Маэстро пылал в жару. Низкие аккорды набатом гудели в его мозгу, перед глазами плыли коричневые тени. Слишком много музыки написал он в басах, слишком много и теперь басы давили, мешали дышать. Хотелось легкого, чистого, как свирель, звука, но, видно, не успеть.Теперь многого он уже не успеет, - например, смириться с тем, что у него есть пасынок - тихий белоголовый мальчик, слишком робкий, слишком нежный, с прохладными ладонями. Руки маэстро всегда горели огнем и ему было неприятно брать в ладони тонкую и влажную от пота ручку ребенка; он с ним не гулял, не играл, хотя тот и достался ему всего годовалым, объясняя себе это несходством темпераментов и отгоняя мысль, что причина в том, что этот мальчик - копия своего отца, его соперника.
Свою жену он встретил на концерте, где сам был за роялем, а юная девушка из первого ряда не сводила с него востоорженных глаз. После оваций он слегка поклонился именно ей,а потом, выходя к машине, увидал ее снова: худенькую и неожиданно жалкую в мешковатом пальто с прежде пушистым, а теперь клокастым воротником и ему захотелось бросить к ее ногам роскошные меха и весь свой мир, - большой и яркий. Он взял из рук секретаря охапку разноцветных роз и отдал ей, разом скрыв за душистым великолепием скудость одежды и придав достойное обрамление ее лицу и взгляду.
Он был в два раза старше нее и, когда она ушла от него,хотел знать только возраст соперника, - тот был вдвое моложе. Маэстро решил ждать,он ждал два года и, когда жена вернулась, просто встретив его с гастролей в аэропорту,он понял, глядя на ребенка,что соперник был красив и был блондином. Он буднично обнял и поцеловал жену, словно не было разлуки, передал малыша в руки секретарю и больше этого ребенка он на руках не держал. А теперь его горячий лоб жаждал прохлады тонких детских пальцев, сухими губами он хотел прижаться к льняной прохладе мальчишеских волос, но ребенка не было рядом, он был далеко, в другом загородном доме, как почти и всегда в их семейной жизни.Он сейчас умрет и у мальчика не будет ни отца, ни отчима, ни памяти о них.Жена в музыке услышит его страсть и голос, но эта музыка слишком тяжела для такого нежного ребенка, а ничего светлого и легкого он не написал и, когда жена склонилась над ним, заметив движение губ,
он прошептал:"Привези мне сына...Прощаться..." Она заплакала, вышла на террасу.
Кругом теснились горы с засннеженными вершинами, - сувровые и могучие, как и он сам. Сейчас он сделал ей последний подарок, назвав своим ее сына. Воздух наполнился музыкой; казалось, она стекала потоками с гор, - настолько искристыми, переливающимися были звуки. Она не удивилась, а только отворила двери, чтобы и он смог это услышать и увидела, как маэстро трудно и медленно встает с постели:"Я сам поеду за ним; мне стало лучше."
Мальчик скучал без матери. У него не было друзей, кроме матерого рыжего кота, да и тот пропал прошлым летом и карандашный кружок отметил эту дату на прошлогоднем календаре над изразцовой печью.Кот всегда приходил на зов,появляясь из-под сводов еловых веток на пенье детской дудочки, которая по-прежнему лежала сбоку от входной двери. Мальчик долго ждал, плакал: сначала навзрыд, а потом без слез. Сейчас он вспомнил, что кот ушел ровно год назад, взял дудку и в слепой детской надежде заиграл, извлекая тонкие прозрачные звуки и вдруг странная мелодия из переливающихся трелей раздалась из дома в ответ, - это на прогорающей печи все тише и тише пел чайник. Чтобы продлить чудо и сохранить мелодию, мальчик сорвал старый календарь и бросил его в печь,не дав огню погаснуть; пламя полыхнуло и в тот же миг солнце растолкало серые тучи и заиграло в каплях дождя на кончиках еловых веток, сквозь которые продирался на зов рыжий зверек с потрепанной шкуркой и лапками, сбитыми в трудной дороге.
Секретарь ждал маэстро в саду у раскрытой дверцы машины и никак не мог понять, откуда раздаются эти звуки,мощные и ликующие, как птичий гомон по утрам. Никогда прежде эта музыка не звучала, - раньше маэстро не писал в высоких октавах.