(Сатирический роман)
«Отвечал ангел: «Иногда власть отнимается у добрых ради прегрешений подданных,
ибо плохие не заслуживают иметь хороших правителей...»
(Видение Тнугдала)
Часть первая
Содержание
I. В избушке на курьих ножках
2. Великий и ужасный Самодуров
3. Поиски Марка Красса
4. Спиритический сеанс.
5. Дочка Бабы-Яги
6. Погоня
7. Беспредел
8. Один день Максима Денежкина
9. Резиновый негр
1. В избушке на курьих ножках
По узкой, извилистой тропинке, змеившейся в самой глубине заколдованного мещёрского леса, шёл добрый молодец, одетый в дорогой заморский костюм; в чёрных очках от солнца, с вместительной спортивной сумкой, переброшенной через плечо. На вид молодцу было лет двадцать пять – тридцать. Он был черноволос, смугл, горбонос, носил небольшую щёточку усов и внешне сильно смахивал на обитателя южных гор, спустившегося на равнину за солью. Правда, путь он держал не с юга на север, а скорее наоборот – с севера на юг.
Это был Иосиф – сын покойного муромского шеф-повара, знаменитого в Чуди разбойника и бунтовщика Макара Давидовича Каймакова, сосланного президентом Бовой на каторгу в Весь Заволочскую. За что, про что попал в немилость к тогдашнему правителю Чуди Макар Давидович со товарищи – дело прошлое и почти позабытое. Кто читал предыдущий роман о славном Чудовском царстве-государстве, – помнит, должно быть, свирепый Табачный бунт, разразившийся втапоры в столице, за что и поплатились славные муромские разбойники Макар Каймаков, Спиридон Соловей и Яшка Вампиров. Все они были угнаны злобным Беллером (воеводой Дорофея Евграфовича Бобы) в далёкую северную Весь Заволочскую, к белым медведям и диким, неотёсанным топорами лопарям, где и сложили свои белые косточки.
Помирая, Макар наказал своему сыну Иосифу, – прижитому от местной развесёлой вдовушки, у которой квартировал последнее время, – во что бы то ни стало вернуться в стольный град Чудов и отомстить Бове и его клеврету Беллеру! Не знал муромский разбойник, что ни того, ни другого давно нет в столице. В Чуди как всегда наступили глобальные перемены, старое руководство сошло на нет, новая метла стала мести по-другому. К тому же продолжалась нескончаемая война с басурманами, и молодого Иосифа Каймакова, как специалиста по борьбе с погаными, призвали в войско доблестного генерала Змея Горыныча. Иосиф пристроился не хило – переводчиком при штабе ударной армии, где и перекантовался всю войну. Получил две медали за храбрость, орден «Сутулова» за победу в первой Басурманской кампании, отравление угарными газами по причине беспрерывно курившего генерала Горыныча, и многое другое.
За это «другое», что он получил из рук в руки от главаря шайки поганых Хасана Абдурахмана ибн Хоттаба, Иосиф и поплатился. Его взяли с наличными... на передовой, где он пытался толкануть поганым целую автомашину «Беломор-канала», который Змей Горыныч особенно ценил за крепость и страшную убойную силу, – сорвали погоны, представлявшие из себя две засаленные игральные карты из шулерской колоды, отобрали медали с орденом, который бестолково перепутали с ордером на арест, изорвав последний в мелкие клочья, сняли противогаз, чтоб скорее задохнулся от табачного смога, выпускаемого генералом Горынычем, и отконвоировали на гауптвахту. С «губы» Каймакова по этапу вернули, так сказать, на круги своя, в Весь Заволочскую, откуда он и начал свои похождения.
В неволе Иосиф промучился семь лет, но отцовского наказа не забывал, лелеял, как грудного ребёнка, голубую мечту выйти скореича на свободу и замочить ненавистного Бову и злыдня, воеводу Беллера. Каймакову помогли верные люда, а может быть, нелюди, – выпустили с каторги, обули, одели и указали кратчайший путь в заколдованные мещёрские леса, в заброшенное, бирючье село Кособоково, к избушке Бабы-Яги, где ещё обитала оставшаяся в бывшей Чуди нечисть. Почему в бывшей? Да потому что называется ныне царство-государство не Чудью, а Самодурией и правит им сын покойного Вавилы Патрикеевича Самодурова, Никита.
Всё это сообщил Иосифу по большому секрету нелюдь, вылупившийся в его камере из-под бетонного пола, как гриб-поганка. Он провёл молодого Каймакова сквозь стену сырой темницы, вывел за запретную зону в дремучий северный лес и, хлопнув волосатой лапой по богатырскому плечу, распрощался:
– Путь держи, служивый, по звёздам строго на юг и не доходя непроходимого болота упрёшься... Прощевай, может, когда и свидимся. Меня демоном Чертило в аду все кличут. Как занадоблюсь: свистни, гикни, – сам явлюсь. Ни пуха тебе!..
– К чёрту! – послал его куда положено Каймаков и углубился в непроходимый сказочный лес, как рыба в морскую стихию.
Долго ли коротко шёл Иосиф, но за три дня и три ночи отмахал большую половину Самодурии и, минуя шумный, отстраивающийся после памятного землетрясения Чудов, оставшийся по левую руку, и заглохнувший, на фиг никому не надобный Лугачёвск, оставшийся по правую руку, приблизился к искомому селу Кособоково на расстояние полёта стрелы, выпущенной из басурманского лука.
Стрелу в Каймакова никто конечно выпускать не стал ввиду полнейшего отсутствия в Кособоковском воеводстве поганых, а вот собак спустили. Впереди многочисленной, злобно визжащей своры летел, далеко выбрасывая передние лапы, чёрный пудель Бабы-Яги, бывший когда-то в незапамятные времена вожаком лугачёвского комсомола Васей Ветровым,
Иосиф интуитивно пожалел несчастного пуделя Васю, подпустил его почти вплотную, скомандовал как дрессировщик Дуров: «Лежать!» – и вытащил из спортивной сумки ребристую противотанковую гранату. Через минуту в лесу прогремел страшный взрыв и куски собачьего окровавленного мяса и дымящихся, фиолетовых потрохов расшвыряло по окрестным деревьям...
Услышав взрыв, Баба-Яга толкнула клевавшего носом у печки Кощея Бессмертного: – Иосиф Каймаков пожаловали собственной персоной!
Баба проворно выбежала на скрипучее крылечко избушки на курьих ножках.
Каймаков, в сопровождении радостно юлившего у его ног пуделя Васи, не спеша, вальяжной походкой приближался к колдовской избушке. Из окна бабкиного ветхого жилища, широко размахивая чёрными крыльями, выпорхнул ворон Асмодей и, подлетев к Иосифу, по-хозяйски уселся ему на плечо.
– Ты гляди, прорва чёртова, признали никак родственную душу, запроданную сатане, налипли, как мухи на дерьмо, – искренне подивилась Баба-Яга, заискивающе здороваясь с Каймаковым.
Кощей Бессмертный, скрипя заграничным протезом, на который недавно геройски раскошелился, присоединился к бабке на крыльце и поднял в знак приветствия шляпу.
– Рады дорогому гостю. Ждём-с с утра. Не спамши, не емши...
Иосиф Каймаков, польщённый тёплым приёмом волшебников, троекратно расцеловался с Бабой-Ягой, а у Кощея на груди даже прослезился, изливая крупные крокодиловы слёзы. Гостя провели в избушку на курьих ножках и тут же усадили за стол, на который Кощей Бессмертный ловко набросил незаменимую в таких случаях самобранку. Поели, попили до отвала и уложили Иосифа почивать с дороги, да вот беда: не с красавицей дочкой Бабуси-Ягуси, а одного, в холодную холостяцкую постель, чем и навели незадачливого лесного ловеласа на невесёлые мысли.
Пробудившись поутру с третьими петухами, Иосиф подозвал старуху волшебницу и поставил вопрос ребром: где её молодая – кровь с молоком – дочка, о которой слышал ещё в Веси Заволочской от демона Чертило? И впрямь, слухами о раскрасавице бабкиной дочке, не уступавшей по красоте Василисе Премудрой, Чудовская земля до краёв полнилась. Брехали добрые люди, что будто бы стройна дочка лесной волшебницы, как горная серна, бела лицом, как берёзка в заповедном мещёрском лесу, своевольна и непостоянна, как ветер половецких степей, и коварна, как морская акула. Звали её Агнесса, а от кого зачала её скрытная, как Штирлиц, Баба-Яга оставалось для всей лесной шатии-братии полнейшей загадкой. Слухи ходили, что будто бы от духа... а от какого – бес его знает.
Разочарованный Иосиф Каймаков справился у бабки волшебницы об Агнессе, с которой планировал переспать, а может быть даже и чего посерьёзнее отчебучить: в загсе, например, расписаться, если б сильно понравилась.
Баба-Яга пригорюнилась, скорбно подперла щеку сухим, сморщенным кулачком, пожаловалась:
– Эх, милай, и ничегошеньки-то ты не знаешь. Увели злыдни и недруги доченьку Агнеску из отчей избушки в проклятущий Чудов, чтоб ему пусто было, как в день землетрясения, которое сатана на них, нелюдей, накликал. Прислал нечестивый отпрыск Вавилы Самодурова Никитка своих окаянных холопов на «мерседесах» да «вольвах», с автоматами Калашникова да пистолетами твоего батюшки, царство ему подземное, Макара; с сотовыми телефонами да зелёными, как болотные жабы, заморскими деньгами. Вскружили вороги голову глупой девке, пыль в глаза бесстыжие напустили, видики-мидики про голых мужиков с продажными бабами напоказывали, Агнеска и соблазнилась... Я о ту пору в преисподнюю к самому сатане Люциферу по загробным делам лётывала. Ступка у меня, сам знаешь, быстроходная, над лесом носится, как «Конкорд», ан всё одно не обернулась вовремя, каюсь. Вернулась в избушку из преисподней, а Агнески и след уж простыл.
– И где она сейчас? – сочувственно поинтересовался Иосиф.
– В Чудове. Асмодей летал, сказывал: развратный образ жизни ведёт, по ресторанам и прочим злачным местам ошивается, на дорогих импортных машинах с любовниками разъезжает. Никита Самодуров, правитель царства-государства нынешний, укорот ей сделать не может: своенравная она у меня, Агнеска-то. Вечно с колыбели ещё, помню, за правило у неё: что хочу, то и верчу! Он, говорят, Никита Самодуров-то, и так к ей, и эдак: женюсь, мол, на тебе, дурочка, токмо остепенись, прекрати пьянки-гулянки да любовные шашни на Тайване, – улице красных фонарей в Чудове. А та, слышь, ни в какую: сгинь, говорит, постылый, тошно мне на твою харю Самодуровскую глядеть! Во как... Так ничего поделать и не может.
– Я пособлю твоему горю-злочастью, бабуся, а ты пообещай, что поможешь мне, – подал голос внимательно выслушавший колдунью Иосиф.
– Что у тебя за беда, болезный? Жалься старой Ядвиге, сынок, – что смогу – сделаю, а нет – так Кощей Бессмертный присоветует. Он на выдумки горазд, к тому же – смерти не страшится, потому как нет её у него: за тридевять земель смертушка Кощея упрятана. На досуге время будет, поведаю где.
– А нужно мне от тебя, Бабуся-Ягуся, вот что, – начал издалека Иосиф. – Ты, верно, знавала родителя моего, Макара Давидовича Каймакова, муромского разбойника из шайки знаменитого Соловья. Сослали их после подавления Табачного мятежа в Весь Заволочскую, на дальний-предальний север. С ними ещё Яшка Вампиров был, так тот на севере первый и окочурился. Вторым Соловья-Разбойника землица Заволочская прибрала, досвистелся Спиридон Дормидонтович до осиновой домовины. Так в Веси среди болот да топей непролазных и сгинул. А раньше-то в Усыпальнице на главной площади Чудова возлежал. Да и чёрт с ним... Затем очередь моего батюшки приспела: скрутила его лихоманка – ложись и помирай! Слёг он, подозвал меня к постели и строго-настрого велел отомстить за его погибель Бове, правителю чудовскому, да воеводе его Беллеру: они в смерти родителя виноватые! Поклялся я на одре умирающего сделать всё так, как он велел, и клятву свою кровную выполню, чего бы мне это не стоило! Помоги мне, бабуся, достать окаянных Бову и Беллера, а я за то дочку твою Агнессу из проклятого Чудова возверну, – не убоюсь Никиты Самодурова со товарищи.
– Гиблое дело удумал, милай, – прискорбно махнула рукой Баба-Яга. – Где же я тебе Бову Дорофея Евграфовича разыщу, ежели он отбыл от нас, грешных, на чужую планету, а Моисей Беллер и того дальше умотал, в восемнадцатый век, во Франко-Масонию и тамо ему голову на гильотине отчикали. Вон у Кощея Бессмертного порасспроси, он своими руками голову Беллеру рубил.
– Как же так, бабушка, ведь эдак напутствие отцово невыполненным останется? – испуганно вскрикнул Иосиф. – Что хош делай, сколько хош казны спрашивай, а Беллера с Бовой мне подай на блюдечке с голубой каёмочкой!
– Подумать надо, с нечистой силой посоветоваться, – уклончиво ответила Баба-Яга. – Допустим, Беллера отыскать мы тебе с Кощеем поможем, доставим тебя в избушке в какое хочешь время, – в царство, какое душе угодно будет, а вот с Бовой сложней, его просто так на другой планете не достанешь...
– Думай, бабулечка, кумекай, шевели последней извилиной, а Дорофейку мне вынь да положь, – настаивал молодой Каймаков, кровожадно вращая чёрными, басурманскими очами. – Я тебе за него не то что Агнессу, – самого Никиту Самодурова в Кособоково приволоку и на цепь возле твоей избушки посажу, и гавкать по-собачьи заставлю!
– Добро, лихой молодец, дело решённое, за Агнессу с Никитой я тебе так и быть укажу верную дорогу к Бове, – тряхнула нечёсаными патлами старуха. – Только, чур, уговор таков: поначалу ты мне Агнеску с Никитой Самодуровым живыми или мёртвыми в лес представишь, а уж посля мы с тобой в прошлое за Моисейкой Беллером лыжи навострим. А как споймаем злыдня и сделаешь ты с ним, что твоя душенька пожелает, тогда только и отправимся вместях на поиски окаянного Бовы. Путь наш будет не близок, рыцарь, – попервой смотаемся мы в Лугачёвск, в психушку, где бывший Бовин воевода Юрка Муха на пожизненном излечении обретается. Они с Бовою в одной палате номер шесть лежали, вместе с прокурором и Наполеоном. Посля Дорофея гуманоиды на свою планету забрали: прилетели на светящейся пластмассовой тарелке, баба у них ещё за старшую была, Бэлой звали или Атропос, бес её разберёт без бутылки, схватили Бову и поминай как звали. Полетели эксперименты космические производить. Никто из наших на планете гуманоидов ещё не бывал, окромя одного человека и зовут его Иван Богатырь. Сам он сейчас за морем-окияном живёт и в ус не дует; с ним вместе в землю обетованную дочка Юрия Мухи, психа лугачёвского, умотала. Разыщем мы через Муху Ивана Богатыря, он-то и укажет верную дорогу к планете гуманоидов из летающей тарелки. А там и до Бовы, думаю, рукой подать, никуда он от нас не денется.
