Гранатовые зёрна

                – Плывите! – молвила весна
                Ушла земля, сверкнула пена
                Диван–корабль в озёрах сна
                Помчал нас к сказке Андерсена….

М.Цветаева

Перед нами удивительная книга – рассказов, миниатюр, сказок, своеобразных притч, словно россыпь каких–то сверкающих камешков на руке, переливающихся в солнечном свете. Эта книга петербургской поэтессы Александры Таан – второй опыт молодого автора в области прозы и, прежде всего понимаешь, что это книга поэта. Это поэтическая проза, то светлая, то грустная, порой поражающая ёмкостью мысли, точной передачей извечной замкнутости круга жизни, образностью, философичностью, какой–то космичностью даже. Не случайно такого название одного повествования о вечной силе – любви, ("Любовь это цветок, летящий в космосе"). Вспоминаются строчки Евгения Богата: "Только ею, только любовью движется мир". В Книге Саши Таан словно дышит, словно живёт сама любовь, ею движутся сюжеты повествования, повороты самых разных тем. Необычайно широко тематическое пространство в этой книге. Здесь и впечатление детства, (автор словно живёт там, в глубине своего детского "Я"), и рождение влюбленности, и крушение иллюзий и расставание, и смерть…. Потрясает один из самых цельных и органичных рассказов " фотограф". Это очень оригинально, проникновенно, просто талантливо! «Сиреневый отблеск от фонаря, скользящий по реке, высвечивал лишь силуэт того, кто посмел вторгнуться в мир древних. Что сулил этот странный мир?» цитата из «Фотографа». Оживают образы самых разных людей, даже, как–бы, чужеродных для автора, но она чутка к этим совсем другим…. Каждый из них тайна, (например Виолетта из «От Рая к Земле», профессор из «Паучьего дерева»), и А. Таан касается этой тайны, до конца не обнажая её, оставляя место для полёта мысли. Многие рассказы рождаются словно из снов, из подсознания, они написаны на одном дыхание. Это такие рассказы, как («Витражи», «На пути в сумрак», «Любовь, это цветок», «Иллюзия зеркала», «Аист», «Ведьма»). Возвышение реальности до символа, до романтического ореола преобладает в рассказах. Как музыка звучит символический рассказ о космическом цветке любви. А рассказы о детстве! Как они прекрасны, словно музыкальные сновидения! Автор трепетно хранит память о детских снах, детство – это некий утраченный Эдем, к которому постоянно хочется возвращаться, уводя в него читателя. Автор хранит верность мечтам и снам детства – верность своей душе, миру, приоткрывающему лик в загадочной области душевных переживаний. «Мама сказала, что ДЕВОЧКА иногда читала ей, когда здоровье позволяло сидеть в саду... А потом ее куст зацвел ярко алыми бутонами, я вдыхал аромат, а ОНА с лейкой поливала свой куст.
– Знаешь, а меня зовут Коля, – неожиданно для себя заявил я»,  –  цитата из «Розы любви». Грёзы, сны, музыка, волшебство, искусство – все это окутывает нас каким–то незримым облаком. Стояние сна словно переносится на окружающие предметы, создается прекрасная, подобная сну реальность. «Я лег под благоуханье роз. Опья¬ненный их ароматом... Она села рядом... Моя голова хмельно кружилась, может и из-за медовухи и солнца, может не только из-за них... Я засыпал самым счастливым из смертных, моих губ коснулись её теплые, живительные губы...» – цитата из «Розы любви».
 Совершенно прелестен последний рассказ о Лидии – "Мидия". Хочется процитировать строки из раннего стихотворения Цветаевой " Акварель", тоже написанное по впечатлениям детства:
…. "Ангел взоры пустил святые,
Люди рады тени промелькнувшей,
И спокойны глазки золотые
Нежной девочки, к окну прильнувшей.
И в заключение этого взгляда на волшебное, поэтическое повествование – о детстве, любви, жизни, искусстве, хочется сказать несколько слов о самой поэтессе – Александре Таан. Александра – истинно поэтическая  душа (образы человека и поэта в ней совпадают, что очень важно!): чуткая, отзывчивая, остро реагирующая на все прекрасное в мире, мгновенно отзывающаяся на все впечатления. Саша – человек с мягкой, сострадательной душой. Она живёт, выражаясь строчкой Цветаевой "по закону души распахнутой". Она очень деятельный, отзывчивый человек. Она – счастливая странница, любит путешествовать, постигать мир во всем его разнообразии, любит море и лес, гордый Санкт–Петербург и тихую Анапу, любит животных и детей. Она, где бы ни была и чтобы не делала, постоянно несет свет. Внешнее и внутреннее в ней слиты: воздушная, лёгкая, с нежной женственной улыбкой, она и внешне напоминает гриновскую Ассоль….
         Совсем недавно я была на могиле Грина в старом Крыму (куда, кстати, провожала меня Саша) и ощущение от "бегущей по волнам" в лучах заходящего Крымского солнца было такое же, как от всего облика А. Таан – летящего, светлого, возвышающегося над материальным и темным, освещающего все вокруг. Это нашло отражение в её прекрасных стихах и прозе – в них горит огонёк её большой красивой души поэта…. А вдруг для кого–то такой огонек спасение.


                Ирина Киселева, поэт, филолог,               
                кандидат филологических наук   
                университет им. Герцена
                .


                «От рая к земле».

   Прыжок. Ветер. Рывок. Толчок страха. Удар молнии…. будто–бы. Резкое крещендо муки. Темнота. Глаза открылись и зажмурились – слишком ярко светила находящаяся напротив лампа на длинном раздвижном  "пруте". Над бледным лицом склонился кто–то в белом. Тяжелые веки устало приподнялись, нерешительно, словно забыв, как это делается. В них скрывались две черные жемчужины глаз. Боль разлилась по венам.
– Он пришел в сознание, зовите скорее доктора!– послышался хриплый женский голос.
 Около койки с телом, накрытым из-за духоты одной лишь простынею, столпился почти весь медицинский персонал больницы в станице Икс. Последним подошел доктор. Седоватый мужчина лет пятидесяти. С серьезным и чем–то удивленным выражением лица.
– Ага, ожил, милый?  – заметил он.
– Да что же с ним, объясните, наконец!– истерично взвизгнув, (так что голос сорвался на высокой ноте и перешел снова на усталый хрип), потребовала полная женщина, напряженно заглядывая доктору в глаза.
– Жить будет,– уклончиво ответил тот и добавил. – Во всяком случае, теперь это точно. Абсолютно. А так, пожалуйста, слушайте – ваш муж спрыгнул с  тарзанки, да, вот, веревка подвела, порвалась, и он отлетел в парня, разворачивающегося на гидроцикле. Очень неудачно. Со всей скоростью головой. В результате – травма. Может идиотом остаться или же альтернатива – дикие боли, сильное внутричерепное давление, частичные или полные провалы в памяти. Впрочем, сейчас вы можете проверить это. Молитесь богу, чтобы он вас помнил. Удивительно вообще, что он еще дышит. Извините.
– Ну, это мы еще посмотрим,– вздохнула женщина.
Доктор  взглянул на нее с вопросом.
  – Ах, да, не это, конечно.  Я имела  в виду насчет памяти и всего остального …– женщина растолкала всех медсестер своим дородным телом и произнесла, присаживаясь на койку. –  Эй, дорогой! Это я.… Скажи что-нибудь своему пупсику…
   Медперсонал украдкой заулыбался и стал расходиться, не желая вникать в столь интимную беседу.
– Котя, ну же! Ответь своей жене,– не унималась женщина. – Учти, пока  ты и дальше будешь изображать смертельно больного, наш драгоценный сын,  прожорливый не по годам,  съест все твои любимые маринады. Грибы, стручки, огурчики. Ты же знаешь, этот детеныш всеядный. Весь в тебя.
 Она посмотрела на лежащего перед ней мужчину… Напряженно смотрящего в одну точку …
– Молчишь? – рявкнула под самым его ухом женщина. – Ах ты…. Он, видите ли, лежит, смотрит, но не разговаривает… Больной хренов! Тарзан еще отыскался! А, если бы убился, не дай бог…. Ты о семье подумал? Я бы на себя руки наложила. Сколько лет вместе, полжизни провели….Быстро встал и пошли. Сама дома вылечу! Лучше  чем в больнице у профессора! Быстро  вспомнишь всё!  Это я тебе по-хорошему обещаю!  Сколько ты можешь мучить меня наплевательством? Вспомни, как я стараюсь: в доме  всегда у меня порядок, блеск…. Бельё выстирано, высушено, поглажено…. Рубашки твои любимые сложены аккуратно, брюки с полосочкой посередине…. Еда – объядение…. Всегда и первое и второе…. И в духовке пирог…. Я же бьюсь, как рыба об лёд, а ты не ценишь…. Ещё скажи, что ты меня, супругу законную, не помнишь, несчастный идиот! Пропали лучшие мои годы.
– Не  помню,– прошептал лежащий, еле передвигая пересохшими губами и закрыл глаза.
Женщина перевела взгляд на доктора и спросила:
– Вот оно как, видите ли. Что же мне теперь с ним, таким, делать?
Доктор раздражённо ответил, прищурив глаза:
– А я что говорил….Теперь вы можете забрать его домой или же положить в платную клинику, где лечение будет проходить, думаю, более успешно.
– Почему это лечение должно быть платным? Между прочим, господин хороший, у него есть медицинский полис, что даёт право на бесплатную государственную помощь,– сварливым голосом заметила женщина.
– У нас нужных лекарств для него нет. В клинике больной платит за питание, уход, уколы. Мы выписываем ему рецепт на лекарства, которые заказывает клиника. Вы можете оплатить лекарства у нас, что дешевле, а можете искать их сами, это ваше дело,– огрызнулся доктор.
– А если бы у него никого не было?– вздохнув, поинтересовалась женщина.
– Даже при всём желании, при  нынешнем  гособеспечении, благотворительности на всех не хватит,– ответил ей доктор и направился к выходу.
– А ну  стойте, а то я вам тут такой скандал устрою! Совсем зажрались, лекари…Рецепт давайте! Живо! Этого вы не имеете право не сделать, а то я завтра же на вас жалобу напишу, и не на таких управу находила! Поверьте, знаю, к кому обращаться! Окажитесь на улице в два счёта! Что, думаете, я не знаю, как вы тут из-под  халата те же государственные лекарства налево-направо продаёте? А люди дохнут без того, что, между прочим, им положено по закону, милейший! Быстро  рецепт мне выписывайте, и чтобы я увидела к нему все необходимые лекарства! Вы меня поняли?
– Тише, тише, дама. Успокойтесь. Так и быть, в порядке исключения предоставим вам лекарства. Только не надо скандала. Сядьте, расслабьтесь и немного подождите меня, договорились? – спросил, нервно озираясь, врач.
– Да. Договорились, идите скорей,– махнула ему брезгливо рукой женщина и пробормотала. – Сразу бы так.
… Таким образом, лекарства были получены, а точнее выбиты и больной  "благополучно" отбыл на домашнее лечение.
… В его комнате было довольно уютно: длинная стенка, камин, пушистый ковёр, письменный стол, два кресла, (одно кресло-качалка). Только вот в чём беда – монотонно качающейся в своём кресле мужчина, с накинутым на ноги пледом, не помнил  что это ЕГО комната. Он задумчиво следил за медленным вальсом осенних листьев. Таких ярких и красивых. Красных, жёлтых, оранжевых. Его чёрные глаза выражали ту отрешённость и равнодушие, которые он чувствовал. Прошёл месяц с того момента, как он оказался в ЭТОМ МЕСТЕ. ОНО НИ О ЧЁМ ему не говорило, ОН ТАК И НЕ ВСПОМНИЛ свою жену и сына. Больной в ужасе смотрел на эти пухлые, словно поросячьи рыла, лица и, пытаясь строить с ними отношения заново, никак не мог поверить, что раньше что-то связывало их с ним. Что этот сынок есть порождение его самого. Неужели он и любил этих двоих? Сейчас всё  вызывало   отвращение  к  таким  мыслям.   Женщина любила рассказывать о себе в третьем лице, именуя себя Варварой, а его называла странным словом – "Адыг" или Сарджат. Она пояснила ему, почему. Оказывается, мужчина родился в небольшой  адыгейской деревне. Варвара, волею случая, там отдыхала. Они познакомились. Его звали Сарджат. А потом ей удалось окрутить молодого, кавказского парня, с мужественными чертами лица. Варвара строила из–себя скромницу, а по вечерам щедро дарила избраннику  томные взгляды. Конечно, парень не устоял перед первобытном кокетством. Горы эхом отражали его радость, в теле сладострастно клубился дым закатных костров, цветы растворяли запахи на коже двух тел, слившихся воедино. И наступила гармония. Души слышали музыку ветра. Покой вливался в сердца. Трава шепталась сверху о чём–то вечном. Сон опускался на долину. Вот и всё, что было у них. Девушка услышала волшебную мелодию, но не смогла её понять и запомнить, так как не воспринимала красоту звуков. Её практичная душа переосмыслила это по–своему, изуродовала, преобразила в кривых зеркалах. Варвара придумала миф о своей беременности и, делая смущенный вид, поведала об этом внимательно смотрящему на неё "Адыгу". В первую минуту Сарджат растерялся, молодой и свободный. Парень не любил Варвару, но не мог объяснить, почему. Что–то в ней не позволяло поверить в искренность. Затем большое кавказское сердце взыграло снова, взлетело вверх и обняло своими крылами весь мир. Радость  и гордость наполнили его душу. Перед Сарджатом стояла симпатичная девушка с хитрыми глазами. Её рыжие волосы вились кудрями, напомаженные губы неуверенно улыбались….  Грейфруктовая декольтированная грудь Варвары и приятной полноты фигура были неоспоримыми преимуществами. Он снова вспомнил ночь в горах, и волнение забилось в груди. Изумрудные глаза девушки завораживали и растворяли в своей кислоте  чёрный камень его обсидиановых* глаз. Он купился. Странно, что это сработало. Может быть потому, что среди адыгов по сравнению с европейским человеком, более  развито чувство ответственности, дома и справедливости. Он переехал в шумный многоголосный город, в дом  к  соблазнительнице. Варвара тут же устроила Сарджата на работу, а через  два месяца у неё, принципиально не предохранявшейся, и вправду появился малыш. И путь назад для молодого мужчины был отрезан. Впрочем, ЭТОЙ СВОЕЙ ИСТОРИИ " Адыг" тоже не помнил. Целый месяц он сидел дома и сходил с ума под анамнезом* жены…. Сарджат устал от её вопросов, от умоляющего голоса, его бесила эта удушающая забота. Варвара давно уже спала отдельно, в комнате сына…. По ночам она забиралась в ванную, набубухивала туда успокаивающей морской соли под названием "Хвойная" и включала воду…. Но Сарджат слышат её глухие рыдания…. Они не давали ему спать по–ночам…. Мужчина ворочался на постели и чувствовал смутную вину, причину которой не знал…. Чем он виноват перед этой стареющей женщиной? Тем, что в его сердце не горит к ней любовь? Сарджат засыпал, обычно, под утро…. Ему не снились сны…. Оставалось лишь надеяться на чудо…. Этот день чем–то отличался от других. Мужчина сидел и смотрел на улицу, в нём вспыхнуло любопытство. Неуверенными руками Сарджат открыл окно и вдохнул свежий, прозрачный, осенний воздух. Плед упал  на пол.… Лёгкий ветерок с грибным запахом прелых листьев минорно–высокой нотой, переливчатой, коричнево–филетово–розовой радугой залетел в комнату. Под золотистым клёном стояла девушка с длинными русыми волосами и беспечно ела мороженное. Он замер…. А, может, ОНА? Одетая в небрежно накинутую на плечи вязаную накидку с бахромой, цвета первой сирени…. Картину довершали: серебристая кепка, сумка, босоножки и вторая, (не державшая мороженное), рука, в перчатке такого же цвета, наполовину засунутая в карман…. Девушка показалось Сарджату чем-то нереальным, как лунный свет ночью. Как призрачное видение. Как яркое пятно миража в пустыне. Мужчина высунулся из окна целиком. Леди слизывала  белок мороженного нежно-розовым языком, глаза её блестели  от света и наслаждения. Воистину  потрясающе! Девушка случайно повернула голову и заметила нашего Адыга, жадно рассматривавшего её. Она лукаво улыбнулась, хихикнула и послала ему воздушный поцелуй. Сарджат, в каком-то восторженном порыве, неожиданно для самого себя помахал ей в ответ.               
– Иди сюда!– крикнула ему девушка.
Он выпрыгнул из окна и подошел к Прекрасной, в упоении забыв переодеть белые пушистые тапочки и таща за собой свой плед.
– Как вас зовут?– спросил он мягким, приятным, словно обволакивающим голосом.
– Фея Моргана,– шутливо ответила девушка, и от уголков ее глаз побежали веселые лучики морщинок. – А вас?
– Адыг, – скромно улыбнувшись "представился " он ей.
– Это что кличка?– удивилась девушка.
– Нет, кровь. Я родом из Адыгейской республики. Это рядом с Краснодарским краем. Мою деревню со всех сторон окружают одни горы.
– Какие?– спросила, хмурясь, собеседница.
– Кавказские, конечно, – ответил мужчина.
… Леди невольно сморщила носик, фыркнула и пошла прочь.
– Куда же вы?– встревожено крикнул он.
– Я с кавказцами не знакомлюсь.… Даже с очень симпатичными, – пояснила ему девушка через плечо.
– С чего вы взяли, что я симпатичный? Я вот так не считаю,– возразил ей Сарджат, присаживаясь на скамейку.
   Девушка вернулась, подошла к нему и, сев рядов, произнесла после некоторого молчания:
– У вас стройное, мускулистое тело…
– Как вы заметили?– искренне удивился мужчина.
Девушка взмахнула рукой и продолжила:
– И у вас внимательные глаза необычайного черного цвета. Ваши черные блестящие волосы слегка кудрявятся, это очень красиво! И потом этот ваш нос, вау!
– Что с ним такое?– обеспокоено дотронувшись до своего носа рукой, спросил мужчина.
– Что вы, он прекрасен! Средней длины, прямой, острый, ваш нос прекрасно гармонирует с резко очерченными скулами и суровыми складками у вызывающе сжатых губ.
– Ну, вы нарассказали, сделали из меня  Ален Делона,– усмехнулся  "Адыг"  и, не выдержав, засмеялся. Девушка с интересом смотрела на него.
– А что вы тут делаете, если сами из Краснодарского края? Вернее из этой вашей, как ее? …Адыгеи? В гости приехали?
– Нет, я здесь давно уже живу, вместе с …– тут мужчина осекся и продолжил смущенно. – Вместе с женой и сыном.
– Вот как? Очень интересно. А как же вас по настоящему зовут, озвучьте, наконец, незнакомец…– попросила девушка.
– Сарджат. Хотя домашние зовут меня "Адыгом", что можете делать и вы. Так будет проще. Пошлите гулять?– предложил мужчина девушке.
– Может, переоденешь свои пушистые тапочки, Сарджат?– хихикнув, осведомилась она и добавила. – Кстати, когда я не фея, то можешь звать меня Виолеттой, по имени.
– Чтож, красивое имя, – улыбнулся мужчина и добавил.– Пошел переодевать тапочки…. Хорошо, что жены нет дома, она бы меня убила!
– Что, такая грозная?– съязвила девица.
– Ужас! Ей ничего не докажешь, а соседи сбегутся! Очень сварливая, – вздохнув, зачем–то соврал Сарджат и скрылся в доме.
Там мужчина переоделся, взял свои тысячу баксов, которые Варвара берегла "на чёрный день", как  она выражалась и, через несколько минут, вышел как на парад – в рубашке с галстуком, черных брюках, лакированных ботинках плаще и шляпе.
– Ого!– выдохнула Виолетта  потрясенно. – Вы так быстро собрались и так вырядились, как будто мы куда– то идем…
– А мы и идем!– широко улыбнувшись, ответил ей Сарджат и пояснил. – Я хочу пригласить вас в небольшой, но очень уютный ресторан с живой музыкой. Как вам это нравится?
– Согласна!– ответила девушка и взяла его под руку.
Парочка пошла вдоль дома. У новенькой красавицы БМВ Виолетта остановилась и сказала, вынимая ключи:
– Я забыла предупредить вас, что у меня есть машина…
– Это круто! И как давно вы водите?– на всякий случай спросил Сарджат, залезая за ней внутрь БМВ.
– О– о, не беспокойтесь, уже пять лет, а это солидно для наших дорог, и уж тем более для ваших, согласитесь?– засмеялась девушка. – Я  привыкла выживать в любой ситуации…
– Звучит расслабляюще, – оскалился весело Сарджат. – Сколько же вам лет? Впрочем, если не хотите, не отвечайте…
– Почему? Это не тайна – мне двадцать пять, а вам?
– Тридцать два.
– Ну что, средний возраст, это прекрасно, мужчина должен быть выдержанным, как хороший коньяк  и зрелым, как спелая виноградина, – заявила Виолетта, заводя машину.
– Откуда такие познания о мужчинах?– полюбопытствовал Сарджат.
Виолетта посмотрела на него с улыбкой, затем заколола длинные, русые волосы и сказала:
– Из жизненного опыта, конечно. Мне же, слава богу, не десять лет.
Затем девушка резко тронулась с места и погнала. Мужчина  слегка ошалел от такого вождения и сидел напряженно.
–  Извините, если что не так. Я люблю скорость, – усмехнулась Виолетта и добавила. – Знаете что, мы поедем в мой ресторан, ладно? Там очень хорошая кухня, экзотическая! А в ВАШ потом как– нибудь.
– Чтож, везите,– отозвался мужчина без особого энтузиазма.
– Вот и замечательно,– кивнула девушка и врубила музыку на полную мощность.
– Я оглушен!– заорал Сарджат, неожиданно раздражаясь. – Убавьте звук!
– Но это же самый писк!– заявила Виолетта кокетливо, строя ему глазки и выдула из своей жвачки огромный " шар, залепивший все ее лицо. – Это же "Скутер!"
– Я его не знаю,– усмехнулся мужчина и добавил громче. – Смотрите на дорогу, черт возьми! Японабог!...
– Ничего не видно из-за этой резинки, надо остановиться, а то врежусь куда-нибудь, – крикнула она в ответ и еле разминулась с отчаянно бибикавшим "Фордом"…. Сарджат матерился. Виолетта вздохнула и остановилась у обочины. Она опустила голову, пытаясь успокоиться. Что сказать? Минуту оба молчали. Волосы девушки закрыли лицо. Мужчина не смотрел на неё.
  – Это, наверно, экстремально, водить, ничего вокруг не видя! – резким тоном заявил он, забывая о всей своей симпатии. "Дура безбашенная!" – думал он про себя. – "Безмозглая малолетка!" Виолетта откинула волосы и посмотрела на него неожиданно нагло и дерзко.
– Очень, – в тон ему отозвалась она, – я, прям, тащусь! Может,  продолжим, раз вы тоже?
Сарджат неожиданно почувствовал себя задетым этим тоном и словами и снял с себя роль обвинителя.
– Я, пожалуй, пойду, а вы продолжайте этот экстрим без меня,– вздохнул Сарджат и взялся за ручку, чтобы выйти.
Её глаза вдруг стали совершенно растерянными. Виолетта словно превратилась в девочку, совершенно беззащитную и ранимую. Мужчина видел перед собой искреннее потрясение, ужас от возможной разлуки с ним. Глядя на широко распахнутые в горестном изумлении глаза и чуть приоткрытый рот, с вопросами, быть может, мольбами так и не вырвавшимися наружу, он неожиданно для самого себя пробормотал примиряюще, галантно и по–джентельменски:
– Впрочем, можно доехать и на этой карете.
Она всплеснула руками и явно обрадовалась. Засуетилась. Всё–же  было видно, что девушка ещё нервничает.
– Сейчас  я жвачку отлеплю, поедим нормально, обещаю, – заявила Виолетта и, достав карманное зеркало, стала отдирать жвачку от бровей, ресниц, носа.
– Черт, вся подводка размазалась!– воскликнула она чуть погодя и подняла на него свои блестевшие от слез глаза, черные вокруг.
Сарджат засмеялся и заметил:
– А под водку уже ничего не страшно. Держите мой платок. И, право же, перестаньте. При вашей внешности косметика совсем не нужна. 
– Что, такая страшная?– с любопытством спросила Виолетта, успокаиваясь и оттирая глаза платком.
– Как раз наоборот, – нежно ответил ей мужчина и подмигнул. Она посмотрела на него ласково.
– Чтож, – Виолетта нерешительно улыбнулась. – Готов? Я трогаюсь! 
– Давай, но адекватно, – сказал Сарджат.
– Ага, –  согласилась Виолетта.
.…Через двадцать минут они подъехали к ресторанчику у красивого пруда с плакучей ивой и деревянной, изящно вырезанной, декоративной мельницей.
– Давай не пойдем внутрь, сядем тут под соломенным навесом…Я так люблю обедать здесь! Сидеть на этих сосновых стульях– пеньках, вдыхать свежий ветер с озера и смотреть как "плачет" ива. Кстати, тут кухня отменная, средиземноморская. Очень вкусные блюда, в основном из морепродуктов.
– Замечательно! Эти столики очень самобытны…. Мне здесь уже нравится, – заявил Сарджат, отодвигая даме стул.
– Спасибо,– сказала та, сняла светло– сиреневый плащ, кинула его на спинку сиденья и уселась за стол. – Но ты не видел еще здешних официанток в бикини. А, вот, идет!
К ним подошла высокая девушка – Мальвина, с завитыми кудрями волос и, передавая меню, сказала:
– Добро пожаловать!
Потом, виляя, пошла прочь. На ней была лишь тонкая полоска трусиков и узкий лифчик. Белье, ярко алого цвета, замечательно гармонировало с загорелой кожей. "Адыг", невольно засмотрелся.
– Что, понравилась? Мне тоже… Я с ней спала, она стоит триста долларов. Такая фантазерка!– хихикнула Виолетта, и добавила. – Ты не удивляйся,  я  бисексуалка…. Мы, женщины, такие красивые, ласковые, не можем спокойно пропустить себе подобных. Вот так!
Виолетта облизнула губы и сузила глаза. А-ля Анфиса Чехова….Она явно знала правило игры под названием: «Охота на мужчину»….
– Да ты что? Ни фига себе!– усмехнулся он, глаза  его на миг хищно блеснули. – А я думал, что не пропускать женщин это привилегия мужчин.
– Что за дискриминация?– улыбнулась, открывая меню Виолетта. – Женщины, между прочим, тоже ценят прекрасное, особенно когда вокруг одни идиоты!
– Знаешь, как у женщин идиот переводится? Иди сюда, –  подразнился  в ответ Сарджат. – Что будешь?
– Креветки с овощами, кальмара под чилийским соусом, рыбный салат и Мартини. Грамм триста.
– Отлично. А я мидии, перец, фаршированный кальмарами с пряностями, салат из морской капусты с акульим мясом, (никогда не ел, вот интересно); устриц и морского угря. Не много ли будет? Впрочем, нет – я проголодался. А к этому бутылочку Шерри. Эй, мадам – официантка. Подойдите, очень вас прошу. Заказ не меньше чем на триста долларов.
 – О– о.… Это будет возможно завтра после десяти вечера, – быстро сказала официантка, стыдливо понизив голос.
– Зачем мне завтра после десяти? Я хочу сейчас.… Завтра, после десяти я смогу поесть и дома, – улыбнулся ей Сарджат и подмигнул лукаво Виолетте.
– Ах,  вы об этом? Что будете заказывать? – облегченно вздохнула официантка.
Сарджат перечислил название блюд.
– Расплачиваться будете сразу или потом?– поинтересовалась у него девушка.
– Сразу.… И вот, возьми на чаевые, красавица, – весело ответил "Адыг."
– Что делаешь сегодня вечером, Элона?– спросила Виолетта у девушки, словно невзначай вынимая из-за декольте триста баксов. – Может, сообразим на троих, сладкая моя мулатка?
– Я бы с удовольствием, но сегодня намечается корпоративная вечеринка, и директор специально для своего брата пригласил меня. Он же знает, на что я способна! Может быть, встретимся завтра?
– Завтра я улетаю домой, обратно в НИЦЦУ. Мне было хорошо с тобой, детка. Возьми триста баксов в подарок и вспоминай иногда обо мне хорошим словом!– весело заявила Виолетта.
– Всенепременно, огромное мерси!– воскликнула та, светясь от счастья и спрятала доллары в лифчик. Потом "развратники" ( Виолетта с Сарджатом), сидели тет-а-тет, ухмылялись друг другу из-за бокалов Мартини и Шерри и с наслаждением слушали медленное анданте* танго.
–  Так вы улетаете?– прервал молчание мужчина.
– Да, я здесь по делам. Живу в гостиничном номере– люксе.…У моего отца с одним русским чудиком тут фабрика по изготовлению мягких игрушек.  В России многое изменилось за десять лет после нашего отъезда в НИЦЦУ. Первый раз я приехала пять лет назад, теперь, езжу сюда периодически. Раза три в год. Тянет, родина есть родина.
– И что же в России изменилось?– спросил Сарджат и посмотрел на девушку иронично. "Рисуется", – думал он, глаза его веселились. Мужчина любовался её золотисто–русыми, спадающими по плечам волосами, изящной кистью руки, держащей вилку.
– Да все! Жить можно. Демократия это не перестройка, жаба американская! – сказала Виолетта.
Сарджат расхохотался.
–Что? – с лёгким смущением спросила девушка и быстро взглянула на него. – Я не так сказала?
–Всё нормально, ругательства необычны, – ответил мужчина и сделал глоток Шерри. "Какие длинные у неё ресницы", – неожиданно подумал он, –"А какого–же цвета глаза?"
Виолетта помолчала и спросила с волнением в голосе:
 – Ну, а вы? Расскажите немного о себе, что хотите….
Её изысканно–аристократические пальцы нервно мяли салфетку. "Адыг" не хотел ничего рассказывать, он поддался девушке из чувства, близкого к рыцарству, которое предполагало быть обходительным и снисходительными с прекрасным полом.
– Что я? Ничего не помню! – отрывистым голосом бросал Сарджат. – Недавно прыгнул с тарзанки, веревка порвалась, еле живой остался, врезавшись головой в гидроцикл. И все забыл. Мои жена, сын, дом – мне незнакомы, чужды, далеки. И, знаешь, принцесса – страшно от этого. Не по себе как–то до мурашек на теле. Ни родины, ни семьи – одно белое пятно и какие–то люди вокруг. Я – как казанский сирота!
–  Но кто–то же есть близкий?– тихо осведомилась Виолетта, быстрыми глотками допивая Мартини. Мужчина несколько секунд молчал в ответ. Что–то между ними двумя разлилось в воздухе сладким, медовым жужжанием тока по–проводам….Его магнето* работал на максимуме….
– Теперь да – вы.…Как  это ни странно,– выдохнул "Адыг", глядя на Виолетту каким–то особенным, искренним и тёплым взглядом. От неожиданности  глаза девушки широко распахнулись…. Магниевая* вспышка и душа полетела и влилась в его сердце…. Ресницы затрепетали, как крылья пойманной бабочки…. Сарджат понял, какого цвета её душа…. Переливчато–хрустальная…. Светло–серая с целыми полями заблудившихся душ–васильков…. Ошеломительная красота аметистовых глубин раскачала амплитуду* до предела…. Аммоналовый взрыв.* Мужчина растворился в волшебных далях, которые таились в её глазах…. Он, причисливший себя к анахоретам,* оказался пленён, (сам не понимая как), девушкой, с которой думал вначале закружиться в вихре обычного романа, в котором есть страсть, влюблённость, (даже), но отсутствует любовь, высшая, единственная и бесценная. Вечный двигатель всего живого. Анод* её глаз благословлял его. Девушка явно обрадовалась! Виолетта выглядела очень довольной, но и смущенной к тому же. Она напоминала яркий, невиданный цветок, переливающимися красками. Мужчина впитывал в себя, в губкообразные слои души эту восхитительную картину: роскошное руно волос; синь неба и  фиалковость Андромедовых глаз; алый мак персиковых щёк и…. Счастье, счастье, награждающее его!
– У тебя есть парень? – спросил он у девушки будто–бы небрежно.
– Мы уже перешли на ты, да?– улыбнувшись, спросила Виолетта и добавила. – Что же будет, когда выпьем все? Насчет парня – я только что, перед отъездом сюда, рассталась с молодым человеком, о чем ничуть не жалею! Я свободна делать глупости.
– Вот и замечательно. Я тоже люблю делать.…Как это называется? Ах, да – глупости,– усмехнулся "Адыг" и добавил. – А знаешь, ты действительно фея Моргана, призрачно– прекрасное видение, к тому же собирающееся улететь. Чем ты там занимаешься, в НИЦЦЕ? Где живешь?
– Занимаюсь живописью, пишу маслом и акварелью цветы. Иногда выставляюсь. У меня своя оранжерея и цветочный магазин. Конечно, первоначально помог отец. Но потом только сама. Свой небольшой уютный дом на побережье. Живописный уголок. Вокруг дома – цветущий сад из роз, орхидей, магнолий и лилий. Это очень красиво. А еще два пушистых кота. Хочешь, поехали, погостишь у меня.
– Хочу.… Но прежде чем поехать, надо получше познакомиться!– вкрадчиво заявил Сарджат и улыбнулся. Она, жаждущая этого, (чего-то смутного, которое не могла выразить в словах), замерла….Удивлённая, почему-то….Шокированная, вдруг, откровенностью слов и тем, как он смотрел на неё…. Сарджат опять напрягся и сидел с нервами, натянутыми как струны у гитары…. Сейчас порвутся! Сейчас…. «Ну, же! Только бы согласилась…. Только бы…! Что за дьявольские перепады! Чёртовы женщины, сами не знают, чего хотят….»  Мужчина упорно молчал, прожигая её взглядом….
– Давай…. – наконец выдохнула Виолетта и опустила взгляд.
– Ты уверенна? – отозвался он негромко, всё так же напряженно глядя на желанную. – Ты, ведь, понимаешь, не маленькая, что мы у тебя не в ладушки играть будем….
Она закусила губу и быстро взглянула на него. «Какой умный, всезнающий и проникновенный взгляд!»
–Проведём ночь в моём номере! Ты мне очень нравишься!– прикрывая глаза ресницами, призналась Виолетта взволнованно…. Молнией сверкнула мысль – «Что со мной такое твориться??? Словно в старших классах….» Сарджату  горячая кровь так стукнула в голову, что он с трудом удержался от того, чтобы не наброситься на девушку прямо за тем же столом.
– Прекрасно! Я – за!– хриплым голосом ответил ей мужчина…. В его обсидиановых зрачках плясало пламя костра….
Ночь была удивительной…. Нежной, волшебной, откровенной…. В шикарном, самом лучшем гостиничном номере– люксе. В вазе стояли ярко– красные розы, в подсвечниках догорали три свечи.…На кровати в упоении сплелись два загорелых тела. Медленную, чувственную музыку заглушали звуки поцелуев, страстные стоны и шелест шелковой простыни…
…Они проснулись утром, обнимая друг друга, и поняли, что им не хочется расставаться.
– Я, кажется, созрел для перелета. Прыжок у меня уже был, а полет еще нет!– заявил Сарджат с довольным видом кота, полакомившегося вкусной сметаной….
– Значит, будет!– улыбнулась Виолетта и щёлкнула его игриво по носу. – Надо оформить загранпаспорт, милый …. Я сделаю это за пару часов через знакомого и куплю рядом с собой еще один билет.
– А если рядом занято, что тогда?– полюбопытствовал Сарджат.
– Нет, не занято. Я не люблю, когда со мной сидят незнакомые люди, и заранее забочусь об этом. Небольшая "мзда" все решает. 
– Все с тобой ясно, аферистка, – засмеялся Сарджат и добавил уже серьезным тоном. – Мне в таком случае, придется съездить домой за паспортом и  остальными документами. А заодно предупредить жену, а то она всю милицию города поднимет.
– Ты вернешься?– обеспокоено спросила Виолетта.
– Конечно, принцесса, куда же я денусь? Я дважды одно и то же не говорю. Я еду с тобой! И точка. Ты будешь здесь, в номере? Или в другом месте? Мне сюда возвращаться?
– Да. Спросишь где бассейн, назовешь мое имя, тебя пропустят. Я буду, скорее всего, где–то поблизости – в сауне или тренажерном зале. Через сколько, примерно, ты приедешь?
– Часа  через три– четыре, не раньше. Мне еще надо забрать свои вещи. Дай мне номер мобильного, я тебе за час, как буду выезжать, позвоню,– сказал Сарджат девушке.
Та вырвала листик из блокнота, записала номер, затем спрыгнула с кровати, взяла ярко– красную помаду и оставила на листке, в довершение к написанным цифрам – сочный поцелуй.
– Готово!– жизнерадостно воскликнула она.
Сарджат усмехнулся, допил остаток Мартини, спрятал листок с телефоном и принялся одеваться. Перед самым уходом Сарджат, лукаво посматривая на одетую в один короткий, кружевной пеньюар, Виолетту, весьма и весьма соблазнительную, заметил:
– Если бы я был самым богатым человеком на свете, одну половину богатства я бы дал за такую ночь.
– А вторую?– спросила Виолетта, развратно улыбаясь и медленно опуская свой сексуальный пеньюарчик.
 – За вторую ночь, разумеется, – усмехнулся Сарджат, (с нею он чувствовал себя просто великолепно, молодым и красивым), и, подмигнув, продолжил. – Еще минута и я никуда не уйду. Зачем эти дурацкие правила, паспорта, почему нельзя без них? Ладно, пошел, моя красивая.… Жди. Если кирпич на меня не упадет, обязательно буду.
– Скажи тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Зачем перед отъездом говорить такое…. Не будем, ладно? Все у нас будет нормально. Я счастлива, а ты?– спросила она.
– Я тоже. А окончательно буду, наверное, в НИЦЦЕ. Я уже представляю ее как некий райский уголок, где только мы. … И розы…– мечтательно произнес Сарджат.
– И два кота, – блеснув глазами, добавила Виолетта. – Так и будет, и это здорово! Ну, давай, иди и возвращайся скорей, мой страстный мачо! Блин, недавно знакомы, а уже так близки, что не хочется расставаться ни на минуту, да? Страшно расставаться, будто надолго.… Хотя всего на пару часов… Время без тебя будет тянуться, я сосчитаю его крупинки. Ты точно вернешься? Не передумаешь?
– Я вернусь. Верь мне! Мне очень хорошо с тобой. Радостно, легко. Все, жди меня, я пошел!
С этими словами мужчина ушел.
Жена встретила его дома у порога, словно чувствуя неладное. Она стояла и будто ждала чего–то. Изысканно одетая, с красивой причёской и аккуратной косметикой на лице. Сарджат выругался про себя…. Варвара не сказала ни слова упрёка…. Хотя, наверняка обнаружила пропажу денег…. И дома он не ночевал…. "Последнее время жена вообще ведет себя странно", – подумал Сарджат, раздеваясь. – " Стала более спокойной и терпимой. Глаза наполнились глубиною и мудростью. А когда я ем приготовленное ею, смотрит так тепло и ласково, что это чувствуется, даже не оборачиваясь в ответ". Вот и сейчас Варвара глядела на мужа так, словно он был для неё всем…. Её солнцем…. Сарджат ощущал это всей кожей. Он хотел сразу же сказать ей о Виолетте и о том, что решил развестись, но не смог…. Сарджат, вдруг, заметил тёмные мешки под глазами жены, её усталый вид…. Она похудела за последний месяц килограммов на шесть. Сейчас Сарджат, (совершенно не интересовавшейся ей ранее), увидел эту перемену…. Он, неожиданно, пожалел её…. Варвара напомнила ему собаку, которую он видел в детстве…. Собака стояла беззащитно и ждала удара…. С пронзительно–щемящим видом….
– Здравствуй, милый, – тихо сказала жена и подала ему мягкие тапочки. – Разувайся…. Мы тебя так ждали….
Он растерянно смотрел на неё и бормотал:
– Да–да, здравствуй, пупсик, здравствуй…. Я сейчас должен ещё сказать…. Я хотел  о чём–то сказать….
Варвара ласково погладила его по рукаву:
– Сначала пошли, покушаешь, котя…. Разувайся.
Сарджат одел мягкие домашние тапочки и позволил Варваре увести себя на кухню.
– Чем это так вкусно пахнет? – спросил он, усаживаясь за стол.
– Я приготовила твой любимый суп, помнишь, какой? – спросила жена и поставила перед ним полную тарелку первого, рядом положила ложку, чёрный молотый хлеб и зеленый лук.
– Нет, – признался в ответ "Адыг".
– А ты попробуй! – нежно, певуче протянула жена.
Мужчина зачерпнул ложку…. Потом ещё….
– Какое знакомое вкусовое сочетание! – выдохнул он, волнуясь, и посмотрел на Варвару. – Как же называется мой суп?
– Харчо, – ответила жена, достала из холодильника водку и налила в стопки…. Себе и мужу.
– Выпьем немного?
Он кивнул в ответ, в голове его что–то крутилось…. Какие–то обрывки воспоминаний, слова, яркие картинки, словно слайды…. Мужчина опрокинул стопку…. Водка ударила по–венам…. Стоп…. Стоп. Сарджат поднял на женщину ошеломлённые глаза. Его накрыло одеяло памяти….
– Вспомнил, – фаготно* прозвучал его голос, – всё вспомнил….
Варвара налила ещё…. Выпила вторую стопку…. Засмеялась нервно, затем смех резко оборвался…. Сарджат увидел, как заблестели её травянистые глаза, роса оросила влагой почву щеки и на губах распустилась розой чудесная улыбка…. Мужчина неожиданно осознал, как мила и по–своему прелестна его женщина…. Он вспомнил ночь в горах в пору их юности…. Какая молодая и глупая она тогда была! Мужчина улыбнулся и поднял тост:
– За тебя!
Выпил. Жена рванулась и поцеловала его руку. Сарджат почувствовал неловкость и хотел отдёрнуть руку, но Варвара упоённо прижала к ней своё лицо…. Он затих и внутренне расслабился…. Так они и сидели…. Сарджат пил, вспоминал и думал…. Когда они поженились, то были молоды и неопытны…. Он не любил её…. Потом не мог простить жене обман и ограниченность натуры…. Вспомнил, как тяжело проходили роды…. Как обливался потом в коридоре…. Как дико кричала жена…. Он лишь потом узнал, что ей сделали кесарево сечение…. Врачи допустили ошибку…. Как он судился тогда…. Сколько бумаг собирал, но напрасно…. Ничего не смог доказать…. Ребёнок появился на свет с травмой головы…. Сарджат вспомнил, как плакал сын, когда он приходил за ним в детский сад…. Плакал и тянул маленькие ручонки…. Он не пошёл в школу, занимался на домашнем и с репетиторами…. Сыну постоянно нужны были дорогие таблетки, процедуры и специальные упражнения. Сарджат старался, как мог…. Работал, добывал деньги…. Жена нянчилась с ребёнком и следила за домом. Мужчина устроился на две работы. Он мало времени уделял сыну. Приходил с работы поздно, когда ребёнок уже спал…. Сарджат вспомнил, как испугался в первый раз, когда увидел, как у сына из носа пошла кровь. Жена помогала, как могла. Потом у ребёнка в плане здоровья наметилось улучшение, (видимо, сыграли роль упражнения). Даже врачи были, явно, удивлены. Мальчик стал ходить в третий класс…. Учился средне, но справлялся со всем сам…. У него появились друзья, с которыми он играл во дворе. Лицо сына, (пухлое из–за малоподвижного образа жизни и плотной еды), осветилось счастьем…. Мальчик приходил в норму и, постепенно, худел…. Он обожал маму, которая так помогала ему, и любил отца. Тут Сарджат подумал, что в это время, вместо того, чтобы сплотиться, он сорвался. Тоже захотел какого–то облегчения для себя и счастья…. Отдалился от жены и принялся гулять…. Варвара ругалась, била посуду, грозилась уйти от него и развестись…. А он продолжал вести себя, как хотел…. Он понял, что жена любит его и боится потерять. Сарджат вспомнил о своих многочисленных романах…. О том, сколько боли он доставил родным. Однажды он, пьяный, ударил жену…. Варвара сидела на полу и рыдала…. Выбежал сын…. "Что ты делаешь, папа?" – говорил он, плакал и гладил по голове мать…. Утешал. Сарджат вспомнил, как накричал на сына, из–за которого, как тогда считал, тратил свою жизнь и не разводился с постылой женой. Мальчик испуганно смотрел на него и моргал…. Затем убежал к себе в комнату…. "Сволочь ты", – сказала устало Варвара и поднялась с пола. Он ответил ей тогда: "Как меня всё настоебало!"…. Ушел…. Явился через три дня…. Жена с ним не разговаривала…. Потом смирилась, но с той поры спали они в разных комнатах…. Сын стал заикаться…. Жена перестала следить за собой, располнела…. В её лице отражалась иногда какая–то ненависть к жизни…. Особенно это было заметно, когда он приходил летом после своих гулянок…. Сколько горя он доставил близким…. Лицо жены лежало на его ладони…. И его кожа смягчалось под паводком её глаз…. Сердце женщины билось напряжённо, словно в последний раз….
– Я люблю тебя, – тихо прошептала Варвара то, заветное, что так давно не говорила и вздрогнула, голос прервался на минуту. – Я не могу без тебя…. Умру…. Хороший, родной мой…. Не оставляй нас с сыном…. Он сейчас придти должен, спрашивал о тебе, хотел, чтоб ты его сводил куда–нибудь…. Может, сводишь?
Её всю трясло…. Сарджат обнял жену за плечи, сглотнул комок в горле и глухо ответил:
– Свожу. А что он любит?
– На катриджах игрушечных кататься в парке, – Варвара обвила мужа руками. – Ребёнок постоянно о тебе вспоминает, милый! Мы же любим тебя, родной! Ну, прости ты нас, не знаю за что! Ну, прости же, ненаглядный мой…. Мы без тебя пропадём….
– Это ты прости меня. Сколько ошибок мы допустили, – хрипло отозвался мужчина, и его накрыло…. Сарджат зарыдал…. Горько и надрывисто…. Они соединили в слезах всю боль и выпустили из себя гнойный нарыв…. После молчали, обнявшись…. Затихшие и примирённые друг с другом…. За окном в оранжево–алой занавеске витражно преломлялось закатное солнце….
"Сарджат меня бросил", – размышляла пьяная вдрызг Виолетта в 14.00, забираясь по трапу самолета, вместе со своим небольшим багажом и новым молодым ковбоем, под ручку. Ковбой был стройным, симпатичным и загорелым.… К тому же ей любовно улыбающимся. Напоследок Виолетта подумала про себя:
"Вернулся, как же, жди его! Вот что такое кавказец! Мама меня против них правильно предупреждала! Дура я, нашла себе любовника, да забыла у него абонемент выписать. Идиотка!"
 (Она пыталась быть циничной, чтобы заглушить ноющую боль, переворачивающуюся в груди). Девушка выбросила телефон на асфальт с такой злостью, что он разлетелся и, прикрикнув на спутника:
– Что, головой стукнулся, раз так улыбаешься?
Скрылась с ним внутри салона своего самолета и через двадцать минут уже направлялась к "другим берегам".
– НИЦЦА, НИЦЦА!– напевала девушка, сидя "нога–за–ногу" и качая шпилькой, затем добавила, обращаясь к новому знакомому. – Знаешь, а там РАЙ, ОН ТАК ДУМАЛ.
– Кто – ОН? – обиженно спросил её спутник.
– ОН, единственный мужчина, которого я любила,– фыркнула, насмешливо смотря на спутника Виолетта.
– А меня?– спросил тот, чуть обиженно.
– И тебя буду, как же, по два раза в день, – заржала Виолетта….
– Что же ОН не полетел в рай? – съехидничал молодой мужчина ей в ответ.
– Видимо, он из тех, кто предпочитает землю, – ответила девушка и засмеялась…. Да так громко и истерично, что некоторые пассажиры в салоне на нее оглянулись. Она же показала им язык и сказала громко:
– Господи, как я ненавижу всякие порядки и условности! Как утомительно чувство ответственности, это петля на шее…. Как хочется просто, без оглядки иметь право делать глупости! Как дорог мне этот пивной воздух свободы, который горчит во рту!
 
