Сны на русском языке

        В цивилизованных государствах реализован принцип: «Государству не место в постелях граждан».
   

 
 
"Оттуда нас лучше видно."
                Янка Брыль
                "Я думаю, все мы плачем по ночам…"
                Сергей Довлатов

"Я свободный человек милостью божьей."
                Пьетро Арентино

      Чтобы не пропало

      Древние говорили: «Что не написано, того не было».  А Пушкин, – что каждый человек обязан написать свою жизнь. Только этих двух высказываний хватит для «оправдания» моих записок, хотя и в мыслях не было решать задачи такого масштаба. Скорее, как гласит надпись на гербе княжества Люксембург: «Мы хотим остаться такими, какие мы есть».
Обычный инструмент любого литератора – записные книжки. Они и стали в моей эмиграции своеобразным спасательным кругом и источником того, что вы прочтете.
«Дневник – записи, ведущиеся изо дня в день».  Так написано в «Словаре русского языка» Сергея Ивановича Ожегова.  Если так, то  мои «Сны…» не дневник. Это записки, заметки; этюды, не вошедшие в рассказы и повести; попытки рассуждений, -- все это отражает душевные порывы и чувства автора; факты «вокруг него». 
Здесь нет даже «временного сюжета», всё смешалось, -- сны и действительность, прошлое и настоящее. Вот уж что не грех уворовать, так это сюжет! – говорит Битов.  У меня не уворуешь,  у меня сюжет – это отсутствие сюжета  как литературной архитектуры и присутствие его как главного «чувственного скелета» -- на него и наращиваются мышцы – «сами», как хотят.  Потому что чувства – лучшие поводыри. ( Только вот, как  упросить их лечь на страницу?) 
Невзирая на отсутствие систематики и хронологии, я  надеюсь, что читатель найдет в написанном и приметы времени, и состояние души, оказавшейся в сильно необычных для нее обстоятельствах. И, конечно же, пишу в иллюзорной надежде: чтобы не пропало…
Моя Бабушка в разговоре  часто повторяла «мне кажется»,  «я так думаю», «по-моему»…Когда я приводил в порядок  «Сны…», которые записывались не один год, я вспомнил Бабушку. Считайте, что над каждой страницей  есть невидимая, но необходимая рубрика: «Это только моё мнение – я так думаю, мне кажется, по-моему…»


        Я родился в прекрасном городе Виннице, где цветут самые щедрые сады мира, живут самые красивые женщины на земле и родятся самые общительные люди украинского Подолья. Мне повезло родиться и жить в этом месте и быть сыном моих родителей и внуком моей Бабушки.
Прошло годы, родились дети, внуки, выходили мои книги, я «выучил» восемь тысяч учеников, не изменил своих взглядов, не отрёкся от своих друзей и не развёлся с женой.
Мой друг и учитель Валентин Тарас как-то сказал мне: «Ты никогда не станешь профессиональным писателем». Я, почти обидевшись, спросил: «Почему?» Он пояснил: «Ты слишком любишь жизнь». Это было верное замечание, и я согласился поменять звание писателя на любовь к жизни. Именно эта любовь, я так думаю, дала силы написать то, что написалось, и выдержать отмеренные судьбой испытания.
Случайная знакомая немка из города Бремена Ингрид Шеффель собрала невероятное по нашим меркам количество денег на мою операцию, – и я остался жить. (Через девять лет уже на бюджетные дойчемарки мне, эмигранту, жителю Бремена, сделали вторую операцию на сердце. И я опять остался на земле.)
Каждое лето мой минский дом оживает: собирается вся семья. Младшая дочь привозит внука.  Я слышу его голос, гуляю с ним, играю в его игры. Когда приходит время расставаться, я обнимаю внука. Эти объятия он называет: для любви. И я понимаю, для чего живу. И я понимаю, что жизнь – это дорогие тебе люди, которых подарила судьба. Наверное,  все мы живем для этого. Хорошо бы пораньше это осознать… И хорошо бы успеть написать еще одну, а может быть и две книги о тех, «кого люблю и помню».
Как вы понимаете, я не могу обижаться на Бремен, но ( пусть и он на меня не обижается) – он никогда не станет  моим домом. Мой дом – в Виннице, Курске, Минске.
Вы сейчас прочтете мою дневниковую книжку, которой я придумал такое название: «Сны на русском языке». Она написалась по одной причине: она помогала мне, вернее, моей душе выжить здесь не только «физически». Была бы моя воля – я бы отдал Андрею Тарковскому все премии за одно только точное и больное высказывание-формулу: «Русские – плохие эмигранты». Когда я пишу – создается иллюзия: я в командировке, у меня задание – написать  о стране, куда меня послали, написать так, как я увидел и почувствовал. Вот и пишу.
«Сны…» не имеют сюжета, они не выстроены. Они росли, как растет мой внук – я благодарен дочери, за то, что она не мешает мальчику стать непохожим, отдельным, естественным.  Моя книга так же взрослела, как взрослели мои дочери, наделав немало ошибок. Пусть в этой книге переплетаются, как в сознании человека, и живут умудренное сегодня с осмысленным во многом наивным прошлым, и пусть их осеняет надежда на будущее.
Все так нелегко и сложно, так очевидно и неминуемо, что остается надеяться только на то, что внук и его друзья на земле изменят её орбиту.
Закончить эти откровения я хочу подарком читателям, которые дочитали вступление до этих строк. Я дарю им одно из многих изречений моей Бабушки, которые помогают мне жить: «Даже к самой жизни нельзя относиться слишком серьезно. Серьезно следует относиться только к смерти».
   
         ***
         «Желание творит», -- говорят древние. В данном случае, оно ещё и благородно: оживить мертвых, благодарно им поклониться, дать возможность живым вспомнить улыбку и светло опечалиться… Конечно, одному не поднять -- здесь с вами должно быть Небо.
 
         ***      
         Уважаю стихи ленинградца Вадима Шефнера. С тех пор, как стал в этом хоть что-то понимать, вернее, чувствовать. Хорошо, что застал его, фронтовика, еще живым и после война пожившим. Я не ошибся, написав: уважаю  стихи. Есть в этом слове что-то патриархально основательное и многообъемлющее. Дядя Петя говорил дядьке Мукомолу, когда они вечером брали свои «пару кропель» на нашей скамейке: «Розумиеш, Ярема, я горелку не только пью, я ии уважаю…».
    В строках из «Дома на Васильеском острове» так аукнулось моё, далекое и дорогое, прямо под слова дяди Пети и Вадима Шефнера… Спасибо, поэт.
Нет, не в минувшем счастье. Но видней
На склоне лет и на исходе сроков
Спасительная бедность давних дней,
Незамутнённость жизненных истоков.

Плач по берёзе
В Бремене я живу на улице «Большой птицы». На этой тихой улице растут двадцать шесть берез. Одна из них – перед нашими окнами. Утром я с ней здоровался. Белое дерево – больная иллюзия…Грустно поет об этом Александр Городницкий:
Над Канадой небо сине,
Средь берез дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
Только это не Россия…
Березы…– так похоже на Белоруссию. Там много берез, они растут рощами, и от них светится земля. Может быть, оттого земля эта и зовется Белой Русью.
В редакцию пионерской газеты, где я работал в начале шестидесятых годов, пришло письмо: дети протестовали – они не хотели, чтобы под строящуюся ЛЭП вырубили их родную реликтовую рощу великанских берез. Хорошая была командировка, за правое дело. Березы спасли.
Потом я работал в другой редакции, потом – бесконечно долго преподавал и – опять редакция, теперь уже журнала… Одновременно я любил жену, растил дочек, дождался внука, наслаждался друзьями… Дай только волю воспоминаниям, и они заставят тебя жить, как говорил Экзюпери, для возвращения. Или умереть от невозможности.
В Минске под моим окном тоже росла береза… Но Бремен не Минск.
Утекло время, старая береза стала совсем старой. Однажды подъехал кран с люлькой, и завыла пила. Березу пилили по частям, начиная сверху. Через три часа профессиональные люди из немецкого Зеленстроя уехали и, -- березы, как не было. 
Их осталось двадцать пять.
Ночью я проснулся в тревоге и не сразу понял почему. Плакала жена. Она тяжелее переносит долгую разлуку с дочками и внуками, но плачет редко.
Утром я узнал, -- то был плач по березе.
Иллюзия – больная часть живой жизни.


Мне объективно хорошо, а субъективно плохо
Как нас встретила наша Ингрид! Они стояли с моей женой посреди бременского вокзала, и, обнявшись, плакали… А в гостинице нас обласкал «русский немец» Александр и так по-человечески опекала «социальщица» фрау Фрич-Эртель и, когда мы получили квартиру, нам помогла ее обустроить счастливо свалившаяся (не с неба ли?) на нас Зибилла, красавица-немка, глубоко религиозный человек, избравшая нас предметом своих бескорыстных забот. Надо было бы много писать, чтобы рассказать, что сделала для нас она и ее друзья, семья русского писателя Владимира Соколова. Когда мы благодарили Зибиллу, она сказала: «Это я должна вас благодарить, за то, что, приехав сюда, вы дали мне возможность сделать доброе дело».
Я понимаю и… не могу их понять. Какие мы разные. Какие одинаковые и какие мы всякие… Мы одновременно закончили огромную и страшную войну, едва не погубившую наши народы. Мы их победили. Но почему же они сегодня принимают нас, а не мы их?
Как легко я отвечал на любые вопросы лет тридцать тому назад! Сколько за эти последние годы и месяцы возникло вопросов, на которые нет ответов…
Береза у моего окна была только похожа на белорусскую. Я — в Германии. Второй раз, и теперь уже навсегда. Это «навсегда» до сих пор как бы не обо мне.
Я бы отдал все и еще бы с легкой душой призанял, сколько надо, чтобы мы с вами могли спокойно и достойно растить внуков и радоваться нашим детям, делать любимые дела в родном Отечестве. И в нем же, при необходимости, лечить серьезные заболевания, и без волнения дожидаться «крайнего срока» гарантии встроенного сердечного клапана, не холодея от мысли о том, что же будет, если начнется опять…
Я не могу бросить камень, даже камушек, в бременский огород: этот город, родив меня второй раз, подарил надежду на «сто двадцать» еврейских лет, принял меня удивительно щедро и заботливо, впрочем, как и любого из моих знакомых эмигрантов. И это — уже в масштабах мира, а не одной личности, — немецкая социальная, государственная система и ее эмиграционная политика, немецкий синдром покаяния, очищения и возрождения. Не показного — действенного. Это вам не бывшие секретари обкомов и крайкомов, «осеняющие» себя крестом в отстроенных, но не возрожденных церквах. Материализация немецкого покаяния, долгосрочная программа возвращения немцев к людям — явление, как мне кажется, еще невиданное в истории, и, я думаю, пока еще не в полной мере оцененное.
Чего мне не хватает? Мне всего хватает. Но, как написал мой дорогой друг, мой винницкий друг Юрий Лобов (словно для меня специально написал): «Мне объективно — хорошо, а субъективно — плохо».
Если бы мне одному сделали операцию на сердце, если бы меня одного поставили на край, то и писать не о чем. Нам всем сделали операцию на наших сердцах — всему нашему поколению, всему народу необъятной страны. С разбитыми сердцами и раненными душами жили наши отцы и матери… А если это не так, то почему мы ищем счастья в чужих землях? Счастья? Нет, я не так сказал: не счастья — спасения. И что же это такое: массовое помешательство, имя которому — спасение-самоубийство? (Только несколько вопросов, ответьте на них. Я не смог).
«Кляппе гут!» — сказал мне кардиолог, сделавший несколько лет назад мое новое «немецкое» сердце. Я мысленно поздравил их, высоких профессионалов, с моей удачей и трижды постучал по дереву. Сердце теперь, действительно, дает мне возможность жить и радоваться. Но отчего же так болит душа? Чего ей не хватает в стране сумасшедших магазинов, в городе тысячи музыкантов, где мирно и доброжелательно соседствуют искусствоведы, ювелиры, эмигранты, автостроители и проститутки? Ночами я пытаюсь договориться со своей душой, уговорить ее подождать, пока я поднакоплю денег, и мы с нею поедем в Минск к дочери, внуку, друзьям…
Вот, вот, только дай волю воспоминаниям.
       
      
Собака понимает по-немецки
…Гуляю по ночному Бремену. «Взял моду гулять по ночному Бремену», — сказала бы моя Бабушка. Как-то раз встречаю немца, прогуливающего собаку. Собакой это можно было назвать только по принадлежности к биологическому виду: то была собачка размером с котенка. Идем мы все втроем в одном направлении, и слышу я, как немец этот, разговаривая со своей собакой, в чем-то укоряет ее, а в чем — мне, конечно, не понятно. Собачка взлаивает, повизгивает, я так понимаю, вину свою признает, тем более, что хвостиком своим крошечным виновато так виляет. И вот тут ловлю я себя на идиотской, но очень больной мысли: собака! понимает по-немецки! а я! не понимаю… Кто я здесь? «Ну и учись», — сказала жена. (Жены всегда дают правильные, но трудно выполнимые советы). Господи, подумал я, мне бы по-русски хотя бы еще одну книгу, которую ношу под сердцем, толком написать. Сколько еще у Бога дней для меня?
Кого можно назвать счастливым человеком? Того, кто сам себя таковым назвал. Попробуем.
Ваза для цветов
Заболела близкая знакомая. (Знакомые здесь есть, а близких — мало). Пошли в больницу проведать ее. (Больницы здесь почему-то называют госпиталями). И еще — здесь в больницу не ходят с баночками домашнего бульона и кастрюльками с домашними котлетами, завернутыми в три газеты для сохранения тепла; здесь ты можешь прийти к больному даже без поллитры и винограда, но… Без цветов здесь к больному не ходят. Сколько у него было посетителей, можно посчитать по букетикам.
Принесли цветы и мы. А во что поставить? (Описываемый визит был тогда первым из таковых: мы жили в Бремене  немногим больше месяца). Пошел я по клинике, и нашел бутылку — ящики с минералкой свободно стоят в коридоре (пей — не хочу), а рядом ящики с уже пустой тарой, так что слово «нашел» — это сильно сказано. Налил воды, поставил белые хризантемы на тумбочку, в которую вмонтирован приемник, выключатель света над головой,  кнопка  вызова сестры, — поставил я бутылку с цветами на эту тумбочку — красиво, «спрыяе» выздоровлению.
Посидели, поговорили — больная вроде на поправку идет, все путем, попрощались, пошли больничным коридором домой. И тут жена показывает мне на одну из дверей и говорит: «Читай!» Знает же «мой» немецкий! «Переводи», — говорю. Перевела: «Здесь вы можете взять вазы для цветов».
Заглянул я в эту кладовку. Полки, а на них — вазы и вазочки от керамики до хорошего стекла — тыща!
И пошли мы домой. А когда пришли, записал я это, чтобы не забыть. И помнить. Комната в больнице — для ваз под цветы.
И вспомнил… Хирургический стол в минской травматологии, где мне ахиллово сухожилие сшивали; стол, который во время операции «садится», поскольку из гидравлической  системы масло течет. Сестра тряпкой пол вытирает, а вторая--хирурга сзади поддерживает: он за столом нагибается, а операции по несколько часов длятся. Это я вспомнил минскую травматологию 1977 года. Наверное, сейчас по-другому. Но и сейчас некорректно сравнивать наши и их больницы. Но что поделаешь: оно само сравнивается.
      Четыре плиты у памятника Бисмарку
       Триста лет назад в Бремене судили женщину: она отравила пятнадцать человек -- всю свою семью вместе с детьми, родственников и их детей, соседей… Ее  сожгли на центральной площади города, которая сегодня называется Маркт-плац. Площадь эта окружена старинными соборами. На  неё стоит один из самых выразительных конных памятников Германии — памятник Бисмарку. Неподалеку от него в однотипную брусчатку встроены четыре плиты. Здесь казнили отравительницу. Есть еще одно отличие, по которому  вы можете узнать место казни: четыре плиты всегда, в любое время года… заплёваны. Такова традиция: кто проходит мимо, должен плюнуть. Я так понимаю это: в назидание лиходеям. И плюют. Триста лет.
Старый немец, отец моей знакомой (старику восемьдесят семь лет: многое помнит…), рассказывал, что до войны на «проклятых» плитах был начертан крест, который во время войны “превратился” в… свастику. А ведь плевать не переставали ни на один день. Триста лет.

             
Над Бременом безоблачное небо
На трамвайной остановке негр и турок соответственно своим  темпераментам яростно выясняют отношения на немецком языке. Интернационализм в действии посреди ноябрьского солнечного сытого Бремена. Небо такой синевы, что и художник слова не найдет.
…Где-то таранят небоскребы, бомбят кабулы, обстреливают колонны. В Бремене турок ругается с негром на немецком языке, а в двух кварталах от них -- «халява», как эмигранты называют этот «распределитель», где католическая община района Грёпелинген организовала еженедельную бесплатную раздачу продуктов питания.
Долго ли быть над Бременом безоблачному небу?
         
Наши соседи
Соседи сверху затеяли ремонт. Он — молодой немец, упругий и тонкий, как хлыст; такие на соревнованиях по легкой атлетике выигрывают короткие дистанции. Она — молодая белокурая полька с выразительной фигурой. Мы соседствовали уже не первый месяц, но, что называется, «в лоб» ни разу не встречались. Видели их больше через окно, случайно. Уходили-уезжали они на работу затемно, а общих дел у нас не было. Хотя слышали мы их хорошо и регулярно, потому что слышимость сверху была отличная, а полька пела песни любви во весь голос. И, я вас уверяю, это были красивые песни.
Два дня уже сверху слышались не те песни и не вечером-ночью: стучал молоток, верещало сверло, двигалась мебель, пела пила. Приятного мало, но мы понимали, что ремонт не сахар и для самих соседей, и терпеливо ждали его окончания. На третий день в двери нашей квартиры позвонили. На пороге стояла соседка-полька с цветами, бутылкой вина и коробкой конфет. Ничего не понимая по-немецки, я понял, что она и ее бойфренд, то есть друг, приносят нам свои извинения за шум сверху и просят принять эти маленькие мелочи. По тому, как она очаровательно улыбнулась, ничего не понимая по-русски, думаю, что она тоже поняла, что мы с женой с удовольствием выпьем это вино и еще потерпим шум ремонта.
Ремонт кончился, а через некоторое время, к моему огорчению, окончился роман моих соседей, и полька, погрузив свои пожитки в фургончик, уехала. Больше я ее не встречал.
Сосед через недельку привел новую фройндин, то есть подругу, совсем молоденькую рыженькую немочку с восхитительной фигурой. Вроде все было, как прежде, но песни сверху кончились. Правда, через пару месяцев начался ремонт, и на второй день девочка с извинениями принесла знакомый набор. «Он что, с каждой новой любовью будет делать новый ремонт?» — спросила меня жена. «Наверное, он пытается каждый раз привести квартиру в соответствие с новой женщиной», — сделал я предположение.-- Тогда можно ждать новых бутылок».
 Через полгода, проводив подросшую девочку в большую жизнь, он привел в дом жену. Брюнетку с развитыми не хуже, чем у польки, формами. Ремонт длился в два раза дольше. Мы это поняли: жена все-таки. Она имела право окончательно избавить свое жилище от духа и вкусов предварительных тренировочных женщин. Но вот, чего мы не поняли, так это отсутствия нашей законной бутылки с конфетами.
Наверное, она была женщиной экономной, да и комплекса вины у нее не было: не любовница же — законная.
         
166 тысяч марок инкогнито
Второй по  красоте и величию, храм Бремена — церковь Святой Богородицы. При ней давно существует детский хор, известный и за пределами Европы. Такой вот хор. Один из хористов — пятиклассник Андрес, сын знакомой москвички, пятнадцать лет назад вышедшей замуж «в Германию». Муж — физик-профессор, говорит по-русски, приятный широко образованный человек.
Однажды к руководителю хора подошел мужчина и спросил, не нуждается ли хор в чем-нибудь. «Да ни в чем, — ответил тот. — Ну, есть, конечно, проблема, но она слишком серьезна. Ее не решат не то что сам хор или родители детей, она и храму сегодня не под силу». — «А в чем эта проблема?» — «Орган старый и часто подводит не только нас, но и отцов-церковников». — «Подыщите подходящий для вас орган, узнайте его стоимость и сообщите мне. Вот моя визитка», — сказал странный человек. «Кто вы?» — «Я отец одного из ваших учеников. Сын о вас очень хорошо говорит. Я вам благодарен. Так я жду от вас сообщения об органе».
Орган нашли. Он стоил 136 тысяч марок. Человек заплатил их и дополнительно — за монтаж этой махины — еще 30 тысяч.
Сегодня у хора все еще есть проблемы, но орган его уже не подводит. Человек, купивший церкви Святой Богородицы орган, просил не называть его имя. «Я и так испытал удовлетворение и испытываю его каждый раз, когда мне удается послушать этот хор в сопровождении органа», — сказал он, когда мы расставались.


Женщина – мера мира.
Шаляпин, который для всех был первым басом мира, жил для  музыки и ей молился, в минуту откровения сказал: «Всю жизнь посвятил тому, чтобы нравиться женщинам».
        «Женщина — мера мира», — говорили древние. Сколько еще высказываний можно привести, чтобы убедить несогласных и поставить на почетное место то, что и так, изначально, на этом заглавном месте стоит, венчая собой бытие мужчины. Дело, очевидно, не в том, что кто-то с этим не согласен, а в том, что это несогласие невежества. «Я? буду? целовать? руку? бабе?!» — потрясался несчастный пэтэушник, мой восемнадцатилетний ученик. А то, что «эта рука» его родила, и загаженные его пеленки стирала, и у больной постельки его сидела, у груди щедрой носила…— это все «мимо кассы».
…Уже здесь прочел я роман Андрея Константинова «Журналист». Детектив этот выигрывал по сравнению с «потоком». Автор — крепкий литератор. Жизнь наших военных переводчиков и просто военных в третьих странах вполне живая, и интрига — настоящая. В этой книге не придуманная кровь и не сегодняшняя, но и современная  подлость военной (да и штатской …) государственной машины.
Удивил же меня Константинов — уверен, что это он не придумал — обыкновенным для тех наших военных городков явлением: торговлей, которая там процветала. Офицеры продавали своих жен арабам. Не навсегда—с возвратом, во временное пользование, за деньги. Жены не возражали. Даже наоборот. Ведь заработок. За ним и ехали. А как зарабатывать — дело места, времени и случая. И зарабатывали, в помощь мужьям, немало.
Читал, понимал, что списано с действительности, но что-то во мне не хотело этого знать, принимать, сопротивлялось этому знанию. А ведь знал о подобном не намного меньше Константинова. Был в оленеводческом стойбище в Коми АССР. Там тебе от чистого сердца дарили собственную жену на ночь. Дашь бутылку водки — хорошо, не дашь — и так сойдет: гость ведь.
Командиры-офицеры… Какие же вы суки! Ваши жены-проститутки на вашем фоне — аристократки, а уж оленеводы-алкоголики из Салехарда — князья. Я так и вижу, как вы помогаете толстому арабу раздвинуть ноги вашей жены и, пересчитав деньги (деньги вперед!) уходите из собственного дома, чтобы не мешать.
«Несчастная страна, нуждающаяся в героях», — сказал как-то Марк Галлай. Трижды несчастна, если ее герои — такие офицеры, позволю себе добавить я. Не об этом совсем хотел я говорить. В запале от этих (таких!) офицеров — сорвался…
Женщина — выше неба. Она — не только твоя любовь, она мать Господа. Говорить и спорить не о чем — только молиться ей и перед ней благоговеть.
А хотел я рассказать вот о чем. Я люблю стихи Пастернака, особенно те, которые до конца понимаю. Прекрасны строки, посвященные им последней любви. И тем не менее, сильнее чем когда-либо и больше понял я о силе и нежности мужской любви, о её первозначимости, --  даже не понял, а почувствовал, -- когда прочел — нет, не стихи эти — короткую зарисовку кого-то из пишущих москвичей. (Не помню, кого: настолько это было «моим», что уже не важно стало, кто это написал).
Пастернак же в этих нескольких строчках — больше себя, мирового поэта, — он мужчина, возносящий Женщину, растворенный в ней, и только потому — ее Бог. В те мгновения его стихи были ничем — всем был он сам.
Вот эта словесная акварель: «Давным-давно я шел в три часа ночи по улице Горького один под крутящимися снежными хлопьями и вдруг замер. Прямо на меня из метели шел Пастернак. Одной рукой он придерживал за локоть голубоглазую разрумянившуюся от ветра и счастья женщину в белом пуховом платке, только что вернувшуюся из далеких мест, а сам боком забегал немного вперед, чтобы видеть не только профиль, но всю ее, и сцеловывал снежинки с ее лица, и смеялся, как мальчик. Ему было шестьдесят пять лет».

Робкое благоговение
Что-то мистическое есть в этом… Написалось то, что вы прочли, — о Шаляпине, женщине, гарнизонных  ****ях-матронах, о Пастернаке. Поставил точку — ночь. Перед сном почитал Александра Володина «Записки нетрезвого человека» и дочитался до этого: «…Еще Пастернак: «Я с детства питал робкое благоговение перед женщиной, я на всю жизнь остался надломленным и ошеломленным ее красотой, ее местом в жизни, жалостью к ней и страхом перед ней. Я реалист, до тонкости знающий землю, не потому что я по-донжуански и много развлекался с женщиной на земле, но потому, что с детства убирал с земли камушки из-под ног на ее дороге».
Словно кто колдует… Полное душевное созвучие, несмотря на масштаб: поэт не поэт — мужчина. А вы говорите — не раз слышал такое мнение читателей, — что пишущий волен в своем ремесле. Кто же тогда, и уже не в первый раз, «диктует» такие совпадения и параллели?

Бабий яр в Дельменхорсте
Недалеко от Бремена и уже в другой земле — Нижней Саксонии — расположен небольшой городок Дельменхорст. Спокойный, немного даже сонный, умытый, «разлинеенный» — типичный «районный» немецкий «штадт», похожий на десятки ему подобных. Отличается, может быть, только тем, что сегодня здесь нет ни одной немецкой еврейской семьи. Многих дельменхорстских евреев уничтожили в хрустальную ночь, а потом и уже до конца, в первые годы войны.
Население города и его власти каждую годовщину хрустальной ночи благодарят евреев — в основном это выходцы из бывшего СССР — за то, что они оказали честь Дельменхорсту, избрав его местом своего постоянного проживания, заполнив давно пустовавшую «национальную нишу».
В день 50-летия хрустальной ночи молодая еврейская община города пригласила меня выступить у них. Это была трогательная встреча и хороший разговор о жизни, судьбах, печалях и радостях. А потом мы все вместе с немцами-дельменхорстцами по приглашению бургомистра прошли от центральной площади до братской могилы тех евреев. Прошли той самой дорогой, которой шли они в свой последний путь, в свой немецкий Бабий Яр.
Мне потом разъяснили, что нынешние евреи города своим присутствием решают не только демографическую проблему, стоящую перед каждым европейским городом и государством, но и восстанавливают нравственное равновесие: их «наличие» в городе как бы уменьшает вину немцев, создает оправдательный момент… Очищение — стоит ли говорить, как это важно для любого народа, а уж для немцев…
Долго еще не мог я избавиться от ощущений, которые испытал, идя с евреями Дельменхорста от площади до могилы… От жизни к смерти… С той только разницей, что они пятьдесят лет как мертвы, а я, мы — живы.

«Кто её платит, тот её и танцует»
Пришло письмо из немецкого водоканалтреста. Сообщали, что за год нашим семейством сэкономлено теплой воды на 134 марки, и нам их возвращают с благодарностью. Ничего себе: почти третья часть пособия! Как нашли. Произнеся: «Экономика должна быть экономной!», я пошел к старым опытным эмигрантам с вопросом: как мне получить эти марочки (я уже знал, как летом в Минске буду их тратить…). Старые эмигранты посмотрели на меня сожалеюще: «Запечатай это письмо в конверт и пошли в социал, а хочешь, отнеси пешком». — «То есть, как это?!» — попробовал я возмутиться. А так это, объяснили мне. Кто платит за твою теплую воду? Социал. Значит, сэкономленное возвращается ему. «Но сэкономил-то я!» — «Да, но платят-то они».
«Кто ее платит, тот ее и танцует», — вспомнил я.
Так постигаются всеобщие законы, действующие всегда и везде. (При относительно нормальном устройстве общества).
134 марки, а учебы — на миллион.

Просьба старого еврея
С 1923 года Генрих Хоффман был личным фотографом Гитлера. Он создавал его образ: поза, ракурс, жест, поворот головы, взгляд… Сегодня мы сказали бы, что он был имиджмейкером фюрера. Недавно здравствующий и поныне Хоффман устроил в Мюнхене выставку своих фотографий: от самых ранних снимков Гитлера до самых последних. Выставка прошла с большим успехом. (Успехи фюрера в этом городе как бы традиционны). Следующим городом необычной экспозиции (но, может быть, не такой уж и необычной…) должен был стать Берлин.
Когда в столице развесили хоффмановскую рекламу, к директору немецкого исторического музея, где выставка должна была экспонироваться, пришел председатель местной еврейской общины и попросил (нет, не потребовал…) не принимать эту выставку. “Лицезрение снимков Гитлера доставит моим соплеменникам боль», — сказал старый еврей. И на выставке фотоснимков фюрера был поставлен крест.
Когда я об этом узнал, у меня возникло много  родных ассоциаций, которые причинили мне боль.

Процедура
Интересный раввин был в бременской общине. Процедура приема в её члены такова: заявление, обсуждение, решение. Это везде, но не в Бремене. Здесь последняя инстанция — аудиенция у раввина. Обязательно. Он должен посмотреть вам в глаза и определить: еврей вы или нет. Документы, которые проверены немецкой госмашиной, — это ерунда. Нужно было, чтобы наш раввин посмотрел вам в глаза.
Моему знакомому, отвоевавшему войну и в мирное время постоянно воевавшему с антисемитами, наш раввин отказал в членстве. Почему? Потому что, посмотрев в его глаза, определил: не еврей.

Приказано  расти вширь
Платаны в Бремене «должны» расти не ввысь, а вширь, потому что так красивее и выгоднее: тени больше. Саженцы маленьких платанов привозят к месту посадки с уже подвязанными к горизонтальным рейкам молоденькими ветвями. Я когда это увидел, сразу не понял, а поняв, «зарыдал» от смешанного чувства восхищения, раздражения, удивления, возмущения. Чем? Чему? Все эти чувства пёрли с двух сторон одновременно: с нашей и ихней.
…Вспомнились китаяночки-японочки: с детства ножки в тесной обувке, чтобы не выросли. Цена таким была большая.
…И голуби винницкого Замостья, которых жлобьё выкармливало на продажу — не в полет, а на бульон — с подрезанными крыльями, чтобы не ушли в небо, к себе…
…Короткий желтый взгляд и тусклая шерсть черной пантеры в клетке киевского зоопарка…
…Платанам уже который год… Они ровесники моего эмигрантства. Ничего выросли деревца. Реек давно нет. Словно наручники сняли. А они теперь все равно растут не ввысь, а вширь…

И никому не досталась…
Не дано  было ни угадать, ни предвидеть, ни почувствовать. И тем сгубил. Не жизнь — живет до сих пор, и внешне — достойно и активно. Нет, не жизнь, поскольку не каждый день бывает дарена любовь, а с ней беспредельное чувствование мира и самой яркой его драгоценности — женщины. Загубил возможность такого всечувствования.
Такое выпадает, как в картах три туза. Это великая случайность. А не случайность — использует это человек или проглядит поворот к единственному счастью. Здесь и нужно, если не предвидеть, то хотя бы угадать — почувствовать. Не надо быть гением, гении в этом ошибаются не реже, чем просто люди. Надо, чтобы все попало в середину, в тот момент, когда судьба стоит на распутье.
Тогда-то, разбежавшись, и взорлила бы  судьба!.. В том-то и дело, чтобы увидеть в тот момент, а не оглянувшись, в пустой след.  И получилось, что дар великий употребить и охранить не пришлось. Утекла мимо Божья благодать. И никому не досталась, потому что была только его одного.

Губерман
В еврейской общине выступал Игорь Губерман. Билеты стоили недорого. «Зато второй раз приеду», — сказал он. Горькая шутка: «СССР — моя бывшая родина, Израиль — историческая родина, а Германия и Америка — родины экономические».
Общается с публикой великолепно. Конечно, умный и талантливый и, конечно, хулиган. Зал смеялся два часа. Да, да, но почему необъяснимая горечь ложится на душу после встречи с ним? Кто он, один из нас: актер, поэт, шут. Выступает профессионально, но тень ремесла стоит за всем этим веселым действом. Он ведь писатель, а не выступала. Если бы по деньгам мог не выступать, — выступал бы? Вряд ли… Хотя общение вещь необходимая, но чтобы специально, — вряд ли.

Последнее письмо
Москва. 23.05.98.*
Дорогой Наум Ефимович!
Давно не получал никаких вестей от Вас и очень обрадовался, получив вчера Ваше подробное послание. Хотя и был подготовлен Вашим звонком**.
Начну с того, что полностью одобряю (хотя Вы, взрослый человек, вряд ли в этом нуждаетесь) Ваше решение перебраться туда, где Вам гарантировано поддержание здоровья на уровне, обеспечивающем продолжение пребывания (все же, небезынтересного) на поверхности нашей планеты в течение многих, многих лет. И не так уж страшен Ваш переезд!
Подумайте сами. Работу Вы имеете и в русскоязычной германской прессе, и, пусть в дозировке 1/3 — в родном Минске. С Вами всегда Жанна Семеновна — и это главное, потому что понятие «семья» — так уж устроено человечество — отнюдь не однородномонолитное. Она имеет внутренние разделы по поколениям. И при всей близости к детям и внукам (особенно пока они малые дети, что проходит очень быстро) это обстоятельство существует. Конечно, видеть своих потомков систематически в Минске Вам было реально, а в Канаде, увы, нет, но отъезд их в Канаду не Ваше решение, внутренней ответственности за него у Вас нет. Зато есть сознание, что им там, наверное, лучше, чем в Минске; такое сознание должно Вас согревать, раз Вы хотите им добра.
Так что, сопоставляя плюсы и минусы изменений в своей жизни, не преувеличивайте последних и не оставляйте без внимания первых — извините, что беру на себя смелость «учить» Вас. Это у меня возрастное (84!).
В Бремене я однажды был и мне этот уютный город очень понравился. Гораздо больше, чем Мюнхен, Франкфурт и другие большие мегаполисы.
Знаете ли Вы идиш? Если хоть немного знаете, освоить разговорный немецкий для Вас пара пустяков.
Имею основание завидовать Вашим публикационным перспективам: и в книжном издательстве, и в «Полыме», и в «Нёмане». У меня никакого задела нет, что, в общем, нормально: в отличие от Вас, я не профессиональный литератор, писал только то, о чем чувствовал потребность рассказать людям, что практически полностью и выполнил. Вам хорошо — Ваша профессия пожизненная. Задуманная Вами дневниковая книга обещает быть очень интересной. Сама комбинация — материальная обеспеченность и томление души — нашему советскому (каковыми мы и остались) человеку непривычна.
Губермана я очень люблю — и как поэта, и как человека. Когда он бывает в Москве, остается практически недосягаемым — носится с выступления на выступление. Пообщался я с ним, когда два года назад мы с женой были в Израиле — по приглашению их союза ветеранов войны. Умница он и очень хороший человек. Разделяю Ваше восхищение Рубиной***.
А вообще-то мир пустеет. Вот похоронили моих личных друзей Окуджаву и Никулина. Это даже на естественную смену поколений не спишешь — оба были далеко не в предельном возрасте. Говорят: одни умирают, другие рождаются. Но рождаются-то персонажи мне незнакомые, а уходят друзья и приятели. Обмен естественный, но какой-то… неравноценный.
(Леона Траубе благодарю за привет и шлю взаимный. Неавиационный интеллигент — мой основной читатель)****.
А главное, желаю Вам и Жанне Семеновне доброго здоровья, благополучия и мира в душе (последнее у Вас сегодня, кажется, в некотором дефиците).
Жму Вашу руку. К.К. вам обоим кланяется.
С уважением, Ваш М. Галлай.
P. S. Не удивляйтесь обратному адресу. Я никуда не переехал, где жил, там и живу. Но наша родная мэрия обуреваема страстью к переименованиям. Гранатный пер. — это б. ул. Щусева.
    