На том и ударили по рукам. Отправила Баба-Яга первым в Чудов ворона Асмодея: дорогу поразведать, разузнать что к чему, обстановку в Чудове прощупать. Следом чёрный пудель Вася по лесу побежал, а за ним, чтобы не сбиться с пути – Иосиф.
2. Великий и ужасный Самодуров
Полновластный правитель страны Никита Вавилович Самодуров проснулся в нехорошем расположении духа и встал с левой ноги. Зафиксировав этот немаловажный в делах управления государством факт, он сразу же понял, что грядущий день добра ему не сулит, но ничего поделать уже не мог. Не ложиться же снова в постель и не задавать храпака до обеда. Приходилось, по-христиански смирившись, вставать, самому заправлять постель, хоть не царское это было дело, умываться холодной водой, потому что горячую благодарные сограждане систематически выпивали за утренним чаем, ленясь кипятить чайники на плите, и завтракать яичницей с деревенским салом, собственноручно приготовленной по одному ему известному, замысловатому рецепту завзятого холостяка.
Да, как это не прискорбно звучит, со вчерашнего дня Никита Вавилович был холостяком. Сумасбродная дочка Бабы-Яги Агнесса в который уж раз сбежала от своего незаконного муженька, с которым и расписана-то по-человечески не была и числилась в лучшем случае содержанкой, если не сказать грубее... А грубее ты сам знаешь, читатель, как называются подобные, не освящённые законом, либо церковью отношения: ****ством или прелюбодеянием.
И ведь каково было осознавать свою покинутость какой-то капризной девчонкой самому Никите Самодурову: мужчине видному, красивому, так сказать, крутому и бескомпромиссному, с железной левой рукой, потерянной в юности на Басурманском фронте; с плешью во всю голову, благоприобретённой на секретном космодроме во время незапланированного взрыва ядерной боеголовки одной из новейших баллистических ракет; с хриплым, пропитым в многомесячных рейдах на подводных лодках, голосом и походкой пингвина, которую перенял Самодуров от единственных обитателей тех гиблых антарктических морей, куда забрасывала его собственная дурь и безумные приказы начальства.
Всё дело в том, что Никита Вавилович, перед тем как взять в белы рученьки бразды правления чудовским царством-государством, служил в войске на многих должностях и во многих родах его одновременно, благодаря своей кипучей, неугомонной натуре. На службе он много страдал за справедливость, больше терял, нежели находил, но терял всё как-то по мелочам, запчастями: в первую Басурманскую кампанию потерял руку, в ракетных войсках стратегического назначения – волосы на голове, в бронетанковых войсках – зубы, выбитые в пьяной потасовке между господами-офицерами, на подводном флоте – голос. Другие в это же самое время теряли самое ценное, что только есть у человека – собственные головы.
Любовь к войску и ко всему военному Никита Вавилович сохранил с тех пор на всю жизнь. Басурманская война, сколько помнили в Чуди, не прекращалась теперь ни на миг: за первой Басурманской кампанией неизменно следовала вторая, за второй – третья, так что запутались и давно сбились со счёта даже доблестные самодуровские генералы, не говоря уже о простых обывателях. Народ жил на постоянном военном положении: над головами граждан день и ночь гудели эскадрильи тяжёлых, сверхзвуковых бомбардировщиков, увозивших на юг в горы десятки тысяч тонн смертоносного груза, по железнодорожным путям сплошным серо-зелёным потоком шли на фронт эшелоны с боевой техникой, боеприпасами и личным составом. Обкуривание поганых генералом Змеем Горынычем не помогало: у противника появились некоторые технические новинки, например, противогазы, а также выработался устойчивый иммунитет против курева. Необходимо было травить неверных другими средствами и Самодуров поручил разработку новейших средств борьбы с тараканами, касогами и прочими вредными южными насекомыми опальному академику Семёну Семёновичу Сухарькову, вернув его в столицу из лугачёвской ссылки и дав ему в ведение соответствующий НИИ и все вытекающие отсюда полномочия.
Перекусив на скорую руку, Никита Самодуров принялся собираться на работу, а работа у него была не пыльная: руководить государством. Самое сложное в сборах было выбрать галстук, а к галстуку подобрать костюм, которых у Никиты Вавиловича было целых тринадцать штук – чёртова дюжина, и каждым из них он дорожил, как зеницей ока. Правда, у иных столичных чиновников бывало костюмов и поболее самодуровских, но Никита был человек глубоко верующий, в церкви крестился на все иконы, целовал крест в руке батюшки, лобызал заодно и батюшкину, пахнувшую чесноком и одеколоном, холёную руку, за всю жизнь не державшую ничего тяжелее собственного члена, и поэтому числа предпочитал символические, если не сказать больше – мистические. Таково и было, по мысли Самодурова, количество его костюмов, которые ему пошила дочка некогда съеденного собственными придворными президента Чуди Феропонта Феоктистовича Бокия – Берта. Откуда взяла средства на самодуровские костюмы Берта Феропонтовна осталось не выясненным, но злые языки поговаривали, что деньги якобы были коварно похищены из бюджетных сумм, предназначенных для восстановления Чудова после недавнего землетрясения.
Делом о похищенных бюджетных денежках занялась генеральная прокуратура и даже один раз допросила в качестве обвиняемой Берту Бокий, но на следующий же день её чудодейственным образом избрали депутатом Самодуровской думы от Тьмутараканского избирательного округа, в результате чего Берта Феропонтовна получила парламентскую неприкосновенность, а ещё через день её назначили министром лёгкой промышленности в правительстве Никиты Вавиловича. Но генеральная прокуратура на этом не успокоилась, и возглавлявший ведомство Филипп Спиридонович Бандера осмелился подкопаться под самого Самодурова. Тут следует вспомнить, что Филипп Спиридонович был человек относительно честный, в бытность свою ответственным секретарём газеты «Гостиный двор – Аддис-Абеба» незаконно пострадал от властей, обвинённый в смертоубийстве сотрудника редакции Пети Ёжика и работника Министерства культуры Васи Ветрова. В общей сложности Бандера отсидел пятнадцать лет и был выпущен по амнистии. В Чудове он тут же прослыл диссидентом и правозащитником: защищал права сбежавшего в Израиль художника Семёна Барнаульского, потому что его и там заставляли работать, защищал вечного студента, гомосексуалиста Мишу Бельмондо, которому власти запрещали сделать операцию по перемене пола, защищал в аду бывшего учителя средней школы, сексуального маньяка Чертило, которому отказывали в возобновлении преподавательской деятельности. Филипп Спиридонович защищал даже моджахеда-одиночку Шайтана Шалдыкова, постоянно устраивавшего в столице террористические акты со взрывами в метро и поджогами телевышек, в результате чего страдало войско и мирные граждане.
Государственная дума по заслугам оценила правозащитную деятельность Бандеры и единогласно избрала его на пост генерального прокурора. Филипп Спиридонович рьяно взялся за дело, грозясь в считанные сроки искоренить в Самодурии воровство, бардак и коррупцию, и решил, что начинать нужно как в рыбе – с головы. Лишь только взглянул Бандера на голову в лице Никиты Вавиловича, так сразу и ахнул: Самодуров каждый день приезжал на работу в новом костюме! Филипп Спиридонович следил за правителем почти две недели и когда на четырнадцатый день увидел на Никите Вавиловиче костюм с уже знакомой расцветкой, – возбудил уголовное дело. Сомнений не оставалось: у Самодурова в гардеробе насчитывалось целых тринадцать костюмов, которые он менял каждый день, как перчатки, или любовниц. Сколько было галстуков Бандера сосчитать не успел, потому что сбился на четвёртом десятке, а что касается сорочек, туфель и носков – тут уж сам чёрт голову сломит сосчитать всю эту прорву! Дело было ясное как божий день: Никита Вавилович, нагло пользуясь служебным положением, пополняет свой гардероб за счёт государственного бюджета. Но силы явно были не равны. Филиппу Спиридоновичу слабо было тягаться с самим Самодуровым! В генеральной прокуратуре верные Никите Вавиловичу людишки постоянно спускали дело о президентских костюмах на тормозах, заминали его, а то и просто выбрасывали в мусоропровод. Бандера ночами кропотливо восстанавливал уголовное дело о ворованных костюмах, переписывая тома собственной рукой от корки до корки. А их было уже целых тринадцать штук, по тому на каждый Самодуровский костюм. Так и шло дело, по-чудовски: ни шатко, ни валко. Восстал Филипп Спиридонович Бандера за попранную справедливость, ан одолеть всесильного временщика не может. Не по Сеньке шапка оказалась.
Выбрав светло-серый в полоску костюм тройку и темно-синий, в косую линейку, галстук, Никита Самодуров оделся, тщательно прилизал гребнем лысину перед зеркалом, положил три рубля в портмоне, а остальные деньги – около пятисот рублей – с глаз долой, в жилетный карман (на случай, если кто в правительстве попросит взаймы, у него всегда была отговорка, что, мол, нет денег, о чём и должна была свидетельствовать мятая трёшка в бумажнике) и, заперев бронированную дверь квартиры, изготовленную по спецзаказу на танкостроительном заводе, вышел на улицу. Рабочий день начался.
Тут же к президенту со всех сторон ломанулась толпа нищих, бомжей, алкоголиков, тунеядцев, безработных управдомов и персональных пенсионеров. К президенту потянулась сотня жадных рук и было не ясно: то ли они просили милостыню, то ли хотели задушить Самодурова. Никита Вавилович достал из кармана тощее портмоне, показал собравшимся единственную трёшку, вывернул портмоне наизнанку, потряс его для убедительности и снова спрятал в карман.
– Я думаю, друзья, что мы в одинаковом материальном положении, – принялся толкать патриотическую речь Самодуров. – Страна в долгах, как в шелках. Мы торчим международному валютному фонду миллиарды баксов, а по понятиям, карточный долг – святой долг и мы его отдавали, отдаём и отдавать будем. У меня у самого ничего нет, кроме трёх рублей и тринадцати костюмов, которые мне подарили на день рождения. И мне по барабану, что какой-то там Спиридон Бандера возбудил против меня уголовное дело. Он, пёс поганый, двух фраерюг замочил не за хрен собачий и чалился у хозяина пятнадцать лет. Я его, волка позорного, на кичмане под шконку загоню и на параше собственное дерьмо хавать заставлю! Я его, педераста конченного, поломаю, как Буратино, и на дурня лысого посажу. Я ему глаза на жопу натяну и, как уличную ****ь, подмигивать заставлю... Правильно я говорю, ребята?
– Твоя правда, Никита Вавилович, покажи им кузькину мать! – раздался одобрительный мужской голос.
– Мочи их, Вавилыч, на параше, мы все за тебя! – крикнул ещё кто-то.
– Народ требует продолжения реформ, – резюмировал Самодуров и, брезгливо пройдя мимо восторженно гомонившей толпы бродяг, попрошаек и пенсионеров, сел в чёрный президентский «Лимузин».
Прикатив в Крепость, где располагалась резиденция, Никита Вавилович срочно собрал кабинет министров, который возглавлял Софрон Бакланов, и сухо объявил повестку дня:
– С прискорбием сообщаю, господа, что вчера от меня снова сбежала жена, многоуважаемая госпожа Агнесса. Отчества и фамилии, по данным оперативной разработки, нет. Отец точно не установлен, – есть подозрение, что это Капустин Кирилл Кириллович. Мать – Ядвига по кличке Баба-Яга. Основная специальность – колдунья. Есть предложение объявить общегосударственный розыск, а попутно, – очередную войну басурманам. Кто «за», поднимите правую руку, кто против... Все «за», вот и прекрасно! Я так и знал, господа, что мы с вами договоримся. Насчёт войны, думаю, всё ясно. Приказываю: объявить дополнительную мобилизацию резервистов; призвать школьников, студентов, ходячих больных, психов, добровольцев и всех кого попало. Поставить под ружьё всю Самодурию! Вперёд и с песней... Я, как верховный главнокомандующий, возьму этот вопрос под личный контроль. Что вы думаете по этому поводу? – президент строго взглянул на министров.
Министры прискорбно потупили глаза, как школьники не выучившие урок. Только министр лёгкой промышленности Берта Феропонтовна Бокий, словно единственная отличница в классе, смело взглянула на сурового учителя и подняла руку.
– Прошу вас, говорите с места, пожалуйста, – милостиво разрешил Самодуров.
– А к кому ушла ваша супруга, уважаемый Никита Вавилович? – обворожительно улыбаясь, пропела Берта Бокий.
– Вопрос задан не по существу, к тому же, он стоит вторым в повестке дня совещания и мы до него ещё не дошли, – как робот, механически отчеканил президент Самодуров. – Вы что скажете, Савелий Петрович? – обратился он к возвращённому из длительной лугачёвской ссылки Лупу, курировавшему сельское хозяйство.
– Я как все, Никита Вавилович, я от коллектива – ни ногой. Куда поп, туда и батька, как говорится, – заученно, как солдат первого года службы – ефрейтору, отрапортовал старик Савелий Петрович Лупу своему президенту. И Самодуров понял, что толку с него, как с козла молока. Обречённо вздохнул и переключился на следующего участника секретного государственного совещания.
Им, как на грех, оказался скандальный генеральный прокурор Филипп Спиридонович Бандера. Он скорчил зверскую физиономию и, перегнувшись через стол, интимно зашептал в огромное, похожее на локатор или деревенский лопух, розовое ухо Самодурова:
– Отдай наворованные костюмы в фонд борющегося Ирака!
– Сам кретин! мгновенно нашёлся что сказать Никита Вавилович, язвительно хохотнул и перешёл к следующему министру.
Это был министр культуры, небезызвестный читателю Рой Абрамович Айзенберг. Он снял очки, подслеповато сощурился, нервно потёр переносицу указательным пальцем.
– Я думаю: когда говорят пушки – музы молчат, – глубокомысленно изрёк бывший председатель чудовского Союза художников.
– Гм... резонно, – крутанул наполовину лысой головой президент Самодуров и оставил Айзенберга в покое.
– Пушки вместо масла! – по-петушиному крикнул с самого края правительственного стола бывший киллер Антон Нищета, возглавляющий сейчас ведомство политического сыска и носящий полковничьи погоны.
