиной.
Мучительные картины попранного детства рисуются мне. – Подойти?!..
- Но что же я вправе сделать?.. Разве что в отношении к своим детям буду сегодня другим…
И отчего-то кажется мне, что девочке не просто хочется сообщить о своей находке, хотя и это, конечно, важно, чтобы расположить угрюмо нацеленную на что-то своё женщину, что не просто так призывает девочка женщину. Свою маму. Долго, жалобно, по-детски беззащитно.
Свернула за угол.
Что ждёт её?
Зима 1984