* Это последнее письмо Марка Лазаревича Галлая мне, уже в Германию…
** Позвонил я накануне Дня Победы… Во время того, последнего телефонного разговора мы договорились о встрече в Москве в сентябре.
*** О встречах в Бремене с Рубиной и Губерманом я написал Галлаю в  последнем письме.
**** Леон Траубе — мой близкий знакомый по Бремену, искренний поклонник М.Л.Галлая, которому я и передал добрые слова и привет.

Как горько в который раз сознавать, что оно, это письмо, стало последним в нашей многолетней переписке. Ничто этого не предвещало. Перед поездкой в Минск я позвонил из Бремена, и мы договорились о встрече в Москве в сентябре. Я сообщил ему о желании журнала «Нёман» напечатать очерк о Галлае и о своем желании такой очерк написать. «Ну, если у журнала и у вас желания совпали, то как же этому противиться», — в своей полушутливой манере сказал он. «Жду вас в начале сентября, привет от Ксении Вячеславовны. Привет Жанне Семеновне. Будьте здоровы», — это последние слова, сказанные Галлаем мне.
Из Минска я поехал в свой любимый Крым, где в солнечный июльский день на берегу моря открыл свежий номер «Известий» и увидел некролог: умер Марк Галлай. Это был единственный за двадцать лет нашего знакомства случай, когда он не выполнил своего обещания: мы не встретились.
Там, на берегу моря, я пообещал себе, что поставлю Марку Лазаревичу свой памятник.
Эссе о нем вышло в «Нёмане» через полгода, а через два года книжка — «Небо Марка Галлая».

Такой раввин
Вот где было потрясение… Через шесть лет после моей операции Ингрид рассказала мне — не специально, к слову пришлось, — что в те месяцы, когда она собирала деньги на нее, операцию, то в числе десятков учреждений, фирм, обществ, которые она посетила, конечно, была и бременская еврейская община. Она пришла в синагогу и обратилась к раввину, немецкому еврею, профессору теологии Бременского университета, старому человеку, пережившему Холокост. Он дословно сказал следующее: «У меня денег нет».
Теперь-то я, член бременской еврейской общины, знаю, что он мог выступить перед евреями и, конечно же, две-три сотни марок «под его» авторитет собралось бы. Но не было даже попытки. Но ведь если «по его», раввина, счету, то Бог же все видит. В тот давний раз на меня выпало, ладно. Обошлись без «еврейских» денег. Но ведь каждый раз что-то с кем-то случается. Сколько раз просят о живых необходимостях?
Не во мне дело. Раввин не может быть раввином, если он равнодушен и немилосерден.
Хотя дело и во мне тоже: речь шла о жизни. Евреи «с помощью» раввина не дали денег. Их собрали две немки у немцев: 107 дарителей, от  десяти марок до тысячи.
Да святятся ваши имена, мои немецкие спасители! Вы ведь даже не знали моего имени — вы жертвовали для спасения человека.

Стерильное гостеприимство
Знакомая эмигрантка по приглашению английских родственников мужа (родство с ними в долгое советское время, конечно, скрывалось) две недели гостила в Лондоне. Первые слова в аэропорту: «Как я устала от их стерильного гостеприимства»… Так где же ей (нам) хорошо? Неужели в известном анекдоте о еврее, который не может выбрать, где ему хорошо, и, наконец, «выбирает» дорогу между «здесь» и «там»; неужели в анекдоте этом больше правды, чем анекдота?
В этом смысле я счастлив: я точно знаю, где мне хорошо. Но моя же определенность приносит мне, счастливому, не меньшую боль и смятение, чем этой женщине ее неопределенность.


Псевдоним…
Я прочно забыл об этой давней истории, и если бы не случай уже здесь, в Бремене, то, мог бы и не вспомнить.
Дал мне товарищ по новой жизни почитать роман Феликса Розинера «Некий Финкельмайер». Автор москвич, с 1967 года профессиональный литератор. Но мы, жители самой читающей в мире страны (как и многие легенды того времени и эта оказалась легендой) и знать не знали о таком писателе. А он, неизвестный,  существовал и, надо сказать,  писал, дай Бог, известным. Правда, роман, о котором я упомянул, ни в какую не печатали, и ходила его рукопись по стране в самиздате и, конечно, редко до кого доходила. А потом писатель уехал в Израиль, это было в 1978 году, и через два года в Париже роман получил премию имени Владимира Даля.
 Есть в этой книге история о том, как герой печатает стихи под чужой фамилией… Нет, не так, Просит чужого человека выдать его стихи за свои и, если получится, то и напечатать под фамилией этого человенка. Весь сыр-бор всего лишь потому, что настоящий автор стихов был евреем. Вот это и напомнило мне мою историю, о которой я уже забыл. А забывать такое не следует, потому что это факт, урок и назидание.
Моя  история не книжная.  (Думаю, что и Розинер не совсем выдумал свою, романную.) Да, моя была настоящей, как может быть настоящим крик отчаяния.
Несколько лет (в итого, получилось девять) в минском издательстве  «Художественная литература» лежала рукопись моей первой книги, о которой известный белорусский писатель Тарас Хадкевич в отзыве написал: «Книга не атрымалася, i я не бачу шляхоу да яе допрацоукi». Не менее известный писатель Янка Брыль в своем отзыве начертал: «З гэтага будуць людi». В издательстве все «обещались», шел восьмой год.
После очередного сокращения объема рукописи (осталась половина от первоначального и уже одобренного – перманентное объяснение: нет бумаги) шел я по коридору этого доблестного учреждения, громогласно называя вещи своими именами. Навстречу – Микола Капылович, хороший писатель был, земля ему пухом, добрый и постоянно под шафе. «Чаго гэта ты, Навуме?». Я, опять-таки, называя вещи своими именами, объяснил ему, «чаго гэта» я, добавивши: «…они что, собственно, собираются издавать: книгу или записную книжку?». Микола посмотрел на меня, сочуственно и почти сожалеючи, и выдал формулу, определяющую не только место писателя-еврея, но и просто еврея, и не только в культурном заведении Белоруссии, но и в тамошней советской жизни  вообще: « Ты, Навуме, дзякуй, што цябе увогуле сюды пускаюць». И дал совет: «Вазьмi, братка, псеуданiм, ну, вось, Навумау, -- и усё будзе добра! А то Цыпiс… -- не той гук, разумеешь?». Чего ж тут было не розуметь… «Не могу, Микола, отец будет обижаться: я у него один сын – фамилия сгинет. Не могу». Микола, помню, подозрительно на меня посмотрел: придуряюсь или на самом деле придурок? «Ну, як знаешь, братка. Пайшли у румачную». И мы пошли в это прекрасное заведение, где разрешались самые сложные вопросы того времени, в том числе и проблема дружбы народов.
Несколько раз (в зависимости оттого, кто становился заведующим редакцией прозы)  мне то возвращали рукопись, то снова брали её с очередными положительными рецензиями. Отрицательная – Тараса Хадкевича – была единственная. По этому поводу редактор отдела прозы популярного литературного журнала «Неман» Владимир Жиженко сказал мне: «Если издательству надо зарубить рукопись, её отдают Тарасу. А ты не знал?» Мне от этого не стало легче, но стало понятнее, почему не раз одобренная рукопись, не становилась книжкой.
Однажды во время отпуска на своей родной Украине встретился я с одной из моих многочисленных двоюродных сестер и  с её мужем Володей. Она, понятное дело, еврейка, он украинец из запорожских казаков, сын большого начальника. Пока ребята задолго до свадьбы не сделали ребеночка, ни та родня, ни эта слышать не хотели о свадьбе-женитьбе. Фаина, сестричка моя, оказалась девочкой отчаянной, взяла да и забеременела в семнадцать лет и – пузо вперед! – «Свободу Володе Киселескому! Если он хочет на мне жениться, то и пусть женится, тем более, что…» И опять же – пузо вперед.
Вовка того стоил, чтобы из-него вот так и даже пузо и никаких абортов. Красавец, чемпион области по боксу, мастер на все руки, весельчак, слегка выпивоха и глаз горит на всех баб, особенно на свою Фаечку! Такой вот был мой родственничек. Никуда родня не делась – стали ребята спать вместе, да и не в шалаше в лесочке, а в доме, обставленном мебелью, которую на свадьбу эта самая родня и подарила.
Встретились мы, наобнимались, добрую чарку взяли. Тепло. Родня. Володя к тому времени уже директором школы был. Родили они с Фаиной троих детей, стали заслуженными донорами республики (Я и не знал, что такое звание существует…). Разговаривали  «обо всем» -- давно не виделись, и рассказал я им муторную историю с моей книжкой. А Фаинка возьми и скажи: «Володя тоже статьи в газеты пишет». У меня – короткое замыкание: «Старик, предложи украинскому издательству мою повесть, но под твоей фамилией». Он с таким изумлением посмотрел на меня… Тут я попытался объяснить, что написанное должно дойти до читателя, если есть чему доходить. Судя по рецензиям, я написал что-то стоящее. Жаль, если пропадет. А чья фамилия на обложке, сейчас уже не столь важно. Если мы это не сделаем, рукопись просто пропадет. О том, что они не горят, я читал. Красиво и неправда.
Хороший парень был Володя Киселевский: корчился, но перевел мою повесть на украинский язык и отвез в Киев. Пока рукопись, получив положительную рецензию, самого Олеся Гончара (Володя своё заслуженное донорство использовал и пробился к первому секретарю Союза писателей Украины) вылеживала «карантинный срок», в Минске (после девяти лет) вышла наконец книжечка под названием «Где-то есть город». А ту, украинскую рукопись, Володя забрал из «Радяньской Украины» и оставил себе на память. 


Естественный отбор
Пришла Ингрид. Принесла какой-то китайский фрукт, называется летче, а по-немецки — нарцистин. Наверное, вызывающе красиво цветет, потому что плод выглядит совсем не нарцисисто — колючка какая-то. А вкусом похож на мандарин с ноткой маринованных цветов. (Помню, когда-то, может, при Хрущеве, в белорусских райцентрах, в каждом из которых был свой овощеконсервный заводик, продавали экзотическое варенье: из лепестков роз! Представляете? Привез банку жене — на год вперед выбрал все поздравления ко всем праздникам.)
Сели ужинать, разговор у нас, как всегда, коснулся  «наших» и «ваших». В этот раз  Ингрид рассказала, как ее бабушка «тогда» учила русских солдат пользоваться унитазом: они в нем мыли руки и картошку. А в ванной, где стены были облицованы красивым кафелем, хотели жить.
Вспомнила она, как, родившись в послевоенной разрушенной и нищей Германии, впервые, уже в новое время, увидев в итальянской гостинице биде, с успехом мыла в нем ноги. «Было очень удобно! — смеется Ингрид. — Но я быстро научилась, как и ваши солдаты. Хорошему учатся быстро, а плохому — еще быстрее»…
Вот тебе смех, а вот — почти слезы. Естественный отбор в природе постепенно убирает плохое, ненужное. А в обществе? Наоборот?
 На лице весь Мопассан
 На «ровном месте» вспомнился мой винницкий сосед, один из братьев Килимчуков, Ленька. Как рассказывал он мне одну из многочисленных историй, случавшихся на пляже «Химик», где Килимчук летом работал спасателем. Фраза из той истории: «У нее на лице весь Мопассан, а он ей про Салтыкова-Щедрина и Немировича с Данченкой рассказывает».

С дружеским приветом…
Из сберкассы, которая нас обслуживает, — получаем там свое пособие, — прислали толстый пакет: многостраничная реклама, смысл которой можно свести к одной фразе: «Пользуйтесь услугами бременских сберегательных касс” и листочек с информацией.  Дословно: «Любимые наши пользователи! Завтра, 19 мая, наша сберкасса будет закрыта, и в этот день вы можете использовать другие сберкассы. А у нас — в этом-то и причина — будет устанавливаться новая аппаратура для более быстрого обслуживания наших уважаемых клиентов. Мид фройлише грюсе (с дружеским приветом) руководитель учреждения герр Фридрих Глосс». Такую бумагу получил каждый житель района.
И вспомнил я кусок тетрадного листа, приклеенного к дверям сберкассы (магазина, бани, библиотеки, пункта приема стеклотары…) желтым канцелярским клеем, в котором извещалось, что данное «учреждение» сегодня не работает. Смысл этой бумажки, если я через весь город пер на себе мешок с бутылками? Чтобы узнать, что вы не работаете, я должен прийти к вашим дверям…
Как немцы раздражают меня своей умной и логичной предусмотрительностью, своим уважением  ко мне! Может, потому раздражают, что невольно напоминают о нашей наплевательской душевности, о том, что у нас сберкассы думают о сберкассах, министерства о министерствах, продавцы о продавцах, а не, как здесь, о людях, благодаря которым они кормятся и счастливо живут. Тогда, конечно, “ любимые наши”, а не -- «вас много — я одна».
А может, все проще, и я дождусь в Германии дня «свободы, равенства и братства»: ведь воруют везде, чем же вы здесь лучше. Народ везде народ! Наши люди! И я дождусь, а? И не будет мучительно больно…

Крепкий больничный опыт.
В Рождество жена попала в больницу. Иду навещать, несу передачу. (Какую еще передачу, когда некем и… незачем передавать! Нет здесь сторожей, вахтеров и санитарок, никто не держит дверь и не становится грудью — иди! Хоть один, хоть с родней в десять человек, как ходят здесь турки. Нету их, в грязных халатах с каменными лицами, с помощью которых Шукшин уже в больнице еще больший инфаркт получил. Правда, и статью громобойную написал по этому поводу. Вся Россия читала, называлась «Что же с нами происходит?». До сих пор задаем себе этот вопрос)…
Прихожу в палату — три койки… Не-ет, три кровати, потому что сооружение стоимостью в 12 тысяч марок койкой не назовешь: она  только летать не умеет. 
(Я  на такой тоже полежал.  Три раза через левое плечо! Да, это умное сооружение с моторчиком, предельно удобное для больного.  Но, чтобы 12 тысяч…  Этому я не поверил.
     Соседей по палате у меня было много, они менялись, а я оставался. Одним их них был немец лет сорока, шофер трейлера. Много о чем мы с ним говорили.  При том, что я не знаю немецкого, а он русского. Но когда он заговорил о «Докторе Живаго» и о судьбе Пастернака… Тут-то я и поверил, что  наши с ним больничные кровати стоят по 12  тысяч марок.)
…Значит, прихожу я к жене, достаю из сумки две баночки — бульончик сварганил, соку надавил, фрукты, печеньице… А у соседки тоже муж в гостях. О, думаю, смотри, Европа, как и мы, русские, своих всесоюзных жен любим! Выставляю я гостинцы, а моя мне, улыбаясь, глазами показывает: глянь, мол, что цивилизованные мужья носят в больницу к Рождеству. Глянул. Кусочек хвойной веточки в блестящей мишуре, свечка, шишка еловая, ленточка, розочка бумажная… Все это закреплено на пластмассовом подносике своеобразной немецкой икебаной. «Вот чего носят. Зачем ты сок с фруктами тащил? Забыл, где живем? Хочешь, я тебе домой дам этого добра: в коридоре ящиками стоит».
Ё-моё, когда скорая ее в больницу брала, у меня мозга за мозгу заскочила от волнения, и я вроде действительно забыл, что мы в  Германии… Уже два года. Рождество это было 1998-го года.
Жена уже четыре раза в больницу попадала, а я все никак не забуду наше. Крепкий больничный опыт. Наш менталитет, как броня Т-34. Ничего не берет, даже немецкая разлюли-малина.
 
Надо рождаться заново.
«Люди надоели богам». Выписал это в записную книжку, видимо, давно. Кто, что, откуда? То, что кажется умным, остроумным, значительным, — стараюсь записывать. Но поскольку дневниковая дисциплина отсутствует, то и не оказалось у такой фразы автора…
Три слова — и весь сильно цивилизованный земной шар, наконец, «очеловеченный». И — прежде всего и раньше всех в стремлении «эх, прокачу!» — моя советская родина — «Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье молодое мы стальными штыками оградим!» Оградили ото всех, а от себя огородиться не смогли. Повреждение нравов, кажется, необратимое.
Часто думая об Украине, где рос, о Белоруссии, где жил, обнаруживал рядом с думами эти три слова: «Люди надоели богам». И, как вытяжной парашютик, слова эти, похожие на приговор, тянут за собой и такое, тоже из недневниковых записей: «Племена тоскуют, предчувствуя конец света». Из Апокалипсиса. (То-то я думаю, что это мне так тоскуется)…
Общественное выражение этой тоски племён очень похоже на каникулы в сумасшедшем доме: пороки на балу в одеждах от кутюрье.
Надо рождаться заново. «Замечательная жизнь будет, Петька!» — кажется, так говорил Чапаев.
 
 Не наша весна.
А дыма отечества здесь нет. Попробуй, сожги листья — сумму в марках назовет суд, и малой она не будет.
Весна без горьковатого дыма костров в огородах и садах, где жгут перезимовавшие листья и ботву, — не наша весна. Нам такой весны не надо! (Помните Николая Озерова: «Нам такой хоккей не нужен!»)
Никуда вы не денетесь от того, что весной Бремен необыкновенно красив и весь в запахах сирени и жасмина. Целые аллеи в каскадах сирени и жасмина. И — розовая, белая, сиреневая сакура; фиолетовая, белая, бледно-розовая сирень и такие же рододендроны. А какой рододендроновый парк, куда в мае, в пору цветения, приезжают туристы со всего мира!
Да, все это не наше, но — достойно нашего внимания и понимания. Моя названная сестра, немка Ингрид, объясняя мне сумасшедшее озеленение города, сказала: «Хочу, чтобы ты помнил: каждое дерево и каждый цветок посажены руками бременцев. Им никто ничего не подарил».
Да, да, да. Но дыма отечества здесь нет и быть не может. И не только потому, что полиция болезненно реагирует на костры в городе и на дачных участках. Его не может быть, потому что здесь не моя родина.
      
         Кончилось немецкое масло
         В Бремен из Кустаная приехала немецкая семья, два поколения: дети и внуки. Деды остались в России. Заболела бабушка, и дед смог присоединиться к семье только через год, когда умерла жена. Пока ему подбирали квартиру, он жил с детьми. Два раза в день, как на работу, ходил на прогулки, знакомился с городом. Возвращался тихим и задумчивым…
Собирается он однажды на свой променад, а дочь ему говорит: «Купи пачку масла». Никакого труда — магазин рядом с домом. Возвращается дед, дочь открывает дверь: «А масло где?». И видит она по выражению отцова лица, что забыл он про масло-то… Но дед в секунду находится: «Кончилось масло. Сказали, чтоб завтра пришел». Нормальный ответ, если бы магазин тот стоял в Кустанае, а не в Бремене.
Дед не мог взять в толк, почему это вся семья, где кто  стоял, повалилась от смеха.
А то было привез  он  на магазинной тачанке  килограммов сорок картошки: «Надо заготовить!»  Дочь ему говорит: «Отвези обратно. Здесь только пиво и вино на неделю заготавливают». Толкая тачанку, дед приговаривал: «Попомните, когда картошка кончится»… Никак не мог привыкнуть, что теперь всегда, до конца дней, все будет. Ничего удивительного нет: он ведь вырос и всю жизнь прожил у нас и точно знал, что нужно быть ко всему и всегда готовым. А тут — на тебе: получай пособие, жди квартиру и ни о чем не волнуйся.  А вдруг что не так пойдёт в хозяйстве фатерлянда? А картошку не заготовили, лука в доме всего ничего; муки, смех сказать, килограмм в кульке…
* * *
Лето. Еду в Винницу. После Березино на глухом бетонном заборе для всех пассажиров южного направления трехаршинными буквами красной краской: «Лена, я люблю тебя!»
Смотрю, читаю и думаю, что мир еще не совсем пропал.
         
Нешточки
Не просто вспомнилось, а больно, до  «внутренних» слез.
Работал я в благословенные, оказывается, годы в одном из минских профтехучилищ, проклиная свою учительскую долю. (А оно вон как,  если издалека, -- «благословенные годы»). И работала в то время в том же училище прелестная молодая женщина, преподававшая белорусский язык и литературу. Кому ж, как не ей, рожденной в белорусской веске, внутри матчыной мовы, и прожившей там свое детство и юность. Окончила университет в Минске и попала в «мое» училище. Мое, потому что  до нее работал я там уже лет десять, а когда пришел, оно было еще ФЗО, а не ГПТУ, и учителей в нем со мной стало счетом аж четыре.
Красивая женщина была, но, слава Богу, я уже находился  в том возрасте,  когда ясно и успокоенно понимается, что все красивые твоими быть не могут. Отношения установились открытые и теплые: ей, как и всем им, нравилось нравиться, а мне приятно было общение с женщиной, которая нравилась мне. Мы часто виделись еще и потому, что наши классы-кабинеты находились рядом.
Однажды, во время  урока, мера допустимых отрицательных нагрузок даже на бывалые учительские нервы была превышена, и я вышел в коридор, остыть. Она, видимо, тоже чего-то не вынесла на своем уроке. Увидели друг друга, заулыбались – и отлегло. Можно опять в «клетку к тиграм».
Она стояла у окна, освещенная солнцем, в светлой кофточке с вырезом, который чуть-чуть приоткрывал начало грудей и милую тайную ложбинку между ними, куда убегала  тоненькая золотая цепочка.
-- А что это там такое? – указывая как бы на цепочку, легко спросил я, поигрывая голосом.
-- А нешточки…-- улыбнулось она.
И так, улыбаясь, мы пошли в свои классы.
Что ж так долго помнится и почему так печально? Все дело в волшебстве этого потрясающего слова «нешточки», которого нет больше ни в одном языке мира. Да оно само целый мир – смысловой, звуковой, тайный и чувственный. Одно слово – и прошлая моя жизнь выплеснула на мой эмигрантский берег горячую плазму подводного вулкана  дорогих и потому больных воспоминаний о былом. И вот вам та герценовская формула в действии: былое и – думы. Конечно же, сыграло роль и то, кем оно тогда было произнесено, это волшебное и красивое слово – нешточки.

Счастливое время «безвозвратных потерь»
Когда человек упорствует и настаивает на том, что его точка зрения верна, уже только потому,  что очевидна, можно напомнить,  что от Адама и Евы до Игнатия Лайолы – всем было абсолютно очевидно, -- они своими глазами это видели! – Земля плоская.
А она – круглая и, хуже того, вертится… Тут и говорить не о чем: первоклассники засмеют. Но ведь целая цивилизация тьму времени видела родимую планету плоской, а бывало, что и на трех китах.
…Не раз приводил в чувство расходившийся класс.  Уточняю: гэпэтэушников.  Помните: «Эта штука посильнее «Фауста» Гете». Так вот, тридцать моих ученичков, доложу я вам, это  тот еще «Фауст»!
Представьте этот класс – тридцать веселых ребят, которых готовят в высококвалифицированные рабочие для мясокомбинатов Белоруссии. Теперь представьте их мам и пап из современной белорусской деревни; их учителей в школе, которая находится в такой же деревне, только в семи километрах от первой. А теперь закройте глаза и попытайтесь вообразить игрища и забавы той и этой деревни… Такие деревни жили в каждом нашем городе и в вашем тоже. И не спешите обвинить меня в пренебрежении к сельскому жителю,-- «интеллигент в очках», «а сало русское едят», -- не вы, а я учил этих обездоленных судьбой (не они выбирали, где и у кого рождаться) и государством (одна коллективизация чего стоит...)  «подкидышей лютой эпохи»; учил двадцать семь лет. По крайней мере – семь тысяч таких ребяток – мои.  И эти тридцать в том числе. Смело смею думать, что кое-чему все же научил.
…Захотелось им на том уроке порезвиться. Они же вперед не думают, они вперед делают. И, конечно, не знали, что на моем уроке  меня, аборигена послевоенной «деревни» Замостье в городе Винница, ни на каком коне не объедешь.
Урок в ГПТУ состоит из двух частей: полезной и бесполезной.   Бесполезная часть урока – та, которая уходит на  создание условия для полезной – установление тишины: надо же хоть что-то сказать классу на уроке, «типа» нового материала. Учитель считается хорошим, если обе части урока примерно равны.  А если полезная половина превышает бесполезную, – о таком учителе пишут «методички», распространяя его опыт.
В классе стояла тишина, шла полезная половина урока – исполнялась письменная работа. Вопль прозвучал на получилища – четырехэтажное здание на восемьсот учащихся. «Что такое? Что за ор?» «А ничего! Если бы вам иголку в жопу воткнули, вы б тоже заорали…»  «Пожалуй», --  внутренне соглашаюсь я.  А в классе уже праздник под названием: «Веселись, негритянка!».
«Кто?» -- мой вопрос обрезал веселье. Молчание – тишина, как перед боем. « Ну, вот,-- сладким, противным  голосом говорю я, -- как иголку в чужую… как бы это по литературнее выразиться… в чужую жопу, так все смелые, а как ответить, так сразу очко заиграло…». Услышав родную речь, встает такой Коля – метр восемьдесят три, без счета приводов в милицию и одна ходка в детскую колонию. Будущий высококвалифицированный рабочий по профессии «боец скота».
(Я тут не хихоньками-хухоньками с вами занимаюсь, как говорил директор нашего училища Петр Николаевич, я тут факт для истории сообщаю.  Пусть из области профтехобразования народу будет известно хотя бы это.)
Группа, где сейчас разворачивается описываемое действие, приобретала профессию – «боец скота».  Сколько я кричал на всю республику с трибун семинаров, совещаний, конференций, что с таким «клеймом» в свидетельстве мои ученики не найдут себе не только жен, но и временных подруг, а если кого уговорят или силой заставят, то их дети будут батьку оббегать другой улицей. «А где же тогда искать женихов нашим «кишечницам?», -- спросил меня  наш директор Петр Николаевич, потому что была в училище и такая профессия. Только об одних названиях наших квалифицированных можно писать поэму.
Видно, поднадоел я начальству и однажды ответили мне тоже с большой трибуны , что мы-де, дорогой товарищ педагог, в училищах наших государственных готовим рабочих, а не жен и мужей. Ну, я не утерпел и тоже ответил, что именно потому, что только рабочих, то и получаем в этой области нашего образования самый большой процент воров и насильников. На что у начальничка тоже ответ не заржавел, и он заявил, что вот, мол, какие умные вызревают в недрах нашего  профобра  учителя, и, что не пора ли одному из них подумать о карьере преподавателя вуза…  И об этом можно рассказ написать, но не будем отвлекаться от заявленной темы: очевидное не означает истинное, а правильное не всегда есть верное.
Кстати, завершу это отвлечение так и тоже, может быть,  для истории: название профессии с приходом нового председателя комитета  все-таки заменили. Стали «бойцы скота» «операторами по переработке туш»…
Вспоминается анекдот про пословицу, позорящую одну из наших автономных братских республик.  И вот, в ЦК КППС к 50-летнему юбилею СССР оперативно  решают это вопрос. И пословица:  «Непрошенный гость хуже татарина» с момента принятия постановления  будет звучать:  «Непрошенный гость -- лучше татарина».)
…Лениво так поднимается, значит, Коля: «Ну, я», -- говорит он и лыбится до ушей. «Где взял иголку?» «Нигде. Я его комсомольским значком…» ( Народ вовсю веселится: все что угодно, лишь бы не было урока). «Покажи». Значок передают по рядам. Ага, ясно: разогнутая заколка. «Иди  сюда». «Зачем?»  « Ну, как же! В Библии даже есть: «И аз воздам». Ты уколол его – я уколю тебя. И все при своих.  А то ведь, если только ты его, то несправедливо». Обращаюсь к массам: «Вы, как думаете, народ?» Народ хором соглашается со мной. Очевидное…
О справедливости они, -- и только ли они? – имеют чисто прагматическое и потому, как это ни парадоксально, туманное  представление. Потому так легко идут «за меня».
Не знают они, что справедливость есть великий обман, придуманный человечеством, как защита от напастей, объективных и неотвратимых; как порождающие их законы природы, сильнее, бессмысленнее и беспощаднее которых ничего нет. Ах, как же это несправедливо: землетрясения, цунами, неурожай, болезни, смерти детей… Почему? Зачем? Кто? Кому?
Да не возникала Земля для людей: Космос их не видит. Она возникла для себя. Для нее ее землетрясения, что встряхивание собаки, сбрасывающей блох. У земных и надземных законов нет души и, следовательно, чувств. Они ко всему безразличны.  И потому природа не знает справедливости. Она не может проявлять валентность ко всему сонму органики, которая на ней случайно возникла. Если бы  природа была справедлива, она бы «погибла». Я взял это слово в кавычки, потому что и самой погибели она не знает: каждый миг во вселенной что-то умирает, чтобы родиться,  и что-то рождается, чтобы умереть. Во вселенском смысле понятие смерти отсутствует. «Работает» одно и то же бесконечное количество материи.
Можно ли все это и многое другое, что смущает душу и не укрепляет волю, объяснить моим ученичкам, если даже весь урок будет состоять из одной только его полезной половины? О чем говорить, если после таких теоретических экскурсов, мне, их учителю,  резко хочется оказаться за столом, где сидят мои друзья и стоят запотевшие бутылки, и парит картошечка, и влажно и жирно мерцает приговоренная прекрасной гурманской трапезой селедка… И я купаюсь в океане тепла и любви – после жестоких лет разлуки…
Вот ведь, зараза: откуда ни начнешь, все равно сюда приедешь! Как же истосковалась душа… Та самая, которой нет в природе, и которая так жаждет «несуществующей» справедливости.
Мои ученики живут в  счастливом времени « безвозвратных потерь», «вечной любви» и вот этой самой «неотвратимой справедливости». Наверное, дети больше нас понимают, что,  это – реальность -- «если я тебя придумала, -- стань таким, как я хочу». А у взрослого человека  и разумного хотя бы в пределах «хорошо – плохо», есть один закон, он же – защита: будь в ладу с самим собой и не мешай жить другим. Можно назвать это чистой совестью. (Та же компания: справедливость, совесть, порядочность).  А как же несправедливая иголка в невиновный зад?
«Иди сюда, подставляй задницу. Уколю и продолжим урок». «Ага, так я и побежал!» «Ладно, -- говорю, -- сам выбрал». Вызываю четверых самых здоровых, – о таких Петр Николаевич говорил: «Слону хобот вывихнут», -- прошу привести Колю к моему учительскому столу и подставить его зад под заколку комсомольского значка. В классе – цирк: тела в три яруса – все хотят видеть. Куча-мала! Не мешаю. Приводят «подсудимого» -- брыкался, да где там, -- не хотел бычок идти на базар, -- на веревке привели. «Повернуть! Наклонить!», -- кладу комсомольский значок на стол, показываю классу свой указательный палец и наношу им укол… Раздается вопль на получилища – четырехэтажное здание на восемьсот учащихся. Класс в истерике – двадцать девять будущих бойцов скота плачут от смеха, один Коля ничего не понимая, ошарашено смотрит на меня и на сотоварищей.
Я произношу короткую, акцентированную речь о том, что иголка в заду соседа по парте, как зуб за чужой щекой, не болит, а указательный палец в половинку свой попочки, -- что разрывная пуля. Попутно объясняю, что есть зады черные, которым не больно, а есть белые. Их даже гладить надо осторожно: кожа тонкая и воспитание иное.
Коля только что не плачет. «За что?» «За справедливость и за очевидное: долги надо платить»
Этот урок был не самым плохим в моей учительской жизни. Уверен, что и учащимся той группы, и Коле он запомнился. И, возможно, что-то из долгов этих ребят в жизни будет оплачено без ущерба для их души.
 В  этом и есть смысл работы учителя.
А справедливость, пусть и придуманная для облегчения нелегкой жизни на нашей прекрасной планете, все же помогает людям оставаться людьми.
               
 Деньгами ли оплатится?
Три операции моей жены обошлись немцам в 50 тысяч евро. Ее подруге, приехавшей сюда из Москвы, тоже сделали три операции.
Мой товарищ, семидесяти лет от роду, «обладатель» редкой болезни, от которой он умирал в Союзе, здесь впервые взял в руки удочку и ловит судаков. Живет на свете с немалым удовольствием, благодаря немецкому лекарству, которое ему выписывают бесплатно, каждый месяц – 200 евро. Это равно его ежемесячным деньгам «на магазин». Он подсчитал, что только это лекарство и только для него стало немецким налогоплательщикам за десять его эмигрантских лет в 33 тысячи евро. А квартира, ее обустройство – от холодильника, стиральной машины и телевизора до деревянной лопаточки для  переворачивания котлет, -- коммуналка, страховка,  санаторий с лечением раз в три года, деньги на питание... И ведь будут оплачивать все это до конца дней рыболова-любителя. Кстати, ловит, как на новенького: по два-три килограмма в день.
О себе я уже не говорю – только две мои операции на сердце с заменой клапанов и шунтированием – во что влетели…
И ходить далеко не надо: только в ближнем моем  кругу масса болевших и прооперированных. А каждый день в клинике стоит от 100 до 200 евро без исследований и процедур.
Только  в Бремене и только евреев – более трех тысяч . В Германии около 100 тысяч. (Речь сейчас не о турках, югославах, курдах сербах… -- каждый седьмой житель Германии  эмигрант).  Да, чуть не забыл: языковые курсы,  детские сады,  пособие по безработице, учеба в школах, институтах, дома престарелых, содержание синагог, кладбищ… Какие же это деньги в масштабе страны?
Не так давно услышал: «Деньгами ли оплатится?» Конечно, не деньгами. Но «эти» деньги означают шаг навстречу и, мне кажется, должны пониматься не только как деньги. А еще мне кажется, что ни при каких гуманитарных подвижках совсем не исчезнут микробы и вирусы взаимного неприятия.  Многие евреи, живя здесь, благодарны; некоторые говорят, что немцы дешево отделались, а кто, живя здесь, не  может простить.
Немцы же, надо признать, что таких немного,  неприязненно  настроены против эмигрантов вообще и евреев, в частности. А есть и те, кто «традиционно» рисуют на еврейских могилах «традиционную»  свастику. Большинство же понимает, что проживание «чужих»  на их родной земле – это один из сегодняшних путей к возрождению страны и народа – и нравственно, и экономически. И спокойно относятся даже к евреям.
Правда и то, что  редко кто из немцев хочет быть соседом эмигрантов по дому…
Да, деньгами, видимо, не оплатится. Дай Бог, чтобы ни той, ни этой кровью. И в данном случае, сильно большой роскошью будут розовые очки, а хоть и пушкинского «розлива» : «Тьмы истин низких нам дороже нас возвышающий обман».  До приличной картины сосуществования, тем более, содружества – не годы – время.


«Хоть на руках!»
В мою палату перевели безногого поляка: автокатострофа. Красавица жена целые дни проводит рядом с мужем. Пока поляк в коляске «гуляет» по коридору, русская сестричка, киевлянка,  рассказывает, что он, за секунду до столкновения, спасая жену подставил под удар свою сторону.
Они вернулись в палату,  и она хотела помочь ему перебраться с кресла в кровать --  «Не надо. Я сам». Я много раз слышал это его «я --  сам!».
Когда мы оставались одни, он говорил мне: «Я буду ходить!  Буду!  Хоть на руках! Она не должна жить с калекой. Я стану таким, каким был!»  И  я понимал, что это он говорит не мне. Он всаживал в себя программу своей будущей жизни.
Мне еще не мало предстояло в этой больнице – тяжела твоя ноша, судьба… Но сколько до больницы было радостей!  И, может, еще будет?
Если я еще в состоянии увидеть, что сестричка – сама прелесть и очарование, значит…   «Хоть на руках!»

