Дирижер

Ирина Перегудова
"Сквозь время, что мною не пройдено,
 Сквозь смех наш короткий и плач
 Я слышу: выводит мелодию какой-то грядущий трубач" Б.Окуджава

  Летел он по необходимости. Почувствовав тревогу у касс аэрофлота, он был удивлен и связал это с приближающейся старостью; но тут подошла его очередь и на него подняла глаза кассирша с заплаканным лицом и сразу же в очереди на регистрацию билетов заплакал грудной ребенок. "Страшно, что роль рока для младенца играет мать, ведь именно она на руках несет его навстречу судьбе", - подумал он и настроение испортилось еще больше,но
 тут на плечо ему опустилась тоненькая голубая стрекоза. Он бережно взял ее за трепещущие крылья, вынес наружу и посадил на куст акации:"Спасибо тебе! Ты единственный добрый знак этого дня".
 Приметы были частью его гастрольной жизни: например, если в зале на первом ряду сидела блондинка, он был уверен, что концерт пройдет великолепно и позже,уже на "бис",в ее честь звучала фантазия Моцарта ре-минор. Это знали все оркестранты и шутили над этим, но это стало частью их общей жизни. То, что они все вместе вступали с "приметой" в диалог,вроде как обещало им всем больше счастья. Он тоже ждал счастья, но для этого ему, дирижеру, не хватало своей музыки; каждый день он дирижировал чужую,прочитывал чужую жизнь в звуках и не мог выразить свою. А ему так хотелось бы, чтобы мир заговорил с ним на языке черных, им записанных, нот на белой линованной бумаге!
 Входя в самолет, он успокаивал себя тем, что все неловкости этого дня, -это его личные приметы, скажем, к простуде, и к этой толпе людей, собирающихся в полет, и к этому огромному самолету они не имеют никакого отношения, но тоска не проходила и он не удивился, когда рядом с ним в салоне стюардесса(тоненькая, как та стрекозка, в своем голубом костюме) усадила уже знакомую по аэровокзалу женщину с младенцем в атласном конверте. Атласный кулек не замолкал ни на миг, только уже не кричал, а пищал и писк этот был все тише и тише, пока самолет набирал высоту.Сквозь этот раздражающий писк он и
 уловил чутким ухом музыканта перебои в работе моторов и все утренние события выстроились перед ним в одну цепь, последним звеном которой было плачущее дитя.Другие пассажиры были спокойны, только он и малыш знали их общее будущее и им нужно было быть вместе.
 Он взял ребенка у усталой матери, откинул кружевной уголок, и таким ужасом обжег его младенческий взгляд, таким страхом,что все бы он отдал сейчас, лишь бы дитя обмануть, успокоить.Женская часть души(а он о ней и не знал!)внезапно подсказала ему нежные слова, он забормотал-запел какие-то "люли-люли..." и щекой осторожно прижался к крошечному лицу, чтобы согреть его своим теплом.Вдруг ребенок замолчал и маленький влажный ротик присосался к его щеке и  неожиданно твердые десны стали ритмично и больно сжимать участок кожи. "Раз-и-два-и, раз-и-два-и..." - привычно машинально стал считать он в такт
и ребенок потихоньку засыпал,продолжая сосать его щеку, его дыхание выравнивалось одновременно с выровнявшимся ритмом работы мотора. Краем глаза дирижер увидел, как за иллюминатором что-то блеснуло, как будто миллиарды сверкающих стрекоз подлетели под крылья самолета и держали его в воздухе, мерно взмахивая крылышками под дирижерский счет. Но рассмотреть это он не мог, так как боялся, повернувшись, разбудить младенца.
 До конца полета ребенок  спал в его руках. - легкий и теплый, как буханка хлеба.
 Сойдя с трапа, он передал дитя отдохнувшей матери и быстро пошел вперед,а мимо него из здания аэропорта навстречу экипажу, по летному полю бежали люди в форменной одежде, - обнять своих товарищей и поздравить их с чудесным спасением.
 А он спешил, он очень спешил: ему надо было успеть записать свою музыку, - свой Первый концерт для скрипки с оркестром.
 "Музыкант играл на скрипке - я в глаза ему глядел.
  Я не то, чтоб любопытствовал - я по небу летел".Б.Окуджава