Из дневников давних лет
эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха."
О чём повествуется здесь: мысли, о Пушкине, художник Анна Шервинская (дочь Сергея Васильевича Шервинского - оригинального поэта, переводчика Катулла, Овидия Назона...), польский святой Максимилиан Кольбе, размышления о грехопадении, поездка в Загорск...
Есть в церкви дивные мелодии. И пронзительное: «Не бойся – Я с тобой. Не смущайся, Я – Бог твой, укреплю тебя и помогу тебе и поддержу тебя десницею правды Моей».
Умирающий человек на Тверской в крови. Немудрено бежать от жизни в стихи и в религию. Жить и дышать нечем. В метро, в автобусе читаю Тынянова о Пушкине, это сейчас одна отрада.
Я не знаю меры, когда я обращаюсь к человеку. Моё проклятое тщеславие, наполняющее меня жизнью и мешающее мне жить. Я ничего не имею, кроме воспоминаний, и из оных предпочитаю светлые.
Всю жизнь буду оплакивать Пушкина. Почему его не защитили друзья? Впрочем, жить ему и после дуэли было бы невыносимо – противоречие между внешним и внутренним. Смерть освобождала его от душевных страданий, выкупала честь Наталии Николаевны, клеймила высший свет и царя. Не мог он жить более в России тех лет.
Еду в транспорте, смотрю на людей и воображаю их людьми пушкинского времени. История – сборище убийств, свержений, хитростей.
Константин Данзас хорошо рисовал и обладал прекрасным почерком. Горчаков – имел необыкновенную память.
Анюта Шервинская зовёт в гости. Как и Сергей Васильевич, она говорит “варьянт”. Она очень умна, блестяще анализирует обстоятельства и людей, сердобольна, одинока, к ней льнут и люди, и животные, она их опекает.
С. В. прочил ей блестящее будущее. Но неудачный брак сделал печальной её судьбу.
Посещение Анюты Шервинской с Витей Мамоновым и Асей. Анюта рассказала о девушке, которая работала в каком-то заповеднике, читала Евангелие, вернувшись в Москву, произвела на всех прекрасное впечатление, изменился мир её представлений. Разговоры об Александре Габричевском, О Евгении Владимировиче Пастернаке.
У нас несчастная нелепая семья, без традиций, без тепла, без любви. Трагедия разрыва наших с Германом родителей длиться и доныне, расползаясь концентрическими кругами зла. Страдать будет уже третье поколение. Сестра небрежна, рассеянна, умна, наблюдательна. Мне трудно с ней. Она хорошо лепит. Опять осень проходит, а я не вижу мои любимые листья.
Мне надо перевоплощаться в своих учеников, тогда я никогда не буду на них сердиться. Мне нельзя делать ничего дурного хотя бы потому, что всё делается явным.
Была у Тарковских. Кто я им? Арсений говорит:" Галуся". Сон об Алёше Озерском – Тарковском, отъезды, прощанья, привязанности. Не смешно ли?
На даче у Нины и Радика. Утром холодное небо неслось над деревьями. Жёлтые свечи берёз трепетали над лесным прудом, усеянным листьями. Вода в листьях на лесной дороге горела под солнцем. Я отрывала зубами крохотные замерзшие капли воды с еловых веток. Люди вокруг работали, строили дома, возделывали участки. Они собирались жить. В работе был смысл их жизни.
Радик высок, лицо немецкого типа, в нём просматриваются черты Ильи, голос теноровый. Нина ласкова с сыном Костей. Она интересна. Голоса у них живые. Костя рассказывал сказки, которые сам придумывал перед сном с огромным темпераментом, горячо, страстно, увлечённо.
Обратно шли пешком по просеке, потом за бабами по лесу мимо красивой, поросшей деревьями церковью. Луг большой зеленел. Надвинулся и полетел снег.
Прошло три года со дня моего крещения. Я поехала в Обыденскую церковь, где меня крестил отец Владимир Смирнов. Всё было так, как три года назад. Сладкие, облегчающие, просветляющие слёзы. Прекрасный голос дьякона Бориса. Он повернулся ко мне: “Вы что-нибудь хотите меня спросить?” “Да”, - спокойно ответила я и задала свой вопрос о том , где достать тексты служб. Он ответил и спросил как меня зовут. Я была потрясена тем, что он обратился ко мне, и заплакала, не могла идти, слёзы долго лились. Я села на скамью, слушала панихиду.
Дома меня ждали Лина, Лена Гоголева, Белла и три белые хризантемы. Эти дни я узнавала Беллу. В ней много хорошего и светлого, но есть самовлюблёность, уверенность в своей правоте, некая безалаберность в быту. У неё нежный, мягкий голос, в интонациях сквозит еле уловимая ирония, она играет роль очаровательницы. Она красива, зеленоглаза и похожа на египтянку. Побуждения её – наилучшие. Она богата сердечными заботами о близких людях.
