Нардис

               
               
               















      Июльское утреннее солнце ласкало лицо, руки и плечи. Было ещё рано. Его косые лучи, вырвавшись из плена  горы, лежавшей вдали, как огромный великан, осветили подножья  множества гор-близнецов, создавая тени причудливой формы. Их вершины, стояли словно часовые расставленные  для охраны владыки. Самая макушка великана была одета в белую панаму, блестела на солнце, и  отливала холодной неприступной  синевой.
 Юлдашев в одних штанах сидел на горе, чуть повыше блокпоста, подставляя голые плечи ласковому утреннему солнцу. Щурясь под косыми,  слепящими лучами, он смотрел на узкую ленту дороги, что шла мимо блокпоста  вниз, к кишлаку, к подножью горы-великана, и дальше —  в небольшой городок. Отсюда, с горы, кишлак и город  видны были как на ладони. Местные афганцы, проснувшись спозаранку, копошились возле своих жилищ. 
 Мимо блокпоста по горной дороге проехал старик на  скрипучей арбе. Резвый осел, семеня короткими серыми ножками,  бежал в гору. Пустая арба грохотала, подпрыгивая на ухабах, и поднимая за собой рыжий хвост пыли.
 Всякий раз по скрипу арбы   можно было определить… точное время. Каждый день ровно в шесть утра  старый афганец ехал мимо блокпоста в горы. Через два часа нагруженная камнем арба возвращалась в город на рынок.
   Взмахом руки возница привычно поприветствовал  часового. Солдат в ответ  кивнул головой.  Арба, не останавливаясь, проехала мимо.  Юлдашев привычно  всматривался в окрестности, которые знал, кажется, уже наизусть.
 Выше блокпоста, на самой вершине горы, стояла тропосферная станция. Её большие «тарелки» смотрели куда-то за  горизонт,   где   скрывалась  за стеной гор столица Афганистана — Кабул.  Рядом  с этой станцией была и другая, радиорелейная, с антеннами, направленными на городок.  На его окраине, у самого подножья великана, размещался штаб дивизии. Этот ретрансляционный узел обеспечивал ей связь со штабом армии в Кабуле.
 Взгляд Юлдашева скользил по  склону: с одной стороны гора была неприступна. Её отвесная  скала уходила глубоко в ущелье. Со стороны дороги станцию охраняли солдаты блокпоста. А с двух других солдаты, афганского пулемётного взвода.
 Наслаждаясь нежарким ранним солнцем, Юлдашев смотрел, как просыпаются солдаты его блокпоста. Вот они уже  дружно гремят пустыми котелками, набирая воду из бочки, прицепленной к ЗИЛу. Юлдашев зевнул,  развёл руки в стороны и сладко потянулся до хруста в  суставах, какая благодать, подумалось в который раз за утро!
  Начальником блокпоста он был назначен месяц назад. До этого исправно служил в мотострелковом полку, что стоял в другом конце города. Воевал, как все, бегал с автоматом по горам, а вот теперь сменил убывшего в Союз прапорщика. Юлдашеву  очень нравилась новая служба. Тут он был сам себе хозяин. Начальство  появлялось редко, и для него,  таджика с его восточным менталитетом,   быть единовластным начальником казалось весьма престижно. К тому же тут было спокойнее. За время войны в Афганистане на пост ещё никто не нападал. Юлдашеву казалось,  будто  он и не на войне вовсе, а где-то  у себя на родине.
 Потянувшись еще раз, Юлдашев сунул руку в карман и достал оттуда пачку «Примы». К его удивлению она оказалась пустой.
«Странно, — подумал Юлдашев, чувствуя, как привычно засосало под ложечкой в предвкушении утренней затяжки, — а ведь вчера, помнится, оставалось три сигареты. Наверное, кто-то из солдат вытащил из кармана. Надо бы съездить в полк, зарплату получить — и курево закончилось, и  продуктов почти не осталось». Юлдашев поднялся и  пошёл  к связистам. Там ниже,  метрах в двадцати от места, где стояла станция, издали угадывались  очертания двух землянок. В одной из них жил начальник станции прапорщик Пущенко,  в другой — экипаж станции. Из  летнего душа  рядом доносились  громкие  возгласы Пущенко. Похоже, после утренней зарядки   принимал водные процедуры. Вода за ночь в бочке остыла, и  он, обдавая себя холодными струями, сопровождал процедуру легкой не сердитой бранью.
 Юлдашев подошёл к душу.  Оттуда показалась голова Пущенко, слегка покрасневшего то ли от холодной воды, то ли оттого, что был, застигнут в момент всплеска адреналина, и привычное словцо уже соскочило с языка.
 — Привет, Мансур! Душ пришёл принять? Водичка просто  прелесть! Пущенко, весь мокрый, обхватил руками голый торс Юлдашева. От прикосновения холодных рук к нагретой коже тот неприятно поморщился.
— Нет, Боря, это не для меня! — отмахнулся он.
— Что, таджики не моются?  Бараньим жиром, как манголы, натираются? Я в Монголии служил, насмотрелся. К монголке подойти невозможно, хоть нос закрывай. Молоденькие девушки  бывают и ничего, так запашок же! Потом три дня  стоит в носу.
— Нет, таджики моются, — засмеялся Юлдашев, —  вода уж больно холодная.
—Зачем тогда пехота к связистам  спозаранку пожаловала?
—Курево закончилось, пришёл сигарет одолжить.
 — Пойдём, не только сигарет дам, но и накормлю. Я знаю, пехота  впроголодь живёт.
— Заходи,— Пущенко ногой толкнул дверь в землянку. — Сейчас я тебя  яичницей кормить буду.
— А яйца-то откуда?
Пущенко поднял палец вверх и подмигнул  Юлдашеву:
—У афганцев сейчас оброк возьмём.  Ты пока посиди, покури, а я буду яйца добывать. —  И резко  вытащил черные провода из розетки. Затем достал из тумбочки не распечатанную пачку сигарет и бросил на стол, а сам быстренько натянул отутюженную куртку.   Юлдашев не успел докурить сигарету, как  постучали в дверь землянки.
—Заходи! — громко отозвался Пущенко.
 На пороге  появился солдат  афганец, он улыбался и быстро что-то лепетал.
— Командир афганского взвода просит свет включить, бриться надо, — перевел сказанное Юлдашев.
— О, да, ты же по-ихнему калякаешь.
— Почему по-ихнему? —  не согласился Юлдашев, — это наш, таджикский.
—Бриться надо лезвием, — сказал Пущенко, обращаясь к афганцу, при этом  сделал выразительный жест по собственной щеке.
— У офицера электробритва, — сказал    афганец, продолжая улыбаться. Юлдашев перевёл.
— Вот что мне у них нравится, Мансур, так это то, что они постоянно лыбятся. Вот вам, — Пущенко свернул дулю и сунул афганцу под самый смуглый нос. — Вы и так задолжали.
Афганец пулей выскочил из землянки и  через несколько минут появился снова, держа в своей фуражке десяток яиц.
—А курица где?  — с нескрываемым превосходством своей власти допрашивал растерянного  афганца, довольный собою Пущенко. — Ты давай, курицу сюда тащи!
 Юлдашев быстро перевёл.
Досада тут же отразилась на лице афганца, он весь поник, голос стал глуше. Парень что-то лепетал в свое оправдание.  Юлдашев   в роли переводчика пояснил, что если  кур порежем,  то и яиц не будет. Вот привезут скоро с полка  цыплят,  тогда  и русскому достанется.
Пущенко забрал яйца и сунул провода в розетку. Афганец ушел с чувством исполненного долга, а они  обменялись довольными  улыбками.
 Пущенко не скрывал удовольствия от только что произведенной «сделки»: — Энергии у меня хватает, дизель-генератор двадцать кило выдает, вот и продаю иностранцу по бартеру. Смотри, Мансур, а то и с тебя оброк буду брать. Вот оставлю твой блокпост без света на денёк, тогда поглядим. Хотя, что с вас голодранцев возьмёшь. Ты когда в полк собираешься?
— Вот сейчас позавтракаю и поеду. Продуктов, воды привезу.
— Я тоже сегодня в батальон связи поеду. Продукты надо получить, да и спирт кончился, регламент нечем проводить.
— Стало быть, сегодня сто граммов будет, — засмеялся  Юлдашев. То-то у меня нос вчера весь день чесался.
— Хороший нос выпивку за сутки чует, —  в тон ему продолжил Пущенко, — Вечером приходи, угощу.
— Тогда, Боря, я заеду на рынок, овощей да фруктов куплю.
— Дело говоришь, и кока-колу возьми, а то вонючий «технарь»  пить невозможно. То ли они в него керосин добавляют, чтоб не пили солдаты, то ли в бочке соляру возят,  а потом его заливают. Одним словом,  резиной три дня отрыгиваешь. А с кока-колой смешаешь, получается почти что коньяк.
 Когда Юлдашев вышел от Пущенко, водитель уже возился возле видавшего виды ЗИЛа. Юлдашев, надевая на ходу куртку, вскочил в кабину. Фыркая и изрыгая чёрные хлопки газа, поднимая клубы пыли, изрядно потрёпанный ЗИЛ вырулил на дорогу. За ним следом выехал Пущенко на  таком же старом ГАЗ- 66.


               
                Глава 2
По прибытию в полк Юлдашев загрузил продукты, зашел  в финансовую службу полка и получил  месячную зарплату на себя и солдат.  Не забыл заглянуть к своим друзьям. Послушал полковые новости, узнал, что три дня назад погиб в рейде его командир взвода. За столом сидел уже полупьяный Олег Чоботарев и друг Юлдашева — Холилов. На столе лежали ещё не распечатанные полиэтиленовые пакеты. Внутри  каждого плескалась мутноватая жидкость.  Олег откусил уголок, сплюнул кусок полиэтилена на пол и налил Юлдашеву в кружку самогона. Резкий запах «кишмишовки» наполнил палатку.
— Давай за Ваню выпьем, — с неподдельной болью в голосе сказал Олег, — пусть земля ему пухом, хороший парень был.
—Ты где эту гадость взял? —  спросил Юлдашев,   морщась. Наверное, у Рахмона, только он  такое дерьмо  продает.
— Ты же  на блокпост сбежал, — тут же нашелся Олег, — а нам свои торговые точки не передал, вот уже месяц  эту гадость пьём.
— Ну, допустим, не сбежал, а меня туда командир отправил.
— Знаем, знаем, не заводись, ротного и комбата полгода обхаживал, по базарам да по дуканам водил,  «кишмишовку» офицерам таскал. — Олег похлопал его по плечу —  не обижайся, правильно делаешь, я бы тоже так делал, если бы язык знал.
Так с друзьями он засиделся до самого обеда.
С полковой столовой Юлдашев вышел довольным. Первый раз за месяц он нормально пообедал. Щи были наваристы, слегка забытый запах приятно щекотал в носу,  и гречневая каша подавалась не с тушенкой, а с поджаристой  котлетой.
 Солнце стояло почти в зените, кабина ЗИЛа  накалилась так, что, казалось,  не продохнуть. Согретый «кишмишовкой» и щами, Юлдашев изрядно взмок. Он снял куртку и кинул её рядом на сидение.
— Хорошо, — похлопал себя по голому  животу Юлдашев. — А ты пообедал, Коля?
—Пообедал,  давно так не кушал, тут хорошо готовят, а наш Батыр совсем не умеет. Товарищ прапорщик, пора выгнать  его с кухни. Пусть на пост часовым ходит. А то спит, сколько захочет, потом бурду  быстро сварганит и на стол. Какой из него повар. Попросите у командира полка нормального  кашевара.
 — Нормального говоришь? Где его взять — нормального? Поворачивай к рынку, надо зелени и фруктов купить.
 Юлдашев долго ходил по рынку, выбирал, приценивался, порой до получаса  торговался с продавцом. Это ему доставляло удовольствие. Вокруг звучала родная речь, и казалось, что он у себя дома, в родной стихии. С деньгами в кармане, на фоне  окружающей его нищеты, прапорщик ощущал себя господином, который мог на этом  рынке купить всё, что только душа пожелает. 
Закупив  необходимое, отправились в обратный путь.
— Не забудь завернуть к строителям, — приказным тоном напомнил Юлдашев, —  надо воды набрать.
— Я помню, —  кивнул Коля, с силой нажимая на газ.  ЗИЛ заревел и стал набирать скорость, несясь по узкой кривой дороге.
—Тише! — только и успел  скомандовать Юлдашев. Как  вдруг  из переулка выскочила арба. На ней сидел мальчишка, управляя ослом.  На краю  арбы дремал старик,  свесив ноги, которые болтались почти у самой земли. Водитель резко  выкрутил руль. ЗИЛ уже, было, проскочил, но сзади что-то загремело. Это прицепленная бочка со всей силы ударила в арбу. Сидевшего сзади афганца подбросило вверх, и он затылком ударился о землю. Водитель затормозил. Юлдашев выскочил из кабины и подбежал к афганцу. Тот лежал на спине, раскинув руки, его  обувь валялась в нескольких метрах от места  происшествия. Рядом стояла разбитая арба, а возле неё размазывал слезы по неумытому лицу перепуганный мальчишка. Взглянув на старика, Юлдашев заметил, что лицо его как-то странно синеет прямо на глазах. Видевший в боях не одну смерть, Юлдашев понял, что разбитой арбой тут  не обойдётся...
— Всё, деду  каюк, — не без  злости на водителя  заключил он.
 Юлдашев взглянул в лицо  лежавшему в песке афганцу, оно было не таким  уж и старым, как показалось вначале, только заметно вытянулось, борода заострилась.   Вокруг них стала собираться толпа.
Вдруг все расступились и в центре галдевших  афганцев появились два  полицейских. Офицер громко закричал, размахивая руками, и толпа тут же разошлась. Неплохо владеющий русским, один полицейский стал опрашивать водителя, другой разговаривал с мальчишкой. В это время на  ГАЗ- 66 проезжал Пущенко. Он увидел разбитую арбу и рядом – опустившего голову Юлдашева. Палочкой с красным кругом полицейский махнул водителю, разрешая проезд. Пущенко проехал  немного вперёд и остановился.
 —Что случилось? — спросил он, подойдя к Юлдашеву.
—Да вот мужика убили.
—Помощь, какая нужна?
—Знаешь, где мотострелковый полк размещается?
— Ну, ещё спрашиваешь.
— Съезди, доложи командиру про «ЧП».
 Пущенко уехал, а  офицер подошёл к Юлдашеву.
—Мальчишка говорит, что  тут рядом живёт брат убитого. Сейчас мой напарник его привезёт. Если договоритесь, то и дела заводить не будем. Они сами виноваты. Ишака под колеса машины погнали. Чтобы задобрить ту сторону, окажите им материальную помощь. Люди они не богатые.
  Полицейский уехал с мальчишкой и вскоре на месте аварии появился брат погибшего. Юлдашев не увидел на его лице особой печали. Он разговаривал вполне спокойно, утвердительно кивал головою и даже порой как будто улыбался.
 —Чего он так? — спросил на русском у офицера Юлдашев. — По-моему он даже радости не скрывает.
 —А чего ему печалится, — добродушно ответил офицер. — Жёны перейдут ему. Плюс маленькая пекарня. Убитый лепёшки пек и продавал на рынке. Всё это теперь принадлежит ему: и дом, и жёны, и лепёшки.
  Появился командир полка вместе с заместителем по техчасти.
 Офицер отвёл его в сторону, и они долго о чем-то беседовали.
   — Договоритесь сами, — под конец разговора отчетливо изрек офицер и отошёл в сторону.
 — Царандой говорит, что нашей вины  здесь нет, — осторожно начал командир полка, подойдя к брату убитого. — Мальчишка ваш сам виноват, он погнал ишака под  машину. Могло быть еще хуже, все погибли бы.
Афганец утвердительно закивал головой.
 — Чтобы не доводить дело до суда и не разводить эту бумажную волокиту, мы готовы оказать вам материальную помощь. Что бы вы хотели получить? Юлдашев незамедлительно перевел.
Афганец подумал,  почесал свой сморщенный лоб, окинул взглядом собравшихся. И после короткой паузы  ответил:
 — Я хотел бы получить муку.
 —Сколько мешков муки вы желаете получить? — хозяйским  тоном, словно речь шла не о смерти человека, а о  простой базарной сделке, уточнил Юлдашев.
  — Три мешка, — уверенно произнес афганец.
 Теперь уже Юлдашев сделал паузу и, не дрогнув ни одним мускулом на лице, перевел так, как ему в тот момент хотелось.
 — Он хочет получить пять мешков муки, — сказал командиру Юлдашев. Стоявший рядом полицейский, хорошо понимающий русскую  и афганскую речь, улыбнулся в густые усы.
  Через час, загруженный пятью мешками муки, Юлдашев стоял на месте аварии. Убитого в сломанной арбе увезли домой. Полицейские, пожав прапорщику руку, уехали. А он вместе с братом убитого повёз к нему домой муку. Оставил родственнику в счет компенсации за смерть брата, как тот и просил, три мешка.
 
 
                Глава 3
В просторной землянке  стоял дым коромыслом, хотя за столом сидело только два человека. Графин разбавленного спирта стоял на столе.  В тарелках лежала превосходная по военным меркам закуска: Юлдашев привёз с рынка свежей баранины, её зажарили на углях, и густой пряный запах мяса  еще не улетучился. Свежая зелень, огурцы и помидоры дополняли  царский стол. Баночки осетрины и крабов казались верхом  блаженства после постной ежедневной баланды.  Деликатесы Пущенко купил в военторге, в штабе дивизии и они пришлись, кстати,  в этот  напряженный день.
  — Давай, Боря, выпьем за то, что я удачно отвертелся от сегодняшнего «ЧП».
— Нет, лучше давай выпьем за убитого мужика, — предложил  Пущенко. — пусть земля ему будет пухом. Сколько их тут набили, а этого случайно  прихватили, без пули…
 Пущенко выпил спирт и поморщился:
— Фу,  гадость всё-таки сунул поганец. Я его просил, дай хорошего, я в долгу не останусь. Этот прапорюга бил в грудь себя, клялся, что самый лучший, дал попробовать, а подсунул  говно.
 —  Он тебе дал попробовать хорошего, а налил дерьма. Зав. складом ГСМ  надо было бы пристроиться. Спирт, бензин, солярка рекой льются. Денежки только шелестят. У нашего зав. складом афгани с кармана выпадают.
— Не завидуй ты им, Мансур, у них тоже жизнь не мёд. Ну, толкнёт бочку — другую соляры или бензина, так риск же какой. Ездит по дорогам с этой цистерной, сзади четыре тоны горючего. Духи как пальнут, сгоришь, словно факел, в одно мгновение,  мать родную не успеешь вспомнить. — Пущенко ловко поддел из банки тонко нарезанный ломтик осетрины и закинул его в рот. — Вот видишь, какие деликатесы жрём, а водки  или коньяку купить нельзя. Какой-то хрен там, наверху, решил  запретить продажу.  Лучше бы водку продавали, чем «кишмишовкой» тут наши  травятся.
— Почему  ты считаешь, что водку нельзя купить? — возразил Юлдашев,  — у баб в общежитии контрабанда, сколько угодно.
 —Я и без тебя знаю. Америку мне открыл, так цена там какая, пять бутылок купишь, и получки нет. Они суки для этого и придумали, чтоб контрабанду гонять. Да ну их, давай лучше выпьем. Пущенко стал наливать спирт.
 — А как он угодил тебе под колёса?
 — Юлдашев в который раз сегодня прокручивал пережитое. Признался, что и глазом не успел моргнуть, как все случилось. Вначале увидел голову ишака. Водителю успел крикнуть, чтоб  тише ехал. А тут  арба появилась. Водитель крутанул руля, и уже  обошёл её. И вдруг  сзади – как бабахнет! Оглянулся, а бочку развернуло, и боком прямо в арбу въехали. Думал, что только зад у арбы разворотил. А этого мужика, что сидел сзади, вовсе не заметил, только когда с машины вышел, понял, что влипли всерьез.
 — Ну, ты хитёр, — не удержался Пущенко, —  даже с выгодой вышел  из этого положения. Два мешка муки умыкнул.
 —А чего теряться,  продам,  деньги будут, — засмеялся Юлдашев, подсовывая пустой стакан к Пущенко. — Слушай,  хочу спросить, может, я у тебя свои вещи хранить буду? У меня  воришка завёлся. Сигареты без конца таскает с кармана. Боюсь,  еще и деньги сопрёт.
 — А ты и сам переходи ко мне жить. Видишь, хата просторная. Вдвоем веселее будет. Телефон на блокпосту есть,  если чего надо, — позвонят. Да только никому мы тут не нужны. Я уже больше года на этой горе. Полный штиль.
 Застолье продолжалось долго. Захмелевший Юлдашев сидел, слегка покачиваясь, подпирая обеими руками голову, которая то и дело норовила соскользнуть и упасть на стол.
 — Боря, а что я тебе скажу, — еле шевеля языком, промямлил он. Его глаза с хитрецою заблестели и стали ещё уже. Пущенко перестал жевать и посмотрел на Юлдашева с интересом.
 — Опять какую - то мерзость придумал, из серии «как срубить афгани»?
 — Нет, другое. У Махмуда такая красивая дочь.
 —У какого Махмуда?
 — Ну, у того, которого сегодня машиной убили. Его Махмудом звали. Я когда муку к ним привозил, её на подворье увидел. Спросил у брата, чья она невеста? А тот ответил, мол, выкуп заплатишь, будет твоя. И не дорого просит, всего десять тысяч афгани. Ему сам знаешь, лишний рот на кой черт? Побыстрей бы со двора сбагрить девку. Я так прикинул, —  Юлдашев поднял палец вверх, при этом голова его закачалась и перевалилась на одну руку, — что такое десять тысяч, тьфу, пустяк!
 — Ну,  сказанул. Десять тысяч тебе — пустяк, это же шестьсот чеков. Ну, артист погорелого театра! Невесту захотел!
 —А чего, Боря, можно и взять. По триста выложим и баба  в хате.
 — Да ты чего, сдурел? —  Еле шевеля губами, запротестовал Пущенко. — И удумал же,  мудила, жену на двоих купить. Это что-то новенькое. Хотя, баба, это не плохо. А потом куда мы её денем, когда придет, время уезжать?
 — Продадим другим, — уже смелее продолжил Юлдашев.
 — Она что, котёнок или щенок, — совсем захмелевший Пущенко стал приходить в себя. — Я не знаю ваших мусульманских обычаев, но, на мой взгляд, это какая-то мерзость. Две жены может быть, но чтоб два мужа, не слышал. Матриархат какой-то.
 —  Брось, Боря, мораль читать, ты бы поглядел какая красотка. Или триста чеков пожалел?
 — Ты что думаешь, я — жмот? — Пушенко поискал что-то ногой под кроватью, ощутил твёрдость чемодана и вытолкнул его вперёд.  Покрытый серой  пылью, он лежал посреди комнаты. 
 Пересилив навалившееся опьянение, Пущенко, как в замедленном кино, вначале поднял голову, а затем стал подниматься весь. В этот момент казалось, что он проделывает огромную тяжелую работу, как по важности, так и по объёму. Наклонившись вниз, он одной рукой ухватился, что было сил, за стол, а второй открыл крышку чемодана. Порывшись в нем,  извлёк коробку, в которой когда-то хранились электронные лампы.
 — Ух, ты, сколько накопил, —  воскликнул  Юлдашев, увидев полную коробку денег. Соляркой, наверное, подторговываешь?
  — А это не твоё дело, — Пущенко вытаращил на Юлдашева глаза, — что имеем, тем и торгуем, только у таких дураков, как ты,  в карманах ни хрена нет. Он бросил триста чеков на стол, затем закрыл крышку чемодана и швырнул его ногой под кровать.
 —  А ты думаешь, что я  жмот? Думаешь, у Пущенко от жадности «дыхалку» свело? Прошлым летом в отпуске был,  пока домой доехал - так в кабаке в Ташкенте на баб за один вечер столько  просадил, тебе и не снилось. А ты подумал, Пущенко деньги жалеет.
 — В Ташкенте узбечку хоть попробовал?
 — Попробовал, а что толку. Что узбечка, что хохлушка — все одно.  Ну, хорошо, — продолжал Пущенко, — заплатишь ты калым, привезёшь жену, а куда мы её поселим? По вашим обычаям должна быть женская половина. Не будем же мы вместе жить, один трахается, другой смотрит.
 — Рядом такую же землянку построим. Ей много места  не надо, половина этой.
 —Землянку говоришь? — Пущенко посмотрел на Юлдашева, как будто первый раз видел. Покачиваясь, он держался одной рукой за стол, а другой схватил  графин и стал разливать по стаканам. Рука дрожала и спирт лился на стол, в тарелки.
 — Что ты делаешь?— зашумел Юлдашев и подхватил графин за дно.
 —Не мешай, ё-моё! Хочу — лью, хочу —  пью.
 — Мне хватит, — Юлдашев замахал руками.
 — Ага, тогда и мне хватит. Можно и землянку, военным строителям  литр спирта свезу, дадут цемент, а песок и камни — рядом.
 Увлекшись неожиданно новой темой,  они вскоре стали загибать пальцы, подсчитывая, что еще нужно им для полного счастья. Выходило немало:  стены, крыша,   рубероид, доски, да еще окно, дверь.
 —С доской проблем не будет. Поеду на артсклад, тару из-под снарядов привезу. Я завскладу «кишмишовки», а он мне ящики, — сказал Юлдашев
 — Кроме выкупа ещё кучу денег надо. На одном солдатском пайке её держать не будешь. Её кормить  и одевать нужно, — размышлял  Пущенко.
— Из одежды ничего покупать не будем. Солдатскую робу на неё натянем, чтобы не светилась. Вдруг кто с проверкой приедет, скажем, что это с афганской пехоты, еду им готовит, — соображали в стельку пьяный Юлдашев.  У собеседников «развязались» языки. На  нетрезвый ум приходили разные идеи, одна другой лучше, мечта казалась такой реальной!
У Юлдашева засверкали глаза. Он с жадностью взглянул на   деньги.
 —Так что, по рукам, — вопросительно воскликнул  он, затем поднял свой стакан и стукнул им по  стакану товарища,  стоявшему на столе.
         — Э, ты чего, я  ещё не поднял, говорят, это плохая примета. —  Пущенко поднимал свой стакан с таким усилием, как будто там была десятикилограммовая гиря. Или боевой автомат.
Уставшие  в чужой стороне, живя в постоянном ожидании опасности, подогретые  алкоголем, души этих  людей корежились,  развращались. Гнетущее чувство безысходности обнажало глубоко прятавшиеся пороки, порождало сквернословие и грубость.
 Предназначенные защищать своих родных и близких,  люди в погонах были отправлены властью в чужую страну — убивать. Их пребывание там можно сравнить с преступлением — затянувшимся и крайне опасным.  И, как результат,  растерялись  жизненные ориентиры. Безусловно, нельзя всех «причесать» под одну гребенку, но слабые духом  теряются первыми, многие из них так и не восстановятся, они так и останутся жить  с растленными душами. Одни пополнят ряды безнадежных опустившихся пьяниц, другие превратятся в  умеющих убивать марионеток в руках бандитов и финансовых воротил. У каждого своя судьба, свой выбор. Тут уж как карта ляжет. Вот и нашим героям взбрели в голову фантазии.
 На следующий день рожденные в пьяном угаре планы начали осуществляться. И  закипела работа. Солдаты вырыли в горе глубокую нишу. Афганец навозил камней, и из них выложили стены. Юлдашев привёз с артсклада, столько ящиков, что их хватило не только на крышу, но и на пол, и на обшивку стен изнутри. Через неделю землянка была готова. Она была похожа на огромный зелёный ящик. В самом углу жилища стоял шкаф, такой же зеленый, как и сама землянка.  Это был ящик из-под реактивных снарядов, его поставили  на торец  вместо шкафа. В другом углу землянки стояла солдатская кровать и тумбочка. Возле самого окна  примостились стол и две табуретки. Когда всё было готово, женихи с гордостью  потирали руки в предвкушении неординарного  события. Пущенко снял с пояса фляжку:
 — Давай обмоем, жильё положено обмывать.
Он сделал глоток, достал из кармана сухарь и стал грызть. Подал фляжку и сухарь Юлдашеву. Тот сделал глоток и закашлялся:
 — Не разбавленный? Хотя бы предупредил! Ты что, всё время на поясе его таскаешь?
 — Пью каждый день по глотку, чтоб гепатитом не заболеть.
 — Это не панацея, — возразил Юлдашев. — В полку каждый день «кишмишовку» жрут, а все равно болеют. Печень этим технарём  скорее посадишь.
 — А получилось не плохо, —  перевел разговор Пущенко.
 — Она такого в жизни не видела. Ты бы поглядел, как они живут, тряпье да вши. Как привезу её, надо отмывать неделю.

