ВОЙТОВ
Мы познакомились с ним в Кандагаре. Я долго сидел на пересылке в Ташкенте. Кабул не принимал. Мне предложили лететь в Кандагар, а мне как раз надо было туда, чтобы передать посылку моему другу. Потом я планировал попутным бортом добраться до Кабула. И вот я уже полусуток болтался на аэродроме в надежде улететь в Кабул. Он тоже метался по начальникам, и мы с ним случайно столкнулись в коридоре
— Вы тоже в Кабул? – спросил он.
— Да, — ответил я. Передо мной стоял лет пятидесяти, сутулый, весь седой, худощавый, высокого роста человек. При разговоре со мной он как-то смешно жестикулировал руками. По его выправке не мудрено было узнать сугубо гражданского человека. Кто он этот гражданский, и что его заставило приехать в страну, где идёт война? – подумал я.
— Давайте вместе пробивать, товарищ подполковник, — сказал он. — Кабул принимает, борт с товаром для военторга вот, вот улетит. Мы пошли на взлётную полосу, где стоял готовый к вылету самолет. Внизу подставив лестницу, возле шасси возился техник.
— Этот летит в Кабул? – спросил я у техника.
— Да, — ответил техник, не вынимая головы из люка.
— А нам можно на нём в Кабул улететь, — вмешался Войтов.
— Это не ко мне ребята, у командира спрашивайте, техник махнул рукой в сторону. Я посмотрел в ту сторону, куда показал техник. Там рядом с полосой на расстеленном брезенте сидел экипаж и играл в карты. Мы подошли к ним и стали проситься взять нас до Кабула.
— Ну, куда я тебя подполковник возьму, — говорил командир, — самолёт доверху набит шмотками. Спрашивай у хозяйки, если посадит вас на ящики, подвезу. И не бесплатно, — пошутил рядом сидящий,— только мы берём жидкой валютой.
— Само собой, разумеется, — заявил мой новый знакомый. А где хозяйку найти?
— Ничего не надо, — засмеялся командир, — это штурман так шутит, а экспедитор в то здание пошла, да поторапливайтесь, минут через двадцать улетим. Куда ты десятку положил, решил смухлевать, пока я отвлекаюсь? Ух, народ так и норовит командира надуть. Нос подставляй,— он взял карту и стал щёлкать по носу штурмана.
Мы пошли искать хозяйку груза и по дороге стали знакомиться. Мой новый знакомый, Борис Алексеевич Войтов, работал в посольстве в пресс- службе. И не он приехал на войну, а война приехала к нему. В Афганистане он с шестьдесят седьмого года. В Москве у него жила семья, но Кабул для него стал вторым домом. Когда началась война, он отправил жену в Москву и теперь жил один в особняке, где и размещалась вся пресс-служба.
— Вы будете разговаривать с дамой, — заметил он — вы человек молодой видный, по линии дамских сердец у военных лучше получается.
Мы быстро нашли хозяйку. Угрюмый вид Войтова вначале смутил её. По её виду было видно, что она была готова сделать нам от ворот поворот. Но когда я стал шутить и ей улыбаться, она тут же расцвела в улыбке. Она была не высокого роста блондинка лет тридцати пяти. На её пухленьких щеках при улыбке появлялись ямочки. Узнав, что я командир части, и что моя часть расположена в полукилометре от их базы, она тут же согласилась, и дополнила: «соседей надо выручать».
Мы летели с Войтовым, сидя на большом ящике с обувью. Экспедитор тоже сидела на небольшом ящике, и только здесь мы познакомились с ней. Её звали Валентина.
— Зачем вы, столько обуви везёте? — спросил Войтов.
— Причём женской, — смеясь, дополнила Валентина, — начальство дуреет, суют эту черную чуму. В Союзе она залежалась, они её сюда прут.
— Наверное, в надежде, что афганки возьмут? — спросил Войтов.
— Афганцы к нам в магазины не ходят, — сказала Валентина, — у нас закрытые городки.
— В надежде, что спишут, — пошутил я, — на войну всё можно списать, в том числе и женскую обувь.
Появился командир. Он посмотрел на нас и улыбнулся.
— Ну, как устроились? — молвил он, — наверное, так ещё никогда не летели.
— За мою столь продолжительную дипломатическую работу первый раз,— ответил Войтов. Должок за нами. Войтов потянулся к своему чемодану и достал оттуда бутылку водки.
— Да бросьте вы ребята, — отозвался командир, — это штурман пошутил, он по жизни шутник. Был случай такой, один мотор заглох, думал всё, грохнемся, а он сидит и шутит.