«О, как я поздно понял…»               
Евгений Винокуров. Из той плеяды – Самойлов, Гудзенко, Слуцкий, Коржавин, Орлов, Озеров, Недогонов…-- живых. Кульчицкий,  Багрицкий,  Коган, Отрада, …-- земля пухом. «Кто говорит, что на войне не страшно…» -- красавицы Вероника Тушнова, Юлия Друнина…
«Мы не от старости умрем, от старых ран умрем». Как  предсказание цыганки  поколению этих поэтов: о чем бы они ни писали, они писали о смерти на войне. И так хотели жить и любить…  «О, как я поздно понял, Зачем я существую…»
Некоторые пожили и замечательно писали, но это все равно была жизнь-ожидание: мудрость войны-смерти давала иное ощущение времени, иное зрение и чувствование.
Эти несколько винокуровских строк, вроде «бытовых», завернуты в бездонную, но и спокойную  тоску-предчувствие: «Не вызывает удивлений, У встречных женщин умилений, Не опьяняет, как вино, Мое от горьких сожалений, Отяжелевшее лицо».
    Почему именно эти строки остановили? А потому, что так еще хочется удивлять…  Потому что только совсем недавно  «понял, зачем я существую». И так остро ощущение «ничего не сделанного» и навсегда упущенного; так ясно это видится теперь, когда все уже поздно…  Хоть выходи в ночь, чтобы никто не видел, -- небу, небу свою боль и слезы.

Причастность
Наша, пацанов, причастность к войне… Видели, слышали, все время хотели есть.
Той же рукой, которой поджигали танки, убивали немцев, стирали кровавый пот, -- ею же утирали наши слезы и сопли. Вот и вся причастность. Другое дело: не будь нас -- войну бы не выиграли.

 «Я не могу. Я его зарежу…»
Десятки и десятки тысяч советских немцев вернулись к себе на историческую родину. И совсем нелегко приживаются здесь.  Один из них, в прошлом  милиционер, написал «казахстанские» воспоминания и напечатал их в русскоязычной газете. Случай из той его жизни я вам и перескажу.  Он стоит того.
Трое, «лица кавказской национальности», нагло, среди бела дня, втащили девушку в машину, увезли за город и зверски изнасиловали.   Она попала в больницу, где хирургом работал ее брат. Милиция найти этих подонков не смогла.
   Тем временем, спасенная врачами девушка, «гуляет» по коридору и мимо нее провозят  трех мужчин, попавших в дорожную аварию, -- трех «лиц кавказской национальности, -- тех самых!
Девушка  – к брату, брат – к заведующему отделения: «Хочу этих красивых ребят оперировать-спасать». «Какие проблемы? Оперируй, голубчик!» Очнулись «лица», все в порядке, только у всех троих детородных органов,  как не бывало… Заведующий отделения: «Это как же так?», а брат-хирург: «А что, лучше было им от гангрены умереть?»  «И что, у всех троих именно это и было безнадежно травмировано?» «Именно так: у всех троих  именно это». «Ну, что ж, ты хирург, за операционным столом, тебе принимать решения.  Клятву Гиппократа не забыл?».  «Строго в  соответствии с ней и действовал».
Не соврал брат девушки: именно строго в соответствии. Я давно уже думал, не раз сталкиваясь в своей журналистской работе с подобным зверством (какое слабое слово, применительно к этим существам!), что, если бы в нашей хирургии были такие, «специализированные» хирурги, узаконенные уголовным кодексом, подобных «лиц»  любых национальностей стало бы существенно меньше.
А это из моей травматологической жизни. Попал я в больницу, порвав ахиллово сухожилие. Там и услышал от врача в ночном дежурстве эту историю. Здесь речь шла не об органах человеческого тела, а о человеческой душе.
Вошел хирург в операционную и – вышел.  «Одевайся, -- говорит коллеге, --  иди оперировать… Я не могу. Я его зарежу…  Он мою семью расстреливал – бывший полицай…». 
Запомнил его пацан. За минуту перед тем, как убить,  он, ухмыляясь, сказал: «Все ваше партизанское семя – под корень…». Пуля скользнула по черепу, и мальчонка потерял сознание. Выходили соседи.
Стал пацан хирургом, а полицай, отсидев свой долгий срок, вернулся к вольной жизни. Вот и встретились…
Я думаю, что и в этом случае, хирург действовал соответственно клятве Гиппократа и нравственному закону внутри себя, о котором Кант сказал, что, как и звезды над головой, это не может быть постигнуто человеком.

«Мир иной, иные птицы»
Пришел композитор Глазунов к писателю Горькому.
-- Алексей Максимович, я знаю, что вы добываете у власти продуктовые пайки для  интеллигенции. Достаньте, пожалуйста, такой паек для одного пятнадцатилетнего композитора, а то помрет мальчишка.
-- Александр Константинович, вам нравиться его музыка?
--  Отвратительная. Впервые, читая партитуру, я не слышу музыку.
-- Зачем же просите?
-- Дело не в том, нравиться мне или не нравится, -- будущее принадлежит этому мальчику.
-- Как фамилия?
-- Шостакович.

…Гейне с сожалением говорил:

Мир иной, иные птицы,
И у них иные песни.
Я любил бы эти песни,
Если б мне иные уши.

Для меня нормальные люди те, кто понимают, что не все времена – их времена, и не все песни написаны для их ушей. И что, кроме них, совсем рядом  живут иные птицы.
               
     ***
-- Ингрид, как правильно сказать: «Кайн гельт» или «Нихт гельт»?  Она подумала и с улыбкой, как смогла,  сказала по-русски, но я понял:
-- Говори, как хочешь, -- денег все равно нет


Маленькие открытия
Русское «страховка», понятно, что произошло от слова «страх», а английская «страховка», оказывается, от слов «уверенность» и «защита».

Педагог – педа-гог – вождь детей. Дема-гог – вождь народа.

«Откуда бы мне знать, что я человек, если бы я тебя не   полюбил?
Шир-а-Ширит. Оказывается так пишется и звучит «Песня Песней по-арабски.   

  «Добродушный» – обиходное для русского языка слово. Это ж не какая-то там «транскрибция».  В который раз услышалось, но впервые подумалось: «Да ведь это же значит – добрая душа!».  На поверхности же лежит. Добродушный и добрая душа – одно и то же, а сколько разницы!
Русский язык не только великий, он еще и добрый, дарящий. Только читай и слушай, вдумываясь, вчувствываясь, – такое тебе откроет… И опять, здесь же, когда записывал, понял, что написать надо: такое тебе откроется… Это ближе к чуду, к сказке: само откроется.
Давно уже, через Пушкина, не только понял, услышал, -- почувствовал: это – океан. Всё могущий. Слово – Бог. Слово – дело.
 «В начале  (не вначале, а в начале) было слово». Никого «при этом» не было? Но как же слово без человека?  Может,  не образовалось, а  дано? Пришел человек, а слово уже  есть. До конца не додумать – не из чего строить думу.
… Сколько загадок им, языком, загадано – не на нем, а именно им самим, -- сколько народа прошло этой дорогой – любили, рожали, жили – без него ничего бы не было. И ребенок, утеха и «надёжа», не бегал бы по хате, не гулил бы, начиная свои начала в языке…
А тут еще и добр. Вот, где товарищ-друг-брат. До эмиграции не думалось этого. Пишу вот, сейчас, и вокруг меня вроде и потеплело. «К русскому языку у меня претензий нет», -- как говаривал любимец народа Виктор Степанович Черномырдин
И «на сладкое» вам -- языковое гурманство – один из параграфов наказа Екатерины Великой своим наследникам: «Взойдя на престол, обличать следовает не особ, а пороки».
Императрица была не только мудрой и образованной женщиной, она была еще и леди от рождения. А первый закон настоящей леди гласит: «Никогда не ставь мужчину в неловкое положение». «Ваше Величество, а ежели – дурак?» «Дурак не мужчина, голубчик».
 Екатерина, в знак доброго отношения к российским морякам, посетила один из кораблей Черноморского флота в триумфальные дни побед  адмирала Ушакова. По кораблю  императрицу водил, давая объяснения, храбрый адмирал Спиридов. Рассказывая о последнем сражении с турками, он незаметно для себя перешел на язык, понятный последнему матросу, и командирским голосом объяснил, какие у всего русского флота  и лично у него  отношения с турецким пашой; с его, употребленным нашей эскадрой, всем турецким флотом, и даже с турецкой пушкой самого большого калибра… В какой-то момент адмирал краем глаза увидел выражение лиц  свиты и в ужасе осознал, кому и что он говорит?!    
 Адмирал превратился в соляной столп. А Екатерина, -- ласково посмотрела на бравого служаку и сказала: «Продолжайте, адмирал, все равно я ваших морских терминов не разумею».
 Хорошо, когда судьба дарует стране императрицу --  настоящую леди.
               
 Открыл для себя, открываю и для тех, кто еще позже меня это узнает. «Если бы Бога не было, его надо было выдумать». Это сказал всем известный Вольтер. Вольтер – это псевдоним  человека, который, по выражению Казакевича, оставил след своей ладони на лице времени.  Его имя – Мари Франсуа Аруэ.
 
 А это еще одно небольшое, но досадное открытие. Влюблен в этого человека, философа и математика, жившего девятьсот лет назад и не придававшего значения своим забавам, -- он писал мудрые рубайи-четверостишия, на полях своих трактатов. А эти рубайи-забавы принесли ему, давно пребывающему в райских садах в обществе любимых им гурий, мировую славу. Не могу не привести хотя бы одну из сотен созданных им мудростей:
                Удивленья достойны поступки Творца!
                Переполнены горечью наши сердца,
                Мы уходим из этого мира, не зная,
                Ни начала, ни смысла его, ни конца
  Много лет, находясь под впечатлением этого таланта, я не знал его настоящего имени-фамилии. А ведь даже собственную жену я, бывало,  «привлекал» к себе, подражая Хайяму:
                Мир вокруг – это мир удивительных дел,
                Все, что есть в Поднебесье,  Всевышний сумел.
                Но пока он не выстрадал зад моей милой,
                Не достигнут был Богом искомый предел.               
 И вот, только недавно узнаю, что звался мой Хайям так – Гиясддун Абуль Фатх ибн Ибрахим Омар Хайям Нишапури.  А ведь сказано: пока что не названо своим именем, оно не может быть понято. А «оно» и названо своим именем: Омар Хайям. Потому и понимается уже около тысячи лет.
   
 Смотри, чтобы жизнь была правильная, а не долгая. А если и правильная, и долгая, тогда ты – святой.         
   
 И – попка… Упитанная такая, очень молодая, но уже женская попка.

Я столько лет не мог разгадать это, а тут не разгадывать надо было, а знать. Знать, что клейкими являются концентрические нити паутины, а радиальные – нет. Потому паук и не «ловится» собственной паутиной, а муха и прочие – намертво.
А с другой стороны… Что тут удивительного, что не знал этого факта. Спроси я, филолог, уэнтомолога, специалиста  по насекомым, что такое оксюморон или синекдоха,  ответит он мне?
Все знать нельзя, но свое знать обязан из уважения к себе. Сейчас слово дилетант приобрело негативный смысл, а стоило бы его реабилитировать, потому что изначально обозначали им человека, который знал обо всем понемногу. А профессионал – это человек, который знает о немногом, но все. Хорошо бы пройтись «посередке». Такие мысли родила концентрическая паутина
 
      
       Ученые сделали «бесполезное» открытие: нет двух снежинок с одинаковой кристаллической структурой.  Представить, сколько снега выпадает зимой на всей земле, и – сколько же это снежинок?  Какова  же вариантная возможность природы?  И какой  по счету «снежинкой» был человек в пробах  Вселенной?  Напрашивается вывод: Вселенная никогда не бывает в проигрыше, потому что ее возможности, -- при ее-то  вечности- бесконечности, -- неограниченны.   
Оказывается,  бесконечность живет и на земле, и мы играем ею в снежки. Не такое уже оно и бесполезное, это открытие. И еще одно, попутно:  выходит, если ничего  абсолютно бесполезного нет, то  и абсолютно полезного тоже не существует?               


Сколько раз мы слышали и говорили: «Пустыня Сахара». И знать не знали, что и говорим, и слышим абсурд. Потому что слово «сахара» на арабском языке и означает «пустыня».  Значит, говорим мы: «Пустыня пустыня». Но это, если на русском говорить по-арабски. А если мы говорим по-русски, то все на месте и правильнее, чем «пустыня Сахара» быть не может.

   
 Менталитет. Что это такое?  У меня есть велосипед, подаренный друзьями-умельцами. Собрали, как ильфопетровский  слесарь  Полесов свой мотор: из авторучек и частей поломанных пишущих машинок. Езжу десятый год. Практично и здоровью подспорье. 
Что мне в моих рабочих и прогулочных поездках открылось: я, в разницу с немцами, как-то не так езжу. Как, не так? Что не так? В чем дело-то? На котором году вдруг понял, разом и «в десятку»: они педали крутят, а я – давлю. В этом скрыта глубинная суть нашей с немцами непохожести, самостоятельности наших менталитетов. Педали и -- как мы с ними обходимся. Они крутят, а я и вы тоже – давим.      

       А это Пушкин
      Две последние строки много раз и с удовольствием цитировал, не зная, чьи они. А надо было бы почувствовать… Вон когда нарвался – и стыдно стало…
 
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На чахлый пень. Спроси его,
Зачем арапа своего
Младая любит  Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу,
И сердцу девы нет закона…
      
Кто же еще, кроме Пушкина так о таком…
 
 Может, это наше наследие?      
Немецкие бомжи отличаются от наших надежной социальной защитой: они, как правило, получают пособие по безработице, что, по крайней мере, вдвое больше тех денег, которые наличными получаем мы, пожилые эмигранты. Видимо, вольный дух, который веет в душах бомжей всего мира, «заставляет» их и при материальной обеспеченности вести образ жизни, непонятный нормальным людям. (Тут моя Бабушка сказала бы: «Надо еще посмотреть, кто больше нормальный…»)
Когда я вижу, как по велосипедной аллее (с таким же постоянством, как мы с женой, восстанавливаясь после «марсианских» операций), идут к своим скамеечкам и столикам две подстароватые женщины в адидасовских костюмах, а из их полотняных торбочек выглядывают горлышки длинных бутылок «сухача» (плодовоягодного здесь нет), а на тех скамеечках их уже ждут синего цвета мужички со своим пивом и, обязательно, каждый со своей собакой, и в тени кустов невероятно красивой сирени лежат два-три надувных матрасика – для отдохновения… Когда зимой я вижу этот «контингент» в одних  рубашках,  расхрыстанных на груди… А тут еще по январскому холодку молодые мамы катят коляски с легко одетыми младенцами…
В одну из таких встреч то ли с бомжами, то ли с мамами и пришла ко мне «соответственная» мысль: бомжи и такие младенцы – это наследие, оставшееся Германии в ту войну от наших солдат. Генное наследие.
Ведь в те годы побывало здесь немало морозостойких сибиряков и уральцев, с независимыми и поперечными характерами, которые могли и выпить, и обняться, и поговорить.  Вот и потянулась «русская» линия и уперлась в нынешних бомжей… Теперь, когда я встречаю бомжей и легко одетых младенцев, то испытываю к ним почти что нежность…
Мысль не спрашивает разрешения, -- она приходит, и ты «ее думаешь». И если, прочитав это, кто-то  улыбнется, считайте -- «урок достиг цели», как говорили инспекторы, проверяющие качество преподавания в наших учебных заведениях.

       ***
У меня в бременской глуши общение с миром дистанционное.


 Пушкин
До Черной речки оставалось три недели, когда к Пушкину пришел с тетрадкой своих стихов  сын купца Облачкина. Было  сыну этому четырнадцать лет.  Попросился к барину. Повар прогнал его. И он же, догнал и вернул: «Барин услышал и приказал…»
Так на Руси появился еще один человек, который потом всю жизнь  помнил глаза Пушкина, когда тот слушал его стихи…
Как же это укрепляет здоровье – такое узнавание: все, что на Руси касалось литературы и культуры, было личным делом Александра Сергеевича Пушкина. И как же стихи его лечили людей… Да нет, не в переносном смысле, а физиологически нормализуя деятельность сердца. Это не желанная сказка, а факт современной науки.
Недавно немецкий кардиолог Хенрик Беттерман и швейцарский терапевт Дитрих фон Бонина  доказали, что любое стихотворение, прочитанное вслух, улучшает деятельность сердца. Только хорошее стихотворение похоже на хорошее лекарство, а плохое – на плохое. Выяснилось, что  немцев эффективнее всего лечит Гейне. А русских, -- и проверять не надо, -- конечно, Пушкин.
Несколько фактов из жизни Пушкина, -- крестного отца многих знаменитых, когда они еще и не думали становиться таковыми, а были, в некотором роде, «сыновьями купца Облачкина».
Как-то при Пушкине уже состоявшийся артист, бывший крепостной курского помещика,  Михаил Семенович Щепкин рассказал что-то из той своей жизни, которую назвал «дочеловеческой». Пушкин тут же стал страстно уговаривать его написать воспоминания. «Да что вы, Александр Сергеевич, не умею я этого…» «А что тут уметь, -- сказал Пушкин,  сел за стол, взял перо и написал: «Я родился в Курской губернии Обоянского уезда, в селе Красное, что на речке Пенке, в  1788 году в ноябре 6 числа». С таким началом и пришла к нам  прекрасная книга -- «Записки крепостного актера».
С первой встречи  Пушкин  понял, кто есть Гоголь. Именно ему он щедро подарил сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ». Знал, кому дарит.
А  как он  прознал-услышал  о безвестном  Алексее Кольцове?  И напечатал в своем «Современнике» его стихотворение «Урожай». Отсюда «есть пошел» знаменитый поэт русской деревни. И отсюда же  Федор Тютчев. Помните – «Я помню чудное мгновение, Передо мной явилась ты, Как мимолетное видение, Как гений чистой красоты…» Не напечатай одно из первых его стихотворений в «Современнике»  Александр Сергеевич, не освяти своим именем, кто знает, насколько позже к России и миру пришел бы такой поэт.
Черкесы же и сегодня руку к груди прикладывают, проходя в своём Черкеске мимо памятника Пушкину. Думаю, что Тютчев имел шанс, и неплохой, стать всемирно известным и без «вмешательства» Александра Сергеевича, а вот в том, что известность первого черкесского писателя, Султана Казы-Герея, вышла бы за пределы родного края без поддержки пушкинского журнала, я позволю себе усомниться.   
А то пришел в редакцию журнала скромный и смущающийся Петр Ершов и принес своего «Конька-горбунка». Посмотрел Пушкин рукопись, взглянул на автора – в глазах любопытство и азарт: « Беру». Тот засиял, закивал радостно  и перестал смущаться.  «Слегка только отредактирую», -- добавил Пушкин. И отредактировал.  И пошел в мир гулять на долгие лета весело и озорно, с русской широтой и лихостью любимый народом «Конек-гобунок».
При живейшем участии Пушкина – уж он-то понимал, что родилось! -- и под его присмотром  явился в России  уникальный   труд, который переоценить невозможно --  «Толковый словарь русского языка» Владимира Даля.
Пушкин был издателем своего друга Кюхельбекера. Читал и хвалил воспоминания Надежды Дуровой, воевавшей в войнах 1808-1815 годов под именем корнета Александрова. Узнает из разговоров, что «какой-то» Петр Киреевский собирает русские народные песни. И Пушкин шлет ему свою тетрадь – сорок песен, записанных им на псковщине…
И  вновь, и вновь уважительно и восхищенно узнаешь, кому, сколько и как помогал, если видел в человеке отсвет таланта, возможность служения отечественной  литературе.
Широкая душа, благородное сердце. Россия была ему домом. А люди этой земли – братьями.
Такой молодой Пушкин, такой мудрый Пушкин.
Пушкин…
…  Узнал, что самый младший Дельвиг сочинил стихи, захотел послушать. Малыш, вложил свои ладошки в руки Пушкина и,  соединившись с ним, громко  с выражением читает:
Индиянди, Индиянди, Индия!
Индиянда,Индиянда, Индия!
Александр Сергеевич, поцеловал мальчика в лоб, сказал: «Он – точно романтик».


Еще раз Пушкин
Внучка Пушкина вышла замуж за великого князя Михаила Михайловича. После этого и вследствие этого государь запретил молодым жить в России.  В Англии внучка русского поэта стала леди Торби.  Незачем разбираться, почему при живом русском муже-князе нужно зваться леди Торби. Для меня интересно другое, пушкинское.
Леди не раз отказывала в приеме посланцам бывшего президента  Российской Академии наук великого князя Константина Константиновича,  просивших ее подарить-отдать-продать одиннадцать писем Пушкина к своей невесте Наталье Гончаровой.
-- Он смел мне писать, что я обязана передать их академии! -- очень немолодая уже леди тяжело и возмущенно ходила по комнате.  – Что они, видите ли! – не принадлежат мне, и даже всей царской семье, а только всей  России! Что они, с вашего разрешения, я процитирую строчку из послания князя: « …  чтут  память великого поэта». Подумайте только, они чтут его память!  А своего ближайшего родственника, женившегося на внучке  так чтимого ими Пушкина, выгоняют из той России, которой принадлежит святая память о поэте!  Словно этой женитьбой он опозорил их!
Никогда они не увидят даже клочка этих писем! А вам я завещаю одно из них, как истинно преданному России человеку. Дед был бы доволен, узнав, что я подарила его письмо именно вам, Сергей Павлович. Мне уже не долго осталось пребывать здесь…Умру и вы получите его письмо, как память о нем и обо мне.
Она села, тяжело дыша, а Дягилев, при всей его выдержке,  не мог опомниться от  услышанного, от подарка, который  сделали ему, влюбленному в Пушкина.
Это она, внучка Пушкина, устроила гала-концерт русской труппы Сергея Дягилева в Ницце и пригласила его на ужин. И – такой невероятный подарок.
Вскоре старая леди умерла. Дягилев, как и было обещано, получил письмо Пушкина,  и заболел мечтой: он хотел стать обладателем всех одиннадцати писем. И стал. Князь Михаил Михайлович нуждался в деньгах, и Дягилев купил у него письма Пушкина. Сергей Павлович собирался издать их осенью 1929. Не успел. Он умер в августе того же года.
…Я словно слышу голос Пушкина, который пишет одно из этих писем. Он пишет и не замечает, что проговаривает написанное вслух, негромко, страстно истончаясь в слова эти, словно он, наконец,  держит Наталью в объятиях и шепчет ей все свои невероятные слова… Я едва разбираю эти несколько слов в гениальной Ниагаре гениального любовника собственной жены… Еще немного и – жены…
Я ухожу из своей маленькой комнаты в доме 36 на улице Лесной Птицы, в славном городе Бремене. Я чувствую неловкость, но и восторг… Словно я подсмотрел, подслушал такое…
Понадобилось несколько минут, чтобы освободиться от прекрасного наваждения, подаренного мне ноосферой Вернадского.
Уже совсем отрезвев,  вдруг осознал, что почти те же слова в тех же прелестных обстоятельствах говорил и я своей жене… Неожиданная и точная мысль: все влюбленные говорят своим любимым гениальные слова. Наверное, потому, что через них говорит сама миллионнолетняя любовь.
Спасибо, Пушкин.
Стихов его не касаюсь. О них лучше всего молчать, поскольку в молчании есть не только сказанное, но и все остальное. Добавлю только, что был очарован точным и образным высказыванием  Маршака  –  «Пушкин не оставил к себе лестницы».

 
И вспомнил Пушкин князя Волконского: «Таких уж боле на Руси не рождалось».
 Под Уманью, недалеко от Винницы, печально сидели они за бокалами вкусного холодного вина, и словно знали, что прощаются. И отговаривал же Пушкин его ехать на встречу с «южными» братьями -- «Нет, -- сказал Волконский, -- мне уже поздно поворачивать назад». И поехал князь на эшафот.


Мы все «в доле»

Кому-то выпал век серебряный,
Кому-то – даже золотой…
Парча и локон завитой,
Бал при свечах, букет сиреневый,--
Княжна в светелке молодой…
Мой век – он  густо пахнет порохом,
Войной и лихом, и бедой,
А я влюбленный и живой…
Там -- звон колоколов над городом –
Княжна венчалась не со мной.

 Если бы не так хорошо было написано, -- пусть бы хоть малый изъян, -- да не так пронзительно, подумал бы, что это я написал… А кто автор и кому спасибо сказать, не знаю. Не системный я, не педантичный писатель: даже дат в записных книжках не ставлю, даже фамилий…
А насчет этого высокого слова – писатель,  опять ассоциация. Я когда пишу, -- разговариваю с вами. Без этого письмо не живое. Вы – соучастники «конечного продукта». Получилось – вы  «в доле», нет – виноват я один. Вот, что такое писатель.

                Мэ тут камам
                новелла
                Предисловие
            «Не покидай меня, надежда…» Вот так же, я безбожник, слепо чувствующий верховную добрую волю, можно сказать, испытавший ее беспредельную силу, почти молитвенно – к Пушкину. Понять, как он это делал, конечно, никому не дано и дано не будет, но относиться к этому восхищенно, понимая, что был он еще и человеком, не мешает мне никто.
Случилось такое, в наше время невероятное. Подарила мне одна знакомая реликвию, хранившуюся в ее семье многие годы. «Возьмите, вам она нужнее», --  сказала она. Это было  приглашение, которое разослала  жена поэта близким людям. Вот его текст: «Наталья Николаевна  Пушкина с  душевным прискорбием  извещает о кончине супруга ее, Двора Е.И.В. Камер-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29 день сего января, покорнейше просит пожаловать к отпеванию тела в Исакиевский собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го числа февраля в 11 часов пополудня».
Приглашение это исчезло вместе со многими моими бумагами во время срочного, переселения редакции, в которой я тогда работал. Во время переселения этого я был в командировке, а когда вернулся… Ощущение было, как после потери живого. Наверное, папку, в которой лежал этот желтоватый листок плотной бумаги вместе с первыми набросками пушкинской новеллы, выбросили в макулатуру. Видно, было мне не только боязно, но и рано писать эту новеллу. 
                Предисловие 2
 Еще одно событие, которое не только предшествовало, но и слегка подвигло. Правда и то, что долгие еще годы не решался.
 Касание Пушкина, его земли, праха, вдох воздуха пушкинских мест, веяние мистики… – все это предшествовало прикосновению и духовному, которое и оборотилось живой картиной – новеллой этой.
Семинар, который ежегодно проводило Всероссийское театральное общество, участником которого я был полтора десятка лет, в тот раз проходил не в Москве, как обычно, а во Пскове. Достопримечательности показывал сам мэр, влюбленный в театрализованные зрелища. Он же и организовал поездку в Пушкинские Горы. Кто там был, знает, какие чувства испытываешь на земле, где Пушкин ходил, мечтал, любил – писал… Волшебство одних только названий, не говоря о видениях, -- Тригорское, женщины семьи Вульф, Михайловское, аллея Керн, скамья Онегина, избушка Арины Родионовны… 
       Коллекция самоваров Гейченко, его молодая жена и скабрёзные частушки, которые сам он, уже тронутый маразмом, пел на встрече, устроенной тем же мэром. Хорошо хоть такого успел я увидеть Гейченко, сделавшего больше, чем вся советская власть, чтобы современная Россия имела представление о Пушкине.
А потом была могила Поэта. Скромная могила гения…
За день до этого мы были в главном соборе псковского Кремля. Слова не нужны – нужно поехать и увидеть. Умели строить на Руси и верить умели. Под сводами этого собора наперечувствовались мы чувств высоких и непонятных нам, атеистам, а на выходе купил я у старухи-богомолки тонкую  свечку темного воска. Купил, как мне показалось, пожалев старуху. Положил в карман куртки и забыл.
И вот, стоим мы у ограды пушкинской могилы и вспоминаю я о свечке… Достал, зажег от зажигалки и, опустившись на колено, -- иначе через запертую ограду было не достать, -- поставил ее на ступеньку надгробия. Поставил свечку Пушкину.  Тишина… Словно и не стояли вокруг люди.
Потом многие подходили, благодарили, жали руку, похлопывали по плечу. А я молчал о том, что не была та свечка куплена мной заранее для Пушкина. Тому, видно, следовало быть. Что-то во мне знало, что надо ее в соборе именно -- не в магазине -- купить эту темную поминальную свечу. И получилось, что поставлена она была не от меня одного, -- от старухи в темном одеянии, всего семинара нашего, от собора псковского… Я только поставил.
Тонкая темная свеча – она горела высоко и спокойно, воздух почти не колебал пламя.
А теперь – новелла. Давно должна была написаться, -- не получалось.  А теперь вот… Наверное, на время освободилась душа и захотелось ей полетать. Такое ощущение, что он улыбнулся мне.

           Предутренняя прохлада южного города. Размытые уходящим туманом домики кишеневской окраины. За ними – степь. Дальние огни таборных костров. Оттуда, из степи, идет человек, тонкий силуэт его хорошо виден – быстро светает. Он бос, идет по росистой траве, штиблеты в руках. Человек идет узкими улочками к центру, и ни одна нервная кишеневская собака его не облаяла. Теперь видно, что он невысок молод и кудряв. Белоснежная рубаха распахнута и открывает смуглую крепкую грудь. У него темное, но светлое лицо. Он весь еще там, в степи, с любимой, незабвенной…
-- Мэ тут камам, овер чирикло свободу!
-- Я тоже люблю тебя, душа моя, но больше, чем птица свободу… Я люблю тебя, как жизнь! Зря, зря я думал, что не создан для счастия. И зря думал, что хватит мне независимости. И опять ошибался. Ты – моя желанная независимость. Я рад тебе, я люблю тебя, душа моя. Как удачно  соединила ты мое желание счастия, вдохновения, прогульных ночей и любви! Как жаль, что судьба только на время дает мне тебя…  И уж как я волен сумасбродить, но и мне свет положил предел: не дадут тебе быть мне женою… Мэ тут камам…
… А навстречу полковник, Михал Федорович Орлов, что в Кишеневе 16-й пехотной дивизией командует. Руки раскинул:
-- Мой ты дорогой Пушкин! Ха! «Когда лёгковерен и молод я был…»
-- Уже знаешь? – улыбается Пушкин, уходя от печальных и светлых мыслей своих.
-- Весь Кишенев уже знает!
-- Надо же… Только два дня, как написал.
-- Ну, ты скажешь, Пушкин! Так ведь кто написал-то!
-- Да-а, на Руси молва всегда перед человеком поспевает.
-- В данном случае, дорогой мой друг, это называется слава. А молвой, которая прибавила Пушкину славы не только как первому стихотворцу России, было дошедшее до Кишенева известие о жалобе содержательницы московского веселого дома полицмейстеру столицы нашей. Как это она там?  «Пушкин развратил моих бедных овечек…»  Ха-ха-ха!  Ты, брат, стал тогда знаменитостью среди моих офицеров. Они же думали, что ты только то и делаешь, что сочиняешь стихи, -- и Орлов опять расхохотался. – Постой, постой, а ты откуда в такую рань… да еще и босой!
-- От любви я, полковник…
-- Никак прощался?
-- Наверное…
-- Не горюй. Любви и стихов на все твои дни  хватит.
-- Хватит, конечно, но с каждой расставаться, что умереть…
-- Ну, вы, поэты, всегда трагедию из ничего делаете. Чуть что --  сразу на краю пропасти! Так ведь, драгоценный мой, в каждую пропасть не нападаешься. Ты, вот, что:  штиблеты-то надень, а то увидит кто, -- завтра по городу: Пушкин голый ходил!
     Они обнялись и разошлись.
…Прошло время. До Петербурга докатился слух о скандальном кишеневском романе молодого графа Иловайского с таборной цыганкой. «Как зовут цыганку?», -- спросил Пушкин. « Их сиятельство Татьяна Алексеевна, -- отвечали ему. – Пошел сынок Ильи Степановича против света и – победил! Красивая жена у графа, а красота преград не имеет. Если еще к этому -- любовь… Теперь у себя весь свет и принимают».
   Татьяна… Мэ тут камам… Не судилось? Не-ет, смелым не был, где надо. А ведь на дуэлях под пули шел, как на променад. Не та смелость для любви требуется, Пушкин. На дуэли только о себе и помнишь, себя одного и видишь. А тут себя забыть надо – только она одна и есть. Тогда, может, и сложится. Редкое счастье.
    Многие меня разоблачали, да никто не разоблачил, потому что я прежде всех себя открыл, все мой стих обо мне сказал. Много на мне, но не больше, чем на человеке. А самым большим грехом грешен я перед Наташей… Умолил-заставил выйти за себя без великой любви… Хотел за нею и за детьми от судьбы спрятаться, от грозы и самой смерти… Ото всех можно уйти, только не от себя, Пушкин. То-то.
 … Ее сиятельство… Татьяна Алексеевна… И вправду сиятельство. Как сияли угли костра, грея их в остывшей степи, как сияли ее глаза, и как светились их души… И светла была ночь… Таня, Танечка, Танюша – Сиятельство твое имя. Ты – Радость, Счастье, Поэзия! Ты – чудное мгновение! В который раз… Любит тебя Бог, Пушкин, но  даже тебе есть предел. Не можно того, чтобы человек стал Богом. Хватит одного раза для всей Земли. Уравновесить бы радости и беды… Татьяна…
Полетал, Пушкин? Опустись на землю, вернись из степи под Кишеневым в Петербург, в смертную твою постель… Ах, как не задался тот выстрел… К жене, к детям иди. Сам выбрал, тебе нести. И нес бы, да недолго осталось…
-- Наташенька…
-- Что тебе, Саша? Я здесь. Болит?
-- Привык. Скоро перестанет. Скоро все перестанет…. Наташа, у меня перед многими долг останется… Нет, не в деньгах, то была бы малая хлопота… А вот по душе… Пошли приглашение Татьяне Алексеевне Иловайской попрощаться со мной и на словах, уж после, скажи, что кланяюсь ей… Что кланялся… Не отводи глаз – то до тебя было. Ты мне родная, все до тебя – только утехи. Может, одна-две любови и были, да не выросли, убились,.. Или я убил…
-- Саша, тебе нельзя волноваться…
-- Мне уже все можно.
-- Не говори так! Хочу, чтобы ты жил! Слышишь? Я люблю тебя! Ты мне муж!
-- Я всегда тобой любовался… Ты  красивая… Спасибо тебе, что терпела меня…  За детей спасибо, за стихи мои… Я тебе тоже муж…Не убивайся так… Мы все близимся к началу своему…
… Графиня проснулась засветло, словно кто разбудил. Она только вчера вечером вернулась с мужем из Италии и, уставшие, сразу отправились они в свои спальни. Проснувшись, графиня прислушалась к себе: и дум-то особых не приходило, а на душе было неспокойно. Так и пролежала с тревожной  душой  до рассвета.
Утром старая цыганка, еще кишеневская, таборная, принесла завтрак в постель и на  маленьком серебряном подносе письмо.
-- День тебе добрый, золотая моя, чирикло моя звонкая. Поешь, попей, соскучилась я по тебе, волшебная моя… А это – пакет, сказали – в собственные руки, целую ручки твои…
Сделав глоток темного ароматного чая, графиня открыла конверт: «…Наталья Николаевна Пушкина покорнейше просит… к отпеванию тела…».
О, Господи! Что ж ты наделал!... Возможно ли такое?!
…Я люблю тебя, как жизнь!
Мэ тут камам…
   Старая цыганка вошла в спальню, чтобы собрать свою любимицу к новому дню и увидела рыдающую графиню, которая прижимала к лицу листок бумаги.
-- Прости, сердце мое, за плохую весть! Как утешить тебя, чем помочь?
-- Ничем, няня. Это, как болело, так и будет болеть … Всю жизнь.
… На отпевании дальше всех от гроба стояла самая красивая женщина Петербурга. Строгая прямая, вся в черном. В глазах ее стыла боль. И только раз шевельнулись губы, которые когда-то, забыв себя, в любви и страсти целовал поэт :
-- Мэ тут камам… Как жизнь…

 Триптих
     Аристотель: Чтобы удержать власть, нужно   следующее:
Не позволять возвышаться достойным.. Даже казнить.
Запретить совместные обеды, а так же диспуты, образование. Даже литературу.
Держать общественную жизнь под контролем.
Иметь сыщиков.
Сеять раздоры среди подданных.
Давать обещания лучшей жизни.
Держать граждан занятыми: строить общественные здания.
Дать права рабам и женщинам, хотя бы для того, чтобы иметь осведомителей.
Вести войны, чтобы народ нуждался в руководителях.

Николай Амосов: «Все тираны соблюдали рекомендации Аристотеля, хотя вряд ли были с ними знакомы».

