Старый чемодан

               
               
               
               


Стоял тёплый весенний вечер. Солнце еще не скрылось за горизонт, а упёрлось  полукругом в край земли. От получасового ливня образовались лужи и сейчас они отражали косые лучи солнца, превращая его в миллионы маленьких солнц, светящихся из самой глубины земли. От прогретой за день земли шёл пар.
  По улице деревни Алексеевка брел пьяный Кузьма и во всю горланил песню. О чем он поёт, разобрать было невозможно. Из всей песни громко и чётко были слышны только два слова: «пошевеливай вал».  Их  Кузьма повторял чаще всего. Он то и дело хватался за  покосившийся забор. Постояв немного и восстановив равновесие, продолжал дальше своё шествие.
  Навстречу Кузьме ехал немецкий трофейный мотоцикл. Он двигался с маленькой скоростью,   объезжая большие лужи. Когда мотоцикл приблизился к Кузьме, того очередной раз качнуло. Перед мотоциклистом возникла задача, ехать на Кузьму или в лужу. Он выбрал лужу,  резко затормозив. Брызги грязи окатили Кузьму с ног до головы. От резкого тормоза двигатель заглох. Мотоцикл остановился посреди лужи. Вытирая лицо от грязи, Кузьма заорал:
  — Ты чего, Митька,  твою мать, не видишь куда едешь.
 —Чего разорался, Кузьма. Опять нажрался. Народное добро пропиваешь.
—Ты вот что, Митька, к вражеским элементам меня не причисляй. Пью я за свои. Мы с Петром спахали Вере - учётчице огород, и то заметь, с разрешения директора совхоза, а она нам бутылочку поставила. Так что не воруем мы. А воры вон там сидят,  — Кузьма махнул рукой на контору совхоза. 
— Ну, если чего знаешь, — заулыбался Митька, — пришёл бы и написал. 
—Чего  писать то?
— Кто ворует, где и когда воровали.
— Кому писать?
—Ну, как кому? Мне — оперуполномоченному. Всё подробно изложи на бумаге. Я ей дам ход, туда наверх,  там должным образом  отреагируют, и воры ответят по закону.
— Это тебе что ли, Митька, писать? Да ты же самый, что ни на есть первый вор, а мне предлагаешь стукачом стать. Не был я им и не буду. Вон пусть твои холуи, с кем ты водку пьешь да воруешь, друг на друга стучат.
 —Ты чего мелишь, Кузьма. Гляди, чтоб за свой язык срок не схлопотал. Советская власть не потерпит обливания грязью её  доблестных органов.
—А ты меня, Митька, советской властью не пужай. Я за Родину и за Сталина в атаку ходил. За них и осколок в ноге ношу. А ты в тылу всю войну просидел.
— У каждого, Кузьма, в этой войне своя задача была.
—Знамо твою задачу, баб щупал пока мужики в окопах гнили.
— Гляди, Кузьма, чтоб по этапу за такие слова не угодил.
—Ух ты, напужал. Да я фрица не боялся, в рукопашную на него шёл, а тут тебя испужаюсь. Вот тебе! - Кузьма вытянул руку, а второй показал Митьке выше локтя.
— Гляди, чтоб не пожалел, — Митька завел мотоцикл и рванул ручку газа. Мотоцикл с рёвом выскочил из лужи, снова обдав Кузьму грязью. Кузьма в след помахал кулаком. Постоял немного, снова загорланил песню и пошёл своей дорогой.
   Митька был родом из деревни Алексеевка, до войны служил пограничником. В деревню возвращаться, не захотел. После службы подался в органы. Окончил курсы и осел в райцентре.
Теперь в деревне его Митькой почти никто не звал. Его величали,   Дмитрием  Ивановичем. Только, такие, как его одноклассник Кузьма, продолжали его звать Митькой.  В «кормление» Дмитрию Ивановичу было выделено несколько хозяйств района. В поисках «врагов народа» он колесил на  трофейном мотоцикле по совхозам и колхозам. Заходил к руководителю в кабинет, ставил в углу потёртый чемодан и говорил одно слово: «наполните». К вечеру наполненный продуктами чемодан забирал в коляску мотоцикла и увозил его в райцентр. «Врагов народа»  Митька искал избирательно. В нищих хозяйствах, которые сами пухли от голода в послевоенные годы, он не появлялся. Таким образом, в голодном сорок седьмом Митьке удавалось безбедно кормить семью, а также семью его начальника, главного чекиста района Константина Романовича и его многочисленных любовниц.
 










2
Нюра сидела на лавке и плакала. Она то и дело поднимала своими огрубевшими руками передник и вытирала им слёзы. На столе стоял чугунок с дымящейся похлёбкой. Только и смогла придумать, сварила похлёбку из крапивы да картофельных очистков. На печке лежало её четверо   ребятишек, которые сейчас проснутся и будут просить кушать. Скрипнула дверь. С улицы зашёл в чистой нательной рубахе Кузьма. Он уже был выбрит и умыт. Его всклокоченные   волосы были мокрыми.
—Чего разревелась?  Все живы — здоровы, лихо дом обошло, война не тронула,  а ты сидишь и беду кличешь.
— Ой, Кузьма, боюсь, Ваня помрёт, — сказала Нюра, продолжая покачивать колыбель.
— Чего мелишь, дура?