1.Анамнез(не) – а, м. (спец) Совокупность медицинских сведений, получаемых путём опроса обследуемого, знающих его лиц.
2.Магнето, нескл., ср. (спец.). Электромагнитный прибор для зажигания горючей смеси в цилиндрах двигателей внутреннего сгорания
3.Магний  - я, м – Химический элемент, мягкий лёгкий серебристо-белый металл, горящий ярким белым светом. 2 прил. Магневый – ая, ое. Магневая вспышка. 
4.Амплитуда, -ы, ж (спец) Размах колебаний, наибольшее отклонение колеблющегося тела т положения равновесия. А. колебаний маятника. 2. прил. Амплитудный, -ая, -ое.
5.Аммонал – я, м. Взрывчатое вещество. 2прил. Аммоналовый, - ая, ое.
6.Анахорет –а, м ( устар. Книж) Отшельник, тот, кто живёт в уединении, избегая людей.
7. Анод – а,м (спец.) Положительный электрод, противоп. Катод. II прил. Анодный –ая, –ое.
8.Фагот – а,м. Деревянный духовой язычковый муз. инструмент низкого тембра в виде длинной, слегка расширяющейся трубы. Играть на фаготе.
               
                «Иллюзия зеркала».

Весенний ветер выманил меня из дома. В такой космический вечер мне было скучно сидеть перед телевизором. Я знаю, как почувствую себя: я буду частицей огромного мира, я стану ощущать в крови пульсацию далёких звезд и вспомню себя на тридцать лет моложе. Хотя я уже разменял шестой десяток, в такие моменты вселенского проникновения, когда душа моя связана с манящими, полузакрытыми мирами потоком сапфировой* энергии, ко мне приходят легкие, светлые воспоминания тех лет. Они проскальзывают легко, словно кинолента или ночные мотыльки в синие, чернильные океаны космоса. Сначала передо мной появляются из призрачного далека ее глаза. Сложно передать выражение этих глаз. В них и бездонность и глубина и мысль. Они внимательно смотрят сквозь меня, прожигают душу своими лучами и зовут в то место, где я снова почувствую тепло их любви. Я шагаю вдоль освящённых местами витрин универмагов, погружаясь, то в свет, то в тень. Манекены за стеклом гаснут и вновь загораются бледным отсветом…. Мёртвенные, застывшие девушки с протянутыми руками…. У одной из них, обращённой в профиль, такое отчаянье на лице! Между мраком и фонарём…. Я быстро прохожу мимо…. Сердце колотиться, как бешенное, на лице – холодный пот…. Я боюсь оглянуться…. Запутаться в отражениях кривых зеркал…. Мне кажется, я сердцем чувствую крик позади себя, немой отчаянный призыв, но спешу, лечу вперёд, охваченный ужасом…. Наверное, я схожу с ума…. "Нет, это, конечно же, не моя любимая, а только больная фантазия", – успокаиваю я себя, – " просто фантазия и всё!" А душа продолжает шептать другое…. Она была для меня Эвредикой, а я? Не стану ли я…. Разве правильно бояться зова любви, исходящего от манекена? Может быть, родная душа на миг гостит в нём на нашей Земле? И не знает, в чём воплотиться, чтобы окликнуть меня? Я механически иду вперёд…. Завтра ко мне, как обычно, в пять придёт психиатр…. Даст успокаивающее…. За мои же деньги проникновенным, нежным и мягким голосом, станет убеждать в реальности моей жизни…. В которой Ёе, как он утверждает, со мной рядом нет….
Мимо проплывают темные силуэты прохожих. Хотя память бережно хранит все до мельчайших подробностей нашей любви, первой случайной встречи и печального конца, я уже забываю ее лицо, и она предстает лишь легким воздушным силуэтом. Вот только глаза и ее нежная, ласковая улыбка с ямочками на щеках, также ярко, словно тридцать лет назад появляются и исчезают где-то высоко, выше этого черного безответного вакуума. Я так и остался один после ее смерти, ведь больше не было на земле второй такой души. Она явилась сквозь лето в легком цветастом сарафанчике, со светлыми вьющимися длинными волосами, которые так любил трепать и развивать за ее спиной игривый ветерок. В ней было что-то уловимо неповторимое. Любимая словно светилась изнутри…. Её обожали кошки и собаки, дети тянули к ней свои руки и улыбались…. Один раз я подсматривал, как она разговаривает с цветами…. Я не слышал слов, речь лилась, словно струнные ноты золотой арфы или хрустальный ручей…. В ней звучала тайна, как мерцающие золотые блики сквозь листву или прозрачная стайка мыльных пузырей. Почему же именно они мне вспомнились? Но, как она любила, веселясь, словно ребенок, пускать их на какой-нибудь лесной полянке... И стояла среди них, само олицетворение лета, звонко смеялась, когда они лопались, вновь шаловливо выдувала их из палочки с кругляшком на конце и протыкала пальцем. Я нёс её легкие коричневые сандалии, следуя за ней через поле с высокой травой и душистыми цветами…. Она, босая, шла передо мною по тропинке, которая поднималась в гору, а затем вела вниз к извилистой, змеистой речушке с холодной прозрачной водой. Мне казалось, она не идёт, а скользит по земле, чуть касаясь её прекрасными маленькими ступнями…. Солнце, запутавшись в венке из одуванчиков, венчавших ее голову, било прямо мне в глаза своей слепящей стрелой. Поэтому ли моя душа полна ядовито-сладкого нектара?
Счастливое безвозвратное прошлое. Но, несмотря на мои годы, я ощущаю всё это так, словно было вчера, и в моем сердце живет надежда, что былое счастье повториться со мной где-нибудь, пусть не в этом, так в другом времени, не в этой, так в другой жизни. Небо чернеет, и на нем ярче сияют далекие звезды…. Вон малая медведица. Интересно, куда ушла ее душа и где бродит она? Может быть где-то там, очень-очень далеко отсюда? Мне не страшны расстояния, если любовь светит мне яркой звездой и помогает жить дальше, как помогала все эти тридцать лет после того, как любимой не стало. Она хотела, чтоб я жил. Как–то я спросил ее: "как ты представляешь любовь?" Я не услышал ответа, но в тот же вечер она нарисовала его – летящий в космосе цветок. Только сейчас, спустя годы, когда моя жизнь подходит к своему финалу, я понимаю всю правоту этого образа. Эта загадка отгадана правильно, и любимая летит ко мне, протянув навстречу руки, словно самый изумительный цветок вселенной. Я улыбаюсь дрожащими губами, а с края глаз предательски бежит слеза…. Не знаю, где найти мою желанную…. Я чувствую направление, но у меня нет крыльев и ключа к иному миру…. Мне часто сниться любимая…. И я не хочу просыпаться…. Я принимаю всё больше сонных таблеток…. Сны – это моя жизнь…. Каждый из них – новая встреча…. Сегодня я видел её…. Какой странный мир вокруг! Пространство переливалось нежным перламутрово–лимонным цветом, со всполохами молочно–розового оттенка…. Вокруг летали чудесные лучезарные, радостные создания…. Они мелодично и тонко стрекотали – общались между собой…. Я видёл цветы, столь причудливые и пахнущие так ароматно, что трудно было поверить в реальность такого совершенства…. Я ошеломлённо озирался кругом, она была где–то рядом…. В этом сладком, счастливом раю…. Но створки раковины закрылись…. Внезапно мне ограничили доступ…. Моё видение этого места стало будто из–вне…. Из бирюзово–аквамариновой с переливами загадочного малахита, глубины космоса…. Моя душа с надеждой и пронизывающей пространство грустью смотрела на столь заветные врата и пыталась задержаться…. Чувствуя, что какая–то сила увлекает, тянет, тащит обратно на Землю…. Но, сопротивляясь, я успел увидеть ЕЁ! Каждый электрон моей энергии, составляющей душу светился всё сильнее! ОНА приближалась! Я увидел  преображённую, волшебную, единственную, ненаглядную, МЕЧТУ МОЮ…. ОНА билась о зеркальную, переливающуюся слюду её мира…. Слюда преломляла видение, но я точно знал, как отчаянно ЛЮБИМАЯ стремиться ко мне…. Биение бабочки о стекло…. Я чувствовал её боль, (видимо тонкое, эфирное тело, всё–же, имело какую–то физическую оболочку). В упоении муки любви, я припал к слюде с другой стороны. Через неё, по разные стороны миров, МЫ БЫЛИ СЧАСТЛИВЫ…. МЫ БЕЗУМНО СТРАДАЛИ…. Наши души соединились вновь на миг…. Всего лишь…. Но…. Я ЖИЛ РАДИ ЭТОГО…. Плач наш растворился в нектарных далях, которые так и не стали моими…. Я цеплялся, цеплялся за густой, темный воздух вокруг этой вселенной…. Но меня уже потащило дальше…. Выкинуло, как ни пытался я ожесточённо сопротивляться…. ОНА кричала так отчаянно! Горечь, полынная горечь наполняла наши души…. Я проснулся, продолжая с кем–то бороться…. Весь вспотевший…. Одеяло валялось на полу…. В руках я сжимал смятые простыни…. А в голове бился её крик, я понимал его, это заполняло меня страданием до краёв…. "Останься! Не исчезай! Не уходи! Я не могу без тебя!"
И я не мог! Я тоже не мог жить без неё! В голове нарастал крик…. Переливался через края кружки…. Меня охватил страшный, безудержный гнев! Я крушил всё вокруг! Я рычал, как дикий зверь…. Я сошёл с ума! Ненависть едкая, тягучая, как смола, заполнила сердце, мутная пелена заволокла глаза, полные безмерной злобы на весь мир….  Я сломал ногой дверь в прихожую…. Там, на стене висело зеркало…. Оно, это оно виновато во всём! Проклятое зеркало! Я разбил его страшным ударом кулака…. Резкая боль и…. Отрезвление шока….Рубиновая кровь, капающая с моих пальцев…. Я в оцепенении смотрел, как ковёр поглощает меня по капле…. Ведь это тоже всего лишь иллюзия…. "Я не могу без тебя!"
               