                Глава 4
 Нардис появилась на их территории. Небольшого росточка худенькая девчонка стояла посередине блокпоста. Серый комочек, одетый в паранджу, держал в руке маленький узелок. Солдаты то и дело таращили на незнакомку глаза. Для неё, для мусульманки, воспитанной совсем другой культурой и  понятием о месте женщины в обществе —  это было страшной пыткой. Невинное маленькое создание попало в руки развращённых войной мужиков. Если ты есть, Аллах, то зачем позволил обижать ни в чем не повинную сироту? И какую судьбу уготовил ты ей?
 Юлдашев повёл девушку в недавно оборудованную землянку. Нардис шла за ним и смотрела на странную машину с круглыми тарелками. Рядом с землянкой, куда привёл её  Юлдашев, стояло ещё одно сооружение. Нардис сразу догадалась, что это место, где моются. Оттуда выскочил  раздетый до пояса солдат. Он полез к бочке и стал подкачивать в лампу воздух. Пламя, с шумом вырвавшись из сопла лампы, огибало стоящую перед ней бочку. Нардис, задрав голову, внимательно смотрела на причудливое устройство, и на солдата, который стоял на приставленной к душу лестнице.
 — Вода нагрелась? — спросил Юлдашев у солдата.
 —  Она и так на солнце нагрелась, зачем её греть.
 Хотя и без того было видно, что вода была горячей. Из  открытой бочки   шел пар.
 — Э, выключай, выключай, уже перегрел! – заорал на солдата Юлдашев. — Тебе что, лень бочку рукой проверить?
 — А хрен вас поймешь, товарищ прапорщик, то грей, то не грей, — солдат заглушил лампу и стал слезать.
 — Ну, ты повыступай мне ещё. Не нравится, в полк отправлю, будешь по горам душманов гонять.
Солдат молча слез  и пошел  вниз к блокпосту. Нардис внимательно слушала их перепалку и  уяснила для себя, что её муж, оказывается, здесь большой начальник. В землянке она огляделась по сторонам. Больше всего её удивил деревянный пол. Она топала  своими маленькими ножками, а он так странно издавал гулкий звук.
 — Вот тебе новое бельё и одежда, — Юлдашев положил на стол пакет, только что привезенный из дукана.  Продавец, узнав, что Юлдашев покупает для молодой жены, подмигивая, сбавил цену и выбрал самый лучший товар. Сверху пакета  Юлдашев положил полотенце и мыло.
 — Теперь пойдем в душ, я научу тебя им  пользоваться.
 Нардис мылила себя пахнущим мылом. Тонкие струйки горячей воды смывали пену, и она ручейками стекала по загорелым ногам. Наконец насладившись  вдоволь мытьём, она отодвинула рукой плащ- палатку, служившую дверью, и ужаснулась. Её одежды не, оказалось, лежал только пакет. Нардис развернула его и увидела там бельё и одежду. Паранджи не было. «Как без неё? — мучительно думала она, — замужней женщине без паранджи, где много мужчин, нельзя». Нардис оделась и вышла из душа. Невдалеке стоял Юлдашев и жег её одежду.
 — Что ты делаешь? — закричала она. — Как я буду без паранджи? Замужней женщине нельзя так ходить!
 — Вот так и будешь ходить, —  засмеялся Юлдашев с чувством превосходства и одновременно — жалости к  маленькой беззащитной девушке.
 —Зачем ты мою одежду сжег? Она же совсем новая.
 — Что бы  не было вшей!— отрезал он, не желая вступать в словесную перебранку.
 —Глупый ты  человек, у нас, их никогда не было. Отец за этим следил.
  У  Пищенко в землянке женихи накрыли стол, на закуску и выпивку денег не жалели. Он ломился от фруктов и зелени. На середине стола красовалась огромная дыня и полный до верху солдатский бачок с дымящимися кусками мяса, рядом стояла баночка осетрины и красной икры. Нардис никогда не ела красные  горошины. Она по-детски протянула пальчик и попробовала им горошинку. Икринка прилипла к пальцу, Нардис  раскусила её, поморщилась.
 — Что это? — спросила она у Юлдашева.
 — Икра красной рыбы.
 — А что такое икра?
 — Рыбьи детки. Вкусно?
 — Нет, солёная очень. Я  такие баночки видела в дукане, но никогда не пробовала.
 Пущенко глядел на Нардис, на её по-детски вопросительные глаза, припухшие губы и маленький  носик. Ему стало не по себе. «Она ещё ребёнок,— подумал он, —  во что я ввязался…».
Женихи разыграли право первой ночи на спичках. Сломанная спичка давала  первенство. Тянул Юлдашев. Пущенко первый раз в жизни захотел проиграть. Но первенство досталось ему.
— Напьюсь, — подумал он, — пусть он делает с ней все, что хочет.
 После часа застолья оба уже были пьяны.
— Сегодня он будет твоим мужем, — сказал Юлдашев.
 — Так не может быть, ты — мой муж. У мужа может быть две жены, а у женщины — только один муж.
 —Как я сказал, так и будет, — Юлдашев стукнул кулаком по столу.
 — Так нельзя, Аллах накажет. А потом, если  узнает Зухур, он  убьёт тебя.
 — А кто такой Зухур, душман?
 — Он хотел меня взять в жёны, но отец не разрешил, говорил — рано ещё,  хотел, чтобы я выучилась.  У  Зухура много людей. Если он узнает, что вы  со мной сделали, он убьёт вас.
И хотя они говорили по-таджикски, Пущенко догадался, о чём идет речь.
 — Сегодня я пьян, и женщины не хочу, — он махнул рукой и потянулся за бутылкой.
 — Вот видишь, и твой друг сказал, что  не хочет.
 — Ты откуда знаешь, русский? —  спросил Юлдашев.
 — Отец   научил. А его мой дедушка. Дедушка сбежал из Таджикистана, как только там советскую власть устанавливать стали. Он не был богатым, но и бедным не был. Там была своя земля, свой дом. А в Афганистан перебрался, не заладилось. Заработал немного денег. Когда выросли дети, все им раздал.  Мы стали лепёшки выпекать, а дядя открыл небольшую лавку. Отец хотел  денег накопить и нас с братом выучить, а твой человек убил его.
 — Но он же не виноват. Твой брат под колёса ишака погнал.
 — Я знаю, но нам же от этого не легче. Теперь всем завладел дядя, и мне в доме места не стало. А тут ещё и ты хочешь  надругаться.  Отец  не раз говорил мне, что пока не выучусь, замуж не пойду. Он очень радовался, что пришли «шурави». Говорил, наконец, с женщин снимут ненавистную паранджу. И будет как в Таджикистане. Все дети пойдут в школу. А вышло совсем  иначе.
 — А ты ходила в школу?
 — Да ходила, три класса закончила. Умею читать и писать. Зухур не хотел, чтобы я училась. Он говорил, что это для женщины лишнее.
— А по-русски читать умеешь?
 — Немного умею. Отец учил. Только он и сам плохо читает. А дедушка хорошо читал и писал.
 — Так твой дед баем был? – Юлдашев с ухмылкой посмотрел на Нардис.
 — Нет, он баем не был, он был судьей.
 — Судил, наверное, не честно, поэтому и сбежал, боялся, что убьют? Юлдашев посмотрел на Пущенко, но тот был настолько пьян, что не мог поднять со стола  голову.
 —Ты не прав, мой дедушка был честный человек. Скольким он здесь помогал и не брал с них денег. Он жалел бедных людей. А сбежал он оттуда  потому, что убил человека. Один вор, которого он осудил, после революции вышел из тюрьмы. Дедушка говорил, тогда всех плохих людей выпустили. Этот вор  решил дедушке отомстить. Вместе со своим братом на него напали и хотели его зарезать. Но они не знали, что у дедушки есть револьвер. Защищаясь, он застрелил этого вора, а брат сбежал. И тогда все братья этого вора поклялись истребить наш род. Они убили дедушкиного отца и братьев. Тогда дедушка забрал жену, детей и сбежал в Афганистан.
 —Хочешь, я тебя научу русскому языку, будешь хорошо читать и писать.
Нардис, улыбаясь, согласно закивала головой.
Пущенко окончательно опьянев,  упал на кровать.  Вскоре раздался его могучий храп.
Юлдашев повёл Нардис в  землянку. Ночью Нардис комочком сжалась на кровати. Пьяный Юлдашев был напорист. Казалось бы, идиллии не суждено состоятся, но получилось не плохо. Вначале она боялась и стеснялась, но потом оба утонули в ласках. Юлдашеву понравилось, ему никогда не было так хорошо ни с одной женщиной. Он лежал,  закинув руки за голову. А она своим детским носиком дышала ему в грудь, чуть шевеля губами, целовала её. Так они лежали долго-долго. Серый рассвет уже стал пробиваться в маленькое окошко. Юлдашев  никогда не испытывал такого блаженства и такого покоя. Ему  казалось, что он  у себя дома, а внизу протекает его любимая Заравшан, и он пойдет, окунётся в её прохладной воде. Ему показалось, что он и с Нардис знаком давно. Но вдруг вспомнилось, что завтра ночью Нардис будет принадлежать другому. Где- то глубоко внутри что-то заскребло, заныло, и стало так  не хорошо на сердце.
 — Нет, не отдам, —  подумал он, — завтра же ему скажу. В конце концов, человек  же он, должен понять. А как быть с ней? Увезу в Союз. Пойду в посольство, распишусь. Пусть выгоняют из армии, пусть что угодно, но никому её не отдам. С этими мыслями он провалился в глубокий сон. Проснулся, когда солнце  стояло высоко. Он вышел из землянки. Пущенко уже стоял под душем и забавно фыркал   от холодной струи.
— Вот выйдет из душа, и всё ему скажу, - подумал Юлдашев и пошёл на блокпост.



                Глава 5
Нардис проснулась от странного звука. Она посмотрела вокруг, в землянке никого не было. Открыла дверь и вышла на крыльцо. Свежий ветерок, ещё не прогретый утренним солнцем,  ласкал ей лицо. Это утро было так непохоже на все прежние, в родительском доме. И странные звуки, что разбудили ее, были незнакомы. Спросонья девушка еще не понимала, еще в душе мылся под холодной водою, повизгивая и поругиваясь, прапорщик  Пущенко. В следующий   момент он, в чем мать родила, выбежал из душа. Не заметив Нардис, схватил лежавшее на камне полотенце, вытерся им и стал одеваться.
 ¬- Ой! – во весь голос вскрикнула девушка и  тут же кинулась в землянку.
Нардис никогда ещё не доводилось видеть голым чужого мужчину.
 — Срамота, какая, —  подумала она, — да простит меня Аллах, за что ж мне такое испытание.
  Прошло несколько минут. Нардис осторожно приоткрыла дверь и высунула голову. Голого мужчины уже не было. Она не вышла, а почти выскользнула из двери. Села на камень возле своей землянки, подставила лицо утреннему солнцу. Нагретая за день земля  ещё не успела остыть. Она не жгла, а отдавала тепло. Энергия тепла земли словно вливалась через ступни, ягодицы, проникала куда-то глубоко внутрь. Нардис ощущала тепло на ладонях, её маленькая грудь наливалась, словно  гроздья винограда в период зрелости, до  приятного щекотания в сосках. Такого странного чувства она раньше никогда не ощущала. Только теперь она поняла, что в эту ночь стала женщиной.
  И тут же Нардис захотелось под душ. Под тот прохладный душ,  откуда  только что выскочил голый друг Мансура. Вчера Мансур водил её туда, ей нравилось, как нагретая вода ласкала тело. А сейчас ей захотелось прохлады. Захотелось ощутить запах нежно пахнущего мыла. Она взяла полотенце и красивое блестящее зелёное мыло. Шла к душу и прикладывала к носу ароматный кусок, втягивая приятный и уже полюбившейся ей запах. Вошла в обшитую рубероидом кабинку душа и открыла кран. Холодные струйки воды обожгли её тело. В холодном душе была тоже своя прелесть. Он бодрил, и Нардис почувствовала прилив другой энергии, совсем не той, что она ощущала только что. Та энергия была мягкая, располагающая к лени, к плавному созерцанию мира, а эта — жёсткая, призывающая к действию,  давала радость и интерес к жизни.
   Она сидела на прежнем месте и расчёсывала гребешком свои  мокрые каштановые волосы.
 В это время Пущенко смотрел  на неё из окна своей землянки. Капельки воды стекали с её волос и, как слезинки, бежали по щекам. И без того юное лицо Нардис сейчас, после душа, казалось ещё моложе.
Теперь его вчерашнее предположение подтвердилось. «Да, она совсем ребёнок. Ей и шестнадцати, наверное, нет, — рассуждал Пущенко. — Ей лет четырнадцать, не более. Боже, что же мы наделали. Нет, я не буду участвовать в этом гнусном деле. Мансур заварил   бодягу, пусть сам и расхлёбывает. Пусть решает сам, как выходить  из  дурацкого положения. Не хватало ещё и в тюрягу угодить за растление несовершеннолетней».
 От блокпоста медленно поднимался Юлдашев. В руках он нес котелок. Это был завтрак для Нардис. Она увидела его, вскочила, и по-детски, вприпрыжку побежала навстречу. Подбежав, прикоснулась  мокрой щекой к его лицу, и они оба улыбаясь, счастливые, пошли к землянке.  Пущенко из окна наблюдал эту идиллию.
«Эх, Юлдашев, Юлдашев! — в сердцах подумал про себя Пущенко. —  Что же ты наделал? Не пройдёт и года, тебе надо будет уезжать. Куда деваться этому ребёнку? Зачем сломал это маленькое, хрупкое, цветущее деревце?» Он взял пару  помидоров, огурец, полбутылки вина, оставшегося после вчерашней выпивки, и пошёл к  ним.
 — Молодожёнам — привет!  — весело приветствовал он с порога, — вот, держите, от нашего стола — вашему. А я пошёл за чаем. Сахар найдётся или свой нести?
 —Привет! — Юлдашев поднял руку вверх. — Сахар есть, и заварка есть, только кипятку нет.
 —Сейчас принесу, — заторопился  Пущенко, —  у меня  чай заварен.
Через минуту Пущенко возвратился, держа в одной руке  кружку с заваркой, а в другой электрочайник. Они сидели, пили чай. Мужчины распили остатки вина. Нардис ковыряла вилкой в котелке, где комком лежали серые слипшиеся макароны.
 — Почему не ешь? —  спросил Юлдашев.
 — Плохую пищу готовит твой повар. Нардис съела кусок огурца и стала пить чай. Юлдашев открыл банку сгущёнки и поставил её перед Нардис. Она ложкой положила сгущёнку на белый хлеб и откусывала, закрывая от удовольствия глаза, и запивая чаем.
— Вкусно? —  спросил Юлдашев.
— Ой, как вкусно. Я больше всего люблю сгущённое молоко. Отец на праздники нам с братом покупал, каждому по банке. Так я ещё умудрялась и у брата ложки две стащить.
Пущенко ушёл, а они ещё долго пили чай,  болтая обо всем, что взбрело в голову. Нардис, как маленький ребенок, могла говорить без умолку. В основном играли в «почемучки». Она задавала вопросы, а он отвечал. Для Нардис он был муж, старший брат, отец, просто взрослый. Вопросы были наивными, а он отвечал рассудительно, порой с ухмылкой. Отвечал так, как отвечают взрослые детям. И с каждой минутой ему становилось не по себе. И уже не надо было ожидать суда Всевышнего. Этот суд был у него внутри. Он все явственней ощущал: этот наивный ребёнок своим доверием, добротой и беззащитностью сумел побороть в нём то, чего не мог он, взрослый мужчина, побороть  в себе. Эта девочка победила в нём похотливого  мужлана, притупила дурные пристрастия, войдя в его жизнь и озарив ее чистым, светлым огоньком. И этот огонёк превращался в очаг любви всё с большей и большей силой.
После завтрака Юлдашев ушёл на блокпост. Вскоре он уехал за водой. Нардис осталась в землянке одна. Так она без дела просидела около часа. Это непривычное состояние — быть без дела — угнетало её. Она ходила из угла в угол, не находя себе места. Несколько раз порывалась к двери, чтобы пойти к  мужу. Но бралась за дверную ручку и тут же отходила.
Солнце поднялось высоко. Оно  своими лучами  разогрело накрытую рубероидом крышу землянки. Становилось невыносимо душно. Нардис твёрдо решила идти  на блокпост. Первой на её пути  к блокпосту стояла палатка. Возле неё дымилась очажная кухня. Нардис подошла к палатке и осторожно раздвинула  её полы.
Она увидела солдата, который чистил картошку.
— Ты кто? —  Спросила Нардис.
— Я — Нуриев.
—А звать тебя как?
—Батыр.
—Скажи мне, Батыр, здесь все говорят на нашем языке?
—Нет, на таджикском языке говорю  я и   Юлдашев.   Все здесь говорят  на русском.
—Это ты сегодня завтрак готовил?
— Да, я.
—А зачем ты так плохо готовишь?
—Плохо готовлю потому, как не умею.
—А зачем берешься делать то, что не умеешь?
— Затем, что меня заставили пищу готовить.
— А зачем заставлять делать человека то, чего он не умеет?
— Тебя как звать?
—Нардис.
—Понимаешь, Нардис, это армия, — Нуриев отложил нож в сторону,  — а в армии, что прикажут, то и нужно делать.
—А зачем так приказывать? Наверное, надо приказывать тому, кто умеет это делать. Это же пища, она же силу даёт. Вот ты, что умеешь делать?
—Я кирпич могу с глины делать. Могу  печь  сложить, училище по этой профессии закончил.
—Вот и сложи печь, а я лепёшек напеку. Знаешь, какие  умею вкусные лепёшки печь. Меня мама научила. Я их много пекла, а отец на рынке продавал. Наши лепёшки сразу разбирали. Говорили, что вкуснее, чем наши лепёшки, ни у кого не было.
—Так уж и не было, — засмеялся Нуриев.
— Ты что, Батыр, не веришь? Вот сделай печку, я напеку лепёшек, попробуешь.
—Как я  её сделаю? Где я глину возьму?
—А я покажу. С той стороны горы родник есть. Там хорошая глина. Мансур на машине пусть привезёт. Скажи, Батыр, а где Мансур?
— Его нет, он уехал в полк за продуктами и водой. Будет к обеду.
 —Давай я приготовлю обед, — предложила Нардис. Я умею это делать.
— Сколько человек кушает? Спросила она.
— Десять с тобой будет одиннадцать.
— Ты только за печкой следи, а обед я сделаю сама. 
— А это что за крупа? — Спросила Нардис.
— Это рис.
— Ты меня обманываешь, я знаю, какой бывает рис, он длинный, бывает   белый или желтый, а это какие-то серые семечки. Нуриев засмеялся. — Это наш советский рис. Он по вкусу напоминает рис. Я по началу тоже не верил, пока не попробовал. Но он очень плохой.
— А зачем вы плохой кушаете? Вы же много денег зарабатываете, а кушаете плохой рис.
 Нуриев ничего не ответил только, громко рассмеялся.
—Ты зачем смеешься, я что-то не то сказала?
 —Смеюсь я по поводу больших заработков, как ты говоришь. Твой муж, наш начальник, и то всего лишь чеков двести  за месяц зарабатывает.
 — А сколько это будет афгани?
 — Если хорошо продать,  а на рынке продают один к пятнадцати, то тысячи три будет.
 — За   месяц? Это же огромные деньжищи. Мы с отцом на лепёшках за год, сколько не зарабатывали. Я скажу Мансуру, пусть купит в лавке хороший рис
Она тут же стала намного повзрослевшей  в глазах  собеседника,   какой то важной значительной, входила в роль хозяйки блокпоста, жены « большого» начальника. И тут же взялась готовить обед. Томившийся без дела Нуриев вначале помогал ей. А когда  готовка подходила к концу, пошёл на блокпост. Под тенью маскировочной сетки, натянутой над всем блокпостом, отдыхали солдаты. Двое играли в нарды.
 — Нуриев, ты чего сюда припёрся? — удивился рыжий веснущатый  Зюзиков, бросая кости на доску. —  Жрать, кто станет готовить?
 — Не волнуйся, всё будет в лучшем виде!
 — Опять бурды, какой дашь, —  не унимался Зюзиков — давай,  вали отсюда на кухню.
Нуриев знал, что лучше не связываться. С ним он был постоянно в конфликте. Зюзиков считался «стариком», а «молодому» с «дедом» лучше не заводиться. Нуриев встал и пошёл помогать Нардис.
 — Ты чего к нему постоянно пристаёшь? —  спросил с металлом в голосе сержант Колков.
 — Да ну его, «чурку» чумазого, — как бы, между прочим, отозвался Зюзиков, продолжая играть.
 —Только в этом и есть его вина? А  если он Юлдашеву пожалуется,  — продолжал назидательным тоном Колков.
- За «чурку» Юлдашев тебе ввалит, — не без иронии поддержал соседа коренастый Олийниченко, бросая кости на нарды.
 - Я «старик»,  а «старику» всё можно, - тоном, не терпящим возражения,  попытался завершить неприятный разговор Зюзиков.-  Куда ты, твою мать, ставишь, мухлевать решил?
— А если завтра бой? Тебе же вместе с ним от «духов» отбиваться, - настаивал на продолжении темы Колков.
 — Какой бой? Ты что, очумел? Я тут полтора года в нарды играю. За мою бытность ещё ни одна пуля не свистела.
— Это ничего не значит, — заверил Колков. — Сегодня нет, а завтра может быть.
— Брось ты, Саня, чепуху молоть, — побагровел Зюзиков. —  Поверь мне, ничего тут не будет. Что тут брать, чтоб из-за этого на пулю лезть. «Духу» ведь что надо, товар: соляра, продукты, оружие. А у нас у самих хоть шаром покати, животы подвело. Пулемет да десять автоматов, вот и всё богатство. Кто, скажи, станет из-за этой чепухи рисковать?
 — Ну, если и так, причём тут национальность. Ты в своих предках покопайся. За триста лет монголов до хрена по Руси бегало. Может быть, и твою прабабушку монгол трахнул. Глядишь и в тебе кровь какого-нибудь «чурки» в жилах гуляет.
 —Я — «чурка»? — Зюзиков как ошпаренный вскочил, бросив нарды на землю.
В это время зашёл Юлдашев. Зюзиков остановился на полпути к Колкову.
 — Что за шум?  — поинтересовался Юлдашев.
 — Да так, в национальностях разбираемся, —   ответил  всегда сдержанный  Колков. — Вот Толик хочет разобраться, кто у него предки были.
 — Обед готов?  — спросил Юлдашев.
 — Болтался здесь Нуриев, — ответил Олийниченко, поднимая нарды с земли, —  сказал, что скоро будет готов.
— Воду привез, можете умываться, —  сказал Юлдашев.
Солдаты, раздевшись по пояс, стали плескаться холодной водой. Через полчаса умытые, посвежевшие, потянулись в палатку на обед. Первым зашёл Зюзиков.
 — А!  — вот чего он болтался, — сказал Зюзиков, — помощницу себе нашёл.
Нуриев стал разливать по котелкам суп. Последним в палатку входил Юлдашев. Увидев Нардис, он слегка смутился, затем взял себя в руки.
 —  Ты чего здесь? — спросил он, строго  и с недоумением, глядя прямо в глаза  Нардис. — Кто тебе разрешил сюда приходить?
 —Я без дела не могу. Жена не должна сидеть без дела, — чуть не заплакала та.
И хотя их разговор понимал один только Нуриев, все догадывались, о чем идёт речь.
 — Перестаньте вы, Мансур Ахмедович, — первым вмешался Колков, — Все взрослые люди,  всё видят и всё знают. А обед вкусно приготовлен.
 — Истинная правда, —  вмешался Зюзиков, — хоть  как люди нормально есть  будем. Пусть она готовит, а этого «чурку» на пост пора отправлять. Юлдашев со всего размаху стукнул Зюзикова по лбу ложкой. От неожиданности тот подпрыгнул. Почесал лоб и молча сел на место.
— Ещё раз услышу слово «чурка»,  отправлю в полк, будешь в рейды ходить, засиделся тут.  Там твои друганы с ног валятся да по госпиталям раны залечивают. А ты в нарды играешь.
— Ты опять за старое, — упрекнул Зюзикова Колков.
 — Почему, Саня, за старое, — Зюзиков потирал покрасневшее на лбу пятно. Спроси любого, кто против? Нуриев уже всех достал своей никчемной жрачкой.
— Да, да, закивали головами в подтверждение сказанного все сидящие. Под напором личного состава Юлдашев отступил. Он сел за стол, и Нардис подала ему  тарелку. Еда действительно оказалась вкусной.
 Вечером Юлдашев еле плёлся наверх. Предстоял очень серьёзный разговор с Пущенко, и как его начать он для себя не представлял. Пущенко пил чай, о чём-то думал. На тумбочке играл магнитофон. Видно, песни Высоцкого действовали на него так магически. Он смотрел в одну точку, где-то возле потолка, и даже не заметил, что  вошёл  человек. Юлдашев заметил, как его губы шевелились, повторяя слова песни за Высоцким. От мимики брови сошлись, и на лбу образовалась глубокая впадина.
                …По привычке окликнул его я
                Друг оставь покурить, а в ответ тишина.
                Это он не вернулся из боя.
— Зачем такую грустную песню завёл?
 — А, Мансур, садись пить чай. У афганца сегодня купил, «Цейлонский» с лепестками роз. Правда, немного духами отдаёт. Наверное, для аромата розового масла плеснули.
 — Брось ты, Боря, будут они тебе в чай розовое масло лить. Розовое масло дороже золота, скорее одеколону какого-нибудь дешевого налил. Юлдашев сел, налил стакан чаю. Пил медленно. Он всё никак не мог найти нужное слово, что бы начать нелёгкий для него разговор. Пущенко в свою очередь тоже не мог честно признаться, что он не хочет участвовать в  их общем брачном трио. Наконец он нашёлся и  резко выплеснул свои эмоции: «Чего расселся, почему к жене не идёшь, или надоела за первую ночь?». Юлдашев вскочил.
 — Боря, я хотел тебе сказать…, — запнулся на полуслове  взволнованный Мансур.
 — Не надо ничего говорить, и так всё понятно, — как отрезал  Пущенко.
 — Боря, я тебе верну деньги, сейчас же верну. Юлдашев нагнулся, достал свой  чемодан из-под кровати, отсчитал деньги  и протянул Пущенко.
 —  Как говорил «Конёк-горбунок», это не беда. Беда ещё впереди, — сказал Пущенко, пряча деньги в карман. — А дальше как быть, — ты подумал? Что через год с нею будешь делать, когда уезжать в Союз станешь?
— Не знаю, Боря, честное слово, — не знаю. Может, в посольстве распишут,—  растерянно и почти нечленораздельно промямлил Мансур.
 —  Кто тебя с этим дитем распишет?
 — Так это же по нашим законам нельзя. По их законам можно, заплатил выкуп и всё.
 — Не знаю  их законов, не знаю! — закричал Пущенко. — Не говори ерунду, ты живешь по нашим законам, по  ним прокурору отвечать будешь. Я знаю одно: с армии тебя вытурят, а её оставят здесь. Иди-иди к жене, коль привёз. И мой тебе совет, резинками пользуйся, не доведи Бог, забеременеет девчонка. Ребенок же совсем.