—Чего, чего, старшие ещё ничего, крепенькие, а Ваня совсем квелый. Ещё и молоко у меня кончилось. Его бы подкормить. Да только чем? Картошки пол мешка от посадки осталось. У Варвары муки выменяла, да и той недели на две. Отдала своё крепдешиновое платье. Всё, больше нечего отдавать.
—Не горюй, Нюра, скоро зарплату получим, купим тебе новое платье.
—Купим, купим,  кошку слупим — половину зарплаты опять облигациями дадут. Вон их сколько, полная сумка в сундуке лежит. Работаем, работаем, а они вместо денег фантиков насуют, и будь здоров
—Ты скажи спасибо, Нюрка, что не в колхозе  работаешь. Там только  палочки за трудодни ставят. А в конце года мешок зерна дадут, и гуляй.
—Нам, Кузьма, оттого, что мы в совхозе, не легче.
  Нюра замолчала, вздохнула. Тяжело охая,  присела на лавку,  как будто старуха.   Утёрла передником заплаканное лицо.
—Эх, подкормить бы Ваню, чем  ни будь. Ему бы молочка коровьего да кашки. Вы своим лошадям на конюшне и то овёс, поди, даете. А тут ребятёнок с голоду пухнет.
—Чего ты болтаешь, баба, — гневно сказал Кузьма, — конь, он же пашет. Ему не дай корма он и сдохнет.
—Видишь, какой ты, коня пожалел, а своё дитя пусть, значит, помирает. Небось, брюхатых кобыл в телегу не запрягаете. А бабу можно, и беременную и кормящую. На скотном дворе тягала: и навоз, и солому и телят маленьких, поэтому и молоко до срока ушло. И сам пьёшь. Лучше бы кусок хлеба детям выпросил, вместо этой вонючей самогонки. Вчера весь в грязи пришёл. Где я тебе мыла наберу, отстирать эту грязь. Мыло на вес золота, нынче камнем стираем. Руки болят — щёлок дробить.
—Ну, я же говорил тебе. Это меня Митька оперуполномоченный мотоциклом с лужи окатил, — уже без грозного тона в голосе сказал Кузьма.
—И чего, Кузьма, ты с ним завёлся? Зачем он тебе?
—Завёлся, потому что врагом народа меня назвал.
—Ой, боюсь я, Кузьма, Чтоб беды не было. Знаешь, какой он злопамятный
Случись чего, я же пятерых не подыму.
Нюра опять заплакала, вытирая глаза передником.
—Ну, чего ты снова заревела? — Кузьма прижал её к себе и погладил по голове.
—Ой, Кузя,  Ванюшу жалко, бабка Пелагия обещала козьего молока по стакану в день давать. Я ей  летом на огороде отработаю. Только разве стаканом молока в день его подымешь Ему бы каши, какой на этом молоке сварить. Да только, где крупы взять. Ты бы попросил у директора совхоза, может, выпишут каких продуктов в счёт зарплаты. Кормят же они чем-то в столовой сезонных рабочих.
— Попрошу, Нюра, вот сегодня увижу и попрошу.

3
На совхозном дворе старый конюх Петро запрягал «Буяна» в директорские дрожки. Резвый конь бил копытом, фыркал, и все норовил укусить Петра за локоть. Тот то и дело покрикивал на коня, ударяя кулаком по морде. Кузьма тачкой вывозил навоз из конюшни. Завидев, издали директора, он оставил тачку и пошел ему навстречу. Заломив кепку, он слегка наклонился и поздоровался с директором.
— Чего тебе, Кузьма? —  спросил директор.
— Я вот того, беда у меня, — замялся конюх, — младшенький болеет. Может продуктов,  каких выпишете в счёт зарплаты.
—Какие продукты? — директор вытаращил на Кузьму глаза. — Все амбары пустые. Картошки могу дать, после переборки осталась.
—Так она же вся гнилая, — возмутился Кузьма.
—Ну и что,  гниль отрежешь, а что ещё хорошее в корм пойдёт.
—Спасибо, вы её свиньям не даёте, а мне предлагаете детей кормить.
—Другого ничего тебе дать не могу, иди работай,— сказал директор  и направился к дрожкам.
Кузьма, склонив голову,  покорно отошёл от директора, взял тачку и направился в конюшню.
—Буян, что-то резвость потерял, — директор стал отчитывать старшего конюха. Тирада была длинная в основном из мата. Кое- где в предложении вставлялись приставки.  С помощью их и можно было осмыслить суть сказанного, которая сводилась к тому, что конюхи  ничего не делают. Пётр стоял, молча, поправляя упряжь у Буяна.
— Надо бы подкормить Буяна овсом, — закончил директор вполне осмысленным предложением.
—А где его взять? — Наконец огрызнулся Петр.
—Поедешь к амбару, скажешь, я  велел выдать овса. Накладные завтра оформишь. Сегодня бухгалтера нет, в район уехал.
—Зачем ему овёс, — возразил Петро, — Буян и так как огонь. Зажиреет, хуже будет. Кобыл бы подкормить, жеребята сосут.
— Делай, что велено, а кобыл на луг выгони, пусть пасутся.
— Какая там трава,  — заворчал Петро,  — луг только зеленью покрылся. Пока сено сохнет и кобылка издохнет.
— Не ворчи. Делай, что велено, — сказал директор, усаживаясь на дрожки. Засвистел кнут и конь рванул с места. Вмиг дрожки исчезли  со двора.
    Когда Петро привёз овёс,  Кузьма  стоял у входа в конюшню.
—Чего стоишь, рот разинув, бери мешки разгружай.
—Что привез?
