Часть первая
ПЛАТОН И ДИОНИСИЙ.
Глава первая.
«История доказала и психология убеждает нас, что всякая неограниченная власть, всякая диктатура портит самых лучших людей и, что даже гениальные люди, думая облагодетельствовать народы декретами, не могли этого сделать». (П.Л.Лавров.)
I
Наиболее наглядно иллюстрирует данное положение история с Платоном. Как известно, Платон побывал в Сиракузах во время правления тирана Дионисия. Там он сошелся с зятем Дионисия – Дионом, человеком по тем временам прогрессивных взглядов и стал оказывать на него сильное воздействие в области политических и социально-экономических представлений.
Это не понравилось Дионисию. Ведь все тираны, диктаторы и президенты страдают болезненной подозрительностью.
В каждом шепоте им мерещится заговор.
Дион, спасая своего друга Платона, отправляет его восвояси на корабле спартанского посла Поллида.
Но посол получил от тирана Дионисия тайный приказ убить Платона, а лучше – продать его в рабство. Издевка тирана над мудрецом, которую стоить оценить.
Платон не раз повторял, что хорошему человеку и чрево медного быка не может сделать плохое. Платон видел человека не в его плоти и нервах, а видел человеческое в составе характера, особенности его мировоззрения, словом, во всем том, что по представлениям греков составляло душу.
Для Платона человек - существо становящееся, как и для большинства греков того времени. То есть, человек рождается зверенышем и среда-воспитание, образование делает из него человека.
Иначе сказать, Платон считал – душа и есть человек. Душа Платона и есть сам Платон. Не тело вбирает в себя душу, наподобие губки - воду, а душа наподобие коралла выстраивает вокруг себя тело, сообразное своему характеру и божественному предначертанию, запечатленному в эйдосе конкретного человека, а для этой работы души по формированию себе тела бывает - не хватает всей человеческой жизни...
Надо отдать должное умению Дионисия отыскивать зияющие бреши в философских учениях, оторванных от практики жизни. А все философские учения в сути своей не отвечают практическим нуждам человека.
Ведь и на самом деле, в критической ситуации человеку нужна предельная ясность, а вместо этого он слышит довольно красивые, логически выстроенные суждения, но все они повисают на острие проблемы, имя которой - отчаяние!
И хотя отчаяние есть предельное напряжение всех физических и духовных сил, ясно осознающих своё бессилие перед лицом ситуации, все-таки у человека и в этом положении остается выход – не находить выхода!
Как сказал один деревенский остроумец, вечно находящий в этом мире несовершенство, «я и умирать буду, а ногой напоследок дрыгну или вам всем фигу покажу!»
Это и есть единственно возможный для человека выход там, где никакого выхода уже нет. Все должно быть договорено до конца, испито до донышка, но если начинают объяснять непонятное неизвестным, если начинают морочить голову словами, за которыми нет смысла, то это не объяснение, а издевка и прямая насмешка над человеком. Прощание с таким бытием заслуживает иронии над ним!
О каждом из нас в некотором смысле можно сказать: «Жил грешно и умер не смешно, а горько.» И горечь эта порой ясна и понятна, так как позади себя человек не оставил ничего, стоящего памяти о нем. А ведь прошлое и есть не что иное, как коллективная память ныне живущих о делах минувших.
Творческий человек как бы подражает Господу Богу и силой своего воображения воскрешает к жизни «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». Без творческого начала этот мир был бы немым, да к тому же и глухим. А в таком мире, как говорил русский философ Лосев Алексей Федорович : « … существует только тьма и безумие, и копошатся в этой тьме только такие же темные и безумные, глухонемые чудовища».
* * *
Не без злорадства, как бы в шутку, Дионисий обмолвился, что Платон ведь не понесет никакого ущерба, если станет рабом, поскольку внутренне он как был, так и остается философом, а значит человеком справедливым. А справедливый человек, по учению самого Платона, и в рабском состоянии будет испытывать счастье.
Платон чудом избежал смерти. Был выкуплен афинскими друзьями и освобожден.
