XVIII. ЛЕТАРГИЧЕСКИЙ СОН
1
Говорят ружьё, висящее на сцене, должно обязательно выстрелить в ходе спектакля хотя бы один раз. Так случается и в жизни – если в природе существует какая-то вещь, значит это кому-нибудь надо.
Уходя в автономное плавание, каждый командир, начальник получают определённое задание по своему профилю. После возвращения наработанный материал оформляется специальным отчётом и сдаётся в вышестоящие инстанции для анализа научными институтами. На основании этого анализа руководство флота делает выводы о полноте и качестве выполнения поставленных на поход задач и ставит новые…
Командир, старший помощник, к примеру, изучают характер и способы действия сил вероятного противника, примеряют к ним разработанные заранее тактические приёмы, придумывают новые. Штурман проводит анализ точности плавания в различных районах Мирового океана и разных климатических зонах. Замполит отслеживает психологическую устойчивость подводников, моральный дух экипажа, способность каждого сознательно переносить тяготы похода. Встречаются, правда, отдельные уникумы среди последних, которые всерьёз изучают возможности партийно-политической работы по притуплению естественных потребностей человеческого организма, на всех этапах плавания, но это уже другая история.
А что же доктор?
Корабельный врач ждал и никак не мог дождаться, когда же наконец, лодка придёт в иностранный порт и он сможет освободиться от круглосуточной заботы о пациенте со «съехавшей крышей». А Кувалдин в это время безмятежно спал. Все взятые на поход успокоительные и т.п. средства — на исходе, ещё неделя-другая и колоть мичмана будет нечем…
— И почему я не разведчик, почему выбрал докторскую стезю? — спрашивал себя Галльский. — Лежал бы круглыми сутками в каюте и спал бы, пока лодка в подводном положении, а всплыли — работнул пару часиков и опять на боковую. А если попасть служить на атомоход — там всё время под водой, вот это «лафа», благодать, да и только, - сожалел об упущенных возможностях корабельный врач.
Чувства неудовлетворённости и досады наполняли его душу, обида за свою судьбу достигла апогея, и такая тоска взяла доктора, что он немедленно вспомнил о задании, полученном перед походом. Галльский открыл «Журнал боевой подготовки…» и нашёл соответствующий раздел.
— Господи! — с ужасом воскликнул он, прочитав тематику задания.
Оказалось, что согласно указаниям флагманского врача эскадры, ему предписывалось изучить тормозящее действие соответствующих препаратов на психику человека в экстремальных условиях пребывания.
«Как же я мог забыть? — сокрушался Галльский, — у меня ведь такой уникальный случай под носом, а я почти месяц неизвестно о чём думаю… Да-а-а, но где взять ещё одного или двоих для объективности наблюдения?» — Василий Геннадьевич задумался.
Мысли в диком танце закружились вокруг образовавшейся проблемы, но какую из них выбрать прима-балериной, Галльский пока не знал. «Кого, спрашивается, можно «затормозить» хотя бы на недельку в условиях автономки? И самое главное — разрешит ли эксперимент командир?»
Перебрав по списку всех офицеров и мичманов, Галльский остановился на кандидатурах трёх человек, которых, по его мнению, можно было безболезненно — т.е. без ущерба для экипажа, но с пользой для науки «оторвать» от повседневной деятельности.
Возглавлял список замполит. По мнению врача, если командир разрешит, то над Василием Ивановичем можно поэкспериментировать почти две недели, как раз до захода в Тартус — и науке плюс, и экипажу удовольствие.
Вторым кандидатом на алтарь науки и будущих поколений можно предложить разведчика. Котов высказывал как-то мысль, что мечтал бы заснуть и проснуться уже через полгода…
Третьей подходящей жертвой доктору показался старшина команды снабжения — мичман Молчунов.
«Всё равно деликатесы и дефициты уже давно съедены, а сушки-баранки да консервы может выдавать даже матрос, — рассуждал доктор, составляя список на утверждение командиру. — А как быть с письменным согласием? Здесь задачка, пожалуй, посложнее, — опять задумался Галльский, — буду убеждать или действовать силой приказа, если командир на это пойдёт».
Окончательно уверовав в правильность выбранного пути, корабельный врач направился к Чуйкову.
— Пока «Розмах» спит, после дозы снотворного, можно и отлучиться, — решил Галльский, выходя из своей каюты.
Дверь в четырёхместку была открыта, на верхней полке, широко раскинув руки, безмятежно посапывал командир разведчиков…
«Начну, пожалуй, с предварительной беседы», — решил корабельный врач и вошёл в каюту офицеров.