– Так-то оно так, но ведь и кашу маслом не испортишь, – поправил его Самодуров. – Хотя, в принципе, я с вами согласен: без масла обойтись можно, а вот без пушек – дудки!
Когда все участники совещания были опрошены и мнение каждого – выслушано, Никита Вавилович отпустил министров по рабочим местам, оставив только силовиков. Им-то и предстояло отыскать сбежавшую от президента взбалмошную Агнессу. Искать решено было на Тайване, в поэтическом общежитии, в ресторанах, барах, на дискотеках и в других увеселительных заведениях. К поискам пропавшей сожительницы Самодурова привлекался даже его заклятый враг Филипп Спиридонович Бандера, которому предстояло возбудить уголовное дело по факту загадочного исчезновения из президентской квартиры вышеупомянутой девицы лёгкого поведения Агнессы. Многочисленным оперативникам были розданы размноженные фотографические карточки пропавшей, и сыскная работа в Чудове закипела.
3. Поиски Марка Красса
Молодой Иосиф Каймаков в сопровождении Васи Ветрова, который снова стал человеком, дефилировали по шумным чудовским улицам, не без интереса разглядывая бестолково суетящиеся толпы столичных жителей. Ворон Асмодей летел рядом, искусно изображая верного пса-телохранителя новой колдовской знаменитости, нагрянувшей нежданно-негаданно в Чудов из далёкой и загадочной Веси Заволочской.
– С чего начнём поиски Агнессы? – деловито осведомился Иосиф Каймаков у Васи Ветрова, надеясь на его прежний опыт руководящего работника Министерства культуры и знание многих злачных уголков Чудова, где любила прожигать и без того скоротечную жизнь золотая столичная молодежь.
– Я думаю, не мешало бы вначале обратиться за советом и помощью к великому чародею, магу, прорицателю будущего, алхимику и чернокнижнику из Тевтонии Марку Крассу, – предложил Вася, с мистическим благоговением и внутренним трепетом произнеся святое имя волшебника. – Он знает всё обо всём, угадывает чужие мысли на расстоянии выстрела из снайперской винтовки «Драгунова», у беременных гулящих девок, без помощи рук, глаз и прочих интимных приспособлений распознаёт половую, национальную, сословную и политическую принадлежность эмбриона, считает деньги в чужом кармане с точностью калькулятора, определяя при этом фальшивые или настоящие купюры находятся в оном... Марк Красс непременно поможет нам изловить сбежавшую от Бабы-Яги девчонку.
– А как мы найдём этого Марка Красса? – спросил Иосиф.
– Интересный вопрос, – засмеялся в ответ Вася Ветров. – Всё дело в том, что Марк Красс – призрак и никто его никогда не видел, кроме одного человека, который раньше копал могилы в окрестностях деревни Горюны, что лежит у большой Муромской дороги. Теперь он перебрался в Чудов; зовут его Никанором Злодеевым. Он возглавляет партию бывших могильщиков и держит Доломановское кладбище.
– Так поспешим скорее к нему и пусть он нас сведёт с Марком Крассом, – нетерпеливо перебил Ветрова Каймаков.
Путь на Доломановское кладбище был не близок, – на перекладных через всю столицу, заваленную кучами строительного мусора, оставшегося от перестройки городских зданий и памятного землетрясения. Жизнь налаживалась с трудом, продовольствия, медикаментов, наркотиков, презервативов и взрывчатых веществ для устраивания диверсий на железнодорожных путях и в жилых зданиях катастрофически не хватало. На каждом шагу бурлили стихийные рынки, где можно было купить решительно всё, начиная от пачки импортных сигарет «Марльборо» и заканчивая новейшим зенитно-ракетным комплексом «С-300», которые пользовались устойчивым спросом у моджахедов из шайки Шайтана Шалдыкова, издавна пошаливавших в окрестных лесах и на большой Муромской дороге.
Иосиф Каймаков с Васей Ветровым и неотступно кружившим над их головами крылатым цепным псом Асмодеем достигли одного из таких базарчиков и, как аквалангисты в морскую пучину, нырнули в разношерстную и разноязыкую, бурлящую, словно водоворот, человеческую стихию.
Каких только чудес здесь не было: огромные азиатские дыни, как будто отрубленные человеческие головы, сами катились к ногам испуганных покупателей, импортные и отечественные костюмы махали бесплотными суконными рукавами, как привидения, водка в многочисленных «наливайках» и забегаловках на глазах изумлённых чудовцев превращалась в воду, а весы, на которые ложились лёгкие, как пух, стограммовые, чахоточные цыплята, словно взбесившись, зашкаливали стрелками за килограмм. Тут же знаменитый попугай Джона Сильвера, сидевший на плече у безногого моряка, покалеченного ещё в первую Басурманскую кампанию, продавал по сходной цене карты Острова Сокровищ, где хранился пиратский общак Флинта, стаканами глушил технический спирт, который ему наперебой подливали бродяги всех подвалов, чердаков и помоек, и хриплым, как у Самодурова, голосом кричал: «Не дождётесь!» и «Свистать всех на верх, отморозки!» Внебрачный сын римского папы Карло Буратино за хорошее вознаграждение указывал дорогу в страну Дураков, Дебилов и Дегенератов, которая, покружив путешественников по гиблым окрестным лесам, почему-то неизменно приводила обратно в постылый Чудов. Попутно ушлый деревянный фармазон, создав хитроумную финансовую пирамиду «ДДД» (Дураки, Дебилы, Дегенераты), брал у вкладчиков деньги в твёрдой валюте и золото, набивал ими стеклянные трёхлитровые банки, купорил, как огурцы, и закапывал в землю у себя на огороде, уверяя, что по весне из них вырастут денежные деревья.
Ворон Асмодей заинтересовался секретными картами Острова Сокровищ и даже сел на другое плечо безногого моряка, но денег у Асмодея не было с собой ни копейки. Хмельной пиратский попугай не захотел задаром выдавать тайну припрятанных миллионов Флинта и грубо отшил настырного коллегу, крикнув:
– Канай отсюда, рвань позорная, не то я тебя в сортире замочу и плавать по-собачьи заставлю! Лети, лети, швабра сухопутная, и на чужие клады не зарься, не про тебя они наворованы.
В это время Вася Ветров приблизился к Буратино и стал исподволь выспрашивать дорогу в страну Дураков и условия эмиграции. Попутно справился насчёт получения дурацкого гражданства, налогов на каждого вновь прибывшего дурака, общегосударственной дуристики населения, задуривания школьников в общеобразовательных учреждениях, наличия свободных дур, желающих надеть на шею семейное ярмо, курса дураковской денежной единицы по отношению к самодуровской и прочего.
Иосифа Каймакова ничего не интересовало, кроме волшебника и мудреца Марка Красса, и он нетерпеливо потянул из толпы Васю Ветрова, не дав договорить с предприимчивым Буратино. Асмодей полетел вслед за своими приятелями сам, без особого приглашения, злорадно размышляя о страшной мести, которой он подвергнет когда-нибудь нахального попугая Джона Сильвера, так грубо и невежливо обошедшегося с ним на базаре.
Наши друзья приехали на Доломановское кладбище и стали бродить среди надгробий, разыскивая Никанора Злодеева. Кладбище было огромное и напоминало крупный город. Только жильцы многочисленных изолированных могил не ходили к друг другу в гости, да и вообще никуда не ходили, предпочитая глупой кладбищенской суете философское домашнее уединение в склепах. Какого только народу здесь не было: в элитных кварталах центральной части разместились выдающиеся люди Чудова – министры, прославленные генералы, банкиры, знаменитые воры в законе, канонизированные церковнослужители и космонавты. Это был цвет Самодурии, сливки общества, так сказать, элита, а может быть даже – богема. Памятники здесь отгрохали в полный рост, из уст некоторых звучал собственный голос покойного, при жизни записанный на магнитофонную ленту, цветы на надгробиях никогда не увядали, а водка в стаканах не выдыхалась. Самым крутым чудовцам из числа нового поколения воров-беспредельщиков строили огромные мавзолеи, а самих покойников бальзамировали, как египетских фараонов, и клали на вечное хранение в саркофаги из чистого червонного золота.
Воров попроще закапывали в землю вместе с «Мерседесами», гаремами любовниц, любимыми собаками и лошадьми. В могилу отдавших богу душу генеральных прокуроров самосвалами, как кирпичи, сваливали все уголовные дела, которые они когда-либо вели в жизни. Стоматологам, словно дикарям – ожерелье, вешали на шею связку вырванных ими зубов, а видным милицейским начальникам, – такое же ожерелье из зубов выбитых. На обелисках генералов высекались длиннейшие списки одержанных ими побед, а если таковых не оказывалось, – фамилии погибших под их чутким руководством служивых. Особенно прибавилось таких фамилий после начала нынешней, уже третьей по счёту Басурманской войны. Солдат привозили целыми полками и дивизиями, полным списочным составом, и закапывали на отдельном, войсковом кладбище, а оружие их передавали очередным потенциальным покойникам. Обмундирование когда снимали, когда нет, в зависимости от степени изношенности. Воинами погибших уже не считали и называли по-хозяйски, грузом, как дрова или мешки с картошкой.
Никанора Злодеева они отыскали в конторе, у дверей которой красовалась вывеска с лаконичной надписью: «ИЧП Доломановское кладбище» и ниже – «Чудовская партия бывших могильщиков (ЧПБМ). Центральный комитет». Каймакова с Ветровым тщательно обыскали охранники на предмет выявления оружия, подслушивающих устройств, заграничных денег на взятки, наркотиков и, ничего не найдя, вежливо проводили в кабинет Злодеева. Ворона Асмодея, приняв по ошибке за телохранителя, попросили обождать на улице.
Иосифу понравилась железная дисциплина бывших могильщиков, к тому же ЧПБМ была родственна ПРБМД (Партии разбойников с большой Муромской дороги), в которой состоял покойный папаша Иосифа, Макар Давидович Каймаков. Партия Злодеева была, так сказать, достойной продолжательницей и преемницей бессмертного дела вождя чудовского бардака и беспредела Спиридона Дормидонтовича Соловья по кличке Разбойник, возглавлявшего некогда ПРБМД.
Злодеев был мужчина видный, жизнерадостный, здоровый, как бугай, с огромными, мускулистыми лапами, напоминающими горилльи, и крутым, высоким лбом на отполированной до зеркального блеска лысой башке, об который можно было бить годовалых поросят. Яркий помидорный румянец, как у валютной путаны на Востриковском бульваре, не сходил с его шарообразных, мясистых щёк, а рот, дугой пересекавший нижнюю часть физиономии от уха до уха, не закрывался в слюнявой шутовской улыбке балаганного Петрушки.
Вошедшие поздоровались с хозяином кладбища и скромно присели к столу, не зная как приступить к деликатному разговору, ради которого и проделали столь долгий и утомительный путь.
Никанор Злодеев понял их по-своему и сразу же без обиняков предложил лучшие места на аллее государственных героев Самодурии.
– Я гляжу, люди вы состоятельные, из новых самодуровцев, как пить дать, – сказал он, – а посему возьму я с вас за два гробоместа по божески: мильон зелёных с рыла и помпезные похороны вам обеспечены, моё слово! А Никанор Злодеев слово своё держит крепко, у кого хош спросите, никто в обиде не остаётся. Закапываем как на лучших погостах Лондона, со всеми вытекающими отсюда почестями, желаниями и капризами усопшего. Кому любимую люстру в домовину кладём, кому – любимую тёщу, кого в хромовых генеральских сапогах закапываем, кого в белых тапочках. Кому захочется эдакой экзотики закордонной, – сжигаем в крематории, вывезенном по блату из Бухенвальда. Тут у нас такса разная: ежли, к примеру, с пьяного, либо оглушённого – цена одна, с бесчувственного тела либо с трупа – другая. Ну а коли кто в живом здравии в печь полезть пожелает, тут уж мы раскошеливаем по полной программе, это сервис особый. Для утончённых кладбищенских гурманов, можно сказать. Кому обрыдли земля, огонь и медные канализационные трубы, тех, к примеру, можем захоронить в атомной подводной лодке. Здесь клиент ничего не платит, потому как аренды кладбищенского участка не происходит, а вода, она и в Африке вода, – нейтральная и весь сказ. Её вон сколько в синем море-акияне, пей хучь залейся. Тем новопреставленным наоборот самим сберегательные книжки от Самодурова полагаются, а в книжках тех – всё евонное морское и подводное жалованье до скончания его загубленной енералами да адмиралами молодой жисти. Сберкнижка у родственников потонувшего остаётся, а у кого не было никого, тех мёртвыми на живых женят и посля только – книжки денежные вновь обвенчанным вдовам в чудовской Крепости с почестями выдают.
Вася Ветров скептически хмыкнул.
– За такие денюжки я б и сам каменюку себе на шею повесил да в лодку ту подводную сиганул. А сберкнижку с пожизненными окладами в карман бы возля сердца засунул, чтоб она мне, значит, в холодной морской пучине кровь разогревала, как грелка во время простуды.
– Дурак думками богатеет, – сухо заключил Иосиф Каймаков и перешёл непосредственно к цели своего визита:
– Мы, уважаемый Никанор, не имею чести знать имени вашего достопочтимого батюшки...
– Поликарпом тятеньку мово звали, царство ему небесное.
– Так вот, Никанор Поликарпович, – продолжил свою заумную, витиеватую речь Каймаков, считавший себя интеллигентом в первом поколении и даже, по слухам, что-то пописывавший в стол, будучи заточённым на каторгу, – за ваше лестное предложение, конечно, большое спасибо, но мы пока, к сожалению, особой надобности в том не испытываем. Люди мы, так сказать, ещё вполне живые, как вы можете это видеть, и помирать в обозримом будущем намерений больших не имеем. Хотя, конечно, все мы в руках всевышнего, ведь, как известно, нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед пророк его! – вспомнил и умело ввернул в разговор религиозную установку своих предков, южан, Иосиф.
– Не согласен, но это частности... Продолжайте, пожалуйста, милейший, – метнул, как дротик, реплику Никанор Злодеев, придерживавшийся традиционных для Самодурии религиозных взглядов, выражавшихся в полнейшем отсутствии таковых.
– Одним словом, мы бы желали повидаться с Марком Крассом, – устав от утомительного, бессмысленного словоблудия, напрямик брякнул Иосиф и выжидающе уставился в хитрые, татарские щелочки глаз Злодеева, как секретный резидент на явочной квартире, назвавший пароль.
