Времени не было. Потом было начало, в котором время смогло начинаться, и это было бы странно, если бы было с чем сравнивать. С первых, свежих и неуверенных, шагов сознание пошло по пути наименьшего. Если бы можно было сравнить. По пути сравнений, да, это, наверное, так. Вторых шагов с первыми, третьих с четвертыми, пятых с десятыми. Было начало, и был берег: правый берег, и левый берег, и остальной. Вот уже холодало, и наступала пора слов, пока настоящих, потому что имен. Имен настоящего, настоящих, потому что не собственных. Собственно, выпал снег. Воздух был густ и туманен. До горизонта протянулась выбеленная равнина, и небо тоже было туманно и бело. Слова взрослели и учились ходить. Их было немного, два-три, может быть, четыре, никак не десять. У них были крылья. Да, они были рождены для полета, эти разные имена с крыльями множества разных оттенков белого. Взлететь для них значило перестать быть именами. Расстаться с землей, да. И слова сделали это, они полетели, и у сознания появилось зеркало. Что-то стало сложнее. У этого чего-то появилось первое собственное из имен - Жизнь. Ладно, решило сознание, пусть так. Не сказать, конечно, что хорошо, но уже что-то, как-то. Зачем-то? Да, и зачем. И почему. Почему, например, вовчик? Кто? Ты. Кто, я? Да, я. Вовчик. Перед ним расстилалось бескрайнее, величественное, белое. Это была какая-то пустошь, знакомая и неузнаваемая. Поверхность была нестабильной, двигалась и дышала. Об этом стоило поразмыслить, говорил себе Вовчик, дыша. И, едва эхо сказанного отделялось от имевшегося в виду в уме, иначе говоря, умоувиденного, и достигало колеблющегося белого, что-то ускорялось. Или ускорилось, или замедлилось, но все равно времени думать об этом не было как в начале, так и потом. Начала исчезать перспектива. Глубина стремительно сокращалась. Что-то рушилось. Почти ослепив его, вспыхнула боль. И когда глаза, чтобы пробиться сквозь толщу слез, вдруг вспомнили, как моргать, прекрасная белая пустыня свернулась (разворачиваясь, как смятая бумага) в картину тусклого, печального и мутного, в желтых и серых потеках, потолка. Вовчик осознал, что лежит на спине. Плакать хотелось от боли, плакать хотелось и просто так. От утраты прекрасного начала, в котором могло начинаться все, но началось только что-то одно, и это одно было достаточно случайным, и оно было - Вовчик. И это не было хорошо. Его душила жалость к себе.
- Оклемался, болезный, - раздалось поблизости. - Ноотропное внутримышечно. И в корпус.
- Как обычно?
- Да. Под наблюдение.