Неправда ли, на первый взгляд заголовок звучит как название какого-нибудь бульварного романа? На самом деле, все гораздо проще. Речь пойдет о, может быть не особо приметном, но чрезвычайно ярком, с нашей точки зрения, персонаже романа, французского писателя-экзистенциалиста Альбера Камю “Чума”, речь пойдет об отце Панлю. Что же привлекает в этом герое, появляющемся в повествовании где-то в середине и уходящем в тень задолго до его окончания? Пожалуй, необычайный драматизм и масштаб изменений, происходящих во внутреннем мире отца Панлю, которые не могут оставить безучастными никого. И, в первую очередь - его противоречивость, рожденная им и выстраданная в муках, так трагически разрешившаяся для героя.
Его жизнь не похожа на судьбу главного персонажа повествования доктора Риэ, который предстал перед искаженным ликом жизни, обреченный на смерть как и десятки тысяч жителей города Орана, отрезанного от всего мира, отделенного от него чертой, имя которой - чума; который тем неменее до конца, каждый момент своей жизни оставался тем, кем так хотел стать - человеком. Жизнь доктора Риэ - это тема для отдельного разговора. И все таки, надо отметить, несмотря на глубокий внутренний психологический динамизм, она стабильна. Почему? Что придает его жизни эту внутреннюю стабильность? Что является главным стержнем его существа, основой его личности? Как нам кажется - это воля. Ее трудно определить. Это воля быть всего лишь свидетелем, причем - активным свидетелем, проявлений слепой силы, которая уровняла перед собой всех жителей бедствующего города, будь то безработный или служащий городской мэрии, невинный ребенок или закоренелый грешник, и которая предоставила им всем только одно право - право на смерть. Это воля быть свидетелем смертей, слыша стоны умирающих, проклятия и мольбы о помощи в свой адрес, будучи по профессии доктором, тем, кто обязан спасать и не имея такой возможности. Эта воля и помогла Риэ на протяжении всех трагических событий, пребывая в это противоречивой ситуации, тем неменее жить. Жить в противоречии, прекрасно его сознавая и действуя в нем, действуя не против, не за что-то, действуя вопреки всему. Может быть уместно назвать эту волю, волей к жизни. Однако, не будем делать каких-либо выводов по этому поводу, так как мы уже оговорились, что жизнь доктора Риэ - это тема для разговора.
Жизнь отца Панлю не так стабильна. Напротив, она чрезвычайна динамична, психологически драматична в своих крайних проявлениях. В самом деле, Панлю, страстный и непримиримый к разного рода ересям, христианин; специалист-ученый, занимающийся исследованием жизни святого Августина и африканской церкви, вдали от всего мирского; заявивший с церковной кафедры взроптавшим жителям чумного города: “Братья мои, вас постигла беда и вы ее заслужили, братья” - это Панлю, представший перед нами в самом начале чумной эпидемии в городе, разительно отличается от того, умирающего в больнице, то ли от легочной формы чумы, то ли не выдерживая накала своих внутренних терзаний, немогущий примириться с открывшейся ему во время чумы противоречивостью самого себя; от того, мертвенно бледного, отрешенного, с безучастным взглядом человека, что предстает перед нами в самом разгаре бедствия. Изменения разительно и необъяснимы, если вырвать жизнь и смерть отца Панлю из всего контекста повествования.
Попробуем вслед за Альбером Камю проследить трагические обстоятельства жизни Панлю и отметить основные, ключевые моменты, приведшие его к смертельному исходу. Несомненно, первая проповедь святого отца является чрезвычайно важным событием для понимания его внутренней душевной жизни. Недовольный степенью набожности жителей города Орана, Панлю видит в постигшем всех несчастье знак свыше, но, сравнивая чуму с бичом Божьим, когда-то обрушившимся на Содом и Гоморру, погрязшие в грехах и распутстве. Это расплата, момент, когда будут отделены зерна от плевел, момент смерти для всех грешников Орана и час величия для истинных христиан. Чума - это время раздумья для каждого человека, час обращения к Богу со словами любви. Ныне, Бог дает подмогу людям, “претворяя зло в добро”. “Ныне указует истина. И путь к спасению указует вам также багровое копье, и оно же подталкивает вас к Богу” - восклицает отец Панлю. Таким образом позиция человека, “равно далекого и от новейшего попустительства и от обскурантизма минувших веков” предельно ясна.