— Овса привёз, велел Буяна кормить.
—А овёс где взял?
— В амбаре, где же ещё.
—Так он мне  говорил, что амбары пустые.
—Врёт он. Ты вот что, Кузьма, Буяну давай понемногу. Больше кобыл подкармливай, а то неровён час,  передохнут. Тогда нас  точно «врагами народа» сочтут. И поедем мы с тобой, Кузьма, лет на десять лес пилить. Этот игрушками занимается, а мы с тобой отвечать будем.
—А ты откуда ведаешь, чем он занимается.
—Я  всю войну в разведроте был, а разведчику положено всё знать. — Петро засмеялся.
—Скачки устраивает с председателем соседнего колхоза. Проигравший бутылку ставит. Видать вчера проиграл, что с утра мне разнос устроил. У нашего хоть дела более менее, а у того  колхоз на ладан дышит,  а ему наплевать — всё в игрушки играют.
Вмиг, Кузьма вспомнил  плачущую Нюру, голодных детей и умирающего Ваню.
 Вечером, когда раздавали корм лошадям, Кузьма насыпал овёс себе в карман. Теперь каждый вечер он приносил в карманах овёс. Нюра толкла его в ступе, провеивала и варила детям кашу. Через две недели Ваня поправился. По утрам Нюра больше не плакала. На её лице всё чаще стала появляться улыбка. Так бы продолжалось и дальше. Но однажды к ним зашла соседка, бабка   Прасковья.  Она увидела, как Нюра толчёт овёс в ступе. Сделала вид, что ничего не заметила  и ушла.
 Вечером, когда  Кузьма закрывал конюшню, его подхватили под руки  два здоровенных молодца.  И тут же  появился Митька. Он сунул руку  Кузьме  в карман и вытащил горсть зерна.
—Ну, что, ворюга, народное добро  растаскиваешь, а всё на других киваешь?
— Это  я,  оно само, — Кузьма запнулся, — в карман случайно насыпалось. Я овёс в мешках таскал, вот оно и насыпалось.
  Митька сунул руку  Кузьме в карман и вытащил оттуда вторую горсть овса.
—Это тоже само? Я за тобой, ворюга, уже вторую неделю слежу.
Кузьму повели в контору правления совхоза. Там в кабинете директора уже сидели понятые. Зерно высыпали из карманов на стол.
—Вот, видите, — Митька обратился к сидящим в кабинете, — в совхозе кони падают от бескормицы, а этот враг народа зерно ворует.
В тот вечер Кузьма не пришёл домой. Его увезли в райцентр.
  Судили Кузьму спустя две недели в клубе совхоза. Нюра уже не плакала. Все слёзы выплакала до этого. И только, когда судья объявил приговор и Кузьму под конвоем повели через весь зал, она заголосила. Первая закричала старшая дочка. Она понимала, что без отца им выжить будет невозможно.
 Она закричала на весь клуб: « Тятя!» Услышав её крик,  в унисон заревела вся малышня. Нюрка голосила, вытирая краешком косынки слёзы. И только маленькому годовалому  Ванечке, что сидел у матери на руках, да «истинно народной» власти, которая судила Кузьму  за пол килограмма овса, небело никакого дела до этих слёз.
Кузьме дали десять лет. Хотя защитник и просил судью скостить срок  за военные заслуги и учесть пятерых несовершеннолетних детей, но судья был не приклонен. Дикая власть включила машину насилия на самообслуживание, и дикие люди стали душить друг друга соразмерно чину и рангу.
В деревне мужики стали шептаться, мол, Кузьма получил по пять лет за каждый карман овса. Митьку стали бояться ещё больше.               

                4
Митьку вызвал к себе в кабинет начальник. Митька направился к нему и вслед за ним зашёл заместитель начальника. На лице у Константина Романовича появилась недовольная гримаса. По всему было видно , что он не ожидал  заместителя в своём кабинете.
— Дмитрий Иванович, — начал он, — а не пора ли тебе по хозяйствам района пройтись. Что-то оперативная обстановка там не совсем хорошая.
Митька знал этот засекреченный приказ начальника. Он означал, что кончились продукты, надо ехать по колхозам.
—Вас понял, Константин Романович, — Митька  щёлкнул каблуками и вышел. Зайдя к себе в кабинет, он с шумом плюхнулся   в старое с потёртыми подлокотниками кресло. У соседа по кабинету стояло точно такое же. Они  достались им от «врага народа», у которого Митька с соседом делали обыск. От вчерашней пьянки шумело в голове. Во рту пересохло. Митька взял со стола графин с водой. Не отрываясь, залпом осушил пол графина. Немного полегчало. Он открыл ящик стола, достал старую засаленную тетрадь, в которой были записаны все хозяйства района. В этой грамоте мог разобраться только сам Митька. Там стояли какие то галочки, черточки, крестики. Он поглядел в тетрадь. По Митькиному графику очередь оброка выпадала на его родную деревню Алексеевку. Он взял телефон и начал звонить. В конторе трубку взял главбух совхоза Павел Васильевич.
  —Где директор? — спросил Митька.
—Он в райцентре на совещании.
—Я приеду к вам сегодня решать оперативные вопросы.
—Я вас понял, Дмитрий  Иванович, — сказал главбух.
В переводе с засекреченного это означало: « приеду за продуктами, готовьтесь». Митька повесил трубку. Главбух послал гонца за зоотехником, чтобы тот готовил списать очередного бычка на падёж скота. 