                «На пути в сумрак»

Малиновый вечер. Небо со всполохами морковных тонов там, где скрылось солнце. Торжественный вид Исаакиевского собора, освящённого омегой заката. На это великолепное зрелище с восторженным ужасом глядел молодой человек лет двадцати пяти, который стоял  на набережной Мойки. Чем он привлекал внимание, непонятно. Но что-то  в нём было. То странное, что заставляло обернуться. Меня удивило то, как он смотрел на Исаакиевский собор. Высокий, худощавый, одетый в чёрное пальто, полы которого развевал ветер. Я наблюдала, как он поправлял свой белый шарф. В его нервных движениях проскальзывало раздражение, суетность, хотя молодой человек, вроде бы, никуда не торопился. Я подошла ближе и, щелкнув зажигалкой,  закурила. Молодой человек окинул меня быстрым, ускользающим взглядом и, не акцентируя на мне своё внимание, уставился куда-то поверх моей головы. Я успела заметить, что глаза у него светлые, словно наполненные воздухом, отрешённые, как у фанатика. Он находился в своих мыслях, где-то очень далеко от меня, от земли, на которой стоял.
– Magnifique!* – тихо бормотал он, глядя, по–видимому, на Исаакий.
Неожиданно для меня, молодой человек заговорил. Приятным голосом с лёгким, ажурным акцентом…. Я вздрогнула и посмотрела на него, сразу не поняв, к кому он обращается:
– Привет. Ты где?
Я выкинула окурок и улыбнулась про себя. Конечно же! Из одного его уха торчала гарнитура. Как интересно. Тоненький провод идёт к мобильнику, два наушника в ухе…. Идёт человек, сам с собой разговаривает, и скорой до него нет дела. Да он же не сумасшедший, просто живёт в вёк высоких технологий и всё тут.
– Светлана, какие пробки? Я уже тридцать минут жду. Я тебе говорил, что на вечернем учусь, чем слушала? Mon dieu!* Дурочка, я уходить собрался, итак из–за тебя опаздываю. Presto.*
Я достала мятную конфету, отвернулась, переключив внимание на огромную льдину, окружённую тёмной водой Мойки. Края её рассекали с разных сторон две большие трещины. В какой миг она расколется, с какой стороны – знать не дано. Мы частенько не понимаем многого даже о тех простых вещах, которые перед нами. А, может, так задумано? На льдине сидели утки. Молодой человек достал из кармана сухарики, раздавил в ладони и кинул птицам. Я тихонько рассмеялась. Чудной студент подозрительно посмотрел на меня, но я сделала вид, что читаю эсемеску на своём сотовом. Он успокоился, достал из кармана мобильный телефон и принялся закачивать в него разные мелодии, предварительно слушая их. Я, украдкой, наблюдала за ним. Судя по тому, как он морщил лицо, хиты ему не особенно  нравились. Зато он с удовольствием  прослушал два старинных романса и перешёл на классическую музыку. Лицо его озарилось улыбкою. Лунная соната в сочетании фонарных огней, отражавшихся в Мойке, привели меня в романтическое настроение, и я спросила:
– А как вас зовут?
Незнакомец ошеломлённо посмотрел на меня, на которую до этого он не обращал  никакого внимания. Спокойные, тёмные глаза мои встретились с беспокойными его и напугали холодностью. Я не кокетничала. Когда в душе звучит лунная соната, и горят Петербургские огни, а в глазах лишь любопытство, это ещё не страшно. Романтика и реализм в странном сочетании. Он задал осторожный вопрос:
– А что?
Я улыбнулась, мои глаза на миг блеснули, и я ответила:
– Должна же я знать имя своего героя…
– Alexander, – растерянно, с французским акцентом, ответил молодой человек, и схватился снова за свой телефон, как за спасение. – Аллё, ma chere* Светлана,  Votre Majeste!* Где тебя черти носят?  Я устал быть chevalier servant!* Hein?* Parbleu!* Как это, домой? Я же тебя ждать остался! Charmant!* Quod erat probandum!* Bien.*
Молодой человек выключил телефон, повернулся ко мне, посмотрел скромным взглядом и поинтересовался:
– Так на чём мы с вами остановились?
Я засмеялась и спросила:
– Что за тарабарщину вы говорили? Это по–французски?
– По–французски и по–латински, – отозвался молодой человек и улыбнулся мне…. Тонкий серп лунного месяца….
– По–латински? – удивилась я. – Разве её преподают в универе?
– Нет, но я знаю, – пожал плечами Александр…. Его взгляд снова стал холоден и насторожен….
– Скажите мне что–нибудь, – произнесла неуверенно я. Почувствовала себя чужой и, будто–бы, невоспитанной…. Его слегка высокомерный взгляд почему–то смягчился….
– Entre nous deux soit dit*, – понизив голос сказал он, – что значит по–французски – между нами говоря…. Так вот, я – chevalier sans peur et reproche!* Это по–французски….
–Переведите! – потребовала я.
– Рыцарь без страха и упрека! – ответил мне собеседник и, вдруг, рассмеялся…. Белые зубы его блестели в сгустившихся сумерках….
– И, конечно же, это ложь! – заявила я радостно, и мы смеялись уже оба….
– Misce* не всегда означает исцеление, – фыркнул молодой человек. – Это уже латынь….
Я не спросила его о значении слова. Мне не нравилась роль следователя…. Он ничего не пояснил. Такой непонятный, загадочный Alexander с неожиданными перепадами настроения и сменами мыслей.
– Я люблю стихи, – признался мне он. – Послушайте: Onavis! Referent in marete novi Fluctus. O quid agis! Fortiter occupa Portum.*
Он затих и задумался…. Потом продекламировал:
– О корабль! Вновь несут тебя в море новые бури. О, что ты делаешь! Смело занимай гавани…. Латынь….
Я смотрела на него внимательно, словно пыталась определить диагноз…. Он усмехнулся мне….
– Какие ещё стихи вы любите? – спросила я, чтобы как–то поддержать нашу непонятную, скачущую в разные стороны, беседу….
– Банально, конечно – Пушкина. Только то, что по рукам ходило и читалось sansdomes.* Самый смак.
– Вы наш человек, – хмыкнула я и добавила. – У вас пуговица оторвалась.
– А? Что? – он принялся лихорадочно шарить по петелькам руками.
– Шучу, – хихикнула я, приблизилась и поправила развязавшийся шарф, открывающий обнаженное горло. Молодой человек закашлялся, подавившись резким порывом холодного ветра.
Совсем стемнело. Петербург с его подсвеченными домами и набережными, идущими в невидимое, казался  огромной декорацией. Мы сами в нём – фантомами. Мимо нас проехала карета, стирая ещё больше грань времени. Раз – и двести лет пропали. Исчезли высокие застеклённые многоэтажки. И снова мощёные камнем мостовые. Я, кажется, увидела его, Alexandra, уже без телефона, держащего в одной руке цилиндр, а в другой изящную тросточку, удаляющегося от меня в сумрак. Я должна закричать, так громко, чтобы он услышал меня и повернулся. Его лицо почему–то знакомо. Я вспомнила, где мы раньше с ним встречались! На синем мосту у Исаакиевской площади! Он любит классику. Лунная соната звучит в вышине всё сильнее и разливается в воздухе…. Я слышу только эту прекрасную мелодию…. И лечу, лечу куда–то….
Темнота рассеивается, уступая место утреннему свету.
Как, это был сон? Я, босая, подбегаю к окну и распахиваю занавески. Солнце заливает Исаакиевский собор, на моём подоконнике воркуют голубки. Я лениво потягиваюсь и шепчу:
– Где же ты, Alexander? Неужели это только  сон? Что же мне делать?
Меня посещает необычное желание сходить в Эрмитаж и приобщиться к прошлому…. Через час я оказываюсь там. Как заговорённая, медленно поднимаюсь по–лестнице….Брожу, словно тень, по многочисленным залам дворца. Колонны, арки, переходы не видимы мне….Что-то ведёт и направляет, заставляя свернуть налево, потом, еще раз – налево… Я оказываюсь в галерее с портретами. Их глаза впиваются в меня, вопрошают, но я не могу понять смысл… Они, будто, зовут меня дальше. Самый последний показывает направление рукой… "Наверно, схожу с ума", – думаю в некой панике… Поворачиваюсь. Там, в самом углу… Кровь холодеет в моих венах…. Глаза встречаются с глазами вчерашнего собеседника… Он, величественно приосанясь, улыбается мне из восемнадцатого века… Я, чувствуя, что мне становиться трудно дышать, читаю:
" Граф Alexander …."
О, эта его аристократичная улыбка на благородном лице! Взгляд умный и живой, такой зовущий и проникновенный! Я в ужасе смотрю на него….Жжение в груди усиливается, глаза наполняются чернотой…. "Дурно! Дурно! Мне не хорошо!" Последние мысли, так и не вылетев изо рта, гаснут вместе со мною…. Я, ощущая дикую раздирающую изнутри боль, падаю, падаю, падаю куда-то….
1.Magnifiqie! (фр) – Великолепно!
2. Mon dieu (фр) – мой бог
3. Presto (ит. Муз.термин) – быстро
4. Ma chere –Дорогая (фр)
5. Votre Majeste –Ваше Величество(фр)
6. Chevalier servant (фр) – Пажом, рыцарем
7. Hein? (фр) – Что?
8. Parbleu (фр) – Чёрт побери
9. Charmant (фр) – Прелестно!
10. Misce (лат, мед) – надпись на рецепте.
11. Sans dames – (фр) Без дам.
 
               
                «Витражи»

 Я закрываю глаза и вновь вижу древнюю церковь в готическом стиле. Она где-то там, очень далеко, за речкой, холмами и лесом, но я то знаю, что когда откроешь массивную дубовую дверь и войдешь внутрь, тебя оку¬тает тот, исчезнувший мир, ты словно окажешься в глубинах прошлого, и с тобой станут говорить призраки... Бесплодные духи былого будут проникать с солнечными лучами через полуразрушенный, но всё ещё высокий и таинственный купол, через вытянутые и заострённые сверху окна разноцветных витражей, отражаясь непонятными бликами.Я обойду церковь, скользя рукой по крошившимся под влиянием времени кирпичам, и сяду, прижавшись спиной к ее нагретой солнцем стене. Я закрою глаза и унесусь куда-то. Кажется, еще минута и я вспомню что-то, окажусь причастной к какой-то тайне, кто-то выйдет ко мне из прошлого, протянет руку и заговорит голосом, чей приятный тембр не изменился за истекшие столетия.  Я жажду этого голоса так, что кровь, бешено, накалилась в венах, и создает вокруг меня какой-то пульсирующий резонанс, магнитом притягивающий этого вооб¬ражаемого человека. Вокруг меня качается полынь, сладко пахнет медовой «кашкой» и чертополохом... Жужжат шмели. Весь мир радуется и живет цветущей весной. Лес шумит, я слышу, как шелестят листья его деревьев... Нежнейшей лаской чувствую я на своей щеке легкий ветерок и не хочу открывать глаза, чтобы не спугнуть свою сказку. Свое ощущение другого времени и другого места... Я вонзаюсь своими ногтями в эту землю, находясь во власти какого-то непонятного самообмана, и когда вновь смотрю на солнце, мне больно не от его пронзительных лучей. Я медленно вс¬таю и иду прочь, весь мой мир загадочных витражей умирает с каждым шагом, с каждым новым взмахом руки. Я, не замечая этого, уже не иду, я бегу прочь от этого места, которое постоянно погружает меня в непонятное состояние анабиоза, когда чувствуешь, что тебе не хватает, и никогда уже не хватит секунды, чтобы вспомнить. Я убегаю от того, чью дорогую загадку мне так хочется понять, я убегаю от витражей предыдущей жизни, бесплодной и мучающий меня тонкой иглой своей НЕ ПАМЯТИ... Я кричу от боли... Мой крик заполняет все пространство, его разносит ветер по всем закоулкам моего выдуманного мира, который я покидаю, вносит ураганом в церковь, и даже вдали я слышу хрустальный звон разбивающихся витражей, и все мое существо наполняется тонкими осколками, разрезая меня изнутри на мелкие частички небытия… Последнее, что я слышу, это плачь ребёнка.
          Вздрогнув, я просыпаюсь посреди ночи в холодном  поту и иду в другую комнату, к детской кроватке. Конечно же, моя малышка проснулась… Муж держит дочку на руках, укачивает и ласково улыбается мне. Я смотрю на их милые, такие родные лица и, забывая про свой сон, чувствую себя очень счастливой женщиной.

               
                «Мечты сбываются».
Капля росы упала на спящие лепестки розы, превратив её  серединку в холодную лужицу… Мохнатая гусеница, Эльхаора, прятавшаяся там на ночь, вздрогнула и, встряхнув ворсинки после неожиданного душа, осторожно ступая своими многочисленными лапками, нехотя поползла прочь из ставшего неуютным домика. В саду, среди многочисленных розовых кустов, скрывался декоративный фонтан…. В центре него стояла мраморная богиня, окруженная морскими коньками, изо ртов которых живописно струилась вода. Чудная картинка! Пели соловьи, так сладко, что гусеница остановилась на каком-то листочке, заслушавшись их пением… Бабочки, две красивые бабочки порхали рядом, свободно резвясь, и играя друг с другом. Эльхаора смотрела на них из полуприкрытых глаз… Какие прелестные создания! Она знала, сто скоро и сама должна стать одной из избранных… К ней прилетал Посол Бабочкин с изумрудно-синими крыльями. Он рассказал гусенице, что её род принадлежит к самому уважаемому и древнему роду в собрании бабочек. Посланник, такой любезный и милый, очень приглянулся Эльхаоре. Ах, какие у него черные глазки, яркие крылья, тонкие усики! Писаный красавец! Он порхал над ней так, как если бы она уже была знатнейшей бабочкой… Он пообещал достать и лично принести ей самые потрясающие крылья! Ах, как приятно почувствовала себя Эльхаора, когда две бабочки, вальсирующие напротив розы, на которой она сидела задумчиво, в конце " представления" подлетели к ней, представились и признались, что их " выступление" перед ней заказал Бабочкин Посланник. Крылатые танцоры попрощались, подмигнули гусенице и полетели прочь, а она смотрела им вслед и улыбалась…
     А сверху на гусеницу, китайский деликатес, жадно устремив клюв, неслась ласточка… У птицы на сегодня была одна мечта – перекусить какой-нибудь жирной гусеницей… И, использовав все тактические, поисковые и атакующие знания, ласточка исполнила задуманное…

         «Розы любви»

Я чувствовал, наконец, и сам себе не верил, что воскрес из ужасного Ада и пекла, совершенно позабыв ЭТОТ мир... Со всей его красотой и лучами света, пробивающимися сквозь нежно-зеленую листву. Я вернулся из Афганистана в начале мая... Я шел по любимому, родному Сочи, меня пьянил легкий и свежий морской запах и красота распускающихся цветков вишни... Моим глазам было непривычно и даже больно от этой сияющей синевы неба, воды и яркого солнца... Весна врывалась ураганом в мое сердце и  душу, словно море затапливала и смывала все плохое, руша шлюзы, круша барьеры и ложась на лицо, израненное шрамами, ласковыми светотенями утра... Мимо проходили красивые, в цветастых платьях, легкие, словно бабочки или феи, девушки... Некоторые из них с осторожным интересом посматривали на меня... Я на – них – с восхищением, с восторгом, как на чудо, недоступное, нереальное и страшное для меня.
– Привет, это ты, Коля? – окликнул меня чей-то ласковый голос.
Я вздрогнул.
«Неужели кто-то помнил меня?»– подумалось мне...
В детстве и юношестве я был довольно замкнутым, друзей у меня не было, позже появились боевые товарищи, но все они остались там, погибли, попав в засаду, а я чудом выжил... Бежал... Добрался до своих... Кто мог помнить меня? Мать давно умерла, и фотография совсем стерлась на старом кресте, могила заросла травой... Больше родственников у меня не было. Кто мог знать меня из живых? Я сам себе казался призраком... Как хотелось мне здесь, в колыбели моего детства, в этом родном прибое очистится от запаха войны. Хотя бы попытаться забыть то, что забыть невозможно... Мертвые, залитые кровью лица друзей, что стояли бок о бок, до конца. Мне везде мерещились, словно в немом укоре их застывшие глаза... Я повернулся и посмотрел на обладательницу нежного голоса, что окликнула меня... Я не узнал ее.
–Я та самая девочка, – скромно потупя глаза сказала она, – что посадила розовый куст в саду вашей больной матери... Помните, вы порвали мое платье?
Тут я действительно вспомнил и с новым интересом вглядывался в ее блестящие глаза и русые волосы... Только они сейчас стали темнее, а тогда были совсем светлые, как у ангела... Я застал её в нашем саду, одетую в изумительное платье с огромными горошинами и воланами, она что-то копала.
– Что ты делаешь у нас в саду? – спросил я, с возмущением смотря на девочку, лопатку, совок, спокойно лежащие рядом, она подняла тогда глаза и спокойно ответи¬ла:
– Сажаю розы!
– Никто не просил тебя, девчонка. Уходи, не твой сад!
И дернув, порвал край её платья и самый красивый волан... Из её глаз покатились большие, будто хрустальные слезы и девочка ушла... Я потом долго жалел об этом. Мама сказала, что ДЕВОЧКА иногда читала ей, когда здоровье позволяло сидеть в саду... А потом ее куст зацвел ярко алыми бутонами, я вдыхал аромат, а ОНА с лейкой поливала свой куст.
– Знаешь, а меня зовут Коля, – неожиданно для себя заявил я.
 Она не представилась, только взглянула с милой, застенчивой улыбкой, поставила лейку и ушла... А по¬том умерла мама, и меня отвезли в самый неуютный дом, где жили несчастные оди¬нокие дети... Воспитатели не любили и бранили нас... Больше я никогда не видел ЕЁ и не думал, что увижу... А она осталась все та же, можно ли забыть искренне-радостное выражение её лица и ласковость взгляда? Я подошел и взял её доверчиво протянутую, маленькую ладошку...
– Розовый куст жив? – прерывающимся голосом спросил я.
– Да, – ответила она и устремила взгляд вдаль, туда, где тень узкой улочки, уходящей вверх, кончалась светом блестящей воды, – хотите посмотреть?
– Да – кивнул я словно в гипнозе.
 Она повела меня... За руку... Сбывались мои са¬мые заветные мечты...
– Я словно во сне, – прошептал я, думая, что она не услышит.
Но это изумительное существо услышало...
– Знаешь, а меня зовут Любовь, – мелодично сказала она, её голос прозвенел колокольчиком.…  Мимо моего уха прожужжал шмель... Я лег под благоуханье роз. Опья¬ненный их ароматом... Она села рядом... Моя голова хмельно кружилась, может и из-за медовухи и солнца, может не только из-за них... Я засыпал самым счастливым из смертных, моих губ коснулись её теплые, живительные губы...
Я обрел новые, чудодейственные силы... Она напоила меня весной, опьянила живи¬тельным бальзамом своего волшебства, пробудила к другой жизни... Я проснулся свежий и выздоровевший, как после кошмарного сна...
– Где ты, ЛЮБОВЬ? – прошептал я, озираясь, повсюду мне мерещились чудесные озера  ее голубых глаз.
... На моем теле лежала самая большая и красивая роза... Сколько не искал, я больше никогда не встречал этой девушки, и никто не знал ее, может, это и вправду была любовь в её телесном обличье? Она пробудила меня к жизни, я остался в Сочи, обожаю море, розы, а свою дочку, в честь этого загадочного влияния на историю моей судьбы я назвал Любовью... Я твёрдо верю до сих пор, хотя у меня уже появились первые седые волосы, что именно любовь спасет мир... Пусть же всюду цветут розы, наполняя благоуханием воздух, и только их алый цвет будет покрывать своим одеянием беззащитно-голую планету, под названием Земля.
      

                «Паучье дерево»
Разрезая малиновое небо Альфы, раскалённый метеорит, с длинным шлейфом каменной пыли, нёсся к пустыни Арагвы. Ночь пятитысячного года застала Альфийцев врасплох – подземные убежища стали для местных жителей братской могилой… На месте падения метеорита образовалась огромная воронка, вокруг – выжженная, " мёртвая зона"… Вместе с метеоритом из далёких глубин космоса, в землю попали бактерии растительного происхождения… Прошло четыреста лет… Воронка наполнилась до краёв дождевой водой, потом, постепенно, пересохла. За это время местность вокруг совершено изменилась – та площадь, которую когда-то занимала пустыня, превратилась в болото, разбавленное кое-где, на холмах, полосами леса… Несколько подземных толчков, возникших в результате разлома земной коры, спровоцировали неожиданное "пробуждение" растительной бактерии, мирно почившей в грязи у берега. Судьба дала шанс родиться второй раз инородной жизни, случайно создав все условия для этого… По мере созревания в странном растение всё больше нарастало противное, точащее изнутри, раздирающее чувство…
     Серая, тягучая мгла над болотом насыщалась, пропитывалась гнилостным запахом…. В трясине разлагались остатки животных – переработанных и выплюнутых Паучьим деревом. Над мрачной, изумрудно-синей с тёмно-серым, аурой болота тускло горели сиреневые огоньки светлячков. Стояла гробовая тишина… На невысоком холме, рядом с топью, росло ОНО… Паучье дерево, напоминавшее гигантский куст, с той лишь разницей, что все его ветки были почти одинаково толстыми и начинались одновременно от самой земли. Чёрная, вся в наростах, кора чудовища, покрытая острыми колючками, постоянно хотела крови. Под корой дерева располагался огромный желудок, напоминавший толстую кишку, позволявший чудовищу перерабатывать самые различные, по-объёму, куски мяса. В середине ветвей пряталось огромное дупло рта – засасывающее своих жертв прямо внутрь, заталкивающее орудуя ветвями… Огромный растительный осьминог–хищник. Иногда, когда никто долго не забредал в гости, голодное дерево сворачивалось в комок, и само катилось в строну предполагаемой добычи. Благо, чуяло оно прекрасно. Настигая, разворачивалось и атаковало, словно разъярённая гидра. Жители Альфы боялись этого дерева до потери сознания. Ибо их нежная, сиреневая кожа являлась для дерева любимейшим деликатесом. Оно с наслаждением настигало несчастных, выбирало самого аппетитного и ловило в свои объятия. Уже исчезая в глотке, панически визжа, отчего у дерева обострялось яростное чувство прожорливости, Альфийцы ещё махали оттуда своими шестью руками, тщетно пытаясь выбраться, но яд колючек делал своё парализующее дело… Крики затихали в чреве чудовища. Оно смачно переваривало их и срыгивало остатки из ужасной пасти в проклятое болото. У Паучьего дерева не было  ни чувства жалости, ни осторожности. Оно обожало охоту и постоянно, даже ранним утром, в полудрёме, пыталось настроить своё обоняние на обнаружение возможного нахождения пищи… Но, один раз, дерево посетило странное любопытство… Оно чувствовало двух лягушек, слишком мелких и незначительных, для поедания… Лягушки находились достаточно далеко от дерева, но так красиво квакали на пару! Кровожадным существом двигал уже не только инстинкт, но и любопытство… Оно и само не знало, почему его так влекло это парное кваканье… Лягушки удалялись… Дерево не спеша катилось за ними. Оно не могло остановиться. Ему нужно было понять что-то, важное для себя… То, чего смутно не хватало… Паукообразное последовало за лягушками на просеку, покрытую розовыми мхами… Там, так далеко от родного болота, лягушки затихли… Чудище подкатывалось к ним, собираясь раскрыться… Съев их, оно надеялось понять секрет притягательности этих двоих… Лягушки сидели рядышком и квакали всё громче,  выводя каждую руладу, словно арию… Они пели о наступившем лете, о любви, о прекрасном мире вокруг и природа цвела и раскрывалась с их пением… Розовое солнце Альфы бросило на просеку свои мягкие лучи и певуньи, озарённые золотисто-алым светом, казались самим олицетворением жизни… Паучье дерево неожиданно, через призму нового сознания, почувствовало прелесть этого мгновения… Оно растерянно остановилось… Оно свободно распластало по мхам свои щупальца, отдавшись целиком необычным ощущениям… Дерево впитывало в себя запахи леса, трав и цветов… Оно в умилении благоговело перед тем, что открылось ему… Нет, оно не будет есть… Отвращение к ужасному было вторым чувством, которое стало доступно Паукообразному… Лягушки затихли и упрыгали в разные стороны… Дерево огорчённо смотрело им в след, ему так хотелось слушать их… Долго-долго… Может быть, всю оставшуюся жизнь… Существо опять осталось совершенно одно, Оно горевало от исчезновения лягушек, признав в них что-то родственное для себя… Дерево скорбело по первым своим друзьям, хотя они и не знали, о той роли, которую играли для него… Паукообразное свернулось в клубок и затихло, пропитываясь покоем, светом и ностальгией по пению, перевернувший нечто в его сознании… И тут на Дерево со всех сторон полетели металлические сетки, отовсюду выскочили шестирукие Альфийцы в бронированных костюмах, неуязвимых для ядовитых колючек… Паукообразное оживилось, оно яростно пыталось освободиться, плевалось и шипело, размахивая всеми своими ветками. Альфийцы громко кричали что-то… На разъярённое Дерево полилась струя огня… Оно заверещало от боли, пронзительно и тонко… Именно теперь ему так захотелось жить… Существо высокими, пронзительными стрекотаниями молило о пощаде, о прощении, о понимании… Альфийцы, не знавшие язык Паукообразного, видели в нём только страшилища, подлежащего уничтожению…
– Стойте! – вдруг закричал, выбежавший из толпы Альфийцев седой профессор…
Слишком поздно… Кожа ветвей дерева лопалась от пламени… Его стрекотание затихло в огне, очистившись и искупившись…
Лягушки, обнявшись, сидели рядышком и издали следили за гибелью Паукообразного… Нечто, похожее смутно на сожаление, закралось в их маленькие тельца с чипами, вживлённым в них профессором…
На следующий день, на обгоревших останках Паучьего дерева, Альфийцы вручили медаль своему старейшему генному учёному, профессору Эзель-Шнайпесу, придумавшему и разработавшему проект с " умными" лягушками, управляемыми пультом, служившими  вариантом ловушки для Паукообразного.
– В чём же секрет такой соблазнительности лягушек для чудовища? – спросил у учёного его сын.
Профессор молча сжал в руке медаль… От медали в ладонь пошёл предательский холод… Холод… Профессор поднял глаза:
– Медаль я не заслужил, – глухо произнёс он и отдал её сыну, – положи её на могилу…
– Какую могилу? – не понял сын.
– Могилу Дерева, проект по ловушке которого стал самой большой моей ошибкой, – профессор крепко зажал медаль в ладони сына, – я должен был вылечить и спасти его… Равнодушие и занятость – те две вещи, которые не простительны… А я, именно я, мог бы помочь ему…
Голос учёного дрогнул, он поспешно отвернулся и быстро ушёл, даже не попрощавшись с сыном…
               
                «Мидия»