— А по пятьдесят граммов коньячку? — настаивал Войтов, — ребята с Франции привезли две бутылочки.
— По пятьдесят граммов, пожалуй, можно, — сказал командир. Как Валечка, разрешаете? — командир посмотрел на Валю и засмеялся.
— По пятьдесят можно, — согласилась Валя.
— А больше и не будем, — Войтов, достал бутылку, — коньяк хороший мы уже с ребятами одну бутылку опробовали. Нам бы посуду, какую найти.
— Одну минуту, — командир пошёл в кабину и принёс три стакана.
— Не комплект, — Войтов покачал головой, — нас четверо. Валя тоже будет? Он посмотрел на Валю. Она в ответ кивнула.
— Больше нет, — командир развел руками.
— У меня есть, — я открыл чемодан и достал оттуда туристический набор со складным стаканчиком.
— Жаль, закуски нет, — посетовал Войтов, — с утра во рту ни росинки. Я достал из чемодана два варенных яйца и четверть буханки чернушки. Валя открыла сумку и положила на наш импровизированный стол палку колбасы и баночку чёрной икры. Я взял нож из туристического набора и стал резать сервелат.
— Вот вам и закуска, — сказал я.
— Оперативно, — улыбнулся Войтов, — истинная скатерть самобранка, на нашем столе самым дефицитом, пожалуй, хлеб. Мы выпили коньяк. Войтов не обманул, он, действительно, оказался хороший.
— Первый раз пью такой классный коньяк! — воскликнул командир.
— Попробуйте еще, — Войтов поднял бутылку и потянулся к стакану командира.
— Нельзя, надо идти, скоро садится, будем.
— Мы вам оставим, — сказал Войтов, после полёта пусть ребята попробуют настоящего французского коньяку.
Мы втроём повторили ещё раз, не успели толком закусить, как самолёт начал снижаться. Он так резко пошёл вниз, что Валентина непроизвольно закрыла ладонью рот.
— Сейчас весь дорогой коньяк окажется на полу, — пошутила она.
Через пару минут самолёт уже прыгал по бетонной полосе. К нам снова вышел командир.
— С благополучным прибытием. — Как он вас?
— Лихо, — заметил Войтов, — ещё бы немного и Валюша выплеснула бы из себя весь французский коньяк.
— Это второй пилот, он у нас резвый парень, раньше на истребителе летал, за шалости на транспорт перевели.
— Вот ребятам оставили, — говорил Войтов, закрывая не допитую бутылку.
Мы стояли с Войтовым на полосе, размышляя куда идти. От резкого снижения ещё кружилась голова. По полосе мчались три грузовика, а за ними «УАЗ».
— Постоим немного, — предложил я, — машины за грузом пришли, может нас на «Уазе» подбросят. Грузовики подъехали к самолёту, а легковушка направилась прямиком к нам. Издали я взглянул на номер. К моему удивлению это был мой служебный автомобиль. Он подкатил к нам, из него, улыбаясь, вышел замполит майор Ганин.
— Ты то, как здесь оказался? — спросил я.
— Вас приехал встречать.
— А откуда узнал, что я этим рейсом лечу?
— Догадался, — Ганин засмеялся, — сорока на хвосте принесла. Вы садитесь в машину, я на минутку. Мы сели в машину, а Ганин пошёл к самолёту. Вскоре он возвратился.
— Хотел даму подвезти, — молвил он, — отказалась, говорит товар надо выгружать.
Мы мчались по улицам Кабула. Выпитый коньяк и хорошая закуска взбодрили Войтова. Он без устали рассказывал истории из довоенной жизни Кабула.
— Командир, мы вам баньку истопили, — заявил Ганин, — так что с дороги и в жар.
— Давайте поедем ко мне, Борис Алексеевич, — созрела у меня идея, — в баньке попаримся, пообедаем, а потом я вас отвезу домой. Войтов тут же согласился.