                5
Нюра раздавала телятам корм, когда в телятнике появилась зоотехник совхоза  Даздраперма Гавриловна. Она пришла в сопровождении двух мужиков.
—Так, Нюра, — сказала она, — сейчас будем делать выбраковку скота. Вон того, — краснощёкая Даздраперма показала мужикам самого большого бычка.
—Что ты делаешь? — закричала Нюрка. —  Какая выбраковка! Ты же берёшь самого большого телёнка. Он за лето вырастет, с него привес будет—  полтонны мяса,  не меньше.
—А это не твоё дело, Нюрка.
—Как не моё дело, мне за привес деньги платят.
—Не мешай, мне велено самого большого телка забить. В столовой рабочих кормить нечем.
—У тебя недойных коров полно. Зря только корм переводят.
—Что ты понимаешь?!  Я корову зарежу — отчётность нарушается. Как прикажешь в район  сводки подавать? Там за сокращение поголовья дойного стада по головке не погладят.
— Какое оно дойное, у тебя пол стада яловок бегает. Лучше бы дойным больше кормов  давали,  от них  и молочка больше бы было. Телятинки им захотелось. Я пойду к директору жаловаться.
—Пойди, пойди, Нюра, только там директора нет, он в район уехал, там один главбух остался.
— Вот у него и спрошу!  — Закричала Нюра. — А телка не тронь.
—Ух,  начальница, какая сыскалась, погляди на неё ещё и орёт, смотри, чтобы вслед за Кузьмой не угодила.
Нюра не шла, а почти бежала. В ста метрах от конторы она остановилась и перекрестилась  на руины. То была до основания разрушенная деревенская церковь. На её месте виднелись метровые стены, торчавшие над фундаментом, да груды красного кирпича. Остальные кирпичи жители деревни давно уж по ночам растащили, делали с них  печки в избах.
—Богохульники, — пробормотала Нюра, — всё испоганили. Ещё раз перекрестилась, бормоча себе под нос молитву.
 Её обогнал мотоцикл. Он остановился почти у самых дверей конторы. Мотоциклиста Нюра сразу узнал. Это был Митька в танковом шлеме. Он снял шлем, положил в коляску, достал из неё  чемодан и направился в контору. Нюра не захотела с ним встречаться. Она развернулась и пошла на скотный двор. 
               

                6
Отхаркиваясь от накопившейся во рту дорожной пыли, Митька зашел в кабинет главного бухгалтера. Павел  Васильевич сидел,  наклонившись над столом с карандашом в руках, и что-то вписывал в толстую бухгалтерскую книгу.
—Добрый день, Павел Васильевич.
 Бухгалтер приподнял на лоб очки, висевшие на носу,  и посмотрел на Митьку.
— А, Дмитрий Иванович,  день добрый. Что-то давненько вы в наших краях не бывали.
— Всё дела не пускают, врагов советской власти отлавливаем, нынче их сколько развилось. Как в плену побывал,  и спрашивать не надо — готовый вражина. Чуть прижмёшь, сразу сознаётся, что завербован фашистами.
—Да, врагов нынче много развелось, — Павел Васильевич кашлянул в кулак, — и кому служить  они собирались? Фашистов  всех разбили, а враги всё живут, — усмехаясь, себе в усы, сказал Павел Васильевич. Митька усмешки не заметил, он в это время ставил свой потёртый чемодан в угол.
—Наполните. Это начальнику  и прошу вас, отнеситесь к этому серьёзно: отберите самые лучшие продукты, а не так как тот раз — масло горькое дали. Давно, мы в вашем хозяйстве не работали.
— Не беспокойтесь,  Дмитрий  Иванович, всё будет исполнено. Бычка режем, свежей телятины положим, крупы разной, маслица коровьего, сметанки. Свеженькая, вчера молоко  на молокозавод свезли, для совхозной столовой сметаны и масла взяли. А с тем маслицем-то  как вышло; подсолнух малость подопрел, вот оно и горчит. Не будем мы его класть. Не беспокойтесь, Дмитрий Иванович, всё будет по высшему классу.
— Хорошо, я поеду на телка гляну. Чтобы дохлятину, какую не подсунули, — сказал Митька.
— Поглядите, конечно, поглядите. Я Даздраперме велел, чтобы лучшего бычка выбрала, — сказал Павел Васильевич уже в спину уходящему   Митьке.

                7
Нюра подошла к телятнику. В это время мужики уже снимали шкуру с убитого бычка.
—Ну, что сбегала? — ехидно улыбаясь, сказала зоотехник.
— А делайте, что хотите.
   Нюра махнула рукой и пошла в телятник. Услышав звук приближающегося мотоцикла, она оглянулась. По скотному двору, разбрызгивая коровьи лепёшки, мчался Митька. Она не хотела с ним встречаться и поторопилась. Закрылась в кладовке и больше часа не выходила. Ей не хотелось шевелиться. Наконец пересилив, себя она взяла вилы и пошла в конец телятника за сеном. Подойдя к сену, она услышала стоны. Нюра заглянула за стог сена и увидела, что Митька и Даздраперма занимались  любовью. Парочка тоже заметила её. Даздраперма тут же вскочила, натянула  впопыхах трусы и поправила платье. И только Митька повернулся  спиной и продолжал стоять с голым задом.
—Тьфу, бесстыдники. Нашли место, — пробормотала Нюра.