— Валера, проснись — это я, док… — Галльский слегка пошевелил разведчика. В ответ только почмокивание. — Разведка, проснись, враги уже рядом, — почти в самое ухо проговорил доктор.
— Ты и есть самый первый враг, — встрепенулся Котов, и, не открывая глаз, спросил: — Чего надобно, старче?
Галльский обрадовался пробуждению товарища и начал:
— Как военно-морская разведка относится к научным экспериментам на благо Отечества?
— Что ещё за эксперименты? — удивился Валера.
— Секретные, и очень важные, — интригующе ответил доктор.
— Для кого важные? – переспросил опять разведчик.
— Всем без исключения. И очень престижные для науки. Я бы сказал — прорыв в области современных технологий изучения мозга.
Котов открыл глаза и внимательно посмотрел на корабельного эскулапа.
— А мозг здесь при чём?
— При том, что он как раз и является самым главным объектом изучения в этом эксперименте, — видя растущую заинтересованность разведчика, не прекращал агитацию Галльский. — Между прочим, в эксперименте уже участвует замполит — по особой программе, в порядке очереди готовятся и другие товарищи… Но это, сам понимаешь, не для афиши.
— Постой, постой, а я тебе зачем?
— Как зачем? Ты же хотел уснуть летаргическим сном до конца автономки. Вот сейчас такая возможность появилась. Решайся. Между прочим, за участие в научных изысканиях премия полагается, может быть, даже государственная и правительственные награды, разные, вплоть до награждения золотой медалью Героя Социалистического Труда…
— А это не опасно, если такие награды выдают? Или вам, слугам Гиппократа, что «пожизненно», что «посмертно» всё одно? — Котов приподнялся на локтях.
— Какая там опасность? Я уколю тебе дозу специального препарата, и ты уснёшь до самой Лиепаи. Заляжешь в спячку неизвестным разведчиком, а проснёшься знаменитым героем. Препарат уже испытан на крысах и обезьянах, с его помощью планируют начать подготовку людей к полёту на Марс в недалёком будущем. Поэтому и награды такие высокие полагаются, — доктор вошёл в раж и боялся остановиться, чтобы не спугнуть будущего участника эксперимента.
Разведчик спустился с верхней полки, уселся к столу. Не чувствуя подвоха, серьёзно поинтересовался:
— А как же командир, моя работа, подчинённые?
— Не беспокойся, с командиром всё согласовано, — слукавил Василий, — он, между прочим, подписку давал о неразглашении научной тайны.
— Пожалуй, я соглашусь, - решился Котов, - а какие документы необходимо подписать? — уже готовый к эксперименту, переспросил разведчик, включая свет в каюте.
— Контракт и расписку я подготовлю…
Корабельный врач мысленно представил себя лучшим специалистом в области психиатрии на эскадре подводных лодок или, может быть, даже на всём флоте, и всё благодаря успешно выполненному заданию своего флагманского врача.
«Ой, что будет?» — промелькнуло в голове доктора .
2
Галльский нашёл командира за чтением какой-то литературы. Дверной проём каюты занавешивала ширма, у входа работал «лопух». Чуйков внимательно изучал содержимое документов, иногда делая пометки в тетради.
— Очевидно, тоже получил задание на поход?! — подумал корабельный врач и легонько постучал.
— Что-то хотел, док? — спросил командир, скорее почувствовав, чем услышав стоящего возле двери врача.
— Я, товарищ командир, с просьбой, но государственной важности, — осмелился доложить доктор.
— Что, с Кувалдиным плохо?
— Никак, нет. С Кувалдиным всё в порядке! Если так можно сказать о его состоянии. Я вот по какому вопросу…
И Галльский подробно изложил существо проблемы.
— Ну, ты завернул, Авиценна корабельного масштаба. Замполита я тебе, конечно, не дам, и не мечтай – слишком жирно для такого дела, да он и не согласится. Молчунов тебя самого в качестве эксперимента где-нибудь в провизионке закроет на полгода, и наблюдать примется – каким предметом ты через неделю консервные банки станешь открывать, от голода. А вот как тебе удалось уговорить Котова, ума не приложу.
— Это, товарищ командир, секрет, я даже вам поведать его не могу. Клятва Гиппократа не позволяет.
— Ври, да не завирайся, доктор, военные медики только присягу принимают, а клятву принять им погоны мешают. Ну да ладно, Котова можешь взять на благо науки, но только до острова Крит. — Чуйков строго посмотрел на своего подчинённого. — Всё остальное запишешь по результатам лечения Кувалдина. Понял?