Трудно сказать, какое влияние оказала эта проповедь на жителей Орана. Однако хотелось бы привести слова одного из героев романа (Тарру) по поводу выступления отца Панлю: “Начало бедствий, равно как и их конец, всегда сопровождается небольшой дозой риторики. В первом случае еще не утрачена привычка, а во втором она уже успела вернуться. Именно в разгар бедствий привыкаешь к правде, то есть к молчанию. Подождем.” Насколько оказался прозорлив Тарру! Вторая проповедь отца Панлю в самый разгар бубонной чумы - это плод осмысления, переосмысления своего существования, смысла и содержания веры в Бога и событий в городе, так сильно потрясших священника. Это попытка, оставшись служителем церкви, искренне верующем христианином, высказать то, о чем в самый разгар бедствий нужно молчать. Эта попытка выйти из неопределенной ситуации и примирить непримиримое смахивает на ересь. Однако, об этом - несколько позже.
Что же подвигнуло Панлю на эту душевную работу? Каким путем Альбер Камю приводит своего героя к внутренней противоречивости в предельном своем выражении? Интересны в этом отношении замечания доктора Риэ, который, понимая весь абсурд происходящего, является прежде всего деятелем несмотря ни на что: “Панлю - кабинетный ученый. Он видел недостаточно смертей и поэтому вещает от имени истины. Но любой сельский попик, который отпускает грехи своим прихожанам и слышит последний вздох умирающего, думает также как и я. Он прежде всего попытается помочь беде, а уже потом будет доказывать ее благодетельные свойства.” Эти слова являются для нас путеводной нитью повествования. Автор желает предоставить отцу Панлю возможность, столкнувшись с реальной жизнью, переосмыслить свою веру в Бога через отношение к миру, через действие в нем. Таким образом, Камю раскрывает замысел относительно судьбы своего героя. Он ввергает отца Панлю в трагическое испытание жизнью его веры в Бога. Вся предполагаемая судьба отца Панлю может быть условно разделена на три этапа. На первом, перед нами предстал страстный в своей вере Панлю, незнающий драматизма реальной жизни, и поэтому, воспринявший эпидемию чумы так, как нами было уже описано выше. На втором этапе, священник, сталкиваясь с реалиями жизни, должен подвергнуть свою истину суровому испытанию, переосмыслить ее, связать все свои мысли воедино и выйти из этого испытания (с честью?). На третьем же , по замыслу автора, перед нами должна предстать обновленная личность, определившая себя и свое место в мире, осмыслившая (пере-осмыслившая?) все происшедшее. Другими словами, пользуясь записями Тарру об отце Панлю, сначала он должен выразить себя, сказав об истине в своем понимании, потом - молчать и действовать в театре абсурда, заданного чумой, и в конце повествования - снова высказаться, пронеся свою истину через все испытания.
Итак, Тарру, создающий добровольную дружину для борьбы с чумой, выбравший действие против бездействия, предлагает Панлю вступить в нее, который, после некоторого раздумья, соглашается, на что Риэ, не без удовлетворения замечает: “Рад, что он лучше, чем его проповеди.”