Бессмертны слова английского мудреца Бернарда с современной и «противоположной» фамилией Шоу:  «История учит только тому, что она ничему не учит». Они горят на сегодняшнем небосклоне, подсвеченные мертвящим светом миллиардов телевизионных экранов.

Анонимный карабин               
Каких только ни напридумывали приспособлений для очистки совести! Возьмем самый что ни на есть край – смертная казнь. Тут тебе и  «анонимный» капюшон на голове палача, и мешок на голове казнимого,  а еще и такое, хитроумное, авторы – французы, --  не зря они считаются нацией  утонченной… Взводу солдат, которые расстреливали преступника,  выдавали один анонимный карабин с холостыми патронами… «Отмазка» для каждого солдата: не я убил.
        Не будем вдаваться в суть и подробности того, как определяются преступники (речь не идет об уголовниках и нелюдях, «типа» маньяков, убийц и бандитов. Хотя и здесь достает судебных ошибок). Я говорю об «активной» политике, расовых, религиозных и сырьевых войнах, где виновность определяется по принципу: ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак. Замените в этой формуле дурака трупом, и вы получите сегодняшнюю справедливость. Суррогат справедливости. А для остатков совести – опять же: чисто человеческое определение  слабой позиции чистоплюев – придумываются конструкции, подобные карабину с холостыми патронами. А суть неизменна –  смерть от девяти, а не от десяти пуль. Смерть реальна, оправдание иллюзорно.   
      Чем дальше, чем образованнее-цивилизованнее, тем хитроумнее оправдание.  А на кону – жизнь. И напрасно думать, что это жизнь отдельных людей даже, если их тысячи. Сегодня решается жизнь, как  один из признаков планеты Земля. 

Польза псевдонима
Под псевдонимом путешествующего  француза  князь Щербатов  написал трактат «О повреждении нравов в России» и крыл в нём Екатерину и Потемкина. Всяко. Попробовал бы без псевдонима… Один такой попробовал. И вовсе не о матушке царице писал, а всего лишь о том,  что «оглянулся окрест». (сюда Радищева…) 

          
Клон Пушкина?
Ничего более «шкловского» ( понимать надо – оригинального, необычного, восхитительного, сумасшедшего) в Викторе Шкловском, чем эта идея,  не знаю.  Не читал и ничего подобного даже не слышал : «… создать условия для появления на Руси Пушкина…». Когда-то, не зная об этом  «протуберанце» Виктора Борисовича,  ещё юношей, написал я фантастический рассказ «Сегодня ночью не ложитесь спать». Речь шла о «лабораторном» создании условий для выяснения причин появления солнечной системы и нашей Земли. Расчет на то, чтобы таким образом предвидеть и предупредить гибель планеты людей.
 Я думаю, что даже это «реальнее»  создания условий для появления второго Пушкина. Понимая задачу, поставленную мудрецом  Шкловским, литературным философом и эквилибристом, уверенно полагаю, что даже, пофантазируем, в «созданных условиях» Александр Сергеевич не появится. Не его время. Любой человек рождается в своё, а не в любое время.  Это фундаментальное условие порядка в человеческом мире. А в отношении Пушкина --  мне было бы даже неёмко, как говорят белорусы, то есть не по себе, если бы шутка Шкловского стала правдой.  Как ему жить среди нас? А нам – при нём?
Реальность высказывания-мечты Шкловского, надо, я думаю, понимать как призыв ко всеобщему культурному образованию и достойному существованию  страны – родины.

 
Со своими -- так, что же с чужими?   
Бог… Россия… Народ… Соборность…
Вот и соберитесь, и посчитайте, скольких помазанников божьих и народных избранников -- царей-государей задушили, убили, забили «своею собственной рукой». А хоть и с мальчишки-царевича Димитрия  начните, а там и царевич Алексей, и Петр 111, и Павел, и Александр, и Николай 11 со всем семейством… Кто-то из ранних историков сказал: «…и пресечётся род царский со смертью».
Солидное исследование славянской истории сделал Владимир Флеров. Полезно было бы сегодня в старших классах изучать его книгу. Поубавилось бы квасных патриотов и больше стало  бы самокритичных граждан России. 
Первый Романов – Михаил. 16 лет.  Послы Земского собора отыскали его в Ипатьевском монастыре в Костроме и вручили Русскую Державу. А через 300 лет в глухом подвале Ипатьевского дома расстреляли всю семью последнего царя из Романовых Николоя 11– наследнику Алексею было 14 лет.
Первый царь Романов Михаил, 16 лет, сам допрашивает  казака Заруцкого и повелевает посадить его на кол, а трехлетнего сына Лжедмитрия и Мирины Мнишек велел повесить на лобном  месте.  Марину посадил в тюрьму и приказал там её задушить.  Хорош Миша, царь-отрок!
Его сын, Алексей Михайлович, прозванный «Тишайшим», учредил «Приказ тайных дел». До наших времен мягко доехало: КГБ, ФСБ… А при Тишайшем садили на кол и по шею закапывали в землю.
Петр Великий… Всем царям царь!  Тысячами клал свой народ – вместо фундамента Петрограда. А сына своего, уже приговоренного к смерти, самолично пытал. Но – цель великая – сделать Россию государством. «И на твоем великом деле Печать проклятия легла», -- писал о нем, кстати, славянофил, Аксаков.   
 … По завещанию Анны Иоанновны двухмесячный  Иван Антонович, потомок старшего брата Петра ИоаннаV, был объявлен императором ИоанномVI. Но тут же дочь Петра Елизавета захватила престол, сместив младенца и послав его в пожизненное заточение, которое он, пережив свою тетку-гонительницу, был убит уже при Екатерине II.
Петр III и его сын были задушены. Николай I -- есть версия, что отравился после Крымской войны. Александр II – взорван террористами.
Сделаем перерыв, – он не был бескровным,  – один только Сталин… А где народ, который «движущая сила истории»?   Побезмолствовал народ… и активной своей частью стал  репрезентативной стаей, ордой, бандой. НОПГ – народная организованная преступная группировка.
Федор Абрамов. Вся наша история – самоистребление. 
И если бы только к Росси было это приложимо…   Но от того, что свойство это интернациональное, веселее не становится.

 
         Георгий Гачев,  литературовед.
         Его фраза прозвучала больным эхом : «Отец бьётся во мне, колотится всю жизнь». И во мне. Но и мать. И Бабушка, и друзья, Замостье, Курск, Минск…

         «Германия России  подарила пароход»
         Профессор Анатолий Иванович Уткин написал научную книгу "Первая мировая война", которая вышла в 2001 году в издательстве  «Алгорифм».  Особо интересной для меня  была глава «Немцы в России и для России».  Интересно было узнавать. А тут ещё и такое: живу-то я в Германии. Кое-что записал.
Авторитет немецкой науки для российских академиков в тот период был непререкаемым. Лучшим зарубежным образованием для многих русских стало обучение в немецких университетах. Славянофил Самарин признает, что "для каждого русского,  который учился там, Германия была своеобразной родиной, долго питавшей его своим молоком". Из Германии русские везли всегда и, прежде всего, идеи. Германские ученые заложили в  России основы естественных наук, «достигшие впоследствии такого блеска...». (Так и написано у Самарина: «такого блеска».) 
Идеологами панславизма были Мюллер и Гильфердинг. Кстати,  либретто "Ивана Сусанина» написал немец Г. Розен.  А история "самой" русской песни "Гибель "Варяга" такова. Рудольф Грейнц написал стихотворение "Варяг". Опубликовал в мюнхенском журнале "Югент" в феврале 1904 года. Русский "Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки" в апрельском номере перепечатал это стихотворение с двумя вариантами перевода: Н.Мельникова и Е. Студенской. Последний и стал словами знаменитой песни.
И, наконец, «гиря», тяжелее которой не бывает: последний русский император, гордость и честь нынешних славянофилов и патриотов – Николай II вовсе, оказывается, не Романов, а фон Гольштейн-Готторп. Карл Петер Ульрих фон Гольштейн-Готторп, будущий российский император Петр Федорович Романов, и стал отцом последнего императора России. 
В первой мировой войне из шестнадцати командующих русскими армиями семь были немцами и один голландец.
Такой вот, получается «немецкий пароход».
Так что, на чистоту нации, будь ты славянин или немец, смотреть надо приблизительно и шире: арийца сегодня быть не может. Мир далековато ушёл от Адама и Евы. Были бы люди хорошие, а с группами крови пусть разбираются врачи. Нам бы красивых и умных народить и пусть себе, как говорил  мой сосед дядя Петя, скачут у гречку, кто с кем хочет. Ночью с любимой, будь арийцем, сколько сможешь..
 
  ***
  Гёте. Фауст. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». Кто этого не знает. Скорее так: это знают все. А вот это, пастернаковское?
                Пускай живут муж, старец и дитя,
                Народ свободный на земле свободной.
                Увидеть я  б хотел в такие дни,
                Тогда бы мог воскликнуть я:
                «Мгновенье! О, как прекрасно ты, повремени!».
Мне больше понравилось «новое», хотя и не привычное…

***
Бабушка: «Счастье не бывает сейчас – ото-то!  Оно или уже было, или ещё будет…».

***
В молодости – победительное сумасбродство,  безоглядность действий – часто называют смелостью, отвагой, геройством, а это только лишь не стреноженный опытом разум.

Революция. Первые годы.
Сценка из жизни, которая умоляет, чтобы её взяли  в пьесу Шатрова. Смольный. Ищут Сталина. Ленин, не отрываясь от бумаг: «Посмотрите в буфете». Понятно… Все улыбаются,  все знают – Сталин любит пиво с черным хлебом.
…Снимают бронзовые и мраморные памятники всех российских времен. Ставят свои, гипсовые, – на недели-месяцы. Символ властной туфты и сущности происходящего. Первый такой памятник на жертвенный алтарь революции – Радищеву. Грамотный Ленин знал о его «борьбе» с царизмом. И какая то была борьба… --  написал, что видел.
Высказывания Троцкого того периода:  «Стратегия отчаяния»,  «Мы мертвецы, нет только гробовщика». И тут, как-будто из ничего, появляются и оформляются такие мысли… Почему много беды, нищеты, голодухи,  невежества и ярости, выпавшие на единицу времени и давшие  в итоге революцию,-- это больше плохо и трагично, чем хорошо и перспективно. Что уже доказано историей на нашей жизни. И почему же тогда всеобщее образование и культуры, и всего этого тоже много в ту же единицу времени должно дать результат положительный? Вопрос и не простой. Тогда, когда человек не готов к восприятию образования и культуры, свободный доступ к этим «энергиям» может (и имеет) обратный ход. Это похоже на то, как голодный человек умирает от разового избытка пищи.
Невежественный человек с неразвитыми нравственными началами под влиянием  «образованчества» возомнивший себя хозяином земного шара, превращается в того же варвара, только с вузовским диплом в кармане модного пиджака. Но это уже варвар изощренный. Он уже умеет писать и считать.


 Почему невеста семь раз обходит жениха?
Ещё  в достуденческие годы побывал я на нескольких еврейских свадьбах и на каждой видел, как невеста семь раз обходит жениха. Такой  непонятный индивидуальный хоровод. А старики приговаривали: «Теперь будут жить хорошо… Будет муж, как шелковый…». Бабушка  объяснила мне, почему семь раз. 
…В легендарном сорокалетнем походе-исходе из Египта евреи пришли к городу Иерихону. Он был «воротами» в землю обетованную. Только покорив его, можно было пройти к этой земле. Но – высоки и крепки были стены Иерихона.   И сказал тогда Всевышний евреям, чтобы они семь раз обошли вокруг огражденного города, а потом, чтобы дунули в трубы. Так и сделали -- стены рухнули.
Невеста  не просто «нарезает» круги вокруг любимого -- она завоёвывает его, рушит стены отчуждения, крепит будущюю семью.

 Митька, друг замостянского детства:
 -- От, шо меня удивляет…  Я, как ты знаешь, уже недели с две холастякую. И от, как токо шо поставлю варить, сразу получаются пельмени, а как шо жарить, то сразу яишница. И все!
 
***
Старый интеллигентный мошенник. Сидел раза четыре: «Люди ведут себя благопристойно, когда всё остальное исчерпано».

Мистика или знак?
Птоломей повелел перевести Библию с древнееврейского языка на греческий семидесяти еврейским мудрецам, и они, не зная друг друга, независимо один от другого,  перевели её одинаково…

Эфиопы – евреи или евреи – эфиопы?   
Я был в Израиле в гостях у друга. Среди других бесчисленных моих вопросов и удивлений был и такой: «Старик, мне не осознается, что негр может быть евреем. Я иду по улице и вижу негра, а не еврея». Мой друг, человек основательный и дотошный, кстати, в свое время – самый молодой доктор-гидрогеолог -- оригинально пояснил мне эту проблему, прочитав короткую эмоциональную лекцию. 
– Эфиопы – потерянная чуть ли ни самая древняя ветвь колена Израилева.  В Израиле эфиопским евреям  живется, может быть, труднее, чем другим, приехавшим на историческую родину. Они, по сути, кто?  Африканские крестьяне. Аф-ри-кан-ские… Тысячи лет. Как сильны традиции, навыки и культура такого  древнего прошлого, объяснять не надо. И вот, они оказываются в цивилизованных пространствах.
Представь это… Современный израильский город или ульпан, где на каждом шагу их поджидают неожиданности и загадки. 
Последние десятилетия мировая систематическая информация о голодающих планеты, как правило, начиналась с сообщений о повальном голоде в Эфиопии и ужасных картинок на экранах телевизоров. Мир слал  туда самолеты с продуктами и лекарствами – спасать опухших детей.
Израиль встретил своих черных детей, потомков своих предков, как утверждает Библия и наука, лучшими в мире продуктами питания, современными квартирами и уважением. Каково  им, париям мира, это переживать и перечувствовать?
Далее. Со времен матриархата и патриархата семья прошла уже столько стадий развития, -- …эмансипацию, феминизацию,  сексуальную революцию -- что докатилась до однополых браков. А у них в семье всегда и непреклонно действовал и действует один-единственный закон: всё решают старшие. Простенько, но со вкусом, как говорят циники.  Зато  в семьях порядок и тишина.
И, наконец,  проблема философская – время.  У нас (и везде) живут «по часам».  Что и когда надо делать говорят стрелки часов. У них до приезда сюда редко у кого были часы. Они не нужны: у них время «другого размера». Они не понимают нашей пословицы: не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. По-эфиопски это выглядит так:  не сделал что-то сегодня – сделаешь завтра или… в следующем году. У них, людей земли, крестьян в сотом поколении, время – это не часы, а сезоны: оно зависимо от земли – как и когда она плодоносит – это главное время. Это – жизнь. Время – жизнь, а не счёт. 
Один  знакомый бизнесмен рассказал мне такую историю. Министерство труда попросило его принять на фабрику нескольких вновь прибывших эфиопов. Принял. На следующий день звонит мастер: на работу не вышли двое из пяти новичков. Заезжаю к одному из них. В чем дело? Ни в чем, отвечает, я  посчитал, что сегодня мне важнее  встретить прибывшего в Израиль родственника и помочь ему устроиться. Я  думаю,  что поступил правильно. А работу я сделаю  завтра. Она ведь никуда не убежит. Как тебе объяснение?
      «Как у нас после хорошей пьянки, только без декларации», -- подумал я. 

Вопрос читателю
«Что надо человеку?» – спросил Фазиль Искандер. И ответил: «Ему нужна крыша над головой, то есть приличное жильё. Ему нужна опрятная старость родителей и ему нужен беспечный смех собственных здоровых детей».
Я не горский человек, я с украинского равнинного Подолья. Но на вопрос: «Что надо человеку?», ответил бы так же, как Искандер.
А теперь вопрос к читателю: «Если государство, в лице больших и маленьких отцов народа,  не в состоянии это – такое простое и такое необходимое – обеспечить своим гражданам, но много сверх того обеспечивает это себе, то кому оно нужно?».  Правильно, говорю я, заранее зная ваш ответ. Вот и пусть оно, «в лице»,  кормит само себя, обувает и одевает, строит себе жилища и обеспечивает счастливую старость своих родителей.
Представил лицо государства в ту минуту, когда всегда послушный народ прощается с ним… Но этого прощания  не происходит и не происходит. Тот же Искандер объяснил это, понятной и знакомой мне, кадровому учителю, причиной.  Огромное количество людей -- массы -- кровавыми революциями, отрицательной генетикой и каким-никаким образованием в силу ускоряющегося развития нашей цивилизации были оторваны от народной этики, обычаев и традиций, но не успели усвоить этику общекультурную. Не успели из болот и тайги «культуры» переходного периода выйти на просторы современных культурных пространств.
Вот и оказались эти массы  «в долгом и опасном межеумочном состоянии», которое и обеспечивает государствам (государственным чиновникам) относительно спокойное и благополучное состояние. Исторически это будет длиться не столь уже и долго. Жаль только, что сроки нам отмеряет не историческое, а биологическое время. Сколько поколений загубилось и сколько будет ещё загублено.
 «На закуску» цитату из того же, любимого мной Искандера: «Народ не может и не должен жить дальней целью, ибо дальняя цель всегда служит оправданием ближнему мошенничеству».
 

    Обратный ход      
    Сознание определяется бытием: закон. В нашем образованческом прошлом – непреложный. Но есть в этом законе и обратный ход, опробованный самой что ни на есть жизнью – каждого из нас: преложный закон -- бытие определяется сознанием. А в противном случае, как вы  объясните, что творят невежество и золото в нашем, сегодня таком «яростном и прекрасном»,  мире? В нем, если поменять местами людей в тюрьмах и на воле, -- ничего не изменится.
Так часто непонятными для нас  путями осуществляется и та, темная, обратная  «сторона Луны». И совершенно неожидаемо возникают как бы парадоксальные мысли. Такая, к примеру: в общественном сознании будущее определяется  не прошлым, а наоборот. Легенды, которые раньше творились «вперед», теперь творят «назад».

  Дяди Васина пропасть               
 То, что понятно, нам неинтересно. Интересно непонятное, необъяснимое, тайное… Порой, малая  малость поднимает завесу над сокрытым. И… ты  снова стоишь перед непонятным: почему эта маленькая клетка волшебно  превратилась  в целый организмом, сложный и живой, со своими звуками, запахами, красками…
Объяснила бы мне академик Бехтерева, дочь славного академика Бехтерева, и директор института мозга, как может это быть? Как «работает» -- священнодействует мой мозг и какую роль в его деятельности играют мои темные инстинкты.  Но старая женщина призналась с экрана телевизора на весь мир, что все, и она в том числе, мало что знают и еще меньше понимают в этом.
Я хочу рассказать историю, которая случилась со мной много лет назад. У меня был (спасибо, что все еще есть) школьный друг, Гера Синицкий. Отец его работал  главным инженером  на нашем химическом заводе. Жили они  в отдельном коттедже, и уже это одно делало их семью «заможниками», хотя до богатства там было далеко – работал только «сам пятый». Мать болела, а братьев было – один за другим – трое. Попробуй, накорми, одень, побалуй мороженым, обставь дом, … Забыл. Еще была любимая всеми и по-человечески умная большая овчарка Веста.      
1954 год.  Учимся мы и с нами старший  Синицкий, Герка, в  десятом классе. И приезжает весной из долгого заключения к своей сестре, Геркиной маме, -- а больше ехать не к кому, -- геркин дядя.  Пожил он у них с полгода, а потом уехал. Нам хватило и этих полгода.
Он выходил на крыльцо, садился на верхнюю ступеньку, скручивал газетную самокрутку, прикуривал от зажигалки, сработанной из винтовочного патрона. Курил в кулак и когда не было ветра и не от кого было прятать огонь -- и молчал.  Мы садились рядом и тоже курили свои «астры»-половинки. Были тогда такие, для мундштуков.
Потом дядя Вася начинал рассказывать. Начинал каждый раз одними и теми же словами: «Я не расскажу, -- кто расскажет?».  Выходило, что не хотел он, чтобы пропал его рассказ, но говорил, как будто нас не было. Говорил двору, расцвеченному цветами; кирпичному двухэтажному дому с кокетливым мезонином, улице Кирова, городу, земле и небу…
В наши тогдашние головы это не помещалось. И защитные механизмы наших биосистем откладывали это знание напотом.
Страна еще не отплакалась по родному и любимому Сталину, а мы узнаем такое…
Дяди Васина предистория такова. Боцман на торговом судне, приписанном к ленинградскому порту. Красавица жена, двое детей. Сам он внешне -- «помесь»  артистов Столярова и Переверзева. Война застала его судно в Гамбурге.  Экипаж интернировали. Замок в  Шварцвальде, превращенный в концлагерь… Он говорил, что им жилось немного легче, чем военнопленным. Он рассказывал, а мы думали: как же тогда жилось военнопленным…  Одно дело читать и смотреть кино, и другое – слушать человека, прожившего это.
Их освободили американцы. Предлагали поехать в Америку. Из экипажа дяди Васи  все вернулись на родину. Любимую родину. Поезд привез их прямиком в Сибирь. Срока, так он произносил это слово, у всех были одинаковые – десять лет. За измену родине. Он отсидел девять. От Переверзева и Столярова там ничего не осталось. Седой, непрерывно кашляющий, большой согбенный человек с потушенным взглядом и железными зубами. Жена и дети исчезли. Где они – так и не узналось.
Несколько сравнений из его рассказов.
Немцы придумывали «новенькие» наказания. Например, клубок колючей проволоки с  тесным пространством для наказуемого, которого загоняли туда нагишом. Пока пролезал в «камеру», обдирался и весь кровоточил. А вся эта придумка  размещалась рядом с помойной ямой. Жара, зной,  зеленые мухи и – окровавленный человек, который не может пошевелиться, чтобы прогнать, облепивших его мух   – вокруг железные колючки.
Камера, в которой пол был усыпан щебенкой. Несколько часов и – человека вынимали без памяти с черными ногами.
А эти «игрушки» для предателей дорогой родины были в советском лагере. В камере-пенале – полтора на полтора -- заливали пол жидким цементом, потом по нему ходили босыми ногами, потом давали застыть. Стать на него, все равно, что на ножи. Потом запирали там человека и наполняли камеру водой -- под горло. Никто и нескольких часов не выдерживал. Дядя Вася говорил, что пытку  противогазом, прозванную «слоном», которая стала потом применяться в других зонах, придумали в лагере, где он сидел.
Мы не задавали дяде Васе вопросов, мы слушали, почти ничего не понимая. Надо всем услышанным бесшумно висело два вопля: « Так не может быть! -- потому что так не бывает никогда!» и « Свои! – своих?!»
В тот раз Петька, парень прямой и  ясный, как двери, не удержался: «А как это – слон?»  «Слон» -- это просто, -- сказал дядя Вася. --  На голову человеку надевают противогаз и пережимают дыхательную трубку. Пока не сделаешь то, что требуют вертухаи, будешь задыхаться». Действительно, просто. Что такое задыхаться, мы знали, потому что, купаясь на Бугу, часто спорили,  кто дольше просидит под водой.   
А теперь о том, как малая малость приподнимает завесу над тем, что невозможно даже вообразить. Часто дядя Вася, сидя на крыльце геркиного дома и рассказывая нам невозможное,  маленькими глотками с большими перерывами пил, как он говорил, чифирь. Из большой эмалированной кружки.
Когда вспомнилось  все это, вспомнил я и то, что для меня было главным в этом чайном марафоне. Не то, что  дядя Вася  непрерывно пил необычно крепкий чай, а то, как он держал  кружку.  Он держал горячую кружку обеими ладонями, охватывая ее всю, чтобы ни грамма тепла не пропало; он грелся у кружки, как у костра. Нам были видны только пальцы его рук, расплющенные  большие ногти. Он был похож на больного зверя, который наслаждается малым теплом ласкового осеннего солнца. Солнцем была кружка с горячим чифирем.
Вот это, -- как он грелся, обняв кружку, -- это сказало, показало, что  пережил и сколько испытал этот человек.  Неожиданно, как открывается небо или море, как возникает внезапная  острая боль, мне стала  видна чернота  нечеловеческой пропасти, куда и тогда, во время рассказа, падал и падал дядя Вася, И ясна мне стала еще одна, если не главная мера живого на этой земле: человек или не человек.
Не так уже и редко  в сегодняшней жизни вижу я дяди Васины ладони, охватившие горячую кружку…

 «Хорошо, что ты родился не девочкой»               
  Моя Бабушка сегодня могла бы одна заменить крупный миротворческий контингент в любой горячей точке мира – таков был потенциал ее мудрости, а потому и доброты. «Поспорить» в этом с ней мог только мой отец. Имея ввиду именно это, Бабущка как-то сказала отцу: «Фима, хорошо, что ты родился не девочкой; ты никому не можешь отказать». 

Человек конца второго тысячелетия
Жила у нас в доме многодетная семья. Тетя Маруся  даже медаль за рождаемость получила. Братья и сестры выросли и разлетелись по городам и весям большой нашей страны. А кто и в Виннице остался.
Петька, старший, мой одноклассник, аж в Кокчетаве работал, шофером. Женился на Капе, то есть Капитолине, и приехал года через три навестить своих.
Совпали у нас отпуска, и мы обнялись. По первому разу так крепко, что только утром следующего дня пришли в себя, под приговорку Петькиного отца дяди Сережи: «Если с вечера лег спать у ботинках, то назавтра обязательно будет болеть голова».
Сидим на скамейке, Петька расспрашивает своих единоутробных:
-- Как ты, Вовка?
-- Та никак. Развелся с Галей – расписался с Нинкой.
-- А ты, Лень?
-- Ушла Ленка, пришла Светка.
--  А ты, Оля?
--  Прогнала Витьку, думаю пустить Колю…
-- Храбро вы сражаетесь, младшенькие, -- Петька крутнул головой и позвал меня: -- Пошли на кухню, надо восстанавливаться.
Прошло еще года четыре и опять совпали наши отпуска. Как и не расставались. И опять на скамейке состоялся разговор:
-- Как ты, Вовка?
-- Та никак. Развелся с Нинкой – расписался с Надькой.
-- А ты, Лень?
-- Нагнал Светку, вернулась Ленка.
-- А ты Оля?
-- Та у нее уже трое не прошли испытательный срок. Четвертый пробует, -- ответил за сестру Вовка.
-- Ребя-ята… Я за вами не успеваю! Клян, -- воззвал он  ко мне, -- пошли на кухню…
Утром следующего дня я раненько зашел к Петьке  на ту же кухню: необходимость в сегодняшней поправке вчерашнего ощущалась. Петька, как знал: все уже стояло на столе. Сам же он, не замечая меня, красовался перед маленьким кухонным зеркалом, вглядываясь в свою   физиономию. И вдруг с чувством произнес: «Так вот, значит, какой ты, человек конца второго тысячелетия…»

Детство
По улице, не обращая внимания на людей, деловито бежали собаки. Дорожки, протоптанные в траве нашими ногами,  быстрым текучим строем переползали муравьи. А в небе постоянно летали чьи-нибудь голуби .И солнце… Такого солнца больше у меня не было. Может,  ещё раз, когда первый раз с женой поехал к морю.
 
Этим я спасаюсь
Почему я так часто, да почти всегда, пишу о Виннице, о Замостье? А потому, что это получается само-собой, вне задачи, интуитивно. Этим я спасаюсь.
А вот почему я делаю это подробно и детально, -- есть короткий, а значит, и точный ответ: детали отражают не только «внешнее» время, но и его дух.

 Юдина
Легко быть смелым, когда тебе ничто не угрожает. «Всякая душа, которой свойственен с младенчества страх, с течением времени еще  больше к нему приучается. И любой скажет, что здесь происходит упражнение не столько в мужестве, сколько в трусости». Это сказал Платон.
А так, «назло» древнему авторитету, поступила известная русская пианистка Мария Вениаминовна Юдина, «плюнув однажды в пасть льву».  Она отказалась от гонорара за пластинку, которую  записала для Сталина по его просьбе – вождю нравилась ее игра. Мария Вениаминовна попросила  Иосифа Виссарионовича передать этот солидный  гонорар на восстановление церкви,  разрушенной по приказу властей. За это она обещала  молить Бога о прощении грехов Сталина.  Этот самоубийственный поступок, как ни странно, остался безнаказанным.
Хочешь -- не хочешь, а примериваешь это на себя и … Гамбургский счет.  Думаю, что большинство устроилось бы между «хочешь» и «не хочешь».

Высокое чувство достоинства
Как узнать настоящего человека?  Как только увидите высокое чувство достоинства при естественном поведении – он и есть!
               

Лоурена Аравийский
С удивлением и почтением узнавал про этот случай из жизни знаменитого шпиона, преданного слуги молодого капитализма, без единого выстрела завоевавшего для соединенного британского королевства Малую Азию, -- Лоуренса Аравийского, коварного и кровожадного, каким мы знали его по нашим  советским книгам.
Однажды он явился на приём во дворец в арабском одеянии, чем вызвал недовольство Короля Георга V.  «Ваше Величество, волей  обстоятельств я оказался вассалом двух господ: Вас и короля Фейсала. И честь велит мне вызывать недовольство того из них, кто сильнее, а не слабее», -- сказал Лоуренс.
А случай, с упоминания которого я начал, был таков. Лоуренс, заручившись королевским словом, пообещал арабам от имени британской короны независимость после победы и поднял их племена против Турции, оказав этим неоценимую услугу своему отечеству. Конечно же, как водится у королей,  обещанное не было выполнено.
Когда началась церемонию посвящения легендарного  разведчика в рыцарство с вручением ему высшей награды Англии – ордена Бани, Лоуренс, с точки зрения английских традиций, совершил святотатство – он прервал монарха:
-- Ваше Величество, я стыжусь той роли, за которую получаю сейчас эту награду. От имени Англии и с Вашего согласия я давал обещания, и они не выполнены. Простите, Ваше Величество, но я не могу принять ни звания, ни ордена.
Если уж быть благородным в неправом деле, то так, как «подлый» шпион Лоуренс Аравийский.
13 мая 1935 года в Мортоне, графств Дорсетшир, разбился на мотоцикле «человек жесткой чести» -- Томас Эдвард Лоуренс. Обманутый родиной и властью, при огромной славе, он старался забыться и стал курсантом школы Королевских воздушных сил.
 Гонял на мотоцикле на пределе скорости. Уводя машину от двух мальчишек-велосипедистов, он  разбился.
 

Серьёзность банальности
Как правило, слова «банально» и «банальность» сегодня  воспринимаются с минусовым значением. Они стали узаконенным серым  негативом.
Между тем, то, что стоит за ними, -- это аксиомы отношений, простота и повторяемость привычного, постоянство нерушимых явлений, -- обычные мелочи быта, без которых быта нет… Банальность повседневна, она необходимая основа всего, что у нас есть, включая нас самих. (Ведь то, что мы каждый день едим, -- это абсолютная банальность, как и то, что  Волга впадает в Каспийское море).
Повседневность банальности делает ее присутствие в нашей жизни серьезным. Так к этому и следует относиться.

               
Кто это – Гитлер?
В Европейских странах часто проводят социологические опросы среди школьников. Это определительное действие; это, как измерить температуру у человека. Важно, чтобы  методики этих опросов давали наиболее репрезентативный результат, то есть, наиболее верно отражали образовательный уровень учащихся.   
Я кадровый учитель и понимаю необходимость таких исследований. Другое дело, что они приоткрывают, а иногда и открывают бездны…
Часто результаты опросов, появляясь в прессе стран Европейского союза, ошеломляют не только  чиновников, но и родителей, и учителей. Недавно «блеснула» Англия. 
На вопросы отвечали две тысячи школьников.  Для детей в возрасте от 9 до 15 лет Адольф Гитлер был тренером футбольной команды. В ответах на знание истории Второй мировой войны каждый двадцатый  сообщил, что Холокост был праздник, которым человечество отметило окончание войны. Каждый шестой уверен, что первая атомная  бомба была сброшена на Пирл-Харбор, а каждый четвертый, -- что Освенцим был парком развлечений, что-то вроде «Парка юрского периода».
 … Я учил детей, будущих рабочих, и в СССР и уже в самостоятельной Белоруссии. Что точно известно и без опросов: образовательный и культурный уровень учащихся в системе профтехобразования  и в том, и этом государстве находился в самом низу оценочной шкалы. Но таких открытий  «мои» дети не совершали.
 Знакомый мне поэт Геннадий Бубнов, бросил писать стихи и стал открывать миру новую философию. Его построения и выводы,  сокрушение устоявшихся, казалось, нерушимых истин, часто ставили меня в трудное положение. Быть не может, но может быть?
Одно из таких, открытий, как я его понял, это  двухэтажное противоположное развитие цивилизаций. Грубо говоря, наверху мы идем вперед, а внизу мы же, но назад. Вспомнил это допущение, когда узнал о новой футбольной профессии фюрера.
       «А хто там идзе?» -- спрашивал белорусский песняр Янка Купала.  А то, дядько Янка,  человечество бредёт в пещеру по первому этажу навстречу себе же, цивилизованному,на этаже втором. Бодро так марширует стройными колоннами в пластилиновое светлое будущее…            



 Исповедь женщины

-- Мне неважно, кто со мной, мне с любым хорошо. Это потому, что  я сама настраиваюсь на это. Вот зашел ко мне сантехник. Маленький, в летах, только глаза хорошие и смотрел он на меня хорошо,с желанием. Ну и угостила его ужином и рюмкой, сама выпила, легла  в постель  и отдалась не сантехнику, а королю, господину, джентльмену…   А утром отняла себя у слесаря-водопроводчика. Опять свободна для короля. Позавтракали и пошли каждый на свою работу. Больше не встречались.

               
Глупая женщина, умная женщина.
Мне тогда было десять лет, Только что закончилась война. Все были счастливы, кроме вдов и инвалидов. Семейные ссоры проистекали только по причине ревности. Звуки одной такой ссоры и доносились к нам на скамейку из окон второго этажа. Там  жили тетя Наташа и дядя Коля Добровольские. Он, только вернувшийся с фронта двадцатитрехлетний старший лейтенант разведки, она – длинноногая и фигуристая двадцатилетняя украинская красавица. Ссоры в этой семье, как я сейчас понимаю,  возникали скорее от переизбытка чувств, нежели по делу.
На скамейке нас было трое: моя Бабушка, стихийный философ, водопроводчик дядя Петя Цымбал и я. Вопрос дяди Пети и ответ Бабушки помню шестьдесят лет.
-- Бабушко, -- прислушиваясь к словам, падавшим из окна к нам под ноги, спросил Цымбал, -- а шо такое глупая жинка, а шо такое – умная?
-- Глупая, Петя, это та, которая следит за мужчиной, а умная та, которая следит за собой.

 Масштаб шедевров
Был у нас в гостях молодой художник из Белоруссии. Тема искусства не могла не присутствовать. Жена поделилась впечатлениями от недавнего знакомства с  леонардовской «Моной Лизой» и роденовским «Мыслителем» и добавила:
-- Я думала, что они размерами много больше того, что увидела.
И тут я услышал то, что не предполагал услышать от молодого художника:
--  Заочно все шедевры искусства кажутся большими.