Мы парились с ним в бане, и пили квас, который делал Ганин. Квас у Ганина получался отменный, и его все считали не превзойденным мастером этого дела. Завстоловой уже вертелся возле моей землянки. Кстати землянка моя, была не совсем землянка. Задняя и две боковые стенки были вкопаны в склон горы, а передняя с двумя окнами и дверью смотрела на небольшую расчищенную площадку, накрытую маскировочной сеткой. Тут же на площадке была скамейка и рядом маленькая клумба с цветами, которые я каждое утро поливал сам. Мы с Войтовым вышли на улицу, и присели на скамью, что стояла возле бани. От простыней, которыми мы, были обвёрнутыми, шёл пар. Жгучее солнце вмиг сушило из них влагу. После ночного ливня земля издавала духоту. У дна оврага, на верху которого приютилась баня и моя землянка, от бурного вчерашнего потока ещё лежала трава. Там на самом его дне журчал ручеёк, что стекал с горы. На самой вершине горы еще белела маленькая шапочка снега. Она исчезнет в конце июля, тогда же и пересохнет ручей, а за ним пожухнет вся эта трава, что своей зеленью создавала небольшой уют. Увидев, что завстоловой извертелся у двери, я махнул ему рукой и подозвал к себе.
—Что готовил на обед?
— Борщ на свиных рёбрышках и жаркое по-домашнему, салат. Когда накрывать?
Борщ – это хорошо, люблю, — заметил Войтов. По тому, как он с удовольствием проглотил слюну, было видно, что он проголодался. Тот перекус в самолёте ещё больше раздразнил его аппетит.
Какое принимаем решения? — спросил я у Войтова, — паримся или приступим к трапезе?
— И баня хороша, и обед, думаю, тоже, — не знаю чему отдать предпочтение. После короткого совещания мы решили, еще полчаса понежится на полках.
После бани, я угостил Войтова нашей белорусской зубровкой. К моему удивлению он пил её первый раз.
— Вы всё по заграницам, — шутил я, — привыкли к заморским винам, а свою и не опробовали, стыдно должно быть дипломатическому работнику. Свой продукт дипработник обязан рекламировать за кордоном. Я с загляденьем смотрел на руки Войтова, они были какие-то немужские. Ладонь узкая, длинные красивые, ухоженные пальцы. Он с такой ловкостью работал столовыми приборами, что создавалось впечатление, он не кушает, а играет на каком то музыкальном инструменте. К концу обеда ко мне зашли Ганин и начальник штаба Смагин. Они быстро отобедали, и Смагин как-то привстал, собираясь уходить.
— А может в картишки, — предложил Ганин. Я посмотрел на Войтова, глаза в него заблестели, по всему было видно, что он любитель игры.
— А в преферанс играете? — спросил он,— я давно не играл в преферанс.
— Плох тот офицер, который не умеет играть, — молвил Смагин, — давай, Миша, доставай. Ганин тут же достал из кармана колоду замусоленных карт.
— Прошу извинения новеньких-с нет,— заметил он, обращаясь к Войтову.
—Борис Алексеевич, вы простите нас, но мы играем на деньги, — дополнил я.
—Только на деньги, — отозвался Войтов, — что ж это за игра, когда нет азарта.
— Гостя мы сегодня пощадим, — улыбнулся Ганин. — Ставку сделаем по копейке.
— Зачем же, ¬¬— возразил Войтов, — делайте, как у вас принято.
— Нет, нет, Борис Алексеевич, — возразил я, — вы давно не играли, да и я только с отпуска, с деньгами не густо.
Мы стали играть. Напрасно мы переживали за гостя. Войтов прекрасно владел игрой, и к концу игры мы оказались в проигрыше. Играли до ужина. Поужинав Войтов, засобирался домой. Я вызвал машину.
Куда вы, — вмешался Смагин, — на улице хоть глаз коли. По ночному Кабулу ездить опасно. Вчера наш патруль обстреляли на окраине Кабула. С километр отсюда. Тент в «ГАЗ 66», начиная со средины и до самого зада весь в дырках. По счастливой случайности никого не задели. Люди впереди у кабины сидели
—Да бросьте вы, — возразил Войтов, — я в Кабуле езжу и днём и ночью. Ничего страшного нет.
Я пытался Войтова отговорить, предлагал переночевать, а завтра с раннего утра отвезти его домой, но он был непоколебим. Бывают такие люди, что трудно поддаются уговорам. Таких у нас называют упёртый и добавляют, обзывая известным животным. Мы выехали из КПП, Мой гость притих сидя, на заднем сидении, и как мне казалось, впадал в дремоту. Уже было проехали мотострелковый полк, что размещался рядом, и выехали на пустырь. Ещё метров двести ехали по пустырю, до перекрёстка дороги, что вела к тыловым складам, как вдруг впереди нас, метрах в двадцати ударили пули в огромный камень, что лежал на обочине. Боекомплект стрелка, видно был вперемешку с трассирующими пулями. Они ударялись в камень, и свечёй летели, вверх выписывая в небе причудливые кривые линии. Володя резко затормозил, и выключил свет. От резкого торможения заглох двигатель. Я вмиг оказался в кювете. Дремлющий Войтов тоже был рядом. Через минуту, посапывая к нам, полз Володя.