Много изменилось в городе с того момента. Чума приобретает свои крайние проявления. Люди уже больше не радуются наступившему лету, принесшему с собой зной, а значит - усиление эпидемии; страх сменяется паникой, та в свою очередь - отчаянием и - в конце концов - безучастностью и очерствелостью душ. Похоронные церемонии укорачиваются, мертвецов на кладбища везут трамваи, да и кладбищами стали большие ямы для общего захоронения. По всему городу раздаются стоны и выстрелы - убивают и бродячих животных и мародеров, и тех, кто бежит из города, невыдерживая напряжения абсурдного заточения под открытым небом или в своих, отмеченных печатью смертей родственников, домах. Смерть не разбирает ни богатых ни бедных, ни здоровых ни больных, ни стариков ни детей. Жизнь - это всего лишь потенциальная смерть, очень скоро, угрожающая унести тебя в любой момент. Существование становится абсурдом. И в этом абсурде продолжают жить и действовать осмысливая и переосмысливая себя и все происходящее вокруг такие люди как Риэ, Тарру, Рамбэр...
Так случилось и с Панлю. Мы встречаемся с ним много позже в том эпизоде, когда Риэ решается опробовать полученную собственными силами в городе сыворотку на заболевшем бубонной чумой мальчике, сыне следователя Отона. Наблюдать мучения мальчика пришлось всем основным героям повествования. Камю пишет: “Первым пришел Панлю, он встал напротив Тарру и прислонился к стене. На лице его застыло страдальческое выражение, а многодневная усталость, связанная с постоянной угрозой заражения, прочертила морщины на его багровом лбу.” Несомненно, Панлю пришлось пережить за прошедшее от первой проповеди время весь трагизм ситуации. Он увидел Смерть и много-ликость ее преломления в человеческих судьбах. Но сцена умирания маленького мальчика явилась для священника последней каплей, переполнившей чашу. Через жестокое испытание пришлось пройти ему. Но во многом, именно оно, поколебав мировозренческие устои священника, усугубив неопределенность его существования в этом мире, поставило под Вопрос его жизнь, обозначив, резко и ясно, то противоречие, которое должно было быть со всей необходимостью разрешено. Однако, варианты его возможного разрешения не оставили Панлю выбора. Как человек религиозный, отдав свою волю в руки Бога, но, подвергнув его сомнению, а значит и проблеме осмысления (переосмысления), не имея внутри себя воли к жизни Риэ, Панлю оказывается неспособным жить, и один Бог знает, что выражали ничего не выражавшие глаза священника в момент его смерти.
Однако, вернемся к трагическому эпизоду, в котором многое пришлось выстрадать из героев романа. Не стоит описывать мучения мальчика, переданные Камю однажды, они уже вряд ли могут описаны с такой предельной остротой. Нас интересует момент столкновения Риэ и Панлю как несовпадающих точек зрения; отсроченного столкновения, так как во внешнем плане не произошло никаких действий, однако - в душе у Риэ заклокотал Везувий, который взорвался несколько позже. Камю пишет: “Риэ сказал, что ребенок сопротивляется болезни много дольше обычного, Панлю устало привалившийся к стене произнес глухим голосом:
- Если ему суждено умереть, он будет страдать много дольше обычного.
- Доктор резко повернулся к нему, открыл было рот, но заставил себя промолчать, что, видимо, стоило ему не малого труда, и снова устремил взгляд на мальчика.”