Дядьки
Володя Гельбух. Инженер-механик. Умница и хохмач.  С ним я коротал не самые легкие дни своей жизни после второй операции на сердце. (Поклон и  еврейско-украинско-белорусское спасибо блестящим немецким хирургам и немецким же налогоплательщикам: операция стоила немалые десятки тысяч евро, из которых я не заработал ни цента). Володе немцы  поменяли почти все основные коронарные сосуды – четыре шунта.
Разговоры в палате, надо понимать, обо всем на свете. Но  почти все они, про то, как мы жили там, у себя, -- он в Полтаве и на Северах, а я  -- в Виннице, Курске, Минске…
О моем дядьке, младшем брате матери, капитане Александре Лисянском, командире парашютно-десантного батальона, я рассказал. О своем дядьке, младшем брате отца,  восемнадцатилетнем разведчике Борисе Гельбухе, рассказал Володя.
Мой дядька, -- пробы ставить негде, – двенадцать шрамов и тяжелая контузия, инвалид первой группы. Орденов и медалей было больше, чем шрамов. Одних «Знамен» -- три. Володин дядька – без обеих ног, инвалид той же первой группы
Мой --  из рейдов часто возвращался  ротой вместо батальона. Его – раненый пролежал на нейтралке в мороз до темноты…
В госпитале володиного дядьку, сержанта,  по требованию офицеров положили к ним, в офицерскую палату. И стал он получать офицерскую норму. Уважали.  Орден у Бори был один – «Слава». А медалей «За отвагу» -- четыре. Раз только в палате все же спросили:
--Ты еврей?
--  За год в госпиталях мне столько чужой крови перелили, что я теперь не знаю, кто я. А родился евреем, -- ответил сержант.
Стал потом хорошим сапожником со своей «точкой». Дед Володи тоже был сапожником. Иногда  спрашивал клиента:
-- Ты кто?
--  Инженер.
-- Да… Плохо без специальности… Вот, наш земляк и мой друг  Владимир Галактионович  Короленко в ссылке сапожничал не хуже меня и тем спасся от голода. А был бы инженером,  и Россия лишилась бы честного человека и писателя.
…Время есть время. Идут дожди, светит солнышко. Дядьки наши давно померли. Хорошие были дядьки. А мы с Володей живем. Редко, но видаемся, и тогда берем по чарочке-второй. Недавно он сообщил мне, что  с дома  Короленко в Полтаве украли бронзовую мемориальную доску – бомж сдал  ее в утильсырье. Вернуть опоздали. Живет Полтава и без бронзового обозначения места, где именно жил в ней тот, благодаря которому мир знает такое слово  -- «Полтава» А ведь и вправду, благодаря Петру, Пушкину и Короленко.
А так уж важно современному населению знать, где и как жил один из  умнейших и порядочнейшых людей планеты? Вот не знать, где обреталась, а главное, с кем и как  переспала Ксеня Собчак – это уже совсем фиолетово.
Р.S.  В 1919 году в письме к Ленину Горький просит тов. Ульянова вызволить из заключения и избавить от преследования «талантливого писателя Короленко». Ленин пишет ответ. Цитата: «Короленко ведь почти меньшевик. Жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками. Нет, таким  «талантам» не грех посидеть в тюрьме».


               

   Мы воевали в Ташкенте.
   Вспомнилось…
То было время, когда апельсины и мандарины для народа на одной шестой части земной суши продавались только в Москве и немножко в Ленинграде. В то время  на планерке у директора Винницкого тракторного завода  был возможен такой диалог:
-- Миша, … твою мать, ты привез мне мандаринов из Москвы?
-- Тарас Петрович, у меня тоже есть дети.
-- А кто тебе подпишет следующую командировку в столицу нашей родины?
-- Вы. А кто ж еще.
-- Выкусишь!
-- Тогда у вас не будет не только мандаринов, но и партбилета.
Планерка смеется. Смеется Тарас Петрович. Не смеется Миша.
Тарас Петрович – директор тракторного завода, которого в Виннице нет и никогда не было. На самом деле,  на этом  заводе  делали и сегодня делают насосы для моторов всех тракторов СССР, а теперь СНГ.  А кто такой Миша?  Он толкач, работник отдела снабжения.  Непростая профессия  особого назначения. Без них в то самое безцитрусовое время не работал бы ни один завод даже оборонного значения. И если  большинство толкачей  в высоких  госплановских и других могущественных кабинетах, где хозяйками были женщины, брали статью и духами «Красная Москва» и «Серебристый ландыш», а  где мужики – «Винницкой особой» и  нашим салом, -- Миша, а если полностью, то Михаил Израилевич  Фейгельман,  брал одним своим видом. Он был самым несчастным из всех толкачей Советского Союза. Он был  мальчуковый старичок. Никто не видел его улыбки. Не видели его и торопящимся, суетящимся, взволнованным..
Дело было в командировке, в гостиничном номере  где-то на Урале: толкачи в командировках живут. И было это дело после удачно «выбитой» для завода партии победитовых сверл  и после хорошей бутылки армянского  трехзвездочного в честь этого. Коллега  спросил: «Миш, а как ты, такой,  детей понаделал?».  Михаил Израилевич поднял глаза на коллегу и серьезно ответил:  «Не знаю…Забыл. Внуки уже растут.  Вроде само получалось. Надо жену об этом спросить». Коллега поперхнулся армянским коньяком.
А еще работал на нашем тракторном  заводе слесарем одногодок Миши, которому было тогда шестьдесят лет, Федя Кубло.  И если о прошлом Миши ничего не знали, -- что о нем таком можно было интересного узнать? --не смешите меня, как  говорят в Виннице, -- то о Феде что-то такое туманное ходило. Конечно, и тот и другой воевали. Это понятно. Но где, что, кем? Сорок лет прошло – кому интересно? Вроде Кубло в зенитных войсках состоял в Баку. И вроде выстрелила его зенитка в тот единственный раз, когда немецкий самолет хотел до города долететь. И стал Федя после того выстрела в небо участником боев в Великой войне. 
Вот, скажем, дают на заводе кур, -- Миша в подшефном колхозе выбил, -- Федя, в руке удостоверение, расталкивая людей, уверенно так говорит: «Участникам войны – вне очереди, дорогие товарищи рабочие и  ИТЭЭРЫ». Мише продавщица сама приносила курицу в отдел. Он смущался, а она спрашивала:  «Чего ж вы не пришли?» «Неудобно как-то…» -- говорил он. « И как это вы такой троих детей понаделали?»,-- шутила она. А он серьезно отвечал:  « Не знаю… Надо у жены спросить…»  Все смеялись. Миша не смеялся.
К сорокалетию Победы  участников боев  награждали орденами Отечественной  войны. У кого было хотя бы одно ранение или один  орден, тому полагалась «золотая» Отечественная, а у кого медали – тому  «серебряная».
Тот-то Федя и взъюшился: «Это ж,  почему  Фейгельману дали «Отечественную» первой степени, а мне только серебряную? Надо еще проверить, в каком Ташкенте этот Фейгельман воевал!...».  И еще много и громко говорил он тогда, изрядно подпортив фронтовикам наградный день. Они ушли выпивать без него. А на завтра был торжественный вечер в заводском клубе, с речами, подарками и концертом. Миша идти не хотел, но фронтовики сказали, что перестанут здороваться.
Ну, подобную сцену уже сколько раз эксплуатировали и в кино, и в литературе. А тут была сцена в жизни. Миша пришел в парадной форме капитана второго ранга с золотым кортиком.  На кителе едва поместились все его награды, включая единственный  на всю Винницу орден Нахимова. Орден Ленина тоже был. Некоторые женщины  даже заплакали… А жена Миши все старалась спрятаться за его спину, но не могла: Миша так и остался маленьким евреем, похожим в этот вечер на мальчика, наряженного лихим боевым командиром  дивизиона торпедных катеров.
Мне эту историю рассказал отец, который после сорока двух лет работы начальником поезда, имея два ордена, восемь  благодарностей от Верховного Главнокомандующего за доставку военных грузов фронтам и два знака Почетного железнодорожника, ушел на тракторный завод чернорабочим. Отца туда устроил мой друг. Что случилось? А ничего такого. Отец ушел с любимой работы,  потому что не дал взятку контролеру, вступившись за двух безбилетных студенток, которые на ходу вскочили в вагон. Ну, действительно, не сталкивать же их с подножки. «Обилечу  сейчас сам»,-- сказал отец контролеру. А тот ни в какую: « Давай акт составлять!» А это --  долой премиальные, а  проводники и так мизер получали. Ждал контролер хабара. А отец послал его туда, где от легкого ветра колышется даль.  Отца перевели в проводники,  проводники – коллективное письмо в резерв, бригаду расформировали, отец ушел с дороги… Два знака Почетного железнодорожника…
Я узнал об этом, когда приехал к родителям в отпуск. Написал письмо тогдашнему министру путей сообщения Бещеву. Хоть и тогдашний, но комиссию прислал. Досталось и местному, и партийному, и движенческому начальству. К отцу пришли, просили вернуться. Он и их послал по знакомому адресу. А партийный билет, который получил на фронте в сорок втором, отнес в райком, сообщив секретарю, что не хочет быть в одной компании с такими коммунистами.
И вот, хочу я вас спросить, что же это за синдром такой: « Евреи воевали в Ташкенте»? Вы уже знаете, как вел себя Миша в мирное время , а я видел, как, молча, бледнел мой отец, когда их, трудно и честно отвоевавших, «помещали» на время войны в Ташкент. Как же это всенародное обвинение (народ обвинил народ!) , Ташкент этот,  навсегда проник в кровь,  засел в  генах у евреев, что даже герои съеживаются.
Давно уже --  синдром Кореи, потом Вьетнама; не очень давно – Афганистана, рядом – Ирана. Все никак не выблюют. Ни всеобщая реабилитация, ни восстановительные центры, ни спецпрограммы—ничего не помогает.   Калеки, нищие, бандиты, мошенники и ущербное потомство.
И думаю я: как аукнулся ложный еврейский схрон – Ташкент -- моему народу… Я ведь помню, как стыдно было мне после войны в возрасте уже сообразительном, быть евреем. И как долго чувствовал я несуществующую вину, перед всем миром.  Мы же воевали в Ташкенте!  И что эта вина, которой не было, сформировала тогда и надолго в моем  детском мировоззрении…
Только сейчас я понимаю, что испытали и перенесли  мой отец, Миша, Лейзер, о которых я уже наперерассказывал  в своих «винницких» книжках – тоже орденов с медалями некуда было вешать; мои дядьки – и отцовы, и мамин,  и товарищи их … Володин дядя Боря. Восемнадцать лет. Без ног…
Я заболеваю, когда думаю об этом.  Здесь есть время подумать…

В городе Ремарка
Оснабрюк. Здесь родился  автор любимых «Трех товарищей» -- Ремарк, люто ненавидевший войну. Как только может ее ненавидет, побывавший «на Западном фронте…». В центре города,  на площади, где в «свое время» было объявлено о рождении Третьего рейха, вделана в землю чугунная доска с отлитыми в металле фамилиями убитых нацистами евреев: «…Помни и не забывай: это --  жители нашего города, наши соотечественники».

Иногда мы разговариваем…
Многим писал посвящения, поздравления и разные «оды». Иногда  получалось пристойно, почти стихи.  Но никогда не смог, хотя желание и появлялось, не смог написать ни строки маме и отцу. Слова не находились.
Какие они были, мои родители? Какими могут быть мать и отец?
Скамейка возле нашего двухэтажного барака по наследству от Бабушки досталась маме: теперь прислушивались к ее словам. Со сдержанной страстью любила маленьких детей. Может, был за этим не родившийся в войну мой младший брат или сестра. Поседела в двадцать восемь лет, черноволосая красавица: я тогда совсем еще пацаненком умирал. Вот она и увидела утром моего воскрешения себя в зеркале совершенно белой…
О доброте отца осталась на Замостье легенда. Когда он проходил мимо всегда опасной собачьей свадьбы, псы забывали о продолжении рода и, виляя хвостами,  шли за отцом. Два  раза видел его пьяным. В дни Победы,  когда после войны собрались в нашей четырнадцатиметровой комнате вернувшиеся с фронта  живыми три  его брата  и, когда зимой в голодный сорок седьмой год принес он с рыбалки мешок рыбы. Что еще? Его глаза в первые мгновения после наших долгих разлук… Каждый такой раз я чувствовал себя ребенком: тепло и защищено.
Встретился с такими строчками Шагала, собирая материал для очерка о нем: «Когда пишу родителей Иисуса, я имею ввиду своих родителей».  Что-то похожее происходит, когда я пишу свою бесконечную винницкую книгу: мама и отец приходят ко мне.  Иногда мы разговариваем, бывает серьезно, и всегда -- больная печаль…
Вина и печали – мое до конца: я, единственный их сын, не смог создать им на старости лет приличного существования, так и померли оба с нищенской пенсией, экономя даже на еде и всю жизнь без даже душа в доме. Да что там – горячей воды не было, а холодная – только в последние годы. Иногда думаю: надо было, пусть и воровать, но обеспечить их старость…
После смерти они нашли  во мне прибежище: в моей душе им и сытно, и тепло, а, главное, они там здоровы. Люблю и помню, и не знаю, что с этим делать – больно.

Ассоциации
Не первый раз обнаруживаю: что ни делаешь, -- все ассоциативно. Может, и сама жизнь, поскольку состоит из того, что ты делаешь?
После предыдущей записи сама пришла эта. Словно ждала, когда я ту напишу.
Платоновы жили, мало сказать бедно, -- нище. Писатель вспоминает, как «ночью отец лазал на коленях и гладил головы  спящих детей, укрывал их полутше, не мог по-другому выразить любовь к ним, и как бы просил прощения у них за бедную жизнь…»
И раз уже о Платонова, этом «странноязычном писателе», то и пусть рядом будет несколько моих «ассоциативных» строк об этом  «отдельном» ото всей нашей литературы писателе.
Ходили мы с моим другом по Москве, в которой он долго уже живет и которую  хорошо знает. Он и показал мне полуподвальные оконца в той части здания Литинститута, которые выходят на улицу. «В этой квартире умер Платонов, -- сказал друг и  добавил: -- Литинститутский дворник…»
Как-то очень спокойно мыкался по этой жизни этот человек, повелитель необозримой и загадочной сущности – языка. Понимал ли, что судилась ему жизнь иная, за гранью этой, обыкновенной? Не зря же  носил на лице печать драматизма, который часто соприкасается со смертью. Боги не любят, когда человек подходит к ним  близко. Талант – это нарушение равновесия, которое есть основа природы. Талант – праздник человечества и самоубийство талантливого человека. Наум Коржавин считает, что талант в литературе, -- это ее беда. Конечно, если нарушается равновесие, если вместо покоя – возмущение.
Говорят, что Платов был нелюдим и угрюм. Наверное, если все о себе и о нас понимал.
Ну его к черту, талант, -- жил бы да жил себе в «этом прекрасном и яростном мире»  порядочный и добрый человек по имени Андрей по фамилии Платонов, который любил своего сына и рюмку водки перед борщом… Без таланта,  жил бы он, наверняка, дольше, а у людей не было бы его  странноязычных книг. Ну и хрен с ними, с книгами, да?   Если бы только Платонов мог не писать…
Но и тогда осталась бы у нас память о «страннопорядочном» человеке. Только такой и истинно русский мог так поступить, как это с натуры «списал» его друг Александр Межиров:

Туго скатерть накрахмалена,
И Кустодиев, Шагал
На стене заместо Сталина…
Только кто-то вдруг сказал,
К сотрапезнику добрея:
«Все ж приятно, что меж нас
Нет ни одного еврея».
И никто ему в ответ
Не сказал ни да, ни нет.
Только встал Андрей Платонов,
Посмотрел куда-то в пол
И, не поднимая взгляда,
К двери медленно пошел.
А потом остановился
И, помедля у дверей,
Медленно сказал коллегам:
«До свиданья. Я еврей».
         
…А вот еще одна ассоциация. Марк Галлай  рассказал, что было у летчиков испытателей одно «стратегическое» пожелание коллегам: чтобы количество взлетов, равнялось количеству посадок.
После серьезного знакомства с немецкой хирургией у меня тоже появилось не менее «стратегическое» пожелание родным и друзьям: чтобы количество засыпаний вечером было равно количеству просыпаний утром.

Они смотрят на тебя
Странное состояние поселилось во мне. Случилось это после близкого знакомства, не решаюсь назвать это дружбой, с одним из ярких людей нашего времени Марком Лазаревичем Галлаем. Все серьезные решения и поступки я невольно «согласовывал» теперь с ним: «Как бы он на это посмотрел?». И в этом новом состоянии однажды понял, что давно уже так жил, только оно раньше было подпольным.  И «судьями» попеременно  были отец, замостянские дядьки, мои дорогие друзья…
Судьями, советчиками, учителями. «Делай все так, словно они смотрят на тебя» -- повесить такую пропись у себя над столом и сверяться. Хотя… Поздновато. Что уже ты теперь такое можешь сделать или, наоборот, не сделать, чего нужно было бы стыдиться? На одно – уже нет сил, на другое – желания. Все же, надо бы человеку дать две-три жизни. И тут же возникает вопрос: «И что тогда он, человек, исходя из реалий сегодняшнего дня, натворил бы?». Две-три… Одну бы прожить по-человечески.

«Копить внутри себя тишину…»               
Казалось, более аполитичного человека в русской культуре, чем Пришвин,  не найти. Мое многолетнее ошибочное представление об этом удивительном русском писателе, с его неповторимо  прозрачным русским языком, таким же прозрачным пахучим и целебным, как воздух наших лесов, описанных им, как никем другим, было разрушено несколькими строчками его дневника, изданного в  недавние «разгульные» для литературы времена.
Прочел я там, что Пришвин был убежден: советская власть и большевики – временщики. Надо переждать. «Надо копить внутри себя тишину, чтобы противостоять внешнему миру». Вот и ходил он с собачкой на свою многолетнюю охоту и писал  замечательные, пахнущие осенним лесом книги. И копил тишину.
А большевики временно-временно, пережив писателя, который их разгадал, и сегодня все еще никак не уйдут со сцены. Политика живет дольше писателей, но все же меньше литературы. Хоть какой-то отыгрыш душе.

Погибая, остаёшься живым
Камикадзе, шахидов и самоубийц признаю только в одном – в любви. Это единственное состояние из всех известных, когда ты, погибая, остаешься живым. И даже некоторое время жизнерадостным.

 ***
Из письма: «… Остаюсь твой. С прежней нежностью и новой тоской».

***
Что для одного – безрассудная пламенная страсть и непреодолимое чувство, то для другого просто жена.

 Акт
Она долетела до солнца, с которым была в тот миг одной  температуры, потому что  была она не человеком, а женщиной, частью Космоса Рождающего  в это миг, великий и несказанный, таинственный миг, когда возникает жизнь. И встретились, соединившись, песня и молитва, голос Земли и шепот звезд, слезы и светлая радость.
Женщина, опустошив мужчину, была в это неземное мгновение его матерью и его дочерью, и его великой любовью, сделав его на этот миг равным Богу.
         А сама упала в сладкий обморок, на краю жизни, перед самой пропастью, где ворочается Вечность. У женщины было лицо девочки и Мадонны. Ее волосы, рассыпавшись по  белой подушке, вышитой узорами ришелье, светились золотом; маленькое прохладное ушко улиткой прижалось к мужской руке, а щека была горячей и живой… Тело еще подрагивало, как отвоевавший вулкан, но женщина уже уходила в спасительный сон, успев  припухшими покусанными губами шепнуть первое  благодарное слово – «Ми-и-лы-ы-й…».

 ***               
Любовь -- это путь реализации человека на Земле.

Возмущает, поражает, восхищает… Совпадает.
                Стихийная подборка

Данте! Данте. Данте… «Божественная комедия». Гений.
Умер в изгнании и нищете, на паперти собора в Равенне. Все семь кругов ада, которые он так свидетельски описал, догнали его на земле. «Горький хлеб чужбины и чужие лестницы…».

Олеша. Олеша…  «Удивительно, ведь и в самом деле было в моей жизни: я со всей верой допустил, что человека можно успокоить литературой».

Он же -- Фадееву: «Ты думаешь, что самое крупное событие  литературной жизни Ленинграда, это то, что приехал ты, Фадеев. А самое крупное событие литературной жизни Ленинграда то, что писатель Зощенко зашил порвавшиеся штаны писателю Олеше».

Еся  Кримершмойс.  Мой друг, оказавшийся в эмиграции и познавший ее своей винницкой  душой, в письме так выразил свою невыразимую и теперь хорошо знакомую мне тоску-печаль: «Сижу в Аахене и, как сыч, кручу головой во все стороны».

Несколько изречений дядя Пети Цымбала: «В сумерках она очень интересная женщина…», «У нее одна способность среди всех – покупательная»,  «Они сидят на диете: обедают токо в гостях», «То был самый сильный адвокат в Виннице! Когда ему говорили, шо факты – это упрямая вещь, он отвечал: «А мы шо, пальцем деланные?»

Как-то сидели на Скамейке, и в разрез неторопливого дядьковского разговора о семейных делах  нахально  спросил я дядю Петю: «А чего это вы и все наши дядьки женаты только по одному  разу? Вот, Митька с Лариком насколько вас обогнали…».  И он ответил: «Умна людына делает настоящую глупость токо один раз у жизни».  Все дядьки дружно опустили уголки губ и в разнобой закивали головами.


Особой любви к евреям дядя Петя не испытывал, так же, как и к представителям двух десятков других национальностей, обитавших в Виннице. Но, что в нем, мастере все железных дел, трудовом человеке, в конечном счете, побеждало, -- это чувство реальности, а потому и справедливости.
        Я однажды присутствовал при таком разговоре дяди Пети с его напарником.  Напарник, здоровенный мужик, который в работе использовался Цымбалом в качестве  физичекой силы, -- головы хватала одной,  дядипетиной, -- рассказывал, как его хотел надуть прораб-еврей, но – обломилось жиду. При этом, изображая прораба, он пытался картавить и добавил:
-- А нос… ну, чистый шнобель на полкило!
Дядя Петя недолго молчал, ровно столько, чтобы успеть неторопливо выпить и закусить, а потом сказал:
--  У ихней нации, Вася, такой длинный нос по исторической причине. Ихний пророк, я читал, сорок годов водил их за носы по пустыне, обещавши, шо выведет у землю, де  всё – бери-не хочу! А там оказалася та же пустыня, по которой они все эти годы шли, от.
Я, Вася, хочу посмотреть, если доживу, какие у нас будут носы, када пройдет сорок годов после сегодняшнего лозунга про то, шо нашие дети будут жить при коммунизма,  де, как известно, тоже --  бери-не хочу, от. Наливай. За добро, Вася, а носы пускай будут, какие  уродят. 

Дядьке Яреме Мукомолу мы присвоили кличку – курящий Сфинкс. Он был вторым на Замостье по разговорчивости. Лейзер, говоривший два слова, но через день, был первым. А дядько Ярема, хотя и каждый день, но -- междометиями. В тот день, когда его сын Митька женился в четвертый раз, дядько Мукомол побил все рекорды. Затянувшись самосадной самокруткой так, что затрещали корешки в цыгарке, и долго выдыхая израсходованный табачный дым, он сказал своей жене тете Ане: «Поздно делать аборта, надо иметь дело с тем сыном, какой получился».
    
    Тетя Броня Меламуд и тетя Соня Фармагей. Две  военные вдовы. У одной --  трое детей, у другой --  один. Бедность  для них – привычное дело. Пересуды – любимое профессиональное занятие. Когда им некого  перемалывать своими беспощадными жерновами, они «едят» друг друга.
   Базар. «Броня, шо вы так долго перебираете яйцы? Вы – чтобы кушать или чтобы с ними жить?» «Соня, вы первый день живете на нашем базаре? Для того, чтобы здесь покупать яйцы для кушать, их надо покупать, как для жить. Кругом одни махлёры, я их всех знаю поуголовно, Соня. И отцепитесь от меня с вашими яйцыми!»
 
    Скамейка. Тетя Броня тете Соне: «Только Гитлер мог меня заставить иметь такую соседку, как вы». Тетя Соня тете Броне: «Перед тем, как вас заставить, мадам Меламуд, он спросил у меня, согласная ли я на такую соседку и честно предупредил, что ваш Яшечка будет пострашнее его гестапо. Я согласилась, а он, хотя и Гитлер, но был прав. А у меня доброе сердце, и я сегодня дала вашему махновцу два пирожка с картошкой… Два больших пирожка».  « А что в них было больше: теста или картопли?» «Вы не угадали – больше было цыбули!». «А курку вы кладете в каструлю с кишками или без?»  Они обе смеются, вспомнив, как вторая молодая и сильно неопытная жена Митьки Мукомола сварила курицу, не выпотрошив ее. А когда Митька выкинул кастрюлю с этим обедом в окно, бедная девушка, так круто развернулась вслед обеду, что вывихнула ногу. «И чуть цыцки не оторвала…».
    Смеются вдовы веселым дуэтом, во весь голос и со слезой. Где тот Гитлер, и Яшке уже не икается, и бывшая жена Митьки где-то готовит вкусную курицу своему новому мужу, и грудь ее завлекательная при ней.  День над Замостьем медленно проносит легкие белые облака. Пахнет резедой и мятой. И завершающим аккордом здорового состояния многолюдного замостянского организма звучит тети Сонино: «Как хорошо, Броня, шо солнце светит и греет бесплатно».
…Даже такие страшные раны затягиваются.  Шрамы только не перестают болеть.

Если добавлять мужчине срок его жизни, то только за тем, чтобы  опять исполнить ее главный урок :               
                И буду слушать приказанья,
                И робко ждать…
                Ловить мгновения свиданья
                И вновь желать.

Янтарики
Привезли  мы нашу маленькую дочку в Палангу вылечиваться от простуды. Там я и купил сувенир -- белый шелковый мешочек с надписью: «Золото Литвы».  В мешочке был мелкий янтарь – россыпью. Янтарики.  Так услаждали глаз и душу приводили в успокоение…
 Ниже – моя  «торбочка» со словесными янтариками.   Может, сгодится для улыбки или грустинки.  И – не пропадет.
После многолетней школы местного народного фольклора на знаменитой Скамейке у нашего дома, я с уважением отношусь ко всему фольклору, но люблю наш. Пару образцов на пробу.

Немногие сегодня помнят первый советский мотороллер «Вятка». Масштабная машина была, внушительная. И владелец сидел на нем, весь в излишествах, как король: удобно и вольготно.
Фотограф Боря, -- фотографы тогда зарабатывали, -- купил такой «аппарат» одним из первых в Виннице. И вот, сижу я у открытого окна, любуюсь белой, как первый снег, вишней, которая цветет прямо мне в окно и слышу голос тети Брони, зять которой, Фима, работал сварщиком и по совместительству сантехником:
-- Фима, иди-но, к тебе Боря на унитазе приехал.

    Витя Фармагей выгнал самогон. Прошу учесть: те времена – не эти.  Три года тебе могли «подарить» и соседи, и собутыльники, и даже знакомый милиционер. Витя вынес темную литровку к Скамейке: законная дегустационная доля дядьков. Стали пробовать. Молчат. Сегодня у них в гостях  местный батюшка: договариваются о крестинах --  у Яремы Мукомола народилась новая внучка.  Витя тоже молчит, ожидая приговора. Черту подводит отец Яков. Медленно выпил свои сто граммов, посмотрев в себя, осмыслив ощущения, сказал одно слово:
-- Блахоховейно…

   Дядя Петя с мечтательным выражением на лице: «Любить жинок – наикрасивейшее занятие на земле».

Он же:
-- Есть множество, а есть большинство. Оно меньше  множества, но тоже очень много

Бабушка:
-- Почему-то хорошее кажется нам вечным.

Сема Ройзман, тот еще мальчишечка – «мильён» приводов в милицию, детская колония и две взрослых, правда, недлинных  зоны. Друг – один, но настоящий -- боксер Нюся. Любит хозяина самозабвенно: пьяного приводит к сараю, где Сема живет. Один раз сутки отсутствовал:
-- Прихожу…-- собака ругается, не пускает домой, плачет.

Лейзер, герой войны, пулеметчик, четыре ордена. В день – два-три слова. Пришел на кладбище, в еврейский угол, проведать тете Клару, жену. Недавно умерла. Один – тоска смертельная. Первую семью немец закопал еще живых: жена, две дочки, мать, отец, сестра, две племянницы.
Пришел на кладбище, а там – полное разорение еврейских памятников. Как буран повалил…
-- Жизнь дает нам больше, чем мы можем взять…-- сказал бывший пулеметчик. Уходя домой, и еще раз, окинув взглядом кладбищенский погром, он сообщил Вселенной: «Они еще не наигрались…»

На футбол тогда ходили, как в театр. Женщины красили губы, пудрились и надевали  туфли-лодочки, а мужчины – вельветовые куртки-«бобочки» на молниях и белые шелковые шарфики. На правительственной трибуне, бывало, сидел и сам первый секретарь обкома со свитой. На «крыльях» --  начальнички второго сорта и весь «блат»: завскладами,  магазинами, столовками; врачи-стоматологи, кардиологи, гинекологи и директора всего, что есть.  И конечно разнаряженные женщины всех категорий и фактур. Замостье, как  всегда, сидело на своем месте: на противоположной трибуне – солнце в глаза. Приставив  руку «козырьком», глянул дядя Петя на ту трибуну и сказал:
-- Одно ****во собралось.
А Петька Килимчук добавил:
-- Зато разноцветное..


После войны прошло уже лет семь. Холодильник или телевизор КВН с линзой были показателями  достатка. Именно в эти времена наш сосед Забара работал товароведом на базе промтоваров. Сын его, Дима-тридцать три (игряя в карты,  Дима мог заложить любой палец на любой руке) тоже работал, после строительного техникума, но не товароведом, а прорабом на мелком строительстве.
 Диалог отца, товароведа и сына – запойного картёжника, мелкого прораба.
-- Батько, не хватает пары рублей, шоб с ребятами выпить. Они мне долг простили…
-- Дима, я не спрашиваю, скоко ты зарабатываешь. Я спрашиваю, скоко у тебя остается?-- пауза. -- И скоко это – твоих пара рублей?

На нашем базаре:
-- Почем мясо?
-- Почему вы сразу спрашиваете почем? Почему вы не спрашиваете, какое оно? А оно ж такое свежее, шо только не танцует! Теперь можете спросить, почем, и я вам скажу, шо не дорого и не дешево, а как раз для вас! Сколько взвесить?

   Дядя Петя:
-- Когда я и моя Мотря расходимся в мыслях, но -- делаем так, как она хочет, то,  это у неё называет компромисс.

Он же:
-- От, шо надо, шоб женщина забеременела? Все, шо хочешь, может не быть, но мужчина какой-никакой должен быть  неукоснительно.  Любов может не быть, а мужчина – неукоснительно! И так для всего света, но --  не для Замостья. У нас женщина может забеременеть просто так.  Была бы любов. А мужчина может и не наблюдаться. У нас, женщины, которые полюбят – способные на безпорочное зачатие, как небесные создания. Хфеномен винницкого Замостья. Уже скоро заинтересуется Академия всех наук, от!

Он же:
-- Скажите мне, отличники учебы и политического воспитания, шо преподавал Эммануил Кант?
-- Обижаете, начальник… Конечно, философию.
-- Дулю з маком!
-- А шо?
-- Пальцем у небо, жопой у лужу! Географию, от шо он преподавал! У Кенисбергу, в университете.
               
               
 Тетя Броня:
  -- Я вам прямо скажу и можете не проверять, моя жизнь это уже проверила: не имейте дело с тем умом, который от денег; имейте с тем, который от голода.

Несколько  слов из плотного разговора двух бывших крепдешиновых дам в винницком трамвае:
-- … Я же очень хочу, как говорил Грибоедов,  понатореть родному человеку!

    Валька-горелый, окончив семь классов, с четырнадцати лет и всю свою сознательную жизнь работал «по электричеству». Горелый, потому что однажды взялся не за тот конец. Так его долбанули эти тысячи вольт, что врачи еле откачали. А рука осталась вся в страшных  шрамах.  И, конечно же,  само собой получалось, что о всех явлениях вокруг себя Валька судил с электрических позиций.
    Несколько его напутствий нам, молодым, во время «ассамблей» на Скамейке: «Никада ничего не ищите в темноте, бо может так нае…, шо никакая скорая помощь не будет скорой»; «Вся жизнь на земле идет от лампочки Ильича, бо при коптилке даже гладко побриться нельзя»; «Скоко свадьбов не состоялось бы без электрического телеграфа… Пока письмо напишешь, пока оно дойдет, то твоя невеста два раза успеет выйти за другого. А тут нажал кнопку,  и она уже читает телеграмму: « Я тебя  дуже люблю». Все! Она твоя. Потому я очень уважаю песню из кино, где  эта Людмила Целиковская поет, шо надо мной и над тобой, и надо всею землей все гудуть и гудуть провода. И пока они будуть гудеть, на земле будет иметься жизнь»»; «Почему так много невдач и даже трагедий ?  А потому, что не могут соединить свои жизни он и она. А почему?  Объясняет электричество.  Все хорошо, если есть контакт меж им и ею. А трагедии,-- если контакт есть, де его не надо, и нету там, где он по зарез нужен».
     Ей же ей, если он неправ, мой старший товарищ и естественный  человек, Валька-горелый.

    Иногда  Скамейку заселяли софисты и демагоги:
   -- От, что ты предпочитаешь:  тиранию позитивного мышления и засилие  необоснованного оптимизма или  засилие позитивного необоснованного оптимизма и тиранию позитивного мышления?

-- На войне я без слов  –  за народ умру.
-- А шо ж ты в милиции всех заложил, когда нас в шестой школе на танцах  из женского туалета вынимали?
-- О, сказал! То на  войне, а то в туалете. То – народ, а то – вы.


-- Что нужно, чтобы стать писателем?
--  Нужно уметь писать.
--  А это, как?
-- А это так: сумели или нет твои слова перевиться серебряной нитью или, как сказал Мандельштам: «Останься пеной, Афродита!»
    Есть еще один вариант:
       -- Надо быть таким человеком, который сумеет «только детские мысли лелеять, только детские страны видать». Как сказал один писатель.
       -- А это, как?
       -- А этого он не сказал. Я думаю, что это зависит не только от твоего желания. Надо однажды проснуться и увидеть на лезвии кухонного ножа пылинку с одного из Соломоновых островов.
-- И это все?
-- Не знаю… Попробуй написать письмо любимой. Если она после этого согласится принадлежать тебе, значит, ты писатель.   

 Идеальная жизнь
Смеясь, с горечью на донышке глаз, Володя Короткевич сказал:
-- Хорошие друзья, хорошие книги, красивые женщины и спящая совесть – это и есть идеальная жизнь.               

***
-- Я тебя люблю.
-- Ну, и что мне с этим делать?
               
 Это не эпатаж, а авангард. 
Читал книгу Алла Демидовой – и, как говорят в Виннице, имел удовольствие. Отломлю кусочек и вам: «Если у человека идеальный вкус, чувствование, мера, и он эпатирует общество, то это не эпатаж, а авангард». Это она о Параджанове, который дружил «только с гениальными людьми» по той причине, что хотел остаться у них памяти.

…полюбуйтесь на наших женщин сзади
Говорят, что случилось это на одной еврейской свадьбе у нас, в Виннице. У жениха был русский друг, который по причине общения с евреями знал несколько идишистских слов. И поскольку слова «нахес», что означает «счастье» и «тохес», что означает замечательную часть женского тела, -- попу, звучат для славянского уха похоже, то и пожелал русский друг своему еврейскому другу-жениху при сотне свидетелей, гостей свадьбы, хорошего, ослепительного белого… тохеса!
Над свадебными столами повисла тишина. Но поднялся дед жениха, прошедший земной ад и видевший все радости этой жизни, -- от молодой и всегда потом желанной жены и до золотых внуков, -- поднялся дед Моисей и сказал:
-- Лучше  этого тоста  на свадьбе моего внука уже никто не скажет. Пусть евреи, которые сколько-нибудь пожили на этой земле, скажут, что может быть лучше, чем хороший, ослепительный белый женский тохес? Ты прав, друг моего внука, хороший тохес – это тоже, и не в последнюю очередь,  -- хороший нахес.
Говорят, что это было в Виннице. И я этому верю: приезжайте и полюбуйтесь на наших женщин сзади, и вы тоже поверите в то, что хорошая женская попа, это порядочный кусок мужского счастья. Хотя наши женщины и спереди выглядят очень достойно: лифчики в винницких магазинах продаются, начиная с четвертого размера.

 
 Хороший писатель Твардовский! 
Дали мы как-то дяде Пете почитать  очерк Гроссмана «Добро вам» и статью о том, как это писалось и печаталось. Резюме Цымбала: хороший писатель Твардовский.  Конечно, не возражаем, но  читано было Гроссмана, почему оценивается Твардовский? Оказывается вот, почему!
  Хороший писатель, по дяде Пете, это – правда. А что может быть правдивее того, что написал  Твардовский на полях очерка?
  Читает Александр Трифонович, редактор «Нового мира»,  рукопись, -- они с Гроссманом друзья еще с войны,--  и на весь огромный очерк, только одна пометка Твардовского на полях. Там, где написано: «Пьющие и выпивающие братья средних и пожилых лет, вы, наверное, знаете, каково это проснуться после тяжелой выпивки среди ночи». И пометка эта такова: «Еще бы!»
 Цымбал с большим выражением повторил:
-- Е-еще бы!  От, это и есть настоящая правда и сочувствующий ей Твардовский. Хороший писатель!