— Что будем делать, товарищ подполковник? — спросил Володя, — ехать надо, а то придут и яйца отрежут.
—А где твой автомат? — отозвался я.
— В машине остался.
—Пойди, забери, а то безоружным точно отрежут.
Я сел на край кювета и похлопал Войтова по спине.
— Хватит спать, Борис Алексеевич, поднимайтесь, будем принимать решения. Значит, так, вперёд нам ехать нельзя. Автомат, он, наверняка, поставил на рогатины и прицелил днём. А как машина проезжает он, только нажимает курок, и мы сами под пули едем. Видать не рассчитал и рано нажал. Как только поедем вперёд, он нас снова обстреляет. Ты, Володя, выдвинись метров на тридцать вперёд, пошуми, дай в его сторону пару очередей, и назад по кювету возвращайся. Пусть знает, что мы живы и вооружены. Будем возвращаться назад. До перекрёстка поедешь задом, там развернешься и без света метров сто вперёд. А потом по газам. Володя, пригнувшись, пошёл по кювету вперед. Он что-то долго там возился, наконец, впереди нас прозвучали две короткие очереди, выпущенные из автомата Володи, и тут же ему стали отвечать. Вскоре появился и он. Душман не успокаивался и продолжал бить по тому месту, откуда стрелял Володя.
—Настырный, никак не успокоится, — заметил я.
—А я ему приманку оставил, — сказал Володя, — сигаретку зажег, сверху на камень положил, а другим придавил. Он огонёк видит вот и лупит. Мы мчались назад, а выстрелы еще были слышны, затем два оглушительных взрыва, похожие на разрывы снарядов. Я не обратил внимания, мало ли какие взрывы бывают в ночном Кабуле.
Мы зашли в землянку, Войтов выглядел бледным, но держался молодцом, улыбался и даже шутил.
—С боевым крещением вас, Борис Алексеевич, — пошутил я.
— Не надо, я уже был в переплёте, — ответил Войтов, — причём среди бела дня. Месяц назад, ехали в президентский дворец. Впереди «Волга» с афганскими чиновниками, а я на «жигулёнке» к ним пристроился сзади. Обстреляли нас с двух машин. «Волгу» всю изрешетили, три трупа, а мы с водителем выскочили, за толстым деревом спрятались. Сидел за деревом, а вокруг меня только кора отлетает. И вся жизнь перед глазами от самого детства, как в замедленном кино пролетела. Потом в миг всё стихло. Машины умчались, потому, что появилась полиция и стала стрелять в их сторону.
Зашел Смагин, он посмотрел, немного с ухмылочкой на Войтова.
— Ну что, в ночном Кабуле всё спокойно, — съязвил он. Где они вас прихватили? Наверное, там же где и патруля?
— Там на въезде в город, — ответил я.
— Вы позвоните командиру мотострелкового полка, там же всего метров триста. Пусть ответит огнём.
Я взял телефон и стал звонить соседу. Долго соединяли командира, наконец, ответил, по голосу я узнал Лёшу.
—Привет отпускнику, глядишь, с Белоруссии зубровки привез и всю без друга выпил.
— Нет, ещё осталась, приходи в субботу в баньке попаришься и угощу. Я чего звоню, вот только сейчас меня обстреляли, метров триста от тебя на въезде в город. Ты бы разобрался с этим засранцем, там от тебя рукой подать.
—Уже.
—Что, уже?
— Уже разобрался, мы за ним неделю следим. Он паскудник прапора моего ранил. Всё никак засечь артиллеристы не могли. А сегодня, что-то долго он разошёлся. Засекли, и два снарядика ему подарили. Завтра утром пошлю разведчиков проверить результат.
— Это мой водитель помог. Он сигаретку пристроил на камне, а тот всё пытался в курильщика попасть.
Спать ложится было ещё рано, и мы сели пить чай.
— Как меняются люди, — заметил Войтов. — Лет десять тому назад, о войне тогда ещё никто и предсказать не мог. Афганцы нас очень уважали и считали своими. Однажды в Афганистан приехали японцы. Они здесь пытались дорогу строить. Ну, и меня как знающего японский язык попросили их сопровождать.
— А вы что, Борис Алексеевич и японский язык знаете?