 Я стала осознавать себя рано. Первые мои детские воспоминания связаны с летом и осенью високосного года. Петербург остался где–то далеко, в облаке бежевой пыли. Июль. Тает и плавится. Автобус мчит нас от Зеленогорска в сторону Красной долины. Три счастливых часа, когда из приоткрытого окна Икаруса в лёгкие стремительно врывается свежий воздух, наполняя сердце звенящим ликованием. За окном проплывают песчаные, золотые, высокие берега сосновых лесов. Смолистые просторы разрезает нитка дороги. Словно на "Американских горках" автобус летит то вверх, то вниз. Как неунывающий корабль, он выныривает и несётся, несётся в страну бутылочно–зелёного, голубого, солнечного. Я люблю этот путь едва ли не больше всего отдыха! Какая скорость, жизнь и свобода брызжет в меня ещё до нашего приезда в лагерь "Каравелла"! В лагере всё по–другому.  Как обычно…..
 Мне исполнилось пять лет. Сентябрь. Наше пребывание в "Каравелле" подходит к концу. Я помню один день, довольно неприятный: девочки постарше отобрали у меня мяч, с которым я играла, большой красный мяч. Не со злости, просто "собезьяничали". Какое–то время я стояла, смотрела, как лихо мой мяч летает по кругу, переходя то в одни, то в другие руки. "Как холодно на улице", – внезапно поняла я, грея руки своим дыханием. Мне казалось, я продрогла до глубины души. Я повернулась и направилась в комнату, там нашла свой пушистый свитер, одела. Стало  легче. Затем вышла на крыльцо и направилась в лес, который окружал территорию лагеря. Тогда, наверно, впервые я ощутила одиночество... Мои глаза скользят по желтому клену – с него так красиво кружась, опадают листья, а на ветке сидит, сощурив зеленые глаза наш толстый, рыжий кот Васька. Я иду вдоль деревянного забора по тропинке. Мне не нравиться общаться с детьми. Я люблю думать о своём, вспоминать сказки. Иногда я воображаю себя инопланетянкой, попавшей на Землю не надолго, и оправдываю этим "непохожесть" на остальных. Я понимаю, что такое отстранённое поведение многим не по душе. Я не с кем не дружу. Наша воспитательница, тетя Соня, предпочитает ребят побойчее, поразговорчивее. Впрочем, она так интересно пересказывает сказки на ночь или читает, укутавшись в легкую серую шаль. Особенно мне нравится, как она своим спокойным, монотонным голосом читает сказку, про принцессу, и тот момент, когда уколов палец веретеном принцесса заснула, вместе со всем замком, а потом ее разбудил прекрасный принц. Всегда зачарованно слушаю это и, уснув, вижу сказочные сны, будто принцесса это я и принц приближается ко мне. Сон никогда не удаётся досмотреть, но я верю, что именно поэтому, потому что принц еще не поцеловал меня, когда я просыпаюсь, его нет рядом, а я оказываюсь не принцессой, а опять, обычной  девочкой. Поэтому я очень не хочу просыпаться... Я хочу, чтобы кто–нибудь забрал меня отсюда. Желаю вернуться на свою родную планету. Исчезнуть из  детдома, где постоянно неуютно и шумно.
      Рыжий кот Василий соскользнул, с ветки и не спеша, по-кошачьи грациозно ступая по желто-оранжевым и красным листьям, направился ко мне. Я присела на корточки, и заглянула в его зелёные, мудрые глазки с "восточным" разрезом. Кот запрыгнул ко мне на колени и прижался своей ласковой мордочкой. Я погладила его мягкую шерстку. Василий был несчастен! Его то кормили, то "пинали''.
 – Вот бы кто-нибудь забрал нас с Васькой! – подумалось мне. – Вот, Катю-то недавно забрали. Приехали на машине двое... Такие приветливые и добрые, теперь у нее есть папа и мама. И дом! Настоящий дом! Своя комната! А почему они меня не выбрали? Я, ведь, так старалась, причесалась, бант приколола, надела красивое платье, свое любимое, с воланами, в горошек... А взяли весёлую Катю! 0на сразу им понравилась... Нет, меня, наверно, никто не выберет! Я никому не нужна. Вот так.
Я взяла кота на руки, и пошла с ним гулять, укачивая его, как ребенка. По дороге я говорила ему:
– Василий, котя, не грусти, у тебя есть я! Ты у меня самый пушистый, самый лучший!
– Хватит, ато зазнается! – сказал некто сверху весёлым голосом.
Я подняла глаза. На лещине сидел такой же рыжий, как кот, хулиган Вовка и ел сорванные орехи.
– Не вмешивайся, – сердито сказала я и пошла дальше.
– Подумаешь! – заявил Вовка в ответ и, рассердившись, метко запустил из рогатки в нас с котом орехом. Орех попал по хрупкому телу Васьки.  Кот испугался и, жалобно мяукнув, спрыгнул.
 – Дурак! – крикнула я Вовке и убежала, в моих глазах блестели слёзы.
Второе мое четкое воспоминание случилось в шесть лет. В Питерском детдоме. Тогда я нарисовала рисунок, где был изображен улыбающийся кот Васька. Я вложила в бумагу то тепло, с которым относилась к любимому коту. Учителям и ребятам моя работа понравилась! Рисунок повесили на стенде, а мне подарили большую шоколадку с орехами! Такую вкусную! И я, от радости, делилась ею со всеми, а потом, неожиданно, обна¬ружила, что  шоколадка закончилась. Я стояла, испытывая чувство вины, за то, что лакомство досталось не всем. Некоторые подумали что я спрятала часть шоколадки, и обиделись. Ребята, которые не получили ничего смотрели на меня укоризненно.
– Все? Нет, ты, наверное, еще что-то спрятала! А ну отдавай! А то, как дам! – грозно заявил мне наш хулиган, восьмилетний Вовка и толкнул.
– Бей! Шоколадку всю съели! – воскликнула я и заплакала от обиды. Никто ничего не сказал и не вступился. А я делилась с ребятами радостью! Они не близкие, а чужие! Им наплевать! Они меня предали! Я стояла, закрыв лицо руками, плечи мои тряслись от рыданий. Вовка сплюнул на грязный пол и, зыркнув на притихшую толпу подбитым глазом, смилостивился и сказал:
– Не реви, ладно уж. Возьми конфетку!
Вовка протянул мне большую шоколадную конфету в серебристой обертке. Я, как истинная сладкоежка, сразу обрадовалась, улыбнулась сквозь слёзы и взяла конфету. Лицо моё осветилось счастьем.
 – Она импортная! – гордо заявил мне Вовка и добавил. – Ешь на здоровье! А если кто-то обидит, мне скажи, я его побью, хорошо?
Я кивнула... Хулиган убежал... Я, смущенная тем, что стала центром внимания, незаметно для всех, просочилась сквозь толпу и ушла в спортивный зал. Уже позже, как-то, я случайно заметила  Вовку за таким странным занятием – он давил две шоколадные конфетки в одну, держал на морозе в укромном месте, заворачивал сначала в серебристую фольгу, потом в импортную обёртку (где доставал?) и угощал маленьких детей. Как я много тогда не понимала – даже Вовке, хулигану, хотелось, чувствуя нашу всеобщую обездоленность, как-то исправить это. Принести радость, пусть ненадолго. Вот он и заворачивал, конфетки. С тех пор меня стало тянуть к этому непонятному мальчику. В нём уживались рядом какой–то внутренний протест и тайна, жестокость и доброта, очень интригующие сочетания для меня. Впрочем, однажды мне представился случай лучше понять Вову.
Воспоминанье третье.
В тот год Володя, почему–то, постоянно с кем–то дрался. "Рыжик" (так я его про себя прозвала) и до этого дрался, но, чаще, за мелких. Хулиганить он любил всегда, но по мелочам. Мог кнопку под стул подложить, шмеля засунуть в сумку, ботинки на дерево повесить…. Однако " рыжик" видел в своих действиях не прикол, а шутку и через некоторое время по просьбе "жертвы", (или без неё), исправлял ситуацию. Такой вот смешной! Но что–то в нём изменилось в последнее время, я это чувствовала. Я услышала от девочек, что Володя сцепился с двумя пацанами, старше его на три–четыре года. Причём, пацаны до Вовки никак не докапывались, он сам их спровоцировал. "Рыжему" не понравилось, что у пацанов для него не нашлось сигареты, а может, их жадность? Девчонки слышали, как Вовке сказали ясно – " отвали, приятель". Володя ответил матерно. После этого и произошла драка. В результате Вова оказался на больничном отделении, с подбитым глазом, выбитой костяшкой на кулаке, многочисленными синяками и сломанным пальцем на ноге. ( Один из пацанов отлично крутил " чаки"). Их  вызывали в милицию, но повезло, никому не было и восемнадцати, Вова показания не давал, считая драку делом личным, и пацаны отделались лёгким испугом. Вовка стал героем детдома. Наши парни гордились им…. А девчонки восхищались. Многие ребята пытались попасть к нему в больничную комнату, но он мало кого к себе допускал. Многие завидовали нашему "рыжику". Ничего себе, отдельная комната, где это видано? Лежит, как король. Однажды я подслушала, что воспитательницы говорили о Вовке: они шушукались о том, что он опасен для окружающих, агрессивен и не адекватен. Мне стало понятно, почему его изолировали. Три дня я раздумывала, колебалась, а затем решилась. Я, с теми фруктами, которые не ела за завтраками, а прятала, шла к "рыжику". Длинный коридор, поворот, туда, куда для здоровых хода нет. Сердце моё колотилось, решительность почти иссякла. Что я ему скажу? Перед больничными палатами стоял стол, стул, на котором сидела толстая заведующая, Тамара Алексеевна. Самая главная преграда. Пропустит ли она меня? Я смотрела на неё вопросительно. Она взглянула на меня из–под очков, отвлекаясь от журнала, и поинтересовалась:
– Куда ты, девочка?
Тамара Алексеевна постоянно путала имена ребят и, вообще, славилась своей забывчивостью.
– Я к Володе, – робко ответила я. – Можно?
– Ему, в принципе, нужен покой, он такой нервный, – ответила заведующая и пожала пухлыми плечами.
– Я ненадолго, я не потревожу его, – осмелилась тихо возразить ей я.
–Угу, – задумалась Тамара Алексеевна, – а что в мешке?
Я вытащила на стол содержимое: два яблока, две груши и два апельсина.
– Возьмите себе что–нибудь, Тамара Алексеевна, – предложила я.
– Да нет, нет, что ты, детка, – замахала руками заведующая. – Убери обратно фрукты и присядь за стол. Я сейчас схожу и спрошу у Владимира, захочет ли он тебя видеть. Не захочет, не обессудь, ладно?
Я кивнула.
– Как тебя зовут, забыла? Как представить? – осведомилась Тамара Алексеевна.
– Лида Лебедева, – ответила я.
Заведующая улыбнулась и ушла. Я присела на её место. Вот "рыжий" то обалдеет от моего появления! Конечно же, отправит меня куда подальше. Девчонки посмеются! Мысли крутились в моей голове совершенно безрадостные. Заведующая, видимо, тоже думала так, потому–что вернулась удивлённая и сказала:
– Иди, он тебя ждёт!
– Ждёт? – не поверила я.
Тамара Алексеевна внимательно взглянула на меня, глаза её потеплели:
– Да, ждёт, он так и сказал. Иди, девочка! На его комнате, она слева, в самом конце коридора, сверху цифра четыре красуется. Найдёшь сама?
– Найду, – уверенно ответила я и пошла к Володе.
Перед его дверью я остановилась, мне стало страшно. Для меня проще было бы уйти. За дверью послышался смех. Потом Вовка крикнул мне:
– Заходи, Лида!
Я, ободрённая этим приглашением, толкнула дверь. Рыжие волосы, весёлое лицо, улыбающееся мне, только бинты на ноге и синяки на лице не вписывались в эту жизнерадостную картину. Я закрыла дверь, подошла и расположилась на кресле. Он сидел на кровати напротив меня, спиной к стене, подложив под себя подушки. Наполовину закрытый одеялом. Смотрел на меня выжидающе.
– Привет, – неуверенно произнесла я, не зная, что сказать, достала фрукты и положила на столик возле него.
– Здорово, мне нужны витамины, – сказал Володя и энергично закивал самому себе. – Да, рыжий? Да, нам витамины нужны для поддержки боевых сил!
Я хмыкнула и произнесла:
– Всё кривляешься?
– А что же ещё делать? – искренне удивился Вова. – Плакать? У–у!
Он стал вытирать несуществующие слёзы. Я сидела, поджав губы. Внезапно Вовка остановился и сказал деловито:
– Сходи, помой, пожалуйста, фрукты. Сделаем праздничный стол.
– Праздничный? – переспросила я, озадаченная внезапной сменой его настроения.
– Да, я потом скажу, что мы отпразднуем, – таинственно прошептал Володя. – Помоешь?
– Хорошо, – согласилась я.
– Бери тарелку в столе, раковина справа, на кухне, увидишь, – инструктировал меня Володя.
Я взяла фрукты и отправилась их мыть, а когда я вернулась, на столе стояли два стакана, лимонад, а рядом шоколадка.
– Сюрприз! – пропел Вова.
Я закрыла дверь ногой. Он помнил то, что доставляло мне радость! Я поставила тарелку с фруктами на стол, Володя налил нам лимонаду, разломил шоколадку напополам, пододвинул одну часть в фольге ко мне и сказал:
– Красивый стол получился! 
Я отпила лимонада, закусила сладким и кивнула.
– Так вот, у меня мама замуж вышла год назад и уехала в Швецию! Мы празднуем это! Я пью лимонад за её счастье!
Я поперхнулась и спросила, положив всё на стол:
– А ты? Она тебя бросила? Как так?
– А вот так, – Вова тоже поставил всё на стол и посмотрел на меня. Лицо его поменяло выражение. В его удивительных, голубых глазах вспыхнула боль, переплавилась в усталость и растворилась в пустоте. – Я, наверно, слишком буйный. Она говорила, весь в отца, а тот алкоголиком был. Помер от этого. Я очень отца любил, он, когда не сильно выпивши, рассказывал мне сказки, в цирк водил. Душевный такой. А пьяный крушил всё. Мама его терпела сначала, а потом возненавидела. Если бы он не умер, развелась бы. Во мне тоже что–то не так.
– Да нет же! – уверенно возразила я, взяв Володю за руки. – Всё так! Просто в нашем мире так мало доброты!
Я ласково улыбалась "рыжику". Как единственному близкому по–духу человеку. Мне нравилось, как топорщились его солнечные волосы! Вове очень шла серебристая футболка, что была на нём. На его щеках плясали две чудесные ямочки! Преобразившийся, с блеском в глазах, "рыжик" сказал:
– Я рад, что ты пришла, ты тоже немножко не такая, как все!
Я отняла руки, посмотрела на него подозрительно, думая, обидеться или нет. Володя пояснил свою мысль:
– Ты прячешься ото всех, как ракушка в домике. Как улитка. Я тебя про себя зову " Лидия–мидия"!
– Спасибо, – обиженно ответила я. – Мог бы и покрасивей прозвище придумать! А я тебя про себя зову словно кота, " рыжиком"!
– Неплохо, – лукаво отозвался Володя, – мне нравиться! А почему тебе не нравиться сравнение с ракушкой? Спряталась и всё! Никаких проблем, драться не надо, увечиться! Кстати, там иногда жемчужины встречаются! Только если очень повезёт! Хорошо, что ты сегодня вылезла из своего перламутрового домика!
– Да ну тебя, – рассердилась я и поднялась со стула.
Вовка улыбнулся и поддразнил:
– Лидия–мидия, а почему ты ко мне пришла? Пожалела?
В его шуточном вопросе мне послышались другие, страдальческие нотки. Я поняла, он боится показать свою уязвимость, боится вызвать жалость, а не сочувствие и дружбу. Я осторожно присела на кровать, стараясь не задеть его ноги, обвела взглядом  небольшую, уютную комнатку, оклеенную обоями с нарисованными розовыми цветочками, с тюлью на окне и геранью на подоконнике, стараясь запомнить мельчайшие детали и ответила:
– Нет, "рыжик", мне в шахматы не с кем играть, ты не составишь мне партию?
Вова явно обрадовался, растерялся и, взлохматив рукой волосы, признался:
– Я их одному пацанёнку подарил. Хочешь, дротики покидаем в круг! Такая игра классная!
– Давай! – согласилась я и улыбнулась. – Научишь?
– Прикрепи напротив кровати круг, он в столе, – сказал Володя.
Только я прикрепила круг, как в коридоре послышались шаги. Мы переглянулись. Дверь открылась, в комнату вплыла Тамара Алексеевна и заявила:
– Достаточно, больному нужен покой, он итак слишком нервный. Снимите этот круг сейчас же! Придумали же! Визит окончен. Даю минуту на сборы!
( Это относилось уже ко мне). С этими словами заведующая удалилась. Я убрала круг обратно, вздохнула и посмотрела на Володю виновато.
– Не обращай внимания, – улыбнулся тот в ответ, – не говори никому то, что я тебе рассказал.
– Я не трепло! – ответила я, переходя на его язык и засмеялась.
– Это похоже на жемчужину, – сказал "рыжик" и улыбнулся мне. – Наклонись, я тебе на ухо скажу ещё одну тайну.
Я наклонилась, он прошептал:
– Ты мне нравишься!
Я ошарашено молчала и смотрела на него большими глазами. Он быстро чмокнул меня в щёку.
– Теперь иди, – проговорил он с серьезным лицом, – когда–нибудь ты будешь моей невестой!
– У тебя веснушки! – улыбнулась я и пошла к двери.
– Некрасиво? – расстроился  мой "рыжик", забыв про пафос.
– Изумительно! – нежным голосом отозвалась я и удалилась, унося с собой его кошачью, мальчишескую, такую красивую улыбку!
Для меня же настал другой период. Я охладела к сладкому, чуть изменилась, похудела и стала целые часы проводить в спортивном зале. Конечно, стоит предположить, что мы с Вовой после его выздоровления стали дружить. Однако, к сожалению, этого не случилось. Почему? Я часто ловила на себе его взгляды, но он не подходил. Думаю, он, всё же, сожалел о своей откровенности со мной. Лебедева у Рыжева! Это был хит года! К моему огромному горю Тамара Алексеевна описала всё, что успела увидеть и услышать. Вовка устал драться, пытаясь прекратить вопросы, типа: "где твой голубок?"; "как твоя голубка?"; " где судьбу потерял?"; " где жена бродит?" и так далее. В конце–концов, драться Вова стал настолько отменно, что на соревнованиях между детдомами получил оказался на первом месте и получил грамоту. Разговоры затихли, появились другие темы, ребята взрослели. Я же "одела" на себя маску высокомерия. Да, мы так и не стали с ним общаться вопреки всем. Назло! Но тосковали друг по другу. Я чувствовала, что "рыжик" смотрит мне вслед, но продолжала удаляться, не понимая из–за раннего возраста, что теряю. Балансируя в реальности, ускользающая в ночь балерина. Бегущая по тетиве лука. Взлетающая. Падающая в сумрачное завтра без тебя. Игра, ноль или зеро. И я проиграла.
Четвёртое воспоминание.
Этот день пах дымом костров.  Повсюду жгли сухую траву, в глазах было едко от дыма, одежда пропитывалась серым запахом. Запахом горечи. Полынная отрава. Я стояла за тополем, думала, что меня никто не видит. Сердце щемило от жалости к этой никчемной жизни, от бессмыслицы всего, от потерянности…. Ещё от чего–то, что сама не могла понять. Странные, в общем–то мысли для моего возраста, двенадцати лет. Володя вышел из–за дерева, совсем внезапно. Я вздрогнула. Синий дым, тёмное лицо. Не знаю, почему мне оно казалось тёмным.
–Вот ты где, – сказал он мне.
Сразу же меня насторожил его глубокий, печальный взгляд. Глаза, не голубые, а такие же тёмно–серые, как и всё остальное.
– А что? – поинтересовалась я по обыкновению, надменно. – Нельзя?
– Можно, – тихо согласился Вова, помолчал, отвёл глаза и добавил. – А знаешь…. За мной мама приехала.
Он сказал это без восклицания, просто и заглянул мне в глаза. Я, почему–то, задохнулась от этой новости. Потом отвела глаза, вздохнула, спросила:
– Как? Она же тебя бросила?
– Мама жалеет об этом, а теперь у неё в жизни всё хорошо и она хочет забрать меня обратно, – тихо, но твёрдо ответил мне Володя.
– И ты простишь её? – с ужасом в голосе спросила я, хватая "рыжика" за рукав.
– Конечно, ведь это моя мама, – спокойно ответил он мне. – У меня больше никого нет!
Я закусила губу и смотрела на это драгоценное, единственное близкое мне лицо блестевшими, бриллиантовыми глазами. "Да, да, он прав, как это глупо, что мы не дружили, но потерять его?" – думала я в отчаянье. В ОТЧАЯНЬЕ!
НЕВОЗМОЖНО! ЭТО НЕВОЗМОЖНО! Похоже, он прочитал мои мысли и сказал:
– Мы так славно поболтали тогда в палате, да?
– Да, – прошептала я, глотая слёзы, и отвернулась.
– Жаль, что мы не… – начал Володя, но я поспешно перебила его. – Не надо.
Я прижала руку к горлу и спросила прерывающимся голосом:
– Когда она увозит тебя в свою поганую Швецию?
– Сейчас, я пришёл попрощаться, – тихо ответил мне он.
– И ты молчал! Готовился и молчал! – крикнула я и, толкнув его, побежала куда–то.
– Постой, я оставлю адрес! – крикнул он.
Но я неслась куда–то сквозь дымную пелену горя и ничего уже не слышала. Я не провожала его – это было выше моих сил. Он уехал. Со следующего дня детдом опустел для меня.

 Воспоминанье пятое.
Я не жила, я словно завязла в липкой пелене – паутине жизни. Я лениво барахталась в этой трясине. Все попытки предпринимаемые тётей Соней и девочками вытащить меня из состояния глубокой подавленности заканчивались ничем. Порою мне чудилось, что я сплю и мне сниться кошмар, который закончится, только если я проснусь. Мои сны нравились мне больше, чем явь. В них я смеялась и бежала на солнечную поляну, покрытую душистыми травами и цветами. Там я кружилась с кем–то, взявшись за руки, а вокруг красовались высокие горы, голубое небо сказочно блестело и манило, на поляне росли маки. Всё переливалось перламутрово–рыжей радостью. У того, с кем я кружилась, оказывалось такое знакомое, родное лиц. Мне мерещилось, что это Володя. Я просыпалась с бьющимся сердцем и с растерянностью смотрела вокруг, пытаясь понять, где я. Потом осознание того, что я в детдоме, одна, накрывало меня с такой силой отчаяния, что я рыдала, уткнувшись в подушку, и доходила до состояния, когда  меня всю трясло. Девочки из нашей  группы, особенно Нелли и Наташа, утешали меня. Приносили кота, Василия, знали, что это способствует моему успокоению. Кот меня обожал! Он прижимался ко мне и мурлыкал! Постепенно мои всхлипывания прекращались, я слушала спокойные песенки кота. Понимала, что в детдоме есть он, этот самый рыжий котище, есть создание, которое меня любит! К тому же Василий каким–то загадочным образом был связан с воспоминаньями относительно Володи. Как я любила гладить его мохнатые лапки, спинку, макушку, наблюдать как котяра, важный, как король, довольно прикрывает глаза и… Таинственно улыбается! Я могла бы в этом поклясться! В какой–то момент он словно подмигивал мне! Он знал недоступные нам, людям, тайны! Я в это свято верила и восхищалась. Но…. Кот пропал. Думаю, Василия выкрали, он был таким умным и красивым! Наверное, теперь у него новая хозяйка. Я чувствовала, что с ним всё хорошо и была этому очень рада. Пропажа моего любимого кота подтолкнула меня к хобби, в последствии ставшим смыслом моей жизни. Теперь все свои чувства я выплёскивала на  холст бумаги.

Воспоминанье шестое.
Мне четырнадцать лет. Я хожу на кружок ИЗО три раза в неделю. Когда все прекращают рисовать, я  остаюсь  в классе. Это уже мания. Учительница, Варвара Павловна, женщина очень ласковая и отзывчивая. Она чувашка. Любит носить вышитые национально одежды, а, иногда, преображается в даму начала двадцатого века! Длинные платья от груди, шляпки, перчатки, бусы. Она элегантная женщина! За ней вьётся шлейф жасминовых духов. Нам, её ученицам, хочется стать такими же. Варвара Павловна пресекает подражание, считая своей задачей развитие индивидуальности. Нас, её учениц, десять человек. Я; Света–пончик; мелкая Ирка–хвостик; Лера–канючка; Зоя; Варя; Симка; Зорина; Светка–косичка; Астафьева Соня и Полина Дерезнюк. Те, которым я присвоила клички, вполне им соответствовали. Светка обожала пончики, ела украдкой, пачкала холст жирными руками. Ирка–хвостик, младшая из нас, постоянно липла с вопросами. Лера канючка любила вспоминать, как выпрашивала у своих многочисленных родственников ту или иную вещь в подарок. Леркино занудство всегда выигрывало для себя что–нибудь. Однако то, что у девчонок имелись свои плюсы и минусы, казалось мне абсолютно нормальным! Я также состояла из смешанных тонов. В целом, десять девочек, это не много для одной группы. Поэтому у нашей дорогой учительницы есть время позаниматься с каждой из нас. Варвара Павловна, показывая на промахи отдельной ученицы, обычно просит отойти и посмотреть на картину издалека и тут же объясняет, где картина перегружена эффектами или цветами. Она предлагает несколько вариантов решения и подчёркивает, что их гораздо больше. Она не делает свои утверждения аксиомой. Варвара Павловна пробуждает в нас мысль, воображение и анализ действия. Когда мы рисуем, она рассказывает нам об истории направлений в живописи, мировых шедеврах. Ну, как тут не проникнуться. Кроме всего прочего, мы раскрашиваем чашки, подносы, дерево и пытаемся делать чёрно–белые гравюры. Это очень интересно. Со мной постоянно общается Светка–косичка, (кличку я ей придумала, потому что она с двумя косичками). Мы со Светкой подружились. Я открыла для себя жизнь. Она прекрасна, когда имеет смысл! Я полюбила часы творчества, светлую комнату с мольбертами, себя и тех, кто составлял мой новый мир рисования. Мы, девочки, увлечённые одной идеей, не были особо многословны, но каждая чувствовала тепло, идущее от остальных и соединяющее нас в одно божественное полотно.
–  Ты знаешь, что очень талантлива? – как–то спросила у меня Света. –  Как тебе удалось так необычно и точно нарисовать эту ракушку?
– Мидию? – таинственно произнесла я и отвела взгляд от мольберта. – Не знаю, просто я вижу это как огромный дом в океане, а внутри гремит музыка, играют органы, мурлычут коты, светят люстры. Такое странное восприятие, признайся?
Я опустила кисточку на холст и сделала пару быстрых мазков.
– Да нет же! – убеждённо возразила мне Светка. – Ты не понимаешь своей уникальности! Знаешь, почему я с косичками хожу постоянно, хотя они меня достали?
– Почему? – я с интересом посмотрела на подругу. – Кстати, хорошо, что сказала. Теперь без весёлой клички, только по имени буду обращаться!
– Спасибо! Меня мама иногда забирает, а она любит, чтобы я ходила с косичками. Как раньше, в детстве, когда маленькая была, – вздохнула Света и внесла в огромного черного ворона хаотичное пятно из синих мазков.
– Измени это, ты же можешь! – уверенно и твёрдо сказала я.
– Да! – будто удивилась Света и, задумавшись, размыла водой синюю краску и плавно перевела её в более тёмный тон. – А ты можешь?
Света смотрела на меня с надеждой во взгляде, её смешные русые косички болтались по бокам, а солнечный блик играл на салатовой блузке.
– Я могу, – ответила я, кивнула, смыла краску с кисточки. – Кажется, мидия готова!
– Я отстригу волосы! Ночью! – уверенно сказала Светка. Я кивнула, улыбнулась. Я знала, что Света так же, как я, нашла в себе силы самой изменить свою жизнь. Варвара Павловна отошла от Светы–пончик, рисовавшей лужу ночью, отражающую в свете фонарей странные силуэты, подошла к моему мольберту. Остановилась и сказала:
– Лидия, молодчина! Это фантастическая ракушка! Ты её видела или придумала?
– И то, и другое, – я вздохнула, наши взгляды встретились. Глаза учительницы, такие добрые и радостные, словно пропустили через себя мой взгляд, не по–детски серьезный.
– У тебя есть талант, Лида, – тихо сказала мне Варвара Павловна и задумалась.
Светка, моя подруга, толкнула меня локтём, ибо учительница, обычно, так выражено нас не хвалила. Но я не обрадовалась, ничто не нарушило безмятежного спокойствия, в котором я пребывала. Я просто молчала и думала о чём–то, словно  бы и не слышала похвалы. Я стремилась к состоянию гармонии и творчества, а не к наградам.
– Ты будешь представлять наш детдом на конкурсе в Аничкином дворце. Всего соберётся двадцать ребят из других детских домов с разных городов и стран СНГ, – огласила свой вердикт Варвара Павловна. – Девочки, порадуйтесь за Лиду, она станет большой художницей!
– Поздравляю! – радостно воскликнула Света, к ней присоединились и другие голоса. Эта теплота и дружба со всех сторон отогрели меня. Я ожила.
– Я просто не знаю, что сказать! – растерялась я, мои глаза ярко заблестели.
– Можешь ничего не говорить, главное, рисуй! – проговорила Зорина и, засмеявшись, потрепала меня по плечу. – Ты этого достойна!
– Спасибо! – выдохнула я, закашлялась и спешно вышла из комнаты. Моё спокойствие нарушило волнение и…. Радость, которая затопила мои берега, омыла раны и открыла дверь к новому восприятию этого мира.            

Воспоминание седьмое.
Мне пятнадцать лет. ( Хотя, выгляжу я на двенадцать).
Сегодня торжественный день. Я еду выставлять свои работы в Аничкином дворце. Аничкин дворец с высокими сводами. Мы, юные дарования, маленькие, дерзкие жучки! Ужасно…. Хочется рискнуть и испытать свои возможности. У меня – шесть тем:
         1) Кот Васька на дереве.
         2) Петербург вечером, в дождь, и золотой лист на луже с пузырями.
         3) Ракушка–мидия.
         4) Наша тетя Соня, спящая в кресле, среди полумрака со съехавшей серой шалью.
         5) Поляна с цветами посреди гор, а вдали, посреди поляны, держащиеся за руки, кружащиеся, девочка с мальчиком.
         6) Спящая принцесса. Раннее утро. Тихие светотени. Широкая кровать, прозрачная вуаль балдахина. Спящий трехцветный кот на коврике, наполовину засохшее растение, другая половина которого зелеными колечками вьется по полу. Золотой шлейф платья, покрытый пылью и стелящийся по ковру. Длинные черные кудри принцессы. Поистертые тапочки.
         В общем, выставили мы свои работы. Понабежали иностранцы. Бродят и бродят, шушукаются. Все внутри переворачивается, душа от волнения в пятки уходит, а они стоят и смотрят, обсуждают. И так у каждой из картин. А говорят что-то по-своему, нам не понятно. Я заметила, что у моих работ останавливались чаще, чем у остальных и, судя по жестикуляции, вели ожесточённые споры. Я робко и выжидающе смотрела то на одного, то на другого. Хотя, что я могла ожидать? Нас оценивали признанные метры. В ореоле всемирной известности, мы были различимы для них. Я не буду вспоминать эти имена. Они уважаемы и всем известны. После персон особо важных, последовали другие, безусловно признанные, чуть менее, быть может. В числе прочих у моих работ остановилась пожилая пара. Я грустно смотрела на них. "Сейчас будут болтать на своём, разглядывать картины и меня", – думала я устало, больше всего мне захотелось вернуться обратно в детдом. В последнее время я пользовалась там популярностью – девочкам расписывала дневники и альбомы, а мальчики пытались ухаживать за мною, поскольку видели, что я особенная – одарённая. Владимир не написал нам из Швеции ни разу. Я часто думала об этом. "Он давно забыл про нас", – уверенно говорили Нелли с Наташей. Я кивала, но в глубине души оставляла себе что–то. Какой–то кусочек, обрывок надежды.
        Передо мной два приветливых, сердечных лица. Она – с красивым овалом лица; трогательными, голубыми, наивными, как у ребёнка или очень чистого человека, глазами; с высокой причёской. Женщина приятной полноты, одетая в персиковое платье и мужчина, седой, улыбчивый, чуть усталый. Мы, художники, наблюдательные натуры. Я отмечала всё. Впитывала ауру любви и доброты, исходившую от этих двоих. Внезапно я позавидовала их реальности. Тому, что они есть друг у друга. Так тепло и хорошо было в их светлом мире. Неожиданно женщина осторожно тронула мужчину за рукав и пробормотала что–то на ухо. Он отошёл в соседнюю залу и вернулся с переводчиком. Я шире открыла глаза – сердце у меня в груди колотилось, как сумасшедшее, виски вспотели. Что они хотят сказать мне? Что? Надежда. Ожидание. Страшно. Всё смешалось.
– Меня зовут Пьер, – переводил мне переводчик вслед за седовласым мужчиной, – а это моя жена Елена, я художник, уже двадцать лет выставляюсь в Лондоне, Париже, Берлине. У ваших картин интересные, неожиданные решения цвета и подачи сюжета. Ваша тетя мрачная. Можно было добавить больше серого и белого, это придало бы ей старушечью бледность и изможденность...
– Но, она не старуха…. В детдоме, когда тётя Соня дочитывает нам сказки, уже совсем темно и мрачно! – воскликнула я, объясняя лучше свои впечатления.
Переводчик перевел, Пьер кивнул и продолжил:
– Очень своеобразное восприятие вашего города. Как серого, мокрого в сравнении с красочной природой – кленовым листом. Это оригинально, но я не так представляю Петербург – это город красок, света, воды и энергичных людей. Замечательно получилась ракушка – очень фантастично! И кот…. Кстати, что это за кот? Такой мудрый и загадочный, будто ему только что  открылась истина жизни? Вы знаете его?
Мне пришлось сознаться:
– Мы с ним с детства дружили, это детдомовский кот – Васька! – ответила я и добавила. – У него изумительные зеленые глаза, очень добрые. Он потерялся, наверное, его украли.
Елена улыбнулась и заговорила что-то ласковым голосом. Переводчик переводил:
– Это замечательный кот! Нам очень нравиться! А ещё больше ракушка! Можно мы купим эту работу?
 Я растерялась.
 – Тристо евро вас устроит? – спросил у меня Пьер. – Кстати, есть ещё картины?
 Я, потрясенная совершенно, кивнула. Пьер вручил мне деньги, я, механически, убрала их в карман. Облизнула губы.
 – А можно нам приехать посмотреть их? – спросила у меня Елена.
– Да, конечно можно. А вы знаете адрес? – поинтересовалась я.
Женщина кивнула и, подмигнув, достала из изящной сумки ручку и произнесла что-то, но я отвлеклась – увидела, что на нас радостно смотрит вошедшая Варвара Павловна, моя дорогая учительница по рисованию, приехавшая на выставку позже. Варвара Павловна подошла, представилась и принялась хвалить меня, а переводчик переводил Елене с Пьером её слова:
–Лидия замечательная девочка, отзывчивая, добрая, талантливая. Она круглая сирота. Дети её любят.
Я была так рада знакомству с Еленой и Пьером, что даже не смутилась от хвалебных речей Варвары Павловны.
–Уес, – улыбнулась Елена. – Скажите, правильно у меня записан адрес вашего детдома?
Варвара Павловна взглянула и кивнула. Пьер протянул мне ручку, кивнул переводчику.
– Дорогое дитя, – переводил тот, – запишите, пожалуйста, ваше имя, фамилию, чтобы мы могли быстро найти тебя.
Я неловкими штрихами перьевой ручки кое–как запечатлела свои данные на бумаге и отдала каракули Елене. Варвара Павловна сказала:
– Лида – лучшая моя ученица, ей выпала тяжелая доля. Такие талантливые, редкие ребята скрываются в нашей "конуре", просто безобразие!
Варвара Павловна драматично закатила глаза. Елена с грустным видом слушала переводчика и кивала. Я удивлённо смотрела на учительницу. Детдом – "конура"? Что она несёт? Я рисую! Я всем довольна! Но Варвара Павловна продолжала расписывать детдом самыми мрачными красками. Я уже не слушала её и, почти что, улыбалась. Я знала, что Варвара Павловна так не думает. Но зачем моя любимая учительница врёт или лукавит? Зачем? Я следила в окно за птицей, пролетающей мимо. Варвара Павловна подмигнула мне и повела с Еленой и Пьером в другую залу. К другим работам? Или от меня? Что она задумала?