Дело художника – создать, твое дело – не понять.      
Повезло. Посмотрел ежегодную выставку-продажу в Кельне – АRТ—Coloqne.  Представлено двести галерей мира. Из СНГ только одна из московских. Участие стоит дорого. Но не только в этом причина. Отстаем. Конечно, не во всем и не всегда.  Если  «панорамно» -- в прошлом – им было нас не догнать.
В основном, это живопись, в основном, привычная двухмерная. Конечно же, и скульптура. Но есть большой отдел мультимедиального искусства и видеоинсталяции.
Я давно «подозревал», что все «новое» здешнее искусство не вынуждает его авторов идти в кочегары или сторожа, как бывало в мое время у нас. Здесь кормят, независимо от того, что ты делаешь в искусстве (или не в искусстве) – главное, ты что-то делаешь. И главное, от тебя не требуют за это любить КПСС и рисовать портреты членов Политбюро. Большинство из того, что представляло собой  новое искусство, было мне непонятно. (Рентгеновский снимок  кролика, три топора, прислоненные к стенке, четырехметровые очки, терракотовая дама на унитазе…)  Чушь или чушь собачья!  На что мне было сказано: «Дело художника создать, твое дело – не понять». Неужели мы когда-то так выучимся, что мне будет понятен пейзаж, написанный заячьим дерьмом (цена – 4 тысячи евро). Есть картины африканского художника, они дороже (6 тысяч), потому что написаны дерьмом слоновьим.
В большинстве своем «новое» рассчитано не на спокойное созерцание-мысль-чувство (чувство-мысль?), а на провакацию-эпатаж.
На выставке этой я понял, что любая реакция посетителей мила и желанна художнику и его продавцам -- смех, издевка, любопытство, даже обморок (это я тоже видел) – все это, а уж, если еще иск в суд! – тогда праздник – все на продажу! Не принимается только равнодушие.
Было не мало и такого, возле чего и стоялось и думалось, и чувствовалось. Была там и статистика развития музейной системы в мире. Как всегда, в областях не касающихся военно-промышленного комплекса и наращивания этажности в пригородных дачных поселках, мы отстаем и в создании музеев искусств. Особенно, в малых города. Тут весь Запад впереди нас.
В Германии за десять лет я видел очереди только в музеи и в бесплатные продовольственные пункты для эмигрантов. Оно и понятно. В первом случае олицетворенное высказывание Энгельса о том, что для понимания искусства человек должен быть эстетически воспитан. А во втором – отрыжка распределительной соцсистемы: все, что бесплатно должно быть взято.

Будьте здоровы!
В Бремене вышла книга одного врача-эмигранта.  В предисловии он называет себя врачевателем. Фамилия его в моей записной книжке есть, но назвать её неудобно: может, он и сам не заметил… Книга называется «Будьте здоровы». На титульном листе благодарное слово спонсору книги – похоронному бюро(!).

***
-- Как я могу его понять, если он говорит по-немецки, а еще заика и злой, как собака?

***
Слово – символ победной эпохи, его знамя – «Трахать!». Без него сегодня и за стол не садятся.
               
 Одна строка               
 «Возьми меня в свои сны». Написал и понял, что это строка из стихотворения, но, если оно сейчас не хочет написаться, -- то и пусть останется одна эта строка.
               
 Стихи и проза.
«…Я вас любил так искренно, так нежно, Как, дай вам бог, любимой быть другим».
Подстрочник: «Я любил вас очень сильно, теперь люблю уже не так, как прежде, и пусть другой вас любит, как любил  я!».
Стихи и – «адекватная» неприличная  проза.

А центр, -- где хочешь!   
Мой сосед по винницкому дому – двухэтажному бараку, дядя Петя, слесарь-водопроводчик. Главный человек в области мысли на послевоенном Замостье. Как я потом понял – стихийный философ. Первая поистине философская мысль, с которой я познакомился, и которую крепко помню, была сформулирована дядей Петей так: «Что такое наш дом, Винница, Украина, СССР, Земля, Сонячна система, Галлактика и так далее? А это круг, у которого нема границ, а центр его там, где ты хочешь, от».
Полвека спустя,  встречаю у Паскаля: «Вселенная – это большой круг, центр которого везде, а окружность нигде».

***
Читать книги этого писателя…неудобно. Неприятно. И если бы к процессу чтения можно было «приложить» слово»неприлично», то оно и было бы самым точным. Похоже, что этому писателю изменяет жена. А то и хуже – любимая любовница.
Диалоги
-- А шансы есть?
-- Фивти-фивти.
-- А какой фивти боьше?

-- Ты один?
Нет. Коньяк неплохой собеседник.

***
Бог есть, если на Земле есть ты.

***
Есть ли что на свете круглее твоих яблочных колен…

***
Мысль Тарле в «Наполеоне». Главная черта  диктаторов  – органическое неумение хоть насколько-то ограничить свою власть. Подтверждено всеми временами. И нашим, что для нас и горше, и больнее.

***
«Деньги ничто, когда они есть». «Дачники».  Горький. Умный был человек и с юмором. Но и он попался, как мальчик.

***
В модернистах и постмодернистах, от  француза Матисса до грузина Пиросмани, до Шагала, Кандинского и иже – отвергается натура, но выявляется, где «голый», а где слегка одетый дух натуры, её сущность.

***
Одна неудача даёт человеку больше, чем несколько успехов. Это наука жизни, которой не научает самый хороший университет.

***
«Некрасивые самолёты не летают», сказал Туполев. А некрасивые женщины летают и, случается, что и выше, и дальше красавиц. Как бы Туполев это объяснил?

***
«Когда мы достигли дна, снизу кто-то постучал». Глубинная мысль об отсутствии последних пределов.

***
Ничего нет прекраснее и непереносимее, чем твое лицо в миг, когда я растворяюсь в тебе. Твоё лицо, запрокинутое и устремленное к Небу и Богу.

***
Изменив одно слово у Пастернака: «Любовь – единственная новость, которая всегда нова». 

***
Как только сел в Первое кресло, так немедленная дальнозоркость: мелким шрифтом не читаем, а людей поодиночке так и вообще не видим.

***
Гербы русских дворян… Поражают надписи-девизы. Как точно проявлен смысл-суть рода. Запись эту сделал, когда встретил такое: «Вера и верность».

***
Есть выдающиеся  писатели, ученые, артисты, хирурги… А есть выдающийся люди. Редко, но встречал.


***
«Мене, текел, фарес…». Эти огненные слова появились на стене невероятных покоев вавилонского царя  Балтасара. Один только мудрец разгадал их: «Взвешено, посчитано, отмерено, -- сказал он, и добавил, – и значат они, что твоему царствованию пришел конец».
С тех пор слова эти  -- символ -- означают конец, беду, грозные события.

***
Блестящий математик молодой ученый и вдруг – занялся экономикой. С чего? А с того, что однажды задал себе вопрос, живя нашей «странной» жизнью: «Если у нас всё так хорошо, то почему у нас всё так плохо?». Это было в Москве, и этим молодым человеком был Леонид Витальевич Канторович, будущий советский лауреат Нобелевской премии по экономике. Казалось бы, при таком лауреате экономика должна быть «экономикой». А мы, как жили вдалеке от неё, так и живем. Бедно и неустроенно.

***
Византийская принцесса Софья Палеолог в приданое привезла  царю ИвануIII богатую библиотеку.
Петр1—покупал Рубенса, Ван Дейка, Рембранта. Редкие книги для Академии наук, и заспиртованных уродцев для Кундсткамеры..
При Екатерине  был основан Эрмитаж и с её помощью и за её деньги были приобретены Хальс, Тициан, Рафаэль, Джорджоне, Буше, Пуссен…И библиотеки Вольтера и Дидро.
 Александр1—после взятия Парижа в 1814 году повелел оставить Франции Лувр со всеми сокровищами, включая вывезенные Наполеоном из всех покоренных им стран. Александр 11 – подарил Эрмитажу «Мадонну с младенцем» Рафаэля. Алексадр 111 даже имел свой музей. Много денег тратил на покупку зарубежного искусства.  Николай 11 в 1914 году купил для Эрмитажа «Мадонну Бенуа» Леонардо да Винчи.
 Наши «цари» только приуменьшили…

***
Трепет перед жизнью

***
С настойчивостью идиота.

***
Северная Корея. Наши дни. Голод – до людоедства. Во дворец Ким Чен Ира проложен воздуховод из соседнего соснового бора.

***
Исторически русский сильно загадочный характер – это «три в одном»: орда, деспотизм и крепостное право.
   
***
Не ищите меня в винницких дворах… Десятки лет я строил свою Винницу, где сейчас и живу.

Сказала Бабушка
А я запомнил. Вернее, что-то во мне запомнило, чтобы оживить это:  Скамейку перед нашим домом, Бабушку, перебирающюю гречку…--  сумасшедшую тетку Веру, которая  угощает нас, голодную ораву пацанов, пончиками с мясом --  всё в густой прохладной  тени огромной черешни. И тихий голос Бабушки: «Кто даёт бедному, тот даёт взаймы Богу»… 

 ***
Сначала не  хватает информации, а потом, с возрастом, когда её уже хватает,  нет «сил» для её анализа. Если бы юность умела, если бы старост могла… Вот именно.


***
Готовься ответить на вопрос, который задаст тебе у входа в царство небесное Апостол Петр: «Что ты делал в жизни?». А пока ответь на него сам себе.

***
Знание и догадка. К истине вторая перепрыгивает через логику – интуитивно.

***
«Но другом не зови ни труса, ни лжеца».

Первосуть
 Наше сознание никогда не доберется  до первосути. Это сказал человек с реактивной мыслительной энергией, писатель-философ Михаил  Веллер. Примерил эту мысль на себя, вспомнил, как Ландау ещё мальчиком испугался бесконечности заземельного пространства, непонятности этой бесконечности, и улыбнулся свому: я не знаю, кем были и как жили мои прадеды. Думаю, что так обстоит генеалогическое дело у большинства жителей земли. Не до общей первосути.

      Основа быта
«Нет ничего вернее банальных истин – это проверено временем». Сказал Арминий  Вамбери,  энциклопедист 19 века. Открыл  Среднюю Азию и мусульманство для современной Европы. Он знал 20 языков.
Хромой, маленький еврей из Венгрии, из самых низов бедноты – академик.  Прожил 80 лет и имел время проверить то, о чем говорил. Его биография – музей банальных истин. А мне приятно ещё раз вспомнить о банальности, как основе нашей жизни.

      Веселенькая планета
Победу добывают воины, а история помнит царей.  Редко кто из них всходил на трон по ступенькам не залитым кровью своего народа. Вся земля через всю известную историю всегда была покрыта «своими» погребальными кострами. В ночи они светились, как огни на новогодних елках. Веселенькая планета нам досталась.

Быстро -- медленно
Помазанник Божий – всякая власть от Бога!?
Тысячи лет не поднимал руку на вершителей своих, параноиков-палачей.  Рабы. Но тысячи лет прошли и все же чему-то научили. Хотя и редко, но наконец уже и казнителями своих полоумных царей стали.
Тысячи лет и ещё сколько, чтобы окончательно? Ещё тысячи? Много. Нечеловечески много. Жизнь течет быстро, история   движется медленно.

***
Подсознательный массовый гипноз. Медицинский термин.

Талант
Опять Веллер.  И не удивительно – талант и ум: «Талант делает тебя независимым, щедрым и добрым. Ты горд, зная себе цену, и чужие удачи и вершины тебя не умаляют. Своих достает».

***
Из стихотворения Шпаликова: Он хочет туда, где «…будет мама молодая и отец живой». Сейчас я понимаю его.  Но тогда, когда он писал эти строки, и сумел в них предвидеть такое, он был молодым парнем. А я, тоже тогда молодой,  писал неумелые стихи только о любви. Проявление разницы…

 
Если посчитать
Молодой австралийский экономист Пол Фрижтерс, -- не молодой  не мог бы такое «учудить», -- оценил в денежном эквиваленте эффект от основных событий в нашей жизни, делающих нас счастливыми или несчастными.
10 тысяч человек наблюдались 10 лет, начиная с 2001 года. Развод – мужчина чувствует себя так, как если бы он потерял 61,5 тысяч фунтов стерлингов. Женщина – 5 тысяч. Рождение ребенка: мужчина «приобретает» 18,2 тысячи. Женщина – 4,9. Вступление в брак: муж – «приобретает» 17,7, женщина – 8,7 Переезд – женщина приобретает 1,45; мужчина – теряет 8, 95.
Такие же исследования проводили Стив Генри и Дэвид Альбертс – книга «Вы на самом деле богаты, просто пока об этом не знаете». В основном совпадает.

***
Пытка. Высокопоставленным узникам Сталина носили пищу из ресторана, но… делили порцию на 12… Пытка более страшная, чем просто мордобой – воспоминания о былой жизни. Изредка вроде случайно показывали обнаженную женщину… 

***
 «Ю. Поляков. «Небо падших». «От летчиков просто веет мужественной чистотой и могучей романтикой. Летчики – это сердце нации. Летчики-испытатели  это спрессованный в одном элитном коллективе генофонд нации. Их собирают, точнее, собирали штучно по всей нашей необъятной державе. Пестовали, как скрипачей. Жаль, что добрая половина из них встречает свое сорокалетие на геройском кладбище в Жуковском под памятниками с пропеллерами».
Мне приятно было это читать: одного такого летчика я  близко знал – Марка Лазаревича Галлая. Он прожил, как говорится, большую жизнь и -- редкий среди  испытателей случай -- умер своей смертью в своей кровати. За гробом несли Звезду Героя и  двенадцать орденов. А был он еще и членом Союза писателей И доктором технических наук, и одним из наставников первой шестерки наших космонавтов… Одним словом,  частью «сердца нации», как пишет Поляков.

***
Шарль Перро. «Красная Шапочка» в оригинале – «Красный короткий плащ с капюшоном». И в этом самом оригинале девочка, добравшись до дома  бабушки, ела пирожки с бабушкиным мясом и пила вино из её крови, а уж после этого только легла в постель к бабушке-Волку, который её и сожрал. Потом Перро убрал каннибализм и добавил мораль, а братья Гримм сочинили ещё и дровосеков-спасателей. Теперь и уже давно это мирная добрая сказка для детей младшего возраста. Сказочка…

 
***
«Заявление генерального секретаря ССП А.А. Фадеева секретарям ЦК ВКП(б) об участниках  «Антипатриотической группы критиков» В.Л. Дайреджиеве и И.Л Альтмане  21 сентября 1949 года.
Товарищу Сталину И.В. Товарищу Маленкову Г.В. Товарищу Суслову М.А. Товарищу Попову Г.М. Товарищу Шкирятову М.Ф. о том, что «в связи с разоблачением группы  антипатриотической  критики в Союзе писателей и Всероссийском театральном обществе, обращаю внимание ЦК ВКП(б) на двух представителей этой критики, нуждающихся в дополнительной политической проверке, поскольку многие данные позволяют предполагать, сто эти люди с двойным дном…»
Он был одним из авторов статьи об этой группе в «Правде» в этом же году. После публикации началось то, что весь мир знает, как «борьбу с космополитизмом».

 




Силогизм
1954 год. Одна из редких тогда наших делегаций в США. Один из ее членов --  заведующий отделом пропаганды и агитации какого-то черноземного обкома партии. Он стоит посреди Манхэттена, приземистый в черном прорезиновом плаще на клетчатой подкладке и в  широкополой шляпе, -- о-очень похожий на гриб-перестарок -- среди гигантских «корабельных сосен-небоскребов», -- и, задрав голову к почти нереальным рукотворным вершинам, говорит:
-- Смотри-ка, в Нью-Йорке тоже могут что-то сделать… Интересный силогизм!

***
Социализм без человеческого лица и с человеческим лицом давно кончился, а они  все еще думают, что они – писатели.
 
***
Все речи начинал так: «У меня есть жена…»

«Со всем нашим приветом!»
Случай из сорок пятого года. Ничего не придумано: госпиталь был недалеко от нашего дома, и мы, пацаны, часто там бывали. То с концертом от школы, то в госпитальный сад -- за яблоками и грушами, а то по просьбе раненых – к Мише в «Голубой Дунайчик» за чекушкой.
Лежал в одной палате солдат, который долго не мог вспомнить, кто он. Наконец, вспомнил! Ушло в курскую деревню письмо за подписями начальника и замполита госпиталя: солдат еще не мог писать.  В  палате, где он лежал, был один на всех приличный китель—гвардии капитана со многими орденами и медалями. В нем все и снимались для писем и на память. «Скольких я сделал героями войны!» -- шутил капитан-танкист с обожженным лицом
С такой фотографией ушло письмо  и нашего солдата-курянина. Приходит ответ: «Спасибо, дорогие врачи и начальники,  за весточку, но вы ошибнулись. На фотографии капитан-то, ну похож немного  на  нашего  Ваську, но наш-то на войну уходил дурак-дураком, а на фото --  капитана. Ваське-то -- умереть, капитана не выслужить. Видно, пропал наш-то на войне. Если б живой остался, неужели не приехал бы в свой дом к родным отцу-матери. Спасибо вам за внимание ваше. Со всем нашим приветом…» Подписалась вся родня.
Позвали фотографа, сфотографировали Ваську-то в натуральном виде и снова послали. Через неделю приехала вся родня, забирать своего-то. Радости было! Конфет и нам досталось.
…А вспомнилось мне это, наверное, не случайно: через две недели День Победы…  А вокруг – Германия, солнце светит.

***
На «фоне» телевизора еще больше полюбил книгу.

***
Случилась четырехдневная экскурсия в Париж. В программе было и кладбище, знакомое по книгам --  Сен-Женевьев-дю-Буа.
На этом  кладбище похоронены многие «бывшие» --  царские и белые генералы, и те, кто эмигрировал. Из оставшихся  на родной  земле почти все расстреляны. Многие в  Бутове.  И сброшены в ров. Несколько фамилий из многих:  граф Растопчин и князь Шаховский,  правнук Кутузова и правнучка Салтыкова-Щедрина… И, оказывается, честнейший и благородный  генерал Владимир Федорович Джунковский, губернатор Москвы и глава жандармов России, о котором столько лжи наворотили наши родные газеты-книги-фильмы: как же, ведь предвидел крайнюю опасность большевизма для жизни в России, и, как мог, боролся с ним.
Когда в 1918 году  генерала арестовали, под письмом в его защиту  стояли  подписи Качалова, Сумбатова-Южина, Книппер-Чеховой, Ермоловой, Неждановой… Какие ещё подписи? Сказано в ров, значит, в ров!
Бывшие и -- мои современники.
Эти двое, которых нашел там, -- к ним и шел, -- Тарковский и Некрасов, -- я, сколько помню с первых встреч, -- «Иваново детство»,  «Рублев» и «В окопах Сталинграда»  -- неукоснительно мои.
И по-мужски – нежно…
Надпись на могильном камне Тарковского: «Человек видевший ангела». А десять лет назад лежал он в чужой могиле с белым каменным крестом --  «Владимир Григорьев. 1895-1973». Есаул белой гвардии. А выше – металлическая табличка: «Андрей Тарковский».  И год смерти – 1987, хотя умер он 29 декабря 1986-го. Только десять лет спустя, перезахоронят в «свою» могилу.
И Виктора Некрасова тоже в чужую могилу…
Земля дорогая. И только после скольких-то лет, если  могила становится «безхозной», тогда в нее и хоронят.
Удел многих русских гениев и талантов – жить в чужих землях, ложиться в чужие могилы… При такой богатой на землю родине. 
Еще бы при этом и многом другом немного любви и уважения к своим пророкам – ученым, философам, поэтам… К писателю Виктору Некрасову и режиссеру Андрею Тарковскому.

***
Водил меня по знаменательным местам родного города  настоящий ленинградец, блокадник, ветеран «Ленфильма»  и просто хороший человек. Патриот Питера до самого нутра. Тому, что он мне рассказал, я названия не нашёл. Об этом мало кто знает. Кажется, Караулов в своем «Моменте истины» рассказывал.
Вот уже 70 лет, как под асфальт закатаны могилы Балакирева, Мусоргского, Римского-Корсакова и Бородина. В 1939 году, строя гостиницу «Москва» и реконструируя Невский проспект, немного передвинули забор внутрь Некрополя на Тихвинском кладбище. Могилы великих композиторов оказались по другую сторону забора, на этом нашем свете, и над ними разместилась часть заасфальтированной площади. А точно над могилой Модеста Петровича Мусоргского теперь располагается автобусная остановка. Остальным повезло меньше – над ними проходит дорога.
 Можно этому найти название?

  Диалог с восклицательными знакам
  -- Как тебе не стыдно! Она тебе в дочери годится! Тебя надо за это на партком!
-- Если бы я знал, что ты такое гамно! -- то не давал бы тебе рекомендацию в партию!

 ***
«Не сожалей о содеянном». Библия.
«Сожалей о не содеянном».  Дядя Петя.
 
***
На фоне повальной депрофессионализации, – слишком многие занимается не своим делом, – как замечательно выглядят люди, у которых есть развитое понимание своего дела. А тут и Петр Первый меня обрадовал, -- как волшебная стопка водки к реальному огурчику: «Мне неважно обрезан человек или крещен, -- важно, чтобы дело свое знал».
               
Умное подсознание
И это в тебе не так, и то тоже, и не к кому притулиться, и не к чему прислониться…  Когда не идет, не получается, когда наваливается… -- чувствуешь себе недоумком. И сразу же подсознание, которое понимает, что долго держать хозяина в таком состоянии опасно для самого же подсознания, бросает тебе спасательный круг, -- слова, сказанные  учительницей истории, когда ты был в шестом классе:  «Стоит покопаться в себе поглубже, и ты найдешь несколько достоинств».  Помогает.
И ассоциативно подумалось, что учитель математики эту фразу вряд ли сказал бы.   

***               
Герой Советского Союза легендарный летчик-испытатель Марк Галлай в одном из наших разговоров сообщил мне, проверенную им на деле истину, которая для мене была неожиданной: она противоречила устоявшемуся и нерушимому.
-- Несчастна страна, которой требуются герои, -- сказал Герой.
В одной из книг об античности читаю другого Марка –Аврелия. Он сам  задал себе вопрос:
-- Кто есть герой?
И сам на него ответил:
-- Тот, кто врага обращает в друга.

Когда радость бывает чистой.
Встал, глянул в окно – оно распахнуто… Солнце, небо…-- конец мая.  Рай и птицы поют. И тут же -- сколько еще таких упоительных дней будет в моей жизни?
А ведь было много молодых лет, когда подобные мысли приходили без мрачноватого «прицепа». Неужели радость не бывает чистой? Бывает, когда ты не понимаешь, что это радость. 

Может, он раньше начинает?
Это рассказала мне  немолодая, но все еще миловидная женщина, врач-гениколог, о
своих шестнадцати годах, когда она кончила медучилище и была направлена далекую  полесскую веску фельдшером.
-- Сегодня  шестнадцатилетние девочки просят совета относительно позиций в постели для достижения максимального эффекта. А тогда…
Пришла к ней на прием  сорокасемилетняя женщина, зоотехник колхоза, мать троих детей:
-- Девочка, может, ты мне поможешь, вас же там учили… Муж в постели все время управляется раньше, чем я. Нет жизни…
А фельдшер – обязана! знать! учили же! – живого мальчика, не то что мужика, не видала, и абсолютно  не знает, что сказать. Она  даже приблизительно не понимает, о чем  идет речь! И горькое дитя это, заикаясь, говорит:
-- А-а, может, он  раньше начинает?
Посмеялись мы с ней, а потом помолчали… Бронтозавры мы, бронтозавры. С позициями мы навсегда отстали. И с сексуальным образованием тоже. А вот с любовью… Вряд ли сегодняшние нас догонят.

Одна только фраза
Не первая ночь в немецкой больнице. Да не просто так себе поболеть, а когда не знаешь, чем дело кончится… А тут еще волчьи огоньки в окне: больница на окраине и редкие ночные огни, как глаза этих отверженных хищников. Страх и тоска такие, как будто уже ничего и никогда не будет…
Утром уборщица вдруг по-русски: «Гэта выбросить?» – и так плеснуло, дохнуло, обняло, и все ночное враз ушло. А все хорошее, хоть и далеко, стало реальным.
Что за перемены в душе, и отчего они зависят? Неужели от одной только фразы, сказанной по-русски с белорусским акцентом в чужой, хотя и доброй стране?
И плакать хочется, как в детстве… Когда от слез становилось легче. Не как теперь.


Несколько цитат
Белинский:  «Чем одностороннее мнение, тем доступнее оно для большинства, которое любит, чтобы хорошее неизменно было хорошим, а дурное – дурным, и которое слышать не хочет, чтоб один и тот же предмет вмещал в себе и хорошее, и дурное»
 
Семирадский:  «А насчет правды в искусстве, так это еще большой вопрос. Нам, может быть, всего дороже то, чего никогда не было. Таковы все создания гения».
 
Чуковский: «В самом деле, утрачивая ту или иную иллюзию, разве мы не становимся гораздо беднее».

Феллини: «Чувство ответственности в каком-то смысле весьма вредно, ибо оно убивает непосредственность, делает нас такими сознательными, такими рациональными и уверенными в целесообразности своей работы, что пропадает спонтанность – главное качество творческого темперамента».

Гёте: «Быть искренним я обещаю, быть безучастным -- не могу».
 
Казакевич. ( Созвучия.):
И талант, и бездарь пишут одними словами. ( Пример Казакевича: Воцарилось молчание. Наступило утро. Пошел дождь…)  Дело не в словах,  фразах и даже сюжете, – дело в индивидуальности пишущего. Таланты освобождают слова и предложения от  банальности.
Слишком  сильная  регламентация – враг молодых людей.
Критика – средство воспитания, а не путь к инфаркту миокарда.
Так же трудно поверить в злой умысел человеку нормальному, как ненормальному, болезненному трудно поверить в отсутствие злого умысла.
Писатель ничего не доказывает – он рассказывает. Его рассказ – доказывает.
Не будучи в некоторой степени графоманом, много не напишешь
 .
 ***
Что такое ностальгия? А это, как сказал мне бывший инженер с «Гомсельмаша»,  вот что: « Сидим мы, я и наша собака, уткнувши носы друг в друга и молчим…»

 Надо возвращаться к первичному миру
 По телевизору показали чествование одной из великих женщин России – Ирины Александровна Антоновой, директора Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Был ее юбилей.
Имел я честь быть с нею знакомым. И произошло  это в Москве на ежегодном  семинаре режиссеров и сценаристов в старом еще доме актера – ВТО, на улице Горького.
Скрыть свой масштаб человек не может. Она была интеллигентна в первородном смысле этого слова, и прекрасно  профессиональна. Но тогда она произвела  на меня  еще и эстетическое впечатление: я любовался ею, женщиной уже далекой от юности.
Прошла уйма времени, я вижу ее на экране телевизора и слышу, как она говорит мудрость: «Мы живем в репродуктивном, вторичном мире. Надо возвращаться к оригиналу, к миру первичному».
Сказала бы еще -- как?

В Швейцарии нет орденов?
Удивленно  узнаю, – чего только не узнаешь, сидя в «русском» читальном зале  библиотеки  Бременского университета, -- что, оказывается, в Швейцарии нет орденов и медалей. То есть, как это? А как же они тогда живут? Вот, вы сейчас читаете эти строки, и какие чувства и мысли возникают у вас по этому поводу? Я думаю, что не очень отличные от моих.
И что же без этого делать знатным хлеборобам, станочникам, шахтерам и, в конце концов, космонавтам? А членам правительства в их юбилейные дни?  Как их всех отличать от остальных, не орденоносных?
А почему у них, в Швейцарии, это так? Оказывается, как записано в  государственном документе: «…чтобы обеспечить равенство граждан перед законом». Дают швейцарцы! И, наверное, все же правильно «дают».
Было дело, карта так легла, выпало мне по чистому случаю день походить по княжеству Люксембург. Как известно, оно самое маленькое государство в Европе -- карликовое. ( Кстати, -- самый высокий уровень жизни в мире). Походил, посмотрел, самого дешевого в мире вкусного кофе попил, подивился на архитектуру, на глубокий и живописный средневековый «провал» в центре города-государства, на людей этих, люксембуржцев – неторопливых, спокойных, достойных, без печали и мрака на лицах… – конечно, интересно. Но более всего впечатлил меня герб княжества. На нем такие слова:  «Мы хотим остаться такими, какие мы есть». Это я взял с собой. И вот, делюсь с вами.

***
Не стану врать, что «от рождения» понимал, что происходит и кем вершится. Меня, как и многих, тогда питала энергия заблуждения; так же, как большинство, я болел коллективной психопатией. Но в день смерти Сталина уже не плакал вместе со всем советским народом.
Да, то правда: когда смещены нравственные понятия, стыд становится уделом дураков. Среди таких дураков, слава Богу, оказался и я. Ну, не хотелось, не хотелось становиться подсобным материалом жизни.
Отогрелся ли  сейчас, через столько лет? Унялась ли моя совесть? Наверное, если пишу это. А если Бог даст долгое прощание, может и совсем пройдет эта душевная изжога.
…Извините, господа, но ваш приход в наше время не может отменить моих друзей и других порядочных людей. Сэр Тоби оказался навсегда правым: как бы вы не демонстрировали «миру и городу» своё  новое, острой формы гидравлическое  благочестие, пирожки и пиво быть не перестанут.
 
 ***
 Меня считают легким человеком. А я только выполняю наказ Бабушки: «Плачь перед Богом, смейся перед людьми».
               
 ***
Я могу все, что я хочу. Я хочу только то, что я могу.
Два высказывания, два человека, две жизни, два  мира – антиподы; один человеческий, другой – нет.

Усеченный Бисмарк
Бисмарк говорил: «Никогда не идите против России». Это высказывание знает каждый советский человек, потому что каждый советский человек учился в средней школе. Обязательное среднее образование…               
Я как учитель с почти бесконечным стажем (если год преподавания в профтехучилище считать за три, а именно так его и надо считать!--  то стаж мой будет восемьдесят один год); как учитель, у которого день длится дольше века, могу подтвердить, что «выход», выражаясь языком общепита, у такого образования был даже неплохой. Оно и понятно: чем больше тонн руды, тем больше граммов золота. Кто хотел, тот мог стать высокообразованным человеком. Бесплатно. Только цена хотения была для каждого разной. Иногда, сильно волюнтаристской.
Вернемся к Бисмарку. Его известное высказывание все в нашей стране принимали за комплимент знаменитого политика, за пророчество-предупреждение миру. Итог войны с фашистами был прямым доказательством правота  Большого Отто.  Но если бы так, то о чем писать? Такая трактовка России извне да еще ее недругом и общепризнанным стратегом, -- какая краска в портрет могучей и непобедимой страны!
Все дело в том, что и в этом, и во многих других случаях нам цитировали полцитаты (вспомните недавнее, периода перестройки, знакомство с оригиналами ленинских писем, телеграмм и записок – об одном из его высказываний – ниже)
Здесь, в Бремене, в библиотеке университета я прочел выражение Бисмарка целиком: «Никогда не идите против России. На любую вашу хитрость Россия ответит непредсказуемой глупостью». Вот так. И. конечно, что может быть непобедимее непредсказуемой глупости?  Канцлер своим историческим высказыванием демонстрировал не уважение к России, как нас хотели уверить, а предостережение по поводу непредсказуемости русской темноты. И надо признать, что, как ни сопротивляйся, многие принципиальные практические проблемы в российском государстве решаются непредсказуемо глупо и с результатом «с точностью до наоборот»: стоим на голове и мир видим в таком ракурсе.
Вот что сегодня пишет один одессит, даже  не подозревая, что он пишет об этом: «…задолго до того, как побежденная Германия стала бомбить Советский Союз благотворительными посылками в благодарность за свой разгром со всеми вытекающими из этого последствиями…»
Уже никакого куража по этим поводам – один стыд.
А теперь совсем коротенько о ленинской цитате. Записал же где-то специально для такого случая  и -- не смог найти в «завалах» записных книжек. Но могу ручаться, что не искажу смысла первой половины этой цитаты, до недавнего времени скрываемой от нас. В этой первой, «неозвученной» половине, вождь говорил почти о том же, что и Бисмарк: поскольку народ наш-де темен и неграмотен, то… Дальше следует всем нам известная «речевка», вывешенная на красном кумаче в любом сельском клубе: «Важнейшим из всех искусств для нас является кино». Естественно, если ты не умеешь читать и писать, если душа твоя многие века требовала хлеба насущного, а не духовного, то, понятно и не Ленину, что вся информация об окружающем и происходящем приходит к человеку «через» зрение. Отсюда и «важнейшесть» кино, а не литературы или музыки.
Хорошо хоть киношники попользовались Лениным, прокладывая усеченной цитатой путь своим картинам к экрану..

***
То, что известная певица Изабелла Юрьева была любовницей… (хочется сказать: любимой женщиной) барона Врангеля, -- это их дело.
Два красивых человека обнялись – в мире добавилось красоты.
Сидели они как-то в уютном парижском кафе, было это в одна тысяча девятьсот двадцатом году (сейчас бы сказали: в тысяча девятьсот двадцатом). Утонченный русский аристократ с профилем римского центуриона, барон нежно и бережно накрыл своей ладонью  маленькую ручку белокурой эльфической женщины… Он прервал молчание, в котором было больше поэзии, чем в стихах, и больше горечи, чем в слезах, -- они прощались,-- и сказал, -- как часто потом она это вспоминала:  «Деточка, не возвращайтесь в Россию! Это такая страна, где завтрашний день всегда хуже, чем вчерашний».
То, что они любили друг друга, --  это их дело. Хотите, -- порадуйтесь за них, хотите – нет. А вот то, что он ей сказал при расставании, -- это уже наше дело. Тут и мыслям есть работа и делу -- простор до горизонта. Перестрой-ка такую  страну, чтобы барон мог сказать то же, но наоборот. Конечно, одной жизни никак не хватит. А сколько их надо, чтобы хватило?
               
Ничему не начальник
Женщины от географии не претерпевают. Характер им дан еще в раю, на двоих, и раз навсегда.
Помню, после двадцати пяти лет ожидания дали нам, наконец,  хорошую трехкомнатную квартиру  на минском  Юго-Западе. Обнаружив в сапожке на лестничной клетке мусоропровод, моя супруга с сожалением сказала: «Было у тебя две обязанности по дому: убрать квартиру и вынести мусор. Теперь осталась одна…»
В Бремене с мусором еще проще: вынес в определенный день желтый мешок с сухим мусором к обочине дороги, или выкатил туда же контейнер с биомусором  и – все дела.
После операции, которую перенесла здесь жена, пришла молодая женщина и сообщила, что социальное ведомство раз в неделю будет присылать работницу для уборки квартиры. Обговорив день и час, женщина ушла, а жена грустно сказала: «Была у тебя одна обязанность по дому, и – от нее освободили».
… Не ко времени будет сказано, но просится.
У меня было много обязанностей, прописанных не Конституцией, а душевной потребностью. От многого меня освободили на родной земле… Чего уж теперь обиды припоминать в пустой след. Но вот, от родины освободить не смогли.
 Невыразимо тоскую по всему моему, что там осталось. Если с неба не будут падать камни,  поеду и в этом году: обнимусь с дорогими мне людьми, посижу на могилах мамы и отца.
Видишь, дорогой мой читатель, как оно бывает. Как говорили у нас на Замостье, оторопев от различия задуманного и получившегося: «От, бач, як може буты?!» Я задумал шутливый этюд, легкую подначку женам, а вышло грустное воспоминание, а под конец и вовсе поминальный мотив… А говорят, что пишущий волен. Ничему он не начальник. А волен лишь в одном: писать.