— Так точно, понял! Но ведь до этого острова осталась пара суток, а мне разведчика подготовить ещё надо… — доктор пытался отстоять хотя бы на йоту свою просьбу.
— Это твои проблемы. У меня не научная лаборатория, а боевой корабль. Если не хочешь, чтобы я вообще прекратил твои опыты над людьми, ступай и не мешай работать. И передай Ефимову, что на время отключки Котова он — старший разведчик на корабле. Всё. — Чуйков задёрнул ширму.
Не очень удовлетворённый решением командира, Галльский отправился в лазарет.
3
— Валера, пора прикоснуться к святому таинству науки! — У самого изголовья дремлющего Котова стоял корабельный эскулап и пытался вновь разбудить «жертву» грядущего научного триумфа.
— Василий, я боюсь… — откровенно поведал о своих чувствах Котов.
— Чего ты трясёшься, как будто я тебе зуб предлагаю вырвать? — недоумевал Галльский. — Пойдём ко мне в каюту и поскорее начнём.
Разведчик нехотя спустился с любимого лежака и, как подопытный кролик, устремился за доктором.
— А когда я проснусь? — для уточнения спросил Котов.
Галльский не знал, как соврать, чтобы товарищ согласился.
— Когда ты хотел бы проснуться? — нашёлся доктор.
— Думаю, что дрыхнуть полгода будет многовато, нам осталось- то, наверное, пару месяцев болтаться, а потом домой… Уж больно не хочется сойти с лодки на носилках, как спящая красавица или как Кувалдин.
— Кувалдин сойдёт раньше и к нашему возвращению будет нормальным человеком. Может быть, — задумчиво произнёс врач.
— Вот именно, что может быть… Мне такого счастья не надо, увольте.
— Да не волнуйся ты. Кстати, в гальюн сходил?
— Так точно, мой повелитель, — пошутил Котов.
— Тогда переодевайся в разовое бельё и ложись во-о-он там — на вторую кушетку. А дозу я приготовлю такую, чтобы ты как раз на подходе к Лиепае проснулся и успел привести себя в порядок для прессы…
Пока разведчик переодевался, зашевелился Кувалдин и стал что-то бормотать.
«Пора колоть и этого», — подумал Галльский и приготовил два шприца: один для Котова, другой для Кувалдина.
Аккуратно выложив их на салфетку, врач повернулся к пациентам.
— Ну что, готов? — обратился он к Котову.
— В целом, да! — уверенно ответил разведчик.
— Тогда начнём.
Галльский, не оборачиваясь, взял со стола шприц и только тогда заметил, что не знает, какой из них для кого.
— Стоп! — самому себе скомандовал доктор, — а где лежал этот, слева или справа?
По внешнему виду определить невозможно — цвет жидкости одинаковый, запаха не имеют обе…
«Как быть, препараты ведь разные, да и дозы тоже? Страшного, конечно ничего нет, но последствия…» — Галльский не на шутку задумался.
— Василий, ты не уснул? — подал голос уже лежащий на кушетке Котов.
— Иду, иду, — отозвался врач, направляясь к своим пациентам.
Спустя несколько минут оба подводника мирно спали под неусыпным наблюдением подводного экспериментатора.
4
Корабельные часы центрального поста показывали полночь, когда в отсек вошёл командир.
— Юрий Михайлович, пора двигаться на поверхность и на всех парах дуть, догоняя подвижную точку. — Акустик, как у нас горизонт?
— Горизонт в основном чист, товарищ командир, — доложил вахтенный акустик матрос Пупкявичус.
— Что значит «в основном»? — недовольным голосом переспросил Чуйков.
— В носовых секторах слева пять и справа пятнадцать градусов наблюдаю шумы винтов двух транспортов, пеленга на оба транспорта меняются влево. У первого водоизмещение где-то тысяч пять, у второго все двадцать, не исключаю, что второй танкер идет в балласте.
— Почему ты так решил? Доложи подробнее.
— А потому, что «в грузу» винты танкера заглублены и шум мягче, а сейчас он цокающий, как каблучки у девушки по асфальту, следовательно, винты шлёпают лопастями по поверхности.
— Молодец, Гедиминас, хорошо специальность освоил. Может, на мичмана останешься после срочной службы, а там и в училище направим?
— Спасибо, товарищ командир, подумаю, но, скорее всего, откажусь.
— Почему?