– Трудное это дело, – тяжело вздохнул Никанор Злодеев. – Марк Красс не простой человек, – он призрак, вечно где-то там бродит галопом по Европам и появляется только в исключительных случаях: ежели, к примеру, война, али мор, али саранча, али на худой конец землетрясение. И уж всегда он тут как тут, ежели разразится, к слову сказать, бунт, али какой-нибудь там парламентский кризис. К тому же Марк Красс страшен, потому что лишён привычной человеческой телесной оболочки, а весь как бы соткан из паутины. Он – сконцентрированная идея, сгенерированная мысль, сфокусорованный мираж. Он велик, как Бог, и коварен, как королевская кобра!
– Сделайте же что-нибудь, Злодеев, мы в долгу не останемся, – нетерпеливо вскрикнул Вася Ветров и быстро положил перед собеседником пухлый, как подушка, почтовый конверт с чем-то...
Никанор конверта не заметил, нажав на тумблер селекторной связи, вызвал из приемной смазливую, длинноногую секретаршу, надписал на конверте красным фломастером слово «взятка», сунул девице и велел отнести куда следует...
– Партия дышит на ладан, но не продаётся! – патетически воскликнул он, включив портативный магнитофон в безразмерном кармане.
– Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать! – парировал изречением знаменитого чудовского чёрного человека Каймаков и небрежно шлёпнул о стол толстенной папкой с какими-то бумагами, на которой было косо выведено: «Басурманская война. Роман».
– Что это? – с ужасом уставился на страшную папку Злодеев, думая, что там бомба.
– Мой роман о третьей Басурманской войне. Купите, – предложил Иосиф.
– Но я, право же, не покупаю романов, – отрицательно качнул лобастой головой Злодеев. – Я вообще ничего не покупаю, а только продаю: место на кладбище по одной цене, венок, скажем, по другой, оградка – по третьей... В жизни всему есть своя цена и никуда от этого не денешься.
Иосиф Каймаков убрал назад в спортивную сумку рукопись романа и решил подъехать с другого бока. Он торжественно встал из-за стола, вытянулся в струнку, как гвардейский офицер, звонко щёлкнул каблуками новых лакированных туфлей и вполголоса таинственно шепнул:
– Мы посланы... оттуда!..
Глаза Иосифа Каймакова при этом многозначительно вонзились в потолок, словно там, на чердаке, и сидел тот самый гражданин, пославший их в кабинет Злодеева. Это возымело соответствующее действие. Никанор боязливо перекрестился и, косясь на потолок, так же таинственно зашептал:
– Приходите сегодня в полночь на кладбище, будет вам Марк Красс!..
4. Спиритический сеанс.
Без четверти двенадцать Иосиф Каймаков, Вася Ветров и преданный ворон Асмодей снова были на кладбище. У конторы их уже поджидал весь Центральный комитет партии бывших могильщиков в полном составе во главе с Никанором Злодеевым. Все были экипированы по-походному и облачены в серо-зелёную камуфлированную униформу, как будто собрались на войну с погаными. У каждого был с собой пистолет в кобуре, штык-нож, автомат «Калашникова» с двумя запасными магазинами в брезентовом подсумке и по паре ручных противопехотных гранат-«лимонок».
– Центральный комитет – ударная сила партии! – ответил на немой вопрос Иосифа Каймакова Злодеев. – К тому же, есть сведения, что войска поганых во главе с известным международным террористом и джином из водочной бутылки стариком Хоттабычем с юга подступает к Чудову, поэтому нам нужно быть всегда на чеку. Охране мы раздадим, как богатырям, тридцать три снайперские винтовки и они будут держать в перекрестье оптического прицела каждого международного террориста и боевика: куда моджахед пойдёт, туда и снайпер оптический прицел направит, а если не хватит увеличения, мы подкинем им телескопы из астрономических обсерваторий. Особое внимание будем уделять сортирам, чтобы следить, как поганые будут оправляться, и спальням, где, как общеизвестно, происходит самое интересное для снайпера и любого нормального мужика.
– Извиняюсь, а за нами эти тридцать три снайпера подглядывать в оптический прицел не будут? – с опаской спросил Злодеева Иосиф Каймаков.
– Вы у нас вне подозрений, – успокоил его глава кладбищенской партии. – Но приступим к делу, друзья мои, время не ждёт.
Никанор Поликарпович отдал какие-то распоряжения. Охранники вынесли из конторы круглый стол и дюжину стульев, взвалили всё это на плечи и двинулись вглубь мрачного, ночного погоста. Члены Центрального комитета последовали вслед за ними. Устремились в том же направлении и Каймаков с Васей Ветровым и вороном Асмодеем. Часы на руке Иосифа, отсвечивая зелёным фосфорическим светом, показывали без пяти двенадцать.
– Мы проведём спиритический сеанс и вызовем бесплотный дух Марка Красса на кладбище, – объяснял Злодеев Иосифу по дороге. – Вы участвовали когда-нибудь в спиритических сеансах?
– Никогда, а что, это так сложно? – задал встречный вопрос Иосиф.
– Проще пареной репы, – небрежно махнул горилльей рукой Злодеев. – Ставишь круглый стол на кладбище, желательнее возле раскопанной старой могилы, чтоб непременно жмурика в гробу было видать, рассаживаешься вокруг стола всей кодлой, начинаешь вращать стол коленками, только поостерегайся, чтоб ножкой как раз по яйцам не получить. Как токмо стол заюлит, как балерина голожопая на льду Чудского озера, – начинай нести всякий бред и дичь насчёт духа анпиратора Наполеона, либо, допустим, волшебника и мудреца Марка Красса. Как только стук деревянный по столу услышишь, будто по пустой голове черенком от совковой лопаты барабанную дробь наяривают, – вопросы глупые задавай: «из какой ты палаты?», к примеру, или «сколько в аду градусов выше нуля?». Это вроде приманки: нечистый дух задумается, бдительность потеряет и засветится весь от напряжения, как электрическая лампочка, – тута ты его и увидишь! Ну а дальше, сам понимаешь, дело техники, так сказать. Ловкость рук и никакого фармазонства: кому живым дух нужон, – поленом берёзовым по башке и – в кутузку; ежели просто для допроса, – рученьки белы скрутить колючей проволокой и на электрический стул. Шестьсот шестьдесят шесть вольт врубишь – враз всё расскажет; всё, что было и не было вспомнит: и как Кенигсберг с Астраханью забирал, и как на бану с Сонькой-Золотой Ручкой у челноков чемоданы с турецким товаром тырил... Дух, он хоть и не материальный, а тожеть, небось, жить хочет духовной своей жизнью. Правильно я рассуждаю? – спросил Никанор Поликарпович у Каймакова.
– Вам видней, вы при духах на кладбище состоите, – уклончиво сказал Иосиф.
Ворон Асмодей каркнул и вдруг заговорил человечьим голосом:
– Долго ли ещё лететь, почтеннейший Никанор Поликарпович? Темень, как у шахтёра в одном месте... Хоть бы фонариками посветили, что ли!
– Ты гляди, птица пернатая по-людски молвит, – удивлённо протянул Злодеев. – Начались никак чудеса в Самодурии. Не иначе, быть беде неминучей.
– Не каркай, Злодеев, – сердито прикрикнул на него Иосиф Каймаков, глянул на кружившего над головой Асмодея. – А ты на плечо ко мне садись, коль дорогу различать разучился… Фонариком ему посветить... Может быть, тебе ещё луну на шею повесить?
– Обижаешь, начальник, – недовольно буркнул ворон, но на Каймаковское плечо сел и погрузился в тупую кладбищенскую прострацию.
Добравшись до места, всё сделали, как объяснял Иосифу Злодеев, – дружно расселись за круглым столом и ровно в полночь сеанс общения с потусторонним миром начался. Марка Красса вызывали долго и нудно. Вначале вертели блюдце в центре стола, потом сам стол, под конец, не выдержав, кто-то положил на блюдце «лимонку» с выдернутой чекой, – ничего не помогало. Дух Марка Красса не объявлялся. За это время подали голос: духи императоров Наполеона и Александра Первого, просто духи из зоны свободных пуштунских племён, нечистый дух, назвавшийся Чертилой и дух святой без названия. Когда взорвалась граната, разнеся в щепки круглый, рыцарский стол и разметав по кладбищу изуродованные, мёртвые тела участников спиритического сеанса, контакт с духами вообще прекратился. К слову сказать, и контактировать было уже почти некому: Центральный комитет кладбищенской партии Злодеева в полном составе отправился на небеса. Чудом уцелели только Каймаков с сопровождавшими его лицами, да сам Никанор Злодеев.
– Ошибочка вышла, – виновато говорил он, потирая огромную шишку на лысине. – Хотел положить в блюдце лимон к чаю, а попалась «лимонка»... Вечная память славным героям свободной, демократической Самодурии, поклавшим головы и живота лишившимся за конституционный порядок на кладбище и торжество бредовых идей и шизоидных галлюцинаций великого и могучего Спиридона Дормидонтовича Соловья-Разбойника! Смерть заклятым врагам Самодурии: басурманам старика Хоттабыча и моджахедам Шайтана Шалдыкова! Да здравствует Марк Красс!
Эта выспренняя тирада кладбищенского начальника Злодеева послужила заключительным аккордом в многоголосом хоре вызывателей бессмертного духа Красса, которые, в большинстве, сами отправились в мир потусторонний. Они-то и вызвали окончательно, при личном контакте, знаменитого волшебника и чародея. Марк Красс, извиваясь дымчатым столпом, как змея, явился вдруг перед изумлёнными взорами спиритических контактеров. Он 6ыл всё такой же белый, бородатый, расплывчатый; одет был по-прежнему в безупречной чистоты костюм-тройку, на голове носил высокий белоснежный цилиндр, в руках, словно шпагу, сжимал длинную, острую трость. Говорил призрак по-чудовски, с заметным тевтонским акцентом.
– Ты зачем меня вызвал из небытия, презренный Никанор Злодеев? – свирепо вскричал Марк Красс и взмахнул над головой бедного Никaнора Поликарповича своей страшной тростью. – Неужели не знаешь ты, недостойный наследник своих благородных родителей, что мне дорога каждая минута, потому что в любую из них может преставиться господин, смерти которого я жду, как Ромео – первой брачной ночи с прекрасной, ангелоподобной Джульеттой! Ты сам в своё время приготовил для этого господина – моего заклятого врага – сотни могил и поэтому должен воочию представлять с каким наслаждением я когда-нибудь закопаю в одной из них его холодный, бездыханный труп.
– Прошу, прощения, многоуважаемый Марк Красс, – пролепетал перепуганный до последней крайности Никанор Злодеев, – я конечно же осознаю всю дерзость своего опрометчивого поступка, но видит небо, – по пустякам не стал бы докучать столь занятой потусторонними делами особе. Но, к сожалению, возникла срочная необходимость в вашем личном присутствии в Чудове на предмет, известный вот этим двум господам. Прошу любить и жаловать! – Злодеев указал трясущейся от страха, горилльей волосатой лапой на Иосифа Каймакова и Васю Ветрова. Представил их Марку Крассу.
– Вы мою книжку под названием «Труд» читали? – с подозрением взглянув на них, поинтересовался знаменитый чародей и алхимик.
– Я детективы не читаю, – отрицательно качнул головой всезнающий Каймаков. – Я их сам пишу левой ногой, как курица лапой.
– Издаётесь?
– Чёрта с два в вашем Чудове издашься, – горько посетовал Каймаков. – Сволочные редакторы рубят талантливые произведения на корню, чтобы пропихнуть в печать свою бездарную писанину. Я было сунулся поначалу в пару столичных издательств, но везде получил от ворот поворот и бросил это неблагодарное дело.
– Вы писатель? – заинтересовался собеседником Марк Красс.
– Что вы, какой же я писатель? Так, бумагомаратель жалкий, дилетант, – замахал руками Иосиф. – Правда, будучи активным участником и свидетелем Басурманской войны, описал на досуге всё виденное и слышанное в так называемом романе...
– Я помогу вам его напечатать, – торжественно объявил Марк Красс. У меня есть знакомства в некоторых пролетарских издательствах. В частности, генеральный директор информационно-издательского холдинга «Гостиный двор – Аддис-Абеба» Светозар Тарасович Свистунов мой старинный приятель, перечитавший мой «Труд» от корки до корки, а это, я вам скажу, не шутка. Обычно, у всякого нормального человека при беглом ознакомлении с моей книгой враз пропадает бессонница, а при детальном изучении – начинает съезжать набекрень крыша. Так что, почтеннейший, сходите-ка вы в сие издательство к редактору Максиму Денежкину, скажите, что от меня – он напечатает ваш роман. Посулите только ему денег, он их любит.
– Кто же ж не любит денег? – откровенно удивился Никанор Злодеев.
Порассуждав о деньгах, посплетничав о крутых чудовских миллионерах, прикинув сколько золота-бриллиантов припрятал, должно быть, в своих подземных кладовых скряга Кощей Бессмертный, призрачно намекнув Марку Крассу о том, что пора бы уже раскулачивать старого, наши друзья приступили к главному, из-за чего собственно и оказались в столь поздний час на страшном Доломановском кладбище. Иосиф Каймаков справился у великого волшебника и чародея о пропавшей дочке Бабы-Яги Агнессе.
– Непростое вы дело задумали, ох непростое, – посетовал Марк Красс. Немного поразмышляв, тряхнул сивой, широкой, как веник, бородищей. – Ан быть по вашему, Пособлю!..
Он велел подать ему чашечку кофе, что и было исполнено Злодеевым с нечеловеческой резвостью и подхалимажем, выдул её в два приёма, заглотнув дымящееся коричневое пойло, как удав. Стал внимательно, с серьёзным видом, всматриваться в причудливые узоры кофейной гущи, расползающейся по дну чашки, словно человеческое дерьмо. Забормотал какие-то заклинания.
Злодеев, Каймаков и примкнувший к ним Вася Ветров, затаив дыхание, терпеливо ждали результатов гадания.
– Агнеска в гостинице «Метрополь», что рядом с Центральным офисом работников пера, – прикрыв глаза от напряжения, надувшись и покраснев, как вареный рак, словно хотел срать, начал глухо чревовещать знаменитый маг и волшебник. – Ступайте сегодня же в «Метрополь», там, на шестом этаже, в 666 номере и отыщете свою беглянку... В ресторане встретите редактора Максима Денежкина, ему Каймаков может предложить свой роман... Вижу, как он это делает. Роман большой и толстый, – еле помещается в потных руках Денежкина... – Но что это? Кровь?! Радиатор центрального отопления... Фигня какая-то, причем здесь радиатор? Не понимаю, но вижу... А что вижу, о том и пою, как степной акын на одной струне.
– А причём здесь кровь, многоуважаемый Марк Красс? – забеспокоился трусоватый Иосиф Каймаков.
– Вижу! – многозначительно изрёк чародей, не открывая глаз и, наверняка, ровным счётом ни фига не видя.
– Много крови? – с дрожью в голосе уточнил уже помиравший один раз Вася Ветров и теперь панически боявшийся повторения.
– Много... Как из зарезанного, поросенка.