 Главное все равно состоялось
Два раза чувствовал я свою причастность к Белоруссии напрямую, без посредников и интерпретаторов. С ответным  душевным неравнодушием.
Первый раз, когда только приехал из моего студенческого Курска, закончив учебу и получив диплом, в котором было еще такое, исчезнувшее впоследствии из «разрешающих» документов, определение: «… присваивается профессия народного учителя». Я думаю, что побывало это слово в советских дипломах по инерции от времен царских, когда употреблялось в своем первозначении: учитель учил народ и был в этом деле не рабочим, а подвижником.
Впрочем, если посчитать, какую зарплату получает учитель сегодня и какое всенародное спасибо сказали ему, то он, выходит,  и остался подвижником, только содержание подвижничества изменилось. В этой области все стало вполне материальным и циничным: «Как вы нам платите, так мы вам и работаем». Но речь-то идет не о втулках и станинах – о детях, наших детях.
Я на эту тему книжку написал, учительские заметки, -- тому уже лет более двадцати будет, как побывала она в семи госпланах  издательств «Мастацкая литература» и «Вышейшая школа» и при всех положительных и хвалебных рецензиях так и не вышла. Смею считать, что польза от нее была бы. Особенно молодым преподавателям. Ладно… Разговор не о том. (Для любопытствующих: в 2003 году с помощью немецкого спонсора появились эти записки на свет в типографском исполнении.)
 …Окончив пединститут в Курске, приехал я в Минск к молодой моей и непобедимо красивой жене (иначе, как женишься?) и стал мыкаться в поисках работы: диплом-то, хоть и неплохой, но «свободный».  Не берут, не берут, не берут… Пока искал, стал пописывать в газеты.  Надо же хоть как-то и хоть сколько-то зарабатывать: жена кормит – срам… И это в самом начале шибко романтичной любови. Да за это, только за это одно, советскую власть надо распнуть. Неплохой кредит на доверие выдала она мне в начале моей семейной жизни. (Я ведь не рассказал, и не хочу, о том, как не брали меня даже газеты в киоске продавать… Не говоря уже о чем другом – я же год и месяц под все вывески ходил. Глава семьи… Как не стал вором и мошенником, сам не пойму. А возможности открывались, там меня на работу не то что принимали, -- звали).
Да. Начал я свою журналистскую карьеру с внештатной работы в разных белорусских газетах. Какие гонорары были тогда – известно. Посылают меня в первую командировку. Я думаю, что ни один журналист не забыл своей первой командировки.
Сельская школа на краю Белоруссии. В темных лесах, в белых снегах… Чуть ли ни родовые отношения, естественные люди, добрые, приветливые; детишки радостно и звонко здороваются при каждой встрече, женщины-соседки несут гостинца в хату, где я остановился…
Что я там за эти пять дней узнал, перечувствовал – годы спустя, легло в повесть.
Поселили меня у старухи-бобылихи. Лицо этой женщины было темным, почти черным; за морщинами кожи не видать. А глаза, как живые еще угли в сгоревшем уже костре. И как же она меня, чужого человека, смотрела-кормила, поила липовым наваром, ночью одеяло подтыкала… Сяду есть, а она – напротив, и в глазах доброта и тепло. Со времени моей матери не помню, чтобы такое со мной было. Тогда и до невидимого и немыслимого еще второго раза – больше уже так не чувствовал себя сыном той земли, где мне не доверили работу даже газетным киоскером. И все потому, что был не белорусом. А та бабушка из лесной вески признала меня своим.
Сердце мое много вместило. Не моя заслуга – профессия такая. И, бывало, ожесточалось оно – мир не идеален, не идеален и я тоже. Идеален только рай, но это уже не здесь. И, как только ожесточение грязнило мою душу, я вспоминал глухоманную могилевскую деревню Темный Лес и ту старуху… Отступало, отпускало, и, выдохнувши, шел дальше – жить нормальным человеком. Не зря случай подарил мне ту белорусскую женщину с такой судьбой, что и в роман не уложишь, -- подарил, как спасательный круг, как ковшик живой воды, чтобы знал: не все черное – черно.
И вот, на другом конце жизни и земли, когда Белоруссия только снится, больно и желанно, -- прожил я там  почти все, что бывает у человека, -- подарила мне судьба второй случай, вызвавший те же чувства. Видимо, Бог, действительно, всемилостив и приходит на помощь в главном. С мелочами и суетным человек должен справляться сам.
Что для эмигранта важно? Знать, что он кому-то нужен, не забыт и все такое… Руками не пощупать. Посмотрите на лицо эмигранта, когда он читает далекие  письма, когда говорит с родиной по телефону. Нет, не просто важно, а жизненно важно – не быть забытым. Тем сильнее был, хотя и положительный эмоциональный, но все же  удар по моим немолодым нервам, что ожидать внимания, а еще и действия-движения в твою сторону от наших чиновников не приходится
Началось с того, что подошел срок менять паспорта: советские белорусские на только белорусские. Процедура эта для эмигранта, гражданина Белоруссии, живущего за границей только на пособие, дело  трудно подъемное. Без подробностей это выглядит так: стоимость нового паспорта, две железнодорожные поездки в посольство (тогда оно  располагалось  в Бонне)  --  «при заполнении документов на новый паспорт, как  и при его получении, личное присутствие владельца обязательно». В сумме  как раз и получалось наше с женой месячное пособие. На что жить месяц?  Но главное  даже не это: как быть с тем, что мы оба находимся в, так называемом, «послеоперационном периоде»?
Сел я привычно за стол и написал непривычное письмо послу Белоруссии о том, что вы уже знаете. Правда, что подписал тоже непривычно (пользовался этим, как любил говорить вождь, архиредко): «Член Союза писателей Белоруссии».  Для большего, значит, веса. Хотя, в последнее-то время, какой уже там вес у этого «звания»…
Дня через три телефонный звонок: « …вас беспокоит работник посольства Белоруссии. Меня зовут Олег Николаевич. Посол получил ваше письмо и поручил нам удовлетворить вашу просьбу. Мы с Натальей Герардовной приедем к вам и все оформим. Будете ли вы и ваша супруга (такого-то числа) в обед дома? Вот и хорошо. До встречи».
Они приехали, оба молодые и красивые, все сделали и, не поев приготовленный женой белорусский обед, -- торопились до темна попасть в Бонн, -- уехали.
Когда я рассказывал это знакомым, мне верили с трудом.  А я во второй раз испытал реальное чувство сопричастности к родной земле по конкретному поводу.
Сколько раз на этой самой земле меня «пробрасывали» и не по мелочам – не сосчитать и математике, и вот, второй раз – так… Спасибо. Думаю, что есть  немало людей, у которых и этого не было.
Позвонил я послу, и… меня соединили. Я выразил ему нашу семейную благодарность и предложил сделать интервью для молодежного  белорусского журнала: «Давно просят, а тут и предлог, и зачин – лучше не придумаешь». Посол рассмеялся: «Присылайте вопросы». На том и порешили. Послал, получил ответ помощника:  «Вопросы удовлетворили посла, ждите звонка для уточнения встречи».
Привожу письмо, после которого посол согласился дать интервью:
«…Позвольте начать нашу беседу не с дипломатии и «взаимной» экономики и культуры Белоруссии и Германии – это впереди, а с того, кто вы, господин посол? Какой вы человек? Я думаю, что этот аспект беседы будет интересен читателям журнала.
Итак, где вы родились, кто ваши родители, где учились, какие были учителя… А потом коротко – студенчество, работа, семья.
-- Самое яркое впечатление детства?
-- Как вы встретились с будущей женой?
-- Писали ей стихи? А теперь?
-- Ваши дети – как вы их воспитываете? Сколько времени проводите с ними?
-- Из чего сложился ваш сегодняшний день?
-- Кто ваши друзья?
-- Любите драники?
-- Как вы стали дипломатом?
-- Сколько лет пребываете в ранге Посла в Германии?
-- Вы Посол. Вами  здесь, в Европе,  «измеряется» Белоруссия. Что вам можно и чего нельзя по сравнению с гражданином Белоруссии не Послом? И каково это – беспрерывно нести груз такой ответственности?
-- Когда я прочитал, что греко-французское слово «дипломатия»  переводится как «лист, сложенный вдвое», то подумал, что трактовать это можно  неоднозначно.  Скажем, лист складывают, чтобы скрыть написанное, или, чтобы скрыть, что там ничего не написано. И, учитывая, что его складывают пополам, -- считать, что цель достигнута наполовину? Какой из этих смыслов вам нравится больше и какой ближе к реалиям сегодняшней дипломатии? Но, возможно, у вас есть свое объяснение «листа, сложенного вдвое»?
-- А теперь,  как мы и обещали нашему читателю, перейдем от лирики к фундаментальным  областям деятельности белорусского посольства, представляющего здесь Белорусское государство.
-- Каково сегодняшнее состояние двусторонних отношений Белоруссии и Германии, которая занимает первые строчки в наших внешнеэкономических, научных,  культурных и образовательных соглашениях?
-- Как обстоят дела с немецкими инвестициями в нашу экономику?
-- Какие совместные проекты в области науки и культуры осуществляются сегодня и какие на подходе?
      -- Расскажите о работе посольства с гражданами Белоруссии, которые  приезжают сюда на работу, легально и нелегально, и с теми, кто живет здесь постоянно?
-- Кстати, сколько граждан Белоруссии живет в Германии постоянно?
-- Как вы относитесь к идее создания общественного объединения белорусов в Германии, которое могло бы помочь своим членам решать здесь их проблемы, которых, знаю по себе, немало?  Да и посольству была бы подмога.
-- Что представляет собой наше посольство? Какова его структура, количество работников, их функции, как они живут, какие проблемы есть у них и у вас?
-- Как живут дети и жены посольских работников?
-- Каково материальное обеспечение работающих в посольстве? Обыватель уверен, что они  «катаются», как сыр в масле.
-- И последнее: о чем бы вы сами хотели сказать читателям журнала?
Спасибо за интервью. Наша благодарность не форма:  редакция понимает, как дорого ваше время. Думаю, что читатели тоже это оценят».
… Я еще несколько раз звонил в посольство – посол был занят. Интервью не состоялось, моей вины в этом нет.
Признаюсь: мне очень хотелось за рамками интервью «сепаратно» пожать руку послу и сказать ему личное спасибо… Мне искренне жаль.
Что же случилось после того, как согласие на эту беседу было получено?  Не знаю, а догадываться не хочу. Главное все равно состоялось.

 ***
Вот тебе раз! Сколько я с ними вел борьбу на смерть и только сейчас узнаю, что у тараканов зубы есть не только во рту, как у нормальной земной живности, а и в…  желудке!
Может, они инопланетяне?  На это один близкий мне человек, немало лет отдавший  работе,  по его выражению, «у верха низа партийной пирамиды», сказал почти шекспировское:  «Есть много людей по этому признаку очень смахивающих на тараканов».
Черт его знает, может, и они инопланетяне? Так не жалко бывает только чужое.

***               
Эта справка выдана шестьдесят восемь лет назад. Когда началась война, к слесарю Бобруйского лесокомбината зашел красный командир. Он увидел во дворе лошадь. «Лошади нужны армии. Надо сдать. Есть приказ». «Она не моя.  Я взял её в комбинате, чтобы вспахать огород. У меня четверо детей…». «Я дам вам расписку, и ваше начальство не будет с вас спрашивать».
Далеко от Бобруйска в Нью-Йорке на Брайтоне дочь Лейбы-слесаря показала мне эту желтую бумажку: «Справка выдана Гельфонду Лейбу Вульфовичу, что от него для нужд армии принята лошадь сивой масти с хомутом и телегой, принадлежащих Бобруйскому лесокомбинату. Справка выдана командиром роты Севериным Юрием Сергеевичем. 24 июня 1941 года».   Шестьдесят восемь лет…

Купите вино – не ломайте мебель.
Ингрид, -- немка, которая собрала невероятные тогда тысячи марок, чтобы оплатить мою операцию в Германии. Их было сто семь дарителей денег, немцев, которые меня не знали и поверили Ингрид.
Она мне – названная сестра. Ее единственную я, не зная немецкого, понимаю абсолютно. Тоже загадка.
Она работает в социальном ведомстве, и профессия у нее редкая. Когда «тихие» умалишенные, живя у себя дома, среди людей, «выходят из берегов», Ингрид помогает им прийти в себя.
Так вот, ее обокрали. Разорили всю квартиру -- искали деньги, которых у нее сроду не было: все «вкладывает» в книги. «Жаль, фотоаппараты взяли…»,-- сказала она. Приведя всё в порядок, вставив новый замок, пошла она в кафе -- за чашкой кофе подумать о человеке и человечестве. Уходя, повесила на двери обращение к возможным ворам: «Не ломайте замок! Все, что можно было украсть, уже украдено».
А единственная среди моих знакомых баронесса – Фредерика Лукович, которая «по наводке» Ингрид собрала для меня больше половины тех денег, уходя из своего аристократичного дома, увешанного картинами и заполненного книгами, оставляла на видном месте сто марок и записку: «Купите вино и не ломайте мою мебель».
Всего одно поколение со времен Аденауэра и Эрхарда, когда немцы уходили на работу, не запирая своих домов. Сегодня у меня украли уже третий  велосипед, собранный друзьями из брошенных на свалках. Сегодня немцы держат под замками не только свои квартиры и машины, но и велосипеды. Я –тоже. Велосипед. Четвертый. Опять собранный.
Прогресс цивилизации.  В какую сторону?

Рискованная запись
Живет в современном человеке пещера. Неубиваемо. Итальянский галстук и жаренная в вине «монтраше»  индейка с фаршем «ляванги» -- из горных трав, кизила, орехов фундук, кишмиша и испанского  лука -- вполне совмещаются сегодня с перманентным вопросом по поводу любого общезначимого происшествия:  «А евреям от этого не будет хуже?» ( Из армянского анекдота. Умирающий армянин оставляет наказ сыновьям : «Берегите евреев…» «Почему евреев, папа?» « Когда покончат с ними, примутся за нас»).
Многовековое гонение любого народа-племени создает стойкий синдром  постоянной «оглядки» -- успеть либо оборониться, либо убежать. А что, если во всех паспортах написать: «Гражданин Земли», ведь уже существует «гражданин Америки»?  И что, от этого меньше станет вражды между белыми и черными, богатыми и бедными?
Национальное должно жить в человеке. Это нормальное определение своих координат  в жизни.  Но это нормально, пока обстоятельства не провоцируют национальную озабоченность, которая может превратиться и превращается, к сожалению, -- примеров сегодня более, чем… --  в этнопаранойю. И тогда уже не надо доказывать результатами экономики и науки, что  «твои» успешнее и образованнее, – это доказывается с автоматом в руках.
Такие, примерно, нелегкие истины проявил для нас  философ Григорий Померанец.  (Не зря его фамилия с французского переводится как горький апельсин).
Я поздно стал узнавать прошлое моего народа. Меня мало интересовала история. Наверное, от молодого  взвихренного желания ухватить побольше жизни: увидеть, почувствовать, пережить… Больше делать, меньше думать – невольный девиз большинства молодых. Сейчас у меня много времени. Читаю. Восполняю пробелы.  В неплохой библиотеке общины, которой я пользуюсь, есть немало книг и по истории евреев. Читаю и нарываюсь…
…  Авраам отдает свою жену Сару египетскому царю, чтобы избежать неприятностей.  Иаков, не побоявшись борьбы с Богом, боится брата своего…  Давид, когда ему это нужно, отрекается от своего народа и начинает войну на стороне филистимлян… Соломон предательски убивает своих соратников… 
    Царь Иудеи Ирод Первый. Возродил Иудею в границах времен Давида. Культурный и экономический расцвет государства, постройка Второго Храма… и -- кровавая река тысячных убийств. Как только появлялось подозрение в заговоре против власти, -- сю тут, как говорила тетя Броня, соседка по винницкому бараку моего детства, сразу смерть. Кто бы ни был – смерть. 45 членов Синедриона, два родных сына, любимая жена Мириам и весь ее род Хасмонеев, первенец и наследник, сын от первой жены Дорис… Последний указ  Великого Ирода: в минуту его смерти казнить сотни членов самых знатных еврейских  семей, -- чтобы в каждом доме Иудеи стоял плач. Узнав, что родился Христос, -- а вдруг он станет угрожать его правлению, -- приказал убить в Вифлееме всех мальчиков младше двух лет. Правда, последнее не подтверждается фактами истории, но и без этого хватает. И опять, «смягчающее вину обстоятельство»: есть версия, что Ирод был евреем только наполовину. (Можете смеяться, как говорят в Одессе).   
    Предводитель евреев, восставших против самовластного Рима,  герой Иосиф Бен Меттафий, благодаря которому целый год Иудея живет свободной, когда пришел с шестью легионами  грозный Веспасиан, герой переходит на сторону врага и, назвавшись Иосифом Флавием, принимает римское гражданство…  Историческая наука  получила еще одного своего великого служителя, а я удар в сердце: мне казалось, что герои не умеют предавать.
    Есть и другие не очень симпатичные факты, но мне неприятно их перечислять. Такое не добавляет уважения к истории рода…
Что ж тут скрывать, мне легче было бы узнавать подобное о других. Пожалуйста! Тут история щедра. Скальпированные друг другом индейцы. Море славянской крови, пролитое в междоусобных войнах славянскими же князьями. Кровавое родственное коварство персидских шахов.  Семейные убийства венценосных английских и французских принцев… И нет этому числа.   Оказывается другие в таких проявлениях ничуть не лучше евреев. (Хоть в чем-то равные среди себе подобных!) 
Надо принять одну из немногих абсолютных истин, принять как всеобщий моральный закон: не было, нет, и не будет ни роду, ни племени без своих мудрецов и своих дураков, без своих праведников и своих подонков.
…Анекдоты возникают, как ветер: когда и куда хотят, тогда и туда веют, весьма объективно отражая дух времени, национальную черту, характер…   Под конец этой записи один анекдот.
Еврея взяли в армию. Он не знает, что это такое. Когда противник стал стрелять, он выскочил на  бруствер окопа и закричал:
– Что вы делаете? Здесь же живые люди!
Мелочь, а добавляет национального удельного веса и хоть в какой-то микроскопически малой мере, быть может, искупает «предыдущие» прегрешения. А это уже не анекдот. Тяжелая и высокая правда. Этим можно гордиться. И не только еврею, но и человеку любой национальности.
Мне было, наверное, лет пятьдесят, когда я  услышал эту фамилию. Мельком. Ну,  помогает человек разыскивать фашистских преступников. Конечно, благородно, конечно, молодец. Достаточно ли хорошо знаем  мы даже то, что, кажется, знаем?  Благородно… Молодец… Мимоходом и, вот именно, мельком. У нас тогда о нем ничего не писали. Оправдание ли? «Незнание законов не освобождает от ответственности». Людей, которые олицетворяют совесть земли, надо знать.
Верующие говорят, что Бог, избрал Симона  Визенталя  быть человеком-возмездием. А я помню  идеальное, но, выходит, и прагматичное: «Без праведника мир не стоит». В человеческом понимании, -- определенно. И Бог избрал Визенталя  главным хирургом  Земли: омертвевшие части человечества надо было удалять.
 Из Львова, где Симон жил, он попадает в Матхаузен. О концлагерях, сколько не говори, -- ничего не скажешь. Человеку, который умеет читать, достаточно одного слова: Матхаузен. Американцы освобождают Визенталя , и он, практически без передышки, создает  Всемирный общественный центр поиска нацистских преступников. Центр стал не только всемирным, но и грозным: его  внештатными агентами становятся сорок тысяч семей из многих стран.  В картотеке   Центра Визенталя – данные на девяносто тысяч преступников. И все это сотворил один человек, человек-институт, человек-министерство. Человек-возмездие.
Половина из обнаруженных фашистов-убийц  были арестованы и понесли наказания. Среди них --  Эйхман; Карл Зильбербауэр, тот самый, который арестовывал Анну Франк; Франк Штангель, -- начальник двух лагерей в Польше; унтершарфюрер Магда Браунштайнер, считавшаяся расстрелянной… Никто из официальных лиц не верил, что она жива – были документы о ее расстреле.  Визенталь и его люди нашли ее, скромную домохозяйку под именем Хармин Рейн. «Домохозяйка» эта  в Майданеке лично расстреляла несколько сотен детей… Суд состоялся, нелюдь Магда получила пожизненный срок.  А сорок тысяч человек, совершивших преступление против человечности,  все еще «ждут»: Нюрнберг не имеет сроков давности.
Друг Визенталя, известный ювелир, не раз говорил Симону:
-- Вернись в архитектуру, станешь миллионером.
Визенталь ему ответил:
-- Когда мы придем в мир иной, мы встретим там миллионы евреев, погибших в лагерях. И они спросят: «Что ты делал?» Ты ответишь: «Я стал ювелиром». Кто-то скажет: «Я занимался контрабандой кофе и сигаре».  Кто-то: « Я строил дома». А я скажу: «Я вас не забыл».
Конечно, если на весах, то Симон перевесит не только тысячу еврейских недоумков, но и столько же интернациональных дураков.
Но и это – глупость и мудрость, подлость и порядочность, получение жизни-подарка и невозвращение долга… -- все это  соотносить с национальной принадлежностью, – не меньшая глупость умных, чем глупость глупых. Если это не преступление умных… 
Эту запись я назвал рискованной. Представляю, сколько, мягко говоря, оппонентов у меня появится после печати. Но и испытывая рудиментное неудобство, -- мы же все шахраи и ташкентские вояки, -- приведу я трезвые и абсолютные слова моего «партнера» по теме Владимира Жаботинского, сказанные им в 1911 году. (И тогда и всегда!-- эта тема была актуальна). « Нам не в чем извиняться. Мы – народ, как все народы. Не имеем никаких притязаний быть лучше. И в качестве одного из первых условий равноправия требуем признать за нами право иметь своих мерзавцев так же, как имеют их и другие народы».               


Доколе
В сегодняшней  немецкой прессе много материалов о ментальности современных немцев. Они уже очистились от вируса фашизма или еще не полностью?  Должны ли до сего дня нести ответственность за первобытное людоедство, реанимированное их дедами на Земле, или уже нет?
Немецкие юноши вопрошают: «Доколе мы будем поколением, рожденным  виновными?»  Поставить себя на их место… Наверное –доколе?
Так-то оно так, но история и разово данная человеку жизнь, -- это не игра в шахматы, где можно опять расставить фигуры и начать сначала, забыв о неудачном варианте. Людям, которые сознанием, «живут вперед», а душой -- чувствами «оглядываются назад»,  хотят они этого или нет: судилось и помнить, и забывать.
Мне, к примеру, трудно защититься от боли, при мысли о миллионах людей, убитых немцами, которые, естественно, не все были фашистами, -- убитыми только за то, что родились не немцами. И вряд ли я научусь спокойно воспринимать этот исторический «факт», учитывая то, что среди тех миллионов были и мои родственники.
«Мы жертвы людей, которые считали, что они правы», -- сказал известный кинорежиссер  Нагиса Осима о японских правителях довоенных-военных лет. Как по мне, так  слабо сказано. Я бы для них, для таких правых, специально выстроил интернациональный дурдом,  охраняемый, как лаборатория  биологического оружия.
Прочел в доперестроечной «Комсомолке» информацию о том, что уральские ученые, исследовали в детской колонии кровь малолетних преступников и обнаружили, что  химизм крови этих ребятишек по нескольким показателям резко отличался от крови нормальных подростков. Оказывается, Ломброзо был недалек от истины: есть биология, которая предрасположена к нарушению норм, принятых в обществе.
Не такая ли она у тех, кто по  Осиме, считает себя правыми? Возможно, что химизм этот проклятый, может  временами изменяться и количественно, и качественно.  И тогда можно предположить, что появление таких «выворотных» личностей как Гитлер и  Сталин, с одной стороны, так и Гомер и Пифагор – с другой,  обеспечивается химизмом всей нации, а не  ошибкой или божьим упущением. Свалить вину на провидение и умыть руки – не получается.  Предположить можно, но что делать с памятью?
--  Время – честный человек, -- сказал  Фигаро. Вот уж, что да, то да.
…С Судного дня  1941 года в Киеве, в Бабьем Яре --  104 недели подряд по вторникам и субботам – расстреливали евреев. Как часы. Точные, немецкие: по вторникам и субботам.
…Однажды, в 1943 году, Эйхман обмишурился: обещал в святой иудейский  праздник Пурим уничтожить 5 тысяч евреев, а получилось только   4157…
И еще  один факт времен  пребывания  Хрущева у руководства нашей страной. Я говорю о неожиданном,  ошеломившем даже наш народ, награждении Гамаля Абделя Насера  Золотой Звездой Героя Советского Союза. Не мог не знать Никита Сергеевич, что этот египетский фашист был во время войны награжден  немецким Железным крестом. А вот этого  высказывания   Гамаля о совестливом исполнителе приказов вышестоящего  начальства, которое считало, что оно право, Хрущев мог и не знать: «Эйхмана  следовало казнить  не за то, что он убил несколько миллионов евреев, а за то, что он не убил их всех».
Говорят, что даже факт подвержен времени. Но есть факты, перед которыми замирает даже время.
И Насер, и Хрущев относятся к тем,  кто  считал себя правыми. О Сталине, Гитлере, Пол Поте и… – несть им числа, -- я и не говорю. И те, кто остались живы, тоже стали жертвами.
Жертвами? Конечно. Но и соучастниками. Рабски, но соучаствовали.  Немцы -- более осознанно. «Германия, пробудись! Еврей, издохни! Фюрер, приказывай!» -- это скандировали большинство немцев в оные годы. И пришел Гитлер к власти в цивилизованной и демократичной стране абсолютно легитимно. Даже такие необходимые для жизни и уважаемые  черты общенационального немецкого характера, как  педантичность, точность, исполнительность, обязательность, основательность… даже это обернулось минусом, потому что «служило» подонку. Даже инерционность обнаруживается: уже и не надо, а все равно…
Цитата из газеты наших дней: «Самым серьезным источником нацистских доходов в военное время был «Фонд Гитлера», в который промышленники и банкиры Германии и стран-сателитов регулярно отчисляли огромные суммы». Так вот, насчет всех тех положительных немецких качеств, -- последнее пожертвование в это фонд в сумме семи миллионов марок поступило, когда советские войска штурмовали Берлин, -- 21 апреля 1945 года. И в этом же апреле в дни рождения и на свадьбы немцы все еще дарили  библию народа – «Майн кампф».
 Я не украшаю этими фактами  мое размышление -- это факты из жизни последнего месяца Тысячелетнего рейха.
 Какая уж тут политкорректность…
 Не зря великий Аденауэр, по его  выражению, «кулаками вышибал» из соотечественников  «вонь и смрад эсэсовской казармы». Конечно, никто ни у кого не отнимал права на вопрос: «Есть ли осознанность в общенациональном помрачении»?
(Если вы подумаете, что мне приятно писать все это, то ошибетесь. Пишешь не то, что хочешь, а то, что болит и требует разрешения. А право на слово у меня абсолютно есть: страна, в которой я живу, и о которой пишу, давно опять цивилизованная и демократичная).
Еще несколько слов о всенародном соучастии во всенародном помрачении.  Мы соучаствовали в своем  социалистическом падении, я считаю, более рабски, позволив заблокировать свои мозги страхом и фейерверком. «Самовиновны» и те, и другие. И тьмы и тьмы других во всех временах.  Конечно, при современной  скользкой, как ртуть, совести можно вспомнить слова сэра Фальстафа: «Обстоятельства принуждают и вынуждают». И почему же они, эти обстоятельства работают только на понижение, спросил бы я сэра, показав ему опубликованное письмо  советских писателей, которые в период судилища над Бухариным, Каменевым, Зиновьевым… требовали публичного расстрела «врагов народа». Среди этих писателей были наши любимые, те, с кого мое поколение «делало жизнь» -- Бабель, Тынянов, Маршак, Платонов, Олеша,  Гроссман… (Когда я читал это письмо в открытых тогда архивах государственной библиотеки, мне, уже что-то в жизни понимавшему, хотелось плакать, а вышло только тихо выматериться…)
…Как быть?  Истина затерялась среди других истин. Но есть жизнь и ее надо жить: радоваться этому Божьему подарку, любить, растить детей. А как быть с памятью и больным вопросом: «Доколе?». Василь Быков  высказал  мысль, с которой я безоговорочно согласен: нельзя продолжать жить в ненависти. Тот, кто так живет, может лишиться  биографии.  Но и научиться этому в одночасье, как показывает и наша, и немецкая действительность, пока не получилось. «Голос крови» не знает законов и границ. И чей это голос: свихнувшегося хомо сапиенса или все-таки биохимии в человеке? С точки зрения  «чистой»  биологии -- война -- это спасение биологического вида: гибнут слабые и лишние.  С человеческой – шаг назад в эволюции и огромный ущерб нравственности, обязательной спутнице человеческого. Тени прошлого будут ходит за нами, пока толпа и население не станут народом. Только народу, «объединению» созревших людей, доступны не половинчатые решения подобных  проблем. Как, впрочем, и других, насущных и жизнеопределяющих.
      Наше  развитие не может вершиться по прямой. Оно, в какой-то мере, напоминает броуновское движение, которое, только в конечном счете имеет положительный вектор.  В  зигзагах и «в одном шаге назад даже при двух вперед» помещаются  войны и геноциды,  депрессии и дефолты…
Если согласиться с этим (а куда деваться?), то и удивляться нечему: эти – еще некоторое время будут обидно-памятливы, а те – обидно без вины виноваты. (К сожалению, вина, как пуля, бывает касательной и вызывает контузию в области морали).
Сколько ни рассуждай, евреи, цыгане, славяне, Европа, мир – пока не могут забыть, а немцы – уже устали помнить. ( Я не говорю о тех, кто помнить не хочет.)  На мой взгляд, суть в том, сколь долгим будет это «некоторое» время. Успеется ли? С другой стороны, успокаивает то, что проблема сегодня  расположена  в «эфемерной» чувственной области, поскольку опять же история подтверждает, что силовые,  рациональные и логические  компоненты существования человечества – отвага, ум, сила и даже справедливость --  слабее, как ни странно, веры, надежды и любви.
А в престижных артгалереях Европы продаются сегодня, вынырнувшие из небытия, картины художника Адольфа Шилькгрубера. Цены – запредельные. Не нахлебались, господа?
       Уже на излете этой записи иррационально подумалось: а может, все это и многое другое, страшное и с трудом  объяснимое, происходит именно на нашей Земле, потому что она единственная на всю Солнечную систему была (кем?) названа не в честь божества?..
Мистика и забобоны? А это как? Милан. Война. Бомбежка. От собора монастыря Санта-Мария делла Грация осталась груда камней. Уцелела одна стена – трапезной. На этой стене была роспись Леонардо да Винчи «Тайная вечеря».
Так хочется на что-то надеяться…

«…Испонять романси»
Каждый день ровно в 18.00 садимся с женой к телевизору – обязательная «политинформация», русские новости. Что передают и как, -- кто смотрит, тот знает. (А кто сегодня не смотрит?) Я не о том, а том, какие мысли возникает после этих сеансов  политических «восьмерок» и экономических фантазий, грандиозных планах и разгуле криминала. О бронированной круговой коррупции. Более всего точно  эти  мои мысли выразил еще  в 18 веке  герр  Миних.  Он сказал, что русское государство имеет то преимущество, что оно управляется  самим Богом: иначе невозможно объяснить, как оно существует.
А оно, непонятое, существует и веселится своим, никому непонятным  весельем.  Гудят барские праздники, наследники петровских ассамблей.  Все еще действует «предписание»  царя-батюшки Алексей Михайловича -- «Дворцовые разряды» от 1674 года: «…исполнять романси и пить разные пития».

«…Ежели  хочешь ты остаться без подданных»
Надоело Петру Первому каждое утро читать и слушать доклады своих приближенных о бесконечном воровстве в государстве российском: воровали все и всё.  Написал царь указ: «… ежели кто хоть настолько украдет, что на это можно купить веревку, тот, без дальнейшего следства на ней и будет повешен». Написал и перед тем, как подписать, отправил генерал-прокурору Ягужинскому для ознакомления и отзыва. Прочел это царев любимец и умница, пришел к царю и положил перед ним его же указ. «Что скажешь, прокурор?» -- спросил Петр. «А то скажу, государь, что ежели хочешь ты остаться без подданных, то и подписывай эту бумагу».
Указ подписан не был. А воровство до сих пор, -- занятие традиционно наше, --  живет и процветает.
 

Сыновно любил, ненавидя
Сколько живу после окончания института, столько удивляюсь недооценённости, недовостребованности  Салтыкова-Щедрина. Не то, чтобы я стал после вуза  умным и сразу это увидел, а просто был в том институте замечательный преподаватель, обративший наше внимание на эту фигуру. А уж начавши знакомство с этим писателем, не остановишься, и потом всю жизнь в гости ходить будешь: гений мысли  и письма.
Безжалостная ирония, часто взрываемая сарказмом; беспощадное обличение, презрительная усмешка… И все это обращено к современной ему России, которую сыновно любил, ненавидя ее самодельные беды, ее самодурные традиции и страшную человеческую темень, тяжко лежавшую на необозримых российских просторах.
«Перенесите меня в Швейцарию, Индию, в Бразилию, окружите какою хотите роскошною природой, накиньте на эту природу какое угодно прозрачное небо, я все-таки везде найду милые мне серенькие тона моей Родины, потому что я всюду и везде ношу их в моем сердце, потому что душа моя хранить их как лучшее свое достояние», -- вот, как он ее любил.
Горькая самоирония, яркая черта порядочного человека, – не сторонним пером все его «сатиры» написаны, --  чувствуется это во всех его смешных до страха произведениях.
«В истории, действительно, случаются по местам словно провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается не без изумления. Поток жизни как бы прекращает свое естественное течение и образует водоворот, который кружится на одном месте, брызжет и покрывается мутной накипью. Это называется отсрочкой общественного развития…».
«Сожительство градоначальника с чужой женой, от чего, по общему мнению,  проистекает засуха».
Это из  «Истории одного города». Только этой одной книги хватило бы для руководства нынешним «градоначальникам» к сегодняшнему исполнению. Начальники-то  не изменились.
 Повести Салтыкова-Щедрина – безжалостные зеркала комнаты смеха и -- увеличительные стекла. Через них видна современная деградация не только добродетелей, что как будто было бы уже и «нормально», но ведь произошла, -- и жестокий русский аристократ с заплаканной душой кричит об этом! – произошла деградация даже пороков!
Как тут не родиться агрессивному идиотизму?! А дальше --  уже рукой подать до остановки, а в случае «успеха», то и прекращения истории, о которой и говорит недовостребованный  великий писатель.


 ***
 -- Человек стал не по разуму могущественным, -- сказал мой друг Юрий Лобов. Формула. И я погордился  другом.

Что тут непонятного?
Прочитал мои записки в рукописи один знакомый. Прочитал он и говорит: «Что-то многовато у тебя о евреях…». Что тут непонятного или удивительного, если я еврей.
Единственный народ, который был государственно уничтожаем рейхом, окончательно провинившись перед Гитлером  неискупаемой виной: этот народ был иудейским. Поэтому я «многовато» пишу о евреях.
Белоруссия стала мне второй родиной после Украины, где я родился. В Минске родились мои внуки. Здесь, в бывшей черте оседлости, фашисты создали всеевропейское  гетто и планомерно убили более восьмисот тысяч моих соплеменников. Только потому, что они были евреями. Поэтому я пишу о евреях. Возможно, «многовато»…  Возможно. А перед глазами всеземное кладбище на шесть миллионов могил. Одни евреи. За то, что родились евреями.
Во время оккупации дед моего друга, узнав, что евреям приказано собраться на площади, собрал «ближний круг» в синагоге, получил общее согласие и, запершись, поджег божий дом. «Они не надругаются над нами. Они не увидят наших слез…», -- сказал он новым массадовцам. Могу я не писать о евреях?
…Едем в трамвае с белорусским евреем Давидом Грингаузом, председателем  объединения ветеранов  войны бременской общины. Коснулсь темы Холокоста, только коснулись…
Он рассказал, как литовские каратели в местечке Яновичи недалеко от Витебска, заставили мужчин вырыть яму, в которую загнали женщин и детей. Потом, направив винтовки на отцов и дедов, приказали им засыпать могильной землей живых и самых дорогих… Дед Давида, старик Бумагин, на которого из ямы смотрели дочь Сима и годовалая внучка Поленька, бросился с лопатой на винтовки и был убит.
Белорусы, очевидцы этой расправы, рассказали Давиду, что земля над чудовищной могилой шевелилась еще несколько часов.
В Виннице на территории прекрасного Парка культуры есть поляночка – ни знака, ни памятника. Шесть тысяч человек, а может семь, -- никто не считал, -- мертвые и живые были зарыты в яме. Здесь тоже шевелилась земля…
 И поэтому я пишу о евреях. И буду писать.               