И что же? Разве неудача с Дионисием остановила Платона от практической политики? Разве он, как бы мы сейчас сказали, сделал из этого выводы? Ни чуть не бывало! В 367 году, спустя 20 лет, когда тиран Дионисий умер, он снова отправился вразумлять теперь уже сына Дионисия и почтенный возраст в 60 лет не удержал его.
И опять участь его была печальна. Платон насиделся в заточении в крепости. Началась война, Дионисию Младшему стало не до него. И все-таки он заставил Платона испросить у него (по сути пацана!) прощение невесть за что и только тогда, когда вырвал из старика жалкий лепет оправданий, тогда отпустил его из Сиракуз.
Тиранам доставляет неслыханное наслаждение унизить и сломить человека неизмеримо нравственнее и умнее его! Этим они компенсируют свое нравственное, а то и физическое уродство.
В очередной раз Платон оказался обманутым в своих надеждах просветить тирана, обучив его благородству. Благородство и власть – вещи несовместимые, как вода и масло. Как сказал Мишель Монтень: «Служа государям, мало быть скрытным, нужно быть, ко всему, еще и лжецом».
Природа «дракона власти» такова, что ему сострадание и благородство неизвестные, чуждые качества. И это понятно, поскольку все они: и драконы, и власть одной демонической природы! Демоны приручаются силой воли, святостью, но сострадания и даже элементарной жалости они не имеют. Особенно жестоки они к тем, кто магией, как доктор Фауст, сделал его слугой.
Любая оплошность дорого стоит такому «хозяину».
Но почему история, произошедшая с Платоном и известная во всех уголках цивилизованного мира, не пошла впрок никому из философствующих политиков? Немало мудрых людей сгорали, как ночные бабочки, в этих «светильниках» власти.
Многие сгорали еще на дальних подступах к ней, как например знаменитый автор приключений Гулливера Джонатан Свифт.
Неистовый, он жаждал всего и сразу, и это человеческое, даже слишком человеческое, качество сыграло с ним ту же злую шутку, которую сыграла эрудиция с Платоном.
Служа вигам: Сомерсу и Галифаксу, он укреплял позиции тори: Хэрлди и Сент-Джона. И при этом Свифта нельзя назвать беспринципным. Он хотел, как и Платон, реализовать свой политический талант, но условия – шире, историческая канва диктовала им способы и методы этой реализации.
Во времена Свифта и виги, и тори понимали: приобрести в борьбе за власть перо бешеного священника – значило вооружиться самым неотразимым оружием. Но это было оружие обоюдоострое. Но вот понимало ли это само оружие? История со времен Платона говорит, что как раз и не понимало, и не понимает поныне!
Никто так не обольщается своим талантом, и никто так не бывает беспомощен перед нахрапистой наглостью власти, как самые честные и самые дерзкие прожектеры. Перо Свифта, как любое перо талантливого публициста - лекарство не для слабых душ. Это истина верна на все времена и для всех народов, имеющих письменность. И вот что важно знать, перо публициста иногда превращается в жало скорпиона и самостоятельно убивает своего хозяина.
Не только Савл превращается в Павла, но и Павел может превратиться в Савла, ибо жизнь - это постоянное балансирование на лезвии меча, соединяющего миг рождения и миг смерти, в том числе и духовного. А справа и слева от человека ангел и бес, и каждый тянет его в свою сторону.
Странные метаморфозы того, когда люди высокой личной добродетели воспитывали отморозков полно. Например: трагичная судьба воспитателя будущего императора Нерона – Сенеки.
А разве Аристотель, воспитывая будущего завоевателя Азии, создателя огромной империи Александра, сумел привить ему хоть толику своего философского отношения к жизни? Если мы сравним философские работы Аристотеля и дела Александра Македонского, то вместо совпадений мы увидим зияющие провалы противоречий! Уже одно то, что Александр стал требовать к себе божественных почестей и объявил себя Богом – говорит о его одержимости бесами.