   Спустя несколько минут в кладовку зашел Митька. Он глядел на Нюру своим раскрасневшим лицом. Казалось, что в эту минуту, дай ему неограниченную власть, он способен был бы утопить её  там же, в огромной навозной яме. В эту минуту он олицетворял ту государственную власть, что сосредоточила весь гнев и ненависть к нижестоящему народу, продолжая гноить его в лагерях и убивать. Что поделаешь, таково время. Эпоха войн и революций позволяет психически проблемным людям и недоучкам пробиваться к власти.
—Здравствуй, Нюрка,  — пробормотал он.
 Нюра молчала.
—Ты чего не здороваешься?
—А чего мне с тобой здороваться. Может за то, что ты мово мужа посадил.
—Твоего Кузьму судил наш народный суд за воровство зерна.
—Так что он, Митька, мешками воровал, что ли? Ребятёнок пух с голоду, а ты зерно с кармана выгреб и дело состряпал.
—Не только твои дети пухнут, сейчас всем нелегко.
—Вижу как тебе трудно. Вон гимнастёрку в пору шире шить — эта скоро по шву лопнет.
— Гад уже сидит, змея со змеёнышами осталась. Болтни, кому  о том, что видела, сотру в порошок.
—Иди, не бойся, кому ты надобен. Ещё в школе был дерьмом, так им и остался.
 
                8
Павел  Васильевич отправил учётчицу Веру на совхозный склад. Вскоре в кабинете появился кладовщик.
—Здравствуйте Павел Васильевич, — начал он ещё с порога.
—Здорово, дверь закрой в уши дует. Сейчас надо беречь уши, особенно чужие.
 Степан закрыл дверь и подошёл ближе к столу главбуха. Тот усмехнулся в седые усы.
—Митька тебе привет прислал.
—Какой привет, —  заволновался кладовщик.
—Да не бойся ты, ишь как испугался. Посмотри — в углу стоит. Степан развернулся и увидел в углу знакомый ему  чемодан. На душе стало легче.
— А, за оброком приехал.
— Велел передать, что продукты для начальника. Ты, Степан, гляди, больше так не балуй, как в тот раз с маслом. Хороших продуктов положи, а то и впрямь привет нам пришлют с «воронком» и операми. Я Даздраперме велел телка забить. Возьмешь телегу, телка заберешь на склад. Отрежь Митьке мякоти. Мне и директору тоже завези  домой.
  Степан ушел, а Павел Васильевич продолжал стучать счетами, аккуратно  записывая в журнал. Главбух считался одним из лучших специалистов в районе. Его аккуратности и педантичности мог позавидовать любой чиновник. Ни одна проверка, а их было множество, не смогла найти ни одного крючка, чтобы им зацепить главбуха. Он был ещё той нэпманской закалки. Во времена НЭПа Павел Васильевич работал в городе на  мясобойне  у одного нэпмана. Когда начались гонения, он смекнул, что пора делать ноги. Прихватив солидную сумму, он спрятался в деревне, чтобы избежать коммунистических жерновов. Нэпмана посадили, а Павел Васильевич прижился в совхозе.  В райцентре нашел себе старую деву, женился. Взял её фамилию. Теперь о его прошлом никто и не догадывался. Построил хороший домик, имел про запас немного золотишка. Мягкий, податливый, услужливый, он был удобным всему начальству в районе. За это время в совхозе сменился третий директор, а Павел Васильевич продолжал сидеть на своём месте как пень и щёлкать счётами. Он был грамотным, начитанным человеком. Хорошо знал произведения Гоголя, которые брал на вооружение, извлекал доходы не только с совхозного склада, но и с совхозной кассы путём составления списков «мёртвых душ» сезонных рабочих, начисляя им зарплату. В ведомостях за них он мастерски расписывался как левой, так и правой рукой. Благо начальство ему доверяло. Он был бухгалтер и кассир в одном лице. И вот сегодня для него был очень важный день. Вечером к нему должны были приехать гости из области. Слава о его бухгалтерском таланте дошла и туда. Облпотребсоюз нуждался в хорошем бухгалтере, и районное начальство порекомендовало Павла Васильевича. С ним уже была предварительная беседа в районе. Вечером должен был приехать сам директор облпотребсоюза. Уходя на работу, Павел Васильевич велел жене приготовить ужин.
 После обеда Степан, пыхтя, втащил в кабинет чемодан.
—Фу ты, жара, какая стоит.
Он присел на край стула, огромной огрубевшей ладонью, вытирая  пот со лба.
—Всё сделал, Павел Васильевич, завёз и вам и директору. Вам ещё два мешка отрубей завёз, Нина Герасимовна просила. Свинок нечем кормить.
—Хорошо, накладные выпишем на ферму.
—Даздраперма возмущается. Говорит бумажек много, а кормов нет. Сказала, в следующий раз скажет заведующей фермой, чтобы не подписывала.
—  А ей то чего надо? Она же зоотехник, а не зав фермой.
—Говорит, падёж большой, кормов нет. Она там авторитет— все бабы её боятся, всех подмяла.
—Уж больно смелая она стала, — сказал Павел Васильевич.
— Осмелела, потому, как Митька топчет.
—Топчет? — Главбух почесал свою курчавую голову. — Это не хорошо, — и задумался. — Ну ладно, иди. Вечером Митька приедет,  я с ним поговорю, пусть он определит ей шесток. Не ровен час и сюда придет, командовать станет. Забыла, чья дочь.
