ГЛАВА СЕДБМАЯ
ПАРИЖ
(1408 г.)
Длинная вереница всадников медленно, как во сне, от которого еще не все отошли, выезжала из ворот Лувра, будто давая возможность сбегающимся зевакам хорошенько себя рассмотреть.
Король выезжал на охоту, демонстрируя свое здоровье.
Выезд, конечно, был не парадный, но внимания привлекал не меньше, чем торжественный кортеж по случаю какого-нибудь празднества. Его величество, крайне довольный скоплением своего народа, гордо озирался по сторонам, заставляя толпу сгибаться в поклонах, и не замечал того, что кланявшиеся люди первым делом смотрели не на него, а на нового властителя Парижа – Жана Бургундского, стараясь рассмотреть его получше.
Тот ехал нахмурившись, глядел только перед собой и, удерживая поводья одной рукой, другую, сжатую в кулак, упер в бедро таким образом, что согнутый локоть торчал в сторону, словно острый шип.
Бургундец был недоволен.
Как будто в противовес ему - по другую сторону от короля - в такой же многозначительной близости ехал недавно возвращенный ко двору граф Арманьякский.
Этот крайне неудобный для герцога Жана человек недолго оставался уязвимым, потеряв широкую спину своего вчерашнего покровителя Луи Орлеанского. Граф быстро сориентировался и нырнул под мощный навес Анжера, откуда, словно феникс из пепла, явился с новым оперением. Да и сам герцог Анжуйский, до сих пор не баловавший двор своими посещениями, что-то зачастил в Париж. И хотя рук к сытному пирогу власти не протягивал, но, стоя за спиной графа, не давал окончательно того отпихнуть.
Ах если бы не эти подозрения в убийстве! Уж как бы Бургундец тогда развернулся! Со всеми своими полномочиями опекуна, один на один с безумным королем и растерянной королевой - уж он сумел бы тогда помешать любому, кто полез бы на освободившееся после кузена Луи место. Но вышло, что помешали как раз ему.
Герцог Жан терялся в догадках – кого подозревать? С одной стороны, злодей оказал ему неоценимую услугу, но с другой - он и самого герцога так подставил, что теперь всем честолюбивым замыслам если и не конец, то верная отставка в долгий ящик! Так кто же мог оказаться так ловок? Карл Лотарингский? Нет, невозможно. Во-первых, у него в Париже нет таких связей, а во-вторых… Во-вторых, Карл – рыцарь. Для него посягнуть на особу королевской крови так же немыслимо, как и прибегнуть к помощи наемных убийц.
Но кто тогда?
Герцог Анжуйский? Смешно подумать! Этот вояка не успокоится, пока не перережет половину Италии ради своего Сицилийского трона. Грызня за власть в Париже – не его поле деятельности. Да и зачем ему рисковать и тратить деньги на то, чтобы убрать союзника, которого так долго поддерживал?
Герцог Беррийский? Этому о вечности пора думать, а не о политике.
Сам король? Из ревности? Нет, это уже слишком. И хотя в голову безумца всякое может придти, но, осматривая в целом картину недавнего происшествия, герцог Жан находил столько неувязок, что версия о королевской ревности выглядела безумнее самого короля. А больше никого и не оставалось. Герцог Бретонский ничего не значит после своей опалы, Алансон - весь в долгах, Клевский… О Господи! Можно перебрать в уме половину Франции, но после каждого нового имени неизбежно вставал вопрос: «А ему-то зачем?» И выходило, что только сам Жан Бургундский имел и возможности, и причины для убийства, но вот ведь незадача: он-то знал, что не делал этого!
Бургундец повел шеей и скосил глаза на графа.
Арманьяк радости тоже не источал. И мысли его, хоть и отличные от мыслей Бургундца, крутились, по сути, вокруг того же предмета.
Партия сторонников Орлеанского дома, которую он должен был возглавить, сколачивалась верно, но очень медленно, а Бургундец на месте сидеть не станет. Не сегодня - завтра безумие короля вернется, и что тогда? Перевеса в расстановке сил никакого. Уж и так придворные остряки повторяют, что высокий дородный граф весит столько же, сколько низенький и щуплый герцог. А пройдет еще немного времени - убийство Луи Орлеанского забудется совсем, и весы придворной иерархии неизбежно покачнутся! Неужели и тогда большая оптимистка мадам Иоланда Анжуйская будет говорить, что «это несущественная ерунда» и заверять, что любую неудачу можно обернуть себе на пользу. Ох, не верилось в это Бертрану д’Арманьяк!
Поэтому и ехали оба соперника с угрюмым безразличием ко всему окружающему, смотрели только внутрь себя и, вполне согласуясь с неприветливым январским днем, резко контрастировали со всеми остальными всадниками.
Те - как дамы так и кавалеры - были, напротив, очень взбудоражены и зимней охотой – развлечением, делающимся все более редким, и появлением на людях Одетты де Шандивер, только оправившейся после родов, которыми она подарила королю дочь Маргариту. А самое главное - отсутствием на охоте королевы! И хотя вслух никто на эту тему не говорил, почти каждый проезжающий по двору Лувра нет-нет да и бросал украдкой взгляд на одно из окон, за которым сквозь тонкую решетку белело лицо оставленной Изабо.