По сути дела все победы Александра есть не что иное, как поглощение меньшего зла большим. Именно так создаются империи – большее зло поглощает зло меньшее. Не удивительно, что все тираны, достигшие вершины своего могущества, оказываются людьми «порченными». Иначе сказать – людьми, которыми овладел дьявол.
Из наших политиков, обожженных огнем власти, можно вспомнить Адашева или князя Афанасия Вяземского – не последняя была рука Ивана Грозного в опричнине. Как тут не вспомнить крылатые слова: «Минуй нас прежде всех печалей и царских гнев, и царская любовь». Афанасий Вяземский, сам мастер пыточного искусства, умер в царском застенке от пыток.
История русских революционеров – сплошная иллюстрация к вопросу «философ и власть». Они, как пауки в банке, быстро пожрали вначале себя, а выжившие кинулись пожирать уже не партийный народ. У дракона власти возникла привычка к употреблению человеческой крови, а точнее говоря – это его наследственная тяга. Все языческие религии в своем сокровенном таинстве используют человеческую кровь.
Как бы то ни было, а охотников приближаться к трону с тем, чтобы облагородить очередного самодура-градоначальника или губернатора, не говоря уже о президентах, не убавилось! Действительно: «Всякий мнит себя стратегом, видя бой со стороны». И все мы «умны задним числом», когда «все прошло-проехало». Словом: «баба кается, а девка собирается». Жизнь идет своим чередом, беспамятная. В ней все меняется и все остается неизменным! В том числе и здравый рассудок, и иллюзии, и благородство, и подлость. Вот отчего трагедии Софокла и Эсхила, комедии Аристофана и Плавта актуальны и по сей день!
Но этот опыт «прошлых времен и прошлых человеческих судеб» ничего не меняет в истории стран и народов, в судьбах конкретных людей. Потому что никто еще не выпрыгивал из собственной шкуры и все мы - дети своего времени, а те, кто выпадает из времени – изгои, стоящие на обочине дороги или убежавшие далеко вперед, за «горизонт текущих событий». Пусть даже гениальные, но изгои, вневременные люди. Они может быть и понимают, даже наверняка понимают, что к чему и что почем, но они не действуют. Их знание само в себе и само для себя.
Чтобы такие люди действовали, нужна востребованность в этих людях, но этой востребованности, как раз и нет, поскольку, как уже было сказано – они люди выпавшие из «своего времени». Они не понятные люди!
Что из того, что века, а то и тысячелетия спустя, они оказываются правыми? Время, историческое время нельзя повернуть вспять и их правдой уже не залатаешь прореху в том времени, что прошло, а в этом она бесполезна, потому что она еще не выстрадана народом – это «голая правда». Иначе сказать – правда не пережитая, не прошедшая через сердце народа!
К тому же власть подобна костру в зимнюю стужу. Хорошо расположиться поближе к костру, но малейшая искра, малейший выброс из пламени крохотного кусочка горящей материи могут поджечь твое ложе. Тут рот не разевай и зубами не щелкай, чуть задремал и уже проснешься с головой опаленной!
Власть имеет тот же запах, что и пчелиная матка и потому вокруг неё всегда вьется рой пчел, желающих угодить ей. Философы – тоже люди, даже больше чем кто-либо из простых людей: ибо мысли их находятся на небесах, а ноги их ходят, не различая, что под ногами. Вот почему они сильнее всего подвержены этому трупному запаху власти и летят на него, как на лакомство!
Глава вторая.
РЫЦАРИ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА.
Шарлемань: «Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов - это иметь своего собственного. Довольно о нем, прошу вас. Лучше вы расскажите нам что-нибудь интересное».
Есть странная фраза в пьесе Евгения Шварца «Дракон». Она принадлежит коту. Благородный рыцарь Ланцелот очень удивился, что прекрасная девушка, обреченная в жертву дракону и её отец «совершенно спокойны», а она даже «весело улыбается». И тут следует удивительное объяснение кота такой неестественной реакции отца и девушки.
Кот: «Самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются».