  Гости из области приехали ближе к вечеру. Разговор был короткий, но основательный. По всему было видно, что директору главбух  понравился.  После беседы Павел Васильевич пригласил всех к себе домой на ужин. Гости охотно согласились, но  Митькин чемодан путал все карты. Уже был вечер, а Митька за ним не приезжал. Павел Васильевич решил не запирать свой кабинет и слегка приоткрыл дверь, чтобы Митька догадался  забрать собранный оброк.

                9
Нюра накормила телят и вышла на скотный двор. Там, где резали телка, остались четыре ноги. На навозной куче валялась требуха, на которую слетелись сороки.
Возле  коровника стояли доярки, и Даздраперма  с ними громко ругалась. Когда ругань закончилась и доярки ушли на вечернюю дойку, Нюра подошла к зоотехнику.
—Даздраперма, можно я заберу эти кости? Детям есть нечего, хоть  навару похлебают.
—Ты чего придумала, мало тебе, что твоего Кузьму за воровство посадили? Хошь, чтобы и меня с тобой туда же забрали!
—Все равно же их собаки растащат.
—Может, и растащат, а тебе какое дело. Иди в бухгалтерию. Если Павел Васильевич выпишет по цене субпродуктов, тогда забирай. А расхищать социалистическую собственность я не дам.
  Нюра склонив голову, пошла в контору. Мысли о том, что дома голодные дети толкали её туда.
— Если я не выпишу сегодня эти кости,  они за ночь исчезнут, — думала она.
  Когда она пришла в контору  то увидела, что кабинет главбуха был приоткрыт.
— Слава Богу, не ушёл ещё, — шептала  Нюра.
  Она зашла в кабинет и хотела сесть на стул. Но ей мешал чемодан. Нюра узнала — это был тот чемодан, который Митька утром доставал из коляски мотоцикла. Она осторожно стала двигать его ногой, чтобы достать стул. И тут чемодан упал крышкой вниз. Нюра взяла за ручку, чтобы его поднять. Крышка чемодана открылась и из него вывалились продукты. Испугавшись, она выбежала в коридор конторы. В коридоре было пусто и тихо. Потрогала  все двери,  они были закрыты. Нюра забежала в кабинет собрала все продукты в чемодан и поставила его на место.  Она бежала и только  у развалин церкви остановилась. Прочитав  молитву, несколько раз перекрестилась, подумала, затем развернулась и побежала опять в контору.





10


Константин Романович нервно ходил по кабинету и поглядывал на часы. Вечером он должен был поехать в гости к Клеопатре Евгеньевне. До назначенной встречи оставалось тридцать минут, а Митьки всё не было
— Ну, гадёныш, ну, гадёныш, — повторял громко на весь кабинет Константин Романович,— надо бы его проучить. Уж больно распустился, незаменимым почувствовал. — Клёпочка, как она хороша! — Он закрыл глаза и представил себя в объятиях прекрасной дамы.
Клеопатра Евгеньевна принадлежала к районному бомонду. Она считалась красавицей райцентра с изысканным вкусом и утончёнными манерами. В своё время она  была  секретарь- машинисткой у первого. Помимо того, что она   сидела в приёмной за столиком, иногда в кабинете первого секретаря лежала на диване. Эта дружба продолжалась и посей день, правда, очень редко, потому как он ушёл на повышение в область и заглядывал к ней, когда был с проверкой в районе. Клеопатру он не забрал с собой, но и не обидел. Её назначили начальником районного отдела образования. В райцентре Клеопатру все побаивались — даже сам первый. Особенно, после того, как её протеже  стал первым секретарём обкома. Поговаривали, что скоро он уйдёт в Москву.
Клеопатра уже присмотрела себе место в области, но назначение почему- то откладывалось. С районными дамами дружбу не вела,  себя считала выше  их, называя их  «сельпо», а в районе все звали её  Клёпой.
  Константин Романович очень долго набивался  к ней в ухажёры, но  она была непреступной. Но спустя некоторое время «Измаил» пал. Для него этот флирт был очень важен. Обладая красивой любовницей,  он мог иметь от неё информацию о делах первых лиц области. Имея досье на первых лиц района и области, он мог снабжать своё начальство информацией. Обладателя таково рода информацией в органах особенно ценили.  Он закрыл глаза и представлял себя в кресле областного начальника.
—А там может, повезёт, солидную информацию удастся выудить и как-нибудь связать с заговором  «врагов народа»,— думал Константин Романович. Хорошо бы посадить на крючок первого секретаря обкома. С таким делом можно выходить прямо на  Москву. За такую важную птицу можно получить  место на самой Лубянке. Размышляя, он не заметил, как открылась дверь, и на пороге появился Митька.
—Ну, почему так долго? — Константин Романович раздражённо посмотрел на свои часы.
   Митька понял, что зашёл своей наглостью слишком далеко.  «Да ещё запах, не дай Бог, учует, — подумал он, — связался с этой Даздрапермой, пристала как репей к заднице». Он  сделал шаг назад и стал выкручиваться.
— Мотоцикл что-то забарахлил, заехал в МТС, ребята подремонтировали.
— Ладно, разберемся, что там у тебя  с мотоциклом, — ещё раздражённей сказал Константин Романович.
 Митька вытянулся по швам. Колени задрожали. «Надо будет сейчас же поехать в МТС, вызвать начальника и ремонтную бригаду из  дома. Скажу, что обломался,   вкручу  испорченную свечу. Хорошо, что с того раза не выбросил. Не ровен час, проверит, тогда всё —  пропал».   Митька размышлял о своих планах и не слышал, что ему говорит начальник.
