Когда я был маленьким, я всегда хотел быть не таким как все. В играх я отступал от привычных канонов и выдумал более интересные, на мой взгляд, развития событий. Но, к моему сожалению, другие дети со мной не соглашались, и именно тогда в моей голове появились первые мысли о том, что другие меня не понимают, что они будто бы глупее меня. Зачем ограничиваться рамками обычной перестрелки, играя в полицейских и бандитов, если можно выдумать более глубокий и интересный сюжет? Например, бандит не соглашается с правилами своих товарищей и уходит на сторону полицейских или, что было бы ещё интересней, становится третьей стороной конфликта. Но нет, остальные не так сильно входили в роль, их устраивало и обыденное «Пах-Пах, ты убит!». С этого непонимания началось моё отдаление от остальных, и если в дошкольном возрасте или начальной школе я ещё мог легко сходиться со сверстниками, то в старших классах заводить друзей было всё сложней. Причиной тому служила моя вера в собственное превосходство. Со временем я стал расходиться со старыми друзьями и годам к четырнадцати оказался практически в полном одиночестве. Единственный друг детства стал отдаляться, у него появлялись другие друзья, а я не желал мириться с этим, как маленький капризный ребёнок. Хотя, собственно, почему как? Он был старше меня на 2 года, из чего вполне себе разумеющемся было более скорое развитие и большие успехи. Во всём. И с каждым его новым успешным шагом я ему всё больше и больше завидовал. Зависть эта снедала меня, и дружба, в конце концов, отошла более на второй план. Вот он начал писать стихи, вот у него появилась девушка, вот то, вот сё, а у меня что? Ничего! Совершенно.
Выручала большая семья и клуб исторического фехтования. Руководитель клуба, человек, откровенно говоря, не самый лучший, стал для меня примером для подражания. Отец, день и ночь работавший запомнился мне в ту пору более как приходящий поздними вечерами, зачастую ночами и любящий выпить в выходной. Глава клуба тоже мог позволить себе выпить на каком-нибудь празднике, посиделке, или ещё каком мероприятии, но я никогда не видел его пьяным. Отца же в таком состоянии я мог наблюдать каждую неделю, и мне это было омерзительно. Отец сам привил мне ещё с детства «Не пей, не кури, учись сынок» и стал наглядным примером «Что со мной станет, не соблюдай я эти правила». Нет, не подумайте, отец мой человек не плохой, но простой, из честной пролетарской среды. Нелюбовь к простым людям у меня осталась на долгое время. Глава клуба стал опорой для меня в, наверное, самое трудное для меня время, переходный возраст, и можно сказать вторым отцом. К тому же в клубе было не мало народу, и совершенно без общения я не оставался.
Но не было человека, с которым бы можно было поделиться откровенными мыслями, или даже просто сходить в кино. У меня не было близкого друга. Я стал более замыкаться в себе, и мысли о моём величии проросли в благодатной почве одиночества, стали давать плоды. Влюбленность и неудачи на этом фронте оказались болезненным ударом и окончательно почти на два года ввели меня в глубокую яму хандры и апатии. Сидя на дне этой ямы, я и разошёлся почти со всеми друзьями, за исключением малого количества людей, рассорился с главой клуба, стал эгоистичен.
Поначалу, я, как и практически все дети был эгоистом от природы. Я любил, чтобы всё было мне, любил, чтобы внимание обращали только на меня. Позднее, из-за отсутствия дисциплинарного воспитания или может ещё чего, я эгоистом и остался. Я всегда любил внимание, обращённое к моей особе. Если я был безразличен, значит, я сливаюсь с толпой и я такой же, как и они. А того допустить я не мог. Эгоизм и высокомерие переплелись в прочный канат, на котором зиждилось моё сознание. Если внимание падало на кого-то другого, я начинал его недолюбливать. Но была одна загвоздка: я не знал. Я не знал, как и чем привлечь внимание, да и сейчас плохо представляю. Я боялся что, оступившись на пути общения с толпой, меня засмеют, растопчут, растерзают в клочья. Мне приходилось терпеливо выжидать, когда на меня бросят случайный взор, за чтением какой-либо мудрёной книги или за каким-либо ещё интересным и необычным занятием. И когда взор падал на меня и интерес ко мне и моим занятиям рождался у окружающих, я старался его удержать. Но почему-то колониальные захваты испанцев в Америке или китайская мифология не пробуждали столь живого интереса у других и лишь поинтересовавшись, чем я занимаюсь и, сказав «Круто!», они продолжали дальше искать нечто привлекающее их внимание. А я снова терпеливо выжидал своей ничтожной порции внимания, как раб ждёт крох со стола хозяина. Моя «индивидуальность» оставалась далеко за пределами понимания людей.