Они – это все девушки и все отцы за триста лет правления дракона! Чудовищно! Но так ли уж чудовищно, чтобы не быть правдой?
Жизнь, оказывается, научает людей улыбаться даже в тюремных камерах, под железным когтем дракона. И вот что удивительно – дети, рожденные за тюремной стеной, вспоминают свое детство не с ужасом и содроганием, а, напротив, с любовью и теплотой. Вот от чего школы, наши школы, являются рассадниками подданных дракона, хотя сам дракон давно сражен благородным рыцарем Ланцелотом.
У нас нет учителей, не зараженных вирусом рабства. Более того, власть делает все возможное, чтобы сохранить такое положение дел, когда учителя ставят в унизительное положение перед учеником. Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что у подростка-ученика прав куда больше, чем обязанностей, а у учителя все наоборот – обязанностей сверх меры, а прав многократно меньше! Власти выгодно, чтобы наши школы раз за разом воспроизводили рабов! Тогда и только в таких условиях власть будет иметь свою постоянную ренту с должности в виде взяток.
* * *
Человеку оказывается очень мало чего нужно и меньше всего – свободы. Это только говорят высокие слова о бесценности свободы, а если все разложить по полочкам, то окажутся очень простые вещи: хлеб, зрелища, вино и женщины. Наиболее интеллектуальные потребуют денег для разнообразия этого непременного меню.
Но ведь не менее печально и поучительно то, что рыцарь Ланцелот, по его признанию: «Три раза был ранен смертельно, и как раз теми, кого насильно спасал».
Это ведь поразительное признание! До боли известное тем людям, кто профессионально занимается «спасанием» несчастных Элиз, Изольд, Сонечек Мармеладовых. Всех, кого литература зачислила в разряд «униженных и оскорбленных».
Именно первую зуботычину вместо благодарности получаешь от тех, кого взялся спасать. Это еще «дедушка» Крылов в басне о работнике и крестьянине описал: «Чему обрадовался сдуру?! Знай колет! Всю испортил шкуру!»
Это остро ощутили на себе «рыцари» шахтерского бунта 1989 года, в конечном итоге преданные «гражданами города» в угоду очередным драконам и дракончикам власти!
А сейчас возникли целые когорты профессиональных «заступников», а несправедливости меньше не стало! Да и чем бы кормились, прости, Господи, стервятники, если бы не дохли животные?
Рыцарство, в отличие от профессиональных защитников, явление спонтанное, личностное и так похоже на молодость с её иллюзиями насчет того, что «у меня в жизни будет все не так, а иначе». Вплоть до того, что «меня-то полюбят не так, как других и в этом залог моего особого, не похожего ни на какое иное, счастья». И даже жертвенность – «уж я-то сделаю из этого головореза-дракона, из этого тирана – душеньку»!
Да, «самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются». Улыбаются своим тайным надеждам, улыбаются силе своего гения или своей красоте, или мечте.
Так своей мечте улыбался Платон, сходя на пирс города Сиракузы. Так он улыбался, разглядывая порочное лицо тирана Сиракуз Дионисия. А разве умный Адашев не видел в глазах молодого Ивана тот мятущийся пламень дикого страха за свою жизнь, страха помраченного разума? И тем не менее…
Да, и тем не менее строили планы…
Строили планы и улыбались. Веревки для виселиц намыливали и улыбались.
Чего же тут удивляться, если самые красивые девушки, как правило, выходят замуж за монстроподобных парней? Это еще один повод поразмышлять над природой красивого и безобразного. Ведь безобразное – это то, что не обрело образа, или его потеряло. Так может красота, которую древние греки отождествляли с правдой, тоже питает свои иллюзии насчет того, что она может придать образ тому, что не имеет образа или его потеряло? Но скорее всего ответ тут кроется совершенно в иной плоскости. Если красота и правда - одно и то же, то, наверное, логичнее было бы предположить, что правда слепа.