—Чего,  заклинило? Ишь, как напугался. Что они тебе положили? – уже мягким тоном сказал Константин Романович.
Митька ослабил напряжённые колени.
—Мяса дали, телятины, бычка сам выбирал.
 —А вот этого бы не следовало  делать. Нечего там рисоваться. Ещё чего дали?
—Круп разных: рис, гречка, пшено. Масла коровьего, сметаны,  творожку.
 Митька вспоминал всё, что говорил бухгалтер. «Надо б было посмотреть, — подумал он, — а вдруг чего не положили. Торопился.  Эта сучка не отпускала, прорва ненасытная, и бутылочку поставила. Ну ладно, может и обойдётся».
—Где чемодан? — спросил Константин Романович.
—Я в машину вашу поставил.
—Хорошо, иди.
—Слава Богу, пронесло, — подумал Митька и выскочил за дверь как, ошпаренный.
—Я поехал по оперативным делам, — сказал Константин Романович дежурному по отделу. Он вышел на улицу. Свежая ночная прохлада  пахнула ему в лицо. Опьяняющий весенний воздух бодрил. Машина уже стояла заведенной. Он плюхнулся рядом с водителем и махнул рукой.
—Домой? — спросил водитель.
— Нет, на улицу Ленина, рано отдыхать. Вот как переловим всех врагов, отправим  на Соловки, тогда и отдохнём. В целях конспирации Константин Романович остановил машину за квартал от  дома, где жила Клеопатра Евгеньевна. Машину оставил в глухом переулке.  Водитель вызвался помочь поднести чемодан. Но Константин Романович на него прикрикнул и велел сидеть на месте.
— Ты помни, где ты работаешь!
 О явках  и конспиративных квартирах водитель знать не должен. Водитель скажет жене, жена соседке, та подружке, и пошло -поехало. Какая же это конспирация.
  Клёпа встретила Константина Романовича с улыбкой. Она была одета в красивое платье. Её большие груди казалось вот-вот выскачут из огромного выреза. По расцветке и фасону было видно,  что эта женщина обладает вкусом. От увиденного у Константина Романовича раздулись ноздри, в груди спёрло дыхание. Ему тут же захотелось обладать этим сокровищем.
—Заходите Костик,  — сказала она, продолжая улыбаться.
—Куда поставить? — спросил он, не отнимая взгляда от её груди. Она почувствовала этот жадный взгляд и немного засмущалась.
— А что это?  — смущённо спросила она.
— Где у вас кухня?
  Клёпа пошла на кухню. За ней последовал Константин Романович. Чемодан поставил возле стола. Открыл портфель,  из него достал бутылку вина, коробку конфет, купленных  на базе  райторга по огромному блату, и маленький букет фиалок.
—Ой, какая прелесть! — воскликнула Клёпа и захлопала в ладошки. Спасибо, Костик, дайте  я вас поцелую в щёчку. Она губами прикоснулась к его щеке. По его спине пробежали мурашки.
— А что это за чемодан вы принесли в мою квартиру, не прослушку ли часом?
 Константин Романович засмеялся.
— Нет, это продукты, мы же должны с вами поужинать.
—Что за продукты? — удивлённо спросила она.
— Да так, друзья по случаю помогли.
 Клёпа широко раскрыла глаза. После голодного  сорок седьмого весна сорок восьмого была не слаще, и чемодан с продуктами был шикарным подарком.
— Спасибо, Костик,  — она обняла его за шею и поцеловала в губы. Они застыли в поцелуе на минуту.
— И что тебе приготовить на ужин? Перейдя на «ты», спросила она.
— Там телятина. Приготовь отбивные, а на гарнир рис. Нет, лучше гречку.
  Клёпа осталась  на кухне, а Константин Романович пошёл в зал. Двухкомнатная квартира в старом двухэтажном каменном доме была просторной, с высокими потолками, со вкусом обставлена старинной мебелью. Костя заглянул в спальню. Окинул взглядом мебель. Она была прекрасна, особенно широкая деревянная кровать. После его домашней, железной полуторки, это ложе ему казалось царским. Он закрыл глаза и представил себя кувыркающимся  с Клёпой на этой кровати. Константин Романович знал, как  Клёпе досталась эта квартира.  До революции она принадлежала одному штабс-капитану. Он её купил для своей любимой. Жениться на ней  его богатые родители не позволили, так как она не принадлежала к дворянскому сословию. От этой любви у них была дочь. Штабс-капитан ушёл на войну ещё на ту, на первую империалистическую, да так и не вернулся. Его родители незаконную семью не признали, но деньгами помогали. После революции помощь прекратилась, но семья держалась, имея про запас кое-какое золотишко. Дочь выучилась на учителя. Мать в тридцать пятом  умерла от чахотки,  дочь осталась одна. Она учительствовала в райцентре, пока не имела глупость пригласить к себе в гости свою начальницу Клеопатру Евгеньевну. Той квартира очень понравилась. Из области позвонил начальник  и приказал Константину Романовичу разобраться с «врагом народа». Быстро состряпали дело. Сосед-пьяница под диктовку написал донос. Учительницу осудили за антисоветскую деятельность, припомнив ей дворянское происхождение.
Квартира со всем содержимым перешла к Клеопатре Евгеньевне.