                Глава 6
  Жизнь  блокпоста текла в своём привычном полусонном русле. К Нардис все привыкли. Перестала и она стесняться. Стряпала солдатам еду и забавляла их своим детским поведением да звонким, как колокольчик, голоском. Заработавшись, она иногда забывалась и  красиво напевала  мелодичные песни.  Её голос разливался на весь блокпост. Солдаты заслушивались, иногда спрашивали Нуриева, о чем девушка поёт так красиво и душевно. Она быстро привыкла к русскому языку. Нуриев сделал печь, и вокруг запахло  свежими лепёшками.  Хлебный дух разносился на всю округу, и вот уже за лепёшками потянулись связисты и солдаты афганского взвода.    Нардис пекла много лепёшек,  на обмен афганцы приносили баранину, рис, яйца, изюм. Пущенко тоже не жадничал, иногда продав афганцам канистру солярки,  привозил дыню или арбуз. Два мешка муки, которые Юлдашев приобрёл обманным путём, быстро таяли.   Рацион солдат блокпоста резко улучшился. Вот уж поистине —  путь женщины к мужчине лежит через его желудок. Солдаты души не чаяли в забавной девчушке. И как только по рации им передавали, что на блокпост едет начальство, они тут же её прятали. Все готовы были стоять за милую стряпуху горой. И даже если Юлдашев пытался на жену накричать, они и ему не давали спуску. Первым, как всегда, вступал  на защиту дипломатичный и спокойный сержант Колков. А остальные потом подхватывали. Юлдашев не мог не прислушиваться к коллективу, особенно сейчас, когда стал от них, немало  зависим.
   Впрочем, Юлдашев и сам больше всех её любил, и не хотел обидеть. Иногда он, действительно, ругал её. Но только больше для науки, чтобы не забывала, кто в доме хозяин. Он теперь не представлял своей жизни без Нардис. Они были счастливы. И только иногда к нему приходила грустная мысль:  как быть дальше? И всякий раз он отгонял ее, стараясь не думать о будущем. Так пролетело несколько недель. Сытая спокойная жизнь блокпоста всех устраивала. Юлдашев привёз еще муки. Выменял у завсклада за спирт. Пущенко для сделки спирта не пожалел.
  Однажды утром Юлдашев построил личный состав блокпоста и распекал  ленивого москвича Тимошина, за то, что  спал на посту. Командир отделения сержант Колков застал его спящим ночью. Все понимали, что в условиях войны это тягчайший  проступок, и мог стоить жизни всем. Но размеренная служба, где бдительность казалась излишней, настолько всех расслабила, что даже этому факту не придавали большого значения. Солдаты, наоборот, даже сочувствовали Тимошину, когда Юлдашев его отчитывал. В это время мимо поста проезжала арба,  нагруженная камнями. Афганец поднял руку и поприветствовал часового. Увидев строй солдат, он подъехал к часовому и закричал: «Начальник давай»!
—Товарищ прапорщик, вас зовут! — закричал часовой.
Юлдашев вышел, поздоровался с афганцем.
—Говорят, ты по-нашему понимаешь,— спросил без предисловий афганец.
— Да, понимаю, это мой родной язык.
—Вот и хорошо, — афганец заулыбался. Стало быть, поймём друг друга. В городе ходит молва, что «шурави» удерживает афганскую женщину. И она среди мужчин ходит без паранджи.
—Да, живёт с нами женщина, —  не подумав о последствиях, сказал, Юлдашев, —  это моя жена. Я за неё выкуп Ахмеду заплатил. А что без паранджи, так это я ей велел. У нас паранджу не носят, хотя таджички такие же мусульмане, как и она.
—А ты что, собираешься её к себе увозить?
— Конечно, она же моя жена.
—Не хорошо ты сделал, — афганец покачал головой, — у неё ведь жених был. Покойный Махмуд обещал ему  отдать её в жёны.
— А почему же он не взял её?
—Деньги копит на калым. Махмуд загнул большую цену. А этот жадный Ахмед отдал её тебе. Зухур узнал, грозится убить тебя и её. Не хорошо ты сделал, ой, как не хорошо, берегись.
  Юлдашев ходил хмурый. Нардис видела его беспокойство и всё пыталась заглянуть ему в лицо, чтобы понять, чем же она провинилась перед ним.
  Шли дни, он стал забывать о том разговоре. По газете учил  Нардис читать. Она оказалась умницей. Русский язык давался жене легко.
  И вот однажды, когда солнце скрылось за гору, а  расщелины стали утопать в сумерках, с горы на противоположной стороне дороги ударила пулемётная очередь. Пули просвистели у самого уха часового и  пробили мешки с песком. Тот попробовал отстреливаться.  Юлдашев поднял блокпост «в ружьё». Солдаты быстро заняли свои места, и блокпост начал огрызаться. Уже по-боевому. Перестрелка длилась почти всю ночь, лишь к утру затихнув.
  Нападение на блокпост повторилось через два дня. Первые выстрелы  прозвучали вечером, когда солнце ещё не совсем скрылось. На слабо освещённой высоте часовой заметил передвижение людей. Юлдашев в это время сидел у Пущенко. Нардис готовила ужин. Солдаты уже крутились возле кухни, ноздрями втягивая вкусный запах.
— «Тревога», —  закричал Тимошин, стоявший в это время на посту. Предупредили Пущенко и Юлдашева. Нардис отправили к себе, за стенами  землянки она была в безопасности. На этот раз «духи» ударили  с гранатомёта, а затем пошли в атаку. Их было до полусотни. Юлдашев вызвал подкрепление из полка. Пока оно подходило, шансов на то, чтобы выжить, казалось, не остается. Блокпост отстреливался, как мог. Уже были ранены Тимошин и Нуриев. Патронов оставалось совсем мало, а «душманы» не прекращали. Обстреливая блокпост с пулемётов и гранатомёта, они снова и снова шли в атаку.
  И тут помог Пущенко: он прибыл на блокпост со своим экипажем радиостанции и пулемётчиками афганского взвода. Пулемётчики плотным огнём быстро задушили атаку. Противник залёг и начал отстреливаться. В это время на дороге появились  БМП и «Шилка». С БМП ударили пушки и пулемёты. «Шилка» своим  крупнокалиберным четырехствольным пулемётом бросала на «душманов» град металла. С высокой скорострельностью разрывные пули вылетали из стволов, превращая камни в щебёнку. Через минут тридцать всё стихло.
— Ну вот, и успокоили малость, — подытожил  Колков.
 Он снял каску и вытер мокрый лоб. По щекам текли грязные ручейки пота. Посмотрев на раненого Тимошина, подмигнул: « Молодец Тимоха, храбро дрался, буду просить ротного, чтобы тебя на награду представил». Тимошин улыбнулся. Он попытался приподняться, но тут же сник, боль отдала ему в плечо.
— Сиди-сиди, дело сделано, можешь отдыхать. Сейчас  тебя в медсанбат отвезут. Кто ещё ранен?   
— А там Нуриев бегает, — кивнул направо Зюзиков, —  в руку ранен. Я его перевязал, кость не задета. Говорит, побегу, Нардис ужин на плите оставила, не ровен час, сгорит. Я и не думал, что он такой. Раненый, а о нашем животе печется.
— Разве что пули помирили вас? А то всё «чурка», «чурка», — мягко, без укора, упрекнул Колков.
— Я был не прав, Саня. Когда Нуриева перевязывал, подумал, что ж это я?  «Духи» прут, вместе может быть придётся помирать. И так жалко мне его стало. А перед глазами вся моя короткая жизнь пробежала. Как будто в кино.
  Солнце быстро скрылось за горой, и темнота вмиг накрыла поле боя. К блокпосту подъехала  БМП,  прибывший на помощь командир роты задержался на  их базе ещё с полчаса. В это время возле палатки появилась Нардис. Нуриев тут же отправил её обратно.
— Что за женщина? — спросил ротный.
Все стояли молча, и тут  выручил Нуриев. — Эта женщин, товарищ каптан, повар афганский  взвода.
—А чего она сюда пришла?
— Кастрюль браль у меня, вернуль.
— А, понятно.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан, — сержант Колков поднес  грязную  ладонь к  головному убору.
—Обращайтесь.
— Тимошин и Нуриев ранены, надо везти в медсанбат срочно, и прошу вас   представить их к награде, отлично дрались.
—Не поеду! - закричал Нуриев.
— Езжай! И  отставить разговорчики! —  зашумел Зюзиков, — рану обработают и завтра  Коля тебя привезёт.
—Я поехал, — сказал ротный  Юлдашеву,  — раненых быстро  в БМП. «Духи» затихли, наверное, теперь надолго. Командир полка приказал тебе  пока  «Шилку» оставить. Командир роты уехал, а «Шилка» стала на позиции возле блокпоста. Открылись люки, и оттуда стал вылезать экипаж.
 —Здорово, «пиво»! —  закричал Зюзиков, видя своего земляка.
 — Привет пластуну,  не пиво, а ПВО, темнота, — сделал гримасу тот.
— Ребята, а  у «духов»  самолёты появились! — продолжал шутить Зюзиков, — нам противовоздушную подмогу прислали!
 — Появились, появились, — иронично поддакивал сержант, — если бы не мы, то летал бы уже на небесах. Поесть- то хоть найдёте, а то в полку не успели.
 — Накормим, — пообещал   Юлдашев. — Берите свои котелки и на кухню, мы сами ещё не ужинали.
  Утром афганец ехал за камнями позднее обычного. Пустая арба, гремя на кочках,  подъехала к блокпосту.
— Начальник  давай! — закричал афганец часовому.
Юлдашев вышел к старику, поздоровался.
— Много вчера твои люди у Зухура народу побили, — приглушенным голосом начал старый  афганец. — Говорят,  Зухур ещё больше разозлился. Он не успокоится, пока не убьет тебя и Нардис. Её надо бы куда-то спрятать. Махмуд хороший человек был. Дочку его жалко. Если хочешь, я увезу её отсюда.
—Это она сама должна решить, — грубовато прервал собеседника Юлдашев. — Если согласится, я тебе дам знать. Да, передай Зухуру, пусть прекратит бить головой в стенку.
— Как я ему передам? Где я его найду? Зухур  далеко в горах, и неизвестно, где он.
—А ты тем  расскажи, что про убитых людей Зухура говорят, они и передадут. Нам известно, где находится его банда, — соврал Юлдашев,  — вчера был  большой полковой начальник, сказал, разобьем его. Пусть лучше уходит к Масуду, иначе погибнет сам и людей положит. Мы знаем, что у него осталось совсем мало людей, Юлдашев врал так нагло и произносил каждое слово так уверенно, что афганец ничуть не сомневался в правдивости услышанного.
  После завтрака Юлдашев сразу же уехал в полк. Необходимо было пополнить боекомплект, получить продукты и рапортом доложить командиру о случившемся происшествии на блокпосту. Когда пришёл в штаб, там уже стоял ротный.
 — Чего  спозаранку прилетел? — спросил он.
— Патроны надо выписать, по полрожка осталось, и рапортом командиру доложить.
 — Не надо, я сам доложу, вот  написал, — он показал Юлдашеву листок бумаги, — и представление на награды. На всех ребят.  Может, кого не надо, посмотри.
— Всех, всех, — Юлдашев согласно закивал головой.
—Заедешь в роту, заберешь Нуриева. Доктор вчера ему шов наложил,  сказал, что всё нормально, царапина, заживет быстро.
  Когда Юлдашев приехал из полка, Нардис уже готовила обед.
—Чай есть? — без настроения спросил Юлдашев.
Нардис налила полную кружку. Он пил медленно, задумчиво глядя куда-то в потолок. Нардис присела рядом и,  как всегда, преданно заглянула ему в лицо.
— Ты, почему такой грустный? — нежность звучала в ее голосе.
— Нардис, — Юлдашев посмотрел ей в глаза, — это Зухур со своими людьми обстреливает нас. Он решил нас убить.
— Откуда ты знаешь? — округлила глаза Нардис.
— Старик, который камни возит, мне  все сказал. Предлагает тебя спрятать. Если ты согласна, он тебя завтра увезет. Говорит, уважал твоего отца. Он сказал, что много людей вчера Зухур потерял.
Нардис сморщила лоб, и совсем не детским, а взглядом умудрённой женщины посмотрела на мужа.
—Не верь, ты ему, я  хорошо знаю этого человека. У него все сыновья воюют против  русских. Ты не задумывался, откуда он знает, сколько людей побили у Зухура?  Он с ним связан через сыновей. По крайней мере, одного я точно  с Зухуром на рынке  видела.  Он боится, чтобы  Зухур не  послал его сюда, на верную гибель, поэтому и хочет решить мирным путём. Как только я соглашусь, он отвезет меня Зухуру. Меня убьют там, а тебя здесь. Выследят, когда ты поедешь за водой. Но мне кажется, и ты ему не нужен. Ему нужна я.  Зухур  очень мстительный. Он не может  простить, что вышло все не так, как он хотел. Я тогда сказала отцу, что не хочу с ним жить. Отец его прогнал под предлогом, что рано мне ещё замуж выходить, а он снова за своё взялся. Мне кажется, он сюда больше не полезет. Сам в бой он не пойдёт,  труслив. А после вчерашнего люди не захотят просто так сложить голову. Для них это заработок.  Нападут, на какую  колонну, разграбят. А что брать у нас? Я женщина и то понимаю бессмысленность этой затеи. А потом посуди сам, с чего это старик решил нам помогать?  Он же понимает, если узнает об этом  Зухур, убьет его сразу. Зачем ему жизнью рисковать? Чем мы ему так дороги?
  Мудрость этой девчонки, вмиг откуда-то появившаяся, ошеломила Юлдашева. Откуда она у неё взялась? Наверное, вселенский разум посылает женщине житейскую мудрость для продления и сохранения рода.  После этого разговора он целый день ходил задумчивый.
  Вечером Юлдашев зашёл к Пущенко. Тот уже был под хмельком, разлил с канистры по полстакана спирта и поставил на стол.
 — Сейчас будем пить за победу! За то, что остались живы!
Он открыл банку тушенки и разрезал на четыре части огурец, приподнял полотенце. Под ним на тарелке лежала лепёшка. Стал разламывать её на куски.
 — Ты знаешь,  как только появилась Нардис, и  мои  служивые попробовали ее лепешки, теперь хлеб не едят, говорят, мукой получай.
— Ну, ещё бы, — кивнул Юлдашев, — хлеб на вторые сутки как камень. А лепёшки каждый день с пылу да с жару.
—Что не говори, Мансур, она мастерица у тебя. Хоть горячие, хоть холодные, все равно вкусные и не черствеют. — Пущенко  поднял стакан и протянул его Юлдашеву. — Давай выпьем за победу!
 — Выпьем, только победа ли это? Ещё один такой напор можем и не выдержать. Вся эта кутерьма из-за нашей мастерицы.
— Почему ты так думаешь? — Пущенко выпил спирт и тут же стал заедать огурцом.
— Крепкий ты, выпил и не поморщился, я так не могу, — зачем-то отвлекся от разговора Юлдашев, — и не думаю, а знаю. Мне афганец сказал, тот, что камни возит. Житья нам не дает бывший жених её Зухур, помнишь,  она  о нем говорила. Ну, в тот первый вечер, когда свадьбу отмечали.
Пущенко покрутил головой, продолжая хрустеть огурцом. Юлдашев тоже выпил, поморщился. Открыл рот и стал загонять в него ладонью воздух.
— Огурчиком, огурчиком, а сверху тушеночкой, он сразу и пойдёт, ишь как колом стал.
Пущенко пододвинул банку тушенки к Юлдашеву. Тот ловко поддел вилкой кусок мяса.
 — А я  терпеть эту мясную кашу не могу, — сказал Пущенко, — за два года вот здесь стоит. — Он два раза стукнул себя по  горлу. — Представь, в Союзе эта зараза дефицит. Так что ты мне про  Зухура говорил?
 —Помнишь, Нардис в первый вечер о нём рассказывала?  Хотя ты был совсем пьян. Она сказала, что есть у неё жених Зухур, сватался к ней, а отец не отдал. Отца мы убили, а невесту купили, вот он и мстит. — Спирт ударил Юлдашеву в голову, он развёл руками в сторону. Кусочек тушёнки,  висевшей на вилке, упал на пол. — Вот такая история, что делать — не знаю.
— Чего продуктами разбрасываешься?
—Ты же сам сказал, что это зараза.
— Зараза, но на всякий случай закусить можно, а в истории этой ты сам виноват. Тебе бабы захотелось, вот теперь и думай.
— Не могу придумать ничего, ума не приложу, — Юлдашев нагнулся, достал кусок с пола и положил его в другую банку, служившую пепельницей.
— А чего тут раздумывать, назад её надо отвезти. Высадить возле дома и концы в воду. Бог с ними с этими деньгами. Или тебе их жалко? Тогда подумай: деньги или жизнь.
— Я и сам, Боря,  так думаю, но никак решиться не могу.
— Да что тут решать, отвез бы, да и всё, — рубанул воздух рукою Пущенко.
— У мусульман так не делается.
— Не причисляй хоть себя к вере. Ты в мечети, поди, никогда не был.
— Почему, был пару раз с отцом, в детстве.
 — Ну, разве, что в детстве,  какая ж это вера.
— Да я не о себе беспокоюсь, Боря, я о ней. Нашей женщине проще, уехала в город, нашла себе жениха и говорит, ты у меня  первый и единственный.  Если не первый, то второй и тоже  единственный. А тут совсем по-другому. Кому она нужна?  Отца  машиной убили, мать  ещё раньше умерла,  для дяди — лишний рот в доме. Сирота беззащитная...
—  Ну и что, — возразил Пущенко, — как бы ты её не жалел, везти все равно придется. Потешился и хватит. Ты пойми безвыходность своего положения. Пойми ты, садовая голова, не увезёшь ты её к себе домой. Погранцы не пропустят, хотя есть вариант, — Пущенко взял кусочек лепёшки и положил в рот.
 — Какие  варианты? — Юлдашев взбодрился, в его глазах появилась надежда.
— Да это я так, спьяну, — Пущенко нагнулся, подхватил руками канистру. - Будешь ещё? — Он взглянул в лицо Юлдашева, застывшее в ожидании спасительного ответа.  — Не бери в голову, — сказал он Мансуру,—  это моя фантазия. Пущенко налил себе в стакан и потянулся за стаканом  Юлдашева.
Тот закрыл стакан рукой: не надо, не хочу!

                Глава 7
Всю ночь Юлдашев не спал. То и дело выходил  на  свежий воздух и тянул сигарету за сигаретой. Не спала и Нардис, она понимала, чем опечален  муж. И только к утру сон наконец-то её одолел. Она проснулась от толчка в плечо. Это Юлдашев стоял рядом, будил легонько, как будто боялся её напугать. Как только она открыла глаза, он тут же заговорил.
— Вставай, пора, собирай свои вещи, сейчас поедем.
— Куда? — Нардис с тревогой посмотрела на Юлдашева. Но он  молчал, сам стал собирать вещи Нардис в узелок. Он положил в  узелок лепёшку и две банки сгущёнки. Нардис умылась, причесала волосы и посматривала на Юлдашева пытливым взглядом. Но Юлдашев делал всё молча. Также молча, он взял в одну руку узелок, в другую — маленькую  горячую ручку Нардис и повёл на блокпост. Там ещё царила  дремота, и только часовой равномерно  отстукивал шагами на небольшом квадрате, обложенном мешками с песком. Голова его, как утка на волнах, то выныривала, то вновь пряталась за мешки. Водитель Коля, задрав капот, ковырялся в фыркающем двигателе. Увидев приближающегося Юлдашева, он закрыл капот и сел в кабину. Юлдашев подошел к машине, усадил в неё Нардис и крикнул часовому: «Я скоро вернусь!» ЗИЛ, рванув с места, умчался в сторону города.
  Нардис понимала, что они едут в город. Но куда? Она  не могла догадаться, и всё время смотрела на Юлдашева. Но  тот только шевелил скулами и смотрел куда-то вдаль. Едва они подъехали к дому дяди, она всё поняла. Машина остановилась. Юлдашев открыл дверь, взял Нардис за руку и высадил из машины. Всё это время она молчала, но вдруг это хрупкое существо будто прорвало.
 — За что? — кричала она. — Чем я тебя обидела, когда я тебе была не верна? Она плакала, как ребенок, у которого забрали любимую куклу, так же по-детски шмыгая носом и утирая слёзы кулачком. Да почему как ребёнок, она, по сути, и была ещё ребёнок.
 Но Юлдашев её уже не слышал. Машина подъехала к перекрестку и скрылась за дувалом.
 Он ехал молча, сердце билось так быстро, что, казалось, оно вот- вот выскочит из груди. И  в этот миг Юлдашеву показалось, что злее дела он не совершал никогда.
 — Разворачивайся, Коля, заберём её назад, пусть судьба решит, как быть. Среди узких улочек водитель долго искал места для разворота. Наконец машина выскочила на широкую улицу. Утром машин было совсем мало, и Коля быстро  совершил разворот. Машина подъехала к дому, но Нардис там уже не было. Юлдашев понимал, что афганцы поднимаются  спозаранку. Дядя Нардис, наверняка, уже в лавке. Зайти на женскую половину — это будет оскорблением афганцу, что чревато последствиями. Они несколько раз посигналили, но Нардис не появилась. Только  голова, покрытая паранджей, показалась из окна соседнего дома.  Юлдашев скомандовал водителю ехать на блокпост.
  На подъезде к базе сердце успокоилось. Чувство вины вроде сгладилось. Он закурил, и  в тот же миг показалось, что с его плеч сняли какой-то груз. По приезду заспешил к Пущенко, поделится новостью. Тот уже  пил чай, как всегда подтянутый и аккуратный. Юлдашев всегда завидовал его аккуратности, он никогда не видел у Бориса несвежего подворотничка, его   обмундирование было   чистым и отутюженным. И вот сейчас он был гладко выбрит,  мокрые волосы причесаны. Поздоровался с Юлдашевым. Ногой двинул стул.
— Садись, чайку попей, вот заварка. Он поставил напротив Юлдашева  эмалированную, начищенную до блеска кружку, наполовину заполненную заваркой. Юлдашев взял кружку  и удивленно покрутил головой.
— Чего крутишь?
— Чем ты их трешь, что они такие белые?
— Песком и мылом.
— А зачем?
— Как это зачем, чтобы гепатитом не болеть. Будешь с грязной посуды кушать, обязательно подхватишь. А у меня правило, только чистота, плюс дезинфекция спиртом внутрь. Кстати, вчера лишку хватил. Голова болеть последнее время что-то стала. Или спирт хреновый, или голова дубовая. Надо прекращать.
 — Правильно думаешь. Вот и я прекратил.
— Что прекратил? Ты же толком и не пил.
— Любовь свою. Семейную жизнь прекратил, перешёл в холостяки, Нардис утром домой отвёз.
— Ну и дурак. Зачем же было обижать девчонку.
— Ты же сам говорил, чтобы я отвёз.
— Мало чего тебе спьяну скажу, а ты тут же развесил уши. Голова у тебя зачем? Чтобы вшей разводить? За любовь надо бороться. Если бы  я полюбил, я бы её в кармане, в чемодане, в чём угодно вывез бы. Ребята с аэродрома груз 200 возят, чеки дал, в гробу вывезут хоть слона. Да что там в гробу, колонны в Союз за продуктами ходят, дублёнки ящиками возят, а назад ящиками водку. Там у них погранцы все купленные. А ты даже мозгами шевелить не захотел. Не любил ты её, вот и всё. Вся любовь у тебя висела спереди... Ну да ладно,  чего нос повесил, отвёз и то хорошо, забот меньше.
  Разговор с Пущенко ещё больше расстроил Юлдашева. Он поплёлся на блокпост. В палатке  солдаты завтракали. Нуриев кинул на тарелку Юлдашеву комок слипшегося риса с куском тушенки.
— Что он у тебя словно глина, — возмутился Юлдашев
— А я не умею, — вжал голову в плечи Нуриев.
— Нечего было девчонку…, — начал Зюзиков и запнулся. В это время Колков его с силой пнул под бок.
— И нечего толкаться, я скажу, мне пофиг, я  — дембель. Зачем девчонку домой отвёз?   Почти  кричал Зюзиков,  глядя прямо в глаза Юлдашеву. —  Это называется подлость, а подлость не прощается.  Нам Коля всё рассказал.
 Юлдашев поднял голову. Все с презрением смотрели на него.
— Вы же ничего не знаете,¬ —  стал оправдываться Юлдашев.
 — Не надо, Мансур Ахмедович, — взял на себя роль судьи Колков, —  весь ваш разговор с Нардис Нуриев слышал и нам всё рассказал. Нардис правильно вам разъяснила. Она им нужна, а не вы. Мы  все решили: ни за что не отдадим девчонку! Тимошин в грудь пулю получил, и ничего вам  не сказал. А вы струсили.
 — А подслушивать не хорошо, — сказал Юлдашев.
— А мы не виноваты,  что в палатке тонкие стенки, — съехидничал Олийниченко.
— Подслушивать не хорошо, — Зюзиков хлопнул себя ладонями по коленкам, — а девчонку отдавать духам, что бы зарезали как барашка, это по-человечески? Нехороший ты человек, Юлдашев. Они тебе не скажут, а я тебя не боюсь уже, мне скоро домой. И послушай, что тебе скажет «дембель». За твою трусость все тебя призирают. Иди к командиру, и просись, пусть тебя заменит. С нами тебе нет места.  Иначе, вызовем по рации командира, приедет, мы ему расскажем всё. И снимут с тебя эти погоны. Хотя давно их пора с тебя снять и ими надавать по морде.
   Юлдашев вскочил. Он взглядом  окинул всех солдат блокпоста. Девять пар глаз  молча смотрели с укором. Он искал хоть один поддерживающий взгляд. Не найдя, вышел из палатки.
   Целый день Юлдашев провёл у себя в землянке. Идти на блокпост и встречаться с солдатами ему не хотелось.
«Что сказать командиру, —  размышлял он, — сказать, что надоело,  — не поймёт. Почему человек предпочитает бродить с автоматом по горам в поисках  пули душмана, нежели служить на относительно спокойном блокпосту?  Как я добивался этого места!  Сколько раз водил командира и начальников по дуканам,  был переводчиком. Сколько раз ездил за «кишмишовкой» для командира роты. Выбирал, чтобы самогон был качественный. Такой делал только один афганец. С ним столковался.  Он продавал  хорошую  «кишмишовку».  Продавца я держал в секрете. За поставку качественного самогона имел уважение среди офицеров. И теперь все эти труды пустить насмарку. Опять по горам. Опять в рейды».
Устав бороться с собой, Мансур зашагал к Пущенко. Его, как назло, не было, на двери висел  замок.  Юлдашев сел на камень и тут же почувствовал, что это место напоминает Нардис. Да, это было её любимое место. Она часто сидела на этом камне, ожидая его.   Загудела машина. Надрывая мотор, к землянке  медленно поднимался ГАЗ-66. Пущенко уже вышел из машины и ключом ковырялся в замке.
 — На рынок ездил, купил арбуз, заходи, съедим, — он распахнул дверь перед Юлдашевым.
Юлдашев сел за стол. В эти минуты у него  был вид убитого горем человека. Пущенко разрезал арбуз.
— Выпить дашь? — спросил  Юлдашев.
Глядя  на  его жалкий вид, Пущенко достал канистру и налил  полный стакан. Юлдашев  сразу осушил полстакана.
  —  Будь добр, включи магнитофон, поставь ту, свою любимую. Про друга,  который из боя не вернулся.
— Что, Мансур, тоска заела? — Пущенко сунул шнур магнитофона в розетку и стал ковыряться в коробке с кассетами.