— Знаю, японский и китайский. Восточные языки мой профиль. Надо бы европейские языки было учить, сейчас бы не сидел в этой дыре, а по Лондону или по Нью-Йорку разгуливал.
— Кто знает, Борис Алексеевич, может дальше Союза ни шагу, туда ведь конкурентов много.
— Так вот про японцев,— продолжил Войтов, — застала нас ночь в пути. Приехали мы в один кишлак. Расспросил я у местных, где самый зажиточный хозяин, и повёл к нему японцев. Согласился он нас пустить на ночлег и накормить. Накрывает на стол, приборы кладет мне, а японцам не положил. Положи и гостям,— говорю ему. А он отвечает,— они чужие, мне посуду испоганят.
— Так может, он вас принял за афганца, — заметил я.
— Нет, он знал что я «шурави», он так и сказал, «шурави» свои, а это чужие. В их понятии русский, это таджик, узбек, тот, что рядом живет, через границу. После революции туда много сбежало народу из России. По этому у них и сложилось такое представления, что русский это такой же, как они мусульманин, говорящий на таком же языке. А сейчас видите, как получается. Русский стал для них врагом.
— И будет так, пока мы будем пытаться хозяйничать в чужой стране как слон в посудной лавке.
— Пожалуй, вы правы, — подтвердил Войтов и посмотрел на пластмассовую тарелку, на которой лежал нарезанный белый хлеб. Мне показалось, что он улыбнулся.
— Что-то не так? — спросил я его.
— Ради Бога извините. Это не касается вашего гостеприимства, — он захохотал. Глядя на эту тарелку, я вспомнил события десятилетней давности. Как-то раз мне пришлось сопровождать королевскую чету. Наши построили в Кабуле завод по производству вот такой посуды. На открытия завода пригласили короля. Переводчика не оказалось, и посол попросил меня быть переводчиком. Вначале были речи, всё было пристойно, я переводил. Наш посол говорил, потом король закатил речь минут на тридцать. Кончились речи и с конвейера полетели вот такие тарелки. И тут свита не удержалась, стала хватать эти тарелки и рассовывать по сумкам. Первая начала королева и её сестра.
— У них, что с посудой напряжёнка? — спросил я.
— Как вы не поймёте, какое государство, таков и король. Просто нищета, эти тарелки, летящие из конвейера, для них кажутся золотом, вот и не выдержали нервы.
Войтов взял кусок белого хлеба и стал мазать маслом. Я глядел, как он с аппетитом ест бутерброд.
— Вкусный у вас хлеб, — отметил он.
— Вы не стесняйтесь, Борис Алексеевич, берите ещё, мы с вами друзья, — и я подал ему руку.
— Спасибо, — Войтов пожал мне руку. Откуда вам привозят этот хлеб?
— Вы знаете, я сам его люблю. У нас свой армейский хлебозавод, здесь не далеко, где нас обстреляли направо. Там тыловые части стоят. Я зам по тылу скажу,пусть завтра утром к вашему отъезду привезёт горячего хлеба буханки три, с собой возьмёте.
— Спасибо, вы очень гостеприимный человек. Вы знаете, я лепешки кушать не могу, воротит и всё. Это всё случилось, после того как я посетил хлебозавод. Это до войны ещё было, приехала как- то делегация из Союза, мелкие чиновники. Стали их водить по кабульским предприятиям. А их то тут, раз, два и обчёлся. Ну, и заехали на хлебозавод. Они там лепёшки пекут. Открылась перед нами такая картина, Длиннющий цех, посредине цеха стоит стол. За столом сидят человек сто афганок, и лепят эти лепёшки. Два мужика бегают по столу босиком, один тесто подносит, другой лепёшки уносит. Зачем же ты,— говорю одному,— по столу бегаешь?— там же лепешки лепят.
А он мне знаете, что сказал? Я мусульманин, у меня ноги чистые. Войтов достал свою трубку и стал прикуривать. Приятный аромат разлился по всей комнате. Я тоже вынул сигарету и прикурил.
— Пойдём на улицу покурим,— сказал Войтов. Мы сидели на скамье возле землянки. С гор потянуло прохладой и после дневной духоты стало приятно. С крошечной клумбы, что была рядом со скамейкой, благоухали ночные фиалки. Семена метиолы привёз с Союза Ганин. Он знал, что я люблю эти цветы. Мы закончили курить, и ещё долго сидели, наслаждаясь ночной прохладой и запахом цветов. Отсюда с горы просматривался весь ночной Кабул. Сегодня в нём было на удивление тихо. Лишь изредка прочерчивали ночное небо трассирующие пули, да взмывали в небо сигнальные ракеты.