Ночью мне снилось, что меня убивают. О, как я хочу в церковь! Конец мира страшен мне. Моё сердце погибает без Бога. Я пока очень мало знаю о церковной службе.
Работа с архивом Абрама Марковича Арго характерна тем, что я откладываю в сторону антирелигиозные стихи. Вдова А. М. Арго - Полина Осиповна Арго подарила мне книжный шкаф.
“И с отвращением читая жизнь свою, я трепещу и проклинаю”, - написал Пушкин. Сразу освободиться от того, что накопилось за всю жизнь, трудно. У меня отпала необходимость бежать к людям, слушать музыку, которая сейчас кажется мне шумом, стремиться к славе, к богатству.
Всё будет сожжено и разрушено. Мне незачем думать о том, чтобы заботиться о земном. В любую секунду я могу умереть, неподготовленная к смерти, боящаяся её. Я скоро разлюблю и письма писать.
Я ездила к папе, он был добр и заботлив.
Была в церкви на Ордынке. Что-то в службе казалось мне неестественным. Наблюдала верующих. Я гуляла по старым переулкам Москвы, промочила ногу в луже. Во мне раздаются песнопения. Меня тянет в церковь. Хочу очиститься от зла.
С Германом говорить о вере бесполезно. Его мучают мысли и противоречия.
Хочется говорить стихами. При мысли о смерти щемит сердце. Тело хочет жить. “У Тебя исчислены мои скитания, положи слёзы в сосуд у Тебя, - не в книге ли они Твоей?”
Я теперь равнодушна к своим любимым. Ветви сердца моего обрублены, реки сердца моего иссохли. “Все реки высохли, но Бог вошёл”. (Марина Цветаева) Когда бы так... Слежу за своей душой и вижу, что без Бога она ничто, в темницу заключена.
Была в Елоховском соборе, в конце было самое лучшее – вся церковь пела на один мотив, прекрасный и утешающий. После церкви я теплею, голос делается живым, и сердце начинает шевелиться. За неделю от службы до службы я успеваю набраться греховности, суеты и материальности. Душа постоянно рвётся к Богу, но утром всё начинается сначала: опускается мрак.
Церковь в Хамовниках. Потрясение от взгляда на отца Владимира, он был в белом подряснике. Светел и прям. Очень благодатный священник.
Герман говорит мне, что он спокоен и счастлив. Он задает мне вопросы, на которые я не могу ответить.
Я взяла тетрадь с молитвами, стала читать – тяжесть душевную, как рукой сняло.
Я боюсь лицемерия в чём бы то ни было. Я не хочу ничем грубым нарушать покой, который сейчас во мне. Любовь мне нужна лишь духовная. Я чувствую себя живой. Это следствие минувших дней, церковь мне помогает.
С Катей Демиденко мы были на днях у Оли Х., её мучает дьявол, она вслух читает Евангелие. Оля сказала, что я слишком прямолинейна, что в мире много оттенков. Я ей отвечаю, что мне нужен только свет, что через оттенки я прошла. Она сказала, что я новый для неё человек. У неё по временам леденеют и стекленеют глаза.
Первый раз в жизни была на исповеди. Мне было страшно, ноги цепенели, странные дотоле чувства пронизывали меня, всё моё тело насквозь, весь его состав пронизывал как будто электрический ток, тело казалось сквозным. У меня было доверие к отцу Владимиру, но неопытность и незнание как себя вести, сковывали меня. Я долго и сильно плакала, выйдя на улицу после исповеди. О.Владимир поразил меня своим светом. У меня много вопросов. Один из них – зачем создан мир? Иногда грехи совершаешь ежесекундно. Как любить истинно, без эгоизма, без ревности, чисто?
Дивный взгляд о.Владимира вчера. Если бы я верила, что на земле среди людей есть ангелы. Он спросил меня, как я представляю себе Бога. Я ответила: “Это Дух”. Он говорил о иконах, это образ Божества. Мы смотрим на фотографию любимого человека, видим его лицо, его морщинки, всё нам в нём дорого, мы чувствуем, что человек этот с нами и целуем его. Так и иконы. Почему я вижу в лице его страдание?
Мама говорит, что вера уводит меня от жизни. Но зачем мне жить, если я жизни не чувствую в себе, а одни лишь пороки? Как страшно без Бога. Сейчас моя жизнь сгусток эгоцентризма. Я работаю и хожу в церковь. Знаю, если очищусь, то и людям со мной будет лучше. Грусть моя прекратилась. Но между мной и людьми, будто завеса висит. Я не властна прилив любви сама по себе ощутить.