                … Вам и места в землянке хватало вполне.
                Вам и время текло для обоих.
                Всё теперь одному? — Экспромтом выдал собственную версию Пущенко, доставая из коробки кассету.  Юлдашев с напряжением вслушивался в каждое слово песни. Звуки разливались по всей землянке и ещё больше наводили тоску.
— Послушай, Боря, как мужик умеет так чётко подметить. Как будто жил он здесь. И нет разницы, кто этот друг, мужик или баба. Вот Нардис рядом была, мне казалось, что она мешает. А ушла, мне не стало её хватать.
Юлдашев обхватил рукой стакан и  залпом выпил остаток спирта.  Через полчаса он опьянел совсем.
Еле доплёлся к своей землянке, упал на кровать Нардис. Подушка своим запахом напоминала о той, что безмятежно спала здесь, разметав по подушке распущенные волосы. Юлдашев обнял её и расплакался. Бессонная прошлая ночь и стакан спирта сделали своё дело. Он уснул и проспал, как убитый. Проснулся, когда  серый рассвет пробивался через окошко землянки, заполняя всё пространство. Уже были отчётливо видны стол, стулья, тумбочка, и даже ящик можно было определить, что он зелёного цвета. Идти никуда не хотелось. Так он пролежал ещё с полчаса. Где-то там за горой солнце поднималось всё выше и выше, заполняя своим светом округу. Оно вот- вот должно было выпрыгнуть из- за горы. А внизу  в кишлаке закричал мула. Звуки его крика с мечети неслись вдоль гор, отражаясь от склона и камней, проникали в ущелье, отзываясь громким эхом.
  Юлдашев вышел  из землянки. На камне, на том самом месте, где вчера скорбно тосковал он, на своём излюбленном месте сидела …Нардис. Маленькая, в серой парандже, чуть сгорбившись,  как собачонка, преданная своему хозяину, она смотрела на Юлдашева.  Он открыл паранджу, печальные  большие глаза смотрели ему в лицо. Нардис упала на колени. Обхватила его ноги, задрав лицо вверх, молила:
— Миленький, ноги твои целовать буду, только не увози меня отсюда. Слёзы горохом катились у неё из глаз. Я не хочу гореть в огне. Дядя отдаст меня Зухуру, а он меня   сожжёт!
— Вставай, я тебя больше не повезу к дяде, — Юлдашев погладил её по голове. Нардис кулачком вытирала слёзы. По лицу побежали две грязные полосы.
— Ну, вставай же, — тихо  и ласково проговорил  он, продолжая гладить ее волосы.
 — Поклянись Аллахом, что не увезёшь.
— Клянусь, что не повезу больше. Поедешь со мной в Таджикистан, вот только решим вопрос, как тебя перевезти. И с чего ты взяла, что тебя кто-то собирается жечь?
— Мне дядина жена сказала, что дядя собирается меня отдать Зухуру. Этим утром должны были приехать от него люди. Она мне дала паранджу и сказала, чтобы я бежала. Если бы я не бежала, Зухур сжёг бы меня. Он сжёг свою сестру и её жениха, за то, что та ослушалась его и убежала с женихом.
— А зачем он это делает, патроны жалеет, что ли?
 — Как ты не понимаешь, убитый попадает прямо к Аллаху, а сгоревший в огне к Аллаху не попадёт. Зухур злой, он даже не хотел, что бы его сестра к Аллаху попала.
— А почему отец не заступился за дочь?
— Зухур — глава семьи, отца нет, война многих забрала. И возразить ему никто не может, у него сила, у него люди, у него оружие.
— Снимай паранджу, умывайся, и иди готовить солдатам завтрак.
 
    Глава 8
 В землянке Пущенко заседал совет. Совет состоял из трёх прапорщиков  —Пущенко, Мироненко и Юлдашева. Мироненко был  земляком Пущенко, служил в автомобильной роте.  Рота занималась перевозками из Союза в Афганистан, снабжая войска продовольствием и боеприпасами. Накануне у Пущенко был день рождения,  гости уже  разъехались. Сегодня они втроём опохмелялись. Компания уже  изрядно подвыпила. Раздетый до пояса Мироненко стучал сухой рыбиной по столу.
— Перевезу  её, не беспокойся, пиво и водку ящиками вожу, сколько этой бабы. И не связывайся ты с нашими кадровиками. Не сделают они ей паспорт, только шуму наделаете. Узнают чекисты, тогда труба, никто не сможет помочь.
—А когда это можно сделать? — спросил Юлдашев.
—Желательно побыстрее, — настойчиво отчеканил  Пущенко, — он  же, сучара, и убить девчонку может.
— Только не надо торопиться, ребята, — Мироненко стал чистить рыбу, —  спешка нужна при ловле блох, и когда лезешь на чужую жену. На границе ведь свой человек нужен, а он сейчас в отпуске. Через месяц выходит. Я буду в Союз тару везти, мешками накроем, а друг машину не будет досматривать. Ну и, конечно, деньги нужны. Бесплатно рисковать не буду, и на границе, сами понимаете, надо дать. Так что тысячи полторы чеков. И  не меньше.
   Теперь Юлдашев отсчитывал каждый день, ставя крестики на календаре. Чтобы заплатить за перевозку Нардис, денег не хватало. Он рыскал по базару, вёл переговоры с завскладами в полку. Продавал мыло, муку, солярку, полотенца, простыни, бельё. Деньги отдавал завскладам. Часть от сделки оставлял себе. Нужную сумму набрал быстро, но втянулся так, что остановиться уже не мог. Вернее, мог бы, но как только он появлялся в полку, к нему подходил кто-то из завскладов и предлагал сбыть излишки. Конечно, всё это происходило на глазах у водителя  Коли. Но тот  был посвящён в планы Юлдашева, и ради Нардис всё держал в секрете от сослуживцев.
   Наконец пришёл долгожданный день. Юлдашев поднялся рано и тут же направился к Пущенко.
— Чего ты так рано припёрся? — зашумел на него Пущенко.
—Так ведь в автороту сегодня едем.
— Щас, сказал Пущенко, нажимая на украинский акцент, — прямо спозаранку вскакиваем, и помчались. Позавтракаем, мои архаровцы соберутся, я их отвезу в батальон связи в баню, машину оставлю там, а на твоей поедем в автороту. Мои  солдаты помоются, сержант получит продукты, постельное бельё, заправит машину, и мы к этому времени приедем. Тоже в баньку сходим и вернемся назад. Так что бельишко захвати. И не вздумай все деньги Мироненко  отдавать.
— Половину, что ли?
— И половины много. Я его хорошо знаю, это ещё тот гусь. Чеков двести дашь и хватит, а остальные  — когда перевезёт Нардис.
—Так ему же надо погранцу дать.
— Разбежался, думаешь, он пограничнику половину своей доли отдаст. Он ему и говорить не будет. Поздоровается, сотню сунет, скажет, шмотки везу. Ну, на худой конец, там дашь, ты же с ним будешь ехать.
  Юлдашев пошел на блокпост, приказал Коле готовить машину, а сам то и дело поглядывал вверх в ожидании, когда же связисты станут садиться в свой ГАЗ -66. Каждую минуту казалось, что сегодня самый важный день в его жизни, что он едет на встречу с очень важным человеком, не ниже министра, который вправе решить его судьбу. Но предчувствие, какое-то подлое предчувствие, дразнило: «а вот ничего не получится» и тут же убегало, как убегает мальчишка, показывая взрослым язык.
К автороте подъехали  ближе к обеду. Возле шлагбаума на автомобильной шине от КАМАЗа сидел солдат и дремал. Его голова, разморенная  жарой, наклонялась всё ниже и ниже. Иногда он её поднимал, как бы встряхивая, и поправлял сдвинутую на лоб панаму.  Коля резко затормозил у самого шлагбаума. Солдат вмиг спохватился. Отсутствующим взглядом посмотрел на машину. Из будки, что стояла рядом, вышел заспанный прапорщик.
— Ты что, твою мать, — заорал он на солдата, — опять  дурману накурился? Пущенко вышел из кабины, прапорщик  тут же заулыбался.
 — А, Боря, привет, давно к нам не заезжал.  Он подал руку Пущенко, затем стоящему рядом  Юлдашеву. — На ловца и зверь бежит.  Я хотел, было, к тебе зарулить. Надо бы домой позвонить. Организуешь?
— Нет проблем. Когда ты хочешь?
 — В среду, Боря, у моей жены день рождения, хотелось бы поздравить.
— Хорошо, в среду я подъеду. Заедем на узел связи. Я с дежурным по связи договорюсь.
— А ты зачем к нам пожаловал?
 —Мироненко хочу видеть.
— Мироненко нет, весь вышел.
 — А когда будет?
—Наверное, никогда. Придурок, возил туда шмотки, назад водку, ну и возил бы себе на здоровье, нет, всё мало. Стал наркоту тягать через кордон, и дотягался. В Союзе менты наркомана поймали и отследили всю цепочку. Накрыли прямо с товаром. Только пересёк границу, его за жопу и  взяли. Да еще его другана-пограничника. Теперь и нам заработка нет, шмонают по - страшному. Так что если ты за пивом, то в роте и бутылки не найдёшь
    … Парился в бане Юлдашев без всякого удовольствия и желания. Пущенко то и дело забегал в парилку, а Юлдашев всё его торопил.
 — Чего ты нос повесил? Пущенко обнял Юлдашева за плечи —  пойди, хорошо выпарись, мысль разумная появится. Не сошёлся свет клином на этом Мироненко. У меня есть летуны знакомые. Не получилось на машине, на самолёте перевезём. Но Юлдашев не мог себя перебороть. Ему казалось, что больше никогда не подвернётся такого шанса.
  Возвращался домой хмурый, не проронив ни одного слова. Коля то и дело поглядывал на него, всё боялся спросить о задуманном деле. Он краем уха  с кабины слышал, что там, на границе, ужесточили режим. Он понял, что перевозка Нардис откладывается на неопределённый срок.  Когда они почти подъехали к блокпосту, Коля решил успокоить Юлдашева:
— Вы не волнуйтесь, осень  скоро в Союз за углём и дровами поедем, может, и сами перевезём.
 —  Как мы её перевезём?  Слышал, что прапор говорил,  проверяют и муха не пролетит.
—  Ничего, скоро надоест, и перестанут. Они тоже люди и тоже заработать хотят. Кому это интересно, получать копейки и сидеть в этом дерьме. Мне бы в три раза зарплату больше давали, я бы не согласился поменять свою Гатчину. Там Питер, цивилизация, а тут мухосранск, и за копейки. Вы, конечно, не обижайтесь, но мне кажется, не всё нормально с мозгами у тех, кто на всю жизнь одевает погоны. В детстве в войнушку не наигрался, вот в заднице и бурлит страсть по погонам. Предположим, удастся нам вывезти Нардис.  Хотя не предположим, а точно  вывезем. А жить-то где будете? Квартиру снимать? Так вам самому на еду еле хватает. А тут за квартиру заплати, её одеть, обуть, глядишь, и ребёнок появится, ещё веселее будет. Про вас я уже и не говорю, по театрам ходить некуда, поэтому и роба сойдёт. Нет, я бы никогда...
  Монолог Коли немного растормошил Юлдашева.
— А ты если женишься, где будешь жить?
— На худой конец с родителями буду жить. С женой будем работать, хоть какая-то перспектива есть. А вы с родителями жить не сможете. Они - там, а вы в другом месте. Да и работа для жены в  мухосранске вряд ли найдется.  А если в деревню мухосрановку? Вот тут сливай воду. В пору цыпляток да свинок разводить, опять же, где корма взять. Возвращаемся на круги своя. Надо тырить все, что не попадётся, иначе не выживешь. Поэтому жёсткий режим на границе долго не продержится. Не в состоянии выдержать его ни начальники, ни подчинённые. 
 
Глава 9
 
Две недели  прошли спокойно. Потеряв много людей, Зухур больше не решался нападать. Это спокойствие Юлдашеву не приносило  удовлетворения. Тревожила одна мысль. Эта мысль преследовала Юлдашева везде. С нею он ложился и с нею вставал.  Но жизнь блокпоста текла  в полусонном режиме. И только Нардис была жизнерадостной. Её звонкий голосок  раздавался повсюду.
 Её детский ум не мог согласиться с одним: почему её муж ходит такой грустный? У него всё есть для жизни, хорошая зарплата, еда и жильё. Может она, недостаточно ласкова? И Нардис старалась угодить ему во всем, она ловила каждый его взгляд, угадывала каждое желание.
  Однажды вечером, когда солнце уже скрылось за горами, но вся местность ещё была залита дневным светом, случилась беда. Солдаты только что отгремели своими котелками. Нардис вымыла кухню и засобиралась к себе. Она вышла из палатки и увидела, как Юлдашев медленно поднимается вверх. Ей захотелось пройти вместе с мужем. Она никогда этого не делала. И пусть это было совсем маленькое расстояние, но ей почему-то хотелось пройти с ним рядом. Видно, сама воля  Аллаха толкала её на это. Нардис окликнула. Юлдашев оглянулся, сделав полуоборот назад. И в это самое мгновенье с той стороны горы раздался хлёсткий, как удар плётки, выстрел. Юлдашев упал, словно подкошенный. Часовой увидел на склоне горы бегущего с винтовкой человека и дал очередь. Тот залёг за камни и стал отстреливаться. По всему было видно, что это работал снайпер, пули ложились так метко, что часовой не мог поднять голову. Экипаж «Шилки» вскочил в машину и открыл огонь. От камней, где прятался снайпер, поднималась пыль. Не выдержав такого напора, душман побежал. Он пробежал, может быть, ещё  метров десять. Очередь крупнокалиберного пулемёта настигла его и перебила пополам. Верхняя часть туловища,  как подкошенный стебель, сложилась, а нижняя по инерции ещё продолжила  несколько шагов. Стрельба прекратилась, и все побежали к Юлдашеву. Возле него сидела Нардис. Она держала его голову и рыдала тихо, чуть- чуть подвывая. Руки у Нардис были все в крови. Юлдашев лежал ничком, лицом уткнувшись в  подол Нардис. Сбоку, возле левой лопатки Юлдашева, сочилась кровь. К ним подбежали. Колков перевернул Юлдашева, и он тут же открыл глаза.
 — Что со мной?
—Спокойно, спокойно, — сказал Пущенко, —  ты ранен, и тут же посмотрел на грудь Юлдашева. Выход пули был где-то под мышкой. Легко ранен, - повторил он, - это просто болевой шок.
  Колков штык-ножом разрезал  гимнастерку, от лопатки до самой подмышки обнажилась огромная рваная полоса.
 — Жить будешь, — сказал Пущенко,  перевязывая рану. Вскоре Коля подогнал своего ЗИЛа.
 Появился Зюзиков и  Нуриев.
— Мы только от снайпера, —  сказал Зюзиков. — У Нуриева глаз острый. Говорит, это он, давай сбегаем, посмотрим. Я вначале не поверил. Перевернули, точно он.
— Кто,  он? — еле  шевеля губами, спросил  Юлдашев.
— Афганец, который камни возил, — сказал Зюзиков.
— Я на посту стояль, — сказал Нуриев, — сразу после обеда смотрю, он за камень едет. Ужен пришель, а он назад не ехать. А тут это началось. Смотрю, он побежаль. У него одежда странный цвет, я сразу узналь.
—Оставайся здесь, — сказал  Колкову Пущенко, — я отвезу его  в медсанбат, и смотрите в оба, вдруг духи полезут.
Уже по дороге Юлдашев полностью пришёл в себя. После укола шприц — тюбиком ему всё время хотелось говорить. Он болтал без устали, несмотря на то, что Пущенко всё время просил: «Помолчи».
  Старший лейтенант,  дежурный врач медсанбата, осматривал Юлдашева. По всему было видно, что он это делал не впервой. Лёгким привычным движением снял бинт.
 —Так, — врастяжку заключил врач, — хорошо он тебя, дружочек.
— Снайпер, —  сказал Юлдашев.
 — Видать, плохой снайпер, — пошутил врач, — целился в сердце, а попал в бок. Ещё бы сантиметров пять, и я не нужен был.
 —  Меня окликнули, — сказал Юлдашев, — я оглянулся, а он в это время выстрелил.
 — Тому, кто  тебя окликнул, будешь по гроб обязан, — сказала стоящая рядом медсестра. — Он, видать, с Богом связан и выполнил его указания.
— Выйдешь из медсанбата, бутылку ему поставишь, — пошутил врач, — рана не серьёзная, сейчас  штопать тебя будем. Через недельку выпишем, если всё будет хорошо, постучу по деревяшке.
И он стукнул три раза по столу.
Через неделю, как и обещал врач, Юлдашев вышел из медсанбата. Он шёл по  территории полка.   По дороге к штабу в это время проходил командир полка. Юлдашев отдал честь. Командир  подошёл к нему и подал руку.
 — Как здоровье? — спросил он. — Как рана?
 — А что рана, зажила как на собаке, — Юлдашев улыбнулся, выставив свои  крепкие, белые зубы. — Вот сейчас получу продукты и снова на блокпост.
— Ты это…, - сделал паузу командир полка, — «Шилку» верни в полк. Скажешь ротному, я приказал.
— А как же мне быть, там без брони никак нельзя? —   сказал  Юлдашев
— Возьмёшь БТР со своего взвода, он ротному все равно не нужен.
— Как это не нужен? Ему же в рейды ходить.
— Всё, отходились, — командир постучал Юлдашева по плечу. — Отвоевались, браток, сегодня приказ пришёл. Выводят полк в Союз. Иди к ротному, передай мой приказ, да поспеши, пока они ещё трезвые. Как узнали, с утра уже начали гудеть.
 Всю дорогу Юлдашева преследовало двойное чувство, С одной стороны была радость, что, наконец, закончилась эта никому не нужная война, а с другой,  давило чувство вины перед Нардис. Вины за то, что он не сумел её вывезти в Союз. И теперь её надо будет вернуть дяде, а тот непременно отдаст её Зухуру. О том, что жить ей осталось совсем немного, он верить не хотел. Все  мысли  о своей вине гнал прочь.
— А что, Коля, слышал новость, —  загадочно спросил он у водителя, садясь в машину.
— Слышал, да не поверил.
— Правда-правда, мне командир полка сам лично об этом сообщил.
 — А ты говоришь, уголёк повезём. Никакого уголька не будет.
—  Так это же ещё лучше, —  Коля посмотрел на Юлдашева. — Вы представляете, такую картину. Войска выходят. Кто эти машины будет досматривать. И ещё один выход есть. Пойдите в строевую часть и скажите, что Нуриев потерял военный билет, он подтвердит это. Ему выпишут новый,  а Ваня Сурков всё сделает. Сфотографируем Нардис, вклеим фотку и будет не Нуриев, а Нуриева.  Возьмёте на складе для неё х/б и солдатка готова. Вы даже не представляете, какой Ваня спец. Он художественное училище до армии заканчивал. Афгани так рисовал! Я у афганцев за них дыни покупал, ребятам привозил. Я с ним говорил. Ему этот билет выправить, как два пальца об асфальт. Так что пока вы в медсанбате были, мы без дела не сидели. Колков с полка и фотоаппарат привёз. Ждём вас, надо Нардис в военную форму одеть и сфотографировать. Без вас не решались.
  Мысль о появившейся новой возможности переправить  Нардис взбодрила Юлдашева. Он в  один миг как-то преобразился, стал похож на командира, важного, волевого, требовательного. 
— Фотку сделать, говоришь? Дело предлагаешь! Я сам об этом думал, — соврал Юлдашев, — вот только как печать на фотографию поставить.
 —Будет вам печать, — Коля засмеялся, — она уже есть. Сурков с каблука такую печать вырезал, не отличишь.
  —Тогда всё проще, за сотню чеков  прапор со строевой части мне  чистый бланк военного билета даст.
  Всё готовилось к выводу. Не было такого солдата, который не вёл бы календарь, где зачёркивались прожитые дни, и кружочком обведён тот, когда придет конец этой ненавистной войне. Документы для Нардис лежали  готовые. Прапорщик из строевой части  отпечатал выписку из приказа командира полка. И предписание в военкомат, печать поставили самодельную. Липовая печать была насколько качественной, что никто не мог усомниться в подлинности документов. И теперь с полным комплектом документов Нардис могла смело пересекать границу.
 Наконец наступил день вывода. Накануне всё было собрано в грузовик. ЗИЛ доверху набили имуществом блокпоста. Дугами кроватей нарастили борт машины, и теперь нагруженная доверху и затянутая брезентом палатки, она казалась похожей на огромного верблюда. Нардис посадили с солдатами в БТР. Туда же солдаты натолкали матрасы. Одетая в форму, маленькая, щупленькая Нардис ничем не отличалась от экипажа.  Она пряталась за кучей подушек и матрасов, и чтобы её увидеть, нужно было залезть вовнутрь. Но трусливый по натуре Юлдашев все равно боялся.
  С утра, как приказал  командир роты, весь личный состав блокпоста должен быть в полку. Связисты свернули свою станцию и убыли ещё вечером. Юлдашев задержался, пока командование полка не давало разрешение сниматься с места. Командир не мог сам принять решение. После того, как пришёл сверху приказ, Юлдашеву вечером дали команду на свёртывание.


                Глава 10
   Возле полка стояла  длинная колонна.  Она вытянулась  на дороге, идущей от КПП. Юлдашев быстро нашёл свою роту. Предусмотрительный командир роты оставил для его машин место, и  Юлдашев быстро влился в строй.  Все, кроме Нардис, высыпали на дорогу. Послышались выкрики, начались дружеские объятия с сослуживцами, с которыми не виделись  уже по полгода. Впереди возле БМП собралась толпа, она полукругом облепила машину. На броне сидел солдат с гитарой, он пел  песни, рождённые в Афганистане. Иногда аккорды не совпадали с мелодией, но на эту мелочь никто не обращал внимания. Все вслушивались в смысл рождённых войной куплетов. Солдаты  подходили и подходили. Их было уже около сотни, они сжимались всё плотнее, чтобы как можно ближе быть возле исполнителя.
 — Строиться!  — раздалось по колонне.  Солдаты  неохотно покидали импровизированный концерт. Вскоре исполнитель и сам положил гитару и спрыгнул на землю. Колонна зашевелилась, и стала похожа на огромный муравейник. От машин в голову колонны заспешили люди.
  Как всегда в таких случаях, долго шла проверка. По несколько раз сверяли списки личного состава. Далее шёл инструктаж и напутствие командиров. После многочисленных проверок и болтовни, когда личный состав чувствовал себя уже совсем уставшим, наконец-то прозвучала долгожданная команда: по машинам! Полковой оркестр заиграл  «Прощание славянки». Головная машина, а за ней вся колонна, двинулись в последний на этой войне поход. Домой!
  К границе шли долго.  Колонна медленно ползла, как черепаха, то и дело останавливаясь. У границы оказались под вечер. Много раз ездивший своим ЗИЛом в Союз, Коля узнал знакомую местность, что была перед пограничным переходом. Он посмотрел на Юлдашева. Тот сидел с закрытыми глазами, чуть-чуть похрапывая. При выдохе его нижняя губа вздрагивала.
— К границе подъезжаем, просыпайтесь, — Коля слегка толкнул Юлдашева.
— С чего ты взял? Я не сплю. —  Юлдашев тряхнул головой. Коля засмеялся:
— Глаза закрыли, чтобы лучше было видно. Ничего, как границу переедем - спать будем, пока не надоест. Отосплюсь за все дни войны.
—  Можно подумать,  там ты мало спал, — еще сонным голосом пробормотал Юлдашев.
 — Э, не скажите, спишь, а все равно напряжёнка. А когда стали обстреливать, вовсе сна не стало. Многих ребят бессонница мучила.
  Колонна остановилась. Из машин повыходили люди. Юлдашев заскочил к Нардис.
 — В туалет хочешь? — спросил он. Нардис покачала головой. Мы подъехали  к границе, —  объяснил он, — я тебя накрою одеялом, скажем, что ты заболела. Документы будут у меня. Ты лежи и ничего не отвечай. Если что, я скажу — гепатит, чтобы они и не лезли сюда. Нардис кивнула головой.
 Пограничный наряд медленно шёл вдоль колонны. Подойдя к ЗИЛу, пограничник посмотрел на Юлдашева, затем стал на подножку, и заглянул в кабину. Коля спокойно посмотрел на пограничника,  улыбаясь, сказал: «шпионов нет». Другой пограничник подошёл к БТРу. Сердце у Юлдашева заколотилось. Он был весь в напряжении и ждал, что вот- вот пограничник залезет в БТР. Но тот постоял возле машины, дождался, когда  слезет с ЗИЛа его напарник, и они пошли дальше.
— Чего вы так разволновались? — не скрывая радости, что самое страшное позади, возбужденно  спросил Коля. — Только посмотрите на себя. Знаете, чего он в машину полез? Я не  пограничник и то полез бы. На вашем красном перепуганном лице всё написано. Хорошо, что вы возле ЗИЛа стояли, а если бы возле БТРа, полез бы туда.
 Пограничники прошли вдоль колонны  и спустя час возвращались назад. Пройдя мимо ЗИЛа, солдат что-то сказал сержанту, и они оба взглянули на Юлдашева. Теперь уже сержант полез к Коле в кабину. Собака обежала вокруг машины, не останавливаясь.
 — Наркотики везете? — спросил пограничник. Коля вытаращил на него глаза:
—Ты что, одурел? — непроизвольно вырвалось у него, —  какие наркотики, — я на блокпосту год прожил, кроме камней да пыли ничего не видел. Хуже чем  в тюряге.
— А чего у прапора такая рожа красная?
 —  Простудился, —  спокойно ответил Коля. — Чай не лето на дворе. Поживи в палатке без печки, ночью  в горах  околей на ветру, и у тебя покраснеет.
 Сержант вылез из кабины, и пограничники пошли дальше. Юлдашев, чуть дыша, стоял возле ЗИЛа. Он дрожащими руками достал из пачки сигарету и затянулся.
   Наконец-то  колонна двинулась дальше. Как только пересекли границу, колонна остановилась. Солдаты, высыпав на дорогу, обнимали друг друга, подбрасывали вверх головные уборы, кричали: «Ура»! От радости Юлдашеву распирало грудь. Он обхватил Колю, целовал его и кричал: «Получилось, получилось!» Затем побежал к БТРу, вывел Нардис. Она видела вокруг ликующую толпу и не понимала, что происходит. Юлдашев стал ей объяснять. И она, наконец, сообразила, что находится уже  в другой стране. Там, где нет войны,  где покой и тишина, и выстрелы больше не разбудят её ночью.  И она вместе со всеми стала радоваться, как радуются маленькие дети, первый раз увидавшие море.
  К новому месту дислокации полк прибыл только через двое суток. Эйфория уже у всех улеглась. Люди от  усталости валились с ног. Воинская часть, куда прибыл полк, была переполнена. Некогда жившие свободно военнослужащие сейчас оказались в тесноте.  Места в казармах не хватало, рядом  вырос палаточный городок. В столовой питались в две смены.  Автопарк был битком набит боевыми машинами. Командование в спешном порядке увольняло солдат. К своим семьям, к старому месту службы убывали офицеры. Полк незаметно стал таять, и приобретал очертания обычного сокращённого полка мирного времени. Готовился к убытию и командир полка. Он со дня на день ожидал сменщика.
 
