Отец Владимир

               
         Орлов достал часы на цепочке, взглянул на них, щелкнул крышкой и снова положил  в карман черного пиджака, одетого поверх рясы.  Сорок  минут уже идет по проселку. Шагается легко, несмотря на возраст. Солнце готово опуститься  далеко-далеко, за монастырем Казанской Божьей Матери, где его тесть был настоятелем. Ни души вокруг.  Лишь, давно знакомая ворона  долго преследует его. Перелетает с ветки на ветку, каркает неистово и тревожно. Да еще далеко позади, за поворотом, чуть послышался скрип телеги и какие-то голоса.
         Почти месяц, каждый день он ходит по этой дороге, в неполные шесть верст, из села Грачёво в село Боярщина и обратно.  В Грачёво, неподалеку от речки Мокши  стоит его дом, под высокой крышей которого, Таисья родила ему тринадцать детей и школа, где без малого сорок лет был учителем.  Но судьба круто изменилась.
         Недавно, во время литургии, чекисты ворвались в  церковь в Боярщине и начали срывать иконы со стен. Где руками не дотянуться, там - штыками. Кроме икон, кидали в мешки все, что блестит. Попытавшийся помешать им, отец Алексий, –  старый друг и родственник Орлова, тут же получил пулю в рот. Арестовали  дьякона, старосту и несколько прихожан, оказавших сопротивление и кричавших : «Будет по ваши души, ироды, новый Антонов!»   Дьякона на следующий день расстреляли за пособничество врагу и  за то, что имел какое-то свое, особое мнение о зарождавшихся колхозах. Судьба остальных, пока никому неизвестна.
        Орлов тут же принял сан. До университета он закончил семинарию. Жена и взрослые дочери по полу катались, волосы на себе рвали, умоляли не делать этого, подождать - может, кого пришлют. Хотя, было ясно – не пришлют  другого священника.  Не те времена. А кроме него – некому. Пока – вот так. Дальше – как Бог даст. Таисья,  как одеревенела – почти не разговаривала. И все у нее из рук валилось. Сейчас, вроде бы, отходит. Вот только смотрит на него очень тревожно.
         Тем временем, отец Владимир подходит к Грачёво, своему селу.  За старой дубовой рощей, показались купола закрытой недавно на замок церкви. Поговаривают, что её скоро взорвут. Но руководство молодого колхоза категорически против ее уничтожения – им нужны склад и конюшня.          
         Перед самым мостом, его нагнала телега, ощетинившаяся во все стороны штыками и, резко замедлив ход, потащилась вровень с ним. Следом за ней – такая же телега с такими же штыками. Орлов мельком взглянул на чекистов, стараясь не задерживать на них взгляд.
 - Владимир Николаевич? Вас теперь, прям, и не узнать, в рясе-то. Богатым будете – так вот запросто и на телеге не объедешь.
         Не сразу старик разглядел и узнал рядом с возницей Гришку Грачёва, своего бывшего ученика, сидящего на облучке рядом с возницей. Добрая половина его учеников, как и половина селян были Грачёвыми, но этот был самым  «грачевым   грачуном». Сколько  с ним мучился – уму непостижимо – бил указкой по заднице (правда, не сильно), выводил из класса за  ухо, никогда и никем не мытое.  Иногда в страшных снах видел это ухо и грязную до черноты рубашку. Хотел было не раз и не два выгнать его вон из школы. Но тут же вваливалась гришкина мать, неимоверно жирное существо, куда более грязное, чем ее чадо и бухалась в ноги Орлову. Еле-еле поднимал ее, поскольку сама не в состоянии была это сделать.
         - Батюшка-а-а, свет ты на-а-аш, Владимира-а-аколаи-и-ич!!! Не губи Гришку-то мово-о-о!!! Нехай ещё-о-о поучится чему-нибу-у-удь!!! Вот ужо, отец воротится-а-а!!! Ужо жопу-то ему надерё-от!!! Гришка-а-а!!! Проси прощения-а-а у Владимиракола-а-ича-а-а!!! Ты русский язык-то понима-а-ашь, ****ьь така-а-ая?!
         - Больше не бу-уду!
         Однажды, без свидетелей, самое страшное началось, когда она, размазывая по своему рылу обильные слезы,  попыталась с ним кокетничать – строить опухшие глазки, крутить плечищами и, даже, задирать подол. И Орлов, опасаясь повторных ее посещений, прекратил попытки избавиться от Гришки.