Страдания мальчика тем временем усилились. Панлю в ситуации когда каждый, кто находится в комнате не в состоянии удержаться от рыданий, поступает как священник. Он опускается на колени и читает молитвы, а после того, как ребенок на время обессиливает, подходит к больничной койке и перекрещивает мальчика, считая, что тот уже умер. Примечательна реакция на все это доктора Риэ. Автор говорит, что Риэ “словно опьянел от усталости и отвращения”. Отвращения конечно же к Панлю. Наблюдая телодвижения святого отца, он оказывается не в состоянии принять его поведение, страдание как профессию, в тот момент, когда нужно просто страдать, забыв обо всем на свете страдать, переживать столько раз виденную человеческую трагедию в предельном ее проявлении еще и еще раз. Для Риэ в этой ситуации не может быть Бога. Даже если он есть, здесь и сейчас его нет. Панлю почувствовал это, пытаясь как-то успокоить доктора. Однако Риэ, памятуя о первой проповеди священника, бросает ему в лицо: “У этого-то, надеюсь, не было грехов - вы сами это отлично знаете!”. Однако, позиция Панлю предельно ясна. Понимая, что все увиденное, видимое каждый день превосходит все человеческие силы, он, однако, априорно утверждает: “мы обязаны любить то, что не можем объять умом.” Панлю верит. В своей вере он велик. Это была бы действительно Вера, и перед нами бы предстал второй, после Авраама, отец Веры, если бы он не смутился слов Риэ. Что-то на миг перевернулось в его душе, возможно, уже в который раз за время при-сут-ствия при Смерти. Однако все вернулось на круги своя. Эпизод не явился переломным для Панлю здесь и сейчас, хотя “с того дня, когда он в течении нескольких часов смотрел на умирающего ребенка, что-то в нем надломилось.” Однако в тот момент, когда Риэ восклицает почти по-карамазовски: “У меня лично иное представление о любви. И даже на смертном одре я не приму этот мир Божий, где истязают детей”, Панлю грустно произносит, что теперь он знает, что такое благодать. Благодать - это с любовью принимать мир Божий, в котором истязают детей? Правильно ли так интерпретировать его понимание? Возьмем на себя смелость понимать его слова таким образом. Но если бы Панлю только понимал и испытывал то, что опредметили мы в его понимании, тогда перед нами бы предстал второй Авраам, который от самого начала до самого конца истории жертвоприношения Исаака верил, верил в Бога или, как сказал Серен Кьеркегор, как единичный индивид в качестве единичного стоял в абсолютном отношении к абсолюту. Но в том-то и дело, что отец Панлю не является ветхозаветным героем, он - человек, и Камю, написав о понимании Панлю благодати, перед этими словами подчеркнул: “Лицо Панлю болезненно сжалось словно по нему прошло тень.” Священник понимая, что есть благодать, испытывает амбивалентные эмоции. Точнее было бы сказать, что одно чувство - любовь - выступает в этот момент как знаемое, интеллектуализированное чувство. О реально же испытываемой эмоции нам остается только догадываться. Она сокрыта от читателей. Испытал ли он зашевелившийся в недрах души страх не-человеческого в своей априорной, непоколебимой вере, уже знаемо не-поколебимой, а значит - поколебавшийся, ибо аффективное и интеллектуальное в этот момент разошлись, и, как показывают обстоятельства смерти священника, навсегда? Или еще что-то нечто другое? Однако, что бы это ни было, он взволнован и глаза его в этот момент блестят.
Но, как нам кажется, подлинную разгадку драматизма ситуации стоит искать далее. “Отец Панлю протянул доктору руку и печально произнес:
- И, однако, я вас не переубедил!
- А что бы это дало? - возразил Риэ. - Вы сами знаете, что я ненавижу зло и смерть. И хотите ли вы или нет, мы здесь вместе для того, чтобы страдать от этого и с этим бороться.
Риэ задержал руку отца Панлю своей.
- Вот видите, - добавил он, избегая глядеть на него, - теперь и сам Господь Бог не может нас разлучить.”