— Я привык к вольной жизни. У отца хутор. Земли почти гектар, хозяйство. Одних коров четыре, да коз пяток, лошадь с жеребёнком - забот хватает. Ему одному будет тяжело, без помощника. Кроме меня, ведь мужиков больше нет, есть ещё три сестры, но они не в счёт. Старшая замужем — там своё добро и свои заботы, а младшие — ещё учатся…
— Но ведь там, на хуторе, ты ни мира не видишь за работой, ни цивилизации. Только и вкалываешь от зари до зари.
— А вы пиво домашнее пили когда-нибудь или мясо, рыбу коптили сами? Нет, не купленный в магазине кусочек карбоната, чтобы съесть за один раз, а так чтобы полтуши разделать на колбасы, а вторую часть на копчёности разные. Да мало ли прекрасного в той, моей хуторской жизни. Здесь же, на лодке, даже небо, и то — в перископ…
— Ладно, ладно, убедил, — командир улыбнулся душевному ответу матроса, — слушай горизонт, будущий фермер, сейчас всплывать будем, аккурат между транспортами, не промахнись с пеленгованием. — Боцман, давай на сорок…
Лодка послушно всплывала с небольшим дифферентом на корму, когда акустик доложил об обнаружении ещё одной цели.
— Центральный, акустик справа шестьдесят градусов шум винтов цели номер три. По характеру шума — сухогруз водоизмещением семь-восемь тысяч тонн, пеленг меняется на нос. Предполагаю, мы находимся вблизи рекомендованного пути или маршрута, традиционно используемого судами при следовании между портами.
— Больше ничего не слышишь, Георгий Александрович? — спросил командир.
— В остальном, горизонт чист.
— Тогда, — Чуйков обернулся к старшему помощнику, — поехали на перископную глубину.
Нахлобучив поглубже шапку, командир перешёл в боевую рубку. Освоившись с красноватым полумраком помещения, спросил по «Каштану»:
— Боцман, а твои «гирлянды» готовы?
— Готовы, сегодня мы будем «сухогрузом», ограниченным в возможности маневрировать.
— Лишь бы не ограниченным в возможности погружаться.
Присутствующие в центральном засмеялись.
Выполнив все необходимые мероприятия, лодка всплыла. Оказавшись на поверхности, командир приказал дать максимально возможный ход и начать заряд батареи.
— Штурман, скорость по лагу? — спросил Чуйков после продувания цистерн главного балласта.
— Почти двенадцать узлов, — ответил Апилогов.
— Почти не считается, точнее сколько?
— Одиннадцать с половиной узлов, товарищ командир. Работает правый дизель полный ход, левый мотор малый вперёд.
— Вот так и пойдём, штурман, - приказал Чуйков, а сколько часов отставания мы имеем?
— Минуту ждать…
Апилогов оперативно провёл необходимые расчёты и незамедлительно доложил: — Мостик, штурман, отставание составляет двадцать шесть часов из расчёта подводного хода, десять часов съели вчера — на всплытии и сегодня днём — под РДП.
—А в милях сколько получается? — вновь спросил командир.
— В милях совсем немного. Всего семьдесят восемь.
— Давай, Олег Станиславович, следи, чтобы скорость была не меньше одиннадцати узлов. Продолжаем погоню за подвижной точкой.
Затесавшись в окружение судов, изменив свои ходовые огни на ложные, лодка под покровом ночи казалась абсолютно мирным транспортом. Темнота скрывала её очертания и, наоборот, выпячивала огни, с помощью которых можно создавать любые комбинации… Чуйков удачно занял позицию в караване. В пяти милях по корме танкера лодка чувствовала себя довольно комфортно. Следом за ней следовал транспорт, дистанция до которого составляла почти девять миль. В таком строю лодка продолжала переход до самого утра, пока не пришло время уходить под воду — с глаз долой.
Завтракал экипаж уже под водой.
5
На средней палубе второго отсека, где располагалась кают-компания мичманов, разгорелся спор с виду имеющий несколько странный предмет: «сможет ли корабельный врач с первого раза удалить зуб без посторонней помощи?». Основная масса мичманов считала эту операцию смертельной для пациента и невозможной для доктора. Оставался нерешённым только один философский вопрос — к кому же всё-таки обращаться за неотложной стоматологической помощью в случае крайней необходимости?