* * *
Все творчество Федора Михайловича Достоевского, все его мысли были заняты развенчиванием добродетельности. Нельзя быть добрым в мире зла. Доброго человека в миг сожрут или опозорят, а уж то, что высмеют – так это непременно!
Князь Мышкин в романе «Идиот» только то и делает, что сеет вокруг себя добро, а в результате пожинает горе и страдание. Сам мучается и других мучает.
Добро не может не мучить людей, потому как требует от них невозможного. А кто требует от человека невозможного, тот совершает над ним насилие. По всем представлениям человеческим насилие - очевидное зло!
Вот почему М. Горький, этот убежденный сторонник «гордого, деятельного человека», дает убийственную характеристику Федору Михайловичу: «Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он её искал - он нашел в зверином, животном начале человека, и нашел не для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать... Как личность, как «судью мира и людей» его очень легко представить в роли средневекового инквизитора».
Потому всегда Ланцелоты будут восприниматься, как «идиоты», то есть люди, у которых «не все дома». Если сам Христос приравнен к разбойнику! Куда уж дальше-то?
По здравому размышлению быть сострадательным – уже душевное увечье! И вдвойне увечный человек - страдающий чужой болью, как своей собственной! В глазах здравомыслящих граждан - это дурость несусветная, болезнь. Потому-то один из героев Достоевского говорит об этом идиотизме так, как будто на божьем суде зачитывает приговор нашей цивилизации:
«Вот я раз в жизни взял да и поступил искренно, и что же, стал для всех вас точно юродивый... в наш век негодяй, опровергающий благородного, всегда сильней, ибо имеет вид достоинства, почерпываемого в здравом смысле, а благородный, походя на идеалиста, имеет вид шута. Что такое смешной человек? Это - образ, живой образ идеала в безыдеальном обществе, образ нравственности в обществе безнравственном, образ совести в обществе бессовестном».
Что тут скажешь еще-то? И мудрый человек тут не исключение. Он полагает, что у него-то все получится. Уж он-то найдет самые верные и самые точные слова для тирана или диктатора. И он улыбается в предвкушении того, как все ладно да складно у него получится, когда начнет втолковывать деспоту или тирану, что милосердие экономически эффективнее, чем жестокость…
Христос - это совершенное добро в романе «Братья Карамазовы», он подвергается теперь уже сожжению на костре, чтобы и персты в раны невозможно было бы положить сомневающемуся и тем самым уверовать. Во что? Да в то, что церковь Петра, стоящая на троекратном отречении, окончательно предала воскресшего Бога. Совершенное, без изъяна, добро отторгается даже церковью добра, поскольку церковь живет в мире, а чтобы жить в мире, нужно вместить в себя толику его зла, иначе «соки жизни» не текут в её теле. Вот почему церковь вынуждена «хозяйствовать».
- Зачем же ты пришел нам мешать? - спрашивает инквизитор Христа. - Ибо ты пришел нам мешать и сам это знаешь. Не отвечай, молчи. Да и что бы ты мог сказать? Да ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде.
Вот так – «не имеешь права»!
А дальше: "Когда инквизитор умолк, то некоторое время ждет, что Пленник его ему ответит. Ему тяжело Его молчание. Он видел, как Узник все время слушал его, проникновенно и тихо смотря ему в глаза, и видимо не желая ничего возражать. Старику хотелось бы, чтобы Тот сказал ему что-нибудь, хотя бы и горькое, страшное. Но Он вдруг молча приближается к старику и тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста".
Вот и весь ответ. Инквизитор выпускает Пленника, которого только недавно хотел сжечь. Хотя старик остается при прежних идеях, но "поцелуй горит на его сердце".
(Какая уж тут борьба добра со злом! А если и борьба, то, как принято нынче говорить – «асимметричная». К этой «борьбе» мы еще вернемся.)
А разве герой романа Островского «Как закалялась сталь» Павка Корчагин не желал людям добра? Не только желал, но и сам себя заклал на этом алтаре и что из того, что алтарь был поддельным, крашенным под добро?