– Тогда я в «Метрополь» – ни ногой! – торопливо, отказался Ветров. – Ну её к лешему, эту Агнеску.
Иосиф взглянул на него презрительно и высокомерно.
– Без тебя управлюсь, Пуделев, не комплексуй. – Останешься за городом сторожить Асмодея, – я быстро!..
5. Дочка Бабы-Яги
В ресторане гостиницы «Метрополь», куда примчался с Доломановского кладбища на попутке Иосиф, в этот ранний час всё ещё продолжалась гулянка. Дело в том, что расположенный по соседству с Центральным офисом работников пера, ресторан представлял собой эдакий магнит, притягивающий все творческие, литературные силы Чудова. Он был неким неофициальным местом писательских и редакторских схлёсток, где походя, за благородным, аристократическим шампанским или простецкой, пролетарской водочкой в запотевших графинчиках, обделывались всевозможные литераторские дела. Здесь заключались договоры на издание книг, выплачивалась авансы и гонорары за уже напечатанное, рецензировались рукописи начинающих авторов, распределялись путёвки в Дома творчества, и обмывались чиновничьи должности в Правлении Центрального офиса. В общем, жизнь здесь постоянно бурлила, била, так сказать, ключом и молодой Каймаков, впервые попавший в столь изысканное общество, попросту обалдел от прилива чувств и необычных впечатлений.
Как и посоветовал волшебник Марк Красс, он при хватил с собой папку с романом о Басурманской войне и, расхаживая между столиками, тщетно пытался распознать в шумной толпе веселящихся литераторов нужного ему редактора Денежкина. Редакторов Иосиф представлял себе старыми, плешивыми и угрюмыми, как лесные филины. Выбрав подходящую, по его мнению, кандидатуру, он подошёл к его столику и, развязно поздоровавшись, спросил:
– Извиняюсь, милейший, не вы ли будете редактором издательского холдинга «Гостиный двор – Аддис-Абеба» Максимом Денежкиным?
С аппетитом кушавший дымящуюся, только что с пылу, с жару, пиццу седенький старичок с глубокими залысинами и лохматой бородой, как у Марка Красса, с неудовольствием покосился на Каймакова и отрицательно качнул крупной лобастой головой. На опростоволосившегося Иосифа, как кобры, зло зашипели окружавшие старичка худые, голоногие девицы в коротеньких, детских платьицах.
– Что вы себе позволяете, юноша? Какой Денежкин?.. Это же гордость чудовской литературы, гениальный прозаик и публицист, лауреат премии Самодурова, Достоевский наших дней знаменитый Лев Ленивый!
– Прошу прощения, обознался, – сконфуженно попятился от стола гениального старичка Иосиф. Затравленно оглянулся по сторонам, не зная что предпринять.
Вдруг из-за крайнего от двери столика вскочил растрёпанный молодой человек
в очках и громко, на весь ресторан, позвал Иосифа:
– Господин Каймаков, господин Каймаков!.. Да, да, идите сюда, это я, Максим Денежкин... редактор. Мне о вас звонил товарищ Злодеев.
Иосиф с облегчением плюхнулся на стул напротив Денежкина, протянул пухлую папку с рукописью романа.
– Я от Марка Красса! – многозначительно произнёс, как пароль.
– Да, да, я в курсе... Меня товарищ Злодеев проинформировал, – закивал головой редактор.
Пока он рылся в папке, уткнув в неё нос, как крыса, Каймаков подозвал официантку и сделал заказ. Впрочем, ввиду стеснения в средствах, заказывал он не бог весть что: выпить, закусить, расслабиться... Теперь, после того, как редактор Денежкин был найден и полдела решено, оставалось главное – дочка Бабы-Яги Агнесса! Каймаков искоса оглядывал соседние столики, забитые разномастными крикливыми девками, как прожорливой саранчой, но ни в одной из них не мог признать нужную ему беглянку. Возможно, она ещё не спускалась из своего 666 номера.
Денежкин закончил копаться в рукописи и принялся излагать свои соображения по поводу её публикации, условий заключения договора, размера предполагаемого авторского гонорара и прочих издательских тонкостей. Иосифа нисколько всё это не интересовало, он быстро согласился на все предложения редактора, вручил ему из рук в руки роман, налил за свой счёт сто пятьдесят граммов белой на посошок и, распрощавшись, вплотную занялся поисками Агнессы.
Он поднялся на лифте на шестой этаж, вышел в коридор и нос к носу столкнулся с каким-то подозрительным гражданином в чёрной спортивной шапочке на голове, в чёрных же очках от солнца и со снайперской винтовкой, выглядывавшей из-под плаща. Что винтовка киллерская Иосиф не сомневался, – насмотрелся на снайперов на Басурманской войне. Им приходилось труднее всех: а ну-ка попробуй в непроходимых горах удержать цель в оптическом прицеле, если цель эта перемещается по скалам, как горная антилопа! Но ничего не попишешь, приходилось приспосабливаться по-обезьяньи. Цель перемещается на несколько километров и – снайперюга вслед за ней. А попробуй не переместись, – враз потеряешь её из оптического прицела. Так и доперемещяешься до турецкой границы.
«Мент поганый!» – решил, увидев человека с винтовкой под плащом, Иосиф. Не долго думая, он выхватил из внутреннего кармана пиджака пистолет с длинным глушителем и с наслаждением всадил несколько горячих пуль в грудь незнакомца. Человек повалился на Каймакова. Тот, отпрянув в сторону, направил падающее тело в раскрытую кабину лифта, нажал кнопку первого этажа. Когда лифт с необычным пассажиром уехал вниз, Каймаков прошёл по коридору до номера 666-го, стукнул несколько раз в дверь.
– Входите, не заперто, – послышался из-за двери женский голос.
Каймаков шагнул в номер и оторопел: на кровати, скомканной и взъерошенной, как будто на ней только что боролись тяжеловесы, лежала совершенно голая девица. Бельё её было небрежно разбросано по полу, у кровати на журнальном столике стояла пустая бутылка из-под шампанского. Голая курила дорогую заграничную сигарету и лениво потягивала из тонкого, хрустального бокала на длинной ножке янтарный, пузырящийся напиток богов.
– Пардон, мадам Агнесса, я, кажется, не вовремя? – замялся на пороге Иосиф, не зная куда деть глаза, так и впившиеся в соблазнительные формы девицы.
– Да ну, пустяки какие… Заходи, парень, голой девки не видел, что ли? – пригласила лежащая. – Только я не Агнесса, а Клеопатра...
– Та самая… из Древнего Египта? – удивился Иосиф.
– Да ну, придумаешь тоже, – обиделась девица. – Я Клеопатра Бахметбулатова, известная чудовская прэтесса-постмодернистка. Работаю в жанре рубленого французского верлибра, придуманного Артюром Рембо, свободного от всяких моральных условностей стиха Уолта Уитмена и потока ничем не контролируемого сознания в духе наших столичных знаменитостей с Тайваня и поэтического общежития.
– А где Агнесса? – вскользь поинтересовался Иосиф.
– Пошла в ресторан за шампанским, сейчас придёт, – ответила Клеопатра.
– Вы с ней живёте в одном номере? – продолжал туманными намёками докапываться до истины Каймаков.
– Это не имеет никакого значения, – отмахнулась девица. – Скажи ещё, что мы лесбиянки.
– Что ты, у меня и в мыслях не было заподозрить вас!.. – пустился в путанное словоблудие Иосиф. За спиной у него стукнула дверь и в номер вошла Агнесса.
Едва взглянув на неё, Каймаков был глубоко разочарован: дочка Бабы-Яги
была не столь хороша, как о том говорили. Слухи явно преувеличивали её достоинства. Агнесса была хоть и симпатична лицом, но худа, с нескладной, как у несформировавшейся восьмиклассницы, фигурой, со слишком большим, непропорциональным бюстом, дисгармонирующим с остальными частями тела, особенно с небольшими, узкими бёдрами. И, вдобавок ко всему, – носила очки!
– Это кто у нас тут в гостях?.. Клеопатра, ты бы прикрылась, – сказала Агнесса, подходя к кровати и ставя на журнальный столик закупоренную бутылку шампанского.
– Иосиф Каймаков, герой третьей Басурманской войны, – с поручением из леса от вашей матушки, – по-военному щёлкнул каблуками Иосиф.
– Достала меня всё-таки, старая, – ухмыльнулась Агнесса.
Клеопатра проворно соскользнула с кровати и при Каймакове, ничуть не совестясь постороннего мужчины, принялась одеваться.
– Я пожалуй пойду, Агния, не буду вам мешать. Вечером встретимся, – говорила она, натягивая колготки.
– Агнесса ловко, со знанием дела, откупорила шампанское, не пролив ни капли, налила вино в три бокала.
– Давай: на дорожку, Клеопатра, не ревнуй.
Девицы выпили шампанского, поцеловались в губы и поэтесса ушла, бросив на Иосифа завистливый, всё понимающий взгляд.
– Ну-с, что у нас там дальше по программе? – лукаво подмигнула ему Агнесса…
Где-то часов в семь вечера они на лифте спустились в ресторан. Причём у выхода из кабины опять стоял подозрительный субъект в чёрной вязаной шапочке, со снайперской винтовкой под плащом, – уже второй по счёту. Каймаков постеснялся его убивать при Агнессе. Шепнул ей только, что надо уходить по добру, по здорову.
На улице, возле дверей ресторана, их ждали... Неизвестно, чем бы закончился для Иосифа этот, так удачно начавшийся день, если бы инициативу, по-мужски, не перехватила Агнесса. При виде не сулящих ничего хорошего, угрожающих фигур, молча и профессионально взявших в кольцо её нового знакомого, она кошкой метнулась на проезжую часть улицы, решительно тормознула проносившуюся мимо «вольво», крикнула застывшему как истукан Каймакову:
– Иосиф, быстрей в машину, эти костоломы тебя замочат! Ну же…
Распахнутая настежь задняя дверца иномарки поманила отчаявшегося было Иосифа, как соломинка утопающего. Тонуть не хотелось, помирать – тем более! В такой вечер, возле такой мадам! Она уже по-хозяйски устроилась рядом с водителем на переднем сиденье и зазывно ждала, глядя полуобернувшись на Каймакова. Противники, поняв, что жертва вот-вот ускользнёт из их рук, сделали отчаянный рывок вперёд, намереваясь окончательно захлопнуть ловушку.
Иосифу не хотелось засвечивать своё гнилое нутро, бежать, как пацану, к машине, но и тянуть резину дальше было небезопасно. Он как всегда выбрал золотую середину: быстрым шагом стал отступать к «вольво», но поминутно оглядывался и даже утопил руку во внутреннем кармане пиджака, чтобы вовремя достать лежавший там пистолет.
Нападавшие, уловив опасное движение его правой руки, приостановили бег. Они не знали, какого фортеля можно ожидать от этого сильно смахивающего на касога проходимца, и благоразумно позволили ему ускользнуть.
Через минуту новенькая, «вольво» уже стремительно мчалась по засыпающим столичным улицам. Иосиф ни о чём не спрашивал сидевшую впереди Агнессу, предоставив ей, как попутному ветру, полную свободу действий. За окнами мелькнул городской рынок с величественным собором и заново отстроенной после землетрясения колокольней, колёса гулко и тяжело, как футбольные мячи, застучали по трамвайным рельсам и устилавшим переулок булыжникам. Вскоре дома разбежались в разные стороны и за их сутулыми спинами нарисовался мост, переброшенный через Чудов-реку. Каймаков понял, что они едут куда-то на запад, к чёрту на куличики...
«Как же теперь изловить Никиту Самодурова? – в который раз за этот суматошный вечер мысленно задавал он себе мучительный вопрос. – Кроссворд какой-то да и только, головоломка для идиотов! – У него охраны, поди, – прорва. Подступись попробуй: костей не соберёшь!.. Да и Агнесса – загадка. На заурядную шлюху вроде не похожа и всё-таки... Живёт в гостинице с какой-то сумасшедшей Клеопатрой, ошивается на Тайване и в поэтическом общежитии. Ложится в постель с первым встречным... И эти типы – у её номера и на первом этаже?.. Ну, с ними, допустим, всё ясно: увиде¬ли его в ресторане, упали на хвост. Хотя, тоже ничего не ясно: кто они такие? Бандиты? Менты? Рэкетиры? И вообще, что преподнесёт ему ещё это опрометчивое знакомство?»
Из задумчивости его неожиданно вывел резкий, приказывающий голос дочки Бабы-Яги:
– Нам здесь, шеф, притормози. Мерси! Сдачи не надо.
Она барственным жестом, держа, двумя пальцами за кончик сложенную вчетверо крупную купюру, – протянула водителю. Вышла, с мужской силой решительно хлопнув дверцей, как будто обрубая оставшееся где-то далеко позади прошлое. Иосиф последовал вслед за ней. Машина, бесшумно тронувшись с места, растворилась в кисельной темноте квартала, сиротливо оставив их у подножия несуразной кирпичной громадины в девять этажей, похожей на гигантскую каменную свечу.
– Я же предлагала в самом начале: поехали к моей подруге, в гостинице небезопасно, – по-моему и вышло, – заключила девица лёгкого поведения, приглашающее указывая на дверь подъезда. – Нас, правда, не ждут без предварительного звонка, но Кристина всегда мне рада и примет лучше, чем родную сестру.
– Она не одна, Кристина? – осторожно спросил он, втайне надеясь, что это не так и обманщица-фортуна подкинет ему сегодня счастливую карту из краплёной колоды судьбы. И ему уже начинал в мыслях мерещиться треугольник... Не геометрический, конечно, и не Бермудский, а любовный.
Агнесса встречным вопросом подогрела его розовую эйфорию:
– С чего ты взял, что она должна быть с кем-то?
– У женщины, если она конечно не лесбиянка, обязательно должен быть мужчина, – с намёком констатировал Каймаков.
– Ты прямо, как Шерлок Холмс, – владеешь дедуктивным методом, – с иронией кольнула его Агнесса.
– Скорее, как Кашпировский, – угадываю чужие мысли на расстоянии, – парировал её шутку Иосиф. – Но кроме шуток, ты же сама сказала, что нас здесь не ждут?
– А вот поднимемся и увидим: ждут или не ждут, – подытожила Агнесса и первой вошла в подъезд.
– С пустыми руками как-то неудобно в гости идти, – сказал, догоняя её, Иосиф. – Может, сгонять в киоск, купить что-нибудь для поднятия настроения?
– Не стоит. Уж чего-чего, а этого добра у Кристины в баре хоть залейся.
– Ну как знаешь.
Они поднялись по обшарпанной лестнице и остановились перед закрытыми створками лифта. Агнесса нажала белую кнопку, которая тут же стыдливо порозовела. Лифт дёрнулся и стал опускаться.