Единственным человеком, для которого возникший вопрос не имел философского смысла, был мичман Ефимов. Для него вопрос обращения к врачу носил абсолютно реальный и ощутимый характер - вот уже четверо суток мичман страдал от зубной боли. Всякий раз глядя в зеркало, он обнаруживал растущую опухоль щеки и говорил себе: «Надо!». Но страх, довлеющий над сознанием, был сильнее, и мичман не мог переступить через него. Боль стала пульсирующей и нестерпимой. Даже спирт, используемый в качестве примочки, не приносил облегчения. Ефимов не находил себе места.
«Пора сдаваться, пора», — подумал мичман и направился к корабельному врачу.
Подойдя к лазарету, Ефимов остановился, ещё раз взвешивая свои возможности. Шансов на излечение без зубодёрства не было, а надежда всё же теплилась. Однако тепло этой надежды угасало по мере приближения мичмана к врачу. Если рассуждать здраво, то, собственно, о каких возможностях может идти речь? Рентгеновского аппарата на лодке нет, бормашины нет, остаётся что?
— Василий Геннадьевич, посмотрите мой зуб, пожалуйста… — обречённо промямлил старшина команды разведки.
Галльский окинул взглядом отёкшее и сильно припухшее лицо мичмана.
— А чего тут смотреть — флюс как флюс. Здесь щипцами работать надо, пока заражение не пошло дальше.
Ефимов замер, сердце опустилось ближе к палубе, в ожидании медицинского вердикта мир переместился в другое измерение. Доктор, не церемонясь, усадил мичмана на стул-вертушку, тут же повязал белый нагрудник и, надев резиновые перчатки, потянулся за новокаином.
— Давай, открывай хлебало, посмотрим, который драть надо.
Только руки врача прикоснулись к лицу Ефимова, мичману захотелось умереть, причём сразу, чтобы не мучиться. Мурашки размером с бекасиновую дробь покрыли всё его тело, сознание помутилось и …
— Ты куда сползаешь? — спросил доктор заваливающегося на бок больного.
В ответ — ни звука.
— Да он без сознания! — догадался Галльский.
Нашатырным спиртом больного удалось вернуть в реальность. Теперь он сидел посредине каюты и держал в руках плевательницу. Врач суетился вокруг разведчика со шприцем в руках.
— Ну, как? Язык чувствуешь или нет? — переспрашивал уже который раз Галльский.
— Пока шуфсфую… — привирал Ефимов, еле ворочая языком, надеясь хотя бы немного оттянуть приближавшуюся развязку.
Высокого роста мичман, даже сидя, на полголовы был выше стоящего рядом корабельного врача. Галльский понятия не имел, как подступиться к больному, чтобы виртуозно и без хлопот удалить его зуб. Недолго думая, доктор достал из шкафа свой чемодан и встал на него.
— Вот так в самый раз! — обрадовался своему решению врач-гинеколог, засовывая руку со щипцами в ротовую полость трясущегося от страха мичмана. — Начнём…
Да-да, не стоит удивляться — врач-гинеколог, именно такую специальность имел корабельный эскулап капитан медицинской службы Галльский.
Сорок минут пролетели как одна. Ни перестановка чемодана с места на место, ни попытки усадить больного Ефимова на пол не принесли желаемого результата. Попытки использовать щипцы другого размера не поколебали стойкость больного зуба даже на миллиметр. Нижняя восьмёрка слева гордо сияла чёрной дырой и изрыгала зловоние.
— А могет охтавим? — пробормотал Ефимов.
— Ага, сейчас всё брошу и начну оставлять. Сначала тебя, потом службу, потом профессию. Ещё чего выдумал. Сказал вырву, значит вырву. Должен же я, хотя бы раз в жизни, самостоятельно удалить зуб, — разгорячённо ответил доктор и тут же замолчал, — нельзя давать волю своим эмоциям, - подумал он и возобновил старания.
Ещё тридцать минут на кресле пыток провёл больной мичман, а зуб всё стоял на своём месте и не собирался покидать вконец измученного хозяина. Чтобы облегчить участь потерпевшего, Галльский налил полстакана спирта, немного подумал и, долив ещё немного, предложил выпить обречённому мученику в качестве обезболивающего, для души. Ефимов согласился, залпом выпил всё содержимое и закрыл глаза. Теперь ему было абсолютно всё равно, кто и что с ним делает, лишь бы доктор чаще наливал «микстуру».
— Доктор, — дверь с грохотом отъехала в сторону, и в каюту врача вошёл старпом, больной открыл глаза, — ты сегодня решил поститься или просто обед игнорируешь?
— Да вот… — Галльский показал на оседлавшего чемодан Ефимова с открытым ртом.