В чём будет индивидуальность людей, если все верующие откажутся от себя?
Дьякон о.Борис принёс мне молитвенник. Советовал не столь горячо интересоваться верою, чтобы потом не охладеть.
Вечер в Хамовнической церкви. Ощущение своего полного ничтожества. Хочется исчезнуть или преобразиться.
К смерти я никогда не буду готова, человек слаб и греховен. Бог оставляет меня жить. Он отрешает меня от земных пристрастий.
Зачем писать дневник, если всё на земле разрушиться или сгорит? Я живу, как приговорённый к смерти. Мой духовный отец Владимир говорил мне, что сейчас на земле примерно такая же обстановка, какая была до первого Пришествия Христа. На земле всё меньше великих людей, масса серых, посредственных людей.
Читаю Максимилиана Кольбе, польского святого: "Вы должны быть готовы к периодам тьмы, беспокойства, неуверенности, болезни, искушений, иногда очень изнурительных физических страданий, но также и моральных, неизмеримо более острых". Он был монахом, ему явилась в детстве Матерь Божия, протянула ему два венца - красный (мученичество) и белый (святость). Он сказал: "Оба хочу". Он при жизни считался святым. Он отдал свою жизнь за человека, который должен был умереть от голода (как мать Мария Скобцова -Кузьмина Караваева).
Меня поражает власть дьявола над человеком. Трагедия грехопадения продолжается. Я мучительно думаю о том, что будет с человечеством на Страшном Суде. Христос в людях должен победить.
Как всё несовершенно в мире – вплоть до любви и веры. Я боюсь жизни. Надо научиться владеть собой всегда.
Поговорили на улице со священником, знакомым моего друга Всеволода Николаем Павловичем. Несмотря на его знания, мне показалось, что я старше его. Он говорил, что у баптистов и евреев надо учиться любви друг к другу, взаимопомощи, простоте в общении, баптисты прекрасно знают Евангелие.
Во сне меня терзали люди, которыми управляла молодая, злая до невероятия женщина - воплощенное зло.
Какой тонкий писатель Чехов. Почему его не любила Ахматова? А Толстой не любил Шекспира...
Я более или менее научилась понимать людей и обстоятельства. Я надеюсь, что меня больше не проймёт лишь внешняя красота или желание увидеть в ком-либо единственного возлюбленного.
Что меня отлучает от Бога? Моя мысль, моя душа – в Нём. Что меня отлучает от людей? Холодность души моей. Но всё же я стала теплее.
В конце концов я тоже Дон Жуан, в том смысле, что ищу свой идеал. Христос идеал. Люди несовершенны. Дон Жуан, Фауст – удивительные фигуры. Были ли они на земле? В этом несовершенном мире любить совершенной любовью... Как? Дать свободу любимому?
Мне дано сокровище - вера в Христа, но я – скудельный сосуд. Бог нас любит бесконечно и постоянно. Мы Его - не всегда. Как любить Его всегда, помнить о Нём? Марина Винецкая сказала мне: "Я чувствую, что меня любит Бог". Я нашла листочек, на котором написано: "И вот Я отделил тебя от всех и оставил одну предо Мной ". Откуда это?
Думала о тех, кто в аду. "Как им помочь?", - спросила я Христа. Я представила себя у Него на руках, а перед нами огненный ад, который мне в такой ситуации не страшен. Я поняла, что Христос в один миг может погасить это пламя и освободить всех. Если я так этого хочу, то каким томлением всех спасти пронизано Его сердце!
Наверное надо убить в себе всё земное. Лина писала в своём дневнике, что я стала частью её души. Я хочу написать книгу о своей жизни.
Маша - дочь Марины В. сказала, что я похожа на юношу, на Маленького Принца.
Как безумно я хочу преображённой жизни. Господи, помоги мне обрести человеческое достоинство.
Я сказала Лине: "Что такое писание стихов? Это блуждание по образам мира... У меня комплекс неполноценности". Лина: "Гони его в шею". Лина: "Ты не писатель, а записатель". Говорю Лине: "Я никогда не было остроумна". Лина: "Зато ты никогда не была груба, резка... Вообще остроумие – опасная штука".
Болезнь утончает чувства, смягчает жёсткость и холодность сердца. Я испугалась, что выздоровев, потеряю тонкость, огрубею. Меня жгут раны прошлых страданий.
Лина о моём папе: "Сердце у него нежное, а мужество великое".
Моя гордыня не может мне простить моего тщеславия, но я надеюсь избавиться когда-нибудь от них обоих.
Мой рисунок. Рисовано сие в Святогорском монастыре, где Пушкин похоронен.