Иосиф вспомнил недавнее приключение в гостинице «Метрополь» и невольно поёжился. «Вот потеха будет, если и здесь на этаже встретят те крепкие, стриженые мордовороты!»
Они поднялись почти под самую крышу, на восьмой этаж. Лестничная площадка была пуста, их никто не караулил.
– Слава богу, хоть здесь всё чисто, – облегчённо вздохнула Агнесса и Иосиф, поняв её намёк, улыбнулся:
– Говорят, у дураков мысли совпадают... Но это я так, не в обиду.
– То-то же, Кашпировский! – осветилась ответной улыбкой девица и изящным движением руки нажала пуговицу звонка. Квартира отозвалась несколькими тактами какой-то мажорной, в духе времени, мелодии, за металлической дверью послышались шаркающие по полу шаги.
– Кого там хер принёс в двенадцать часов ночи?
Грубый спросонья женский голос явно адресовался нашим героям. Хозяйка затаилась за дверью, разглядывая неожиданных пришельцев через глазок.
– Налоговая полиция Маями!
Агнесса шаловливо прикрыла указательным пальцем с длинным накладным ногтем стеклышко глазка.
– Открывай, Кристина, притомила своей простотой. Лучшую подругу узнавать перестала.
– Агния, ты? – радостно переспросили за дверью.
Звонко, как винтовочные затворы, заклацали многочисленные замки, живо напомнив аналогичную сцену отпирания двери шефом контрабандистов в известной кинокомедии «Бриллиан¬товая рука», и взорам пришедших предстала владелица квартиры.
Иосиф сморгнул, пытаясь прогнать ночное наваждение, и едва не попятился к лифту, но вовремя спохватился. На пороге интересной квартиры стояла самая натуральная негритянка с чёрными, как антрацит, закрученными бараньей шерстью волосами и улыбалась ему обворожительной улыбкой, обнажая два ряда идеально ровных, ослепительно белых, как будто начищенных мелом, зубов. Сумасшедшая ночка продолжалась. Это был очередной её сюрприз.
Они прошли в коридор, за их спинами вновь хищно залязгали волчьими клыками замки, напрочь отгораживая их от внешнего мира. Агнесса представила своего кавалера негритянке:
– Познакомься, Кристина, это Дон Жуан, он же Казанова, он же Дон Кихот и, ко всему прочему, без пяти минут Кашпировский. Разгадывает хорошие и плохие мысли на любом расстоянии, так что держи с ним ухо востро и что попало не думай.
– Иосиф! – не реагируя на её шутку, отрекомендовался Каймаков.
Они прошли в небольшую, со вкусом обставленную современной мебелью, комнату, присели к столу. Кристина поспешно поправила на диване скомканное одеяло.
– Бедняжка, мы тебя с постели вытащили, – полушутливо посочувствовала Агнесса, лукаво прищурила глазки. – Ты одна?..
– Нет, любовник под диваном лежит, – в свою очередь пошутила хозяйка. – Ляпнешь тоже, Агния, кто может быть у одинокой, не замужней женщины? – Негритянка оценивающе скосила крупные, коричневые маслины глаз на Каймакова.
– Ах, ах какие мы правильные. Просто ангелы в синих штанах. Куда уж нам уж… – подключилась к кокетливой женской игре Агнесса.
Иосиф давно вышел из школьного возраста, он скучающе зевнул, резко, по-спортивному, оттолкнувшись от кресла, в котором сидел, приблизился к полке с глянцевыми красочными корешками книжных переплётов. Ожидания его не обманули, – глазам предстал вполне джентльменский набор современного бульварного чтива, как в лучших домах Лондона и Парижа: Агата Кристи, Чейз, Хаггард, Доценко, Корецкий… Иосиф вытащил наугад пухлый лощёный кирпич и машинально, словно монах чётки, перебирая испещрённые оттисками чужих мыслей и амбиций страницы, стал прислушиваться к протекавшему между подругами приглушённому разговору. Он пытался разобраться в бурном вихре событий сегодняшнего непростого вечера, которые закрутили его, как щепку, и понесли без руля и ветрил в пугающую неизвестность.
– Кроме шуток, Агния, что случилось, где муж? – с тревогой спрашивала ночную знакомую Иосифа негритянка Кристина.
– Объелся груш и животом мается, – презрительно ухмыльнулась та. – Муж, муж... Он только дома – муж, да и то не по паспорту, а чуть за порог ступил – сразу холостяк. Мальчик-одуванчик... Ни одной симпотной тёлки не пропустит. Отчалил недавно с понтом под зонтом с дружественным визитом в какую-то Тьмутаракань. Он ведь у меня весь деловой, сама знаешь, крутизна ещё та, – государственными делами ворочает. Президент хренов. Новый чyдак... Я как дура сижу дома, – ни в кабак на ****ки, ни на дискотеку. И вдруг, прикинь, звонок по телефону. Аноним какой-то, доброжелатель. Так, мол, и так, твой благоверный, блин, за городом кувыркается, в кабаке, естественно. Я – на тачку и туда. И что ж ты думаешь, застаю своего Никиту с какими-то сосками малолетними. Он уже лыка не вяжет, вся компания – тоже подшофе. Короче, финал полный. Картина Репина «Приплыли»!.. Я, как тигрица, блин, – Самодурову бокал шампанского – в рыло, сосок – за патлы, аж шерсть клочьями полетела.
– Да ну! – одобрительно рассмеялась негритянка.
– А ты думала я им в зубы заглядывать стану? Кайф, короче, я ему обломала...
Голос Агнессы понизился вдруг до интимного шёпота, и Иосиф перестал что-либо разбирать. Небрежно сунув бумажный кирпич в щель на полке, вернулся своё место.
Негритянка Кристина, глянув на него, засуетилась по хозяйству.
– Заболтались мы с тобой, подруга, а про молодого человека забыли. Он заскучал в бабьей компании, высоким искусством занялся, а самому, думаю, повеселиться охота... Сейчас я быстренько на стол накрою.
– Ну почему же, и литература – дело стоящее. Я и сам последнее время заинтересовался: как это они, думаю, писаки, книжки всё кропают, – пустился в интеллектуальные дебри Иосиф. – Раньше никогда такие мысли в голову не приходили, да и писали раньше по зову сердца, по велению партии, так сказать. Раньше литература как храм божий была, а писатели – как священнослужители. Теперь же всё изменилось, книжки стали писать все кому не лень: воры, проститутки, гомосексуалисты... Литературу в помойную яму превратили.
– А ты, случаем, сам не из писателей? – бесцеремонно вклинилась в его монолог Агнесса. – То-то я смотрю, – тот тип в очках, в ресторане, какими-то бумажками шелестел. Я поначалу решила: коммерсант с бухгалтерией разбирается, а он романы свои, небось, тебе тискал.
– Ладно, замнём для ясности, – не стал углубляться в щекотливую тему Иосиф. Обратил всё внимание на сервируемый Кристиной столик, на котором, как на Кащеевой скатерти-самобранке, появлялись всё новые и новые деликатесы и бутылки с импортными, кричаще яркими этикетками.
6. Погоня
После того как бешеная «вольво» умчала Агнессу и Иосифа, люди, преследовавшие их, сошлись в тесный кружок. Старшой по кочке Желтухан достал из кармана модной кожаной куртки трубку сотового телефона и торопливо набрал номер.
– Аллё, шеф? Говорит майор Желтуханов: бикса Никиты Вавиловича свалила из кабака с каким-то нацменом. Мы с братвой хотели взять его за жабры, но тот начал шмалять из пистолета. Ты же, Рэмбо, знаешь этих поганых!.. Чистые духари, как на зоне. Потом они сели в тёмно-синюю «вольву» и уехали. Из наших оперативников одному кажись кранты. В общем, шухеру нацмен наделал большого... Какие будут указания дальше?.. Нет, из кладбищенских мы никого не видели... Стоим на улице, курим... Есть, шеф! Будет исполнено. Пока.
Желтухан спрятал трубку мобильника и обратился к нетерпеливо ожидавшим конца телефонного разговора молодчикам с короткими стрижками:
– Велел найти девку из-под земли. По любому, короче. Я отмазывался, как мог, сами слышали... Про нацмена чтоб все подтвердили: шмалял! Один жмурик на шестом этаже в ящик сыграл. В общем, дело дрянь: где их сейчас найдёшь?.. Упустили, козлы позорные!
– Желтухан, метлу попридержи, – угрожающе зыркнул на старшего страховидный амбал с рваным шрамом, змеившимся от уголка рта через всю правую щеку. – Сам ведь первый понтонулся, когда чурка в карман за волыной полез.
– Не 6ыло у него волыны, мудак, на пушку он брал, – обозлился ни с того, ни с сего Желтухан.
Оперативник со шрамом, которого звали Косяков, угрожающе попёр на старшего.
– Ответь за базар, слышишь! Видали мы таких духарей.
– Ша, пацаны, завязали разборку! – встал между ними Самвел – горбоносый смуглый шатен, говорившй почти без акцента, как говорят чудовские крещёные касоги. – Старшой, где девку вычислять будем? Времени – без четверти двенадцать.
– У нас три зацепы, братва, – деловито начал Желтухан. – Кабак и тот пассажир, с которым нацмен гужевался за одним столом; сраная «вольва» и сама Агнесса, её связи, дела и всё такое... Косяк, берёшь двух быков, мой джип и до утра шмонаешь по городу, тормозишь все «вольвы» и по любому вычисляешь ту, что нам нужна... Ты, Ара, ты и ты – в Кособоково к мамаше Агнессы: пронюхаете всё про её подружек, знакомых, бывших одноклассников.
– Ночью в Кособоково, на край света?.. – усомнился крещёный касог Самвел.
– Скажешь, что от самого Самодурова, учить тебя, что ли. До утра по старой лугачёвской трассе как раз обернётесь, – нетерпеливо поморщился Желтухан. – Остальные – со мной. Попробуем разузнать в кабаке про того очкарика. Сдаётся мне: он там постоянный клиент и нацмена пригласил на деловую стрелку.
Получив задание, сыскари быстро рассыпались в разные стороны. Старший с тремя подручными направились к ресторану «Метрополь», откуда они и начали безуспешную погоню за Агнессой и Иосифом, остальные шестеро юркнули в глухой переулок, где были припаркованы джип Желтухана и два «Мерседеса». Первая бригада во главе с касогом Самвелом села в один из «мерсов» и направилась по указанному Желтуханом адресу в Кособоково, к Бабе-Яге. Косяк с двумя другими сыскарями лихо запрыгнули в джип и рванули на бешеной скорости из переулка. За руль сел сержант Камикадзе – большой любитель быстрой езды и острых ощущений. Придавив педаль газа до полика, он понёсся по главной улиц Чудова, не замечая светофоров и шарахавшихся чуть ли не из-под самых колёс запоздалых пешеходов, сонно и лениво переходивших проезжую часть. Косяк наобум корректировал маршрут, куняя на переднем сиденьи.
В районе центрального столичного рынка из-за угла неожиданно вырулило такси.
– Куда прёшь, сучий потрох! – зло выругался Камикадзе, резко нажал на тормоз, но было уже поздно.
Джип юзом бросило на встречную машину, которая попыталась избежать столкновения. Водитель такси крутнул руль вправо, увернувшись от лобового удара, но тут же ощутил сильный толчок в ле¬вую заднюю боковину, сбросил газ и ударил по тормозам.
Косяк, не меняя позы, остался сидеть в искалеченном джипе. Невозмутимо приказал спутникам:
– Сходите разберитесь с мужиком.
Достал из кармана пачку «Парламента», подул как в папиросу в белый мундштук сигареты, прикурил от зажигалки.
Сержант Камикадзе и другой оперативник в тёмных очках от солнца пружинисто выскользнули из машины, с сожалением оглядели глубокую вмятину на переднем левом крыле, покачали стрижеными головами.
Водитель такси Савелий Митрофанович Бричкин размашисто шагнул им навстречу.
– Повылазило у тебя, парень, куда прешь? – закричал он на Камикадзе, жестикулируя от волнения руками. – Помеха справа – должон был меня пропустить, или правил не знаешь?
– Не шуми, мужик, – строго глянул на него сержант и угрожающе утопил руку в правом кармане брюк. Оперативник в тёмных очках проделал то же самое.
Таксист Бричкин сделал вид, что не заметил угрозы. Продолжил безнадежную игру, выкинув последний козырь.
– Милицию будем вызывать, или сами разберёмся?
– Сами, – кивнул головой мент Камикадзе, наморщил узкий лоб и вытащил из кармана свой табельный пистолет «Макарова». Оперативник в очках предусмотрительно встал за спиной жертвы.
– Значит так, козёл драный, ты мне надоел и ответишь по полной программе.
Камикадзе ткнул Бричкина в живот стволом пистолета.
– Техпаспорт на капот.
– Ребята, что за дела? – опешил под дулом пистолета таксист Бричкин.
– Не понял, слышишь? С тобой менты базарят, – прошипел за спиной сыскарь в очках и профессионально врезал водителя ребром ладони по почкам.
Бричкин вскрикнул от острой боли и согнулся перед Камикадзе чуть ли не до самой земли.
– Ещё раз повторяю: техпаспорт на бочку! – жестко потребовал тот.
Таксист, всё ещё гримасничая лицом от боли, с трудом выпрямился и послушно положил перед сержантом требуемый документ. Камикадзе небрежно сунул ему визитку.
– По этому телефону найдёшь старшего лейтенанта Косякова, звякнешь... Сроку тебе – неделя, от силы две. Не будет новой тачки – пеняй на себя!
Сержант Камикадзе махнул рукой Косяку, тот неторопливо, с достоинством покинул салон джипа, небрежно бросил на капот ключ от замка зажигания. Сыскари по-хозяйски уселись в помятую «Волгу». Зверем взревел мотор, и опергруппа укатила, оставив Бричкина на пустынной улице, рядом с сиротливо заставшей в неестественной позе дорогой заморской «игрушкой».
– Не иначе, опять тёща, – чтоб ей, окаянной, ни дна, ни покрышки, – проклятый полтергейст наколдовала! – с горечью вздохнул несчастный Савелий Митрофанович, с досадой сплюнул под ноги и полез в шикарную кабину джипа. Нужно было срочно выкручиваться из создавшегося положения, что-либо предпринимать и чем быстрее, тем лучше. С бандатами, за которых таксист Бричкин не без основания принял служивых сыскных работников из ведомства полковника Антона Нищеты, шутки были плохи. Савелий Митрофанович решил отогнать трофейную иномарку в свой гараж, собственноручно отремонтировать, перекрасить и, если не сглазит колдунья-тёща, толкануть на Центральном рынке толстосумам, новым самодуровцам, не скупясь отваливавшим бешеные тыщи за всякую автомобильную экзотику. Затем Бричкин планировал сгонять по гостевому приглашению Ивана Богатырева, с которым до сих пор поддерживал дружеское эпистолярное общение, за океан и по дешёвке приобрести там новенький джип для беспредельщика стар¬шего лейтенанта Косякова.