Лицо мичмана, рукава и передняя часть халата врача были забрызганы кровью. Кроме животного страха, Юрий Михайлович ничего не смог прочесть в глазах захмелевшего Ефимова.
— Ты что с ним делаешь? — удивлённо спросил Манишевич.
— Пытаюсь восьмёрку удалить, и не получается, полтора часа мучаюсь, и всё безрезультатно, — озабоченно ответил Галльский.
— А где это?
—Слева последний, — ответил доктор.
— Дай-ка щипцы сюда, — старпом подошёл к ошалевшему страдальцу.
— Открой рот, да пошире, — приказал Манишевич, наклоняясь над мичманом.
Могучий телом, выше Ефимова, Манишевич напоминал сейчас бога Титана — сына Урана и Геи из греческой мифологии. Больной покорно не только открыл рот, но даже прогнулся назад и почти лёг на палубу. Старпом, не раздумывая, взял в руки огромные щипцы…
— Доктор, а ты обезболил? — в последнюю секунду поинтересовался Юрий Михайлович.
— Да, несколько раз, — равнодушно ответил врач.
— А-а-а-а-а, — закричал Ефимов.
Но было поздно — старпом уже стоял рядом с эскулапом и рассматривал удалённый зуб.
— Слава Богу! — выдохнул Галльский.
— Удивительное дело. А где же здесь дырка? — недоумевая, спросил старший помощник, показывая врачу только что удалённый зуб.
Галльский взглянул на еле живого Ефимова, заглянул ему в рот, потом посмотрел на Манишевича и обречённо констатировал:
— Юрий Михайлович, вы удалили верхнюю восьмёрку, а надо было нижнюю…
— Странно, — удивился старпом, — мне показалось, что ты о верхнем зубе говорил...
Вслед за врачом Манишевич также внимательно осмотрел ротовую полость больного и в мгновение ока вырвал ещё и нижний зуб.
— Доктор, теперь тот? — с нескрываемым волнением спросил старпом.
Галльский осмотрел очередной зуб, потом посмотрел на Ефимова, по щекам которого ручьём текли слёзы, опять заглянул ему в рот и выдал заключение:
— Теперь, ТОТ!
Манишевич самодовольно вздохнул и с чувством выполненного долга вышел из каюты.
Весть о старпоме-зубодёре стала главной во всех разговорах на подводной лодке. На средней палубе второго отсека особенно горячо обсуждалась лёгкая рука нового эскулапа. Ефимов на все вопросы только хлопал глазами. Галльский в качестве компенсации за нанесённый здоровью мичмана ущерб выдал потерпевшему флакон медицинского спирта объёмом пол-литра. И теперь, после пережитого, мичман приходил в себя, его не отпускало ощущение эйфории. «А ведь жизнь, кажется, налаживается», — всякий раз думал он, прикладываясь к «микстуре».
6
И всё было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство – дело в том, что спустя двое суток разведчик Котов не проснулся. Не проснулся он и через три дня, а ведь командир выделил Галльскому только сорок восемь часов на «медицинские эксперименты», и ни часу больше!?
В тишине лазарета по-прежнему отдыхали два пациента. И если Кувалдин, хотя и в заторможенном состоянии, но всё же приходил в сознание один-два раза в сутки, то Котов спал «летаргическим» сном четвёртый день подряд, чем вызывал удивление врача и гнев командира.
Кроме того, группу разведки посетил «стоматологический вирус». Не успел прийти в себя Ефимов, как на приём к Галльскому заторопились сначала командир отделения разведки Сычёв, а вслед за ним, с небольшим перерывом, матрос Иванов — тоже разведчик.
— Доктор, что с Котовым? — раздражённо спросил Чуйков, выходя из кают-компании.
— Спит, товарищ командир, — потупив взгляд и переминаясь с ноги на ногу, ответил корабельный врач.
— Так буди. Да поскорее. Сегодня в ночь делаем последний надводный «пробег». Надеюсь, дотянем до Кипра, а там жди радио о времени захода и точке рандеву. Тут бы разведке и поработать, а ты их одного за другим выводишь из строя. — Чуйков бросил взгляд через плечо корабельного врача и добавил: — вот, смотрю, до Сычёва очередь дошла.
— Я постараюсь сделать всё возможное, — без всякой надежды пообещал доктор.
— Да уж постарайся, если не хочешь быть поделённым на немецкий крест…
Не дожидаясь какого-либо ответа, командир лодки вышел, задраив за собой переборочную дверь.
