Каждый маленький чиновник мечтает стать большим, а большой – еще больше, и оттого согласия между чиновниками нет, а только служебное рвение да чинопочитание. А уж чиновники все большие и маленькие боятся, чтоб по их департаменту какой оплошности или, хуже того, конфузии не вышло. Разводи потом руками: мол, не доглядели, не додумали.
Тут как-то большому московскому чиновнику, который культурой заведует в департаменте, донесли: мол, есть в Калужской губернии в Думиничском уезде село Хлуднево, а в том селе лепят из глины свистульки да гремотушки да прочу разную игрушку. Он бы, большой чиновник, такое дело без внимания оставил, кабы все своим чередом да порядком шло: спервоначалу донесение, на донесение резолюция наложена, сверху распоряжение, все аккуратно в папочку сшито, папочке номер присвоен, в канцелярии зарегистрирован. А тут со стороны сказано, и он по своему культурному департаменту знать не знает, ведать не ведает. Ну, как донесут наиглавнейшему, что по культурному ведомству такое упущение, а набольший возьмет и на вид поставит: вот, дескать, игрушки есть, матера есть, а по их департаменту – ни сном, ни духом.
А раз чиновник большой, то и огорчение у него большое вышло. А дабы болезнь в нем чиновничья не разыгралась, он скорее нарочного в Калугу, чтоб первым делом нагоняй тамошним чиновникам сделал, что такое дело проворонили, а уж потом все вызнал да прознал, что за свистульки с гремотушками да к какому месту прикладываются.
Калужские-то чиновники, как тишь да гладь да божья благодать, себя дома набольшими чувствуют, а как нарочный московский наехал, пополам согнулись и давай на себе волосы рвать: дескать, не доглядели, впредь будем осмотрительнее, игрушечников хлудневских в порошок сотрем , по ветру пустим. Нарочный на них прицыкнул и строго приказал, чтоб в краткий срок все разузнать, разведать и ему доложить. Обрадовались калужские-то чиновники такому обороту и давай служебное рвение показывать. Сей же секунд своего нарочного снарядили, инструкций да распоряжений надавали и – в дорогу. С такими-то бумагами нарочный мигом до села долетел.
Все село сбежалось: что такое – потоп ли землетрясение. А нарочный, даром что из чиновников самый мелкий, да не верхогляд. У него служебное рвение жиром не заросло, а раз дело московско-государственное, то всех игрушечников в одну избу согнал и давай вызнавать, чем вы, такие-сякие, глинобрюхие, Москву в удивление привели. И игрушечники руками разводят: дескать, знать не знаем ведать не ведаем, а что игрушку без разрешения лепим, так деды и прадеды лепили и разрешения не спрашивали. Стал чиновник игрушку смотреть, а в ней вида никакого, глина и глина, только в печи жжена. Он бы такую не то что в Москву, в Калугу бы постеснялся везти. Ну, да по чину рассуждать не положено и приказу перечить нельзя, а потому все обстоятельно расспросил, где глина водится, как игрушки лепятся да как в печь сажать. Даже свистеть выучился. Ну, как московский начальник спросит, а он такой закавыкой себе карьеру испортит. После игрушки повидастей в сумку склал, хотел какого-никакого и игрушечника с собой прихватить, а они все девки да бабы да старухи. Одежонка неказиста, выправки нет, потому и не стал брать. Собрался – и в Калугу. Своему начальству доложил. Оно, недолго думая, бумагу сочинило, что вот, мол, нарочный чиновник за хлудневскими игрушечниками доглядывает, – и скорей к московскому нарочному. Тот калужского нарочного в охапку – и в Москву к большому чиновнику.
Тот, как ему доложили, что нарочный прибыл, ногами затопал, кулаком по столу застучал, а как папочку с делом увидел, и московского чиновника облобызал, и калужскому чиновнику улыбнулся. Дело в руки и скорей набольшему докладывать, что вот, мол, по нашему департаменту какое попечение о простом народе имеется.
Калужский-то нарочный с тех пор в гору полез: большой не большой, а не последний.
И игрушечники не в обиде: слава богу, не разорили да в Сибирь не сослали. А игрушки и посейчас лепят.
А и правда: чем хлудневские дымковской или филимоновской хужее? Из одной глины деланы.