7. Беспредел
Ведущий редактор издательства «Гостиный двор – Аддис-Абеба» Максим Денежкин шёл домой из ресторана «Метрополь» в приподнятом расположении духа. Под мышкой сжимал объёмистую папку с романом начинающего писателя, с которым у него была сегодня в ресторане деловая встреча. Bсё устроилось как нельзя лучше. Иосиф Каймаков, как звали писателя, согласился на все его условия, и теперь оставалось только подписать соответствующий договор и запускать книгу в работу. По негласному соглашению Денежкин получал половину авторского гонорара, а Каймаков все права на переиздание романа оставлял за издательством. Роман был, что навивается убойный: «Басурманская война». Ещё не изданный, он наделал уже много шума. Его каким-то сверхъестественным образом ухитрились прочитать в Чудовском Союзе писателей и дали высокую оценку; куски книги тут же напечатали в городской прессе и в литературно-художественном журнале ветеранов всех трёх Басурманских войн. Критики однозначно сошлись в том мнении, что лучшей книги о войне в Диком поле ещё не было. К тому же повествование велось от лица очевидца, очутившегося после войны на тюремных нарах.
От избытка чувств Максим пытался даже негромко напевать популярную эстрадную песенку печенега Марата Батырова, которую крутили в городе на каждом шагу, но кроме «Мальчик хочет в Тамбов» – больше ничего не помнил. Самому Денежкину в Тамбов не хотелось. Ему хотелось продолжить начатую в «Метрополе» гулянку, но продолжать было не с кем, да и денег, увы, в кармане было в обрез, хоть расплачивался в ресторане Каймаков. Максим подошёл к ближайшему коммерческому ларьку и купил бутылку креплёного пива «Балтика». Специфический пивной запах дразняще ударил в нос, возбудив непреодолимую жажду: Максим с жадностью приложился к горлышку и за раз опорожнил бутылку почти наполовину. Через несколько минут острый пивной хмель смешался с выпитой в ресторане водкой и Денежкин блаженно поплыл, ощущая полнейшую невесомость в теле. Перестала что-либо весить и внушительная папка басурманского романа, в которой было около пятисот страниц машинописного текста.
Максим Денежкин пришёл домой, благо до него было совсем недалеко, и, не обращая внимания на недовольно ворчавшую жену, которая считала его бездарью, неудачником и чуть ли не алкоголиком, попытался сразу же приступить к редактированию рукописи. Но не тут-то было: буквы сливались в глазах в невообразимую серую кашу, мысли в голове путались, карандаш выскальзывал из ватных, непослушных пальцев. Работать не было никакой возможности. Максим со злостью бросил карандаш, снял очки и устало потёр близорукие, слезящиеся глаза.
– Тамара, давай ужинать! – крикнул он хлопотавшей на кухне жене.
Супруга, высокая, интересная женщина лет тридцати, приоткрыла дверь в комнату.
– А ты заработал на ужин? Где деньги? Или мне разорваться – самой всю семью тянуть! – заговорила она в раздражении.
– Семья-то большая, да два человека. Всего едоков-то... – с усмешкой процитировал Некрасова Максим.
– Смеёшься... Так знай: смеётся тот, кто смеётся последний! – встретила в штыки его реплику Тамара. – У меня не железное терпение и жить как нищенка с помойки я не хочу. У меня ведь ничего нет, ни одной мало-мальски хорошей вещи. Я обносилась! На меня люди пальцами на улице показывают, смеются.
– Ну будет тебе, Тома, – попытался урезонить её смущённый супруг. – Скоро я получу кучу денег и ты всё себе купишь. Вот рукопись одного молодого, талантливого автора, – он пообещал мне половину гонорара за издание книги! От меня зависит: рекомендовать её к печати или нет. Вот мы и заключили такую негласную сделку. А это тысячи, Томка!.. Тысяч десять рублей, как минимум.
– Ну и когда же ты их получишь? – заметно подобрела жена.
– Как только, так сразу... Договор с автором подпишу и ему тогда выплатят аванс, а остальное – по выходу книги.
– Ну-ну, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, – сухо посоветовала Тамара и пригласила мужа к столу.
После плотного ужина Максима потянуло на секс, и он стал смущённо заигрывать с прибиравшейся в кухне супругой.
– Да ну тебя, иди ложись, сейчас приду, – притворно сердясь, выставила его из кухни Тамара.
Он по быстрому принял душ, нырнул в постель в зале, по привычке щёлкнул кнопкой включения на пульте дистанционного управления телевизором. Голубой экран «Панасоника» зажёгся, выхватив из комнатного полумрака кусок какого-то западного сентиментального сериала: красивая, стройная метиска явно латиноамериканского происхождения горячо, с южным темпераментом, доказывала что-то пожилому, с иголочки одетому синьору, который то ли её любил, то ли, наоборот, хотел бросить. Максим, зевнув, переключил канал, и комнату заполнили душераздирающие вопли парня, которого душило какое-то мерзкое, похожее на осьминога, существо... Снова щёлкнула кнопка и звериный рёв обречённого парня сменили сладостные стоны, охи и ахи двух совокупляющихся человеческих особей. Это было как раз то, что надо! Максим потёр от удовольствия руки, отложил пульт в сторону и во все глаза впился в экран, где маячила обнажённая мужская задница крупным планом. Человек с силой вонзал своё вставшее мужское орудие в распустившуюся красным цветком, влажную вагину женщины, – ничуть не подыгрывая, не имитируя, ничего не скрывая. Bсё было натурально и откровенно – как в самой жизни. Эффект личного присутствия был таков, что Максиму казалось, будто он подсматривает за парочкой в замочную скважину. Он с усмешкой вспомнил частые дискуссии, вспыхивавшие среди сотрудников издательства о сексе и порнографии, о якобы зыбкой грани, разделяющей эти два понятия. Причём, большинство демократически настроенных коллег наивно полагало, что клеймом «порнография» коварная цензура пытается варварски ограничить их сексуальные свободы, завоеванные в жестокой и непримиримой борьбе с фарисействующими лицемерами от социалистического реализма. О, святая наивность!..
Тамара, управившись на кухне, вошла в комнату и только собралась сбросить на радость притомившемуся в ожидании Максиму лёгкий ситцевый халатик, как в квартиру требовательно, несколько раз позвонили.
– Кто бы это мог быть в такое время? – в недоумении пожала плечами жена Максима и пошла открывать.
– Кто? – строго спросила она, прикоснувшись пальцами к замку.
– Срочная телеграмма! – сердито отозвались за дверью.
Тамара испугалась, вообразив, что могло что-нибудь нехорошее случиться с родителями, жившими в другом городе, поспешно отворила дверь и, получив сильный, жестокий удар кулаком в переносицу, даже не охнув, свалилась мучным кулём на пол. Шайка во главе с Желтуханом, как саранча, сыпанула с лестничной площадки в квартиру. Щёлкнул замок вновь запертой двери.
Максим насторожился, услышав в коридоре возню и шум падающего тела. В ту же секунду в зал ворвалось двое боевиков с искажёнными звериной злобой физиономиями.
– Лежать, сука, милиция! – сильно шепелявя, выкрикнул один из них и ткнул под нос Денежкину бордовую корочку сотрудника МВД.
Второй – коренастый, широкоплечий «шкаф» с бычьей шеей, окольцованной толстой золотой цепью, – вразвалочку подошёл к «Панасонику» и, потыкав коротким, толстым пальцем, смахивающим на сосиску, в кнопку, «врубил» звук чуть ли не на полную мощность.
Желтухан с четвёртым бандитом-оперативником грубо втащили в зал бесчувственное тело Тамары.
– Негодяи, что вы сделали! – истерически взвизгнул Максим и порывисто, как был – голый, вскочил на ноги.
– Я же сказал: лежать, бля! – шепелявый размашисто врубил Денежкина ногой в живот, и тот, скрутившись в три погибели и хватая ртом воздух, колобком покатился с дивана.
Его место тут же заняла Тамара. С неё бесцеремонно содрали халатик, разорвали трусы и бюстгальтер.
– Ничтяк, бля, тёлка! Я торчу, – промычал Желтухан, поспешно расстёгивая ширинку. – Чак, Баламут, очкарика – к батарее! – Он бросил шепелявому сотруднику, вырубившему Максима, наручники и навалился на распростёртую перед ним обнажённую женщину.
Через двадцать минут, когда весь квартет, по очереди, в четыре «смычка» обработал хозяйку дома, супруги пришли в себя.
– Желтухан, может, и этого прицепом за жинкой на пупенгаген натянем? Он, вообще-то, ничё пацанка... – выскалил гнилые зубы Баламут – «шкаф» с «собачьей» цепью на шее, – и плотоядно пошлёпал Максима Денежкина по белой гладкой заднице.
– Умри, лох позорный, я не педераст! Беспредел ловить на кичмане будешь, – презрительно скривился главарь, вытер руки о лохмотья Тамариного халата, которым она безуспешно пыталась прикрыть свою наготу, и дал знак, чтобы прикрутили звук телевизора.
– В общем так, – ультимативно обратился Желтухан к Максиму. – Мне нужен тот зверёк, с кем ты сегодня в кабаке охмырялся. Что у вас за дела? Как его зовут? Где живёт?.. И побыстрее, у меня мало времени. Будешь темнить – отрежу ухо!
– Каймак Иосифов... Ой, нет, наоборот, Иосиф Каймаков, – поспешно поправился Максим, ползая на коленях перед главарём и униженно ловя своими по-собачьи преданными, голубыми глазёнками суровый, немного насмешливый, хозяйский взгляд Желтухана. – Писатель, бывший басурманин, издаёт у нас в издательстве роман. В ресторане встречались по рукописи... Данные – в папке на последней странице.
– Зверь из Басурмании? – не поняв, переспросил Желтухан.
– Нет, служил просто там. Воевал, – уточнил трясущийся Максим. – Сам – то ли касог, то ли алан... Метис, кажется.
– Что значит метис? – вновь деловито справился любознательный главарь.
– Полукровок. Отец касог, мать чудовка, – пояснил Максим.
– Хорошо, – удовлетворённо кивнул головой Желтухан, повернулся к шепелявому сотруднику по кличке Чак – чуть-чуть раскосому, черноволосому, смахивающему немного на покойного певца Цоя – кивком головы указал на папку басурманского романа, лежавшую на столе.
Тот, ни слова не говоря, подошёл к столу, резким рывком оборвал тесёмки на папке и запустил волосатую лапу вовнутрь. Испещрённые машинописным текстом страницы лавиной сыпанули на пол. Чак, дурашливо улыбаясь, поймал, как голубя, последнюю, небрежно протянул Желтухану. Главарь взял листок с анкетными данными Иосифа, покрутил перед глазами, подслеповато щурясь, шевеля губами, в уголке которых приклеился замусоленный окурок сигареты.
Вскоре после этого они ушли, предварительно освободив прикованного наручниками к батарее Максима. Он, скуля как побитый щенок, бросился к супруге, которая продолжала апатично лежать на диване, запахнувшись в рваный халат.
– Тома, что они с нами сделали, подонки! Ты видела как меня били?! – плакал он, теребя жену за плечи, униженно прижимаясь мокрым от слёз лицом к её исцарапанным ногтями грудям.
– Тряпка! – кривила губы, еле сдерживая истерические рыдания, Тамара. – Боже мой! Боже мой, какая же ты тряпка...
8. Один день Максима Денежкина
Наконец-то, после знаменитой Хрущёвской «оттепели», в бывшей Чуди утвердился благоприятный для истинной демократии социальный климат. Можно сказать настоящие политические субтропики. Правда, страна до этих светлых дней не дожила, да и бог с ней. Зато сейчас Самодурия сделалась демократической. И жить стало не только лучше, но и намного веселее, особенно в столице, в Чудове. По телевизору всякие маски-шоу смешные показывают: то заседание Самодуровского парламента, то «Аншлаг», то выступление Моисеева. Телевизор вообще стал неотъемлемой частью современной жизни. И если в какой-то глупой песне застойных времён ребром ставился риторический вопрос: «С чего начинается Родина?» – сейчас можно с уверенностью констатировать – с телевизора!
Максим Денежкин после кошмарных ночных злоключений вскочил с постели не по будильнику – по голосу ведущего первого канала, – это жена телевизор включила и слушает краем уха полезные советы, занимаясь приготовлением завтрака на кухне. Она уже почти отошла от вчерашнего шока, вызванного налётом банды головорезов в погонах. Впрочем, в Чудове к подобным «спецоперациям» правоохранительных органов, которые сами всё больше начинали походить на криминальные группировки, было не привыкать. И то верно: какая ж это демократия, если она не умеет защищаться? Фикция... Никакая... Так себе: ни рыба ни мясо. Истинная, топорно сработанная по американскому образцу, демократия – должна быть с кулаками! Точнее – с полицейской дубинкой. С эдаким «демократизатором» для негров...
Максим Денежкин тоже прислушался к голосу ведущего, а послушать было что! «Если у вас отвалились подмётки на новых, купленных только вчера, ботинках, вы их не несите назад в магазин – бесполезно, всё равно не обменяют и деньги не вернут! – говорит один советчик. – Берёте обыкновенный канцелярский клей, приклеиваете подмётки на прежнее место и кладёте в коробку (если вы её перед тем опрометчиво не выбросили в мусоропровод). Дожидаетесь дня рождения одного из ваших друзей и презентуете ему эти ботинки. Таким образом вы экономите на подарке, себе с получки покупаете новые ботинки, выходите в них в первый же день на улицу, у вас отваливаются подмётки, вы возвращаетесь домой, достаёте заветный тюбик канцелярского клея...». Максим Денежкин нажал на кнопку дистанционного пульта управления, переключив канал. «Если вы ночью воспользовались многоразовым презервативом фирмы «Адидас», утром не выбрасывайте его в окно, под ноги прохожим, – говорит другой телевизионный советчик. – Презерватив можно помыть под краном в тёплой воде, высушить в микроволновой печи и Первого мая подарить своему ребёнку вместо шарика. Как говорится: и волки сыты и деньги целы!.. А теперь особый совет для женщин: если у вас порвались чёрные колготки – вы их не штопайте белыми нитками и не наряжайте в них летом пугало на огороде. Вынесите на базар, авось и купит какой-нибудь безработный, малоимущий киллер».