                Глава 11
В кабинет командира полка зашел зампотех.
— Здравствуй, Иван Семёнович, — сказал командир и подал ему руку. —  Ну что, входишь в курс дела? Есть ли ко мне какие вопросы? Ты не стесняйся, спрашивай, пока старый командир на месте,  спрос с него, а как придет новый, сам будешь ему отвечать.
— Всё нормально, товарищ полковник, во всём разобрался. Вот только семью некуда везти.
 — Ну, тут уж извини, ничем помочь не могу. Весной будут закладывать дом, за лето, я думаю, построят. Твой предшественник в Афганистане два года без семьи жил, и ничего. А тут каких- то полгода подождать... Как у нас говорят: «От такого горя дети будут».
 — Я ничего против не имею, и претензии не высказываю. Подождём. Я вот по какому вопросу пришёл. В конце автопарка стоит фургон. Говорят, в Афганистане в нём КТП размещался.
— Есть такое дело, — подтвердил командир полка. — Чем беспокоит  этот прицеп?
— Прицеп, как прицеп, —  сказал зампотех, —  ничего обычного, но вот семья в нем живёт. Оно как-то не хорошо, всё-таки территория автопарка.
— Что за семья?
 — Прапор с женой. Говорит, что вы разрешили.
 — Чушь какая-то, может Эдуард Петрович, перед убытием добреньким стал. Как фамилия прапорщика?
Зампотех достал записную книжку, отвернул нужную страницу.
 — Прапорщик Юлдашев.
 —Знаю такого, —  командир полка задумался, — но если мне не изменяет память, то он холостяк. Ну, да, точно холостяк. Мы как-то с ним по дуканам ходили, он   на афганском языке хорошо лопочет. Я ему говорю, возьми кожаную куртку жене, кожа, говорю, нынче в моде. А он мне отвечает  — у меня нет жены.  Это было совсем недавно, вот этим летом. Хотя дело молодое, вечером холостяк, а к утру  женат. Буду в парке, разберусь, что там у него за жена появилась, и кто им разрешил там жить.
 В фургон, где жил Юлдашев, зашёл командир полка. В жарко натопленной будке  —  не продохнуть. Юлдашев сидел в одной майке и строгал деревяшку. На его лбу и щеках  выступали маленькие капли пота. Нардис в это время была на улице. Она увидела, что к Юлдашеву пришёл командир полка, и спряталась за стоявший рядом прицеп.
— Зайти можно?  — спросил командир прямо с порога.
Юлдашев отложил черенок и вытянулся по стойке смирно.
—  Фу, ну и жарище у тебя. От Афганистана не можешь отвыкнуть? Я дверь, с твоего разрешения, оставлю приоткрытой? Что делаешь?
— Мётлы да швабры делаю, ротный приказал.
— Мётлы, говоришь, это хорошо. После войны с метлой оно как- то приятней. — Командир обвёл взглядом жилище. — Ты тут живёшь?
—  Так точно, — бодро ответил Юлдашев.
 — А с чьего разрешения?
—  Мне старый зампотех разрешил.
— Но он-то уехал, пойди, узнай, правда, или нет. Хотя на него это похоже. Неверное, водку ставил?
— Да, ставил, пять бутылок водки.
— Тогда верю, Эдуард Петрович за водку и весь автопарк мог отдать. А что за женщина с тобой живёт?
— Это моя жена.
— Коль жена, позови, познакомимся, чего она за прицепами прячется, не гоже так жене военнослужащего. Жена военного должна ходить с гордо поднятой головой. Она замужем за настоящим мужиком, который не боится ни пули, ни душмана,  ни чёрта лысого, и боевые награды на груди носит. Юлдашев высунул голову в дверь и позвал Нардис.
 — Позволь, ты же до сих пор был холостой, — не скрывал недоумения командир. — Когда же ты успел ожениться? 
Юлдашев молчал. Зашла Нардис.   Тоненькая, маленькая, с испуганным личиком, она глядела на командира,  как загнанный в  клетку зверёк.
— О! Да ты, Юлдашев, никак с дитем связался, тут глядишь, и до прокурора не далеко. Вы кто? —  спросил командир.
—  Я  —  Нардис.
 — Хорошо, Нардис, а как ты оказалась здесь?
— Я жена Мансура.
— Жена? А сколько ж тебе лет?
 Нардис стала перебирать пальцы. Она несколько раз пробежала по руке, чуть шевеля.
— Ты что, считать не умеешь?
— Я считать умею, я  на русском не знаю, как сказать.
— Так ты не знаешь русского? Говоришь вроде бы не плохо.
— Нет, я цифры не знаю, как сказать. Вот вспомнила, четырнадцать. Меня отец учил.
— Так, теплее,  почти  жарко, —  сказал командир. А чего же ты в школе не учишься?
— Я училась, три класса окончила, — с гордостью ответила  Нардис, —  а сейчас замужем, учиться нельзя.
— Три класса, — командир усмехнулся,—  это много. И документы у тебя есть?
— Есть,—  сказала уже осмелевшая Нардис. Она ободрилась. К ней тут же вернулось прежнее обаяние. Перед командиром стояла девочка, чудный ребёнок с красивыми, широко раскрытыми карими глазами и  цвета каштана туго сплетенными косичками. Она не была похожа на таджичку, но и европейкой её назвать нельзя. Какая то смесь,  очень тонкая, изящная. Бесхитростный,  прямой, открытый взгляд Нардис, её тонкие интеллигентные черты лица располагали собеседника. Такие девочки обычно попадали в гарем к султану. Юлдашев в это время стоял, молча, наклонив голову, его лицо и уши покраснели.
— Ну, покажи, —  дружелюбно попросил командир, во всю улыбаясь.
Нардис тут же открыла тумбочку, вынула узелок, подала командиру военный билет. Командир долго смотрел военный билет. Несколько раз перелистывал его.
—  Ничего не понимаю, печать моя, по закону —  солдат мой, а таков не числится. Юлдашев, объясни.
 Юлдашев стоял, молча, словно окаменев,  на вопросы командира не отвечал.
— Видать, мы с тобой не договоримся. Садись, девочка, будем с тобой говорить, видишь, у твоего мужа речь отобрало, может, отпустит, пока мы поболтаем.
Нардис села на кровать, на табуретку опустился командир.
— Садись рядом с женой, чего торчишь как свечка, —  сердито упрекнул он Юлдашева.
—  Откуда же ты приехала, девочка?
 — С Афганистана. Там, где стояла ваша часть, был мой дом,  только в другом конце города.
— Это уже совсем серьёзно. Сходи, голубушка, погуляй, а я с твоим мужем потолкую. Нардис вышла.
— Ну, что, Юлдашев, рассказывай всё по порядку. — Командир достал сигареты. — Курить будешь?
Юлдашев взял сигарету. С минуту сидели молча.
— Не молчи, Юлдашев, рассказывай дальше, уже молчать нельзя. Надо выход искать.
—  А что рассказывать.
— Всё, как женился, как перевёз через границу.
— Помните, мужика сбили машиной? Это был её отец, а мать умерла у неё ещё за год до того. У своего  дяди она была лишним ртом, я заплатил калым, и взял её.
— Выходит, сироту пожалел. «Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву». И сколько же ты заплатил?
— Шестьсот чеков.
 — Не дорого жену  купил. Почти даром, дубленка  дороже. И как же она тут оказалась?
—  Надел на неё военную форму, вместе с солдатами в БТР посадил и вывез.
— Стало быть, и документик  для этого смастерил. Это тот негодник со строевой части тебе сделал?
Юлдашев кивнул головой.
— Жаль, что он убыл, ох, как жаль. Я бы с него погончики снял. Ты представляешь, что ты натворил. Если дознаются «особисты», будет беда. Меня естественно накажут, могут и с должности попросить. А по тебе камера плачет. Незаконное пересечение границы. Ей то что, она дитя, по лицу видно, к тому же не по своей воле шла, куплена. По нашим законам судить нельзя. В худшем случае отправят к дяде, а вот тебя, дурака, могут посадить.
— Нельзя ей назад! Дядя её отдаст Зухуру, а тот грозился убить.
— А ты откуда знаешь?
— Меня афганец  предупредил перед нападением на блокпост.
— А…. Так вот откуда ноги растут. А я то думаю,  на кой  хрен им понадобился этот блокпост. Никогда его не трогали, а тут, как прорвало. Там, оказывается, красавица была. Что ж это я,  старый дурак, сразу   не врубился. Говоришь, назад нельзя. А что же делать будем?
— Не знаю, но прошу вас, сделайте что-нибудь, чтобы она в Афган не возвращалась. Её убьют там. Пусть меня в тюрьму.
—  А, вот оно что, любовь. К сожалению, те, кто вершат правосудие,   внимание на такие мелочи, как чувства, не обращают. Они смотрят букву закона.
— Но ведь никто же не знает, — Юлдашев посмотрел на командира таким просящим взглядом, что тому стало его жалко.
— Ну что ты скис? Предлагаешь мне стать соучастником? Прежде, чем делать такие важные дела, надо всё продумывать до мелочей, и оценивать последствия. Кстати, когда у тебя подписка заканчивается?
— Уже закончилась.
— Вот и хорошо, иди в строевую часть, пиши рапорт по собственному желанию из вооружённых сил. Я  здесь не был и тебя с женой не видел. Сутки вам на сборы  и чтобы духу не было. Командир покрутил в руках венный билет.
—  А эту липу, — он подумал, —  хотя, куда ей без документа. Хоть такой сгодится. А теперь позови свою жену.
Зашла Нардис.
— Вот что, девочка, слушай меня внимательно. Завтра вы уедете, прошу тебя, забудь, что ты родилась в Афганистане, а муж пусть тебя научит, где ты родилась. И тебе не четырнадцать лет. Юлдашев объясни ей, — командир повернулся к Юлдашеву. — Тебе, девочка, сколько лет, сколько написано в этом документе, —  командир протянул ей военный билет. —  И упаси вас Бог, кому- нибудь сказать, что я здесь был и этому вас учил
.

                Гдава12
 Нардис никогда ещё не видела самолёт вот так, стоящим на земле. Самолёты и вертолёты в небе летали над  городом, но они казались в небе маленькими букашками. А тут стоял такой огромный, больше чем их дом. Её не покидала одна мысль: «Как такая махина, такой огромный дом, может летать в небе?». Когда они стали подниматься в самолёт, у неё от страха задрожали ноги. Юлдашев заметил это и улыбнулся:
— Боишься? —   ласково взял под локоток. Она прижалась к нему и крепко держалась за его руку.
— Не бойся, это совсем не страшно. Он сначала быстро-быстро поедет, а затем оторвётся от земли, ты даже не заметишь. Когда летит, ни разу не качнётся, ты как будто на горе стоишь и смотришь вниз.
Зашли в салон, Юлдашев усадил её в кресло. Нардис никогда не сидела в таких красивых и удобных сидениях. Грудь Нардис переполняло чувство,  не понятное ей доселе. В её голове крутилась одна мысль: «Вот и я прикоснулась к тем благам, к которым прикасаются только богатые люди. И всё это благодаря мужу. Кругом такие  пышные откормленные дамы, а я такая худая, тонкая, вот приедем  к нему домой, буду всё время есть и есть, чтобы поскорее поправиться. Как хорошо, что отец не отдал меня за Зухура. Продолжала  бы печь лепёшки и жить в нищете». За мыслями, что шли чередой друг за другом, она не заметила,  как самолёт вырулил на взлётную полосу. Он  заревел всеми своими двигателями и покатил по полосе. Нардис  взглянула в круглое окошко. Замелькали маленькие строения. Нардис ощутила лёгкий толчок, всё исчезло, и  домики вдруг оказались внизу. А они поднимались всё выше и выше. И вот уже с огромной высоты были видны горы, чуть заметны ниточки дорог, и маленькие, как спичечные коробки, кишлаки.  Страх исчез полностью, а вместо него появилось какое-то чувство гордости, за себя, за мужа, за то, что у них начинается новая жизнь.
 Бортпроводница подвезла на  тележке стаканчики с соком. Нардис, смущаясь, взглянула на Юлдашева. Он понял, что она стесняется, взял стакан соку и подал  ей. Они пили, смотрели друг на друга и улыбались, она была счастлива. В голове вертелась одна непонятная для неё мысль. «Как это ей, какой - то девчонке-сироте из  бедного дома   подаёт сок такая красивая, стройная, одетая в шикарный костюм служанка». Выпив сок, она повернулась к окну. Самолёт  словно висел  высоко над землей. Ясное безоблачное небо отражалось своей синевой как глубокое озеро с чистой и спокойной водой. Там, на дне этого озера просматривались вершины гор и маленькие крошечные города. Вот самолёт вскочил в облачность, города исчезли, и вместо них, словно снежный покров, появились белые свитки пышных облаков. Нардис взглянула на Юлдашева, он, закинув голову на спинку кресла, дремал. Она смотрела на его чёрные, как смоль,  курчавые волосы, на ямку, что разделяла подбородок на две половинки, на его сжатые губы, и слёзы умиления подкатывались к её глазам. Хотелось  прикоснуться к нему,  вот к такому умиротворённому, гладить его волосы и жадно целовать его губы. Но кругом было много людей. Нардис прижалась к нему, взяв в свои руки его ладонь,  стала гладить. Юлдашев проснулся, он обхватил  её за плечи и сильно прижал к себе. Она слышала, как ровно стучало его сердце. В эту минуту она почувствовала, что он для неё —  всё мироздание.
 Бортпроводница объявила посадку. Дремавшие до этого пассажиры зашевелились и стали пристёгивать ремни. Самолёт  снижался, и Нардис почувствовала, как из-под неё уходит кресло.
— Ой, что это! — воскликнула она. Мансур засмеялся. Потом она ощутила, как ком подкатил к ее горлу. Ей хотелось его проглотить, а он всё сопротивлялся.
— Мансур, мне плохо, — она сжала  его руку.
— Ничего, потерпи, потерпи, — шептал он, — сейчас будет хорошо. В тот момент самолёт коснулся бетона и побежал по полосе.
  Всё,  что Нардис сегодня видела, было для неё впервые и в диковинку. Они ехали по Душанбе на «Волге». Мансур попросил таксиста проехать через центр, чтобы Нардис смогла полюбоваться красотами города-столицы. Ей казалось, что она попала в центр цивилизации, в город, где живут только богатые люди. Долго колесили  по зелёным улицам. Нардис не могла оторвать глаз от клумб с цветами. Над заборами частных домов свисали увешанные плодами ветви деревьев. Огромные  каменные многоэтажки, казалось, переливались разноцветными окнами и цветами на балконах . Широкие улицы, покрытые асфальтом, тротуары, великое   множество машин. И, что самое странное, нигде не было пыли или грязи. В том городе, где родилась Нардис, не было ни одной асфальтированной улицы и тем более тротуаров.  А  о цветах на балконах и говорить нечего.
  Они сидели в  уютном ресторане. Официант, молодой парень,  быстро и ловко их обслужил. И тут Нардис ощутила себя госпожой. Одна была проблема, у госпожи не совсем получалось с вилкой и ножом, которые ей положил официант. Она смотрела  на Мансура, как тот ловко справлялся с этим, и пыталась за ним повторять. К концу обеда у старательной девочки всё же получилось, ей удалось побороть неловкость. После ресторана пошли гулять в парк.
— Понравилось тебе в ресторане?
Нардис кивнула головой.
— Следующий  раз будем заказывать только те блюда, которые едят без ножа. 
Нардис расхохоталась.
 Осенний аромат парка дурманил,  она ноздрями с шумом втягивала воздух и закрывала глаза.
 —Слушай, — сказала она, —  мне кажется, что я уже здесь была. У тебя так не бывает?
— Бывает, это гены просыпаются, те, что заложил твой дед. Он когда-то здесь гулял и  может, как ты в минуты  высочайшего наслаждения думал о высоком. Это генами запоминается, чтобы человек мог отличить хорошее  и плохое, опасное и безопасное. Я это где-то читал, развитие человека идет путём проб и ошибок и передаётся с генами последующему поколению.
— Почему ты  всё знаешь?
—  Книжки читаю.
— А я совсем мало книжек читала. Вот когда ты меня научишь, я тоже буду много читать, у нас  будет много-много книжек.
Они сидели долго на скамейке, она прижалась  к его плечу, и с наслаждением вслушивалась в пение птиц. Юлдашев посмотрел на часы.
— Нам пора, — сказал он,—  на автобус опоздаем. Нардис потянулась, поднимая вверх руки, затем прогнула спину
— Как же не хочется ехать, вот так бы всю жизнь и просидела. Они вышли на центральную аллею парка. Метров в двадцати впереди шла машина,    разбрасывая в разные стороны миллиарды капель дождя.
 — Смотри, смотри! —  с восторгом закричала Нардис.
— Поливальная машина, — спокойно   констатировал Юлдашев.
—  Мне отец говорил, что в Кабуле есть такие машины, которые дождь делают, я не верила. Отец обещал нас с братом в Кабул свозить, да так и не свозил. Только вышли из парка, к ним тут же подрулил таксист.
— О, старый знакомый, —  пошутил Юлдашев. —  Ты,  наверное, и не уезжал?
— А зачем я куда-то поеду, я знаю, что назад будете возвращаться. Вещи - то в камере хранения оставили. Где я сейчас клиента найду? Впустую по городу колесить?
   — Может ты нас и на район, чего  мы будем в автобусе толкаться, - предложил Юлдашев,—  здесь не далеко.
—  Любой каприз за ваши деньги, —  пошутил таксист, —  куда ехать —  я знаю. Когда она тебя спросила, в этом ли ты  городе вырос, я услышал твой ответ. Вы же туда едете?
— Да, к моим родителям.  А ты внимательный.
— Таксист должен быть внимательный, —  сказал водитель, —  разных пассажиров приходится возить, особенно ночью.
  Машина выскочила за город, набирая скорость, зашумела шинами. Струйки воздуха через открытые форточки с шипением врывались в салон, обдавая пассажиров приятной прохладой.  Водитель на радостях напевал песню. Сегодня у него был удачный день. Полдня катал клиента по городу. А сейчас, договорившись о цене, выключил счётчик. Разница попадёт в карман. Нардис свернулась калачиком на заднем сидении и тут же уснула.
— Девчонка уже спит, — сказал Юлдашеву водитель. Тот оглянулся.
— Пусть поспит, а что ты хотел, сколько по городу колесили, ещё и в самолёте немного укачало.
— А откуда прилетели?
— Из Узбекистана.
 —Да брось ты, — водитель усмехнулся, — небось, из-за границы.
—  С чего ты взял?
— По одежде вижу. Одеты шикарно. Особенно девчонка,  у вас такие шмотки… Даже на рынке таких не купишь.
— Это я в Афганистане служил, с войны домой еду. А её в «Берёзке» за чеки одевал.
— Вон оно что,  а я -то думаю, что за люди, на девчонке вещи все фирменные, говорят по-таджикски, а спутница на таджичку вовсе не похожа. Но теперь всё понял. Это персы виноваты, —  водитель засмеялся, — у нас встречаются такие. В семисотом году арабы вначале захватили Персию, а затем пошли вместе с персами на богатую страну Сагдинию (Бухара, Ташкент, Самарканд). Взяли эти города и стали жить вместе, вот всё и смешалось.
— Ты  хорошо историю знаешь, —  поддержал разговор Юлдашев.
—  Знаю, потому что истфак закончил. А баранку кручу,  потому как на зарплату учителя семью не прокормить. У меня дочь по возрасту как твоя. Твоей дочери сколько?
— Четырнадцать, —  смущенно сказал Юлдашев.
— Молодой папаша. Наверное, лет в шестнадцать сделал?
Чтобы не отвечать, Юлдашев кивнул головой.
— Моя всё пристаёт, папа, купи это, папа, купи то, я понимаю, девчонка подрастает, уже мысли всякие в голове крутятся. А что я ей куплю, у меня жена, да три парня кроме неё на шее сидят. Сутками  баранку кручу, чтобы лишнюю копейку заработать. Я гляжу, любит она тебя, так и липнет к тебе, соскучилась видать. Всё- таки девчонки лучше, чем мальчишки. Я своей жене говорю, ты бы мне лучше ещё три дочери родила, чем этих оболтусов. Это мы так кичимся, наследник нужен, а что по наследству передавать, разве что рваные ботинки. А девчонки ласковые, я как заболею,  дочка от меня не отходит, и в аптеку сбегает, и водички подаст, и подушку поправит, а пацаны мяч схватили и —  во двор. Оно и понятно, состаришься, невестке не очень-то нужен будешь. Тебе вот повезло, съездил, повоевал, и семью приодел.
— Везёт, —  сказал Юлдашев, — но не всем, кому и деревянный костюмчик.
—Да и то правда.
Водитель замолчал. Юлдашев закрыл глаза и засопел. Очнулся оттого, что машина подпрыгивала на  ухабах. Водитель уже съехал с асфальта.
—Командуй командир, куда дальше ехать, —услышал он голос водителя. Машина повернула в переулок и ещё больше запрыгала на кочках. От тряски Нардис проснулась. Она посмотрела в окно автомобиля и воскликнула:
—А какие сады!
И действительно, переулок утопал весь в зелени. Ветки согнулись под тяжестью яблок, персиков и груш.
  Родители у Мансура были престарелые. Они ещё вчера получили телеграмму, и теперь беспокойный отец с самого утра дежурил у калитки. Заметив, издали повернувшую в их переулок  машину, они вышли на улицу.
 Отец был родом из Казани. Там, в ста верстах от города, у них было небольшое имение. Но вскоре дела разладились, а там и революция. Семья осталась в Казани, скрыв своё дворянское происхождение. Но образование сыну отец дал. Увлечённый археологией, с хорезмской экспедицией, которую возглавлял  С.П. Толстов, Ахмед  оказался в этих краях. В 1938 году во время разведки в пустыне нашли  городище  Топрак-Кала   (земляную крепость). Ахмед планировал  написать работу и получить учёную степень, но так и не вышло.    Помешали два обстоятельства.  Женился на девушке по имени Зухра, появились дети, а потом война. С войны вернулся к Зухре, да так здесь и остался. Преподавал в школе историю, за  глубокие знания и любовь к детям все местные его уважали, но так и считали  пришлым. А пришлый в чужом доме - человек подъяремный. А у подъярёмного одна доля, золу из печки выгребать да хозяйкиного кота на «вы» называть. В отличие от него Зухра  была злой и жестокой. То ли это ей по генам досталась (была дочерью вора - мокрушника), то ли жизнь её сделала такой, да только житьё у Ахмеда была невыносимым. Когда отец Зухры  сложил голову на профессиональном поприще, её стал воспитывать дядя, такой же вор, как и его брат. Вот и возникла у маленькой девочки ненависть к людям, наверное, за утраченное детство.
 Увлечённый наукой  археолог разобрался в своей избраннице только тогда, когда на руках уже было пятеро детей  — четыре дочери и сын Последнего он назвал по имени своего отца. Он хотел, чтобы сын продолжил его дело и стал учёным. Он много сил отдавал на образование Мансура. Сын учиться не хотел, но книги читать любил. Когда Мансур попал в армию, он сразу понял, настолько прав был его отец. Необразованного человека ждёт после армии кайло и  лопата.  По окончанию службы он написал рапорт и пошёл учиться в самаркандскую школу прапорщиков. Потом был Афганистан.
   
            Глава 13
Отец встретил Нардис радушно. Его благородство и человеколюбие девушка почувствовала сразу. В свою очередь и он  усмотрел в ней породу. Ту природную интеллигентность, которая шла от генов, которой нельзя научить в вузах и воспитать в салонах мадам Руссо. Опытным взглядом учителя он понял, что перед ним стоит не просто девочка, а ребёнок с  природным обаянием и талантом, который ещё предстоит найти и развить.
— Пожалуй, мой сын перебрал лишку в поисках молодости, — подумал он, —  но не беда, лет через пять расцветёт, будет восхитительной женщиной. Мать же, наоборот, посмотрела на Нардис таким колючим взглядом, что невестка  ощутила  сверление где-то глубоко в душе.
 —  Что за худосочное дитё ты  привез в мой дом. Тебя ждёт прекрасная невеста.  Лейла расцвела как роза. Что мы скажем этим почтенным людям? Ты привез огорчение не только им, но и мне.
Мать развернулась и пошла в дом. Отец с  сыном,  склонив голову, покорно пошли следом.
  Ещё не отшумели гости  в юлдашевском доме, ещё продолжали приходить друзья, званные и незваные, в надежде потянуть на дармовщину стаканчик, а уже чувствовалась в доме размолвка. Всё началось после встречи Юлдашева с Лейлой.  Примерно через неделю после шумного застолья, когда Юлдашев и Нардис уже изрядно устали от гостей, влюбленные решили пройтись по  посёлку. Они были счастливы. Нардис радовалась, вдыхая нежный аромат фруктов, что  доносился с каждого двора. Для неё жизнь складывалась прекрасно, вот только со свекровью сразу не заладилось, но Нардис считала, что это так и должно быть.
  И вдруг им навстречу вышла девушка. Она шла, гордо подняв голову, и была обворожительно хороша. Это шла Лейла. За то время, что они не виделись с Юлдашевым, она похорошела. Её бёдра и плечи округлились, лицо повзрослело,  и взгляд стал загадочным. Чёрная длинная коса лежала на высокой груди.  Она была в сарафане из дорогого шёлка. Маленькая хрупкая Нардис, ещё не сформировавшаяся как женщина, ей явно проигрывала.  Нардис,  каким то женским чутьём почувствовала беду. Юлдашев обмер и стоял как столб. Он хотел поздороваться с Лейлой, но та прошла мимо, даже кивком головы не поприветствовала молодую чету. Юлдашев так и простоял с полуоткрытым ртом. Нардис не осмелилась спросить о ней Юлдашева, но чувствовала, что между ними что-то было. И после этого он стал с ней  совсем другим.  Нардис пыталась заглянуть в его глаза, она старалась дарить ему ласки, но это ещё больше усугубляло отношения между ними.  Он с каждым днём становился всё раздражённее.  А тут ещё мать подливала масла в огонь. Она всё расспрашивала Нардис подробности про отца и деда. Нардис подробно рассказывала обо всём, что помнила из рассказов деда. Мать становилась с каждым днём все злее, Нардис чувствовала,  как мать ненавидела её. И только добрый старый отец относился к ней, как и прежде, называя дочкой.
 Однажды вечером  по  настоянию матери в доме собрались родственники.  Двоюродные  братья  Мансура, дядя Умар - младший брат матери. Все ждали старшего брата матери Рашида.  Дядя  Рашид занимал важный пост в районе и считался весьма уважаемым человеком. Родственники особо почитали его, во всём прислушивались, считая его главой их рода.
  Ещё в те далёкие времена, когда Рашид был молодым, он немного изменил свои автобиографические данные. То ли это произошло благодаря его природному складу ума, или с чьей-то подсказки, но он указал на  «героическое» прошлое своего папаши, как непримиримого революционера. Приврал и про то, что папаша сидел не за воровство, а томился в застенках царизма за светлое будущее народа. Сыну «пламенного революционера» были везде почёт и уважение. Его направили учиться, а затем по комсомольской лини в столице сам стал пробивать себе дорогу. Но в 1938 году, когда начались чистки,  с прошлым его папаши разобрались.   Рашида не тронули, вор по понятиям партийных вождей не являлся  классовым врагом народа, но обман Рашиду не простили. Его сослали в район будоражить умы молодёжи. Так он и просидел,  дослужился до зампредседателя исполкома. Как камень мхом обрастает, так и Рашид обзавёлся знакомыми  в столице. Рассадил свою родню по хлебным местам. Умар стал заведовать хранением и учётом хлопка в районе. Так  годами и щипали два брата соцсобственность, создавая солидный приварок к своей зарплате.
  Когда все были в сборе, первой начала мать.
— Я пригласила вас  сюда, чтобы сообщить неприятную весть. Женщина, которую привёл в дом мой сын, не может здесь больше находиться. В это время Нардис на   кухне зазвенела тарелками.
—Она что, здесь? — спросила мать.
— Да, на кухне моет посуду, —  ответил Мансур.
— Уведи её, —  сказала мать, —  пусть фрукты в саду убирает.
Мансур и Нардис вышли на улицу.
—  Ты собирай в корзины, — сказал Мансур, —  они там, в сарае стоят,  как только наполнишь, я приду и всё снесу в дом, будем соки делать. Они вместе с Нардис вынесли корзины,  и Мансур направился в дом. Когда он  вошел, мать уже заканчивала свой монолог.
— Почему именно так, — он услышал голос матери, —  в горах несчастные случаи бывают. Может же она случайно оступиться и упасть.
— А кто это будет делать? — поинтересовался за всех Умар. — Моим  сыновьям это предлагаешь? Он сам пусть и делает. Он научился в Афганистане убивать. У Мансура задрожали коленки.
— О чём вы говорите, люди вы или звери! — закричал  молчавший до этого отец. — На дворе конец века, а не его начало. Если вы это сделаете, я ни перед чем не остановлюсь. Я дойду до ЦК, если надо до Москвы. Попробуйте только тронуть девчонку, все ваши проделки с хлопком и шерстью станут всем известны. 
В это время в комнату зашёл Мансур. Все вмиг замолчали, смотрели, что скажет на это старший дядя.  Рашид кашлянул, окинув всех взглядом:
— Ты не права, Зухра,  никто не станет об эту девчонку пачкать руки. А тебе, Ахмед, я скажу так, в списках  сдавших шерсть и хлопок государству и твоё имя есть. Деньги все брали, и ты, и твои дочери, так что твоё дело помалкивать. А то, что  эта девчонка не должна здесь быть, ты права, сестра. Кроме того, что ты нам рассказала, есть и другое. Мне на работе стало неуютно. Начальник смотрит на меня так, как будто это не Мансур, а я обманул его дочь Лейлу. Самым правильным будет, если Мансур  эту малолетку  Нардис увезёт отсюда.
— Чего вы здесь  командуете?  Это мой дом, — сказал Мансур.
— Это дом  моего отца, пацан. Моя сестра пригласила нас решить проблему, которую, кстати, ты создал. Так вот, запомни, если завтра ты её отсюда не увезёшь, в органы придет бумага, от «доброжелателя», с подробным объяснением, как ты её сюда перевез. Её отправят домой, а тебя в камеру. Посидишь там, может, ума наберешься.
 — Куда её отвезу? —  взмолил Мансур.
— В Душанбе, на рынок. Завтра выходной,  народу много толкается, может, кто и пожалеет сироту.  А не пожалеют, так проживёт, уже не маленькая, работать умеет. Вот Аслан пусть вас завтра с утра и повезёт.
— Я не могу, дядя, у меня завтра дежурство, — сказал Аслан.
—Ничего, я позвоню начальнику милиции, он  пошлёт на дежурство другого человека. Кому  же подчищать хвосты  и подтирать сопли этим пацанам, как не нам с тобой. Выехать надо рано утром, на рассвете, что бы соседи меньше видели. Ну, кажется и всё.
На этом и порешили. Дядя поднялся и вышел,  за ним потянулись остальные. Мансур вышел к Нардис. Она уже заканчивала собирать фрукты,  и теперь заметила, что Мансур  весь взведенный.
— Что случилось? — вся встревоженная, спросила она.
— Ничего, — Мансур сделал улыбку, но получилась гримаса.
— Ты меня обманываешь, —  не унималась она.
—  Это я с дядей немного поругался. Нардис успокоилась.
 — Я вот что решил. Аслан завтра утром в Душанбе едет, и нас с тобой может взять. Погуляем по городу, в твоём любимом парке побываем. В магазины сходим, надо что-то и к зиме прикупить.
Нардис запрыгала и от радости захлопала в ладошки.