Разве в 1989 году шахтеры не хотели добра? Разве не огонь справедливости сжигал их сердца? И что же? Вот то-то же1
В том-то и дело, что людям свойственно обманываться, свойственно видеть миражи и принимать их за ту реальность, которую они вымечтали в своей душе. И когда после гражданской войны эти рыцари революции потребовали от власти соблюдения их идеалов, то им было сказано тоже самое, что услышал Христос от Великого инквизитора:
- Вы пришли мешать нам.
Перечитайте Алексея Толстого «Гадюка»! Перечитайте!
Разница с Христом принципиальная - они сами разумели «добро с кулаками» и сами были этими «кулаками», а потому были преданы огню и мечу. Большее зло пожрало зло меньшее и стало от этого сильнее и «толще». Идеалисты не заметили, что вверив себя социальной мечтательности, они стали добиваясь реализации этой мечты «драконовскими методами», сами стали драконами и дракончиками!
В России либералы советской, точнее – диссидентской выучки все свои реформы проводили большевистским революционным образом! И вот на месте разрухи выросло «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»
Вот почему «благими намерениями выстлана дорога в ад».
Чтобы жить в мире и созидать - нужно действовать, и порой немедленно. Жизнь редко предоставляет время для раздумий о последствиях, да и возможности человеческого разума ограничены в предвидении результатов. А действовать немедленно может только человек в состоянии аффекта, или же лишенный элементарного соображения о последствиях своих действий. Поэтому-то к власти приходят люди деятельные, а не прозорливые, тем более не совестливые люди. Никто из людей власти, наделенный совестью, не сможет долго выдерживать её укоры. Иначе говоря, совесть может начисто изгрызть человека власти, попади он по несчастью своему в «драконье логово» с совестью.
* * *
Вернемся к философам – этим «искателям мудрости», ведь мудрость должна же чему-нибудь научить нас? Итак: идеальное, из которого все происходит, вот что занимает философов больше всего, а раздумывая об идеальном, философ обязательно приходит к идее смерти. И получается, что философия есть наука об умирании. Она как бы соперница вере, а точнее состязательница ей. Ведь и вера, по крайней мере христианская – это наука об умирании. А теперь скажите, на кой нужна такая наука тирану, переполненному не только жизненной энергией, но и тысячами способов её растратить?
Как ни странно, но желания, даже если они не порочны (о порочных желаниях - особая статья), порабощают человека. Но вот парадокс! Человек, размышляя о смерти, на самом деле размышляет о свободе. Как сказал Монтень: «Кто научился умирать, тот разучился быть рабом».
Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. Нет в жизни зла, способного сломить волю человека, который постиг, что потерять жизнь – не зло. Ведь рано или поздно ты все равно её потеряешь, так почему же за неё нужно заплатить ценой, превышающей всяческую меру стоимости?
Неудивительно, что любой тиран, любой деспот, вся власть которого держится на страхе перед ним, на его способности причинить физическое или нравственное страдание видит в философии, и конкретно, в философе своего злейшего врага? Ведь он вырывает из его рук самое древнее и самое эффективное оружие – страх человека перед смертью и страх перед её кузиной – распорядительницей страданиями нравственными и физическими!
Но сказав это о тиранах, следует сказать и о людях, переполненных жизненной энергией. Ведь и им совершенно не нужна эта наука об умирании!
Вот если бы она учила вечной молодости с её птичьими грехами, с её легкой забывчивостью, если бы она в конце концов давала надежду на здоровое тело! Однако жизнь устроена так: кто больше всего хочет жить, у кого больше всего возможностей наполнить эту жизнь содержанием, тех жизнелюбцев скорее всего она (жизнь) сдает на руки смерти.
Вот и получается, что философия – наука никому не нужная, хотя следствия, ею изучаемые, не минуют никого на свете.