Воспоминание восьмое
Через день, после выставки в Аничкином дворце.
 Я всё поняла уже очень скоро. Варвара Павловна расписала меня во всех замечательных красках. Она задумала устроить мне жизнь! Чтож….
       Вместе с переводчиком Елена с Пьером приехали в детдом. Я была счастлива и встревожена. Они уедут, а я останусь, а цветные кусочки их жизни будут манить и мучить, как стёклышки в калейдоскопе. Пьер вытащил огромный торт, и мы решили пить чай. Пришла тётя Соня, ребята наши детдомовские собрались вокруг. Переводчик, Елена с Пьером и я, оказались в центре внимания. Мы пили чай и болтали через переводчика.
– Так, значит, есть ещё картины, да? – спросил у меня Пьер.
– Да, я очень люблю рисовать, – сказала я и улыбнулась. – Это для меня как…. Дышать воздухом. Нет, не так нужно. Когда у меня нет настроения, я не пишу ничего.
– У Лиды бывает хандра, – кивнула тётя Соня и протянула мне огромный кусочек торта на тарелочке.
– Да, бывает, – сказала я, уронив кусочек торта себе на юбку и, помрачнев, схватила салфетку и стала лихорадочно оттирать юбку. – Бывает…. Блин, пятно! Юбку испачкала!
Я с раздражением посмотрела на тётю Соню и заявила:
– Я не просила торт!
Тётя Соня уставилась на меня своими рыбьими глазами и произнесла:
– Не нервничай так! Торт тебе принесли в подарок, будь признательна гостям!
– Не указывайте мне, кому быть признательной и за что! – взбесилась я впервые за время пребывания в детдоме. Я вскочила, моё блюдце упало и разбилось. Елена испуганно смотрела на меня.
– За что мне быть признательной? – воскликнула я. – За равнодушие? Или за сказки, которые вы читали для ваших любимчиков?
Я зло смотрела на тётю Соню. В моих глазах горел гнев. Я не видела мешки под её глазами, не замечала то, как она постарела и ссутулилась.
– Да, хотя бы за сказки, – негромко ответила мне тётя Соня и глубоко задумалась. Я, вдруг, вспомнила, как плакала после отъезда Владимира, а она, тётя Соня, утешала меня. Как приносила лекарство, когда я болела гриппом. Как однажды услышала в момент хандры её тихое распоряжение для Наташи: " Принеси нашей Лидии кота".
Мне, вдруг, стало очень неловко. Я приложила пальцы к губам, не зная, как объяснить свои эмоции, взмахнула рукой, и плюхнулась на своё место с чувством вины, осознание чего–то нового накрыло меня. Тётя Соня через силу улыбалась, и я заметила, наконец, какой больной и измождённой в последнее время стал у неё вид.
– Извините! – выдохнула я. – Я всё уберу!
Я полезла под стол за осколками блюдца. Нелли с Наташей, тревожно следившие за всем происходящим, бросились помогать мне. Мы выкинули осколки.
– Ничего, девочки, – тихо отозвалась тётя Соня. – Ничего.
Вдруг она охнула, схватилась за сердце и повалилась на пол. Елена закричала. Ребята вскочили в ужасе. Пьер перенёс тётю Соню на диван. Я, вытирая слёзы, дрожащими руками вытаскивала из аптечки пачку валидола. Я успела, успела вовремя! Я дала тёте Соне таблетку, поднесла стакан воды.
– Что ты наделала! – в сердцах сказала мне Нелли. Мне стало ещё горче. В своей группе я дружила с ней и Наташей и они, мои подруги, меня не добрили, но…. Были абсолютно правы. Уверена, что Светка из соседней группы, моя закадычная подруга–художница, отреагировала бы точно также. Я не простила бы себе, если бы из–за меня тётя Соня умерла.
– Извините, я не хотела, – сдавленным голосом произнесла я и убежала в комнату, чтобы никто не видел моих слёз. Укор в глазах Елены, сердитые лица Нелли с Наташей, бледная тётя Соня. Я плакала навзрыд. Плохо! Очень плохо и неправильно всё! На моё плечо легла рука. Я вздрогнула и посмотрела наверх. Елена стояла рядом, прижимая палец к губам. Она сочувствовала моему горю! Я уткнулась в её плечо. Мне казалось, что это мама явилась ко мне через много лет. Всепрощающая, дарящая тепло и надежду. Дверь открылась, и в комнату вошёл Пьер с переводчиком. Пьер сел напротив и произнёс добродушным голосом:
– Не переживай, дорогое дитя, – переводил мне переводчик. – Главное, понять суть вещей. Ты осознала это вовремя. Ребята поймут со временем. Тётя Соня простила. Мы решили, что посидим с тобой одни, без ребят, с их согласия. Хотим пообщаться с тобой. Ты покажешь свои чудесные работы?
Я вздохнула, провела рукой по лбу, успокаиваясь, ответила:
– Да, да…. Конечно, сейчас. Они у меня в личном шкафчике спрятаны!
– Ого, таинственный личный шкафчик! – улыбнулся Пьер и подмигнул.
– Ну, да, он запирается, – повеселев, я подошла к своему маленькому шкафчику, открыла ключом с шеи и широко распахнула дверцу. Я вытащила картины и разложила на кровати перед Еленой и Пьером. Они восхищённо кивали: " очень хорошо"!
– А ещё у меня там спрятан дневник, – загадочно произнесла я.
– Наверное, там что–то очень личное, – с интересом разглядывая все мои картины, промолвила Елена.
– Да, но вам я скажу, – мне захотелось исповедоваться и стать для этих двоих людей открытой книгой. – Мне нравился один мальчик, но он уехал в Швейцарию. Его мама забрала. В дневнике я пишу свои мысли, которые посещали меня с пятилетнего возраста. Дневник я стала вести с тех пор, как научилась писать, но многое из раннего детства я ещё помню и фиксирую. В дневнике я пишу письма моему уехавшему мальчику, но не посылаю. Посвящаю и раскрашиваю рисунки, которые он никогда не увидит. Я люблю его лицо. На одном маленьком фото.
Елена с Пьером застыли. Переводчик кашлянул и ушёл в угол комнаты. Сел на табуретку. ( Деликатный?) Переводил оттуда:
– Ты ему не нравилась? – мягко и сочувственно поинтересовалась Елена. – Тогда он странный мальчик.
– Нет–нет, он не странный, – поспешно возразила я. – Это я странная.
– Да и бог с ним! – махнула рукой Елена и положила голову на плечо Пьера. – У нас нет детей. Ты нам очень близка по духу! Мы уже подружились, ты отличная, добрая! Просто, тебе нужны родители! Мама и папа! Дом, уют, своя комната, лучшие учителя рисования, дорогие краски. А нам нужна такая девочка, как ты. Ты станешь нашей дочкой? Я чувствуя себя так, словно нашла дочку. Сердцем я уже твоя мама, даже если ты откажешься. Скажи ты, Пьер!
Тот добродушно улыбнулся, погладил меня по голове и предложил:
– Соглашайся, дорогое дитя! Во мне ты найдешь отца–единомышленника, в Елене – обожающую мать. Мы так давно тебя искали! У нас прекрасный дом во Франции, будем рисовать, и выращивать виноград. Мы поставляем виноград в рестораны и магазины. Твою комнату мы обустроим так, как ты хочешь, да, Елена?
– Конечно, – обрадовано закивала та. – У тебя, доченька, будет всё самое лучшее! Мы наймём учителей по–Французскому, он не сложный, – скоро ты научишься ему, переводчик будет нам не нужен.
– Комната? – я сжала ладони, словно в молитве. – Своя комната? Я же мечтала об этом! Когда вы остановились у моих картин, так захотелось, чтобы вы не уходили! Вы такие добрые!
Переводчик переводил за мной из угла комнаты.
Я сглотнула комок в горле и выдавила:
– Я сроднилась с вами! Я….
Дыхание у меня перехватило, я чуть было не разрыдалась снова, но Елена с Пьером обняли меня. Елена сказала:
– Всё хорошо! Девочка ты наша! Дочка!
Мы застыли, обнявшись, прижав лбы.
– Мама, я с вами! Не оставляйте меня! Я выучу французский, переводчик будет нам не нужен! – всхлипывая, бормотала я, понимая, что сейчас, когда нашла родителей, любое постороннее лицо, пусть даже переводчик, совершенно лишнее. Переводчик почувствовал мой негатив и сказал
– Если я уйду, вы просто не поймёте друг друга!
– Ничего, идите, я позову вас, друг, – ответил ему Пьер по–французски.
Переводчик сердито надул губы и скрылся за дверью. Он боялся потерять выгодную халтуру. У него было такое забавное лицо! Незнаю, чего он там хотел выразить, но очень походил на хомяка с надутыми щеками. Обиженный хомяк! Я засмеялась, Елена с Пьером захохотали вслед за мной.
– Ты не знать английский? – на ломанном русском поинтересовался Пьер.
– Чуть–чуть, – ответила я и показала пальцами. – Изучали в школе.
Потом наморщила лоб и продолжила на английском:
– Меня зовут Лида. Я живу в Санкт–Петербурге. Мне пятнадцать лет. Я люблю кошек! Мне нравиться рисовать! Я хочу дом. Маму и папу. Я вас люблю!
Я весело улыбалась.
– Ты ешь…. – Елена показала пальцами. – "Ам–ам–ам"?
– Сладко ешь? – спросил меня Пьер и, нарисовав конфеты, добавил на английском. – У тебя будет много конфет!
– Кто сказал? – хитро прищурившись, спросила я по–английски.
Елена засмеялась, Пьер фыркнул и признался:
– Варвара Павловна.
– Давай играть в карты? – спросила я по–английски.
Елена с Пьером кивнули, улыбнулись. Елена азартно потёрла руки и весело спросила:
– Как?
– Я покажу, – кивнула я и разложила карты, – играем в дурака.
– Дурак, это…. – Пьер покрутил рукой.
Я радостно закивала.
Елена хихикнула и спросила у Пьера:
– Дураком будешь?
– А что делать? – улыбнулся тот в ответ.

Воспоминанье девятое.
Через три дня.
Мы сидели на лавочке во дворе. Я и Света, моя подруга с ИЗО. Узнав, что меня забирают в семью, Светка очень обрадовалась. Я рассказала ей о том, какие они замечательные, мои родители.
– Надеюсь, наша дружба не закончиться? – спросила меня подруга.
– Нет, конечно, я тебе буду часто писать, – ответила я, сглотнула комок в горле и добавила. – Ты отвечай, главное!
– Ага, – ответила подруга, чуть не плача, в восемнадцать дадут комнату, а ты приедешь в гости, договорились?
– Да, – кивнула я, мы обнялись и заплакали, поняв, что скоро между нами будет лежать огромное расстояние. Детство ушло, но, выбеленное крылом творчества, оно казалось прекрасным.

Воспоминанье десятое.
Прошло десять лет…. (Неужели?)
Я очень долго не писала в дневник. С тех пор, как переехала во Францию, в Прованс. Вчера мне исполнилось двадцать пять лет! Как весело прошёл этот праздник! Отец с мамой пригласили в дом соседей, с которыми мы дружим! А как мы с мамой готовились к этому! Делали салаты, пекли пироги, готовили ликёры и коктейли! Мне очень нравиться мой дом! Он стоит на холме, среди россыпи таких же славных, как наш, домиков. Чудесный дом – светлый, просторный, с красной черепицей на крыше. А какой сад вокруг! Мы с мамой помогаем отцу выращивать виноград на продажу, на нашем винограднике трудятся также два наёмных работника. Очень добросовестные и трудолюбивые ребята, (сыновья одного из старых папиных знакомых). Они, (Клод и С.), мне как братья, хотя, кажется, я нравлюсь Клоду, но у него мало времени, чтобы разозлить меня – мы с семьёй периодически ездим на художественные выставки в разные страны. Я, как и обещал отец, получила прекрасное художественное образование. Моя комната–студия на втором этаже – лучший подарок, который мог преподнести художник–папа художнице–дочке. Я постоянно переписываюсь со Светкой, своей подругой из детдома. Узнаю от неё все самые последние новости. Но…. Я так и не приехала на её восемнадцатилетие. Почему? Не готова увидеть Родину и вспомнить всё хорошее и плохое, что у меня осталось от неё в памяти. Постоянно думаю об этом и боюсь…. Боюсь тяги, поскольку сила притяжения, желание вернуться домой велики. Вот, только, не к кому возвращаться! К тому же, я искренне привязалась к Франции. Я прекрасно понимаю по–французски, хотя говорю с лёгким акцентом. Французы такие жизнерадостные люди! У меня много поклонников, которые обожают мои картины. Мои работы покупают с выставок очень солидные люди за хорошие деньги и рекомендуют знакомым. Я пишу на заказ. Первое время я жила творчеством, любовью родителей и была абсолютно счастлива этим. Однако, в последние годы, всё чаще какая–то тоска преследует меня. Я, даже, ходила в тайне от мамы с папой к психоаналитику. Спокойный такой мужчина. Расспрашивал о прошлом, о детдоме. Я не смогла передать ему свои переживания, психанула и вышла из кабинета, так и не поняв, зачем заходила. Разобраться в себе не получилось. Тоска, порою, почти затихает, но, иногда, нарастает так, что становиться трудно дышать. Тогда я запираюсь в своей комнате. Родители меня очень любят. Они не тревожат меня, объясняя это ностальгией по прошлой жизни. Бывает, я просыпаюсь в поту и зову кого–то. Мне сниться всё тот же сон: я бегу по солнечной лужайке среди маков, вокруг меня горы и пытаюсь догнать…. Догнать…. Что? Кого? Руки мои хватают пустоту, поляну окутывает туман. Я просыпаюсь, зажав в руках простыни. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Новая запись.
Я дублирую её на видео–камеру, поскольку это крайне важно для меня. Радостное оживление и суета – отец  организовал выставку моих работ в небольшом городке N, там живут его старые приятели художники. Вокруг городка – Альпы. Что может быть прекраснее для молодой художнице, чем горы весною? Итак, собрались, погрузили всё в наш огромный Мерседес! Готовы выезжать!
Через два дня.
Устала! Приехали. Остановились в гостинице. Вечером – выставка.
Вечером.
Началось. Снимаю на видео–камеру торжественное открытие выставки, перерезание красной ленточки. Отец любезно забирает у меня камеру, (считает, что она мешает мне полноценно общаться) и подводит к заместителю директора  по культуре города и куратору выставки… Заместитель, тучный, черноволосый мужчина, целует мне руку и произносит со сцены речь. Остроносый, худощавый куратор льстиво поддакивает ему….Я около них и улыбаюсь, улыбаюсь. Мама радостная, болтает с подружкой, (их у мамы везде полно). Я старательно улыбаюсь. На мне эффектное платье, в меру декольтированное, фиолетово–чёрное. Туфли на высоких шпильках. На шее – изящное колье, на руках – украшения. Я так хотела признания и, получив его, поняла, что это не цель. Теперь главное, быстрее бы сбежать в горы и рисовать. Вот она, радость! Я устала от приёмов, хочется свободы. Как её не хватает. Любая известность, положение в обществе, предполагают присутствие весьма утомительной дамы – ОТВЕТСТВЕННОСТИ. А, вот те, кто постоянно портит мне настроение – репортёры. Я совершенно теряюсь, не умею отвечать на вопросы. Чувствую себя, как на иголках. Надо ретироваться! Срочно! Голова разболелась. Они идут ко мне! Я хватаю бокал шампанского, выпиваю залпом, по–русски, и спешу прочь от них. Скрыться! Мне нужно спрятаться! Народ смотрит мои картины, люди вокруг, в углу стоит моя мама с микрофоном в руке. Она обожает расхваливать меня, мой лучший и единственный менеджер. Мама завораживает людей зарядом оптимизма и своей харизматичностью. Я прячусь за колонну в углу, (глупо, конечно), закрываю глаза и пытаюсь отдышаться. Репортёры, потеряв меня из виду, устремляются к маме. Когда я открываю глаза, то вижу мужчину со шляпой молочного цвета на голове, в синей клетчатой рубашке и белых брюках со стрелочкой. Он пьёт виски со льдом и лениво рассматривает меня. Нет, не лениво, как–то пристально и проникновенно…. Целенаправленно и внимательно. Я поправляю волосы, облизываю губы. "Что–то не так?" – думаю я нервно.
– Вы – автор работ? – интересуется мужчина.
– Ну, – я смотрю на его ботинки, – да, собственно. Они, конечно, не совершенны. Далеко не всем нравятся и это нормально.
– Они великолепны, – хмыкает мужчина.
Я смущённо замолкаю, не зная, что говорить в такой ситуации.
– Оригинальны, как и вы, – добавляет мой собеседник.
– С–спасибо, – заикаясь, бормочу я и нахожу в себе силы посмотреть на него. Голова мужчины чуть наклонена, и шляпа наполовину скрывает лицо.
– Какое странное знакомство, – говорю я, нерешительно улыбаясь.
Незнакомец молчит. Я осторожно выглядываю из–за колонны. Мама с удовольствием общается с репортёрами. Я спасена! Вздох облегчения. Мужчина улыбается. Я вижу только кончик носа и эту чудесную, чувственную улыбку….
 Я смотрел на неё, мою сапфировую, взволнованную фею…. Неужели!!! Сколько лет ожидания и чудесный миг прозрения – она не изменилась, только стала ещё совершеннее в своей диковинной, редкой красоте! Напоминала орхидею среди пёстрых пионов…. Украшения из белого золота подчёркивали изящество кистей её божественных рук, волосы вились мягко, как у флорентийской девы…. Какое счастье видеть скольжение тени на лебединой шее!!! Длинные бархатные ресницы, закрывшие глубины  глаз–океанов! Ресницы взмахнулись, как крылья бабочки…. Я утонул в ней, целиком и полностью…. Сердце моё билось, как тогда, когда я впервые увидел мою нимфу и влюбился раз и навсегда…. Огромное счастье колотилось в висках, в венах вместо крови бродила амброзия любви! О, это волнение! Чувства мужчины гораздо острее чувства мальчика…. Они созревали годами….Мучили, переворачивали душу…. Она, только она, моя королевна, могла убежать от меня! После я мстил женщинам…. Все они любили меня, но я оставался, холоден…. В сердце жила другая, единственная, недоступная и такая желанная…. Неужели, судьба подарила мне ещё один шанс? Всё было вчера, сегодня, завтра или тысячи лет назад, но я остался прежним, а она превратилась в знакомую незнакомку…. Словно колдун сотворил мираж мечты на моём пути…. Её ресницы трепетали….
– Вы так красивы! – шепотом выдохнул он.
– Ч–что? – потрясённо спросила девушка. – Правда? Вы так думаете?
– Вам этого не говорили? – удивился  мужчина, глядя на неё жадно. – Я чувствую это на уровне подсознания. Я…. Вы словно цветок огня в камине….
Он не совсем понимал, что говорит, на ум приходили точные и необычные образы…. Камин, огонь, двое…. Розовые губы, алый шиповник нежных щёк, малахитовая бездонность глаз…. Вокруг них медленно наэлектризовывалось пространство …. Пролетали невидимые молнии белых лучистых энергий…. Двое в центре круга…. Заколдованное место встречи…. В точке альфы и омеги, созданной высшим богом опять по внезапному порыву сочувствия…. Златорунные нити  из пяльцев бога закончились, он так и не дошил узора–арабеска и уснул утомлённый…. Никто не знал, как трудно вышивать вновь историю судеб на волшебных пяльцах…. Бог не любил возвращаться к тому, что люди однажды не захотели или не поняли…. Но, почему–то, сентиментальность заставляла его иногда переделывать зигзаги разноцветных линий на пяльцах…. Бог уставал и боялся ошибиться, его терзали сомнения, что он зря старается, но никто на свете не знал этого….
– Вы нарисуете мне картину? – спросил мужчина…. Его глаза мерцали так нежно…. Голос звучал фаготно* и ласково….
– Картину? – почему–то прошептала девушка, взяла из рук незнакомца шампанское и, выпив, пробормотала невразумительное. – Ну, я не знаю….
"Какие тонкие у неё пальцы, само произведение искусства", – думал я, мне так хотелось прикоснуться к ним, что я сходил с ума…. Как трудно сдержать себя, когда она рядом…. Мидия с жемчужиной внутри….
– Вы…. не берёте заказов? – спросил собеседник прерывисто. – Я мечтаю…. иметь у себя дома вашу картину. Я знаю, это будет шедевр!
Девушка засмеялась…. В его душу влился серебристый, переливчатый ручей её смеха…. Напитал, наполнил до краёв новыми, свежими силами…. Радость девушки отразилась в его глазах сказочным фейерверком! Эмоции переполняли его! Вихревый столб  приближался и восходил  к небу….
– А на какую тему? – почему–то поинтересовалась она и затаила дыхание.
– Видите ли…. я архитектор, живу в горах, и поэтому хотел бы видеть у себя на стене картину, где изображен дом, поляна с цветами и двое…. Мужчина и женщина…. Вы меня…. понимаете?
– Да–да, – девушка закашлялась, вспомнила повторяющийся сон, подавилась. – Что, простите?
"Дом, где я буду любить тебя", – подумал он, сладостно вбирая её  глазами в своё сердце. – "Где буду любим тобою!"
– Моя мама с отчимом, живущие в Швеции, мечтают, к тому же приписать в картину как минимум двух внуков, – вкрадчиво произнёс мужчина и снял шляпу.
"Он рыжий! Золотистый! Он…."
Бокал шампанского упал на пол!
– Во–ло–дя, – прошептала она по слогам, не веря в это.
Глаза девушки заблестели от счастья. В них ясно читалось потрясение и лилейная аура восторга!
– Как ты узнал о выставке?
– Света рассказала…. она постоянно, по моей просьбе, твои фото посылала! Я про твою жизнь знаю всё! – порывисто выпалил он.
"Бог мой! Я сказал! Она потрясена! Глаза удивлённые,  огромные! Неужели, уйдёт?" – мысли мужчины в голове молниеносно сменяли друг друга…В солнечном сплетении билось, словно маятник, волнение…
– Мы со Светой переписываемся…. Да…. и, иногда, созваниваемся….
– бормотала девушка невразумительно.
"Что я говорю ему?" – думала она. – "Как–же…."
 – Ты…. здесь надолго? – взгляд её ускользнул в сторону. Нервные пальцы перебирали, как зёрна чёток, камешки браслета….
– Я…. Да…. Я дом купил неделю назад, – он одним глотком допил виски и поставил стакан на поднос официанту.
" Зачем? Случайно? Какой у него взгляд! Боже мой! – вихрем проносилось в голове у девушки….
– Ты…. не написал мне…. – выдохнула она и осеклась…. Испугалась своей откровенности….
"Он прекрасен! Близкий и далёкий…. Чужой и такой родной…. Единственный! Неужели, он уйдёт?" – ужасающие мысли….
– Писал, но не отправлял…. Я не знал, захочешь ли ты меня видеть, – хрипло отозвался мужчина.
" Он помнил обо мне!" – мозг пронзило и обожгло…. Она закусила губу…. Вопросы – бомбы на минном поле…"
– А сейчас? – хитро сузив глаза, спросила девушка и улыбнулась….
– Сейчас? – Владимир ласково взял в свои её ладони. – Просто…. я не хочу снова…. жить без тебя!
Она не знала, как реагировать, плакать или смеяться…. Сердце билось, как африканский барабан….
– Я не купил кольца…. не знаю размера…. и не уверен…. но пытаюсь….
– быстро и скомкано бросал мужчина, "взвинченный" до крайности. – Я тебя…. безумно люблю, моя жемчужная Мидия! Выходи за меня замуж! Прошу тебя! Я так устал без тебя!
– Боже! – радостно воскликнула девушка и, не сдержавшись, обняла его…. Из океанов её глаз на нежные долины щёк побежали бирюзовые струйки ручейков…. Он запрокинул голову любимой и смотрел в размытую хрусталём фиалковость её нежной души, устремлённой к нему…. Взглядом умным, обожающим и проникновенным…. В их всё громче звучала торжественная, небесная мелодия…. Бог проснулся и лицо его озарилось!
"Сумасшедший! Дикий жених! Прижав к колонне, он страстно целовал меня в губы. Наверно, дай волю, полюбил бы меня у этой самой колонны! Дошло до того, что нам все захлопали, я очень смутилась, но была довольна".
Репортёры всё это щёлкали. Девушка подвела Владимира к родителям. Они объявили о помолвке. Отец, на радостях, выпил две бутылки водки и заснул в коридоре выставочного зала на диванчике. Невеста звонила Свете, свадьбу решили справлять в России…. Света, конечно же, станет подружкой и на свадьбе….
– Почему ты всё же согласилась? – прошептал жених, лукаво…. Он всё понял, ему хотелось услышать слова любви…. Очень хотелось! Его глаза мерцали, как драгоценности инородного происхождения ещё неизвестные науке….
– Чтобы…. обменяться письмами, – прошептала она. – Мои тоже не отправлены, но в них сказано всё!
В ответ любимый посмотрел на меня так нежно, с чувством, большим чем обожание! В этот момент я поняла причину своих мучений!  Я  нашла смысл жизни! Свой смысл! Я благодарна за это  дорогой Родине, России, которая познакомила меня с НИМ и, через лишения, вела к пониманию истинной себя! На огромной духовной планете Земля я одна из   многочисленных ростков! Я живу любовью!