                Глава 14
  Аслан приехал на своём «жигулёнке» в предрассветный час. Нардис ещё спала, а мать уже гремела на кухне посудой. Юлдашев сидел на крыльце и тянул одну сигарету за другой. Аслан тихонько подъехал к дому. Юлдашев, задумавшись, даже не услышал, как подкатила машина и как открылась калитка. Перед ним внезапно появился Аслан
— Вы готовы? — спросил Аслан.
—  Нардис ещё спит, — нехотя ответил  Юлдашев.
— Так буди скорее, мне некогда. Я вас завезу, а ты уж с ней разбирайся сам.   Жду десять минут, —  подытожил Аслан и направился к машине.
  Мансур разбудил  Нардис. Она быстро собралась в дорогу. Уже у самого выхода мать  взяла Мансура за руку и отвела в сторону.
 — Вещи её в сумку собери, чтобы и духу её тут не было. Пусть  погуляет во дворе, я отца к ней пошлю, пускай на дорогу фруктов  сорвет. Когда  Нардис вышла на крыльцо, к ней тут же из дома вышел отец.
— Пойдем, дочка, в сад, — ласково позвал он, — на дорогу фруктов сорвём.   Отец прямиком направился к сараю.  Выйдя  оттуда,  он сунул  в руку Нардис комочек, завернутый в тряпицу.
— Спрячь далеко, и Аллах тебя сохрани. Не говори об этом Мансуру.
— Что это? — удивленно спросила Нардис.
— Это деньги, тебе они понадобятся, не доброе мать с сыном затеяли, держись, моё дитя, трудно тебе будет. Это все, чем я могу тебе помочь. Жаль, что мало времени. Одно тебе скажу: не верь, ты Мансуру, не любит он тебя, Лейла у него в  сердце.
В это время послышались голоса матери и Мансура. Они уже вышли из дома и направлялись к калитке. Нардис быстро спрятала деньги и пошла к ним. Отец, как будто чувствуя  свою вину за все вершившееся, еле плёлся за ней. Аслан отъехал от дома так же тихо, почти на холостом ходу. Вскоре машина выскочила на трассу. Нардис, прижавшись к спинке  сидения, тут же задремала.
   По городу пришлось ездить долго.  Нардис проснулась и тут же прилипла к окошку, жадно вглядываясь в  городскую картину. Чтобы окончательно её запутать, Аслан нарочно колесил по улицам и,  наконец, подъехал к рынку.
 — Выходи, — сказал  Мансур, — мне надо с Асланом поговорить. Нардис вышла, она стояла возле машины, слова отца не выходили у неё из головы.
— Ты, вот что, —  сказал Мансур Аслану,— я выйду, а ты сделаешь вид, что уехал. Проедешь квартал и там меня подождёшь,  я минуть через десять вернусь.
 Народу на рынке было много. Люди толкались,  кто-то  выбирал, а кто-то просто пришёл провести выходные. Эта толкучка была на пользу Юлдашеву. Вначале они с Нардис прошлись по рядам, он делал вид, что приценивается, даже подержал в руках тёплую куртку для  Нардис. Этим она совсем успокоилась, недоверие и настороженность прошли.
 — Возьми сумку, —  сказал он, — иди  в конец ряда, я схожу в туалет и сейчас приду. Вначале она видела его спину, затем только голову, а вскоре перестала совсем видеть.
  Как только Мансур затерялся в толпе, он побежал словно ошалелый. Он бежал налегке,   как вероотступник, сбросивший только что вериги. Толпа шарахалась от него, кто-то высказывал в его адрес ругательные слова, а он всё бежал.  Как будто этот бег был спасительным для него, как будто теперь вершилась его судьба. Остановился он только тогда, когда увидел машину. Сел рядом, отдышался.
— Всё, дело сделано, — Аслан с презрением посмотрел на него. Заедем в кафе, с утра ничего ещё не ел. Они сидели в кафе. Оно только что открылось, кроме салатов и вчерашних котлет  ничего не было. Съев салат, Аслан пил чай, а Юлдашев заказал себе водки. Он пил,  словно закоренелый пьяница, и тут же охмелел.
— Я не понесу тебя на горбу, хватит локать, —  со злостью приказал Аслан, вставая из-за стола. Юлдашев поплёлся за ним.

            Глава 15
 Нардис остановилась у края ряда. Она внимательно смотрела на непрекращающийся поток людей. Устав стоять,  прошла к огромному дереву, под его тенью уселась на небольшой камень. Отсюда она хорошо видела ряды, и стала всматриваться в прохожих, да так, что от усталости заболели глаза. Она опускала их вниз, протирала руками и вновь смотрела. Вот в толпе вроде промелькнула куртка  Мансура.  Нардис вскочила, пробежала вперёд, схватила  за рукав. Прохожий оглянулся, и она поняла, что обозналась.
 К середине дня сильно захотелось есть. Откуда-то ветерком подгоняло ароматный запах чего-то вкусного. Как та ищейка  по нюху она шла на этот аромат и наткнулась на казан. Рядом стояли столики и несколько человек ели плов. Вспомнив о деньгах, что ей дал отец Мансура, она взяла плов и чай. Пообедав,  снова отправилась на свой пост. Так  просидела до вечера. Уже смеркалось. Поток людей уменьшался, и вскоре вовсе прекратился. Засуетились торговцы, собирая свой товар. Рынок вмиг опустел.  Мансура нигде не было.  Ей захотелось пить, и она вспомнила о яблоках, что положили в сумку. Нардис открыла сумку и увидела там свои вещи. И тут она поняла, о чём говорил отец: «Не доброе затеяли  мать с сыном». Она зарыдала, как плачут маленькие дети, громко, на весь рынок, кулаками утирая слёзы. Да так жалобно, что даже бездомный пёс  перестал искать себе пропитание в мусорном ящике  и поднял голову.
  В дальнем углу рынка женщина закрывала двери торговой палатки. Услышала этот плач ребёнка, подошла к Нардис. В сумерках  щупленькая Нардис ей показалась совсем  маленькой девочкой.
— Ты чего плачешь, девочка, потерялась, что ли?
— Нет, я не потерялась.
—- А чего же ты плачешь?
—  Меня оставили.
—  Кто же тебя оставил?
— Муж меня оставил, — Нардис перестала плакать, вытерла рукой слёзы.
— О, да ты большая, сколько ж тебе лет? — Женщина всматривалась в лицо Нардис.
— Мне четырнадцать .
— Созревшая невеста, — заключила женщина, усмехаясь. А где же ты живёшь?
— Не знаю,  мы приехали к его родителям. Жили неделю,  где-то за городом, а сегодня он меня сюда привез и оставил.
— Вот те на. Откуда же ты приехала?
— Из Афганистана, муж военный, перевёз меня оттуда в большой машине, с которой стреляют.
 —  В танке, что ли?
— Не знаю, как называют, может быть и танк.
— А документы у тебя есть какие-нибудь?
— Нет ничего. Вот только вещи  мои в сумке. Нардис открыла сумку и показала вещи.
—  Стало быть, матросик поматросил и бросил. Нельзя тебе здесь оставаться.  Одета ты не плохо, всякий народ тут бродит, разденут, изнасилуют,  ещё и убить могут.
— Вы мне помогите, тетя, где-нибудь хотя бы на ночь пристроиться, я заплачу, у меня и деньги есть. Нардис сунула руку за пазуху.
— Спрячь и никому не  показывай, что они у тебя есть. Звать тебя как?
— Нардис.
—  Куда же твои родители смотрели? Зачем же замуж такую молоденькую отдали? Или сама от них сбежала?
— Нет у меня родителей, мама умерла в прошлом году, а отца этим летом убили.
—  Так этот паразит и сироту не пожалел. Ух, мужичьё, взяла бы за яйца и оторвала.
— Нет, тётя он хороший, это мать его заставила меня из дому отвезти. Он вернётся, я знаю, он заберёт меня.
— Ну, где же он хороший, когда тебя, как собачонку ненужную, выбросил.  Ты что же, дурочка, влюбилась в этого гада?
— Да, очень сильно его люблю. Сильнее, чем отца и брата.
— То-то же, жизнь нас, дурочек, учит, а мы никак  учёбе не поддаемся. Грамоте обучена, в школе училась?
— Да, училась, целых три класса кончила.
— О, это много, — женщина засмеялась. — Пойдёшь со мной? Я одна живу, будешь у меня жить, по торговле помогать, мне одной тяжело. Мне помощница нужна,  тебя  выучу.
— Я, тётя, торговать умею. Дома лепёшки пекла и торговала. Нардис повеселела и уже с доверием и надеждой смотрела на женщину. - Знаете, какие у меня вкусные лепёшки получаются, вкуснее моих лепёшек на рынке не было.
Женщина  улыбнулась и  погладила её по голове.
— Ну, лепёшки, не лепёшки, а торговать чем-то будем. Только тётей меня не зови. Верой меня зовут, по отчеству не будем. В дочки  не годишься, молодая ещё  я для мамы.

                Глава 16
   Так  Нардис стала жить у Веры, помогала ей на рынке торговать.  Всё это время она всматривалась в лица прохожих. Каждое утро  бегала на то место, где оставил её Юлдашев, в надежде встретить его там. Вера видела, как томилась девочка, она хотела найти Юлдашева и  сама с ним поговорить. Но Нардис ничего внятного не могла рассказать. И туда, и обратно она в машине спала. Помнила, что он рассказывал о доме, да вот только название посёлка позабыла. Да и фамилию своего мужа она не знала. В её короткой замужней жизни был только  Мансур.
  Живая умная девочка хватала всё на лету и для Веры была хорошим помощником. Она была и хозяйкой в доме, готовила  еду, убирала в квартире и помогала Вере в торговле.
  За это время Вера привыкла к ней и  относилась как к сестре. Эта привязанность к Нардис возникала у неё потому, что и сама  Вера была одиноким человеком. Родители  погибли,  когда она  была студенткой. Закончив пединститут, вначале преподавала русский язык в школе, а когда начались  великие перемены, и зарплаты не стало хватать на еду, ушла  торговать. В те «совковые» времена, когда  очередной  «верный ленинец» крикнул: «Перестройка!» «Кооперативы!»,  Вера решила попробовать торговать на рынке женской одеждой. Поменяла родительскую трёхкомнатную квартиру на двухкомнатную с  доплатой. На вырученные деньги стала  раскручивать своё дело.
  Нардис хотела видеть Юлдашева, но теперь, когда появилась в её жизни Вера, она уже не представляла, как сможет остаться без подруги. Время — лучший доктор, чувства постепенно притуплялись, но иногда они внезапно просыпались, и как червячок сверлили её душу. И тогда её становилось не по себе, ей хотелось бежать, плакать, кричать.
  Имея хорошую помощницу, Вера всё чаще ездила за товаром. Нардис торговала, и у неё это получалось не плохо.
  После очередной поездки Вера затащила  две огромные сумки в палатку.
— Как у тебя торговля идёт? — спросила она у Нардис.
—  Сегодня совсем плохо,  ничего не продала.
— У людей денег нет, плохи наши дела. Второй месяц заработки почти  по нулям. Ну и духотище, сбегай за водичкой.
Нардис   быстро обернулась, держа в руке бутылку минеральной воды.
— Там этот по  палаткам ходит, который в гостях у нас был.
— А, мент, что ли? Тоже мне гость —  говна горсть. Закрой палатку,  будем вещи разбирать. Спустя время в палатку  застучали.
— Что будем делать? — спросила Нардис.
— Открой, пусть заходит. Зашёл сержант милиции.
— Здравствуй, Вера, —  как хозяин, сержант прошёл по палатке, ощупывая руками вещи.
— Не трогай руками, залапаешь, потом  не продашь.
— Я вот чего пришёл, пора уже что-то давать, начальство требует.
— Что я тебе дам, совсем торговли нет.
— Ну, если нечего дать, помощница у тебя хорошая, можно натурой.
— Что ты сказал? —  Вера  схватила со стола бутылку. — Пошёл вон отсюда, как жахну этой бутылкой по твоей прыщавой морде. Нардис он захотел, я  за неё тебе  и глаза выцарапаю.  Сержант  от неожиданности отскочил к двери. Он не ожидал такого отпора.
—- Смотри, Верка, можно и бизнес потерять, — сказал сержант, —  могут бандиты и палатку сжечь.
—  Иди-иди, сожгут  и те, что  рядом сгорят, а тут палатки солидных людей,  они  с тебя погоны сорвут и тебя затопчут. Ты лучше у них мзду попроси. Чего ты ко мне бегаешь? Закрой за ним дверь, Нардис.
Когда  закрылась дверь, Вера присела и сделала глоток воды.
—Ну и мужичьё нынче пошло. В автобусе ехали одни бабы с баулами. Тюки в два раза больше баб, а эти  паразиты в чайхане сидят. Дела, моя девочка,  у нас не ахти. Торговли нет, народ беднеет. И этот прыщавый мент пристал, жить нам не дают. Пожарнику дай, санстанции дай, налоговой дай. Как с работы идет, прямиком на рынок, карманы, сумки набьёт, и домой пошёл. В том месяце выручку посчитала, прослезилась. Вдобавок ещё не таджичка,  местные чинуши-националисты со свету сживают. Уезжать нам отсюда надо. Бабушкина сестра у меня в Подмосковье одна осталась, старенькая уж больно. Зовёт к себе жить, присматривать за ней надо. Документы тебе, хоть какие - нибудь сделать бы. Думала, прыщавый поможет, да вот сцепилась.
  Утром Вера и Нардис пришли в свою палатку. Пока Вера развешивала товар, Нардис  открыла витрину, затем взяла веник и стала подметать вокруг палатки.
— Подмети  возле моей палатки, —  попросил сосед,  высунув в дверь круглое, как блин, лицо. - А я тебе за это шоколадку дам. Нардис прошлась с веником вокруг палаток, собрала мусор, скопившейся за вчерашний день,  и отнесла его в бак. Возвращаясь назад, получила от соседа большую плитку шоколада. Сосед весь расплылся в улыбке. Нардис зашла в палатку и положила шоколад на столик перед Верой.
—Это откуда? Наверное, опять сосед дал? — просила Вера,— то-то он уж больно часто задаривать тебя стал. Не положил  ли глаз на тебя, моя девочка.
—Да нет, что ты, — застеснялась Нардис, — за то, что я вокруг его палатки подмела.
— А его  бугай что делает?  Самим лень, так  девочку гоняют с метлой.
— Мне нисколечко не трудно. Смешной он какой-то, всегда улыбается, а глаза как две узкие щёлки.

—  Узкие, потому что   не таджик и не русский, кореец он. Но надо отдать им должное,  надёжные мужики и работники отменные. Давай чайку попьём, пока народ не пошёл.
  Нардис сходила к колонке, набрала в чайник воду и включила его. Вера приготовила бутерброды и заварку. Как только они расположились пить чай, появился сосед. Вначале в дверном проёме показалось  улыбающееся круглое лицо, а затем и весь он показался в двери.
— Ну, твою мать, лёгок на помине,— сказала Вера.
— Цяя будем пить? — спросил сосед.
— Ты, блин, и в армии служил, а  по-русски так и не научился говорить, — сказала Вера. —  Где ты, Руслан, служил? Или в горах баранов пас?
— В Казахстане,  космодром Байконур, знаес? Вот там я и слузил. Это вам от меня. — Он положил перед Верой коробку конфет и белые розы, которые прятал за спиной.
— Ну, это меняет дело, — сказала Вера, — садись с нами чай пить. Нардис, подай ещё одну пиалу, кавалера чаем будем поить.
Нардис взяла  пиалу и пошла к колонке, сполоснуть.
— Так, а цветы, по какому поводу? Никак свататься пришёл?
— Да, сватася, сватася, — Руслан закивал головой. —  Нардис кто тебе будет?
— Это сестра моя младшая.
— Отдай  твою сесру  за меня.
— Не сесру, а сестру, Научись  по-русски говорить.
— Сес, сес, сестру, — по слогам повторил Руслан. — Нардис в жёны давай.
 — Сейчас, разбежалась, ишь чего удумал, она ещё маленькая. Ей  только шестнадцать исполнилось, — сказала Вера.  И   паспорта у неё нет. На заборе будете  расписываться, что ли.
—  Шестнадцать, уже большой, — сказал Руслан.
— Ты так плохо говоришь по-русски, приходи я тебя выучу. Я учительница русского языка.
Пединститут закончила, три года в школе преподавала. Вот Нардис учу, приходи и ты.
— Когда приходить,—  сказал Руслан, —  работы много, некогда, торговать надо. Вот Нардис отдай, она будет торговать,  а я буду учиться, — засмеялся Руслан.
— Ну, молодец, — возмутилась Вера, — это ты хорошо придумал. Девочка будет ишачить, а ты будешь дурака валять. А твой бугай что делает, ушей из-за щёк не видать.
— Он торговать не умеет.
— А зачем же ты его держишь, если он ничего не умеет?
— У него связи ест, — сказал Руслан, — мама в Совмине работает. Меня никто не трогает, а потом он  бывший боксёр, рэкетиров гонит.
— А ты приходи каждое утро на  два часа,  Нардис в это время за тебя поторгует, если конечно, заплатишь. Или ты решил, что дурочку нашёл, она будет за вас двоих работать, а вы деньги грести.
— Зацем так говорис? Буду платить, и тебе за учёбу и ей за работу. Отдай за меня Нардис.
— Я же тебе сказала, маленькая она, и паспорта нет.
— Я сделаю пацьпорт, у меня нацальник пацьпортного мой друг.
— Вот это другое дело, — сказала Вера, —  паспорт будет тогда и свататься приходи. Спросим у родителей, и если она ещё согласится. В это время появилась Нардис  с  чистой пиалой. Вера налила чай и поставила перед Русланом
— Вот  на этом и договорились, — сказала Вера, — вначале паспорт, а потом будет разговор. Только я тебя предупреждаю, у неё метрики  утеряны. Переезжали с квартиры на квартиру и потеряли. Если только с моего паспорта возьмут все данные, фамилию и отчество. Ты поговори с другом, я  заплачу ему.
— С ним я сам расцитаюсь, — сказал Руслан, — ты луцсе девоцкам пацпортисткам ноцных рубасек да трусиков подари, цтобы вопросов лисних не задавали.
  Через два дня Руслан снова зашёл к ним в  торговую палатку.
—  Прекрасцяйте торговлю, — сказал он, —  едем пацьпорт выписывать.
—Хорошо,  Руслан, вот забери пакеты, девчонкам приготовила.
 Руслан вышел, Вера закрыла глаза и прочитала молитву.
—Да простит меня папочка, что я нашей фамилией человека нарекаю. Нардис, подойди ко мне. Слушай меня внимательно, ты будешь носить  фамилию и отчество моего отца. Будь мне родной сестрой, прости, но по-другому не получается. Надо же как- то узаконить твое пребывания здесь.  Ты согласна?
— Да, я согласна, — сказала Нардис и обняла Веру.  На её щеках появились слезы. Это были горькие и радостные одновременно слёзы благодарности. Нардис прижалась к Вере, как когда-то прижималась к своей матери, ощущая в ней  материнскую теплоту и ласку. Вера для неё теперь была всё: скала, крепость, стена, что защитила сироту и закрыла обнажившиеся бреши её души.
  Нардис шла впереди, держа в руках паспорт,  ещё пахнущий типографской краской. Она на ходу листала только что выданный документ,  вчитываясь в каждую страничку. Сзади её шли, улыбаясь, Руслан и Вера.
— Вот и пацьпорт готов, — сказал Руслан. — Сестру отдашь за меня?
— О, ты уже успехи делаешь, не прошло и двух дней, а ты уже научился правильно слово сестра говорить.
— Учительница хорошая. Так отдашь?
— Ну, как я тебе её отдам, она же не вещь, у неё надо спросить, у отца с мамой.
— А где они зивут, я поеду просить.
— Далеко живут.
Вера задумалась:  что ему соврать?»
—В Подмосковье живут, — пришла ей в голову мысль.
— А цего ты тут сидис? В Москве торговать надо, там торговля луцсе.
— Оно то лучше, только кто меня там ждёт, деньги нужны. Что, мы вместе с сестрой старикам на шею сядем. Я и сама думала, что надо ехать, дом там есть.
— А я тебе дам денег. У меня много денег.
— Хочешь, что бы я сестру продала? Я сестру не  продам, ни за какие деньги.
— Нет, нет, я тебе в долг дам. А ты как в Москве устроися, меня позовёс?  Мой сосед в Москве узе как два года, хоросие бабки имеет.
— Правильно мы с тобой думаем, только, как туда сейчас ехать. Неразбериха, Союз разваливается.
— Глупый ты целовек, хоть и уцитель, сейцас только и время ехать. В этой неразберихе всё мозно устроить. А когда настроят границ вот тогда и не попадёс.
— А куда я эти шмотки дену? Куда квартиру?
— Товар я куплю вместе с палаткой. А в квартиру квартирантов вселим,  я буду деньги забирать в сцёт долга, а потом продадим.
— Ну, Русланчик, а я о тебе так плохо думала. У тебя, оказывается, душа добрая, да ты и сам парень видный.
— Цто дуса, тут не только о ней надо думать. Безать отсюда надо. Плохо тут будет. Многие сейцас в Россию бегут. А потом люблю я Нардис.
— Вера посмотрела в его открытое доброжелательное лицо.
—Как ты можешь? Ты же её не знаешь? А если она замужем?
— Не сути так, у неё пацьпорт не било.
— Её совратил один, а она его любит. Ты спроси её, она тебе об этом сама расскажет.
— Я убью его.
—  Его ещё надо найти, а потом зачем же убивать, может, он не виновен, может, родители не разрешили. Ты же сам знаешь, какие у нас  порядки.
— А мне все равно, ты увидис, она моей будет. Ты в Москве устройся, а потом меня  забери. Ты есцё не знаес, как я умею работать.
— Вот как выучишь нормально русский язык, тогда и заберу. Вера громко засмеялась. Услышав смех, Нардис оглянулась.
— С чего смеётесь? — спросила она.
— А вот Руслан влюбился в тебя, — сказала Вера, — а я ему условия поставила.  Как выучит русский язык, пусть тогда и приходит.
Нардис вспыхнула пламенем до самых кончиков ушей, Но взяла себя в руки, и тут же всё перевела на шутку.
— Да, да, правильно, вот как выучишь, тогда и приходи, — неуверенно подтвердила она. Руслан тут же подбежал к ней и взял её за руку.
— Это правда? Это правда? Я буду день и ноць его уцить, цтобы только  с тобой на нем разговаривать.