Я всегда стремился к индивидуальности и непохожести на ранее виденное мною и проявлял интерес к тому, что было, не просто неинтересно, а даже к тому, о чём остальные люди из моего окружения не знали вовсе. Я считал что таким образом, я буду ещё более выделяться среди серый толпы. И если в чём-то я буду похож на кого-то, то это неминуемо приведёт к гибели моей возвышенной натуры. Когда все в 6 классе занимались в каких-то кружках а-ля карате или таэквандо, я не хотел заниматься столь банальными видами спорта и пошёл в клуб исторического фехтования. Иногда это доходило до паранойи: когда я начинал писать, я мог полностью уничтожить произведение из-за того, что какая-то мелочь из моих произведений встречалась в каком-то фильме или книге других авторов.
Однажды, когда я был классе в четвёртом к моему брату пришёл друг. Я в это время играл в рыцаря, размахивая палкой и грозно восклицая «Я поборю силы зла!». Услышав это, друг брата сказал мне: «Побори лучше свой эгоизм». Тогда я не понял смысла этой фразы, но позднее она сыграла свою роль, как некая деталь, упоминающаяся в начале книги как незначительная безделушка, играет ключевую роль в развитии сюжета.
И вот, мне четырнадцать лет, я на дне порожней ямы, замкнувшись в себе и никого не принимая. Я накручивал себе проблемы, не собираясь и решать, и строя из себя великомученика. Но тут интерес у меня проснулся к такому учению, как Даосизм. Древние мудрости, поощрявшие стремление к простоте и ограничение желаний открыли мне глаза и нанесли первый удар по канату эгоизма и высокомерия. Я будто бы был болен страшной чумой, но узнал, что где-то на другом конце земли три тысячи лет назад какой-то старик смог излечиться от неё. Именно в тот момент во мне появились зачатки того я, который этим летом родился бабочкой из уродливой гусеницы. Я научился смотреть на мир другими глазами, не только залитыми гневом, возвышенностью, пафосом и презрением. Я смог смотреть на мир с различных, зачастую противоположных, позиций, научился «обнулять» сознание. Но это был трудный путь, путь двух неразделённых чувств, небывалого роста, глубоких гневных ям, падая в которые я начинал ненавидеть всех и всяк. К этому лету я подошёл как к глубокому озеру. Нырнуть в него равнозначно шагу в неизведанное. Но я рискнул. Я устроился на работу в шумный гипермаркет, где избежать общения с огромным количеством незнакомых людей мне бы никак не удалось. Дисциплина, жажда работать и учиться захлестнули моё сердце. Я и думать забыл про любовь, теперь я стал машиной для исполнения долга. Я пристрастился к знаниям. После работы я мог часами пролистывать статьи о Японии, войне, камикадзе, и чем больше я читал, тем больше мне хотелось ещё. Я познал вкус денег. Собственных.
Это роковое лето открыло передо мной огромный простор, дало возможность сделать первый глоток жизни, указало цель в жизни. На протяжении всей сознательной жизни я задавал себе вопрос: Чем я хочу заниматься?
Когда думал, я не мог найти ответа. Но ответ появился, как только я перестал думать. Но лето прошло, с работы я ушёл, лень снова стала отвоёвывать свои позиции, и в сердце снова появилась жажда романтики. Но теперь я могу точно сказать, что неудачи на любовном фронте, да и вообще в общении с людьми связаны с ленью и страхом перед неизведанным, с жаждой внимания и глупостью. Великой и всепоглощающей. Я не знаю, что делать и этого боюсь.