Насколько глубоко понимание Риэ ситуации, в которую попал Панлю! В сущности, они так похожи друг на друга, они делают одно общее дело, однако Риэ, этот неверующий человек, понимает, что для него идея Бога не сможет сыграть никакой решающей роли в сложившихся обстоятельствах. Есть ли вера, нет ли ее, - его отношение к своему существованию, наполненному глубоким экзистенциальным смыслом, не изменится. Однако, окончательная фраза это разговора, особенно, поведение Риэ, вызывает смешанное чувство. Не усомнился ли доктор в своем неверии в Бога, в своем экзистенциальном атеизме? Что почувствовал он в этот момент? Может быть его внезапно озарила мысль, о том, что в сущности идея Бога безвредна? Может быть, интеллектуально он почувствовал, что для него лично в принятии этой идеи нет никакого вреда? Ведь, в сущности ничего не изменится в его внутреннем мире (так ли?). И вместе с тем, его поведение красноречиво; реальное чувство несколько другое. Смущение перед священником? Может быть. Не смущение ли это из-за того, что раньше подобные мысли не приходили ему в голову? А может это на время посетивший Риэ страх, что этот момент может поколебать все его мировоззренческие устои? Это всего лишь наша попытка проанализировать, как кажется, чрезвычайно важный эпизод в жизни двух героев романа Камю “Чума”. Такое понимание динамики души Риэ высвечивает для нас со всей неотвратимостью, с предельной ясностью, сущностное противоречие отца Панлю, возросшее за время соприкосновения с реальной Жизнью-как-Смертью в душе священника. Да, поразительно похожи герои Камю, однако разительны их отличия. Кажется, что неслучайно в названии трактата “Должен ли священнослужитель обращаться к врачу?” “доктору почудилось, будто за этими словами скрывается нечто большее, чем хотел сказать святой отец.” Сущностное противоречие, которое отец Панлю пытается переосмыслить применительно к себе на протяжении всей оставшейся ему жизни, можно выразить примерно так: Является ли благодать, основанная на любви-принятии мира Божьего, в котором постоянно совершается ничем не оправданное убийство человека, человечной по отношению к тому, что есть я?
Перед Панлю встает личностная проблема осмысления идеального по отношению к человеческому (реальному). Это проблема головокружительного характера, так как в крайних вариантах своего разрешения она трагична для человека. Это проблема характера “или-или”. Или идеальное или человечное. Или я как Авраам, веруя в Бога. недрогнув ни на секунду, веду каждого умирающего от чумы к вратам Смерти или я пытаюсь сопереживать человеку и спасать его от Смерти вопреки всему, несмотря ни на что, пребывая в полном безверии, ибо идея Бога становится бесполезной? Ни тот ни другой из вариантов не могут стать внутренней необходимостью для отца Панлю. В этом то и заключается сущностное противоречие данной неопределенной ситуации, которое источило душу, иссушило тело святого отца. Оно выбило почву из под его ног, распяло его на кресте сомнения относительно своего Я, принесло глубокую душевную боль и страдание.
В противоречии человеку не на что опереться, ибо если это оказывается возможным и ему удается встать на один его полюс, значит это мнимое противоречие, либо человек вынужден сделать выбор, так как оказывается не в состоянии объять необъятное. Проблема “или-или”, решаемая в пользу одного из “или”, теряет свое сущностное своеобразие. Это - бегство от неопределенности к одно-мерному определению самого себя. Это уклонение от разрешения вопроса о самом себе как о существе, всегда являющимся нечто большим, чем вы-сказано. По нашему глубокому убеждению, выход из зависания в неопределенности относительно несочетаемых полюсов сущностного противоречия, составляющего личностную проблему - это сказать вместо “или-или” одно единственное “и”, сказать “да” сочетаемости. Это значит сделать противоречие комплементарным и обрести опору там, где была бездна.