Получив как-то жирный красный «неуд», тот чтобы не размазать чернила по тетради, не закрывая ее, понес  перед собой на место. На  пути оказалась, вытянувшаяся из-за парты, физиономия дуры Тыкиной. Разглядеть хотела получше, хотя, сто раз у себя видала.  Не растерялся пацан, сходу приложил тетрадь к её крохотному лбу. Громкий шлепок  и на тыкином лбу зеркально отразился «неуд».
         Гришка с большим трудом,  все-таки, научился читать. Зато читал – очень много. Бывало, даже на уроках, за уши грязные не оторвать от потрепанных книжек про сыщиков и бандитов – другого ничего знать не хотел. И вот он теперь – чекист  на облучке. Наган «на красном кушаке».
         -  Мы, вот,… Владимир Николаевич,… по вашу душу,… так сказать.
         -  А чего это вас так много, за мной одним-то? – пытается шутить Орлов.
         -  Чтоб веселее было. Правда, Тёмочкин?
         -  Ага! – улыбается во весь рот рыжий ухарь, мимо которого без молитвы страшно пройти, - жаль только, что  поп без гармошки.
         -  Га-га-га! – заколыхались штыки
         -  И без попадьи! – встрял кто-то.
         -  Гы-гы-гы! – шевелятся штыки, как кукуруза на ветру
         -  Тогда ужо лучше – попову дочку, - не унимается рыжий балагур. - Вот её б в Красну армиё б! И туды её б и сюды её б.
         Штыки, чуть было, на землю со смеху не попадали. Покрасневший Грачев резко повернулся к Темочкину. Видно, хотел что-то сказать, скорее даже – скомандовать, но размяк и промолчал. Когда-то он по уши свои немытые влюбился в свою ровесницу Аленку-гимназистку, дочку Владимира Ивановича, приехавшую на каникулы из Пензы, где жила у родственников. Гришка глаз с нее не спускал. Стал опрятней. Уши оказались не такими уж и черными как раньше. То и дело прохаживался мимо учительского забора, делая вид, что нет ничего интересного за этим забором и в этих вот окнах с откинутыми занавесками. Это продолжалось до тех пор, пока она, смеясь, не вернула ему коротенькую любовную записку с множеством исправлений красными отцовскими чернилами, «неудом» и подписью – Е.Орлова.   
           За мостом на небольшой полянке телеги с трудом развернулись. И опять тот же рыжий:
         -  Ну что, опия ты для народа, лезь, не стесняс. Всё, глядишь,  веселевше  бут. Хотя, куды ещё веселевше.
          Располагаясь в телеге, Орлов заметил, что Гришке становится не по себе от этой роли.
         -  С чего бы это ты, Грачёв, невеселым стал, при таких-то веселых сослуживцах?
         Тот  не ответил и молчал, пока не подъехали к массивным железным воротам. Слезая с телеги, Грачев тяжело вздохнул. Орлов решился попросить.
         -  Моим сообщи, чтоб не гадали, что и как.
         -  Сделаю,-ответил Гришка, глядя на носок своего сапога,-не догадываетесь, поди, за что вас?- и,не дожидаясь ответа, продолжил,-сорока на хвосте принесла, что селяне за вас продналог сдали.
         -  Я ни кого не просил.
         -  Но сорока-то этого не знала.
Грачёв не только  выполнил обещание, но и добился того, чтобы тело учителя отдали его родственникам. Отдать-то отдали, но с условием – похоронить скромненько и незаметно.
Однако, телеге, с трудом узнаваемым отцом Владимиром, пришлось останавливаться  у каждого дома – грачёвцы выходили прощаться с ним.  Многие учились у него, потом и их дети, у кого-то и внуки. А недавно, стали еще и его прихожанами. На кладбище собрались все. Даже самые немощные. Пришли люди и из других  сел.  Особенно - из соседней Боярщины, где он успел недолго прослужить.
        На девятый день, появились каратели и забрали всех, кто прощался с врагом трудового народа, прихвостнем мировой буржуазии. А, уж, коль телега у каждого дома останавливалась, то всё село от мала до велика собрали в одночасье и вывезли куда-то. Никто их, в этих краях, больше не видел.       
        Чуть позже, в далеких горах, где еще не разобрались с басмачами, начали строить электростанцию, рыть канал,  проводить дорогу до города, недавно возникшего на месте кишлака. Почему-то многие обитатели рабочего поселка была Грачёвы.

2004г.