Машины у Максима Денежкина естественно не было, и он обычно добирался до работы на общественном транспорте. Он был истинный демократ-шестидесятник, как и все в издательстве, боготворил Хемингуэя, и по пути любил зайти в палатку на Пушкинской площади и выпить заветную бутылочку пива. Всего одну и самую маленькую, потому что денег на «полторашку» у него не было. Но Максим Денежкин на жизнь не жаловался, потому что именно за такую жизнь он, как поётся у ныне полузабытого Высоцкого, «гиб и мёрз в семнадцатом году». Именно за такую жизнь он отбывал полгода в Лугачёвской психушке на пару с небезызвестной в Самодурии скандальной демократкой Конкордией Стародворской, а потом помогал диссиденту Никону Кожемякину переправлять на Запад его знаменитый роман. Максим Денежкин закупорил его в пустую бутылочку из-под «Жигулёвского», купленного вскладчину с известным правозащитником Цукерманом (с ним же, к слову сказать, и выпитую), и зашвырнул её аж на середину реки, на берегу которой и располагался Лугачёвск. Бутылочка уплыла в Азовское море, оттуда – в Чёрное, потом в Средиземное. Там её проглотил по ошибке кашалот, которого прикончили в Атлантике американские китобои. Вспороли здоровой, но безмозглой водоплавающей белое брюхо и нашли заветную бутылочку с рукописью Кожемякина. В Нью-Йорке один ловкий бизнесмен-книгоиздатель решил рискнуть и издал «Остров Невезения» Кожемякина неслыханно высоким для Америки тиражом – тридцать три экземпляра. И книга имела ошеломляющий успех! Её прочитали в ЦРУ, в ФБР, в Белом и в публичном доме и дали положительную оценку. Мало того, книгой сразу же заинтересовался Шведский Нобелевский комитет и неизвестному до той поры чудовскому автору присудили Нобелевскую премию по литературе! Не без давления американцев, конечно. В качестве веского аргумента фигурировал шестой флот США, бросивший якоря в море неподалёку от Осло и нацеливший на мирную Шведскую столицу многочисленные пушки и крылатые ракеты с ядерными боеголовками.
В издательстве как всегда работы было навалом. Буквально конвейером шли всевозможные детективы, боевики, фэнтези и любовные романы известных чудовских писателей, современных классиков развлекательного жанра типа Виктора Доценко, Бориса Акунина, Дарьи Донцовой, Данила Корецкого и других. Максим Денежкин, засучив рукава, как каторжник, тут же включился в работу и пропахал, не вставая из-за рабочего стола, до вечера. Он безжалостно правил корявый, косноязычный стиль «классиков», некоторые из которых, вроде Акунина, и чудовцами-то, положа руку на сердце, не были и чудовским языком владели в пределах школьной программы для пятых классов. Денежкин наобум исправлял ошибки, безжалостно кромсал текст, сокращая объём, если повествование не укладывалось в прокрустово ложе издательских требований, или наоборот дописывал за автора целые куски, если объёма недоставало. В результате получалась такая галиматья, что Максим сам не мог читать эту писанину без отвращения, но директору издательства – большому знатоку и любителю современных детективов – нравилось, и он давал произведению зелёный свет. Под конец суматошного редакционного дня Денежкин геройски «отредактировал» и роман Иосифа Каймакова о Басурманской войне и с сознанием честно выполненного долга отбыл домой. По пути он неизменно зашёл в палатку на Пушкинской площади и купил бутылочку пива. Он с удовольствием выпил её в сквере перед кинотеатром, на котором во всю ширину красовалась красочная вывеска очередного американского блокбастера, которые нагло заполонили последнее время экраны всех чудовских кинотеатров.
Денежкину, как истинному демократу-шестидесятнику, нравились эти фильмы о сладкой американской жизни. Он и сам страстно жаждал оказаться когда-нибудь за океаном, в своей любимой и желанной, как женщина, Америке... Впрочем, об Америке мы поговорим во второй части нашего повествования, а сейчас вернёмся немного назад, в квартиру негритянки Кристины, куда приехали глубокой ночью, спасаясь от оперативников Желтухана, Иосиф Каймаков с Агнессой.
9. Резиновый негр
...Приспело вскоре времечко гостям почивать ложиться. Негритянка Кристина постелила им в комнате, а сама скромно на кухню ушла, чтоб не мешать... да и самой попусту не соблазняться. Но не тут-то было: велел ей Иосиф Каймаков с ними вместе лечь, чтоб, значит, порнуху и секс забацать по полной современной программе, как в лучших домах Лондона и Парижа! Поначалу девки, как конфету, его облизывали, до каких только укромных, потаённых местечек не добирались. Потом он – их. Девки голые гадюками вокруг него обвивались, заползали и так, и эдак. Иосиф голову между ними просовывал, а то поглубже нырял, так что даже пузыри наверху не показывались. Трудился он, ясное дело, за двоих, как отбойным молотком вибрировал, наизнанку их выворачивал. Девки вертелись на нём, как пропеллер на вертолёте. После, когда он устал и вконец выдохся, Кристина резинового мужика надула. Игрушка у неё такая была: голый резиновый негр с торчащим, как кол, чёрным каучуковым хреном. Хрен не всякая ****ь выдерживала: тут стажировка немалая требовалась, без привычки от резинового чудака одни неприятности получались. Сядет иная на каучуковую хреновину, на кнопочку пластмассовую нажмет, лошадиный вибратор включит, – мужик безмозглый и начнёт трахать без остановки, в темпе нечеловеческом. Чурка электрическая, что скажешь! Гоняет и гоняет лысого дурака, пока у девки шары на лоб не полезут, пока не кончит она раз двадцать, a eмy всё нипочём.
Иосиф весьма подивился закордонному изобретению, подумал: насколько же мысль человеческая вперёд шагнула! Допустим, был бы сейчас на месте резинового – негр натуральный, из крови и плоти, – сколько бы у него раз получилось? Вот то-то же и оно. От силы раз пять за ночь и – всё! Баста. Финита ля комедиа... Как говорят французы: шерше ля... Короче, ищите нового мужика! А этот каучуковый «реалистик», как двигатель внутреннего сгорания пашет, хрен свой словно поршень в дамском интимном, сладеньком месте гоняет. Трудится. И не остановится, гад, пока на кнопочку не нажмёшь, или пока пробки на счётчике не перегорят.
Вот, что значит – наука! Прогресс. Человеческий гений...
Агнесса и Кристина забавлялись с резиновым ловеласом до первых петухов. Потом бросили, вновь за Иосифа принялись. Каймаков, передохнув, с новыми силами ринулся в «штыковую» атаку, пронзив сначала одну, потом другую своим остро вставшим «мечом». Под конец, когда они обе лежали в полуобморочном состоянии, хотел за компанию оприходовать и резинового негритоса, но не нашёл – куда... сплюнул и прекратил ночной порнографический шабаш.
Утром первая очнулась дочка Бабы-Яги Агнесса. Лениво потянувшись, она сладким голосом, с улыбкой, пропела:
Не ходите, девки, замуж,
Ничего хорошего:
Утром встанешь – сиськи на бок
И п...а взъерошена!
Кристина, сливаясь собственным обнажённым телом с чернотой резинового мужика, выдавливала из него остатки воздуха. Спрятала игрушку для взрослых в платяной шкаф.
Иосиф деловито оделся.
– Ну-с, уважаемая Кристина Орбакайте, разрешите откланяться. Нам пора, – сказал он, стоя перед полуодетой негритянкой. Галантно поцеловал ей коричневую руку, повернулся к Агнессе. – Ты готова, дорогая?
– Да уж не дешевле всяких-разных, – заметила дочка Бабы-Яги, застёгивая бюстгальтер. – А куда мы едем, Джозеф?
– Отвезу тебя в лес под Кособоково, в избушку на курьих ногах к мамаше Ядвиге, а сам пущусь на поиски проклятущих Бовы и Беллера, – ответил Иосиф Каймаков, поправляя галстук.
– Не хочу в поганый лес к матушке, хочу с тобой, – капризно топнула ножкой дочка Бабы-Яга.
– Я клятвенно обещал старой Ядвиге домой тебя воротить, а она мне за то Бову с Беллером сыскать поможет, – сказал Иосиф.
– Погубит она тебя, так и знай, Джозеф! – предупредительно сказала Агнесса. – Не верь красивым женщинам и соблазнительным обещаниям.
– Она права, солдат, на все сто, – поддержала подругу справившаяся с резиновым негром Кристина. – Бегите из Самодурии за океан, и я за компанию с вами. Поживём как белые люди.
– А как же мой роман «Басурманская войнa»? Я рукопись в издательство передал, – с сожалением проговорил Иосиф.
– Рукописи не горят! – философски, наморщив лоб, изрекла Агнесса.
– А резиновый негр? – спросил Каймаков, с надеждой взглянув на Кристину.
– С собой заберу. А если таможня не даст добро, – шилом продырявлю и выброшу.
– Жестоко, – констатировал Каймаков.
– Вау! Такова се ля ви, – сжав в кулак правую руку и согнув её в локте, издала нечленораздельный, дикарский крик темпераментная негритянка.
Дело было решено при обоюдном согласии. По быстрому собрав барахлишко, Кристина всучила Иосифу Каймакову, как единственному джентльмену в их компании, увесистый чемодан, обклеенный порнографическими картинками, сама взяла целлофановый пакет с резиновым негром, вздохнула, погасила свет в прихожей и вышла из квартиры на лестничную площадку. Створки лифта раскрылись перед ними, как жемчужная раковина, они зашли. Дверь с шумом захлопнулась за спиной. Кабина, дёрнувшись, резко обрушилась вниз, словно в подземную шахту. Каймаков, по старой армейской привычке подумал, что неплохо было бы замаскировать у двери квартиры 600-граммовую оборонительную Ф-1 на проволочной растяжке, похожую на недозрелый ребристый лимон. Но время было уже упущено, и возвращаться не имело смысла. Он вытащил «лимонку» и передал Агнессе.
– Выбросишь где-нибудь по дороге. В аэропорту всё равно таможенники обшмонают, отберут, – буркнул равнодушно.
В здании аэровокзала нудился, шныряя из угла в угол в ожидании ближайшего рейса на Нью-Йорк, таксист Савелий Митрофанович Бричкин. Дело в том, что проклятая ведьма-тёща, едва увидев его на дорогой, подержанной иномарке, алчно всплеснула руками, забегала, как растревоженный светом таракан, по родственникам и знакомым, развила кипучую коммерческую деятельность. В эту же ночь она продала джип милицейского беспредельщика, старшего лейтенанта Косякова. Посчитав сделку весьма выгодной, тут жe, не откладывая дела в долгий ящик, открыла фирму по продаже жаждущим соотечественникам раздолбанных заморских автомобилей. Утром смоталась в администрацию Чудова, в банк, в налоговую инспекцию, расшвыривая направо и налево радужные, серо-зелёные президентские физиономии на заокеанских бумажках, уладила все бюрократические тонкости. Приняла на работу в фирму зятя, Савелия Бричкина, на должность менеджера по коммерческим вопросам, тут же выписала ему командировочное удостоверение, щедро снабдила подъемными, квартирными, чаевыми и другими, надавала пустых обещаний и ничего не значащих договоров, всучила письма к президентам и генеральным директорам ведущих заокеанские холдингов, концернов и фирм по производству и сбыту легковых и прочих автомобилей. Отправила в аэропорт с билетом, заказанным по телефону в одной из престижных туристических компаний, на ближайший рейс: Чудов – Нью-Йорк. Наказала закупить там у негров и безработных наркоманов партию подержанных под прессом автомобилей, а если это не удастся – добыть импортное старьё на свалке и срочно переправить в Чудов.
Савелий Митрофанович загрустил: по правде сказать, он никогда в своей жизни не занимался коммерцией, если не считать украденного как-то с чужого таксомотора карбюратора, который он толканул за червонец частному автолюбителю. Но одно дело стащить карбюратор у товарища, за что – самое большее – можно получить так сказать по фотокарточке, и совсем другое – обворовать целую страну, в которой, как известно, за подобные деяния предусмотрена каторжная тюрьма, а то и стул, только, не деревянный, как самодуровские деньги, а электрический.
Иосиф Каймаков в сопровождении своих очаровательных спутниц появился в здании аэровокзала как раз в тот момент, когда дикторша объявила о начале регистрации билетов на нью-йоркский рейс. В это же время с другого входа в аэропорт ворвалась группа захвата во главе с гвардии майором чудовского МВД Желтухановым, которому по скрытым агентурным каналам, арыкам и подземным среднеазиатским кирязам стало известно о месте пребывания скрывающейся от справедливого самодуровского правосудия взбалмошной супруги президента Никиты Вавиловича, Агнессы.
Оперативная обстановка в здании напрочь исключала возможность применения табельного огнестрельного и колюще-режущего оружия. Дабы не распылять и без того измазанные свободной демократической прессой силы майор Желтуханов собрал всех своих тайных и явных сотрудников в мощный кулак, построил, как псов-рыцарей на Чудском озере, клином или «свиньей» (что по сути одно и то же), и повел под пение «Интернационала» в лобовую психическую атаку.
– Бросай! Бросай! – крикнул на весь аэровокзал Иосиф Каймаков, вообразив, что оперативники и сыскари примчались, чтобы конфисковать у Кристины запрещённого самодуровским законом резинового негра с лошадиным электро-вибратором и подогревом, дабы доставить его на Лубянку и там, в присутствии главы тайного сыскного, подслушивающего и принюхивающегося ведомства, продемонстрировать на ком-нибудь его суперсэксуальные способности... Совершенно секретно, конечно!
Дочка Бабы-Яги Агнесса по бабьей природной дурости решила, что слова Джозефа адресованы ей, умело, как это делают в телебоевиках, которых насмотрелась по видику до оскомины, выдернула кольцо и швырнула ребристый кругляш оборонительной Ф-1 прямо под ноги сыпанувшей в разные стороны густой толпы «мусоров», сыскарей и
оперативников. Раздался страшный, трескучий взрыв, будто раскололась планета, из-под ног «ментов» ярко-кровавым кетчупом взметнулось обжигающее пламя, смешались в кучу-малу «кони-люди», взлетели к потолку и закачались на люстрах красно-голубые фуражки.
Наши друзья поспешно выбежали на взлётное поле, впопыхах сунули авиабилеты встретившей их у трапа нарядной, улыбающейся стюардессе заграничного «Боинга», плюхнулись в удобные кресла.
Тут же по соседству, в заднем ряду пребывал и вновь испечённый менеджер Савелий Бричкин. Он не видел, как взлетел к потолку выше своего носа и даже – головы, оторванной взрывом, его обидчик старший лейтенант Косяков. Бричкин сидел, понуро уставясь в иллюминатор, и прикидывал в уме, где ему взять конвертируемых заморских денег на покупку нового джипа Косякову. Выданных прижимистой ведьмой-тёщей командировочных хватало лишь на весьма скромный ужин в «Макдональдсе».
2000 – 2002
(О К О Н Ч А Н И Е С Л Е Д У Е Т)