                Глава 17
— Откуда такие красивые, — приставал таксист, когда женщины с чемоданами и сумками  шли по перрону.
— Не видно, что ли, с гор, — парировала Вера.
— А куда поедем?
— В Одинково, а там я  покажу куда ехать.
— Говори сейчас, я эти места хорошо знаю.
— Ну, деревня  Лыково, допустим.
— Хоть допустим, хоть не пустим, я  в Лыково  много раз был, — сказал таксист, хватаясь за ручку чемодана,  который держала Нардис. — Да пусти ты, —  таксист другой рукой подхватил чемодан у Веры. —  Где ты её такую дикую откопала?
— Я ж тебе сказала, с гор спустились. Отдай ему чемодан, Нардис, с двумя он от нас не убежит.
— Красивые в горах девчонки живут. Таксист осмотрел Веру сверху вниз.
— Смотри, слюни побегут, конь необъезженный, — сказала Вера.
— Прямо уж и конь, — засмеялся таксист, —  так, девчонки, бегом за мной. Он шёл так быстро, что Нардис  и Вера еле успевали за ним.
— Да  помедленнее ты, загонишь, — сказала Вера, —  мы же с сумками.
— Не загоню, волка ноги кормят, не будешь торопиться, ничего не заработаешь.
  Водитель закрыл крышку багажника, и снова прошелся взглядом по стройным Вериным ногам.
— Садись, Нардис, впереди, — сказала Вера, — не могу,  когда пялятся.
— А чего и не посмотреть на красивые ножки, — сказал водитель и засиял улыбкой, блеснув красивыми белыми зубами.
— Я же об этом и говорю, на дорогу надо смотреть, а не на женские ножки, —  сказала  Вера и в ответ улыбнулась водителю
 Всю дорогу Нардис была словно очарована. Широкие улицы, красивые высокие дома. Нардис, всматривалась в здания, провожая каждое поворотом головы.
— Смотри, голова закружится, — сказал водитель.  — Тебе интересно?
Нардис закивала головой.
— Она в Москве первый раз, — пояснила Вера, — ещё бы не интересно.
— Тогда я тебе Кремль покажу, —  водитель резко повернул машину в переулок.
— Э, стой! —  закричала Вера, — какой Кремль, сейчас накатаешь, что я и не расплачусь.
— Не бойся, это за мой счёт, — пообещал водитель.
— Ты всегда такой добренький? Так можно и без штанов остаться.
— А может, я влюбился, —  водитель снова показал свои белые зубы.
— В кого? — Спросила Вера.
— В тебя, в кого же. Могу же я даму моего сердца по Москве прокатить.
— Сразу так и в сердце попала, — Вера захохотала, — тридцать лет никому не нужна была, а тут прямо в сердце оказалась.
Машина помчалась вдоль кремлёвской стены, и водитель стал рассказывать Нардис, что для России означает Кремль. Когда он был построен, как воевала Русь. Он говорил так складно, как будто сам жил во все эти времена.
— Ну, ты и кот Баюн, —  с нескрываемым восхищением отметила Вера, —  так складно брешешь, я прямо заслушалась.
— Почему брешу? Это история, я люблю свой город. Я тут вырос, школу закончил, университет, я в Москве все исторические места знаю.
— Так мы выходит люди одной беды, — Вера снова  засмеялась, —  я тоже  учитель, преподавала в Душанбе русский язык. А  потом на рынке стала трусами торговать.
— Нет, я  выше поднялся, — водитель оглянулся, посмотрел на Веру и улыбнулся. — Я кандидат наук. Тема была хорошая, думал, прорыв в науке сделаю, учёным стану, уже докторская маячила, и тут этот развал. Разбежались кто куда, кто в Америку, кто в Европу, а я баранку стал крутить.  Не мог маму одну оставить.
— Машина у тебя не плохая, — сказала Вера, —  выходит, заработки есть.
— Это   моего  отца  «Волга». Отец  был правильный дед.  Он ещё той закалки. Как возьмет газету или телевизор посмотрит, всё кричал: ворьё! ворьё!  Успокойся, отец, говорил я ему, перестань пялиться в этот ящик, не переделаешь ты их. Так и докричался до инфаркта. А как отца схоронили, мать совсем квёлой стала. Как-то прихожу домой, а она пенсию получила, сидит и плачет. «Чего ты плачешь?»—  спрашиваю её. «Ну, как же, сынок.  Пенсия посмотри какая: за квартиру заплачу, а жить, за что буду?». Я же, говорю, зарабатываю, перестань плакать. «Ну а случись  с тобой что, плачет она, сколько аварий на дорогах бывает, или машина сломается. Как тогда жить будем, а потом, что это за работа, ты же учёный, стоило, сколько лет учится». Так и довела себя, в этом году схоронил.
— Да, — сказала Вера, — старики не выдерживают, пенсии маленькие.
— Да не только в пенсиях дело, — заключил водитель, — эмоционально не выдерживают. Они люди другой  идеологии, ценности совсем другие стали, они не вписываются в этот образ жизни. Раньше было, соседка придет, Тоня, дай полсотни до получки, муж у неё попивал малость. А сейчас кто даст? Разве, что под проценты. Деньги главенствовать стали. Вот старики и не могут приспособиться к тем копейкам, что им государство платит. Общество расслоилось, от шальных денег некоторые дуреть стали. И мало что дуреют, так и по ящику показывают, как они тусуются. Смотрит  на них этот обворованный народ и думает: за что ж меня так?  За то, что я на комсомольских стройках рельсы да шпалы тягал? Не понимаю я, ну, награбил ты, ну сиди тихо, что ты по этому ящику хвастаешься, зачем дразнишь народ! Додразнишься, возьмут вилы, и как в семнадцатом. Кто побогаче — по  Куршевелям  разбегутся, опять же, как в двадцатые —  жен и дочерей в проститутки, а сами —  за баранку, как я. И никак история не научит нашего русского чудака.
—  А я-то думала, найду в Москве работу по специальности, — сказала Вера.
—  Может, и найдёшь, только копейки это, на них не проживёшь. На  ранок надо идти торговать. У меня в администрации рынка друзья есть, если хочешь, познакомлю, пристроим. Тебя как звать?
— Вера.
—А меня Володя. Она кто тебе?
— Сестра, ответила Вера.
— Да брось ты, — Володя посмотрел на Нардис.
- Точно сестра, - сказала Вера,  - мамка одна, папки разные.
—  Не годится твоя легенда, —  Володя снова засмеялся, — не может такого быть. В одной семье росли, одна отлично говорит по-русски, а другая плохо. Скажи, что приютила.
—  Ну, если и так, тебе то что.
— Ничего, молодец. Это говорит только одно, что хороший ты человек. Плохие люди на такие поступки не способны. —  Володя  включил радио, по салону разлилась музыка. «Искренняя добрая женщина, — думал он. Редко такие женщины встречались на моём пути». Он стал перебирать мысленно всех своих знакомых, но ни на одной не мог остановиться. «А может я не прав, — он снова критически оценил свои размышления. — Как я могу судить, кто из них хороший, а кто плохой, я ж не судья. Может кто-то из них и способен на ещё более красивые поступки. Как можно судить о человеке  только по внешним признакам, не понимая его внутреннего мира...»
  На заднем сидении тихо сидела та,  о которой сейчас думал Володя. Она тоже погрузилась в раздумье. Только раздумье эти были житейские, бытовые. Как они впишутся вместе с Нардис в эту новую жизнь? Хватит ли тех денег, что она имеет, хоть как-нибудь безбедно прожить?.  Она строила планы, которые  от неё зависели совсем мало. И только Нардис ни о чём не задумывалась. Она, как маленький ребёнок, крутила головой по сторонам, жадно впитывая в себя всё увиденное.
—- Вот и Одинково, — объявил Володя.
— А дальше, если я не ошибаюсь, направо, вон на том светофоре, — махнула рукой   Вера.
— А дальше, — Володя повернулся к Вере и улыбнулся, — я знаю, я сам в Одинково живу.
 Машина вскочила в чудный лес.  Вековые дубы склонили свои ветви над узкой дорогой, казалось, что машина едет  по огромному зелёному туннелю. Дорога,  вся в крутых поворотах, то поднималась вверх, то резко опускалась вниз, пролегая по холмистой местности. Нардис, не отрывая глаз, провожала взглядом каждое дерево.
— Нравится? — спросил Володя. — Нардис закивала головой.
— И что тебе больше всего нравится?
— Вот те белые деревья.
— Это берёза.  Эту местность  у нас называют подмосковной Швейцарией.
—- А что такое Швейцария? — спросила Нардис.
— Государство такое, — ответил Володя.
—Там красиво, как здесь? — поинтересовалась Нардис.
— Пожалуй, лучше, — улыбнулась Вера.
— Кому как, — ответил Володя, —  вот для неё лучше гор, наверное, ничего нет.
— Да, горы красивые, — сказала Нардис, — они бывают голубые, синие, зелёные, зимой в белых шапках. А весной от маков и тюльпанов красные.
— Эти тебе деревья нравятся? — спросил Володя, показывая на берёзы.
— Да, —  ответила Нардис.
Володя затормозил машину и свернул на обочину. Перед ними лежала небольшая поляна, вокруг обрамленная множеством  берёз.
— Ну, сходи, потрогай.
Нардис выбежала на лужайку, словно косуля, которую долго держали в клетке, её ноги запутывались в большой траве. Вот она увидела цветок, присела на корточки и стала нюхать.
— Прекрасная девчушка, —  сказал Володя. — Где ты её нашла?
— На рынке, — сказала Вера. — Один идиот женился, а потом привёз на рынок и бросил как котёнка.
— А куда же родители смотрели?
— Сирота она, а дядя калым взял и с глаз долой.
— Не понимаю, Вера, что случилось с людьми. Человечность потеряли, кроме наживы ничего нет, перед глазами одни деньги. Войны, убийства, терроризм, грабежи. Жили же одним Союзом, и всё было нормально, а теперь в республиках русских режут, а  здесь в Москве инородцев бьют. Мир с ума сходит, того и гляди придёт апокалипсис.
— Я сама об этом часто думала. Работала в школе, копейки получала, трудно было, но выкручивалась. Стала торговать, в десятки, раз больше зарабатывала, а все равно не хватает. Наверное, тот богат, кому хватает.
— Вера, ты же учитель русского языка, прости за фамильярное обращение, богат от слова «Бог». Тот, кто с Богом в душе ходит. Ты, Верочка, богатейший человек. Ты замужем?
— «Ешо не», как говорят у нас в Сибири.
— Так ты сибирячка?
— Там родилась и выросла, а когда училась в десятом классе, переехали в Душанбе.
— И я ешо не. Вернее, был женат один месяц. Девчонке с параллельного курса фиктивный брак нужен был, не хотела по распределению ехать, а я получил распределение в Москву. Вот я и предложил свои услуги.
— Добреньким захотелось быть, — засмеялась Вера.
— Нет, нравилась, думал на всю оставшуюся жизнь, а она оказывается другого любила. Она за него замуж вышла. Он еврей, уехала с ним в Израиль. Как-то звонила мне. Не совсем у них  всё хорошо. Он автостоянку охраняет, а она за престарелой дамой ухаживает. Да  ладно, не о том мы…Я к тебе завтра приеду, завезу тебя на рынок, познакомлю с людьми, помогут поначалу устроиться. Если, конечно, хочешь.
— Да, Володя, помоги, сам понимаешь, трудно нам будет с ней. Мало, что дитё, ещё и неграмотное. Три класса окончила, полтора года  её учила,  программу  пятого класса прошли. А беззащитная совсем, да и привыкла я к ней. - Вера смахнула скатившуюся слезу.  — Вот она, да моей бабушки престарелая сестра из Лыково, — и вся моя родня. Отец был военный, из Сибири переехали в Душанбе. Я там год проучилась и уехала на родину, поступать в пединститут.
Когда училась на первом курсе, пришла беда.  Папа, мама и маленькая сестрёнка  погибли в автокатастрофе. Грузовик с гор несся, тормоза отказали, и проутюжил их «жигулёнка». А потом пошли сплошные трудности, горя хлебнула. Помню, всё время есть хотелось. Девчонки  в общежитии нарядами друг перед дружкой хвастаются —  сапожки, юбочки, кофточки. А я накроюсь одеялом и реву. В стареньком пальтишке пять лет пробегала. Поэтому и «ешо не», кому я такая нужна была. Парни стеснялись со мной ходить. Да и мне самой стыдно было.  Ну а потом, учитель, сам знаешь, какая зарплата. Вот только и пожила, как торговать стала. Как увидела эту девчонку, вспомнила всю свою студенческую жизнь, прикипела к ней, как к родной сестре. Паспорт ей сделала. Добрый человек помог.  Одним словом, не удочерила  ее, а  «усестрила».
— А почему же  бабушка тебе не помогла?
— А я и не знала о  ней. Вернее знала, что есть где-то бабушкина сестра, но где  живёт, —  без понятия. А по папиной линии никого из родни не было. А  когда поменяла родительскую трёхкомнатную квартиру  на двухкомнатную, вдруг узнала. Стала переезжать, в шкафу нашла старую мамину сумку. В этой сумке и нашла письма. Написала ей, а когда стала за товаром  по миру носиться, как бываю в Москве, так и заеду.   Постарела она, ей уже далеко за восемьдесят, памяти совсем нет. Я ей рассказала, что все мои погибли, стала уезжать, а она привет им передаёт.  А потом как заплачет, видать вспомнила. А  нынче умоляет приехать досмотреть. Говорит, убивают стариков, а землю и дома захватывают,  всего она боится. Говорила, и дом на меня перепишет.
 — Правду говорит твоя  бабушка, беспредел творится, бандиты правят балом.
—  Загулялась моя девушка, пора, наверное, ехать.
— Пусть побегает, если ты не торопишься, пойдем подышим.
— А как же «волка ноги кормят»? — напомнила Вера.
— А ну их, — Володя махнул рукой, — все равно всех не заработаешь.
  Они вышли на лужайку, свежий утренний воздух дохнул в лицо. Солнце уже поднялось, и роса на траве исчезла. Аромат лесных цветов и трав наполнял всё вокруг. Нардис, как кузнечик, подпрыгивала от цветка к цветку, присаживалась на корточки и рассматривала каждый стебелёк. Володя расстелил покрывало, и они с Верой  уселись на нём, наслаждаясь дыханием леса. В эту минуту, с ароматом и пением птиц к ним незаметно для обоих пришло чувство, которое доселе не испытывали никогда. Это бывает очень редким совпадением, когда оно приходит сразу к двум  внезапно, когда Амур своей стрелой  пронизывает  сразу двоих. Иногда люди так и проживут всю жизнь, не испытав этого. И гладят, глядя в потолок, нелюбимые — нелюбимых. А к ним оно пришло, как волна, как водоворот, и закружило, завертело. Им сейчас казалось, что они знакомы всю жизнь, а может даже и с прошлой жизни. Между ними появилось откровение и лёгкость общения, без маски и прикрас, безо лжи и хитрости, сразу и навсегда. Володя лежал, раскинув руки, и держал в своей крепкой ладони Верину маленькую прохладную ладошку. А она травинкой щекотала его по щеке и улыбалась.
— Её надо в школу отдать, — сказал Володя.
—Я сама об этом думала. Хотя бы девять классов закончила. Да, вот только как, переросток для пятиклассника. Ей уже шестнадцать.
— Слушай, идея, — Володя поднялся и сел возле Веры, — мой одноклассник — директор вечерней школы. Я поговорю с ним, вот только возьмёт ли   с таким знанием русского. Может быть, и смогу уговорить, и к двадцати годам школу закончит, сможет дальше учиться. Репетиторов не надо, я по точным наукам возьму шефство,  ты — по языкам.
— Спасибо тебе, Володя, мне последнее время стало везти на добрых людей.
— А это закономерно, доброта к доброте, а зло концентрируется со злом.
— Наверное, нам пора ехать, — спешно встала Вера. — Нардис! Нардис! — закричала она, — пора, девочка, собираться.
—  Ох, как не хочется никуда ехать, — Володя потянулся, — мне так хорошо с вами, а давай в воскресенье выберемся на природу. Я такие места знаю, река лес, рыбы наловим, ухи сварим. Я тебя с друзьями познакомлю. Кстати, и о твоей работе поговорим.
— И все, как ты, «кандидаты в доктора»?  — Вера засмеялась.
— В основном, я их называю «торговая профессура». Правильно мой тёзка Высоцкий поет: психушка, только теперь в масштабах целого государства.
 
                Глава 18
   Прасковья Ивановна сидела в полудрёме, в тени под огромной  липой,  то и дело поглядывала на калитку. Телеграмму она получила ещё вчера, со словами «едем, будем утром». А когда утром, и с кем, Вера  не написала. Возле дома зашуршала шинами машина, но полу глухая Прасковья Ивановна услышала и подняла голову. Открылась калитка, и с большими чемоданами в руках появился высокого роста широкоплечий мужчина.
— Гостей ждёте, бабушка? —  крикнул он с калитки.
— Жду, жду, милок.
— Куда вещи заносить?
— А вот сюда, — старушка поднялась и, покачиваясь со стороны в сторону, поспешила в дом. — Вот сюда, вот сюда, миленький. Ставь их вот здесь. А ты кто же Вере будешь, муж, что ли?
— Пока нет, но надеюсь, будем жить вместе.
—Ага, ага, —  старуха не расслышала и не поняла, — красивый муж.
Володя понял, что старухе бессмысленно что-то объяснять, он поставил чемоданы и пошёл за сумками. Прасковья Ивановна засеменила  за ним. У крыльца  встретилась с Верой и Нардис.
— Здравствуй, Верочка, здравствуй,  внученька, ну ты погляди, копия  племянница. Наденька, когда молоденькой была, и причёску такую же носила.
Прасковья Ивановна зарыдала, затем вытерла слёзы косынкой, обняла Веру и поцеловала. — А  это, стало быть, Надина младшенькая? Вера кивнула головой.
— Внученька  моя, ну подойди ко мне, дитё моё, — она обняла Нардис. — А я уже старая стала, скоро девяносто стукнет.  Грядки в этом году уже не осилила, спасибо, соседи помогли. Как Терёшу схоронила, царство ему небесное, в прошлую весну,  ноги заплетаться стали. В магазин уже не хожу, как соседка идёт, и мне хлебушка да молочка возьмёт. Вдвоём с Терентием, друг за дружку как-то держались. Он-то меня моложе, а раньше ушёл, оставил меня одну мучиться. Детишек  нам Бог не дал, вот кроме вас больше никого нет. Терёша всё время мне твердил, пригласи Веру, пусть как дочь с нами живёт, дом большой, места всем хватит. А я ему говорю, не захочет она в деревню ехать. А сейчас Москва сама к нам приближается. Богатые люди  такие дома красивые стали строить. Страшно жить одной стало, убить могут, и похоронить некому. На том конце деревни два дома сожгли. Доживали старики, а эти бандиты торопятся быстрее стариков со свету сжить,  —  земля им нужна,. А это,  Верочка, стало быть, муж твой, и как же звать  его?
 — Володя,  а  сестру — Нардис. Прасковья Ивановна, Терентий Васильевич умер  три года назад. Я когда к вам первый раз приезжала, он ещё жив был. А когда второй раз заехала, уже не застала.
—  Да что ты говоришь, как же быстро время прошло. После того, как у меня инсульт приключился, Терёша тогда ещё жив был, никакой памяти не стало. Чего же я стою, кормить  вас надо.
— Не волнуйтесь, я всё сделаю сама, — успокоила бабушку Нардис.
— Ага, сама - сама, миленькая, а то у меня  и ноги не ходят. Огурцы, помидоры, лук на грядках. Картошечку молоденькую подкопайте. А я пойду, посижу, забегалась что-то. Сердце колотится, вот - вот  выскочит. Пойдём в дом, в шкафчике пузырьки, накапаешь мне капелек.
— Володя, останешься с нами обедать?  — спросила Вера.
— С преогромным удовольствием, — выдохнул он, не скрывая радости.
— Тогда бери ведро, деловито приказала Вера, —  и айда за картошкой на грядки.
— Лопата возле яблони стоит, —  проинструктировала радостная Прасковья Ивановна - там увидишь, и огурчиков, и помидорчиков сорви, милок.
Володя вышел, а Вера и Нардис стали распаковывать сумки. Прасковья Ивановна выпила лекарство,  уселась в старое деревянное кресло ручной работы и укрылась пледом.
— Мёрзнуть что-то я стала, Верочка, ногам холодно, как будто на льду стою, шерстяной носок одела и не греет. Красивый муж у тебя. Как же звать его?
— Володя, я же вам говорила.
— Ты не серчай на меня, я уже забываю, ходила ли я на двор. А младшенькую, как-то не по нашему, забыла.
— Нардис её зовут.
- , ну да, не выговоришь, это как цветок.
- Цветок, нарцисс, а её Нардис.
- На  отца уж больно похожа. Тимур был такой же рыженький. Надя, когда училась в Казани, с ним познакомилась.
- Ну, какая же она рыженькая,  у неё темно-каштановые волосы.
- Я же и говорю, что на отца похожа. Ты что не помнишь, какие были у папы твоего волосы? Она -то маленькая была, а ты -то должна помнить.
 - Конечно, помню, у папы были почти чёрные, с каштановым отливом. Но Прасковья Ивановна её уже не слышала, она опустила голову и тут же захрапела. Спустя некоторое время открыла глаза.
 - Ой, я забыла, продукты там, в холодильнике.
- Не волнуйтесь, Прасковья Ивановна, Володя поехал в магазин, сейчас всё привезёт.
Вскоре  появился  Володя, он зашёл на кухню и отдал пакеты Нардис.
- Пойдём, милок, я тебе дом покажу, - сказала Прасковья Ивановна. - Хозяйничать, стало быть, ты будешь. Я тебе покажу  мастерскую Терентия. Он у меня аккуратный был, всё у него на полочках, всё при месте. Всё жаловался, что сына нет, некому дело передать. Эх, дожил бы Терёша, обрадовался бы. Он же по дереву золотых рук мастером был.
Володя и Вера с Прасковьей Ивановной пошли осматривать дом, а Нардис  хлопотала на кухне.
Огромный деревянный дом был сделан когда-то с любовью руками хорошего мастера. По всему чувствовалось, что, потеряв хозяина,  из него ушла ухоженность и былой лоск. Резные наличники на окнах потрескались, кое-где перекосились, облупилась и свисала  кусками старая краска.
- Руки сюда надо бы приложить – вздохнула Прасковья Ивановна. - Терентий  лет за пять до смерти уже ничего не мог делать. А помер - то как… Калитка перекосилась, он пошёл столб поправлять. Я ему говорю, давай соседа позовем. А он еще и рассердился на меня, ведь знал, что тот сосед кроме кружки пива ничего в жизни  не держал. Поправил сам столб, а вечером давление поднялось. Ночью увезли на скорой, а к утру и скончался. На Верочку дом перепишу, я уже и все бумаги подготовила.  Слыхали, какие дела тут творятся? Безбожники стали, всё  денег им мало. Помню, была власть, в лагерях людей душили, но стариков не трогали, а эта власть пришла -- и грабят всех подряд. Беззащитного человека обидеть легче всего.
- Так это же не власть делает, а бандиты, - попыталась разъяснить старушке  Вера.
- Так почему же  власть позволяет бандитам делать всё, что им захочется?
Совсем не стало хороших людей. Да разве могут  быть хорошие дети у тех, кто снимал с церквей кресты и надругался над верой. Прасковья Ивановна опять заохала. - Переволновалась я уж больно в ожидании тебя, Верочка. Я, наверное, сяду на свой пост, - Прасковья Ивановна засмеялась, - а вы уж сами всё смотрите.
Она уселась под липу, а Володя и Вера пошли в сад. Вдоль узкой дорожки были высажены кусты смородины. Под тяжестью ягод ветки наклонились вниз, местами перекрывая проход. Налитые ягоды висели гроздьями, сверкая на солнце, так и просились в рот. Там, в конце сада, отвоёвывая пространство у грядок, двигала свои полчища малина. Налитые соком ягоды манили, зазывали. Пользуясь безвластием, здесь полновластно хозяйничали птицы. Скворцы срывали водянистые ягоды и уносили в гнезда. Сад выглядел неухоженным. По старым веткам деревьев и разросшимся кустам было видно, что к ним давно не прикасалась рука хозяина. Покосилась почерневшая от старости скамейка. Её спинка, казалось, вот- вот отвалится. На ней ещё сохранились витиеватые резные  узоры, сделанные рукой настоящего мастера. Чернота и узоры придавали ей вид дорогой антикварной вещи. Посредине сада стояла тумбочка с раковиной, дверь у неё прогнила и висела на одной петле. Кран у раковины пропускал, и с него тоненькой ниточкой стекала вода. Грядки на огороде были ухоженные, но очень маленькие. На них было всё: и лук,  укроп, петрушка, огурцы, помидоры.  Но большая часть огорода заросла бурьяном.
  В метрах пятнадцати от дома стояла небольшая рубленая банька. Володя потянул на себя дверь. Заржавевшие петли заскрипели. В бане царило такое же запустение. По всему было видно, что её давно не топили. Зато за домом радовало глаз обилие цветов. Прасковья Ивановна видно любила их, и эта часть сада  утопала в пионах,  георгинах и розах.
 - Какой участок большой, - несколько удивленно отметила Вера.
- Здесь больше тридцати соток, -прикинул Володя, -  Москва рядом, это стоит бешеных денег - полмиллиона долларов не меньше. Ты сейчас богатая невеста, теперь к тебе и на козе не подъедешь ,- Володя засмеялся.
- Да, богатая, - Вера щелкнула Володю по носу и улыбнулась, - только мне без тебя и богатство не в радость. Володя остановился, сказанное Верой было началом  признания в любви, он прижал ее к себе Веру, и неожиданно для каждого из них их губы встретились….
  Обед готов! – закричала  на крыльце Нардис. Дремавшая Прасковья Ивановна тут же подняла голову.
- Сейчас-сейчас, - засуетилась она, словно уточка, раскачиваясь из стороны в сторону, и заторопилась в дом. Вынесла белую скатерть.
- Вот здесь, Верочка, будем обедать, за этим столом.
Прасковья Ивановна сняла полиэтиленовую плёнку, что укрывала стол  до самой земли. И все увидели произведение искусства, что хранила под собой прохудившаяся местами плёнка. Массивная дубовая крышка, кайма которой была украшена резными узорами. Такие же узоры  украшали ножки стола. А стоял он под огромной грушей, ветви которой нависали, словно шатёр.
-  Укрываю плёнкой, чтобы не сгнил, - словно извиняясь, пояснила Прасковья Ивановна, - это память о Терёше. Он любил тут  трапезничать. Ещё и навес был, да  обветшал, соседи на дрова разобрали. Пообедает, бывало мой старик, да так под навесом на диванчике часика два и вздремнёт. Хороший он человек был, ладно мы с ним жили. Первый-то у меня пьяница оказался, бил меня хуже, чем животину.  Под сердцем ребёночка носила, избил так, что и выкинула. После этого и детей не стало. Ушла я от него, а он где-то по пьянке издох. А Терёша детдомовский был, жалостливый такой. А работящий, этот дом  от фундамента до крыши сам построил. Мы вначале с ним жили вон в том сарайчике. Прасковья Ивановна  застелила скатертью стол. - Ну, давай, внученька, неси обед.
   Вначале обедали молча, все как бы пробовали то, что приготовила Нардис. Первым похвалил обед Володя, а затем подхватила Прасковья Ивановна.
 - Умница, внучка моя, какая умница, хорошей хозяйкой будешь. Это кто же тебя так научил готовить, Вера?
- Что вы, бабушка, - сказала Вера, - я и сама не умею готовить, это у неё от природы, наверное.
- Вот видишь, как всё передается, - сказала Прасковья Ивановна, - ваша прабабушка, моя мама, большая искусница в этом деле была. Самому князю обеды стряпала.
Насытившись, молодежь продолжила осматривать дом, а Прасковья Ивановна заняла своё излюбленное место -- деревянный трон, что высился под липой.

Глава 19
Шумная компания собралась на реке. Женщины с детворой плескались в  воде. Сергей и Толик  в заводи ловили рыбу. Юра и Володя собрали в лесу сушняк  и развели костёр
- Не надо много бросать  дров, - по-взрослому категорично заметил Юра, - Эдик обещал  на заправке уголь купить.
- А кто такой Эдик? – спросил Володя.
-  Это новый хахаль Тамаркин, где-то в шоу- бизнесе работает, не знаю.
- А как же муж  Тамарин?
- Гена ещё тот  мачо,  не переступит, а ревнивый.  Приходил как-то ко мне выяснять отношения, думал, что я с  Тамарой шуры-муры завел. Дурак ты, говорю, мы все со школы дружим. Люся и Тамара были закадычные подружки. По-моему, они всё уже, в разводе.
- Юра, я хотел тебя давно спросить. Ты  же в изокружок ходил, неплохие картины рисуешь, почему дольше не пошёл учиться?
- Значит, не  художник. Мы, помнишь, в детстве космонавтами хотели стать.
- Да, - ностальгически вздохнул Володя, - а потом бредили Робен Гудом.  В лес хотели убежать, чтобы защищать бедных.
- Ты тогда  классные латы смастерил, мы все пацаны тебе завидовали. А Люська мечтала балериной стать, в кружок  сколько лет ходила. Матери морочила голову, в Москву возили, пока  специалист не сказала девочке, что у нее попка не балерины. Представь, я -- художник, а она -- балерина, и что бы мы сейчас делали? Я б  мазню на Арбате продавал. А Люсю куда? Все театры в заднице, кто в них сейчас ходит. А что это за Эос с Верой?
- Это Верина сестра.  Юра,  просвети, Эос -- это кто?
-Володя! -  у Гомера: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос». В греческой мифологии богиня утренней зари. С этой девочки только иконы писать, поверь мне, как не состоявшемуся художнику.
 - Чёрт побери! Совсем книг  не читаю. Раньше думал, вот сделаю  свой штрих в физике, займусь собой, буду книги читать в  удовольствие. А развалился Союз, оказалось, что моя наука никому не нужна. Стал баранку крутить, совсем тупею. И не только я один.  Сергей и Толик, тоже кандидаты наук, на рынке торгуют, превратились в банальных торгашей. Те же жаргоны, те же повадки. И  с торгашами поддают. Одним словом, влились в коллектив. Прав Маркс, «бытие определяет сознание». Я тебя хотел  бы попросить эту Эос в школу устроить в шестой класс. Одно «но» -- у неё проблемы с русским.
- Странно,  Вера же русская, если я не ошибаюсь.
- Да, но она не родная сестра, у неё очень сложная судьба, я тебе потом как-нибудь расскажу, надо бы ещё и с ребятами поговорить  и Веру пристроить на рынок.
- Ты лучше с Тамарой реши этот вопрос,  она же в горторге какая-то шишка, завотделом что ли, Люся  знает. Я в эти дела не лезу. Когда была горбачёвская голодуха, она нас выручала, то курицу, то  колбасы палку, а потом и Люсю  в торговую фирму устроила. А Вера кто по профессии?
- Учитель русского языка, три года в Душанбе в школе работала, потом на рынке торговала.
- Не отдам!  - закричал Юра, - мой это работник, у меня учителей не хватает. Мне завуч позарез нужен. Володя, я так понял, что у тебя с ней серьёзно. Неужели ты хочешь, чтобы твоя жена придатки отморозила на этом рынке, и вы без детей маялись.  Ты же понимаешь, здесь не Душанбе,  всю зиму морозы.  Вера, Вера -  закричал Юра - подойдите, пожалуйста, к нам!
 Вера подошла к костру.
- Как вашу сестру звать? - спросил Юра.
- Нардис,- ответила Вера.
- Она как подготовлена?
-  Слабенько, по программе пятого мы с ней прошли.  К сожалению, ей уже шестнадцать лет.
- Ничего ещё не потеряно, -  сказал Юра, -  у неё все  ещё впереди. В общем, так,  я возьму вашу девочку в школу при одном условии, если вы пойдёте к нам работать завучем.
- Но как же, -  возразила Вера, – мы же не проживём.
- Никаких «но»! Вы хотите выучить сестру или деньги большие зарабатывать? Хватит вам и этих заработков. Люди и на меньшие деньги живут. Часов лишних поднаберём, полторы ставки будет, а может и больше. И потом, вон стоит мужчина, - Юра показал на Володю, - пусть думает, как вас прокормить.
- Я, в общем-то, и сама хотела, да вот Володя говорит…
-Не слушайте вы его, - перебил Юра, -  я этого мечтателя давно знаю. Так значит, по рукам.
Оба посмотрели на Володю.
-Ну, рыцарь, - сказал Юра, - от тебя ждут согласия. Кто в детстве нужные книжки читал, кто обещал помогать людям. - Володя кивнул головой. – Слава Богу, кажись, договорились, Юра пожал маленькую Верину ручку. - Вот и Эдик лёгок на помине.
 По лесной дороге ехала красная иномарка, поднимая за собой хвост пыли.
 Эдик шёл к костру,  держа в руках бумажный мешок с древесным углём, за ним шла Тамара  с двумя сумками, доверху набитыми продуктами.
- Да помогите женщине, мужики, рыцарями ещё зоветесь, - сказала Тамара. Юра и Володя подхватили сумки.
- А, между прочим, рыцари  тяжести не таскали, - трунил Сергей, идя к костру с ведром, - у них для этого оруженосцы были. Вот на, лучше рыбу почисти, - сказал он Тамаре.
 - Буду я чистить, - скривила  ярко накрашенные губки Тамара, - прошлый раз твоими окуньками все пальцы исколола.
- Толика заставь, - закричала с берега Валентина, - он у меня специалист по этим делам!
Все работают, а он с удочкой пузо на берегу греет!
- Толика нельзя, -  ответил  Сергей, - у него сегодня масть!  Представляете,   я просидел, поплавок хотя бы шевельнулся, а он, смотри, сколько рыбы наловил. Люся заглянула в ведро.
- Ой, а шуму то, - попыталась возразить она, -  я думала тут полведра рыбы. Сам почистишь, губитель природы.
 - От меня вреда,  Люська,-- отпарировал Сергей, - как от того комара. У нас самый большой вредитель – это власть, которая так бездарно управляет, что кандидаты наук матрёшками стали торговать.
 Эдик поздоровался с ребятами за руку, познакомился с Володей.
 - Угли ещё рановато бросать, - со знанием дела заключил он, - пламя большое.
- А мы пока  и не собираемся, - в тон ему сказал Сергей, - уху  вначале сварим. Я пошёл рыбу чистить. Ставьте казанок, пусть вода закипает.
  Языки пламени поднимались вверх. Сучья в огне потрескивали, выстреливая вверх серовато-белыми палочками. Их подхватывал тёплый воздух, поднимал вверх и кружил над костром. Оторвавшись от костра, они словно дождь серым пеплом сыпались на землю.
Уха уже была почти готова. Женщины    ставили на  покрывало  посуду, раскладывали продукты. Эдик занялся шашлыком. Оксана у берега  играла с детьми. В это время Нардис так увлеклась, бегая по щиколотку в воде, что забыла про окружающих. Она была с природой, со своим внутренним миром наедине и её душе  вдруг захотелось петь.  Нардис полной грудью вдохнула воздух и  запела  на своём родном языке  мелодичную песню. Звуки отражались от воды, переливались в воздухе, смешивались с пением птиц и солнечным светом. Казалось, что райская птица заводит свою утреннюю песнь в раю. Нардис первый раз во весь голос запела после того, как покинула блокпост. Угнетение и тоска прошли. И она вновь ощутила  себя счастливой.
 Все вдруг перестали заниматься своим делом и заслушались пением.
 - А чего она не раздевается, у неё  купальника нет? - спросила Тамара.
-  Есть купальник, -  сказала Вера, - у них не принято, чтобы женщина оголяла своё тело в присутствии посторонних.
- О культуре разных народов я могу вам целый день рассказывать, - похвастался Толик, - и посмотрел на жену.
- Прекрати, -  ласково попросила Валентина, -  опять хочешь сесть на своего любимого конька.
- Господа, помолчите минутку, - взмолился, повысив голос, Эдик. Он стал прислушиваться к пению Нардис. - У неё прекрасный голос. Чья это девочка?
 - Верина сестра,  - охотно доложил Володя.
- Верочка, у вашей сестры талант. Я продюсер, ищу такой талант, - в голосе   Эдика чувствовался восторг. -- Этот клад, я должен показать профессору. Знаете, как он говорит «бездари сами лезут, а талант, как брильянты, надо искать, перелопатив гору породы». Вот что, дорогая Верочка, я завтра же с ним переговорю, её надо послушать.
 - Какое там слушанье, -  не совсем уверенно возразила Вера, - ей учиться надо, арифметику проходим за пятый класс.
- Чтобы петь, Вера, арифметика не нужна, - сказал Эдик, - а по поводу школы решите с директором. - Эдик посмотрел на Юру. – Ликбез -- по его части. Можете возражать, можете меня резать, но  этот талант я не дам вам загубить. В общем, так, после пикника мы едем, Верочка, к вам, чтобы я знал, где живёт это сокровище. На неделе я заеду, заберу её на прослушивание.