Ганин, зная мою занятость, с утра вызвался отвезти Войтова домой. Мы сидели, завтракали, как в дверь зашёл зампотылу, держа в руках полиэтиленовый пакет с тремя буханками хлеба.
— Вот вам хлеба привёз,— сказал он Войтову, — только с печи горячий.
— Ребята, какие вы гостеприимные! — воскликнул Войтов, — я поражаюсь вашей доброте.
— Удивительное дело, — подумал я, — как мало надо человеку доброты, чтобы покорить его сердце. Приезжайте к нам, когда будете свободны, — сказал я.
— А что можно? — у Войтова заблестели глаза.
— По воскресеньям у нас баня для гостей, — подтвердил зампотылу.
Мы не виделись с Войковым недели три. Он не приезжал, а может, и был. Мы две недели болтались в горах в поисках одной банды. И вот в один и из выходных он появился. Его тонкие, худые, загорелые руки прижимали к груди огромную дыню, сверху на ней лежали две бутылки «Посольской». Он прижимал их подбородком, боясь уронить. Стоявший в это время возле моей землянки Ганин тут же подбежал и взял верхнюю часть груза на себя. Я поздоровался с Войтовым за руку.
— В багажнике, задняя часть барана,— сказал он.
— Зачем вы купили, Борис Алексеевич, у нас же есть мясо, правда, говядина.
— С говядины плохие шашлыки получаются, — отозвался он. Надо бы мясо с полчасика в марганцовке подержать.
— Зачем, в уксусе надо мочить,— молвил Ганин
— Прежде чем в уксусе вымачивать, надо на всякий случай марганцовкой обработать. Обычно я беру мясо в нашем магазине. А сегодня по пути заехал на рынок. Наблюдал такую картину. Стоит мясная лавка, возле неё пять барашек привязаны, сено жуют, и туша висит вся чёрная от мух. Спрашиваю, баранина свежая. Говорит, час как зарезал. Ты б её хоть чем-нибудь, накрыл, смотри она вся в мухах. Сейчас не будет,— говорит он,— и ножом по туше как ударит. Рой мух тут же взлетел. Отрезал он мне заднюю часть. Вы все же скажите повару, пусть её промоют марганцовкой.
После бани мы стали жарить шашлык. Зампотылу, майор Мустафин, был специалистом по шашлыкам, он всегда брал на себя эту работу. Мы сидели с Войтовым на скамейке. Он курил свою трубку и потягивал холодный квас. К нам подошёл Ганин.
— Командир, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну, чего застеснялся, говори, — я посмотрел в лицо Ганину.
—Тут женщины из военторга просятся помыться.
— Сколько их? — спросил я — у нас же среда женский день.
— Да не получилось у них, в отъезде были. Их две всего, они быстро, можно я на вашей машине привезу.
— Зачем водителя в выходной день беспокоить, — вмешался в наш разговор Войтов, — рулить умеешь, бери мою машину. Он вынул ключи из кармана и подал их Ганину.
Когда вернулся Ганин, мы были удивлены. К нам подошла наша старая знакомая, та, что взяла нас к себе на борт. Валентина, улыбаясь, подошла к нам и подала руку вначале Войтову, а потом мне.
— Долг платежом красен, — заметил Войтов, — по такому случаю и шашлыки готовим.
И тут я понял, что за сорока принесла Ганину весть, о том, что я лечу из Кандагара этим бортом. Большой компанией мы сидели за столом. Пили «Посольскую» и закусывали шашлыками. После шашлыков Войтов взял нож и стал резать дыню.
— Я вам расскажу одну историю, связанную с дыней, — говорил он, нажимая на нож. — Как- то мне с послом довелось присутствовать у короля Дауда на обеде. Сидим, обедаем, прислуга заносит две огромные дыни. Дауд только глянул на них, их тут же назад отнесли. Заносят другие, король кивнул головой, и их поставили на стол.
— А почему он так сделал? — спросила Валентина.
— Валечка, но он же, наверное, больше дынь съел, чем мы с вами! — воскликнул Войтов улыбаясь. — Он её может с первого взгляда определить.
На этот раз, после ночного обстрела, Войтов был более осторожным, и не стал долго задерживаться.
— Я вас отвезу, — сказал он Валентине. Она кивнула головой, но по всему было видно, что уезжать не хотела. Её подружка же наоборот, настояла на скором уезде. Она не скрывала своих видов на седовласого гражданского человека, респектабельного вида. Мы вышли провожать гостей. После их уезда Ганин как-то сник.