                «Режиссёр»
                Часть первая

Мне было тогда шестнадцать лет. Я стояла и смотрела на себя в зеркало с неожиданным чувством: «Я не я?» С собственным отражением, как ни странно, я не чувствовала никакого родства. Неужели это я, такая серьёзная, такая взрослая? Чёрные волосы мои спускались ниже пояса, были красивые, пышные и блестящие (после бальзама и питательных масок я держала их в уксусе). А ещё у меня тёмно-серые глаза, очень проникновенные, и длинные чёрные ресницы. Я взмахнула руками и заложила волосы наверх – так вообще дама 18-го века. Впрочем, мне такой стиль не очень нравится... Я сделала хвост сбоку и посмотрела на себя в новом образе озорной девчонки... Нет, не идёт. Лицо у меня овальное, подбородок заострённый, словно английская буковка V, прямой маленький носик и симпатичные пухлые губки. Я улыбнулась и отошла от зеркала, распахнула окно и, высунувшись, вдыхала свежий мартовский воздух, в котором уже чувствовалось приближение весны. Именно ранней весной, когда только-только начинают набухать почки и осторожно вылезают на свет светло-зелёные листики и ростки травы, пахнет так нежно... Этот воздух тёплый и свежий, он не для всех….Это воздух для тех, кто готов распахнуть душу всему миру, улететь за призрачной мечтой и всю жизнь скитаться пилигримом. Я скинула свою ажурно-вязанную на уроке труда кофточку и, оставшись в одной футболке с короткими рукавами, облегчённо вздохнула и стала поливать свои растения – розы, пальмы, кактусы, лимон и перец. Этакий мини-сад. Что ж, у каждого свои увлечения, а ухаживая за своими друзьями-цветами, я себя как-то по-особенному хорошо и радостно чувствовала.
– Ну что, Карина? – казалось, качали головой розы и спрашивали. – Решила, куда будешь поступать?
Да, для меня это был больной вопрос. В этом году я заканчивала школу, 11-ый класс, и не знала, куда дальше идти. Предположительно, в моём аттестате будет три тройки – по математике, физике и химии. Что делать? И так старалась, как могла. Я села за стол и стала штудировать справочник для поступающих: вузы, техникумы, вступительные экзамены. Меня ничего особенно не привлекало. «Что я хочу от жизни? – неожиданно подумала я. – Я росла в бедности и ею сыта. Я хочу славы, успеха и денег побольше. Кем бы мне этаким стать? Может, актрисой? Надо съездить в Ленфильм, там, вроде, иногда на массовки набирают...»
Так подумала моя юная голова, а так как сегодня, проспав, я прогуливала школу и маялась бездельем, я быстро собралась, накрасилась, схватила сумочку и поехала в Ленфильм, узнав по телефонному справочному, что он находится – около метро «Горьковская». Ну что, обыкновенное жёлтое старое здание с колоннами, вдающееся в зелёный дворик. Массивная тёмно-коричневая дверь. Я прошла в мрачный холл Ленфильма. Дальше, внутрь его, вход был заказан для тех, кто без пропусков, и на проходной вертушке сидел суровый охранник. Я обратилась в окошко, где выдавали пропуска:
– Не подскажете, где здесь в массовки принимают?
– Звоните, узнавайте, – был ответ.
Я оглянулась, и правда, в холле стоял телефон.
– А по какому номеру? – спросила тогда я.
Мне ответили. Я кивнула, запоминая номер, позвонила с замирающим сердцем, и мне сообщили, что сейчас в массовки люди не требуются, но что, заплатив, я могу встать в актёрскую базу данных. Про это я уже где-то слышала. Обыкновенное вымогательство, без какого-либо результата.
" Что, обломилась"? – злорадно усмехнувшись, подумала я.
За мной сочувственно наблюдал охранник, (наверное, не в первый раз сюда приходили молодые дурочки). Посередине зала был стенд, я подошла к нему и стала читать.
– Йес! – не сдержавшись, воскликнула вдруг я, и знаете почему?
Набирали молодёжь от 16 до 24 лет в киношколу. Это был для меня реальный шанс. Я переписала объявление полностью. Для поступления в киношколу мне было необходимо следующее:
1. Платить в течение 2-х лет каждый месяц 500 рублей (это ладно, не сумма).
2. Рассказать стих.
3. Басню – отрывок.
4. Спеть песню.
5. Станцевать.
6. Что-нибудь изобразить. Что, например? Ну, скажем, как я якобы расчёсываюсь или вдеваю нитку в иголку...
Целых два месяца я репетировала. А ещё купила книгу Наполеона Хилла, очень мудрого человека, миллиардера, она называлась «Как разбогатеть за один год». Я штудировала её от корки до корки, перенимая советы о том, как преуспеть. Там было сказано, что надо попросить близкого человека говорить периодически что-то типа «Ты самая лучшая!» «У тебя всё получится!» или же «Ты добьёшься своего!», для повышения самооценки и настройки своего энергетического поля – помощника на воплощение желаемого. Или же то же самое внушать себе перед зеркалом. Это я и делала по нескольку раз в день. Чтобы идти к цели, нужно было:
1. Знать её.
2. Записать её, повесить перед глазами и не забывать.
3. Наметить ступеньки на пути к достижению цели.
4. Наметить сроки задуманного.
Я напечатала и повесила на зеркале такой текст:
Хочу стать актрисой в 23-25 лет и сниматься в фильмах.
а) Поступить в киношколу (3 месяца)
б) Знакомство (с молодым или старым?) учителем-актёром (1 год)
в) Практика в театре (1 год)
г) Фильмы, спектакли, премьеры (2 года)
д) Знакомство с режиссёром (?), продюсером (?) (3-4 года)
Я отложила ручку и подумала про себя: «А что, Карина? Это реально». А затем, в который раз, стала изображать, будто я «мою посуду», «протираю её», «убираю в шкаф», «чищу зубы», «крашу губы», «пускаю мыльные пузыри» и т.д. и т.п.
Мама, приходя с работы, только качала головой и говорила:
– Дочь, а ты, случайно, с ума не сошла? На что я обычно, весело смеясь, отвечала:
– Ещё не совсем, мама.
... Так прошло два месяца. И вот настал торжественный день поступления. Первое и, пожалуй, самое главное. Во всяком случае, для меня, впрочем, как и для каждой уважающей себя молодой девушки. Мой внешний вид. Ему следовало уделить, конечно же, повышенное внимание, что я и сделала. Посмотрев на себя в «новом имидже», я сказала:
– Смело, свободно, сексуально, весело! То, что нужно.
Ну сами посудите и представьте моё преображение – вместо классических длинных волос – кудрявые локоны, частично собранные на затылке и спускающиеся по вискам, шее, плечам, вокруг всей головы игривой чёрной аурой кошки-бестии. Хищницы-пантеры. Того и гляди съест. Или хотя бы покусает. Серые глаза «оторочены» фиолетовой тушью, а самые кончики фиолетовых ресниц покрашены красным. Этакие зелёные огоньки, бросающие жаркий отсвет в самое сердце серых глаз. Тени. Ну и, конечно же, тени. Серебристо-розовые. Женственно-сексуальные. Манящие. С блёстками. Признаюсь, выбор их дался мне нелегко. Чего только я не перепробовала: и серые тона, и золотые, и синие, и сиреневые. Всё было красиво и вроде ничего. Но не то! И вот оно  самое, наконец! Совершенно потрясающее и сногсшибательное! Йе-с-с! Особенно на загорелой коже (солярий). Ну и, конечно же, помада с блеском. Сочно-малиновая, естественная. Больше блеска, чтобы просто подчеркнуть яркий цвет губ и их соблазнительную «пухлость». Готово! Лицо готово! Одежда – о ней особенно пришлось позаботиться и, продумав всё до мелочей, я остановилась на капроновых гольфиках ниже колена в красное сердечко и крупную сетку. В туфлях на высоких каблуках красного цвета с маленьким чёрным "помпоном" – шариком, который я сама прикрепила. В длинном, свисающим как хвост у пантеры, на кожаном красно-чёрном поясе. Очень высоких, словно трусы, чёрных шортиках. А наверх, то бишь на грудь, красивый красный корсет, «аппетитно» её подающий. И в довершение ко всему – красная кожаная куртка, широкая, короткая, свободная, вся увешанная и утыканная цепями, значками, клёпками и ... даже... одной медалью времён аж второй мировой! Эпатажно, да? А что делать? Надо внимание обратить и заклеить кого-нибудь? Надо!.. Понимая, что в таком виде я до Ленфильма не доеду (увезут ещё, одно из двух, или в психушку, или в гарем в Арабские Эмираты, хорошо ещё мама не видит), решила я такси заказать. Дорого, ну и ладно! Зато от парадной до желаемого входа. Нет, ну надо было видеть морду этого парня, таксиста, когда я выходила.
– Я всё видел от Рязани до Москвы, но такое! – сказал он мне.
Мы тронулись.
– Эх ты, ряженка... – засмеялась я, – Это же сейчас самый писк! У нас, в Ленфильме, все так одеваются!
– Да ну, – не поверил он. – Прям так и одеваются?
– Нет, не одеваются, но будут, – усмехнулась я.
... Подъехав, бедный, молчавший и старавшийся не смотреть на меня, после нашего короткого диалога, чтобы не создалось аварии, водила выдавил из себя:
– Карета подана!
– Большое на этом спасибо и до свидания, – улыбаясь, ответила я и пошла по дорожке, вдоль зелёных кустов, скамеек и редких деревьев к Ленфильму. Признаюсь, перед самыми массивными коричневыми дверями, когда уже надо было войти, мне стало страшно. Страшно до такой степени, что мелко мелко задрожали пальцы, хотя внешне, я знаю, я этого не выдавала и вообще держалась молодцом. Но, в конце концов, ведь мне же было всего 16, чёрт возьми! Прямо передо мной стояла компания в длинных плащах, юноши, девчонки лет двадцати-двадцати двух. Они курили и от нечего делать обсуждали мой прикид... А он и правда был «крыша отъехала»! Я отошла, решила успокоиться и достала из кармана «Vogue» с ментолом, купленный специально для этого дня (так я не курила). Затем присела на скамеечку, которая тут же освободилась – старушка, мирно сидевшая до этого на ней с другого конца и читавшая прессу, как-то дико взглянула на меня и убежала. Что ж, тем лучше. Я неумело закурила, вальяжно разлеглась, вытянула ноги, наполовину загородив дорожку к Ленфильму. И, закрыв глаза, стала напевать вполголоса песню, которую я подготовила. Как это ни странно, это была «В лесу родилась ёлочка».
"А что, милая песенка, – думала я, – Если спросят, скажу, моя любимая. А я больше-то никакой и не знаю!"
Из моих сладких грёз меня вывел суровый окрик:
– Девушка, уберите шлагбаум!
Я лениво открыла глаза. Передо мной стоял недовольный молодой мужчина, очень симпатичный. Я, не меняя позы, улыбаясь, отозвалась на «просьбу»:
– Проход – поцелуй!
– Для молодой красивой девушки вы слишком нахальны! – заявил мне мужчина, перешагнув через мои ноги и пошёл дальше.
– А вы для молодого красивого мужчины слишком скромны! – отпарировала я и, закинув ногу на ногу, посмотрела ещё раз ему вслед.
... Компания зашла внутрь... Тоже, наверное, поступают. Пожалуй, пора идти! Я спрятала сигареты в карман и пошла внутрь Ленфильма. В зале толпился народ, в том числе и та компания, что меня обсуждала. Многие взглянули на меня с удивлением. Я стояла как столб, спокойно, неподвижно и невозмутимо. Все ждали человека, который должен был отвести нас на вступительный отбор. Оставалось десять минут.
– Девушка, вы с Бродвея или с Невского? – задан мне был недвузначный вопрос полноватой дылдой лет двадцати трёх. Я повернулась, она смотрела на меня как-то по-особенному ехидно.
– А вы сами как думаете? – поинтересовалась я скуки ради.
– Не знаю, и то, и другое слишком хорошо для тебя! – засмеялась та в ответ.
Стоявшие рядом зашушукались. Тогда я неожиданным ударом кулака с красивой печаткой "случайно" заехала ей под глаз, а острым каблуком прямо в чашечку толстого колена. Моя обидчица упала и как-то неожиданно громко заревела. Её подхватили какие-то услужливые сердобольные люди и понесли на улицу.
– Минус один! – гордо произнесла я. – Так будет с каждой толстой сукой, которая имеет что-то против моего наряда! Ребята, а как же свобода выражения, полёт фантазии? Что, они уже отсутствуют? Или мы не в актёры готовимся? Неужели все любят консервативно-скучную одежду и среди вас не найдётся ни одного экстравагантного приколиста, с которым мне по пути?
– Почему же, сколько угодно найдётся, я, например! – отозвался парень и подошёл ко мне.
Очень красивое лицо, тело и глаза (карие) приблизились ко мне. Молодой, ярко выраженный, хищный, самоуверенный, чувственный и дружелюбный Японец. Последние два понятия в нём удивительно гармонично сочетались. Вот именно: чувственный и дружелюбный.
– Будем знакомы – Японец! – представился мне парень.
– Вполне понятная кличка... Карина, – ответила я.
– Очень приятно! – улыбнувшись, заметил он и добавил: – Ты офигенно здорово выглядишь!
– Знаю! – ответила я и засмеялась.
– Эй, Японец, за нами пришли! – окликнула группа парней из трёх человек моего нового знакомого.
– А-а, ладно! – отмахнулся от них он, даже не поворачиваясь.
– Японец, это же за нами на вступительные – видишь, уже все двинулись! – громко пояснил ему товарищ.
– Пошли, познакомлю с друзьями, – предложил мне Японец, цепко зажав одной рукой мою талию и внимательно заглядывая мне в глаза.
– Не цепляйся, не убегу! – фыркнула я, решив немного «поершиться». Хотя Япошка мне, безусловно, понравился.
 Мой тип, люблю таких! Он даже руку с талии не убрал, молодец.
... Мы обернулись к его друзьям. Не японцам...
– Вы что, стадо? Все, все... Что нам все, у нас своя, правда! Мы будем замыкающими, да, Карина?
– Мне без разницы, – отозвалась я, рассматривая ребят.
– Киря, Леха, Стас, – представились они.
– А поцеловать даме ручку? – хмыкнула я.
– Потрясающая девушка, раз и в морду! – гордо заявил Японец. – Ещё минута, и я сам врезал бы этой толстухе.
– Это было бы что-то, – засмеялся Стае, остальные двое улыбнулись.
 В общем, так я и зашла в приёмный зал – в компании парней; мы с ними оказались в числе самых последних из поступающих, кого отметили в журнале. С краю, вдоль стен зала, стояли стулья; в самом начале, на возвышении, массивный коричневый стол, за которым сидели четыре наших экзаменатора. Первый – пожилой мужчина, слегка полноватый, высокий, с вдумчивым взглядом; другой – небольшой, худощавый, с чёрной бородкой и быстро бегающими глазами; третий... А что третий? Он особо ничем не выделялся. Ба…. А четвёртый был тот самый обворожительный мужчина, с которого я за проход потребовала поцелуй! И вот двери захлопнулись, сердце ёкнуло, и – началось. Сначала попросили прочитать отрывок из стихтворения и стали вызывать по фамилии. Человек поднимался со стула, негнущимися ногами доходил до середины зала и, под требовательными взглядами со всех сторон и сверху, что-то из себя выдавливал. Прошло много времени, я немного расслабилась, и тут выдали мою фамилию. Япошка вытолкнул меня с шипением:
– Пошла! Чего сидишь?
Я вышла и стояла молча, жеманно согнув колено и томно смотря на мужчину моей мечты, сидящего напротив и выжидающе глядящего на меня. Весь мой вид, казалось, говорил: «Разве к этому что-нибудь можно добавить?»
Кто-то, бывший свидетелем моей провалившийся попытке «ухаживания» за самоуверенным молодым красавцем, сдержанно хихикнул.
– Карина, да, кажется? Мы вас оценили по достоинству, но….Вы будете нам ещё что-нибудь рассказывать? – с чёрным юмором спросил у меня худоватый, с чёрненькой короткой бородкой и бегающими блестящими глазками экзаменатор.
– Конечно, – согласно кивнула я и продолжила свою мысль. – Корсеты лучше подчёркивают формы грудей!
Все заржали. Экзаменатор с бородкой остановил их движением руки. В зале снова воцарилась напряжённая тишина.
– Это было для разрядки обстановки, – вздохнула я и спросила: – А рассказывать можно любое стихотворение?
– Да, – кивнул экзаменатор, с подозрением взглянув на меня.
– Тогда я не буду читать классиков, вы этого уже наслушались, лучше почитаю случайно купленную мной Марину Тахистову...
– Ну-ну, мы слушаем, – ободрил меня предмет моей страсти, переглянувшись с остальными.
– Слушайте:
Под вашими руками
Я превращаюсь в глину
Лепите, что хотите
-Я пальчиком не двину!
Какой хотите, стану
Любите только страстно:
Под вашими руками
Я становлюсь прекрасна.
 Приму любую форму...
– Довольно, мы вас поняли, – прервал меня полноватый экзаменатор, с улыбкой взглянув на чуть смущённого «душку», который мне так понравился.
– А что, мне нравится, можно это буду я? – спросил нагло ехидно улыбающийся Япошка.
– Тишина в зале! Следующий, – рявкнул полноватый экзаменатор.
Я села на своё место, бравада прошла, и лёгкий страх закрался в моё сердце.
– Тебя точно исключат, – подытожил Японец, похлопывая по моей ладони своей.
– А это мы ещё посмотрим! – упрямо вздёрнув подбородок, заявила я.
На следующий день, к своему огромному облегчению, я не нашла своей фамилии среди отчисленных. Стоя перед списком, я увидела грациозно приближающегося ко мне Японца. Он был очень стильно одет – в чёрные штаны со стрелками и чёрную блестящую рубашку. Прям с иголочки. И пахло от него безумно приятным, каким-то восточным, парфюмом.
– Привет, киска, – сказал он мне и поцеловал в губы.
Я улыбнулась, пристально посмотрела на него и поинтересовалась:
– Где твои друзья?
– Бухают, они передумали поступать, – ответил мне Японец. – Какую басню сегодня будешь читать?
– Классическую, как им надо, про ворону и сыр, Крылова, – усмехнулась я.
– Это будут читать многие, – заметил мне Японец.
– А я ещё буду это показывать! – гордо сказала я, открывая рюкзак с дырочками и демонстрируя ворону, сидящую там, и кусочек сыра, который находился у меня в кармане.
– Потрясающая идея! Это находка! – хмыкнул Японец, подмигнув вороне, и спросил:
– А она там не задохнётся? И где ты её нашла?
– Мальчишки поймали, они хотели её замучить, а я купила и теперь предоставляю бедной птичке еду и кров. Бесплатно! – улыбнувшись, пояснила я.
– Вот прикол будет, когда ты её достанешь! – весело смотря на меня, выговорил Японец и добавил: – А у меня для тебя что-то есть!
– Что? – поинтересовалась я с любопытством.
– Билеты в кино, давай сходим в кино сегодня вечером? – предложил мне японец и добавил: – На «Эммануэль»!
– Я слышала об этом, но лицам до восемнадцати лет такие фильмы смотреть нежелательно! – засмеявшись, возразила я.
– Как раз желательно, – усмехнулся мне Японец.
– Почему?
– После восемнадцати такие фильмы уже неинтересны! – сказал этот молодой развратник-искуситель.
– Тебе, наверное, виднее, но учти, змей, даже Ева любила сладкие яблочки, – заявила я.
– Куплю столько сладостей, сколько ты в состоянии будешь съесть! – парировал тут же японец.
– Ловлю тебя на слове, – усмехнулась я.
– А я тебя, – не остался тот в долгу.
... Басню рассказывать меня вызвали, помня предыдущее, самой последней.
– Можно чувствовать себя свободно? – спросила я.
– В пределах разумного, – чувствуя какой-то подвох, ответил, раздраженно смотря на меня, предмет моих «посягательств».
Сегодня он явно был в дурном настроении и выглядел устало. Я выпустила свою ленивую сонную ворону, положила перед ней сыр и начала рассказ:
– Вороне где-то Бог послал кусочек сыра...
Мне внимали, кивали, под конец, улыбающийся худощавый «чёрненький» экзаменатор подмигнул мне и заметил:
– Очень хорошо и личное спасибо за то, что верблюда не привели. Все засмеялись, даже «мой» Душка улыбнулся.
– Слышишь, Карина, только вот твоя ворона на сыр что-то не реагирует, – громогласно заявил Япошка.
– Так я ей дома целую миску с ним перед этим ставила... – вздохнула я.
Зал аж зазвенел от хохота.
– Вы удивительно умеете создать тёплую, непринуждённую атмосферу! – польстил мне «Чёрненький» экзаменатор.
– Это всё ворона, – скромно улыбнувшись, ответила я, запихивая птичку, сыгравшую свою, далеко не последнюю  роль в моём поступлении, обратно в рюкзак и кидая ей туда сыр.
А этим вечером мне предстояло пойти на свидание с очень интересным как личность и как...  парнем – Японцем.
«Надо изменить образ, – подумала я, мирно поедая на кухне итальянский салат. – Стану-ка я изысканно-безупречной молодой леди...»
Я надела длинную вязаную юбку нежно-кремового цвета, а сверху светло-салатовый вязаный свитер с красиво и в тему пришитыми бледно-розовыми воланами, взяла розовую сумочку со стразами, обула опять же розовые туфельки с блестящими камушками. И посмотрела в зеркало. Я стала совсем другая – какая-то чистая, светящаяся, как Золушка, спешащая на бал к принцу. Свои блестящие чёрные волосы я частично распустила, половину собрала в мальвинин хвост сзади. Повесила на уши длинные сверкающие, словно хрусталь, нити клипс, на веки наложила перламутровые тени. Да, это изысканно-тонко...
В таком виде я и предстала, с двадцатиминутным опозданием, перед уже курящим Японцем. У него «челюсть отвисла».
– Вот это да, ты любишь удивлять! – глядя на меня вдруг загоревшимися глазами, сказал он.
Я улыбнулась, сверкнув озорно ямочками, и сознавая свою красоту, кокетливо поинтересовалась:
– Нравлюсь, да?
– Да, – вдруг серьёзно ответил он и взял мою руку в свои ладони.
Они у него были такие горячие!
– У нас в Японии я не встречал таких девушек, как ты, киска! – ласково и интимно сказал он мне.
– Давно ты оттуда уехал? – спросила я с интересом, польщённая его комплиментом.
– Два года тому назад, я решил учиться в России, – ответил мне парень, пряча руки в карманы своих безукоризненных штанов.
– Почему именно в России? – полюбопытствовала я.
– Меня всегда интересовала эта страна, есть в ней что-то... Какая-то изюминка, притягательность и неповторимость.. Я здесь два раза по путёвке отдыхал, познакомился с местными, потом стал язык изучать и уже тогда точно решил, что именно сюда я и поеду, – улыбнувшись, сказал Японец и добавил: – Что, Карина, пошли, а то в кино опоздаем...
– Эммануэль – это святое, – улыбнувшись, поддразнила я его, шагая рядом.
– Нет, но вот эротику с тобой вдвоём посмотреть – да! – ответил мне японец. – Ты знаешь, Карина, ты очень эффектная девушка, ты будешь играть все главные роли, помни мои слова!
– Поэтому ты со мной и общаешься? – засмеялась я.
– Дурочка! – ласково сказал он мне и добавил: – Подожди, я сейчас...
Через пять минут он вернулся ко мне с самой замечательной (потому что для меня) и красивой орхидеей в руке.
– Цветы говорят, ты знаешь об этом? – тихо спросил Японец, слегка приобнимая меня.
– И о чём же говорят орхидеи? – поинтересовалась я, с восторгом держа в пальцах, нежный стебель.
– О восхищении! – заявил Японец.
Я опустила глаза, почувствовав лёгкое волнение... В кинотеатре мы взяли пару бутылочек пива «Невское» и погрузились в царство «пьяной эротики». Под конец я так всем этим прониклась, что стала завидовать этой Эммануэль – столько приятных ощущений. Я, словно заворожённая, смотрела как маняще тянутся чувственные губы экранной девушки к телу мужчины... и конечно же, не ожидая этого, вздрогнула, почувствовав в темноте, как Японец легко и нежно ласкает пальчиком мою шею... Затем палец Японца опустился и стал медленно поглаживать меня в районе декольте, самое начало груди, которая стала вздыматься чаще... Я закрыла глаза от удовольствия. Японец придвинулся ко мне и приступил к дальнейшим развратным действиям со знанием дела. Он запустил свои руки в мои волосы, провёл ласково за ухом, легонько прижался щекою к щеке, нежно поцеловав висок. Я повернулась к нему, на меня смотрели горячие карие глаза, которые сейчас были почти чёрными.
– Ты мне нравишься, – хрипло сказал он.
– Поздравляю, – ехидно отозвалась я.
Он вновь взял мою руку в свою, так, что каждый мой пальчик оказался зажат между его пальцами, и задумчиво посмотрел на меня.
– Какая у тебя маленькая, симпатичная ладошка! – тихо сказал он. – По ладони можно определить будущее, кстати, это я умею.
– Что для этого надо? – спросила я заинтересованно.
– Это наука очень древняя, называется хиромантия. У меня ещё прабабка занималась этим по шару, потом уже бабка меня научила таким знаниям... Хочешь, поехали ко мне, это недалеко, я тебе погадаю...
Я с сомнением посмотрела на Японца.
– Ты что, боишься, что ли? – усмехнулся он. – Я нормальный, живу рядом тут, на Невском, из окна виден Исаакиевский собор, Нева... Дома куча кассет, дисков, свой телескоп, хочешь посмотреть на Венеру вблизи?
– Хочу, – согласилась я, тонко усмехнувшись.
– Поехали, посмотришь, – предложил мне Японец.
– Поехали, – кивнула я и спросила. – Скажи, раз ты всё знаешь, а на Венере какие человечки живут, розовые или зелёные?
– На Луне – лунатики, на Марсе – марсиане, на Плутоне – плутонцы, на Нептуне – нептунцы, на Уране – горнодобывающие станции, на Венере – наверное, венерологи.
– Хи-хи... – басом отозвалась я, вставая, – не смешно, кстати... Учти, если ты мне не покажешь зелёных человечков, бит будешь.
– А я мазохист, – усмехнулся гад Япошка.
– И как я с тобой, с извращенцем, связалась? – вздохнула я...
Мы вышли из кинотеатра, он поймал такси, и мы отправились к нему в гости. Впрочем, трахаться я с ним не собиралась... К тому же, как ни странно, несмотря на то, что мне было уже 16, любовью я ещё толком и не занималась. «А надо бы» – вдруг подумалось мне.
... В просторной комнате Японца всё было по-японски низкое, уютное, мягкое… Подушки для сидения, ковры, низкий диван, пуфики… В углу стояло  японское дерево, на стене висел самурайский меч. Я уселась прямо на ковёр, закинула сумочку на диван и пристально уставилась на него.
– Вино будешь? – поинтересовался он у меня, снимая, нисколько меня не стесняясь, брюки, рубашку и накидывая прямо на трусы длинный махровый халат.
– Ничего у тебя фигура, мускулистый, загорелый. Качаешься, в солярий ходишь? – с ухмылкой спросила я.
– Ты смущаешь меня... Но раз спросила, то по большому секрету я могу показать тебе, какой спорт может заставить мужчину так выглядеть... – улыбнувшись и подмигнув, ответил Японец.
Я засмеялась. Японец скрылся на кухне.
Я огляделась и поняла, что мне нравится эта квартира, уютная, полутёмная, романтичная, с большими окнами, в которых видно звёздное небо... Японец внёс под мышкой бутылку вина, в руках он держал заполненные доверху бокалы.
– Ну, ты ловкач! – восхитилась я, когда он всё это поставил на небольшой чёрный столик. – Ни капли не пролил!
– Ой, я многое умею, – ответил, подняв на меня глаза, Японец и предложил тост: – За наше знакомство и твой успех!
– А твой? – удивилась я.
– Мой подождёт! – возразил Японец.
– Это нечестно, хочешь, пей за мой успех, но я буду за твой! – воскликнула я.
– Договорились! – Японец осушил бокал и разбил.
– На счастье? — спросила я, специально облизывая губы языком и закатывая глаза. – А теперь я хочу поискать Венеру, ты обещал мне показать эту планету, помнишь?
– Тогда подойди к телескопу и загляни в космос, – предложил Японец, встал и пошёл в другой конец своей огромной комнаты-холла-гостиной. Я поспешила за ним. Он сам, первым, заглянул в телескоп и сказал:
– Надо немного настроить...
Затем покрутил что-то, повертел и сказал:
– Смотри сюда, я объясню сейчас, как найти Венеру...
... После того, как я вдоволь налюбовалась Венерой из его сильного телескопа и пристально изучила другие звёзды, Японец предложил:
– А теперь я погадаю тебе по хрустальному шару, но для того, чтобы это получилось, нужны некоторые условия.
– Какие? – с любопытством осведомилась я, плюхаясь на мягкий пуфик на ковре.
– Темнота, свечи, ароматическая курильня, карты, вода, спички и водка, – заявил мне Японец таинственно. В ответ я засмеялась и заметила:
– Ага, последнего побольше!
Японец достал из небольшого шкафчика все необходимые для гадания вещи, ранее перечисленные... Мы «остограммились», потом Японец выложил в круг карты, поставил посередине шар, стакан с водой, две свечи сбоку, зажёг курильню и выключил свет.
– Подумай о чём-то и закрой глаза, – тихо попросил он, неотрывно глядя в прозрачный, как слеза, стеклянный шар, в котором отражались язычки свечей. Я закрыла глаза и подумала: «Идиот».
Японец засмеялся и заметил:
– Спорим, что ты подумала что-то очень «лестное» в отношении меня, так?
– Ну, допустим, – усмехнулась я.
– Сосредоточься – чего ты хочешь больше всего? – спросил у меня Японец.
Я задумалась об этом с закрытыми глазами. Но почему-то вместо золота, кино или ещё чего-то мне представился смутно какой-то черноволосый мужчина.
– Стоп, открой глаза, – вкрадчивым тоном произнёс Японец, я это сделала и увидела, что он широко улыбается и смотрит на меня как-то по-особенному проникновенно.
– Ну и что же ты мне скажешь, гадалка? Золото, слава и дальняя дорога? – шутливо обратилась я к Японцу.
– Нет, киска, но я вижу темноволосого мужчину, любовь и... Теперь заглянем в карты, – Японец стал переворачивать карты по кругу, против движения стрелки... Минуту он задумчиво смотрел на них, потом отодвинул по три в сторону и, подняв на меня глаза, продолжил:
– Да... Вижу богатство и падение...
– Какое падение? – удивилась я. – Я его не заказывала. Что же дальше? Чем всё кончится?
– Любовью, конечно, в ней я силён больше, – засмеялся Японец, скидывая карты со стола, и, заключив меня в объятия, стал страстно целовать.
Кровь прилила к моим щекам, сердце быстро билось, грудь вздымалась, в висках стучало... Мне словно не хватало воздуха... Его руки забрались под мой светло-салатовый свитер, он нежно ласкал мою грудь.
– Как здесь жарко, не правда ли? — хриплым голосом спросил Японец и стащил с меня явно мешающий его действиям свитер. Я дрожала от нахлынувших на меня эмоций... Его губы жадно впились в мою шею, я почувствовала на своей коже его прохладные, шёлковые волосы. Я была как пластилин под его умелыми губами и руками. Японец словно взбесился, я даже испугалась... Его нежный язычок скользил по моему животу, жаркие губы исследовали начало моей ноги... Особенно острые ощущения я испытывала от того, что иногда во время поцелуя он чуть прикусывал кожу... Его рука забралась под мою юбку, залезла под кружевные трусики и стала гладить меня между ног... Я почувствовала мгновенно, как всё там увлажнилось и запульсировало...
– О-о-о, – простонала я, не помня себя от страсти... Японец поцеловал мой висок, ласково провёл по моей щеке и прошептал в ушко:
– Ты очень эротична... Но я хочу большего...
– Чего же? – прошептала в ответ я.
– Чтоб ты влюбилась в меня!
– Нет, ещё чего! – воскликнула я, рассмеялась, вскочила и стала одеваться.
– Мне нравится такая позиция, – усмехнулся Японец, – люблю девушек с характером... А знаешь, обо всем, об этом со свойственной мудрецам философией писал в далёкой древности персидский поэт Омар Хайям. Хочешь, дам сборник его стихов?
– Будет любопытно, – улыбнулась я, – но сейчас меня больше всего волнует другое – сейчас бы я даже динозавра съела!
– Жареный фазан подойдёт? Он неповторимый, нежнее курицы, сочный! У меня у друга отец в заповеднике работает, можно договориться. А так фазанов не достанешь… Их охраняет ваше государство… Я приготовил его специально для твоего прихода, запёк в духовке в фольге со специями, чесноком и сладким перцем... Пойдём на кухню, я подогрею его!
– Ты умеешь готовить? – удивилась я.
– А что здесь такого? Даже если бы и не умел, специально научился бы для такого случая, моя прекрасная леди!
– Очень мило, – усмехнулась я и пошла за ним на кухню...
Да... И тут есть чему позавидовать, вся новомодная техника, бар со встроенным освещением, верх кухонных столов отделан под какой-то чёрный камень, и... высокий чёрный стул у стойки, на который я и забралась.
– Никогда не ела фазана, вот интересно! – произнесла я. – Но видела по телеку, какие у него красивые, переливающиеся перья…
Он развернул фольгу, переложил фазана со всем содержимым в блюдо и поставил в микроволновку. Потом многозначительно ответил:
– Всё когда-то бывает в первый раз, надо уметь наслаждаться жизнью. Фазан своё уже тлетал…
– Может ты и прав, – задумчиво произнесла я.
... Уезжала я домой на такси, которое вызвал Японец. Я смотрела на чёрный, светящийся всеми огнями город, молчала и думала:
" Интересно, Япошка просто хочет меня или это что-то посерьёзнее? Да, неглупый парень, здорово, если бы он влюбился в меня. Надо будет почитать про этого Омара или как там его. Для большей эрудиции. И ещё чего-нибудь из классиков... Немного, только самые загадочные цитаты, и иногда вставлять их к месту... Это же люди творческие, их просто так не зацепить…. Стоп, про того молодого учителя пока и не думай. Главное – поступить"!
...Настал следующий день – день песни. Специально для этого случая я заготовила песенку про ёлочку, в несколько ином варианте, переделанном, своём...

В лесу родилась ёлочка,
в лесу она росла,
и только до тринадцати лишь
Девочкой была.

В лесу родилась ёлочка,
а папа-дед Мороз
от матери-Морозихи
к Снегурочке нос унёс.

Гулящей стала ёлочка.
– Хорош! – сказал отец.
-Найди себе елового
и длинного в конец.
– Найду! – сказала ёлочка,
а ты, снегуркин муж,
учти, что от Снегурочки
не будет даже луж.