* * *
Оканчивая этот очерк о трагедии философа у трона, я хотел бы еще раз посмотреть на истоки власти, но уже не со стороны рассудка, вооруженного диалектической логикой. А со стороны чувства, и даже - из глубины «пресветлого мрака, что светит в самой мрачной тьме, превосходя всякую ясность и, оставаясь во всяческой непроницаемости и незримости, преисполняет прекраснейшим блеском умы, плененные очами». (Св. Дионисия Ареопагит.) Иначе говоря, я хотел бы посмотреть на власть с чувственно-мистической точки зрения, как бы закрыв глаза, чтобы не попасть в плен очарования очевидными истинами.
Хотел бы, но из этого не скроишь словесное полотно!
Глава третья.
ИДОЛЫ.
I
На протяжении всей писаной истории человечества с каким-то дьявольским упорством внедряются разнообразные словесные формулы, без достаточных на то оснований считающиеся отражением истин или же очевидными.
Похоже, что обществом, издревле, владеют идолы, этими идолами одержима человеческая душа. Это идолы субъективности, выдающие призраки, которыми душа одержима, за реальности. Они прячутся за двусмысленными употреблениями слов и не проясненных терминов. Положение усугубляется тем, что «призраки присущи природе разума» (Ф.Бэкон) и они пребудут с человечеством до конца времен.
Между тем - нет ничего более сомнительного, чем «видимое очами». Как раз самое большое количество иллюзий, или «мнимостей» приходится на наше зрение, то есть на источник, дающий 80% всей информации об окружающем нас мире. Ведь на самом деле глазами мы только смотрим, а видит наш мозг, и от того каков он в данный момент, чем он озабочен, чем переполнен или напротив – оскуднен - зависит и то, что мы видим. Об этом стоит задуматься.
Одурманенный наркотиками, истощенный аскезой мозг видит и вовсе невероятные вещи, для которых на языке здравого смысла нет слов. Все это можно описывать и квалифицировать только из области демонологии, мистики, то есть из областей, чуждых здравому рассудку и твердой памяти.
Да разве только чувства обманчивы и ненадежны? Ненадежен рассудок человеческий, а созданные им словесные формулы не охватывают тех реальностей, которые сопутствуют человеку в жизни.
Ведь иногда нечто показавшееся, почти воздушно-нереальное, так потрясает человека, что меняется вся его натура, все пристрастия и все убеждения, хотя и не было ничего. Показалось. Померещилось. Или как Савлу по дороге в Дамаск, встретился Христос и «душа у него переменилась».
Так возникает тайна. Тайна в отличие от загадки - категория вечная, ведь она порождена глубинными основами наших чувств и выходит из немощи нашего рассудка. А в подлинную глубину чувства нам нет доступа, чего бы там ни трещали на этот счет психоаналитики и психологи! Тайна – это эквивалент принципиального бессилия нашего разума вытащить самого себя «за уши» из болота смыслов, из стихии образов.
Вот так нечто показавшееся, то есть несуществующее вторгается в нашу жизнь и переворачивает судьбы людей, а вслед за ними и общество! Говори после этого, что показавшееся не существует?!
Для разрешения таинственного нужно нечеловеческое сознание, тогда как любая загадка несет в себе и отгадку. Отгадка – дело человеческое. Как сказал Альберт Камю: «К Богу обращаются за невозможным. Для возможного и людей достаточно».
Рассудочные конструкции так же обманчивы, как обманчивы фантомы пустынь – часто они отражают больше желаемое, чем реально существующее. Но они не менее, а может быть и более действенны чем то, что не фантомно, а бытийное есть.
Попробуем посмотреть на некоторые словесные формулы, устоявшиеся в общественном сознании, без пиетета перед их возрастом, отталкиваясь не только от фактов, но и от ощущения их внутренней непротиворечивости. Той самой «красоты», которая не поддается ни диалектическому членению, ни какому иному анализу без того, чтобы не оставить исследователя с «голыми руками», иначе сказать, без того, чтобы не исчез сам предмет рассмотрения.
И обратимся к таким фундаментальным понятиям как «добро» и «зло», без которых немыслимо искусство, а литература тем более. Ведь по-гречески «красота» и «добро» – одно и то же.
====================================
Далее следует Вторая часть.