Собственно она и сама не собиралась ехать. Роды могли начаться со дня на день, поэтому пришлось сказываться больной всю последнюю неделю. Но об этом тайном обстоятельстве знали только Изабо да пара фрейлин во главе с госпожой де Монфор. Для всех остальных королеве просто нездоровилось. Однако же ни король, ни герцог Бургундский, ни кто-либо другой из придворной знати, не удосужились справиться о её самочувствии, не говоря уже о том, чтобы навестить лично.
От такого унижения до ссылки в монастырь всего один злобный шепоток, один неверный шаг, и всё! Опала, решение королевского совета и — развод… А она-то, глупая, надеялась, что коротышка Жан тайно в неё влюблен и, получив королеву в любовницы, станет блюсти её интересы так же рьяно, как и Луи Орлеанский! Она даже придумала как скрыть от него беременность, когда дело дойдет до постели, но мерзкий кривоногий урод избегал Изабо словно зачумленную.
«Дурак! Дурак! Господи, какой же он дурак! – в бессильной ярости повторяла про себя королева. – Возвысив меня, коротышка всем бы здесь показал, что сам себе господин! И самолюбие свое потешил бы, и союзницу получил: такую же помазанницу Божью как и король, только более надежную!». Но увы, кажется Бургундец вынашивал планы, в которых ей места не было. И бедной покинутой всеми королеве ничего другого не оставалось, как провожать заплаканными глазами уезжающую со двора охоту, и проклинать каждого, кто обернулся на её окно.
«Конец, конец! – думала она, яростно стирая с лица очередную бессильную слезу. – Неужели ни любви, ни власти больше не будет? Врач говорит, что просветление Шарля ненадолго. Он снова свихнется – это вопрос времени – а при дворе ни одной надежной опоры! Я окончательно гибну, и никому до этого нет дела!»
Насквозь промокший платок тончайшего полотна с треском разорвался, когда королева закусила его зубами, чтобы не завыть, и запрокинула голову, не выпуская концов платка из стиснутых кулаков. Даже легкие шаги за спиной не заставили ее обернуться и прекратить горестные раскачивания из стороны в сторону.
- Ваше величество, - с некоторой опаской позвала вошедшая в комнату мадам де Монфор. – Ваше величество, её светлость герцогиня Анжуйская прислала узнать, когда ей будет дозволено навестить вас.
Королева замерла. Потом медленно обернулась.
- Так рано? – вымолвила она первое, что пришло в голову.
А потом словно осознала. Заметалась, нисколько не стесняясь присутствия старшей фрейлины, схватила зеркало… Да, при любой другой она бы сейчас изобразила раздумья. Она бы скривила лицо, но потом назначила бы встречу, давая понять, что принимает герцогиню из одной только любезности. Но любая другая не могла бы сюда войти теперь, когда Изабо следовало выплакаться, и только мадам де Монфор – поверенная во всех делах – не стесняла своим присутствием опухшую от слез королеву.
- Скажи, что в десять!... Нет, лучше позже!
Изабо даже не заметила, что вытирает лицо собственным рукавом и обращается к фрейлине на «ты».
- Мне нужен лед! – коротко приказывала она, не отрываясь от зеркала. - И вели, чтобы меня причесали… Да румян принеси! Нет! Румян не надо!... Иди же и скорей возвращайся: я не могу ей такой показаться!
Мадам де Монфор боком выскользнула в дверь.
Ах, как кстати и как некстати эта герцогиня!
Изабо отбросила, наконец, зеркало. Смотрись не смотрись, а пока не принесут лёд, эти красные пятна никуда с лица не денутся! А сейчас следовало подумать... Как герцогиню принять? О чем говорить?! Мадам Иоланда никогда ничего не делает просто так... На первый взгляд, она вообще никогда ничего не делает, но кое-какие слухи доходят... Вроде бы мелочь, однако, всё всегда вовремя, всегда кстати, и никогда без толка! Раз она пришла так открыто к забытой всеми королеве, значит, не все нити ещё оборваны, и для Изабо – черт её возьми, если она не права – не всё ещё потеряно!
Разорванный платок полетел в сторону. Надо хорошенько продумать, как её принять! Лежа? Нет, нельзя: так беременность станет заметной, а этого ни в коем случае невозможно допустить. Лучше всего - сидя в этом кресле и накрывшись. В конце концов, она больна, может себе позволить. А говорить... Пускай герцогиня сама скажет для чего явилась - Изабо не обязательно первой начинать разговор. Не то опять расплачется, не приведи Господь, а показать своё отчаяние ещё хуже, чем обнаружить беременность.
В дверь протиснулась модам де Монфор.
- Я велела фрейлинам придти вас причесывать через полчаса, - сказала она, ставя на туалетный стол глубокую миску с постукивающими на дне кусочками льда. – А сейчас попробуем привести в порядок лицо.
Судя по красным рукам, старшая фрейлина сама оббивала сосульки с окна, и королева, никогда не умевшая быть благодарной, наверное впервые заметила это проявление заботы о себе и чуть было снова не расплакалась. Она стойко перетерпела все обжигающие холодом примочки, посмотрелась в зеркало и одобрительно кивнула, когда мадам де Монфор нанесла ей на лицо легкий слой белил. Потом были приглашены остальные фрейлины, и уже к половине одиннадцатого тщательно причесанная Изабо сидела в кресле, скрытая почти до плеч меховой накидкой и была полностью готова к приему герцогини.
Продолжение: http://www.proza.ru/2010/09/12/1260