– Замечательно, да? – спросила я у себя самой перед зеркалом, малюя губы в ярко-красный и натягивая на ноги чёрные чулки в крупную сетку, на попу – красную мини-юбку, на сиськи – эпатажный полупрозрачный топ, на пальцы – кожаные обрезанные красные перчатки. К бою! Доехав до Ленфильма, я вышла из такси, остановилась и задумалась, припоминая песню. Вдруг я увидела японца, который курил и болтал с какой-то девицей... Нимало не возмутившись этому прискорбному факту, я спряталась за кусты и дождалась, пока они скроются в Ленфильме. Когда я выходила на дорожку, меня окликнули:
– Девушка, что вы делаете одна в кустах? Да ещё в таком странном наряде?
Это был, конечно же, мой молодой экзаменатор-душка. Я мило ему улыбнулась и брякнула:
– Писаю!
Он засмеялся и спросил язвительно:
– А где же ваш друг Японец?
– А я не просила у него помощи в таком интимном деле, – дерзко ответила я и задрала нос. «Душка» подошёл поближе и стал рассматривать меня как диковинное насекомое.
– Да, мои знакомые одеваются несколько иначе, более женственно, что ли, – произнёс он.
– Не сомневаюсь, что вы в ужасе, но это не мои проблемы... – фыркнула я. – Я ведь не дама из благородного общества!
Воцарилось молчание... Я отвела глаза в сторону, настроение моё испортилось.
– А могли бы ей быть, – тихо произнёс вдруг это загадочный мужчина и взял меня за руку.
Я, улыбаясь, смотрела на него... Красив, дьявол! Потом вырвала руку со словами:
– Не представляю для себя такого...
И пошла в Ленфильм... Он не пошёл за мной, он вынул с задумчивым видом сигарету.
– Дура! – думала я про себя, бросая последний взгляд на молодого надменного красавца, казалось, забывшего про меня... И скрылась за массивной коричневой дверью. В холле уже никого не было, я опаздывала, экзамен уже начался... Опаздывал и мой «Душка». "Но ему-то можно", – подумала я в растерянности.
 Я подошла к вертушке и сказала охраннику:
– Мне на экзамен в киношколу надо, пройти можно?
– Пропуск, – равнодушно ответил охранник.
– Нет у меня пропуска, я ещё только поступаю, и опоздала! – вырвалось у меня раздражённо.
– На нет и суда нет... – со злорадством ответил охранник.
– Что за правила? – рассердилась я.
– Их придумал не я, девушка... Будь моя воля, я вас бы пропустил, наверное, – лукаво поглядывая на меня, возразил охранник... Молодой дурень...
– Давайте нарушим ваши дурацкие порядки! – кокетливо сказала я.
–  Нет.
– Почему? – разочарованно поинтересовалась я.
– Не хочу вылететь с работы, – был ответ.
– Да ладно, может, за 1000 рублей пропустишь?
– Нет, она пройдёт бесплатно, со мной, – раздался сзади резкий и неожиданный голос. То был «Душка», конечно же.
– Да, Даниил Аркадьевич, – пролепетал в ответ охранник.
– Она своя, Володя... И чтоб не лаять и не кусать, – язвительно приказал «Душка» бедному парню.
– Да, я понял, – выдавив жалкую улыбку, ответил тот.
– Ну и замечательно, повторения не будет, – угрожающе произнёс «Душка» и обратился ко мне, – пошли за мной, Карина!
... Я почти бежала за ним по старым, полутёмным коридорам Ленфильма.
– Я не успеваю, – наконец вздохнула я устало, и остановилась, – к тому же мы всё равно опоздали, так какая разница, на пять или на пятнадцать минут?
– В этом есть резон, – кивнул мне «Душка» и, остановившись на бегу, прислонился к стене и прикрыл глаза. Я подошла к нему и спросила с искренним любопытством:
– Как это вы ухитрились запомнить моё имя?
– У меня память феноменальная, – ответил мне мужчина, открывая глаза, и добавил: – Я как актёр и немного режиссёр, многое чувствую.
– Что же? – с интересом спросила я.
– Например, то, что я тебе нравлюсь, – ответил мне он, растянув губы в широкую улыбку... В глазах его заплясали смешинки.
Я растерянно молчала, не зная, как реагировать на это высказывание...
– Что, разве не так? – проникновенным голосом поинтересовался этот стервец, положив свои руки на кисти моих рук.
– Мне нравится кино, – осторожно ответила ему я.
 Даниил подтянул меня ближе и спросил:
– Ой, ли? Я видел, красавица, как вы смотрели на меня!
– Когда? – удивилась я, стараясь не смотреть на него.
– С самого начала... Сейчас! – прошептал он мне в ухо.
– Сейчас я на вас не смотрю, – возразила я.
– Это потому что я прав! – парировал он и спросил. – Вы хотите поступить?
– Да, – ответила я.
– Я могу это обеспечить, – ласково произнёс он.
Я подняла глаза и спросила:
– Что вы хотите взамен?
– Вас, милая, – нежно ответил он и приник к губам страстным поцелуем.
 Резкий перепад состояния… Душа замерла и взлетела… Свет померк…От сильного волнения я лишилась чувств. Очнулась я через минуту в его объятиях. Мой «Душка» смотрел на меня блестевшими глазами. Дьявольски хотелось поддаться ему и принять эти рыночные отношения. Но моя гордость, сердце и душа воспротивились. Он не любил, он, словно покупал меня как понравившуюся игрушку, которую потом можно будет сломать и выкинуть. Я отпрянула и рявкнула звонко:
-Нет!
Эхо от этого «нет» побежало по всем коридорам и залам Ленфильма. Он нахмурил брови и явно разгневался. «Что я делаю?» – подумала я, – "Скажу-ка я ему это чуть позже».
– Почему, своенравная ты девушка? – спросил он, пряча руки в карманах. – Подумай-ка хорошенько.
– Хорошо, подумаю, это займёт немного времени, – я кокетливо улыбнулась ему и пошла вперёд. Он догнал и шёл рядом, краем глаза я видела, что Даниил улыбается высокомерно, думая, что я набиваю себе цену. Его рука обхватила мою талию так, что мне приходилось подстраиваться к нему при ходьбе. В «приёмный» зал мы вошли вместе. Ничего, не объясняя, мы сели, он за председательский стол, я, показав язык Японцу, во все глаза глядевшему на меня – с другой стороны зала, у стены, между двух симпатичных парней.
– Алексей, очень приятно, – представился один из них.
– Ну, а как зовут меня, ты, наверное, знаешь, да? – отозвалась я полушёпотом и усмехнулась.
– Конечно, Карина! – кивнул тот восхищённо.
 Кажется, у меня уже был имидж и некая известность. Хорошее начало.
– Девушка, вы объясните нам причину своего опоздания? – спросил у меня «полноватый» экзаменатор... Я кивнула, но не успела я и рта раскрыть, как за меня ответил мой «Душка».
– Лев Юрьевич, дорогой мой, это из-за того, что я поинтересовался у девушки, сколько времени, – Даниил явно усмехался.
– Что ж, замечательно, – растерянно поправив очки, пробормотал «Полноватый» на такое нелепое объяснение. Даниил словно бы сказал всем: «Она со мной, руками не трогать». Все с искренним интересом уставились на меня.
– Да ладно, что смотрите? Не успели мы, Даниил душка, но вот молния у него – змея! – воскликнула я радостно.
Ребята засмеялись. Такой хохот стоял! Душка слегка покраснел...
– Что это такое за безобразие? – рявкнул «Чёрненький». – Карина Дроботенко, из-за вас вечно шум... Ещё одна шутка подобного тона, и дополнительные испытания вам не понадобятся!
– Это всё из-за нервного напряжения, – парировала я, – я так переживаю из-за опоздания! У меня более чувствительная натура, можно, Я первая песню спою? Я больше не могу ждать! К тому же я самая маленькая, мне всего шестнадцать, – «жалобно» попросила я и «надула губки».
«Чёрненький» улыбнулся невольно моему незамысловатому женскому кокетству.
– Разрешите ей, Георгий Николаевич! – попросил за меня Японец.
– Да! – раздалась ещё парочка чьих-то голосов.
– Ну что ж, по желанию твоему, Карина, и общему, мы уступаем тебе это право, показывай, что приготовила, на сей раз, – кивнул «Чёрненький».
– Спасибо, ваше величество, – шутливо и доброжелательно поблагодарила я, вышла на середину сцены и стала патетично декламировать, дирижируя себе руками:
-В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла,
И только до тринадцати лишь Девочкой была.
В лесу родилась ёлочка, а папа-дед Мороз
От матери-Морозихи к Снегурочке нос унёс.
Гулящей стала ёлочка. "Хорош! – сказал отец.
–  Найди себе елового и длинного в конец."
– Найду! – сказала ёлочка, а ты, снегуркин муж,
Учти, что от Снегурочки не будет даже луж.

– Ну, ты сказала, ёлочка... Позволь тебя спросить:
 Под длинного, елового смогу ли я косить? – с небольшими запинками, очень обаятельно и развязно осведомился вскочивший со своего места Японец.
– Идиот! – разозлившись, наехала я на него. – Чего ты встрял, весь замысел испоганил!
Я плюхнулась на своё место…Медленно, прочувственно, по пальчику, стащила перчатки и сидела, зло, нахмурив лоб и похлопывая своими перчатками по обнажённому колену.
– А, по-моему, наоборот – очень гармонично, а главное – удачно вписался! – с ехидным смешком парировал Японец. Ребята засмеялись.
– Что, сильно еловый? – лукаво улыбнувшись, уточнила я. – Такие пантовые ели мне ещё не встречались.
Народ заржал ещё громче.
– Почту это за комплимент, – «скромно» ответил Японец.
– Та-а-ак! – заорал «Чёрненький». – Молчать!
И добавил после паузы:
– Дроботенко и вы, молодой человек, нет, ель, простите, – удалитесь с экзаменов и можете быть свободны.
Тут Японец, севший было, вскочил и произнёс приятным вкрадчивым голосом:
– Георгий Николаевич, простите нас за розыгрыш. Это был капустник. Да, Карина?
Я растерянно кивнула, не находя слов.
– Она особенно долго репетировала сцену гнева, – продолжил Японец, – то, что вы поверили в нашу игру – высшая похвала для нас. Может, капустник должен был быть чуть скромнее? Но каждый имеет право на ошибку. Зато этот с перчинкой получился! В следующий раз будет лучше. Вы ведь дадите нам второй шанс, Георгий Николаевич?
– Ка-ри-на, – по слогам, уставившись на меня во все глаза, спросил «Чёрненький», – это правда, розыгрыш?
– Да, Георгий Николаевич, мы каждый день готовили его, – серьёзно отвечала я, стараясь не рассмеяться.
– Хорошо, шельмецы – будет вам второй раз! Но, это же надо – я поверил им! – воскликнул Георгий Николаевич и добавил. – Ну, а сейчас, всё же, Дроботенко, покиньте помещение до следующего испытания, спокойнее будет!
– Хорошо, до свидания, Георгий Николаевич, – улыбнулась я, натянула перчатки и отправилась исследовать Ленфильм, искренне завидуя умению Японца балансировать на острие ножа также легко, как создавать опасные ситуации и выкручиваться из них. Канатоходец, жонглёр с философией восточного мудреца. Одним словом – маг, он спас меня от отчисления. Жаль, я так не умею. Всё же женщина, в первую очередь – эмоции! Женщина с самых юных лет – женщина. Ха, умно! М-н-да...
Я стояла в коридоре и читала на стенах о разных актёрах, смотрела в их лица, многие давно ушедшие. Мне казалось, эти тени что-то говорили мне, и это было странно. Словно в этих полутёмных коридорах я сама, моё тело, его жизненная энергия, отходили на второй план, а говорили только глаза и души в каком-то мистическо-телепатическом диалоге. Их глаза были живы, они пытались что-то передать мне. Они с интересом смотрели на меня...
На моё плечо легла рука. Я вскрикнула и, вздрогнув, повернулась.
– Прости, что напугал тебя, – произнёс Японец тихо, задумчиво переведя взгляд на картины, – а я тебя везде ищу. Что ты тут делаешь?
– А ты? – в свою очередь поинтересовалась я.
– Хотел предложить тебе пойти в здешнее кафе на третьем этаже, поговорить надо, – улыбнулся Японец.
Я засунула руку в карман и стояла в раздумье, похлопывая себя по бедру большим пальцем.
– А там салаты продаются? – поинтересовалась я, цепко взглянув на Японца.
– Милая, ты опять голодная, да? – с тихим смешком спросил Японец и ласково провёл руками по моим плечам.
– Хватит, извращенец! – воскликнула я, в моих глазах заплясали весёлые смешинки.
– Ладно, – усмехнулся Японец и развёл руками, – вот недотрога! А в кафе я ещё ни разу не был, просто слышал, что оно находится на третьем этаже, предлагаю пойти поискать.
 Мы отправились в кафе. Обогнув «картинную галерею» с лицами актёров, большей частью уже не играющих, и дважды повернув направо, мы упёрлись в лестницу.
– По-моему, это сюда, – произнёс Японец, переглянувшись со мной.
– Ты что, эта лестница явно слишком узкая для главной, может, это в какие-нибудь служебные помещения... – возразила я.
– Тем более интереснее, давай заберёмся в святая святых, посмотрим, что там, – таинственным тоном предложил японец.
– Учти, коварный подстрекатель моего любопытства, первая пойду я! – полушёпотом заявила я.
– Договорились, а я буду страховать тебя сзади, – ответил Японец.
– Что делать? – засмеялась я, забираясь по ступеням вверх….
– Тихо... Сейчас не время пошлить... – отозвался мне Японец и дёрнул меня за рукав. – Смотри, что это?
– Кажется, декорации, – неуверенно произнесла я.
– Конечно, декорации, но чего – это же готический замок во всей красе и....  Арка с древним фонарём.... Ты понимаешь, что это значит? Здесь снимаются серьёзные фильмы.... Наверняка наверху – комнаты-студии, где ведутся съёмки! Это же здорово! Нам предоставляется реальный шанс поглядеть, как снимаются фильмы! – взволнованно произнёс Японец.
– В замочную скважину? – съязвила я и вышла в тёмный коридор с чёрными дверьми комнат, располагавшихся друг напротив друга. Я подошла к одной из них. Мои каблуки цокали слишком громко, на мой взгляд. Я стояла под дверью и прислушивалась.
– По-моему, там глухо, – прошептал мне Японец и повернул ручку двери...
Она оказалась не заперта. Японец вошёл внутрь, я осторожно высунула свою голову из-за двери и осматривалась...
– Да иди ты сюда, тут никого нет, – сказал Японец громко, взмахнув руками.
– Меня заметят, – возразила я.
– Скорее уж тебя засекут в коридоре, – хмыкнул Японец.
После этих слов я зашла в комнату и закрыла дверь.
– Оригинально, да? – спросил Японец, вертя головой в разные стороны. – Пустая комната без мебели, выкрашена в зелёный цвет... Но зачем им все эти пальмы, кактусы и вьющиеся растения вдоль стен? У тебя есть предположение?
– Может, будет сниматься картина, где девушка, например, гуляет вдоль стены сада? – предложила я.
– Почему не юноша, под себя подстраиваешь, да? – иронично взглянув на меня, спросил Японец.
– Ну, оба, какая разница? – фыркнула я, дотрагиваясь осторожно до колючки африканского кактуса.
– Большая... Что же они оба в саду делали? Давай это обыграем, вдруг нас возьмут в это фильм, – обрадовался Японец и приблизился ко мне.
– Обойдёмся без репетиций! – запротестовала я.
– Даже так? – засмеялся Японец, обнимая меня. – Согласен...
И он поцеловал меня среди всех этих фикусов, кактусов, пальм и вьюнов... Его губы были чувственно тёплыми, нежными и очень приятными. Ухватившись за его гладкую рубашку, я вдыхала соблазнительный аромат его духов... В этот момент дверь открылась, и в комнату вошёл толстый, ну очень толстый мужчина. Его глаза прищурились, но к чему это, мы не поняли...
– Только не спрашивайте нас, чем мы тут занимаемся, – быстро сказал Японец.
– Меня интересует сейчас другое – как вы здесь оказались? – хмуря брови, спросил толстый, переводя взгляд с Японца на меня.
– Совершенно случайно, хотели подняться в кафе на третий этаж и перепутали лестницу, – соврала я и захлопала глазами.
– Мы из киношколы, очень интересуемся, кино и тем, как оно снимается, – добавил Японец.
– Уже учитесь? – спросил толстый.
– Поступаем, – поправила я.
– Хотите в фильме сниматься? – спросил толстый. – В массовке для начала?
– Кто ж не хочет! – воскликнула я.
– А я не хочу, я буду сниматься только в ролях, пусть небольших, – заявил холодно Японец и отвернулся.
– Тогда, девушка, мы будем разговаривать именно с вами, – улыбнулся толстый. – Как вас зовут, сколько лет?
– Карина, шестнадцать, а вас? — спросила я, засовывая руку в карман юбки и похлопывая большим пальцем по бедру.
– Николай Исаевич, режиссёр... Вы мне подходите. Я как раз пробую начинающих актрис... Пойдёмте, поговорим об этом в кафе?
– Салатом угостите? – смеясь, спросила я. – Тогда пойду.
– Угощу, милая леди, – приветливо кивнул толстый и сделал жест рукой в сторону лестницы.
– Увидимся на занятиях, – бросила я Японцу на прощание.
 Он гневно взглянул мне в глаза и ничего не ответил...
В кафе было уютно и просто. Серые квадратные столики с клеёнчатой скатертью, четыре стула. Желтые стены. Квадратные колонны. Две картины: одна изображала натюрморт с фруктами, другая пирующих...
– Что будешь? – спросил у меня толстый режиссёр, присаживаясь.
Я села за стол, цепко взглянула на него, задумчиво дёрнула себя за волосы и ничего не ответила.
– Тогда позволь заказать мне. Я возьму нам два мороженых в клубничном сиропе с шоколадом, чаю, сладкие булочки и два салата «Оливье», – сказал режиссёр.
Я заглянула в меню и, захлопнув его, поправила:
– Не чаю, а яблочного соку, там витаминов больше, а салат рыбный!
После мы сидели и ели, по крайней мере, режиссёр, я же чуть ковыряла салат вилкой, с интересом поглядывая на толстяка.
– Ты когда-нибудь снималась в кино? – спросил тот, жуя.
– Нет, – ответила я.
– Так я и думал, – вздохнул он, хлебнув чаю, и спросил. – А что ты можешь?
– Ничего, – вздохнула я. – Знаете, Николай Исаевич, я ведь способная, как мне кажется.
– У меня дочка твоего возраста, Света, может, чуть младше, ей четырнадцать. Светочка хорошая девочка, но несколько с характером, так сказать. Мама оставила нас, пять лет назад... Светочка учится на дому. У неё совсем нет подруг, – зачем-то рассказывал мне режиссёр.
– Что, и не было, Николай Исаевич? – осторожно спросила я.
– Быть-то они были, – снова вздохнул толстяк, – но вот из-за своего характера Светочка осталась одна...
– Подруги бросили её? – уточнила я.
– Нет, она прогнала их и сказала, что больше их видеть не хочет, но ей же надо общаться, Карина! Ей нужна рассудительная, более взрослая, умная и спокойная подруга... И знаешь, о чём я подумал? – спросил Николай Исаевич.
– Ну, – чуть грубовато «подтолкнула» его я.
– Точнее, о ком – мне кажется, что ты, Карина, идеально подойдёшь моей Светочке, – закончил толстяк свою мысль.
– А если мне она нет? Я не буду нянькаться с дрянной девчонкой, и терпеть все её прихоти... К тому же, с чего вы взяли, что я подхожу вашей Светочке? – возмутилась я.
– Карина, дорогая девочка, ты можешь хотя бы попытаться с ней подружиться? А я буду тебя снимать... Если станет уж совсем невмоготу – дело твоё, – умильно попросил меня Николай Исаевич.
Я со скепсисом посмотрела на него и, отхлебнув соку, придвинула к себе мороженое.
– Актёрам массовки платят? – спросила я.
– Да, тебе буду платить чуть больше, – предложил толстяк.
– Нет, – я замотала головой, – когда я согласилась сниматься у вас, я не знала, что  придётся ещё сидеть с вашим маленьким чудом-динозавриком.
– Твои условия? – поинтересовался режиссёр
– Это по-деловому, – улыбнулась я и спросила. – Что вы сейчас снимаете?
– Сказку «Пеппи Длинный чулок», –  ответил толстяк.
– Замечательная вещь, – кивнула я, – мои условия – главная роль в этой сказке. От гонорара отказываюсь.
Николай Исаевич засмеялся. Я надела перчатки, встала и пошла.
– Стой, куда же ты? – окликнул меня режиссёр.
– К выходу, раз нам с вами не о чем разговаривать. Я сказала свои условия, вы смеётесь... Что ж, стану знаменитой и без вас... Ведь, я уже почти поступила в киношколу! – ответила я.
– Согласен, – быстро вставил Николай Исаевич.
– На что? – спросила я, поворачиваясь.
– На твои условия, а сегодня едем ко мне в гости, познакомишься с дочкой!
– Нет уж, – усмехнулась я прямо в глаза режиссёру, – вот когда снимете в фильме, тогда и познакомлюсь.
– Как я могу тебе верить? – с сомнением спросил у меня толстяк. – Хотя ты не похожа на врунью, я столько пожил, в людях, вроде, разбираюсь.
– Ваше дело не верить... Но врать я не собираюсь, можем письменное соглашение написать, – пошутила я.
– Ну-ну, – отмахнулся Николай Исаевич, достал из кармана ручку и записной блокнот, – присядь, продиктуй мне свои данные и телефон, я позвоню, как только ты понадобишься, это будет приблизительно послезавтра.
– Хорошо, а ваш телефон? – спросила я, продиктовав свои данные.
Николай Исаевич протянул мне свою визитку, я её повертела в руках и заметила:
– Красивая, с золотой полоской. Ну, я пошла, Николай Исаевич. Уже темно, мать, наверное, дома волнуется.
– Хорошо, значит, договорились? – спросил толстяк.
– Замётано, – я засмеялась и ушла из кафе...
Спускаясь по лестнице, я думала о Японце, брошенном мною, и Данииле, и ещё о том, где бы заказать такси... В полупрозрачном топе уже было холодно. Почему я куртку не взяла? Замёрзшая эпатажница, что может быть нелепее? Зубы у меня уже стучали вовсю. Я одолжила трубу у охранника, того самого, которому Даниил приказал на днях «не лаять».
– Ну, здравствуй, Володя! – ласково улыбаясь, сказала я ему. – Как дела?
Он покосился на меня с подозрением:
– Здравствуй... Какие дела – работаю...
– Ну-ну, бездельник, – подходя к нему ближе, молвила я, покачав головой.
Парень растерянно уставился на мой полупрозрачный топ.
– Слушай, друг, дай-ка мне свою трубу! – неожиданно приказала я.
– Зачем? – поинтересовался тот на всякий случай.
– Хороший вопрос, – засмеялась я, – а тебе, не всё ли равно? Давай!
Я вырвала мобильник из его рук и вызвала такси. Дома мама встретила меня вопросом:
– Как успехи, в последнее время ты ничего не рассказываешь...
– И не буду, сглазить боюсь, – заявила я.
Весь вечер и полночи я думала, какой танец мне продемонстрировать.
– Тоже мне больной вопрос, – наконец решила я. – Что мужчины явно или тайно хотят видеть больше всего – женские прелести, вот их-то я и покажу! Я станцую им стриптиз под Мадонну.
... Целых два часа, до 4-х утра, запершись в своей комнате, я репетировала перед зеркалом. Всё было хорошо, но не хватало изюминки. Потом я решила так:
 – Просто трясти грудью в лифчике неинтересно – им же не шестнадцать, как мне. Их на такое не зацепишь!
Я разделась и, внимательно посмотрев на свою упругую красивую грудь третьего размера, сказала себе вслух:
– Вы-то и будете моим коронным, так сказать, завершающим номером!
С этими мыслями я и заснула где-то около пяти часов утра.
Экзамен начинался ровно в двенадцать... А я проспала, не услышала будильник, и кое-как встала в полдесятого утра... Я чувствовала себя сонной, не выспавшейся, переутомлённой... С этим надо было что-то делать, я накинула шёлковый халат и отправилась в душ. Я вылила на себя остатки геля и ощутила, как вместе с его пенными струями с меня смывается усталость. Затем я вылезла из ванны, и пошла, наводить порядок на голове... Я расчесала, завила, залачила волосы... Добавила во всё это великолепие блеска с блёстками. Сделала из двух хвостиков сложную причёску «бублик» или «восьмёрку». А по бокам оставила перья и покрасила их в ярко-красный цвет. На себя надела короткое розово-чёрное платьице в горошек, со змейкой от самого верха высокого ворота до низа. Чтоб сразу расстёгивалось. На руки перчатки, на сей раз чёрные, бархатные, со стразами... На ноги чёрные капроновые чулки... Сверху чёрную кожаную куртку, а «в зубы» сумку. Под низ – трусики-стринг и лифчик с чашечками, очень сексуального красного цвета.
... Я приехала в Ленфильм за десять минут до начала экзаменов. Японца видно не было и народу оставалось немного, человек двадцать, а после сегодняшнего экзамена отчислят ещё нескольких. Ко мне подошёл Алексей, с которым я рядом сидела, и сказал:
– Привет, Карина... Ты сегодня сногсшибательна!
– Знаю, – отмахнулась я, нагло рассматривая парня, и провела рукой по его бедру. – Что ты там прячешь?
– Это как у Кощея... В ларце, в яйце, за семью замками... Там смерть моя, – засмеявшись, ответил Алексей. – Что ты сегодня придумала на показ? Я буду брейк танцевать...
– Зачем мне это заранее говорить, верно? – улыбнувшись, произнесла я. – Сам увидишь, обещаю, это будет интересное зрелище... Ты сам с Питера?
– Да, я на Крестовском острове живу, – скромно ответил мне Алексей.
У меня округлились глаза, я оглядела его невзрачный, «серый» прикид и спросила:
– Постой, там же практически одни частные дома для самых крутых перцев?
– Мой отец занимается бизнесом, – немного смущённо признался Алексей. – Сеть ресторанов. Впрочем, начинал не он, а дед... А я у отца ничего не беру, даже карманных денег – считаю, настоящий мужчина должен всего добиться сам... Хочешь, в гости приглашу?
– Нет, – ответила я. – Я бы не ставила гордость на первое место и пользовалась тем, что может предложить тебе отец, ведь он, как и дед, старается именно для тебя... Впрочем, твоя позиция тоже похвальна.
– Мне приятно, что хоть кто-то понял меня! – вздохнул Алексей.
– Эй, киска, познакомь со своим новым на правах старого! – раздался вкрадчивый голос. Я повернулась и увидела Японца, одетого в какой-то совершенно потрясающий, сказочный костюм серебристого цвета.
– А, здорово! О чём ты, я не поняла? – осведомилась я.
– Алексей, – протянул руку Алексей.
Японец нехотя пожал. Тут вошёл Даниил, с какой-то девицей, очень высокой, модельного вида, породистой и «лощёной». Мы обменялись взглядами.
– Привет, Карина! – поздоровался он.
В ответ я показала ему язык, отвернулась и засмеялась. «Мои» парни недоуменно на меня посмотрели.
– С каких это пор ты дразнишь так учителей? – поинтересовался ехидно Японец, сжимая мои плечи и заглядывая в глаза.
– А твое, какое дело? – язвительно парировала я, вырвавшись.
– Пойдёмте, уже пора, – заметил Алексей и взял меня под руку...
 Японец тоже, с другой стороны, и они повели меня на экзамен.
– Куда вы меня, извращенцы? Я требую адвоката, – смеялась я.
– Мы будем тебя судить без суда и следствия! – ухмылялся Японец.
– Нет, вы не такие! – смеялась я. – Вы хорошие мальчики, да, Алексей?
– Конечно, хорошие, – согласился тот, – иногда особенно, но это уже отдельный разговор.
... Я всё ждала, когда объявят мою фамилию.
– Дроботенко, – скажут они, и я выйду и покажусь им во всей красе...
 Но меня всё не объявляли, а танцевали другие, очень неплохо, очень достойно. Меня охватили страх и сомнения – опять всё испорчу, ну почему я такая неправильная? Наконец назвали:
– Дроботенко, вперёд! Только без глупостей!
Я сняла куртку, вышла, поставила свою кассету с Мадонной и увидела, что мой Душка смотрит на меня заинтересованно... Тут вдохновение нашло на меня, и я стала отрываться по-полной... Я выделывала такие кульбиты... И падала на пол, изгибалась и поднималась, выгибая вверх попку и закидывая ноги так, что красные трусики-стринг мелькали вовсю. Наконец, я расстегнула молнию на платье. Кто-то свистнул восхищённо, кажется, это был Японец. Дальше я танцевала особенно страстно, взмахивая гордо руками и уверенно держа голову, я ни на миг не теряла координации... Я знала, что полностью слилась с музыкой... Пластично, органично и едино. Мужчины внимали всем моим движениям, как заворожённые. Упав на колени, я сорвала лифчик и откинулась назад «мостиком», словно в экстазе. Мои волосы растрепались и разметались кудрями по полу...
– Брависсимо! – крикнул Алексей, я узнала его голос.
– Конечно, что ещё можно было ожидать от Карины? — спросил «Чёрненький», смотря, как Японец услужливо застёгивает мне лифчик.
– А, по-моему, очень красиво, эмоционально, и главное, гармонично, – заявил вдруг Даниил, перед которым всё это делалось, встал, подошёл ко мне и сказал. – Это было просто замечательно!
– Вас смущает женская красота? – спросил вдруг у «Чёрненького» Японец. – Но во все века её воспевали мужчины... А танец изумителен!
– Как вы можете оценивать? – спросил экзаменатор Японца.
– Я с детства в латиноамериканских танцах... Получал дважды серебряную медаль, – пояснил Японец.
– Покажите что-нибудь, – сказал экзаменатор.
– Можно будет попросить эту потрясающую девушку, Карину, быть моей партнёршей? Это будет зрелищным... Карина танцует лучше профессионалок, потому что энергичнее, она глубже чувствует ритм музыки и ни разу не сбивается, – заявил Японец, обнимая меня.
– Хорошо, дерзайте, молодёжь! Посмотрим, – согласился «Чёрненький»...
И мы выдали такое страстное танго безумцев... Я летала у Японца между ног, побывала на плечах... Что он только со мной не делал... И выгибал, и отпускал, и ловил... Под конец я сама словно взбесилась, завелась как юла... У меня в душе всё горело и пылало пожаром страсти.
– Достаточно, а то взорвётесь! – остановил нас «Чёрненький». – Вот это разошлись! Вы оба приняты, без дальнейших испытаний!
– Что-о-о? – воскликнула я.
– Вы во всём показали класс. Ну, где-то не совсем... Но это уже просто вопрос доработки, по крайней мере, всё очень интересно, необычно. Вы приняты в киношколу, вас могут поздравить остальные! – добродушно улыбаясь, сказал «Чёрненький». Нас обступили, поздравляя. Я вырвалась из толпы, подошла и сказала «Чёрненькому»:
– Спасибо, что поверили, вы не пожалеете, Георгий Николаевич... Мы будем стараться, что не поймём – узнаем у вас... Но я хотела бы, чтоб не было обидно остальным, вполне достойным, участвовать со всеми в следующем испытании.
– Дроботенко, вы приняты, вы уже показали, что способны на большее, взять хотя бы, как вы меня разыграли с ёлочкой... А это не ваш уровень, – засмеялся Георгий Николаевич, – жду вас 1 сентября на занятиях...
– Спасибо, Георгий Николаевич, – взволнованно сказала я.
– Я вас отпускаю обоих, – сказал Георгий Николаевич.
– До свидания, – ответил подошедший Японец и, обняв, повёл в коридор...
Вслед за нами вышел Алексей и... Даниил, как ни странно; он поманил меня к себе пальчиком... Я подошла и заглянула ему в глаза.
– Поздравляю, – тихо сказал Даниил. – Как насчёт того, что я предлагал?
– Нет, – улыбнулась я.
– Почему? – спросил он, внимательно изучая меня. – А может, всё же, я тебе не нравлюсь?
– Нравишься, но я не вещь. Пока! – хмыкнула я и, отойдя, бросила Японцу. – Пойдём на улицу. И ты, Алексей...
Мы вышли, поболтали с Алексеем, обменялись с ним телефонами... И расстались друзьями, потом Японец пригласил меня отметить наше поступление в ресторане. Всё-таки он был безумно романтичным... Я согласилась... В ресторане я рассказала ему о том, что предложил мне режиссёр, и спросила, правильно ли я сделала, что согласилась сидеть с девчонкой.
– Ты всегда можешь потом отказаться, а вот твоя роль может стать путёвкой в жизнь! – заметил Японец, достал футляр и подарил мне бриллиантовое ожерелье...
– Что, воруешь? – и в восхищении не удержалась я от юмора.
– Нет, одолжил деньги у дяди, открыл суши-бар, и на жизнь теперь хватает, – спокойно, без всяких эмоций, произнёс Японец.
– Вот как? – изумилась я, взглянув на него с уважением. – Как давно? Ты ничего не говорил об этом!
– А ты и не спрашивала, – парировал он, усмехаясь. – Да и зачем? Разве это что-то изменит в наших отношениях?
– Нет у нас никаких отношений, – улыбнулась я, – убери эту взятку...
Японец подмигнул мне и сказал:
– Это дань моему восхищению тобой... Не обижай отказом, возьми, если нравится, конечно же... А отношения есть – хотя бы дружеские... – Японец снова подмигнул мне. – Ну а дальше всё будет зависеть от тебя, моё отношение, по-моему, очевидно.
Японец подлил мне ещё моего любимого Мартини. Я сидела счастливая, чувствуя себя прекрасной, желанной... Я ощущала себя как королева! Японец смотрел на меня восхищёнными блестящими глазами, затем взял и застегнул на моей шее ожерелье.
– Ты очень красивая! Тебе идёт всё! Поехали на презентацию в ювелирной компании... Посмотришь, какие там красивые браслеты и наборы из белого золота, – предложил японец, допивая бренди.
– Я чувствую себя как во сне! – засмеялась, счастливо смотря, как Японец с лукавым видом подходит к красивому, серебристому Мерседесу, достаёт ключи и говорит, открывая передо мной дверь. – Садись, киска, теперь у нас началась новая жизнь... Я буду за тобой ухаживать, здесь проходит в эти дни столько интересных мероприятий!
– Всё ещё хочешь влюбить меня в себя, да? – засмеялась я, усаживаясь.
– Ага, – шутливо отозвался Японец и как погнал!
– Да, в тебе явно гонщик погибает! – улыбаясь до ушей, заявила я.
– Ты ещё не знаешь до конца, какой я гонщик! – смеялся Японец в ответ.