На средней палубе, под трапом, притихли закадычные друзья - матросы Мирзоев и Морозов. Услышав голос командира и не желая попасть под горячую руку, они решили отсидеться, как серые мыши в норке.
— Что значит дэлит на нэмецкий крест? — прошептал Мехти.
— На четыре части значит, а если бы командир сказал на немецко-фашистский крест, значит делил бы буквой «Г», т.е. ещё сложнее. Понял?
— Тэпер понял - дохтору савсем плоха будет! – резюмировал Мирзоев.
7
Галльский закрыл дверь и повернулся к Сычёву, застывшему с открытым зевом.
— Ну, что мне с вами делать прикажете? Нет у меня стоматологического кабинета, НЕ-Е-ЕТ!
— Может, я потерплю ещё пару дней до захода в Тартус, а там и стоматолог найдётся? — Сычёв даже приподнялся, чтобы уйти.
— Сидеть! – приказал доктор, — какой потерплю, у тебя там один пенёк остался и нерв наружу. Вся ткань вокруг поражена, ты мне предлагаешь гангрены дождаться. Какого рожна терпел, раньше не приходил?
— Думал, пройдёт, переболит, у меня там пломба была, вот зуб и раскрошился.
— А теперь я тебя крушить буду своими руками и до посинения…
От услышанного Сычёву стало нехорошо. Галльский достал коробку с обезболивающими средствами, вызвал в помощники Быстроходова — химика-санитара-инструктора.
Когда в каюту вошёл мичман, Сычёв заёрзал на вертушке.
— А может, не надо? — умоляюще выдавил из себя молодой разведчик.
— Надо, Федя , надо! Тебя же Фёдором зовут, кажется, — заговаривал зубы больному Галльский, готовя инструмент.
— Андреем!
— Вот я и говорю, Андрей, терпи, казак, атаманом будешь.
— Что мне делать? – спросил прибывший мичман.
— Николай Петрович, бери зубило, будешь держать, а я долбить начну. Только переоденься и перчатки надень.
Когда в рот Сычёву вставили длиннющее зубило и доктор первый раз ударил по нему молотком, старшина понял, почему мичман Ефимов свою жизнь теперь делит на две части: до и после обращения к корабельному врачу.
После проведённой операции Сычёв неподвижно лежал на диванчике мичманской палубы, глаза его были закрыты, в ушах звенело, мозг удерживал только одну мысль — «наконец всё кончено», в висках с шумом пульсировала кровь. Голова раскалывалась на мелкие части, подобно хрустальной вазе, брошенной на мраморный пол. Язык постоянно лез на место удалённого зуба, где зияла огромная воронка.
Подводники, свободные от вахты, снова обступили очередного страдальца.
— Покажи, что там у тебя, — попросил Морозов, склоняясь над товарищем.
Сычёв открыл рот. Все ахнули.
— Вот это дыромаха, как от разрывной пули, — констатировал электрик.
— А ты откуда знаешь, какая рана от разрывной пули? — удивился Быстроходов, выполнявший по совместительству роль послеоперационной сиделки.
— Да я-то не знаю, а вот дед рассказывал, он в партизанах воевал.
Немного посочувствовав Сычёву, все разошлись по своим местам.
Прошли ещё сутки. Котов продолжал спать мертвецким сном.
На приём к Галльскому обратился очередной (и последний) разведчик подводной лодки. После осмотра матроса Иванова доктор вынес ставшее привычным для экипажа заключение:
— Зуб лечению не подлежит. Удалять!
Для Иванова сказанное обрело смысл, знакомый по старому мультфильму: «Казнить, нельзя помиловать».
— А что делать? Надо — значит надо! Удаляйте, — флегматично согласился матрос.
Врач удивлённо взглянул на Иванова, — как будто с Луны упал, и ничего не знает, — машинально подумал Галльский, продолжая готовить инструменты.
По внешним признакам операция предстояла несложная. Подготовив всё необходимое и обезболив, Галльский взялся за щипцы. Но не тут-то было, зуб вышел наполовину и встал. Никакие приспособления, ухищрения и предпринимаемые очередные попытки результатов не дали. Даже приглашённый на помощь «народный целитель врач-зубодёр от бога» — Манишевич не смог помочь.
Иванов сидел в лазарете с открытым ртом. Недовырванный зуб «гордо» возвышался над остальными и не позволял матросу не то что говорить, а даже свести челюсти вместе. Доктор от своего бессилия пребывал в расстроенных чувствах и не знал, что делать дальше.
