Кто-то торопливо подошёл с той стороны, заковырял ключом в замке. Я отступил на шаг, не зная, чего ждать. Как боец, я был сейчас пустое место. На ногах бы устоять.
- Мистер Холмс?
Слава богу! Это Лестрейд.
- Ну, мистер Холмс! Ну, что же это такое? Как же это понимать? Вооружённое сопротивление, нападение на нашего сотрудника. Вы сержанту синяков понаставили, чуть руку не выломали. Я. конечно, понимаю – расстройство и всё такое... Доктор Уотсон...
- Бога ради! Что с Уотсоном? – перебил я, почти уверенный, что услышу сейчас самое худшее.
- Ну, мы хотели было отправить его в больницу...
«Тело? На вскрытие? Ну, что он кота за хвост тянет?»
- ...но он сказал, что никуда...
«Сказал! О, боже мой! Сказал!»
- ...не уедет без вас, а необходимо было уладить кое-какие формальности, и я пока что настоял...
«Да какая мне разница, милый мой дурак инспектор, на чём ты настоял! Уотсон жив! Жив! Слава богу! О, какое же облегчение!»
- ...чтобы он полежал пока у меня в кабинете. Рана на голове, знаете, довольно большая, и крови он потерял предостаточно.
- Я могу его... видеть?
- Разумеется. Но потом мне надо будет снять показания.
- А сержант Пилтинг...?
- В таком же недоумении, как и я. Послушайте, Холмс, с чего это вы, в самом деле? Временное помутнение рассудка, э?
Второй раз за вечер меня называют сумасшедшим. Может, не без оснований? Но надо быть осторожнее.
- Я не помню, Лестрейд. Я и сейчас как в тумане. Наверное, шок. Мы где? В управлении?
- Ну, разумеется, - в голосе Лестрейда теперь уже лёгкая оторопь. – Э-э, послушайте... Вам-то самому врач не нужен, нет? Вы не ранены?
- Ваш Пилтинг чуть не снёс мне полголовы, обороняясь. Со мной всё в порядке, Лестрейд. Только голова, - спохватываюсь я. – Она страшно кружится. Вам придётся взять меня под руку, Лестрейд. И проводите меня к Уотсону поскорее. Прошу вас, Лестрейд, поскорее!
Я нервничаю. Лестрейду это заметно, и это нехорошо. Но я ничего с собой не могу поделать. Я должен услышать голос Уотсона, чтобы успокоиться.
Лестрейд ведёт меня куда-то по коридорам и лестницам, на которых я то и дело спотыкаюсь. Пахнет казёнщиной – пылью, чернилами, бумагой, немножко мышами. Под рукой время от времени оказываются гладко отполированные перила. Я пытаюсь вспомнить расположение его кабинета в управлении, но или память меня подводит, или он переехал.
Наконец, мы останавливаемся перед дверью. Я не вижу её, но чувствую тупик – может быть, по отсутствию движения воздуха. Лестрейд отворяет её со скрипом, из помещения за дверью тепло и едва заметный душок нашатырного спирта.
- Холмс! – голос слабый, но вполне бодрый. Скрип кушетки, шаги и – руки на плечах. – Холмс, какой вы бледный! С вами всё в порядке? Это вас Пилтинг так разукрасил?
- Всё в порядке, да. А вы, Уотсон? Вы? – я буквально задыхаюсь от волнения, хотя уже и повода нет волноваться. Что-то меня сильно зацепила вся эта история. Пальцы Уотсона чуть крепче, чем следует, сжимают мои плечи.
- Лестрейд, мы можем уйти? – спрашивает он. – Право, сил нет. Снимете с нас показания завтра, а?
Скрепя сердце, он нас отпускает, и мы выходим на улицу. Уотсон ведёт меня за руку, как ребёнка, не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны, и рука у него холодная.
- Теперь, - нервно хихикая, говорю я, - у нас обоих разбиты носы. Это должно выглядеть забавно – а, Уотсон?
- Вы зачем на него набросились? – спрашивает он устало, отнюдь не разделяя моего веселья.
- А вы зачем за ним погнались? Бросили меня одного посреди темноты. И туман... Не слышно ни черта, одно эхо сумасшедшее со всех сторон... Я думал, вас убили... Потом я думал, что он попробует добить вас. Что он мог догадаться, что я слепой – оставшись один, боюсь, я вёл себя не очень аккуратно. Попросту впал в панику. Это... это безответственно с вашей стороны, Уотсон...
- Не вовремя погибнуть, оставив вас в одиночестве?
Мне хочется ещё раз ударить его по разбитой голове, но и вправду нет никаких сил. Огромное облегчение, испытанное мной, когда я понял, что он жив, вызвало такое глубокое опустошение, что я не могу уже ни радоваться, ни злиться в полную силу.
- Он был в плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном, - помолчав, негромко и ровно начинает рассказывать Уотсон. – Трость, как у слепых, и козырёк на глазах. Отличительная примета гильдии. Шёл слишком быстро и легко, и как-то воровато. Не знаю, почему, но я был уверен... А потом он свернул в подворотню – совсем быстро. Ловко, как зрячий, и я потерял его.
- А потом он притаился за углом и треснул вас по голове?
- Да, наверное... Не помню. Но это уже на обратном пути. Когда я увидел, что его нет в подворотне, я повернул и... Вот отсюда и не помню.
- Мало он вас ещё, - вырвалось у меня.
Уотсон не ответил, но засвистел, подзывая случайный ночной кеб. Я подумал, что уже очень поздно.
- Ещё один вечер прошёл впустую, - с досадой сказал я. – И, может быть, будет ещё одна жертва. Какого дьявола, Уотсон! Почему вы кинулись, очертя голову, как необученный щенок за куропаткой?
- Потому что он убил Мэрги и надругался над ней, - помолчав, вдруг ответил Уотсон, и ответил таким тоном, что у меня отбило охоту продолжать какие бы то ни было упрёки.
Уотсон тоже ничего не добавил, усаживаясь на привычно обшарпанное сидение кеба и холодно помогая усесться мне.