Однако, вернемся к судьбе Панлю. Вторая проповедь была произнесена им с церковной кафедры, когда эпидемия чумы приобрела ужасающий масштаб. Разительна отличается она от первого выступления, произнесенного с жаром истинного христианина, непримиримого к какой-либо ереси. Камю пишет, что “заговорил он более кротким и более раздумчивым тоном, чем в первый раз, и молящиеся отмечали про себя, что он не без некоторого колебания приступил к делу.” Его отстраненное “вы” сменилось на “мы”. Теперь Панлю чувствует себя причастным ко всему, что происходит. Его речь - плод размышлений последних недель. Это попытка изложить вариант решения своего противоречия публике. Как же совместить смерть невинного ребенка и божественную любовь? О своем прошлом выступлении Панлю говорит как о проповеди, не лишенной здравых мыслей, но может быть недостаточно проникнутой состраданием. В этой теперешней речи Панлю пытается осмыслить сущность зла. “Дон Жуан, ввергнутый в преисподню и кончина невинного ребенка” - это два различных рода зла. Первое является злом внешне необходимым, так как грешник должен гореть в гиенне огненной, но второе является злом внешне бесполезным. В этом случае Бог припирает нас к стенке своей непредсказуемостью и невыразимостью. И здесь в речи священника проскальзывает Сомнение в своей вере. Панлю не может сказать, ожидает ли страдающего невинного ребенка вечное блаженство рая или нет. Камю пишет, что “он (Панлю) сам не знает, так ли это.” Священник находит в себе мужество не отворачиваясь смотреть на страдания ребенка, ибо он не знает, может ли оплатить райское блаженство хотя бы миг человеческих страданий. Святой отец, как кажется, договаривается до ереси. Он четко обнаруживает противоречие, которое раздирает его душу на части, говоря своей пастве:” Братья, пришел час. Или надо во все верить, или все отрицать... А кто среди вас осмелится отрицать все?” Отрицать все - это отрицать божественную природу мироздания? Это момент выбора, как мы увидим далее - дилемма, которая несмотря на всю свою внешнюю легкость (“или-или”) разрешения, так и не приводит к миру в душе священника. Панлю не может простится с Богом, а значит - выбирает решение “или”; он выбирает Бога.
Муки, которые испытывает душа, глядя на стенания невинного ребенка, “уничижительны для ума и сердца”, но христианин должен пройти их, ведь этого возжелал Бог. Решение Панлю, его выбор - это “активный фатализм”, истинный христианин должен броситься в сердцевину неприемлемого и сделать априорный выбор в пользу Бога, отдав себя в распоряжение воли Божьей и отказавшись от своей. Выбор христианина - выбор трудной любви к Богу. Таким образом, не осмеливаясь бросить вызов Богу, априорно принимая его и его деяния, каковыми они не были бы, в смирении и сострадании; мужественно глядя на мучения невинных, на внешне неоправданное зло, Панлю призывает выбрать один из полюсов противоречия, выбрать и тем самым разрешить его. Выбор подобного рода - это выбор разрывающего на части страдания, глубокого и наивысшего по своему накалу, возможно, ведущего к деструкции своего физического существования. Ни это ли произошло с Панлю? Можно ли понять последующие события так, что оставаясь с Богом, опираясь на божественную волю, священник до последних дней своей жизни, в нечеловеческом порыве, не отводя взгляда, пытается смотреть в глаза умирающего мальчика, образ которого остался в его душе до конца дней? Не являлась ли его последующая жизнь реализацией осмысленного им варианта решения? Тогда это объясняет, почему осознав свою смертельную болезнь, Панлю с неистовостью отринул любое вмешательство в свою судьбу из вне. На все стремления его хозяйки, набожной старушки, горячо восхваляющей при первом знакомстве только что въехавшему священнику деяния святой Одилии, позвать врача, святой отец отвечал неизменным “нет”. Держа в руках распятие, внутренне идентифицируясь с Христом, Панлю в страдании, дошедшем до предельного своего выражения, реализовал самого себя, свой вариант решения противоречия. И все-таки, что смущает в его судьбе. Так ли однозначно все сказанное? Ведь лихорадочное возбуждение сопровождало болезнь Панлю на протяжении первого ее этапа. Далее, он стал безучастным ко всему, и к своей болезни и к миру, окружавшему его. Но не к своей вере! Последними словами, которые вложил автор в уста своего героя, было:”... у священнослужителей не бывает друзей. Все свои чувства они вкладывают в веру (курсор наш).” Значит Панлю оставался последователен в своем выборе! Только переживание, происходящее в его душе, получило новое, невыразимое качество. Качество, не воплотимое в Жизни. А значит - только Смерть остается Панлю, ибо можно ли жить поколебленной верой?