— Ты чего нос повесил? — обратился я к Ганину, — я гляжу, ты последнее время всё хмурый ходишь.
—Нечему радоваться, — заявил мне Ганин.
— А ты поделись, может вместе, и покумекаем.
— Жена больше месяца как писем не пишет. Ездил сегодня в штаб армии, звонил с узла связи домой. Никого дома нет. Третье воскресенье по утрам звоню и всё мимо. Я пришёл к такому выводу, чего ей дома сидеть, детей нет, муж на войне. Разводится, я надумал, командир, только нашёл хорошую дивчину, сегодня из под носа увели.
— Ну, допустим, не увели, а только увезли домой, виды на Войтова совсем другая ставит. А по поводу развода я тебе скажу так; все мы грешные по земле ходим, и всякое может случиться. А с предложением Валентине, я бы не торопился, сказать проще всего. Назад как? Девушка она, конечно, видная, всё при ней, но какой она человек, сказать ничего не могу. Тут присмотреться надо, чтоб потом снова за телефон не хвататься.
Больше двух недель мы проболтались в горах. Когда вернулись домой, дежурный принёс мне письмо. Оказывается в пятницу, приезжал Войтов, но нас, к сожалению не застал. Я открыл конверт, в нём лежала коротенькая записка. Он приглашал меня, и Ганина на банкет по случаю пятидесятилетия,
который, к сожалению, состоялся в прошлую субботу. Мы думали с Ганиным, как исправить положение дел, и решили поехать поздравить юбиляра. Без подарка ехать было как- то неудобно. И тут нас выручил Смагин, он принес красивый кинжал. Год назад он его взял, как трофей, и думал, как его перевезти в Союз.
— Возьмите, — обратился ко мне Смагин, — я его все равно не перевезу, а у Бориса Алексеевича дипломатический иммунитет, он запросто перевезет.
Кинжал был с позолоченной ручкой и арабской вязью на ножнах и лезвии. Видимо, он когда-то принадлежал состоятельному человеку, может быть эмиру.
— Может надобно что-то написать, — дополнил Ганин, — говорят в стоматологической поликлинике зубодёр гравирует.
— Прекрати, — грозно посмотрел на Ганина Смагин, — Он своими каракулями вещь испортит, ей больше ста лет. Смагин повернул к свету ручку, и я увидел дату. Знаете что, — сказал я, — к этому ножу мы ему подарим «Вальтер».
—Вооружим деда, — засмеялся Ганин.
Я открыл сейф и положил на стол маленький, никелированный пистолет.
В это время зашёл Мустафин.
— Слышал я, что вы к Борису Алексеевичу едете, вот передайте ему от меня.
Он положил на стол пакет и три буханки хлеба.
— А это что за пакет? спросил я,
— Свинина, он меня ещё тот раз просил, её здесь не купишь, а ему так, хочется.
К Войтову нас отвёз Смагин, мы договорились, что за нами он приедет на следующий день утром. Борис Алексеевич встретил нас радушно, мы поздравили юбиляра, и вручили ему оружие. Но при встрече с нами он как-то смутился. Я заметил его странное поведения, но не сказал Ганину. Мы зашли в дом. Войтов позвал повара и что-то, сказав по-афгански, подал ему пакет. Когда афганец ушёл, Войтов засмеялся.
— Говорю я ему,— молвил Войтов, — надо бы с этого мяса приготовить ужин на четверых, — это свинина. Сделаешь? А он, говорит, ну кто тебе кроме меня сделает. Войтов поднялся и куда-то вышел. Благо, в его двухэтажном особняке было столько комнат, что немудрено было спрятаться
— Почему на четверых? — сказал я Ганину.
— Наверно дед кого-то ждет, — ответил спокойно Ганин.
И тут я увидел, по мраморной лестнице спускалась женщина. Она только что вышла из душа, её голова была обвёрнута полотенцем, а вторым концом она на ходу вытирала лицо. Когда она зашла в зал, я чуть не свалился со стула.
Перед нами стояла Валентина. Ганин в это время сидел полу боком, смотрел журнал и не заметил, как она вошла.
— Ой!— вскрикнула Валентина.
Ганин поднял голову, и весь изменился в лице. Он как-то покраснел, скулы заиграли на его щеках, наконец, он взял себя в руки и, улыбаясь, воскликнул как-то протяжно: «Здравствуйте вам»!