   Возвратившись в зал, Костя присел на диван, широко раскинул руки, положив их на спинку дивана, и только теперь полностью расслабился. В таком блаженстве он просидел несколько минут. Всё было пусто и спокойно. Ни одна мысль не промелькнула в голове. И вдруг его, старого чекиста, насторожила абсолютная тишина в квартире. С кухни не доносилось ни одного звука. Клёпа почему-то не отбивала мясо. Он осторожно встал и почти на цыпочках  прошёл на кухню, чтобы подсмотреть, как идёт колдовство над будущим ужином. Он заглянул в проём двери и увидел, что Клёпа сидит и нервно курит.
— А что мы здесь делаем? — улыбаясь, спросил Костя.
—Вы всегда так шутите? — она гневно взглянула ему в глаза.
— Вы о чём? Не понимаю, — Костя сбросил улыбающуюся маску с лица.
—Я имею ввиду вот это, — она показала рукой на лежавший в углу чемодан.
   Константин Романович подошёл к нему и поднял крышку. Вместо продуктов в чемодане лежали кирпичи. На некоторых виднелись куски белой штукатурки.
— Кто посмел! — Багровея, закричал Костя. — Мерзавец! Засажу! Он заспешил к выходу, почти на ходу надевая свои хромовые сапоги. У входа в кухню стояла Клёпа и ехидно улыбалась.
— Стройматериалы заберите, — надменно произнесла она.
 Константин Романович  схватил чемодан и с грохотом побежал по лестнице вниз. Выбежав во двор, он увидел  огромный мусорный ящик. Схватив чемодан за ручку двумя руками, он со всего размаху швырнул его туда. Перепуганные коты кинулись из ящика в рассыпную. К машине не шел, а почти бежал. Наконец он  увидел свою «Эмку». Водитель дремал, склонив голову на руль. Константин Романович сел в машину, громко хлопнув дверью. С минуту сидел молча. Наконец отдышался. Удивлённый столь быстрым возвращением, водитель молча глядел на него. Затем спросил:
—Домой?
— Нет, в отдел, — раздражённо гаркнул Константин Романович,— сколько тебе повторять — мы ещё работаем. Сегодня долго будем работать, может до утра.
  Ещё с коридора он крикнул дежурному:
— Заместителя ко мне!
Заместитель ещё находился на работе. Он зашёл в кабинет начальника сразу.
— Садись, Владимир Павлович, разговор будет длинный. Сегодня из области начальник звонил. Генерал не доволен нашей работой. У вас говорит «тихое болото». В других районах «врагов народа» разоблачают, кадры свои чистят, а вы план не выполняете. Пора, Владимир Павлович, и нам заняться чисткой кадров. А то не ровен час и за нас  с тобой возьмутся.
 — Кого-то подозреваете, Константин Романович?
—Митька мне кажется не совсем благонадёжный.
  Готовый всегда к действию, Владимир Павлович тут же вышел. Константин Романович знал, что у его зама всегда было досье на любого сотрудника. Специалист по стряпанью дел он мог из маленькой букашки сделать огромного слона. Через минуту  он снова сидел за столом у начальника, перед ним лежала тоненькая папка.
— Скоро эта папка распухнет и станет вполне весомым делом,  — подумал Константин Романович.
Владимир Павлович вынул первый лист.
 — Вот « источник» докладывает: Митька на одной пьянке говорил, что раскулачивание — это  ошибка  советской власти. Хвалил некоторых кулаков, говорил, что они были хорошими хозяевами. На другой пьянке, — Владимир Павлович достал следующий лист,— говорил, что крестьяне при царе жили лучше, чем сейчас.
 —Так, — многозначительно произнёс Константин Романович, — еще, что на него есть.
 — Морально неустойчив, замечен в связях с женщинами, а особенно одна связь должна вас  заинтересовать. В деревне Алексеевка проживает некая  Паршина Даздраперма. Работает зоотехником совхоза. Она дочь врага народа.
 —Паршин,  Паршин, что-то не припомню.
— Гаврила Паршин был председателем колхоза. Развалил хозяйство. В тридцать седьмом  их тогда десять человек арестовали. Я вел это дело  ещё   старшим оперуполномоченным, а вы в замах ещё ходили. Все они тогда сознались, что работали на английскую и японскую разведки. Расстрелян в тридцать седьмом.
— А, помню, помню, меня же за это дело наградили.
— Ну да, начальник ушёл на повышение,  вы на его место, а я на ваше. Так вот, наш Митька встречается с дочерью «врага народа». С какой целью — не знаю. Может, агенты  пытаются через дочь нашего оперативника завербовать?
— Да вы что, Владимир Павлович? Это же серьёзно. Почему вы мне до сих пор не доложили?
—Думал, что всё это по вашему заданию. Может, какое дело в разработке.
—Какое дело! Какое задание! Врага пригрели, Владимир Павлович. Надо арестовать и немедленно. Так, а кого поставим на его место?
— Есть у меня на примете паренёк.
— Ты же понимаешь, Володя, — уже заискивающим тоном сказал Константин Романович,  — это же сельское хозяйство. Должен быть знающий человек, ну и без комплексов стыдливости и скромности.
— Не беспокойтесь  этот ещё лучше, чем Митька. Вы мне только слово скажите, что пора ехать, я ему сам задачу поставлю.
  Константин Романович понял, что к корыту пробивается и Владимир Павлович. «Да и пусть, — подумал он, — что в колхозах бычков да поросят мало. На наш век хватит».
   По   вечернему райцентру  ехал «воронок». Объезжая  большие ухабы, он то и дело выхватывал фарами серые, обрызганные грязью стены домов. На свободе Митьке оставалось жить несколько минут. А в это время Нюра кормила своих детей рисовым супом,  сваренным на телятине.