Альбер Камю, как экзистенциалист атеистической направленности, попытался на литературном примере показать, к чему может привести разрешение ясно осознаваемого противоречия путем выбора одной из альтернатив, в данном случае - априорного принятия Бога. Что же произошло с отцом Панлю? Переосмыслив свою веру в Бога через реальное действование в жизни, осмыслив свою веру через трагизм бытия, Панлю ввергнул себя в неопределенную ситуацию, которая заключается в Вопросе: что есть я, принимающий любовь к миру Божьему, в котором убивают невинных детей? Что есть я в противоречии? Осознание противоречивости самого себя привело к личностной проблеме. Сущность неопределенной ситуации в том и состоит, что находясь в противоречии, человек теряет самого себя, становится на путь без-опорности. Ему не начто опереться кроме как на самого себя. Эта фраза звучит как парадокс, ведь для того, чтобы совершить данный акт, надо найти самого себя. Как нам видится, у отца Панлю, впрочем как и у любого человека в данной ситуации, было бы три варианта решения. Первые два - это активное принятие одного из противоречивых полюсов, придание своей жизни смысла путем осмысления одной из крайностей и идентификации себя с ней и отбрасывания-отрицания другой. Так совершаются революции. Панлю и Риэ в начале романа суть противоположности. Позиция Риэ - активный атеизм, как нам кажется, на мгновение поколебавшийся в разговоре с отцом Панлю. Позиция Панлю - вера в Бога, которая была поколеблена так сильно, что привела героя к личностной проблеме, к неопределенности своего существования. Итак, это варианты крайние - “или-или”. Третий вариант - чрезвычайно сложен для понимания, так как является целиком результатом наших размышлений о судьбе Панлю, который, наверняка, никак не укладывался в рамки произведения и не предусматривался Альбером Камю. Понимая всю необычность описываемого ниже гипотетического построения, мы тем не менее идем на это. Итак, вопрос в третьем варианте звучит так: как породить в себе новое качество, основанное на совместимости несовместимых полюсов противоречивости? Как стать комплементарной личностью против революционно-однополюсной? Как мужественно оставаясь в предельной без-опорности, раздираемым на части внутренним противоречием самого себя, разрешить себя (разрешить себе быть) как противоречие, или более точно - разрешить себя как комплементарность? Как отцу Панлю стать в одно и то же время атеистом и верующим? Возможно ли такое? И все-таки, несмотря на невообразимость этого, осмелимся предложить такой вариант. Но тогда перед нами со всей необходимостью встает вопрос о той внутренней силе, которая дает возможность личности достигнуть душевной цельности как комплементарности. Что позволит собрать раздирающее существо человека, противоположные полюса в одно целое как новое качество? Ответ, который напрашивается парадоксален - это воля., но не вполне еще для нас ясного характера. Эта воля не описывается картиной силача, держащего два каната, которые тащут в разные стороны, упирающиеся в землю, бьющие в нее копытами и рвущиеся вперед скакуны. Это не усилие, ибо пребывать в таком состоянии долгое время невозможно. Это не действие, не напряжение всех душевных сил. Но, тогда, что же это за такая воля, позволяющая скакунам мирно пастись рядом с силачом? Спокойная воля желать жить?
Итак перед нами встает задача подыскать такой пример, желательно из реальной жизни, который показывал бы, что описываемое нами выше - вообще возможно. И мы можем это сделать. Только данный пример - также парадоксален, и возможно, не укладывается в наше сознание. Пример цельности, спокойной воли желать жить мы находим в том же произведении, о котором мы вели речь все это время. Позволим себе для начала переформулировать сущностное противоречие отца Панлю, высказанное нами в абстрактной форме, в более конкретное, перевести его в эмпирический план. Труда это не составляет, потому что это сделал сам Панлю. Вспомним как звучит название его трактата. ”Должен ли священнослужитель обращаться к врачу?” Другими словами, имеет ли право истинный христианин идти против воли Божьей, допуская вмешательство из вне в собственную судьбу или нет? Как мы видим из повествования ответ Панлю - нет. Так возможна ли комплементарность этого противоречия? Далее, мы бы хотели привести довольно большие куски текста романа, оставив до поры до времени свои комментарии при себе.