— Здравствуйте! — откликнулась Валентина,— ребята, я сейчас переоденусь. Она повернулась и по мраморной лестнице пошла наверх в спальню.
— Ну что жених. «Я женюсь, я женюсь, я женюсь, король сказал», — пропел я ему песню.
— Сдаюсь, вы были правы командир. Если бы была машина, я бы уехал. А были бы старые времена, деда на дуэль…
— Не дури, — оборвал я его, — стоит ли о чём печалится, как в той песне поётся: «если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло», может у деда последняя лебединая песня. Зашел Войтов и смеётся.
— Ребята, захожу на кухню, мой повар, стоит, и огнём обжигает нож. Что ты делаешь? — спрашиваю его. А он мне отвечает, — я же свинину резал им, надо же его очистить.
Мы сели за стол и приступили к повтору юбилейного вечера. Тосты были настоящие. Ганин уже смирился со своим поражением и поздравлял от души, у Войтова даже вышиб слезу. В ответ на наши речи Войтов благодарил.
— А вы знаете, мне сейчас гораздо приятней, чем на официальном банкете. Посол, официальные лица, важные дамы под руку с кавалерами, а на самом деле маскарад это всё. А сейчас я ощущаю теплоту, со мной самые близкие мне люди. Он тут же взмахнул скупую слезу, Валентина поцеловала его в щеку. Мы втроем вышли покурить. Валентина помогала слуге убирать посуду.
— Скажите, Борис Алексеевич, когда ж это вы меня на повороте обошли, — пошутил Ганин.
— Как это когда? Тогда и обошел, как после бани отвозил. Гляжу, женщина хочет, а ты не реагируешь. Я думал ты с нами поедешь. Я спланировал, думаю, заберём женщин и поедем ко мне, а ты стоишь как пень. Наверное, думал, что женщина сама тебя должна приглашать. Довёз я их до дому, говорю,— может, ко мне поедем? Подружка Валина стала из себя что-то корчить, а Валя сразу согласилась. А поехал бы со мной, по-другому было бы.
Прости меня старого идиота, но назад дороги нет, не отдам, мне с ней хорошо.
После ужина мы сели играть в преферанс.
— Давай, деда «разденем» шепнул мне Ганин.
— Злой ты, — говорю я ему, — но, чтобы подбодрить Ганина, согласился.
Войтов видел, что Ганин мухлюет, а я ему подыгрываю. Но чувство вины перед Ганиным заставляло его проигрывать. Мне показалось, что эта игра была в поддавки. Войтов два раза заказал явно ловленный мизер. Ганин раскраснелся от удовольствия. В тот вечер Войтов проиграл крупную сумму.
— Извольте получить,— заявил Войтов, и подал Ганину ключ, — сейф в кабинете вторая дверь направо, а я велю чаю подать. Ганин вернулся с пачками денег.
— Полный сейф! — воскликнул он, глаза его блестели, — представляешь, огромный сейф набитый доверху.
— Ну и что, — говорю я ему, — ты, что денег не видел?
— Там деньги не только мои личные, но и казённые, — услышали мы голос вошедшего Войтова.
— Вот, пересчитайте, — отозвался на голос Ганин.
—Зачем, мы же друзья, я вам доверяю.
Утром за нами заехал Смагин. Мы договорились с Войтовым, что в этот выходной он приедет к нам в баню. По дороге Ганин уговорил меня заехать в штаб армии на узел связи. Я до сих пор не могу забыть его сияющую улыбку. Он не шёл к машине, а бежал, что бы поскорее поделится с нами радостной вестью.
— Командир у меня будет ребёнок! — кричал он, — понимаете, она лежала на сохранении. У нас всё время не получалось, у Светы было два выкидыша, а когда был на Новый год дома, получилось.
И он стал считать месяцы, перебирая на руке пальцы.
— Во уже седьмой месяц пошел! — воскликнул он.
— И она всё это время молчала, мне не говорила, боялась сглазить. — А когда её заругал, что дома застать не могу, расплакалась и поведала мне свою тайну. — Сейчас вот зашла домой, родители к себе забирают.— Если бы сегодня не позвонил, опять бы дома не застал. — Я ей наказал, чтобы и ногами не шевелила.
В выходной мы снова с Войтовым мылись в бане. Ганин его хлестал веником, делал массаж, мыл спину и поил квасом. Вечером они так напились, что заснули у меня на диване в обнимку. Войтов и Ганин стали закадычными друзьями. Вскоре у Ганина родился сын. На торжественном ужине по данному случаю, он объявил нам всем, что называет его Борисом, в честь своего друга.