— Придётся потерпеть пару дней без еды. Будешь приходить ко мне на приём каждые четыре часа. А на рот я тебе повязку одену, чтобы ты никого не смущал. Пока всё.
Глаза Иванова округлились. Мычащий звук вырвался из груди. И всего. С открытым ртом всё равно больше не скажешь…
8
— Ну и где этот хренов эскулап? — нервничал на мостике командир, дожидаясь прибытия вызванного наверх врача.
— По вашему приказанию прибыл! — доложил командиру Галльский и затих, чувствуя дыхание бури.
— Поднимайся сюда. Полюбуйся, где мы находимся: вот берег Турецкий, вот Латакия видна, вот куча врагов всяких ползает вокруг нас, а где, я тебя спрашиваю, наши разведчики? Отвечаю: вся группа разведки «уничтожена» замаскированным под советского врача противником, тобой значит!
Корабельный врач безмолвствовал, да и что он мог ответить в своё оправдание? Из всей группы разведки на боевом круглосуточном посту был только старшина команды — мичман Ефимов, вернувшийся в строй после хирургического триумфа Галльского-Манишевича.
— Сегодня зайдём в порт, что будем делать с Котовым? Предлагай, экспериментатор.
— Предлагаю показать его начальнику группы медицинского обеспечения. У него есть специалисты разного профиля.
— Ну, хорошо, а если врачи скажут, что разведчика надо снять с борта. Тогда что?
— Не скажут, товарищ командир. Котов всё равно вот-вот проснётся, препарат, который я ему ввёл, несильный.
— Да уж вижу, какой несильный. Так можно и до Лиепаи проспать, — командир осёкся, краем глаза он увидел, как по трапу поднимается командир группы разведки — капитан-лейтенант Котов.
Появление разведчика, облачённого в чёрную тужурку, галстук и кремовую рубашку, вызвало нескрываемое удивление командира и всех наблюдавших за происходящим. Со стороны, невзирая на жару, разведчик казался замёрзшим и выглядел, по меньшей мере, странно среди своих товарищей, одетых в тропическую форму.
— Прошу разрешения подняться на мостик, капитан-лейтенант Котов, — чётко обратился офицер.
Командир, доктор, старпом переглянулись.
— Добро, поднимайся, Валерий Николаевич, — разрешил Чуйков.
— Товарищ командир, докладываю: задачу, поставленную правительством Советского Союза, выполнил. Здоров, самочувствие нормальное, готов к новым испытаниям, даже к полёту на Марс…
— Спасибо. Доклад принял, только на Марс, думаю, мы не полетим, горючки не хватит, а вот за готовность к испытаниям спасибо, — командир исподлобья посмотрел на Галльского.
— Разрешите курить? — осматриваясь по сторонам и не узнавая открывшийся пейзаж, спросил разведчик. — До Лиепаи далеко ещё, скоро подойдём?
— Кури, пожалуйста, кури… А до Лиепаи… — Чуйков не знал, как ответить на вопрос, — доктор, объясни Валерию Николаевичу ситуацию.
— Видишь ли, Валера, эксперимент прошёл слегка неудачно, — начал объяснение Галльский.
— То есть?
— Просто ты спал не пару месяцев, а всего несколько дней… — доктор замолчал.
Котов выронил сигарету. Такого удара в спину он не ожидал. Все надежды на звёздное будущее, на триумф рухнули. А как хорошо всё начиналось. В течение месяца после этого никто и нигде не видел вместе доктора и разведчика, «неудачные изыскания» надолго разрушили их личные отношения.
Не вышло научной сенсации и в области медицины. Галльский окончательно понял, что из него не получится ни врач-психиатр, ни врач-стоматолог.
Больше всех повезло в этот день Иванову. На рейде порта Тартус всех ожидал сюрприз — огромных размеров лайнер белого цвета с красной полосой и такими же крестами по бортам занял своё место в якорной стоянке. Госпитальное судно военно-морского флота «Енисей» готовилось к приёму подводников, проверке состояния их здоровья. Возле его борта застыли, покачиваясь на волнах, несколько катеров, предназначенных для доставки экипажа на судно.
Первым вылеченным стал как раз Иванов, больной зуб ему запломбировали и вставили на место. Матрос долго не мог поверить, что он снова может принимать пищу через рот, а не через шприц. Мичмана Кувалдина сняли с лодки и госпитализировали. Остальных просто проверили в объёме медкомиссии.
Всю ночь лодку готовили к заходу в иностранный порт, а членов экипажа проверяли несколько сотен специалистов-медиков.