“...Отец Панлю вынужден был выехать из отведенной ему их орденом квартиры и перебраться к одной старушке, завзятой богомолке, пока еще пощаженной чумою. Отец Панлю перебрался на новое жилище с чувством все возрастающей усталости и страха. И поэтому он сразу же потерял уважение своей квартирохозяйки. Ибо когда старушка стала горячо восхвалять чудесные прорицания святой Одилии, священник высказал легкое нетерпение, что объяснялось, конечно, его усталостью. И как ни старался он впоследствии добиться от старушки хотя бы благожелательного нейтралитета, ему это не удалось. Слишком плохое впечатление произвел он тогда, поначалу...”
“...Она обнаружила, что он не вставал после бессонной ночи. По ее словам, она вполне вежливо предложила ему вызвать врача, но предложение это было отвергнуто с прискорбной резкостью, как она высказалась. А через некоторое время... он извинился за свою невольную резкость и заявил, что о чуме не может быть и речи... На что старая дама с достоинством возразила, что ежели она и предложила вызвать врача, то отнють не потому, что встревожилась за себя, что бояться ей нечего, коль скоро ее живот и смерть в руце Божьей, просто она обеспокоилась состоянием преподобного отца, так как считает в какой-то мере ответственной за него... Святой отец снова отказался, но на сей раз присовокупил к своему отказу какие-то весьма туманные, по словам старой дамы, объяснения. Поняла она как раз то, что, на ее взгляд, было непонятным из всей его тирады, а именно святой отец отказался призвать врача, потому что это, мол, противоречит его принципам.”
Итак, маленькая набожная старушка, эта неприметная героиня повествования, может быть рассмотрена нами в качестве искомого, сразу оговоримся - парадоксального искомого, по следующим причинам. Как мы видим, то противоречие, которое до конца своих дней пытался разрешить отец Панлю, гармонично воплощено в домохозяйке, восторженной поклоннице святой Одилии и нечурающейся помогать ближним своим отнють не только путем молитв.
Эмпирического противоречия, которое мы вывели из обобщенного, для нее не существует. Спросите ее, верит ли она в Бога и она ответит вам “да”, посмотрев на вас с явным недоверием. Спросите ее, поможет ли она умирающему ближнему, облегчив его страдания тем, что непременно обратиться к врачу и она с чувством возрастающего сомнения относительно вашей нормальности произнесет - “да”. В тот момент, когда вы зададите старушке вопрос, почему она, веря в Провидение Господнее, тем не менее идет против него, так как обращается за помощью к человеку, вместо того, чтобы обратить свой взор к Господу Богу, она в ужасе бросится прочь с криками: ”Сумасшедший!” Для богомольной старушки все выше сказанное естественно, ибо в этом не заложено для нее какой-либо проблемы. Даже мысли не мелькнет в его голове, что это противоречие суть дополнительность. И тут перед нами возникает следующий парадокс. Являясь цельным, в высшей степени здоровым человеком, она не осознает то, что позволяет ей быть таковой. Есть цельность, но эта цельность не достигается через осознание противоречивости человеческого бытия, во всяком случае, Альбер Камю не дает нам никаких шансов наблюдать это на станицах своего романа. Боимся, что этот Вопрос придется уже решать за рамками произведения. Возможно ли прийти к комплементарности своей личности через осознание противоречивости, заложенной в ней, о-волить неопределенность самого себя и быть цельностью? Как мы уже выяснили, проблема разрешения неопределенной ситуации, вариативность этого процесса, целиком и полностью является вопросом о качественно возможной уровневости воли человека. Поведение в неопределенной ситуации есть вопрос воли. Может быть высшее ее проявление можно найти у святых отцов церкви, а может быть и в реальной жизни можно встретить пример такого качества воли. Ну что ж, нам остается только верить и искать, несмотря ни на что и вопреки всему, ибо сказано - “ищите и обрящете”.