     Глава 20 
 Всю неделю Вера хлопотала по переоформлению дома. Занят был и Володя, развозя её с Прасковьей  Ивановной по различным чиновникам. Казалось бы, вполне законное дело, но обставлялось  в начальственных кабинетах так, как будто это незаконная сделка, требующая нарушения всех статей жилищного законодательства. И везде, где с намёком, а где и прямо в зависимости от ранга той или того жулика- чиновника, почти открытым текстом намекали на взятку.
- А что поделаешь, - говорила Прасковья Ивановна, -  таких детей мы воспитали.
 И Вера давала, где много, где совсем чуть-чуть, но к концу недели после всех рублёвых и долларовых раздач эпопея с документами успешно завершилась.
 В  воскресенье  всей семьёй сидели под грушей за дубовым столом, отмечали вступление в права новой хозяйку дома. Прасковья Ивановна была счастлива. В этом, некогда полупустом, на глазах разваливающемся доме, забил ключ жизни. Радость и смех наполнили старый сад. Не умерли труды дорогого ей человека -- Терентия Васильевича, а продолжали приносить пользу. В его доме зазвенят детские голоса, вырастут новые поколения. Возле калитки заурчал мотор машины. Володя приподнялся и посмотрел за забор.
- Кажется, Эдик приехал, -  объявил он всем.
Открылась калитка, и по дорожке  показались Эдик с Тамарой. Она несла в руках большой торт.  Володя и Вера вышли им на встречу.
- Здравствуйте, хозяева, – своим звонким голосом сказала Тамара.- А мы в гости к вам. Не прогоните?
Она отдала Володе  торт.
- У нас сегодня небольшое событие, - в тон  гостье, торжественно и громко сообщил Володя. – Вера наследство оформила.
- Так быстро оформили? - удивилась Тамара.
- Да,  быстро, только денег кучу чиновники  высосали, - сказала Вера.
- А что ты хотела, Вера, -  деловито подытожил  Эдик начатый разговор, чтобы быстрее перейти к главному, -  это же Москва,  наверное, в мире самый коррумпированный город. Хорошо, что за неделю оформили, а не за год. Какие на следующую неделю планы?
 - В понедельник к Юрию Алексеевичу еду, Нардис в школу устраивать, а себя -- на работу.
  Володя разлил по бокалам вино.
- Ну что, - сказала Прасковья Ивановна, хоть и сердце стучит, а все равно пригублю по такому случаю. Я теперь как госпожа. Одна внучка в доме убирает, другая кушать готовит, хозяин во дворе порядок наводит. Я только сижу, а мне говорят - кушать подано. Так и до ста лет можно дожить. За новую хозяйку дома! Живи, Верочка, в радости и счастье в этом доме, как я прожила с Терентием. И пусть мне Господь правнучка пошлёт.
 Застолье продолжалось долго. Когда перешли к шарлотке и торту,  Эдик обратился к Нардис.
- Спой что-нибудь, -  тепло попросил он. Нардис застеснялась, но тут же взяла себя в руки.
- Я на русском   не знаю песен, хотя нет, одну знаю.
-  Вот её и спой.
- Это песня про шаль, - сказала Нардис, - я только не знаю, как она называется.
- А откуда ты  знаешь эту песню? – спросил Эдик.
- На рынке один чудак как рекламу крутил её, - сказала Вера, - он платками торговал. По выходным, когда народ  валом валит, он врубает её и полдня поется про тёмно-вишнёвую шаль.
 - Это романс, тебе, наверное, будет трудно его петь, - решил поддержать  неуверенную девушку Эдик, - ну, попробуй.
- А вы не будете смеяться? – зарделась  Нардис и от смущения словно сжалась в комочек, -- Я неправильно по-русски некоторые слова пою. Нардис запела, да так красиво, что даже полуглухая Прасковья Ивановна заслушалась. Когда Нардис закончила, она обняла её и поцеловала. Сухими губами прижалась к её щеке.
- Я слаба на уши, но когда ты пела, всё слышала. Очень красиво ты поёшь. В нашем роду никто так не пел. Это, наверное, в тебе от папы.
 -  А знаете, -  Эдик не скрывал восхищения, - в этом плохом русском есть какой-то шарм. Романс с акцентом  воспринимается как-то по-другому. Я чего приехал, завтра нас приглашают на прослушивание.
- Завтра мы едем к Юрию Алексеевичу, - возразила Вера.
- Ничего, Юра подождёт, до первого сентября больше месяца.
- Это какой Юра, - вмешалась в разговор Прасковья Ивановна, - тот, что шафером у Володи будет.
- Да, да – громко сказала Вера.
¬- Я не ослышалась? – спросила Тамара. Кому-то надоело жить бобылём, - она посмотрела на Володю.
- Да,  Тома, - почти торжественно подтвердил Володя, -  венчаемся мы с Верой двадцатого августа, приглашаем  тебя с Эдиком.
  Прослушивание превзошло все ожидания. У Нардис оказался не только уникальный голос, но и абсолютный слух. Эдик был доволен. Он мчался по Кутузовскому проспекту, то и дело поглядывая на сидевшую рядом Веру.
- Да потише, не гони так, - умоляла Вера, - с тобой  страшно ехать. Володя  аккуратно водит, с ним отдыхаешь в дороге.
 - Володя профессионал, а я любитель. Пойми, Верочка,  на крыльях я сегодня  лечу. Такая удача, теперь я у вас заберу Нардис!
- Как это заберёшь? - возмутилась Вера.
- Ну не в прямом смысле, конечно, буду возить её к педагогам. Поставим ей голос, выучим музыкальной грамоте, научим держаться на сцене. Потихоньку начнём раскручивать.
  -А тебе это зачем? – настороженно спросила Вера, если задумал что поганое, я за неё голову откручу.
- Не надо трогать мою буйную голову, -   засмеялся, артистично прикрываясь  руками,   Эдик. - Для того, что ты думаешь, поющих трусов достаточно. Лезут, отбоя нет, лишь бы желание было, надоело на них глядеть. Сплошь безголосые, сиськи да ягодицы, вот и весь талант. А я давно мечтал сделать настоящую звезду эстрады, красивую, с прекрасным голосом. Я умею это делать. И не скрываю свою цель, хочу показать себя как продюсер на это раз, и получить хорошие деньги.
- Это каким же образом ты их собираешься получить? – заинтересованно спросила Вера.
- Представь, человек строит завод, года три вкладывает деньги, а потом этот завод начинает работать, и хозяину приносить прибыль. Так и в шоу-бизнесе. Вначале учим, раскручиваем. А когда начнёт петь, станет звездой и будет собирать целые стадионы слушателей, вот тогда и начнём зарабатывать: я, она и вся музыкальная свита.

         Глава 21
 По дорожке,  устланной тротуарной плиткой, бежал шестилетний Артём, и во всю кричал.
 - Мама, мама, тётя Нардис и дядя Руслан приехали!
Услышав его крик, им навстречу вышла Вера.
- Здравствуй, Руслан, - обрадовалась она, - давно тебя не видела. Куда же ты пропал?
- Здравствуй, Верочка, - Руслан взял Верину руку и поцеловал, - за границей был,  вот только с аэропорта, заехал на студию забрать Нардис. Еле её оторвал, они там клип снимают. Разве можно так работать? Ты посмотри на неё, Вера, на ней лица нет. Этот Эдик её загубит. Мне придется с ним серьёзно поговорить.
- Ты не прав, - вступилась  Нардис, - мне очень нравится работать, Эдик, наоборот, следит, чтобы с меня лишний волос не упал. Вера, я пойду, малины насобираю, Руслан любит её с молоком.
- Сходи, - кивнула  Вера, -  банка на столе в беседке.
Вера и Руслан вошли в беседку и сели за старый дубовый стол.
 - Уговори её, Вера, - без обиняков попросил Руслан, - выйти за меня замуж.
- Русланчик, милый, ну как я её уговорю, я к ней и так и этак, ни в какую. Говорит, я замужем, он просто не может меня найти. Я объясняю, если бы хотел, он давно бы тебя нашёл. Я тебя в телевизоре чаще вижу, чем дома,  и он, наверное, тоже телевизор смотрит. Помню, как только она стала  петь и замелькала на экране, Прасковья Ивановна ещё жива была, несет ей письмо. Она вся задрожала, думала от него, а оказалось, от поклонника,  Она тогда неделю  словно туча ходила.
 - Как у тебя работа? - спросил Руслан.
-  Всё хорошо, работа по душе. Сейчас хорошо стали платить.
- Что это за зарплата, переходи ко мне на фирму завотделом, зарплата будет в пять раз больше.
- Нет, Русланчик, не могу. Во-первых, Юрий Алексеевич, уходя на повышение в отдел образования, предложил мою кандидатуру директором. Как я его могу подвести?  Во-вторых,  Нардис всё время в  разъездах.  Володя  то на симпозиумах, то на научных конференциях,  вот только позавчера с Франции вернулся. Да  ещё и я буду по командировкам мотаться.
- Да, - протяжно подытожил Руслан, -  у нас без командировок никак.
 - Вот видишь, приедет Володя домой,  он сейчас допоздна в своей лаборатории сидит, а тут шаром покати. И тарелку супа сварить некому.
- В ресторане покушает, не бедный человек.
- Да не в супе дело, а в домашнем тепле. И потом за сыном надо смотреть, на няньку разве понадеешься. А денег нам хватает, Володя стал много зарабатывать, за открытие в науке премию получил. Нардис много денег даёт, когда этот дом ремонтировали,  половину денег она вложила.  Мы его расширили, половину пристроили для Нардис, а она купила здесь недалеко землю и строит себе дом. Спрашивается, для чего? Говорит, хочу, чтоб был у меня свой дом. Появилась  Нардис с полной банкой малины.
- Сейчас, Руслан, я молоко принесу, - спешно бросила она.
  Все вместе сидели в беседке,  ели малину с молоком.
- Нардис, - твердо начал  Руслан больную тему, - скажи мне при твоей сестре. Когда ты выйдешь за меня замуж? Ты сказала, чтобы я выучил язык, я знаю в совершенстве четыре языка. Русский, английский, корейский и таджикский. Ты сказала, чтобы я в Москве перестал торговать на рынке. У меня сейчас фирма с миллионными доходами. Что ещё сделать, чтобы ты согласилась?
 - Вот видишь, - засмеялась Нардис, - у тебя есть стимул развиваться.
- Не шути, я серьёзно. Ты скажи, я тебе не нравлюсь?
- Нет, наоборот, нравишься даже очень.
- Так в чём же дело?
-   У меня есть муж, и он наверняка меня ищет.
- Пусть бы он лучше тебя нашёл, я бы уехал  в Англию, или в Америку, что бы ни мучится.
- Нардис, пойми, -- по-матерински тепло  сказала Вера, обнимая девушку за плечи, - какой он муж, он бросил тебя на рынке как котёнка.
- Это его мать заставила, - сказала Нардис, - а сейчас он ищет меня, он же не знает, что я в Москве. Ты лучше, Руслан, помоги мне дом достроить.
- Тебе что, деньги нужны? Сколько?
- Мне деньги не нужны, мне нужен человек, который бы строил.
- У меня есть хороший прораб, он мне дом строил. Я с ним созвонюсь, завтра Абдула к тебе его привезет. Поедешь с ним, он знает куда, там наши соотечественники  услуги предлагают. Подберёте людей. Только зачем тебе дом? Выходи за меня. У меня огромный дом, я как привидение в нём болтаюсь.
- Русланчик, - по-родственному предложила Вера, - оставайся у нас, поужинаем вместе, сейчас Володя приедет.
- Нет, Вера не могу, сотрудники ждут, я позвонил, чтобы не уходили, надо обсудить крупный контракт, завтра   итальянцам что-то отвечать.
Руслан пошёл к калитке. Его провожала Нардис. В это время зазвонил её телефон, который она оставила  в беседке. Вера  ответила.
 - Нардис, Нардис! - Закричала она. - Звонит твой водитель, что ему сказать?
- Ой, я и забыла, меня же Руслан забрал, а машина возле студии стоит. Скажи, пусть уезжает, завтра как обычно к дому.  У самой калитки встретили Володю, поздоровались.
- Ты куда, оставайся, поужинаем, переночуешь у нас, а завтра поедешь.
- Не могу, Володя, дело неотложное, в воскресенье приеду.
- Приезжай, посидим, я с Франции  бутылочку «бордо» привёз. Может пригодиться, пора уже и помолвку обмывать. Как Нардис, а? - Нардис опустила голову.


 К толпе таджиков подъехали две машины. Из одной вышли Абдула и прораб.
- Выбирай любого, - сделал жест рукою Абдула, - хозяин сказал, за ценой не стоять. Главное, чтобы спецы были высокой пробы. К ним подбежала толпа, прораб стал вести разговор.
- Ребята, нужны  классные отделочники, -  с ударением на последнем слове сказал прораб. К ним подошёл пожилой таджик.
- Возьми мою бригаду, не первый коттедж  в Москве отделываем, на Рублёвке  большой дом делали у богатого человека.
-А разнорабочие требуются? - приставал к прорабу лет тридцати пяти таджик - Могу ямы копать, мусор выносить, могу деревья посадить. Возьмите, надо хоть немного заработать, деньги позарез нужны.
- Ну,  чего ты пристал, - сказал прораб, - мне отделочники нужны, по поводу сада спрашивай у хозяйки. В это время из машины вышла Нардис. Таджик стоял к ней спиной, повернулся и направился к ней. И тут она чуть не обомлела. Перед ней стоял грязный, небритый Юлдашев. Нардис вскрикнула, да так, что все оглянулись, но воспитание восточной женщины не позволили ей кинуться на шею этому неопрятному  таджику. Она взяла себя в руки.
- Здравствуй, Мансур, - только и произнесла.
- Здравствуй, Нардис.
- Как ты живешь? Живы ли твои родители?
- Отец умер от инсульта сразу, как только я тебя свёз. Всё говорил, выпишусь из больницы, поеду в Душанбе и найду Нардис. За день до выписки оторвался тромб, не приходя в сознание, он скончался. Так и не простил мне этого поступка.
- А я –то, глупая, вначале думала, что мы просто потерялись, потом поняла, что это мать тебя заставила. Надеялась, ты одумался и ищешь меня. А мать ещё жива?
- Мама  жива, здорова, с внуками забавляется.
- Ты по-прежнему с ней живёшь?
- Нет, мы с Лейлой в доме её бабушки живём. Не  смогла она с мамой найти общий язык, уж больно матушка  моя крута. А когда этот развал начался, тесть оказался  не у дел,  вот теща и стала со свету сживать Лейлу.  Живём в глухой деревне, света нет, вода в колодце, зато земли много, пашем с утра до ночи. Присмотрел у нас в посёлке домик, решил купить, надоела эта дремучая жизнь. Вот в Москву на заработки подался,  недавно приехал.  Семья большая, четверо детей, старший сын  скоро в школу пойдёт, а там школы нет. Деньги позарез нужны.
- Ты мне ответь, Мансур. Зачем ты всё это делал?
- Что делал?
- Зачем выкуп платил? И с Зухуром из-за меня воевал, чуть не погиб? Через границу тайком тащил, а в итоге завёз на рынок и бросил ?
- Я правда любил тебя.
- А я тебя люблю и сейчас, зачем же ты так поступил, разлюбил? Я сразу поняла это, когда мы  встретили Лейлу.
- Нет, не только это, если бы я тебя не увёз, они бы тебя убили.
- Кто меня мог убить, и за что? Ты какую-то чушь городишь.
-Мои дяди и мать, вся моя родня была настроена против тебя. Мы не можем жить вместе.
- А что я им сделала?
- Помнишь, ты рассказывала  про своего дедушку, мне и моей матери. Как он убил вора и сбежал  в Афганистан.
- Причём тут мой дедушка?
- Дело в том, Нардис, тот вор был отцом моей мамы, моим дедом. И с того времени твои дальние родственники и мои  враждуют.
В это время Нардис закачалась и чуть не упала. Водитель, что стоял рядом, вовремя подхватил её. Подбежал Абдула, и Нардис усадили в машину.
- Что ты ей сказал, зараза! – закричал  Абдула. - Пошел вон, а то зарежу и собакам выброшу.
 Мансур отошёл в сторону.
-Что он ей сказал? – спросил Абдула у водителя.
- Я потом расскажу, - отмахнулся водитель, - тут очень серьёзное дело.  Нардис быстро пришла в себя. Она подозвала  прораба.
- Возьмите и этого, - сказала она, - пусть сажает деревья.
  К Руслану зашёл Абдула.
- Хозяин, - начал он с порога, - беда, она нашла его.
- И где она его нашла?
- В толпе таджиков, когда мы отбирали работников для коттеджа.
- Где он сейчас?
-  Там, на коттедже.
- Что он умеет делать?
- Всё, - засмеялся Абдула, - могу копать, могу не копать.
- Сейчас же привези его ко мне.
  Юлдашев сидел в кабинете у Руслана. Он понимал, что после встречи с Нардис этот приезд Абдулы и этот кабинет -- дело не случайное. У  него от страху дрожали коленки. Длинноногая секретарша принесла кофе. Руслан разлил по рюмкам коньяк. Наслышавшись рассказов о московской мафии, Юлдашев посчитал, что ему пришёл конец.
 «Как  Нардис оказалась в Москве, - думал он, - и какая связь  с этими людьми? Если я ей сказал про кровную месть родов, она может  попросить этих людей убить меня. Зачем я ей это сказал, не выходило у него из головы»
- Так, ты зачем сюда приехал? -  резко спросил Руслан, после того как выпили коньяк.
- Хотел подзаработать, дом хочу купить, семья большая.
- И сколько же тебе денег надо?
- Тысячи три долларов хотел заработать.
- А хватит? - спросил Руслан.
- Должно хватить, я всё посчитал.
-  Я даю тебе в десять раз больше, с одним условием, чтобы ты сегодня же отсюда уехал домой. И больше в Москву ни ногой, а то Абдула выполнит своё обещание. Ты согласен?
- Согласен, согласен, - Юлдашев весь сиял от радости, - сегодня же уеду.
 Руслан открыл стол и бросил перед Юлдашевым  три сто долларовые пачки. Затем нажал кнопку. Зашёл Абдула.
- Пусть твои люди проследят, чтобы он нас не обманул и уехал.
  Юлдашев сидел на вокзале в зале ожидания, до отправления поезда оставалось два часа. Ему поскорее хотелось добраться домой и похвастаться перед Лейлой, какой он предприимчивый. Всего за неделю в Москве такие бабки срубил. На стене висел телевизор, шла какая то развлекательная программа. И тут он в первый раз увидел с экрана Нардис. Вначале подумал, что ошибся, что это поёт похожая на Нардис певица. Рядом сидел парень и внимательно смотрел телевизор.
- Кто это поёт? - спросил его Юлдашев.
- Вы не знаете? - парень удивлённо посмотрел на Юлдашева, - это же известная певица, Нардис. Юлдашев  ругал себя, что  поторопился,  за трусость и жадность, за все свои просчеты в этой жизни.
- Мог бы жить в Москве, думал он, - эх, дурак, она была согласна всё простить. Жил бы с ней, припеваючи, в её огромном коттедже. И так, как этот мужик пил бы в кабинете кофе и гладил  по ягодицам такую же длинноногую секретаршу. Да разве только её одну, имея деньги в кармане. Купил бы Лейле дом  в посёлке,  отсылал бы ей денег, и пусть бы она там жила с детьми. Теперь ему совсем  перехотелось уезжать, до отправления поезда оставалось десять минут. Он вскочил, и  побежал к входу с твёрдым намерением вернутся к Нардис. Но тут к нему подошли плечистые, крепко сбитые два парня. Юлдашев понял, что промедление стоит жизни,  он взял чемодан, и  его повели в вагон.
  Утром Нардис решила ехать к строящемуся дому. Её нисколько не интересовало, что будет  делать бригада отделочников. Ей хотелось увидеть его, снова с ним говорить. Она смотрела то на часы, то  в окно. Ей казалось, что время тянулось долго, что водитель опаздывает, но ровно в девять водитель стоял возле их дома.
 Нардис обошла весь коттедж, бригада таджиков уже вовсю трудилась, но Мансура нигде не было. Пожилой рабочий на улице готовил штукатурный раствор. Нардис подошла к нему.
-  Тут не все люди, - стараясь казаться спокойной, сказала она таджику.
- Нет, вся бригада на месте, - недоуменно ответил таджик, - мы уже с семи часов трудимся.
 - А куда делся этот парень, что деревья должен сажать?
 Этот землекоп, - таджик усмехнулся, - уехал вчера домой. Весь счастливый такой, чуть ли не на голове стоял. Бегал тут по дому и всем хвалился, что за сопливую девчонку такие бабки отвалили, и за десять лет не заработать. Везет же людям, - таджик вздохнул, - только приехал, и с деньжищами домой уехал, видать честь продал.
- Почему именно честь, -  еще не  веря услышанному,  подытожила Нардис, -  может, у него её и не было.
- Тогда совесть, - таджик улыбнулся, - за просто так такие деньги не дают.
Нардис еле дошла до машины. В голове стучала одна фраза: « сопливая девчонка», «сопливая девчонка». Водитель искоса поглядывал на её странное состояние. Машина подъехала к студии. Нардис пошла словно пьяная.
  Концовка клипа не клеилась. Режиссер на всех орал. Нардис уже потеряла счёт дублям, но ничего не получалось.
 Не то, не то, - кричал режиссер, - что сегодня за люди на съемочной площадке, что сегодня за день! И тут у Нардис закружилась голова. Перед её глазами стояло грязное, небритое лицо Мансура. Лицо хохотало: « Сопливая, сопливая,- кричало оно». И тут же появилось лицо его матери. Старая беззубая Зухра  перекошенным ртом кричала: «Убить тебя надо!» Нардис закачалась, схватилась за стойку прожектора, её тут же подхватили. Очнулась она и увидела перед собой доктора в белом халате. Доктор внимательно осмотрел ее,  дал горькую микстуру. Нардис немного полегчало.
- Что с ней? – встревоженный  Эдик сам был белее  снега.
- Ничего страшного, -  привычно констатировал доктор, - просто переутомление, нужен отдых  и больше ничего.
- Всё, прекращаем! -  закричал Эдик. - К чёрту этот клип! К чёрту это всё, я не должен  рисковать!
- Эдуард, остынь! -  кричал  режиссёр, -- у нас с телевизионщиками контракт.
- К чёрту эти контракты!
- Эдуард, подумай о людях, что  сейчас смотрят на нас, им надо кормить свои семьи. Остался один маленький штрих, концовка, понимаешь ты.
- А меня, кто-нибудь сможет понять, если с нею что случится, а её кто поймет?
- Господа, не ругайтесь, - умоляла Нардис, - мне стало лучше, я попробую. Она вышла на центр съемочной площадки.
-  Дайте минут пять посидеть, передохну, и начнём.
- Стул для певицы! -  закричал режиссёр. Кто-нибудь сможет дать стул! Тут же принесли стул. Нардис села. И вмиг она ощутила в душе полную пустоту, словно ночь, покрыла пеленой. Лицо Юлдашев исчезло совсем. Нардис показалось, что это было не с ней, а с какой-то другой женщиной, что эту историю она подсмотрела, подслушала. И тут забрезжил луч, словно утренний рассвет, он стал растворять темноту. И с ним стали проявляться лица: Веры, Володи, Эдика и крикливого режиссёра. Все добрые и ласковые лица. Но больше всех занимало в её душе место добродушное, бескорыстное, всегда улыбающееся лицо Руслана. Нардис никогда не чувствовала себя так легко.
 - Я готова, -  вскочила она, -  уберите стул, будем снимать.
    И тут, как видение, перед ней оказался Руслан. Он держал в руках огромный букет белых роз. Она взяла их и прижала к себе.
- А мне твой водитель позвонил, - целуя ее в щечку, как сестренку, объяснял Руслан, - говорил, что с тобой что-то странное творится.
- Всё хорошо -  сжала его руку  Нардис, - сейчас концовку  снимем и поедем. Руслан  как всегда улыбался, смотрел на  Нардис добрым, открытым взглядом. И тут ей захотелось сделать ему что-то приятное.
- Я люблю тебя, Русланчик, - сказала она, - я согласна выйти за тебя замуж. Руслан тут же упал на колени,  и  стал целовать её руку.
 - Мотор! – закричал режиссёр.
- Спокойно,  шеф, - поднял руку оператор, - я уже давно снимаю…. Всё, снято!
- Хорошая концовка, - сказал режиссёр, - Эдик, мы с тобой изначально пошли не верным путём. Почему мы решили оставить героиню одну со своей любовью и страданиями. В песни об этом и намёка нет. Поэт и не пытался говорить о безответной любви. Поэтому и конец не получался, какой-то недосказанный обрубок. А тут награда за  её страдание и любовь -- букет белых роз и сам он -- на коленях. Вот такой клип получится, - режиссёр поднял вверх большой палец.-- Работу  закончили, господа!  С завтрашнего дня все в отпуске! Режиссер снял  кепку и швырнул её в зал.
 Володя был прав, в воскресение пили «бордо», отмечая помолвку Нардис и Руслана.