                «Аист»

Псковский край, так любимый Пушкиным, воистину прекрасен. Но особенно ощущается вся прелесть его около Чудского озера. Нет, я не назвала бы это синее чудо, не имеющее видимых границ берега и плавно перетекающее в бирюзу неба, озером. Скорее поэмой, даруемой людям кем–то намного более совершенным. Здесь можно вспомнить сказку о рыбаке и рыбке, закинуть в " Синее море" сеть и ждать чуда. Приволье, ширь, свежий солеватый воздух. Бескрайние, былинные просторы Руси. Край для богатырей, русалок, богинь моря и крылатых нимф. Даже ракушки там отличаются от наших. Круглые, белые, загнутые, перламутровые. Каждая из них декоративна и достойна восхищения. А какие ожерелья можно сделать из этих морских красавиц! Мои следы никто никогда не увидит – я иду по самой кромке моего моря, раз за разом ласковая волна, омывающая усталые ноги, прячет навсегда доказательства присутствия внимающей души. Как радостно от возможности контраста – теперь я, раскинувшись на горячем песке, впитываю голос тёплого, порывистого ветерка. Кожа станет золотистой, как у "поспевшей курочки". Всё лишнее в сознании обуглиться и исчезнет горсткой пепла, оставив меня наедине с самой собой… С солнцем… С белым песком. Где–то слева, справа, будет качаться камыш. На песчаных холмах – редкие травы. Дальше – цветы. Белые и жёлтые, чей сладкий, дурманящий аромат является и ароматом лета… Его сексуальными, невыразимо притягательными духами. Оглянувшись, я вижу изумрудный лес, начинавшийся с янтарно–смолистых сосен. Огромных, закрученных сверху. С удивительными кольцами огромных "чешуек" коры. Хорошо то как! Прижмусь всем телом к высокой сосенке, обниму её руками, не в силах обхватить и пропитаюсь живительными соками этого творения природы… А потом, запрокину вверх голову и увижу красивые переплетённые ветви сосны и аквамарин неба. Неожиданно нахлынет такое счастье, затопит, смоет все шлюзы и, как в детстве, покажется, что всё ещё будет и двери открыты, а мир ждёт тебя и встречает с радостью.
        Когда мы с мамой, папой и сестрой пошли гулять в лес, проходили полянки, полностью заросшие фиолетовыми, изумительными цветами. Я зашла в заросли цветов – они спрятали меня, оставив видимыми только голову и плечи. Я окрестила цветы мохнатыми – наверху у них были словно шапки у грузин. Мягкие на ощупь. Вдруг, шагах в трёх, я увидела аиста, который с любопытством разглядывал нас с сестрой. Она дёрнула меня за рукав.
– Давай его поймаем! – косясь на аиста, прошептала я.
Аист с умным и весёлым видом поглядывал на нас.
– Давай! – заговорщески подмигнув аисту, отозвалась сестра.
Мама, за разговором, забыла про нас и оказалась далеко впереди. Я стала осторожно подкрадываться к аисту. Он, не менее осторожно, отступал.
– Не бойся, хорошая птичка, – с азартом проговорила сестра, поглядывая с опаской на длинный клюв аиста.
Аист был далеко не дурак. Мы делали два шага вперёд, он назад. Мне почему–то казалось, что вид у него становился всё более весёлым.
– А ну, стоять, большая птица! Видишь, мы хотим пообщаться с тобою! – зло сказала я аисту, делая пару бросков по направлению к крылатому созданию. Аист, с мягкой, весёлой усмешкою посмотрел на нас в последний раз и, медленно, нехотя, запрыгал от нас, расправляя на ходу крылья.
– Постой, большая птица! – заорала сестра.
Мама с папой оглянулись – их дети бежали за ускользающим из их власти существом. Я остановилась и, невольно воскликнула:
– Боже, какие огромные, прекрасные крылья!
Остановилась и сестра. Как зачарованные, мы смотрели на этот плавный полёт и слушали музыку крыльев аиста. Скрываясь за лесом, он издал долгий, плавный звук.
– Наверно, он крикнул – прощайте! – задумчиво произнесла сестра.
– Да, уж, точно не до свидания, – хмыкнула я.
– Зачем вы ловили его? – спросила мама. – Такое красивое, свободное и умное создание?
– Чтобы набраться от него ума, – рассмеялась я.
– Ещё бы чуть–чуть… – потирая руки, произнесла сестра. – А какие перья яркие! Надо потом опять попробовать поймать упрямую птичку! У меня нет аистиных пёрышков!
– Слава богу, что люди не летают, – вздохнула мама.

                Малина.

Как нас занесло в те далёкие Чудские, чудные края? Нет, своей дачи у нас не было – мы снимали две комнатки в деревянном домике, в деревне со странным названием Спицино, у самого берега моря. Можно, я назову его именно так? Язык не поворачивается обозвать это великолепие озером. Хозяином и хозяйкой дома была супружеская пара, потомственные рыбаки. У них имелся сынишка четырнадцати годков. Весёлый, замечательный мальчишка с голубыми глазами и волосами цвета льна. Мы с сестрой сразу же подружились с ним. Хозяйка, Ирина, не всегда уплывала с мужем рыбачить, а часто оставалась дома, чтобы заниматься огородом. Как–то раз, мальчишка, (его звали Женя), повёл нас с сестрой за малиной, (мы знали, мама очень любит её). Малина росла у заброшенного старого дома, на окраине соседней, примыкающей к нашей деревушке, почти у самого леса. Женя рассказывал нам, как любила старушка, жившая в доме, ухаживать за малинными кустами. Но она умерла год тому назад, и некому было остановить наши жадные руки, набирающие душистые, крупные, бордовые ягоды в пригоршню. В ограде не хватало нескольких досок, мы легко проникли внутрь, чувствуя волнующе–пряный, сладостный привкус вседозволенности. Мы пришли не просто так – с трёхлитровой банкой. Сорвав самые спелые ягоды, мы обнаружили, что до края немного не достаёт.
– Пошлите, я знаю, где ещё можно нарвать! – сказал Женя.
– Где? – с любопытством поинтересовалась я.
– Идёмте за мной! – ответил Женя.
Он привёл нас к жилому дому на окраине деревни.
– Но там народ живёт, нас заметят! – воскликнула сестра.
– Не заметят, я пойду первым, давайте банку. Тут есть лаз! – возразил Женя и исчез за забором.
Некоторое время мы его не видели из–за кустарника, окружающего изгородь. Но потом услышали голоса… Женин и другой, звонкий, девчоночий. Тут к нам вылез Женя и маленькая девочка с большими глазищами. Она насыпала в нашу банку горсть малины и сказала:
– Вот! Я больше не могу – мама заругает. Она сейчас, как раз, на огород собиралась. Хотите, ещё потом приходите – мне не жалко.
– Спасибо! – сказала сестра, и мы пошли прочь.
– Ну, вот! А говорил – нас не заметят! – вздохнув, резюмировала я, косясь на Женю. – А если бы её мама увидела?
– Да ладно, всё же обошлось! – улыбнулся Женя.
Мы проходили мимо какого–то дома. Во дворе его стоял маленький мальчик и ел… Малину.
– Слушай, – обратилась к нему я, – привет, хочешь дружить?
Мальчик кивнул.
– Тогда скажи – у вас много малины?
– Много, – ответил малыш радостно.
– Можешь принести? – спросила я, переглянувшись с соучастниками.
– Хорошо, – согласился малыш и убежал.
Мы прислушались. Сначала он шарил где–то в кустах, потом послышался резкий голос и… Малыш заревел. К нам вышла огромная злая тётка и рявкнула:
– Что вы тут делаете? Зачем по чужим огородам шаритесь? Ого, я смотрю, много уже украли. У нас, тут, недавно пол деревни кто–то обобрал. Вы, может?
– Нет, не мы, – ответила я в лёгком замешательстве.
Дело принимало нежелательный оборот.
– А кто вас знает, может и вы? Дед! Иди скорей сюда! Воры! – заорала тётка, наступая на нас. – Уши то вам я пооборву, чтоб, впредь, не совались в чужие огороды.
– Не ваши дети, чтоб уши подставлять, – возразила ей я.
Мы отступали. Вышел дед. Взлохмаченный, сумасшедший на вид, с ружьём.
– Ага! – зловеще сказал он, – Попались, голубчики! Вас, таких, в войну расстреливали!
( Непонятно, что он имел в виду?).
– А до войны – вешали. Вот сейчас, возьму, пристрелю, гадов меньше будет. В войну не спрашивали!
Глаза у деда сумасшедше блестели, нам стало не по себе. Дед тронутый, кто его знает? Ему и не будет ничего… Сестра заплакала. Я погладила её по голове.
– Малину мы сами набрали! – гордо сказал Женя.
– Молчи, голодранец! – взвизгнула тётка. – Давай, дед, запрём их в сарае. Посидят денёк–другой, подумают…
Но мы не дали себя поймать, а дружно драпанули из деревни. Дед с тёткой преследовали нас с криками:
– Держи вора!
По пути к ним присоединился народ, и нас догоняла уже небольшая группа человек. С трёхлитровой банкой любезно бежал Женька. Мы рванули через поле с высокой травой к лесу. Наши преследователи отстали и потеряли нас из виду. Переводили дух мы в заброшенном коровнике.
– Вот козлы! – взвинчено сказала сестра. – Из–за такой ерунды!
– Я знаю их, они самые жадные. С нашей деревни с ними никто не общается, – заметил Женя, оттирая пот со лба.
– Теперь можно сделать малиновое варенье, – устало произнесла я.
– Или пирожки с малиновой начинкой. Мама очень вкусно их готовит! – воскликнул довольный Женька. – Пошлите?
Дома мы ничего не сказали о нашем приключении. Ирина сделала вкусные пирожки и все их с удовольствием ели. Все, кроме меня – я не очень то люблю малину. После этого случая она стала мне ещё больше не нравиться, а чужая малина, тем более, без надобности!

                Ведьма.

Однажды на наш двор, где мы собирали удочки, зашла странная старуха и предложила черники. Такой крупной черники я сроду не видела. Да и старуха была какая–то странная – глаза васильковые, яркие, молодые. Кожа без морщин, но, почему–то, при взгляде на неё, думаешь, что старуха очень древняя. Какая–то нездешняя. Вечно молодая. Знания тайных сил исходят из её глаз. Ноги – босы. Сама в чёрном, длинном одеянии. Она пришла из ниоткуда, из тьмы веков, из древнего леса. Никто из нас не взял её черники, хотя ягода была и яркой, и аппетитной на вид. Настороженно, как на неведомое, смотрели мы на эту красивую женщину. Она казалась то молодой, то безвременной, словно слайд, отливающий разными картинками, накладывающимися одна на другую.
– Вы боитесь силы леса? Умейте ценить и видеть его прекрасные дары, – певуче, как пение деревьев во время ветра, произнесла старуха, улыбаясь мудрой улыбкою.
Мы не заметили, как она ушла, но точно знали, что никто не " засёк", куда ушла. Да видел ли, вообще, кто–либо эту старуху?
– Эта ведьма, друзья мои, я это чувствую! – выговорила я. – Наверняка, в лес пошла. И пришла из него, вероятно. В деревни её не наблюдали!
– Сколько загадок хранит в себе лес, – сказала сестра, – мы многого просто не знаем!

           Белая лошадь.

Как–то раз, после того, как мы отмечали в деревни чьё–то день рожденье, папа пошёл подышать свежим воздухом и увидел в поле белую лошадь… И тут, спьяну, его "переклинило" – захотелось непременно покататься на ней. Лошадь паслась себе мирно на лужайке, привязанная к колышку. Мы с сестрой и мамой, ещё издалека, видели, как осторожно папка подкрадывался к ней. Лошадь дико взглянула на него и стала удаляться по кругу. Папка за ней. Наконец, неуверенной рукой он поймал её за хвост. Лошадь попалась добрая и его не лягнула, только стала брыкаться, пытаясь избавиться от папиной хватки. Мама засмеялась.
– У каждого мужчины раз в жизни должны быть своя белая лошадь! – воскликнул папка, и закинул на лошадь, которую из–за старости уместнее было бы назвать клячей, ногу. Кобылка возмутилась, заржала и понесла папку по кругу.
– Осторожно, не свались, смотри, как–бы твоя белая лошадь тебя не скинула! – крикнула папе мама.
Он два раза проехал по кругу мимо нас в полуподвешенном состоянии, потом, держась одной рукой за гриву, попытался залезть. Тут уж и мы с сестрой стали смеяться – у него это получилось, и папка с гордым видом ехал на лошади задом наперёд, держась вместо гривы за хвост кобылы!
– Молодец, папка! У каждого должна быть белая лошадь, обстоятельствам наперекор! – усмехнувшись, крикнула я триумфатору







                "ФОТОГРАФ".


Лестница спускалась к тёмной глади воды. Покой Невы сторожили каменные львы, которые, ожив,  молча жгли друг друга взглядами. Сиреневый отблеск от фонаря, скользящий по реке, высвечивал лишь силуэт того, кто посмел вторгнуться в мир древних. Что сулил этот странный мир? Мужчина, сидящий на ступеньках, закашлялся и стал растирать свои плечи, чтобы хоть капельку согреться… Это помогло, но руки всё равно мёрзли. Тогда он принялся отогревать пальцы своим дыханием. На другой стороне Невы чётко вырисовывался неповторимый контур города, от его сонных домов, подсвеченных в золотых и розовых тонах, на воду падали разноцветные блики… На набережной было безлюдно, словно все вымерли. Мужчина, почувствовавший потребность в общении, обратился ко львам:
– Ну, что? Будем дружить?
Львы не удостоили пришельца никаким ответом.
– Как хотите. Я сам запишу вас в свои друзья. Я такой, упрямый, ничего с этим не поделаешь. Да вы что думаете, я вас не понимаю? Понимаю – я сам не стал бы знакомиться неизвестно с кем. Позвольте представиться – я художник этого мира. Вчера, например, я на блине Афродиту нарисовал кетчупом. Ну, по-своему, конечно. Так у блина особый вкус появился. Хотя, банально, в общем…. Вы меня всё равно не поймёте. Это являлось моим завтраком, обедом и ужином. Шикарный блин.
Фонарь погас, послышались шаги, уходящие ото львов всё дальше, в душу непроглядной ночи.
      Город спал. По улицам проносились одинокие машины. Приближался рассвет… Постепенно бесконечные серые крыши светлели и превращались в серебряные – на горизонте вставало солнце. Светило выкатывалось  лениво, и нехотя…. Словно чувствуя холод молодой зимы, виноватое в том, что не в силах согреть застывшие души людей. Его весёлый посланник лучик проник под самую крышу, на чердак… Странно было бы встретиться здесь с Художником. Меж тем, этот небольшой, тёплый, вполне уютно оборудованный уголок являлся его домом. Вокруг висели фотоработы. Рядом стояло оборудование для печати. На столе – многочисленные бумаги, ручки, резинки, карандаши, вырезки из газет. Рядом – два стула. В двустворчатом шкафу на полках, под стеклом, деревянные поделки, замысловато разрисованные. У окна – небольшая плита. Слева у стены кровать, на которой Художник спал, накрывшись старым одеялом. Он был чем-то похож на Иисуса, оставшегося жить и состарившегося. Небритый, с бородкой, лет пятидесяти пяти. Даже во сне одухотворённое выражение лица. Вот, глаза открылись – человек проснулся. Глаза небесно-голубые. Светлые, наполненные скорее воздухом, а не цветом. Художник сел, скрестив пальцы, словно в молитве. На нем был одет тёплый оранжевый свитер, широкие коричневые штаны. Художник вынул из-под свитера крест, поцеловал его и спрятал обратно.
– Ну, с Богом! – произнёс он, вставая с кровати, подошёл к окну и убрал фанеру с окна. Чердак залил яркий  свет. Художник зажмурился, улыбнулся, пошёл умываться и ополаскивать руки. Он поливал их из ковшика над ведром осторожно и бережно. Затем вскипятил чайник,  включил плитку, сделал на сковородке яичницу и сел завтракать. Ел с истинным удовольствием, смаковал. Чай с бутербродом – хлеб с яйцом, это ли не объедение! Перекусив, мужчина помыл солёные огурчики, порезал заботливо, положил на отдельную тарелку, вместе с ломтями хлеба…
После вытер руки и занялся проявкой фотографий. Художник доставал мокрые листы бумаги и с интересом наблюдал, как на них возникает изображение. Далее осторожно клал сушиться.
В это время раздался стук. Кто-то крикнул:
– Открывай, маэстро!
Художник подошёл к двери, постоял ещё немного.
– Открывай, Святослав!
Художник улыбнулся, и его лицо осветилось этой улыбкой. Он открыл дверь, и вошла женщина.
   Ей было лет тридцать, но выглядела она куда моложе. Красавица, похожая на итальянку времён возрождения… Стройная, с кожей нежной, как у юной девушки и весёлыми, лучистыми глазами зелёного цвета. Особенное внимание привлекали волосы молодой женщины. Длинные, рыже-золотистые, они обрамляли её фигуру лучшей рамкой, придуманной когда-либо Господом. Художник закрыл дверь. Женщина прошла, взяла стул и села рядом с окном. В её руках была чёрная сумочка. Она вытащила оттуда бутылку коньяка.
– Марианна! – мягко и укоризненно проговорил Художник.
– Знаю, знаю. Но я прошу, нет – умоляю вас выпить со мной. За ту бессмертную работу, за те фотографии, которые вы сделали для меня  к фотовыставке. Кстати, фотовыставка пройдёт  ещё и в Риме.
– Я не поеду. Я ещё не подружился со львами….
–  Понимаю. У меня есть конфеты на закуску. Подсластим себе жизнь? – Марианна вытащила из сумочки конфеты и положила на стол.
– В её горькой нотке есть своя прелесть, – возразил ей Художник. – Вы, как хотите, а мне достаньте из тайничка водку. Помните, где?
Женщина кивнула, подняла две деревянные доски в углу и извлекла на свет божий бутылку.
– Доски обратно положите, – прокомментировал Художник. – Не выделяются, да?
– Вы хитрец, – сказала Марианна, – но чудаковатый… Зачем вам тайник? Миллионы прятать нарисованные?
– Мне они не к чему, – усмехнулся маэстро в ответ, – да вы садитесь… Садитесь поближе и наливайте, раз душа просит.
– Я за компанию  выпью горькую, коньяк оставлю, может, пригодится вам, – тихо произнесла женщина, – да?
Художник промолчал… Он, любуясь, наблюдал за тем, как Марианна разливала водку по рюмкам – её медные волосы свесились на руку,  и солнце играло в них, блестя перламутровыми огоньками. Вдруг, Святослав вспомнил о чём–то,  встал со стула, подошёл к шкафу и достал папку с фотографиями. Положив папку перед женщиной, сел обратно и, взяв рюмку, сказал:
– Посмотрите, Марианна. Не знаю, почему вы считаете мои фотографии бессмертными, на мой взгляд, всё в этом мире проходит. И тлеет. Для меня фотография –  дыхание истины, реальность момента, картина, даже если  это образ какой-то мечты… Каждый человек живёт выдуманной, запечатленной кем-то историей, реальной для короткого мига времени. А, в сущности, всё это иллюзия.
Художник чокнулся с Марианной, и они выпили. Марианна закашлялась от непривычной крепости напитка.
– Всё иллюзия, – негромко продолжил мужчина, – даже мы с вами. Возьмите огромные пласты судеб, вы потеряетесь в этих необъятных отрезках времени. То, что реально сейчас, в общем контексте не будет даже запятой в бесчисленных предложениях папируса истории.
Марианна достала фотографии и рассматривала их, затаив дыхание. Затем подняла на Художника заблестевшие от восхищения  глаза, вздохнула и замерла, молча, ошеломлённо смотря на Художника.
– Вам понравилось, – мягко констатировал он.
– Налейте мне, Святослав. Я выпью за вас, мой Маэстро!
– Чтож, а я за вас! – Художник налил ей и себе, поставил на стол тарелку с огурцами и хлебом на закуску.
 Марианна выпила вторую рюмку, закусила огурчиком и воскликнула:
– Это стоит гораздо дороже той суммы, которую предлагают заказчики! Я готова приобрести их за тройную цену для моей тётки. У неё страсть к таким вложениям… Для меня же это шедевры, которым  нет равных!
Художник ответил ей лёгкой полуулыбкой:
– Да полно вам, неужели вы думаете, что меня заботят деньги? Я придумаю для заказчиков что-нибудь другое… А эти работы возьмите, как мой подарок вам…
Марианна накрыла его ладонь своими длинными пальцами. Мужчина молча   смотрел на неё так, словно заглядывал в душу… Во все глаза… Впитывая сердцем… Она прошептала:
– Я хотела бы чувствовать и видеть мир также, как вы!
Он мягко улыбнулся ей в ответ:
– Вы обладаете этим даром, я знаю.
Марианна  встала и подошла к окну:
 – Вы позволите мне навещать вас иногда?  Я уезжаю на полгода в Вену, там живёт моя богатенькая тётя. А потом, летом, я вернусь к вам…
– Что вы собираетесь делать в Вене? – спросил Художник.
– Брать уроки рисования, организовывать выставку ваших фоторабот, поиском новых заказов… Я же говорила два месяца назад, когда мы только познакомились, что нашла себе смысл жизни. Теперь я не начинающая меценатка, а ваш администратор…
– Значит, вы оставляете Петербург? Вот как… Приезжайте обратно. Приезжайте обязательно… Скорее… Вы вернётесь?
– Я, наверно, приеду летом, – Марианна отвела глаза и окинула ими всё вокруг, пытаясь запомнить обстановку. – Вы останетесь здесь?
– Это зависит не от меня, – глухо ответил ей Художник и выпил залпом водку. – Мне вспомнился один случай. Я с фотоаппаратом  забрался, летом как раз, на чердак и решил поснимать с крыши голубей…. Так красиво – иногда целая стая белая прилетает и воркует. Такие, знаете, с мохнатыми лапками. Сижу, загораю, осматриваюсь. А тут выходит женщина, раздевается….
– Вы её сфотографировали? – чуть ли не с обидой спрашивает Марианна.
– Нет, что вы, я же искусству духа служу. Я извинился, пошёл к выходу, а она просила заснять её на фоне города крыш. Я ушёл не оглядываясь.
– Разве в женщине нет искусства? Души? – спросила Марианна с милой улыбкою.
– Есть в некоторых. В той женщине было искусства тела, но не духа. Впрочем….
Художник вопросительно посмотрел на Марианну:
– Вы – моя желанная гостья. Отдаю вам свои любимые работы, в них живёт частичка моей души… Возвращайтесь, наверное. А теперь, извините….
– Вы куда-то уходите? –  огорчённо поинтересовалась Марианна, поднимаясь и пряча в сумку папку с фотографиями Художника.
– ДА, – он ласково улыбнулся и, посмотрев на женщину своими голубыми, чистыми глазами, добавил тише. – Я был рад видеть вас… Милая…
Марианна некоторое время настороженно и внимательно смотрела на него, пытаясь улыбнуться, потом кивнула головой и скрылась за дверью.
– УШЛА, – выдохнул Художник и сел на кровать….
Он допил водку из горлышка и яростно бросил бутылку. Стекло разбилось о стену тысячами осколков.
УШЛА.
     Вечером этого же дня Художник бродил рядом с "Макдоналдсом", у которого  стояла огромная очередь. Падал первый неуверенный снег. Падал и тут же таял. Его никто не ждал, не звал. Его время ещё не пришло. Художник вызвался подмести территорию рядом с "Макдоналдсом", ему милостиво разрешили. Художник сосредоточенно махал метлой  и угрюмо бормотал что-то под свой нос: " ушла, ушла, ушла". Боль в сердце переворачивала мир Маэстро, делая всё абсолютно бессмысленным. Закончив свою работу, Художник получил  бесплатный ужин. Есть, как ни странно, не хотелось. Положив еду в мешок, мужчина  пошёл домой на чердак. Там он выпил бутылку коньяка, ставленого Марианной и его охватила полная апатия ко всему…
Через два месяца робкая Петербургская зима полноправно вступила в свои права.
      Глухая ночь…. Падает крупными хлопьями снег….
И  ни одна живая душа не видит, как кто-то кормит печальных львов. Кормит картошкой фри. Кто же ещё, как не чудный Художник.
– Вы меня помните, – уверенно говорит он львам. – Я говорил, что буду….
Речь его прерывается раздирающим кашлем….
"Помним", – думают львы. – "Знаем"…
Им сегодня особенно обидно, что они не могут говорить. Львы хотят поблагодарить Художника за дружбу и попрощаться… Они горестно смотрят ему вслед и, когда остаются одни, из глаз их катятся волшебные слёзы.
Дворник сметает утром в Неву чей-то платок, испачканный кровью….
Через месяц Художника не стало.
Апрель. Марианна в Вене, на фотовыставке. Работы Художника потрясают, волнуют души тысячи самых разных людей. Ошеломительный успех.
Май, Июнь. Выставка в Риме.
Успех. Газеты, интервью, передачи, посвящённые Художнику. Цены на его работы переваливают все мыслимые рамки.
Июль, Август. Выставка в Америке.
Люди хотят видеть Художника, они требуют ЕГО. МАЭСТРО.
Марианна, счастливая едет за ним в Россию. В Петербург. Его талант наконец-то оценили По-достоинству. Она сделала его знаменитым и богатым, очень богатым! Сердце женщины ликует от радости! Душа в волнении от предстоящей встречи… Как ей не хватает его глаз, наполненных нежным вниманием… Как долго они не виделись… В крови Марианны бушует нетерпеливое ожидание, подступает к горлу, душит… Она летит в самолёте, пьёт водку прямо из бутылки и думает: " Скорее, Скорей же, Летающее корыто"!
В Петербурге её встречает Сентябрь. Стоит тёплая, золотая осень. Марианна покупает белые лилии и, с чемоданом, полным долларами, садится в такси… Она суёт водителю толстую пачку зелёных купюр, называет адрес и добавляет  резко:
– Гони так, словно за тобой черти! Дам ещё столько же!
Такси несётся с сумасшедшей скоростью.
– Медленно, медленно! – орёт Марианна. – Скорее, не тормози!
Приехав, Марианна бежит, бежит, бежит по вертикали ступенек… Какая бесконечная лестница! На четвёртом этаже женщина, чувствуя резкую  боль в сердце, останавливается… Стоит и дышит, как выброшенная из воды рыба, а потом медленно, тяжело дыша, продолжает свой путь…
Чердак абсолютно пустой. Только бельё висит чьё-то. В окошко льётся тихий свет. Ни одного доказательства, что художник вообще здесь когда-то жил. Воркуют голуби. Город не выдаёт ей ТАЙНУ Художника. Женщина поднимается на крышу и долго смотрит сверху на город. И видит бесконечное море крыш, где теряются все следы… Он же говорил ей об этом… Тоска, дикая тоска, глубокая, как океан разливается по венам… Марианна видит, как воркуют два белых голубка… Женщина, неожиданно постарев на тысячелетия, разворачивается и деревянными шагами идёт обратно, приминая ногами мягкие перья птиц… Туда, на чердак, в его дом.  В её мозгу горит картинка – Он, сидящий напротив, всего лишь на расстоянии руки. А теперь он уехал, предал их…Этого не может быть… Марианна опять стоит посреди белья, висящего на верёвках… Тут, выворачивая наизнанку, боль её выплёскивается мучительными рыданиями… Женщина катается по полу, рвёт на себе одежду, кричит, как раненый зверь… Впивается ногтями в нежную кожу щёк, царапает… Она ненавидит себя. Ненавидит весь мир! Марианна, беснуясь, в припадке ярости, крушит и ломает всё вокруг, скидывает бельё с верёвками,  рвёт белые лилии, которые купила ему… Рычит и бьётся об стены… Ни секунды больше ей не хочется жить и дышать! Она выкидывает из чемодана доллары, топчет их ногами. В одном месте, под ударами её ноги, сдвигается доска… Марианна ошеломлена, на неё снисходит озарение, заставившее сердце замереть на миг, а потом заколотиться вдвойне… Его тайник! Женщина встаёт перед ним, святилищем, подарившим ей надежду, на колени… Она боится дышать… Осторожно, будто это самые драгоценные вещи на земле, поднимает доски и убирает их в сторону. Запускает руку внутрь. Ищет… Её рука наткнулась на что-то… Марианна, в волнении, вытаскивает папку… Марианну колотит нервной дрожью, губы трясутся. Женщина открывает папку. Там – только один снимок… По щеке Марианны струятся тихие слёзы, которых она уже не замечает… На снимке они изображены вместе в тот самый день, когда познакомились на выставке… Снял какой-то любитель, не очень то и чётко, но… Марианна прижимает фотографию к губам – она самое дорогое, что есть в её жизни…
– Где же ты? Забыл меня? – нежно шепчет  женщина,  лаская дорогие черты его лица.
Она переворачивает фото… В её мозг острым ножом врезается фраза:
– Я был болен, живи, любимая и помни…