Для всего – своя улыбка
Истина --  редкий гость даже в умном доме. Но вот недавно одна пришла, и я еще раз понял, что все мудрое просто: оно чисто и ясно, потому что верно. Истина была такая: жизнь – дар, и состоит она не из приобретений, а из потерь. А я не верил Василю Владимировичу Быкову, когда он сказал мне, что жизнь дана не для удовольствия. Наконец, и я понял, что это тяжелая работа.
Но все равно, права моя Бабушка, и Быков прав, но не совсем. Бабушка говорила, что «для всего у человека должна быть своя улыбка». Вот и улыбнитесь, прочитав  «объявку» кондукторши в винницком трамвае, и будьте уверены в том, что я ее не придумал. Такое не придумаешь:«Граждане, моя личная просьба: кушайте семочки из лушпайками, а конфеты – из бумажками, и  шоб вы были мне здоровые!»

Стимулы
Прочел у любимого мной Николая Амосова… Давно любимого. С того дня, как попала мне в руки  его первая «сердечная» книга. А потом я совершил поступок, приличествующий только человеку, сбежавшему из сумасшедшего дома. Учился тогда в Курске, на первом курсе пединститута. Провинциально прямой и малодумающий, но немедленно совершающий.
По дороге домой на каникулы, задержавшись на день в Киеве, пришел в амосовский институт и первого встречного человека попросил проводить меня к директору. Сейчас я удивляюсь: меня к нему проводили, и я даже не ждал. «И зачем пришел?» -- спросил он, с интересом разглядывая меня. «Посмотреть на вас», -- получил академик «винницкий» ответ. Отсмеявшись, Амосов порасспросил меня, кто я да откуда, кто родители, где и как учусь… Да так все по-свойски, естественно. Сказал, что приятно ему мое мнение о книге, что хочет еще написать, но времени не остается  -- оперировать приходиться много …
Прощались хорошо. «Заходи еще, посмотреть на меня»,-- улыбнулся. Запомнился этот человек. Замечательный человек. Житель планеты, а не только страны.
Много времени прошло, уже не было его в живых, прочел я в одной из его книг, что   руководят нами четыре стимула: страх, любовь, ненависть и голод. В таком порядке стоят эти стимулы у академика. А он, я уверен, ничего случайного в своих  книгах не допускал. И подумалось, что советская и нацистская системы с первого дня своего рождения, вступив в соревновательный спор: что эффективнее истребляет людей: идеология расовая или идеология классовая? -- с самого первого своего дня никуда не годились: они были основаны только  на одном стимуле – страхе.
Все амосовские  стимулы были мной «перепробованы». Ничего, кроме любви не взял бы себе. Когда-то сказалось и запомнилось, и не отрекусь: «Пока жива память – буду любить».

 Два случая на дорогах Германии
Я, спасибо,  довольно часто езжу в Минск. На те же деньги, правда, сроком короче, можно было бы, как многие мои знакомые здесь, -- в Мадрид, Лиссабон, Рим или Лондон. А мне туда не надо, мне надо в Минск. Автобусом ехать сутки, в дороге насмотришься всякого-разного. В записных книжках  материала на среднюю книгу  наберется: водители, пассажиры, машины, автобаны, их ремонт, инфраструктура вокруг всего этого… Заправки, стоянки, ресторанчики, магазинчики, туалеты и душевые при них. Моментальные фотоавтоматы и «моментальные» сексуслуги… Хватило бы здоровья, времени и желания. И, конечно, денег. Здесь без них никуда.
Я выбрал два похожих случая, которые меня, уже насмотревшегося и пообвыкшего, тронули что ли…
Сижу рядом с водителем. Он белорус из Гомеля. Тамошний облтранс партнёрски работает с немецкой автобусной фирмой «Беккер-рейзен»: немцы дают автобусы и ремонтируют их, а водители -- наши. Вот уже пятнадцать лет возят пассажиров  лицензионным маршрутом Кёльн -Гомель через Бремен и Минск.
«Для меня главное – довезти вас до пункта назначения живыми», -- говорит водитель. Он же переводит мне радиообъявление полиции на автоволне: «Ахтунг! На таком –то километре автобана штау (пробка). Просим иметь гедульт (терпение). Это не авария – по автобану бегает собака». Через пятнадцать минут: «Можно ехать. Собаке ничего не грозит – ее забрал владелец. Благополучного пути!»
Случай второй. Шестирядный автобан, главная дорога из Европы в Россию. Пробка. Километров сто еще до Берлина. А до Минска… Так стосковался, что не сосчитать тех километров. Машин… Если есть время, можно до Белоруссии по крышам дойти.
Минут двадцать стояла автоармада – немецкая бабка на тонких падагрических  ногах – ну, чистая старуха Шапокляк! – ходила за своей болонкой и уговаривала ее прекратить резвиться на автобане. Водители? Водители хохотали.

                ***
Что такое рай? Это место, где все повара – французы, все гувернеры – англичане,  кинорежиссеры – американцы,  домохозяйки – русские, а  администрация – немцы. Все учебные заведения --  Оксфорды. Все женщины – моя жена,  люди – мои друзья. Нравственные маяки – Николай Амосов и Марк Галлай. Древние ирландцы называли рай местом, где много жареной свинины. А что? Очень даже неплохой рай…
   Что же такое тогда ад? Это, когда все повара – англичане,  гувернеры – французы,  домохозяйки – американки, а вся администрация состоит из русских. Учебные заведения – только  ГПТУ. Все женщины – моя жена. Нравственные «маяки» -- секретари винницкого горкома партии, а все интернационалисты –геббельсы.

***
На городской доске объявлений в центре Винницы:
«Свидетельство о браке за серией АТ и номером 486354  прошу считать недействительным. Поняла, дура!».

Работа на свежем воздухе
В еврейской общине Бремена красочное объявление.  Списал дословно: «Мы срочно ищем рабочего/работницу по уходу за еврейским кладбищем. Он/она  должны, по возможности, обладать соответствующими способностями,  выносливостью и быть готовыми к работе на свежем воздухе».

Отдай другим игрушку мира
Когда римский солдат, угрожая мечом, потребовал у Пифагора  золото, тот ответил: «У меня преимущество перед теми, у кого оно есть. Мое богатство не дано отнять даже Богам». Солдат, опустив меч, спросил, что же это за такое богатство. Ученый ответил: «Мои знания». Солдат рассмеялся и ушел, оставив ученому его «никчемную» жизнь. А мы имеем в наследство хитроумную теорему о пифагоровых штанах, равных на все стороны.
Что есть мое богатство? Уж никак не золото, «главная игрушка мира».  Наверное, это способность любить, родные люди,  внуки, друзья, возможность играть во взрослую игру под названием литература…
Достичь бы такого состояния чувств, в котором рождаются такие слова: «…Отдай другим игрушку мира,  Иди домой и ничего не жди».

Темна вода…
Всю жизнь сочувствовал Льву Николаевичу: как же, «ходил» под пятой Софьи Андреевны, тиранила она его всяко и не давала гению свободы. Сбежал от нее и помер на полустанке. Долго я так думал и примерно так думали те, с кем на «толстовские» темы доводилось говорить. И вот,  неожиданно и не специально узнаю…
Жена-тиран, устраивавшая невыносимую жизнь великому писателю,  гордости нации и своему мужу, к концу собственной  жизни приобрела  стойкую истерию. С чего бы? А хотя бы с того, что перенесла пятнадцать беременностей, пять детских смертей, вырастила восемь детей …  И – общение с Левушкой  всю еще долгую  жизнь после первых все же счастливых  лет: характер-то у гения был… Твардовский мягко сказал: «Великий – он в жизни обыкновенный». А северный народ коми, если хотят сказать, что хуже некуда, -- садись и смейся, --  говорят: «Пукси да вакси».
«Жена его,    Софья Андреевна, хранила дворянскую честь, Она не ходила босая, любила помногу поесть…». Даже в этой побирушной песне, которую пели  инвалиды нашей войны в поездах и на базарах, выглядела  супруга всепланетного  гуманиста  и великого  богоборца  «врагом народа». Книжную Анну Каренину граф пожалел, а живую жену свел с ума. Вот такое пукси да вакси.
Некрасов, Достоевский, Эйнштейн, Чехов… Можно книжку составить из одних  таких имен.  Стихи, книги, открытия…  А как же быть с одной только слезой ребенка?  Что перевешивает – наследие гениев или жизни женщин, живых,  тронувшихся умом либо ставших рабынями рядом с гениальными мужьями?  На каких весах это взвешивается? Есть ли ответ? Нужен ли он, если они сами выбрали себе жизнь с такими мужьями?
       А Чехову, после того, как прочтешь его письма, что скажет благодарный потомок? Рядом с гигантом -- копеечный счетовод и злой мужчинка: такой похабелью обдает женщин… Уж не импотент ли? И это – все в одном моем Чехове, ироничном, тонком и пронзительном…  Да уж, темна вода не только в облацех. А уж в человеке как она темна!    

Два Чехова               
Упомянул Антона Павловича…(Ему-то что от моего негатива.) Раба из себя он так и не выдавил. Одна из «выдающихся» примет рабства – постоянное желание зло лягнуть соседа и женщину. Мне было стыдно за того Чехова, которого я узнал по его писем. И еще, неудобно  перед женщинами, которые его любили. «НО!», -- как восклицал наш институтский преподаватель, перед тем, как сообщить нам деяния очередного гиганта античной литературы.
Но к моему Чехову меня волшебно возвращают всего  лишь две его фраза, – не из мировой известности томов прозы и драматургии. «Никто не вправе ни от кого требовать героизма и самопожертвования» И вторая, самоироничная, с игривой хитроватой улыбкой, когда поставлена точка в последнем листе гениального «Дяди Вани», во всю греет солнце», и  с открытыми плечами в саду под разноцветными зонтиками ходят и разговаривают  дачные женщины, -- такая фраза: « Ах, Антоша, вы не умеете писать… Вы умеете только хорошо закусывать!»

 ***
« Скучно жить без коммунизма», -- сказал мне один пожилой человек в скверике, напротив резиденции нашего белорусского президента.

 «Я радоваюсь за вас!»
 Минск. Едем на дачу к моему другу. Выехали попозже. Чтобы не попасть в «девятый вал». В электричке относительно свободно. По проходу идет некий попрошайка, энергичный и просит оригинально: «Граждане-господа, а если хотите, то и товарищи! Вот вы едите, а я радоваюсь за вас! Подайте, кто сколько и чего может, и мы вместе будем радоваться друг за друга! Так возникнет дружное общество народа!».

 Гармония ущербности
Джон Осборн в предисловии к пьесе «Оглянись во гневе» говорит:  «Мне не нравится то общество, в котором я живу. И не нравится все больше и больше».  Мне тоже. Это бы количество да в ином качестве…
То, что сейчас происходит каждый день на планете, приводит к мысли, что более вредного существа, чем человек, она не рождала. Удивительная гармония ущербности.   И тем не менее, с тем же, если не большим удивлением обнаруживаешь в себе  добрые чувства  не только к ближнему, но и к ближним. И понимаешь, что любить людей, зная их, – мужество твоей генетики. Благодарить предков за такой «альтруизм» или признать такую генетику тупиковой? Возможно же, что земле такое человечество  не нужно, а нужно другое.
Действительно, может ли так вести себя человек состоявшийся?
А может, мы только «ступень» к настоящему человеку?  Да, но как пройти этой шаткой лестницей, если вокруг одни катастрофы,  а впереди…
     Я ничего не могу противопоставить этому миру, который становится все страшнее, кроме моих мыслей, чувств и книг.

ДС  и  ДСС
Как-то в разговоре с Иваном Чигриновым, -- он тогда был в Союзе писателей Белоруссии одним из литературных генералов, в кругу забот которого находилось и бюро пропаганды,  --  сказал я, к слову пришлось, что давно не был на родине, не видался с батьками. Иван и говорит, а давай мы тебя с кем-нибудь из украинских писателей обменяем: он здесь выступит, а ты в своей Виннице. Я и не знал, что такой обмен возможен.
Так я оказался в недельной командировке в родном городе, в родительском доме.  Давно нет уже Чигринова, а это благодарно вспоминается.
В той поездке выступал я перед учителями, и на моторном заводе, и на швейной фабрике, перед пионерами в лагере и перед преступниками в зоне… А это – в колхозе-колгоспе  «Проминь», -- луч, значит.  До выступления поговорили мы с председателем-головою у него в кабинете (после выступления тоже поговорили, но уже не в кабинете и не с одним головою и, конечно, с доброй чаркой и «какой-никакой» закуской), и невольно прочел я странные резолюции на  документах, лежащих на его председательском столе.
-- Шо ж то  за резолюции такие у вас на бумагах «к исполнению»? ДС и ДСС?  Шо оно означает?
--Скоко годов я головою колгоспа?  А-а… Не знаешь.  До войны -- пьять и посля нэи  девьятнадцятый рик пошел. А до меня и диды, и прадиды на земле сидели и землею годувалися. Глыбже роду своего не знаю. Може, и были какие ясновельможные, шо сало и кухоль у руке трымать умели..
У тех документах, шо «к исполнению», панство з района и области определяют, када мне  мою землю пахать, када  и шо на ней сеять, и, конечно же, када надо убирать все это у закрома родины. Ну от я и накладаю свои резолюции на эти бумаги, шоб мои подчиненные знали, как их надо исполнять.
-- И шо ж оно значит ото ДС? – спрашиваю я.
-- Ну, когда у бумаге просто дурница, то ДС.  А значит оно – до сраки.
-- А ДСС? – едва  удержал я смех.
-- А то уже, когда совсем дурнота, тогда ДСС. Означает – до самисенькои сраки.
По-моему, тот председатель был умным человеком, с достоинством и изрядным чувством юмора.

            
               
Сравнения некорректны
1603 год. Русь. От этой вехи  «люфт» -- десять лет назад, десять лет вперед. Великая смута. Громкое эхо опричнины и изуверств Ивана Грозного. Картины, которые оживил Тарковский в «Андрее Рублеве».
Борис Годунов… Уничтожена денежная система.  Страшный голод. Людоедство. Прилюдно вешают наследника, которому четыре с половиной года. Нашествие поляков, разгул наемников…Человеческая жизнь дешевле ржаного снопа.  Люди стали частью удобрения родной земли – пустыня с дымами и волчьим воем…
1603 год. Япония. По приказу императора плавание стало обязательным школьным предметом.
1861 год. Россия. Отмена крепостного права.
1861 год. Англия. Введена в эксплуатацию первая линия лондонского метро.

Кофе
В семидесятые, когда этот напиток уже не был «гламуром», но и еще не стал в ряд с привычным чаем, угостил меня знакомый спортивный тренер  невиданным кофе.
 Приехал этот тренер из двухгодичной командировки в Венесуэлу, сборную которой он вывел на первое место в легкоатлетических Панамериканских играх. По случаю возвращения на родину устроил званый обед, где и угостил друзей невиданным красным кофе, рассказав такую историю.
За успехи в работе со сборной правительство Венесуэлы наградило его орденом и отдыхом на персональном острове: только он и жена. К твоим услугам хижина с современным оборудованием и трехмесячным запасом всякого питания и пития, маленький спортзал, катер, лодка, рыболовецкие снасти…«Когда надоест отдыхать – кататься на катере, ловить рыбу, наслаждаться друг другом и загорать, нажмите на рации вот эту кнопку и за вами приедут». Недели через три они нажали кнопку. «Надоело», -- сказала жена.
 Благодарность правительства на этом не кончилась – последовала  экскурсия по Америке, которая началась с Венесуэлы и там же, в Венесуэле, в небольшой кофейной рощице закончилась.
Всего два десятка гектаров на всей планете выбрали эти деревья, плодоносящие уникальные кофейные зерна, из которых и получался красный кофе. Вывозить его из страны запрещалось: контрабанда жестоко каралась. Зерна этого кофе в фирменных герметичных пакетах дарился высоким гостям Венесуэлы – королям, президентам, премьерам…Простой люд не то, что не пил -- не знал, что такой кофе есть.
Когда тренер и его супруга с двумя десятками чемоданов уже были в аэропорту Каракаса, к ним подошел порученец венесуэльского министра по спорту и вручил фирменный герметичный пакет. Это был личный подарок министра -- два килограмма красного кофе. К пакету прилагалось разрешение на вывоз, скреплённое тремя печатями.
Да, такого кофе я больше не пил, хотя и «пивал» его в разных обстоятельствах и на разных континентах.  Надо признать, что нигде «общепитовский» кофе, подаваемый даже в дорожных забегаловках  на автобанах, не бывает так хорош, как в Германии.  Париж, Бельгию и Люксембург я ставлю в моем личном списке на второе место. Новый список надо заводить для Израиля и арабских стран – другая весовая категория, как говорят спортсмены.
       Если европейский кофе вам подают, спрашивая, большую или маленькую чашечку вы желаете, то арабы и евреи, не спрашивая, подают чашечку на три маленьких глотка, от которых сердце стремиться в полет. В Нью-Йорке же, Бостоне и Торонто лучше пить кофе дома. Дома я его приготовляю сам.
    У меня, как у каждого, кто нормально любит кофе, есть свой рецепт.  Это презент летчиков полярной разведки, которым меня одарили  в одну из моих командировок на севера, как говорят в Заполярье. (А красивый и редкий значок «Перелетевшему Полярный круг», подаренный одним из этих пилотов, благополучно украл минский коллекционер.)
 Меня взяли с собой с особого разрешения начальника отряда. Такая разведка – дело рискованное: летят над самыми торосами. Не дай Бог, какой окажется выше «расчетного»… И так летят несколько часов. Это ж, какие нервы и какую реакцию надо иметь…
Конечно же, без кофе не летают. «Это, как без бензина…», -- сказал бортмеханик, который и готовил его на всех. Я на несколько часов стал вроде члена экипажа.
Из той командировки привез репортаж о работе штучных пилотов, в числе которых был и белорус, тот самый бортмеханик, и --  кофейный рецепт. Да, чтобы не забыть: репортаж получил годовую премию редакции. А сейчас стану делиться рецептом заполярного кофе. До этого момента – только друзьям, а сейчас – всем!  Вот такой я человек, как говаривал один из героев Ролана Быкова.
Значит, так, джезва должна быть настоящей. Это предмет особого разговора и одно из первых непременных условий. Я же о самом процессе. Воду, количеством соответственно персонам,  довели до кипени и сняли. Засыпали по чайной ложечке кофе (тут уже, «какого прислали», я предпочитаю «арабику») на каждую чашечку воды плюс одну, потом -- немно-ожечко соли и три-четыре перчинки чёрного перца. Сделали огонь слабым и поставили на него джезву. Теперь главное не передержать, не дать закипеть, и как только появиться круговая пенка, сдернуть джезву с огня. И так до трёх раз. Перед третьим заходом добавте полложечки какао.
Снявши, капните несколько капель холодной воды, чтобы осадить кофе и дайте чуть остыть, но только чуть.  Да, я не сказал едва ли не главное – настолько оно очевидно – зерна следует молоть на ручной кофемолке непосредственно перед готовкой. Это условие необходимое.
Думаю, что ваши гости, добавив сахару по вкусу, будут приятно поражены, как я когда-то, давно-давным, в холодном «салоне» ИЛ-14, самолёта советской полярной авиации.

  *** 
 Алешковский: «Белеет Ленин одинокий в тумане моря голубом… Битов:  «Что это?» «Это? Это Ленин вольтижирует на броневике у финского вокзала». А вот над Александром Македонским и Чингисханом, Платоновым и Зощенко, Амосовым и Капицей издёвок нет.
 

 Мальчик из концлагеря
 В концлагере ему приказали таскать камни. Из одной кучи в другую, а потом наоборот. Ему было 14 лет, он был евреем.
Убить человека, чего проще. Но тогда он умирает человеком.  Немцы же хотели сначала превратить еврея в животное,  «ушудшить» его, а уже потом убить.  В том, первом, концлагере, куда попал мальчик и где встретил Учителя, -- потом будут и другие лагеря, -- но в том начальник придумал такой способ: били палкой по голове и одновременно стреляли в воздух. Когда человек приходил в себя, ему  говорили: «Думаешь, тебе удалось спастись?  Ты мертв и находишься на том свете -- теперь я твой Бог» .
Узники с тяжелыми камнями  шли друг за другом, не видя лица впереди идущего.  Спина впереди мальчика: «Кто ты?», он ответил, что его зовут Эл, и  что он ученик иешивы, школы при синагоге. Спина спросила, какой трактат Талмуда он изучал последним. Эли ответил. Тогда Спина сказала: «Надо продолжать». «Вы сошли с ума? – сказал мальчик. -- Здесь, без книг, без всего? И зачем?» «Мы обязаны продолжать, это единственная возможность остаться людьми».
И они продолжили – еврейский мальчик и старый еврей, бывший глава знаменитой галицийской талмудической иешивы. Там, в аду, они изучили Талмуд до конца.  И остались не только людьми, но и евреями.
Мальчик чудом выжил, пройдя несколько лагерей, и поклялся ничего не забыть. Он стал писателем и лауреатом Нобелевской премии. Он написал то, чему был свидетелем – трагедию одной из цивилизаций Земли. Звали этого мальчика из концлалеря Элиэзер Визель.

 ***
 Про этого человека я много читал и отношусь к нему с уважением и почтением. И не только потому, что он выдающийся ученый, который подарил земле ноосферу и открыл людям  космическую кладовую человеческих мыслей и эмоций. После него мы стали понимать, что наша планета – живое существо,  которое отгорожено от смертельной невообразимости Космоса не только атмосферой и стратосферой, но и  мыслящей и чувствующей ноосферой, «вычисленной» Вернадским. Она же и объединяет нас со всей Вселенной, где есть всё и разум тоже.
 Владимир Иванович Вернадский, так звали этого человека, одарил людей новым самоузнаванием: он перевоссоздал для нас мыслящий океан  Лемма под названием Солярис, и перевел его из пространства фантазии в пространство реальности. Многие явления «физики» уже нельзя сегодня объяснить без  «придуманной» Ноосферы Вернадского.  Он помог нам осознать себя детьми не только Земли, но и – участниками создания космических разума и чувств. 
Выдающаяся личность даже на фоне гигантов итальянского Возрождения, энциклопедистов Европы и великих российских творцов культуры 19 века. Но меня, давно очарованного научной смелостью Вернадского, опять и опять поражала его человеческая смелость, гражданская, мужская. Он с юных лет вел дневник.  В разное время мне попадались выдержки из него. К сожалению, весь дневник «в руки не давался». Недавно в очередной раз радостно прочел отрывок из этого документа, датированного одним из страшных лет сталинского разбоя – 1939 годом. Вернадскому в то время шел 76-й год, и был он первым президентом Академии наук Украины, директором Радиевого института, ученым мировой известности.
Уже прошли чудовищные, так называемые,  судебные процессы  над вождями, соратниками Ленина и Сталина, прошёл трагический 18-й съезд партии, разгромлены старые большевики. Представить только, что в этой общественной атмосфере  академик пишет  такие строки: «Поражает настрой берущей верх массы коммунистов. Хорошо одеваться, есть, жить – и все буржуазные стремления ярко растут. Друг друга поддерживают. Все отбросы идут в партию…  Исчезли из продажи калачи. Очереди и отсутствие товаров в магазинах...  В радио впервые услышал голос Сталина. Удивительно, как про  таких неблагоприятных посылках – голос и акцент некультурный – и такой успех! В партию, которая держит диктатуру, пробивается всякий отброс. Как-то я сказал Кржижановскому: «И откуда вы выбираете таких гоголевско-щедринских типов»…  По-видимому,  по всей стране не хватает и хлеба, и пищевых продуктов.  Недовольство растет, и оно может быть грозным. А наряду с этим, как в насмешку, идёт пропаганда о «счастливой» у нас  жизни. … Рассматривая сложившееся положение, видишь 10 – 15-миллионную армию заключённых и спецссыльных.  Последние производят дешёвый – рабский – труд».
Это пишет учёный, открывший самый большой и драгоценный клад человечества с момента первой мысли земного человека. Он предвидел триумф Разума, но жил в эпоху, если не самого страшного надругательства над ним.

Дед моего друга
В белорусском городке, бывшем еврейском местечке  Глусске, после всех предначертанных Богом нечеловеческих испытаний,-- жизни в черте оседлости, погромов, концлагерей, гетто, -- остался в живых один, сошедший с ума еврей, дед моего друга. И, поскольку сумасшедшим всегда и везде позволяли больше, чем нормальным, то старому  еврею немцы позволяли  каждый день, как делал он это до войны, приходить в уже полуразрушенную синагогу, подниматься на биму, место, откуда раввин обращается  к Богу и  людям,  смотреть в потрескавшийся потолок, словно там находился кто-то живой, и говорить всегда одно и то же: «Робоно шель олам, Хозяин Вселенной, я хочу, чтобы ты знал, что мы ещё здесь».
 Евреев в Глусске убили не в один день, и потому они, сколько их оставалось, ходили в синагогу. И каждый день сумасшедший  сообщал Богу, что евреи ещё здесь. Но с каждым днем их становилось все меньше и меньше, пока не остался только дед моего друга. И тогда, оглядев пустую синагогу и, увидев, что он один, старый еврей  открыл молитвенник и, стукнув по нему кулаком, сказал небу: «Хозяин Вселенной, я хочу, чтобы ты знал, что мы все ещё здесь» и, помолчав, тихо спросил: «Но ты – где?».
 
Фрейд и Гитлер
Как же Гитлеру любить Фрейда, когда он ясно показал, откуда растут адольфовы ноги. Будущий фюрер мечтал стать известным художником, но не стал даже просто художником. Неудовлетворенные творческие амбиции в полном соответствии с «грязной еврейской теорией психоанализа» сублимировались в исторически срочно востребованное явление – нацизм и стали доминирующими в жизни  неудачника. Так из несостоявшегося художника состоялся «гениальный»  монстр. Ещё один Герострат. Разница в масштабе: тот поджег храм, этот – целую планету. Кто виноват? Конечно, Фрейд: он же показал фюрера без штанов.

Коротич. 
«Нынешние послесоветские страны провинциальны по своей генетике, по советской наследственности. По неуважению к уму и мыслительной независимости своих граждан, трагическому незнанию чужой жизни, других языков и обычаев. Мы слишком долго выпадали из человечества, чтобы сразу возвратиться в него.
… Чиновники-провинциалы симулируют патриотизм, не желая сравниваться ни с кем, все  так же громоздят свои привилегии,  не боясь разоблачительных статей».
Хорош Коротич. Хороша и точна «из него» цитата. Но – « молодежь выбирает пепси». Я не хочу брать на себя чужие грехи – своих хватает. Я не хочу выбирать даже меньшее зло – я лучше выберу красоту. Конформизм, консерватизм, стабильность, польза… Я выбираю красоту.

***
Проницательный воспаленный взгляд Достоевского на красоту: вся надежда на неё – спасительная и облагораживающая. Было бы у человечества те глаза, которыми оно могло бы  её увидеть; тот мозг, который в состоянии её осознать;  имелось бы «в наличии»  чему облагородиться.  Вот он и взошел вопрос: уровень культуры.  Неминуемо родится вопрос: каким  должен быть этот уровень, чтобы  завершить задуманное  Вселенной создание человека. Ведь то, что он представляет собой сегодня – это ещё промежуточный  космический «продукт».
Мне кажется, что это наступит не тогда, когда каждый сможет стать Рафаэлем, а когда общая культура и устройство государства станут такими, что каждый  способный стать Рафаэлем, сможет им стать.
 
              ***
 Красота сама себя спасает? Вопрос. Но, безусловно, она – исток культуры общества. Вначале её воздействие стихийно, а потом все более и более осознанно и направлено. Возможно, когда её станет достаточно, она сама себя и спасет. Но тогда уже и не надо будет: как  неё тогда  не смогут жить…


Фридрих Шиллер:
«Истина не страдает оттого,  что кто-то её не признаёт».
«Мерилом справедливости не может быть большинство голосов».
Как такое не записать?   

***
 Лицо к небу… Млечный путь. Чумацкий шлях. Лихие ребята… Хлопцы. Шли этим путем. Земли не хватало. А то и «с под ног выбивали», как говорил Петька Килимчук. Шли в Космос…Дорога судьбы. Многие полегли. Кто остался – люди. Замостье смотрит на своих старых сынов – тихо гордится. Здорово, пацаны.

***
Деньги.  Люди.  Заработали. Награбили. Обманом, авантюрой. Большие деньги. Немереные. Они «выходят» за понятие денег. За масштаб: деньги – люди. Исчезает смысл  «денежный», за масштаб денег – люди.  Они уже и не деньги даже, а инструмент, подобный земной оси. Обладание такими деньгами ломает в хозяине человеческое. Грань, за которой деньги становяться впереди телеги – нравственный Рубикон. Назад ходу нет. Только в монастырь, в пустошь. И то…
   
***
Рекомендую начинающим литераторам записать и запомнить это. И носить с собой в близком кармашке.
«Во вдохновении – меньше всего себя.  Вдохновение рождается на самом обрыве реальности, перед молчаливым образом, в окончательном собственном онемении. Замысел не просто затруднителен в воплощении, он – невоплотим. По сути, невоплотимость замысла – условие и исток художественности: предстоит больше, чем способен, а получилось – больше, чем хотел. Замысел – всегда тайна, которую предстоит узнать, а не та, что тебе уже известна…. Вдохновение, может быть, лишь акт перевода с языка жизни, что объемлет нас, на язык слов человеческих. «Над вымыслом слезами обольюсь…» -- это не сентементальные слезы – восторг неожиданности».

Красивая легенда из Талмуда
Когда рабби Ишмаэль, один из десяти мучеников веры во времена римлян, был замучен до смерти, прозвучал голос с небес: «Ишмаэль, стоит тебе проронить одну слезу, и я превращу мир в первоначальный хаос». И праведный рабби Ишмаэль не заплакал.
Почему он не заплакал, спрашивает себя Симон Визенталь. Черт с ним! Если это та цена, которую нужно заплатить? Кому нужен такой мир? Кто хочет в нем жить? Почему же? Первая причина –  рабби  был мучеником. Вторая – даже умирая, он хотел научить нас чему-то.

Семья
В студенчестве познакомился с фантастикой Ивана Ефремова. Сегодня этот выдающийся писатель почти потерян для современных читателей. Не знаю, как обстоит дело с его именем и наследием в среде ученых, поскольку был он  ученым незаурядным.
А фантастика его вполне земная (он был предтечей братьев Стругацких) и «стоит на двух ногах». Многому у него могли учиться нефантастические люди.
Что касается меня, то ефремовская мысль о будущем семьи на земле и об отношениях мужчин и женщин в постсемейную эпоху, мной была воспринята, как реальность будущего. Человечеству осталось только  решить экономические проблемы полноценного воспитания детей не семьей, а государством, не обрывая свободного общения родителей и детей. И тогда семья, как «главная ячейка общества» благополучно уйдет в прошлое.  И если подумать, -- особенно  на семинарах по марксизму-ленинизму, -- то ведь существует она, как необходимость рабовладельцу и капиталисту иметь конвейер по воспроизводству рабочей силы. А если при коммунизме (кто мог тогда предположить, что коммунизм – это всего лишь очередная утопия…) будут созданы детские сады, школы, вузы и все это – наподобие санаториев с ультрапрофессионалами воспитателями и учителями, то и зачем семья в том виде и состоянии, в котором мы привыкли её видеть. А отношения мужчин и женщин – мужа и жены в прошлом, будут основываться «чисто» и единственно на любви – любимая и любимый.
Только много лет спустя, я  смог подумать: семья распадается тогда, когда общество перестает  считать  её одной из главных ценностей. Для сегодняшнего человека, ориентированного на получение максимального удовольствия; человека самолояльного с приоритетом собственных желаний, со все меньшей готовностью к компромиссам, семья становится обузой. Наступает момент, когда семейная, основанная на любви, центростремительная сила настолько ослабевает, что побеждают разнообразные центробежные силы. Сегодня, наблюдая лавину неофициально распадающихся  «ячеек общества» и зная статистику официальных разводов, можно говорить об «умирании» семьи.  И это процесс, который начинается с нерадостного конца палки,  антиподу концу ефремовскому, радостному.
У одного из современных раввинов по этому поводу сказано: «Разговор о сегодняшнем состоянии института  семьи имеет смысл, если вы считаете семью ценностью из первых. Я думаю, что статус семьи в будущем возрастет. Сейчас с этим неблагополучно. Но для того, чтобы ценить здоровье, надо заболеть». Действительно так. Раввин хотя и современный, но мудрый. Я порадовался за себя пусть и малой радостью: о кончине семьи  мы с раввином думали одинаково.

***       
Неожиданные и удивительные открытия случаются параллельно с  какой-нибудь серьёзной записью, которую ты считаешь настолько важной, что решаешься её записать. И нарываешься на мысль куда как более важную.
Писал о том, с  какими нештатными ситуациями сталкивала меня жизнь, и только потому, в данном случае, что был я представителем малой нации. Нештатность эта имела широкий эмоционально отрицательный диапазон: от клички жид, через национально направленные неудачи нескольких моих влюбленностей, негласно «организованного» государством провала при поступлении в институт и до многомесячного безрезультатного поиска работы там, где очень нуждались в работниках. О многолетнем марафоне поступления в Союз писателей с уже несколькими опубликованными книжками и положительными рекомендациями известных литераторов уже и говорить не стоит: все было и «по понятиям», и «в законе».
Конечно же, это не могло не влиять на качество моей жизни. Хорошо, что не испортило характер. Тут я должен поклониться моему винницкому Замостью – закалка была «я тебе дам!».
И вот, пишу я об этих своих проблемах и вдруг понимаю, что именно, благодаря им, я был тогда свободен от массы обязательных условностей, правил, законов, писанных и не писанных, которые ограничивали счастливчиков, шедших по жизни гладкими дорогами, но вынуждали их  играть по принятым правилам.
Я был свободным человеком, выпавшим из бесчисленных  рамок общества. Я писал то, что хотел, а их дело было не печатать или печатать. Никто никому, в нулях. Я был членом партии и надо мной не было начальства. Мне не надо было укладываться в проценты, отведенные издательствами для русскоязычных книг и думать подлую думу о том, стоит ли менять русский на белорусский, чтобы издаваться…
Вопрос влюбленности и любви решился сам собой в тот самый момент, когда мы с моей будущей женой увидели друг друга, а уж когда обнялись… Хорошо, когда молодые люди в такие минуты «выпадают» из государства, общества, религии и племени – качественные дети получаются. В народе их называют удачными. Вот такие у меня дети и внуки.
А ведь все начиналось с сумерек. Обернулось свободой и радостью. 

Ван Гог
Звезды – ночные солнца… Сколько за этим высказыванием Ван Гога  одиночества, мрачных мыслей, холода не только в Космосе, но и на Земле и в душе художника, который обречен на жизнь после жизни – в своих произведениях. Во время свидания с его картинами – мне повезло: я встречался с этим художником в Бремене, Амстердаме, Нью-Йорке -- невольно соглашаешься с иррациональной  мыслью Ван Гога: есть жизнь и есть жизнь будущая.
 
 ***
Когда умирала мама, она уже не узнавала меня. Я не мог и не хотел с эти мириться: бунтовала душа – мать всю жизнь боролась за  мою жизнь, её любовь ко мне была самоотверженной, и вот -- она не узнает меня… «Она уже не ваша мама, -- говорил мне врач. – Она другой человек». Я не воспринимал его слова, я видел перед собой умирающую маму.
Прошло немало лет, и я прочел у Ходасевича, когда уже было возможно его читать:
            Разве мама любила такого, разве знала такого, как я:
            Непонятного, полуседого, и всезнающего, как змея.
Конечно, никакой прямой связи с предыдущим, но все же что-то эти строки мне объяснили. И, может, впервые, при воспоминании о том, стало не так больно.

***
«Не всякий достоин правды», --  сказал  бывший стрелок-радист самолета-торпедоносца Арон Канторович. И я это записал, потому что это редкая, как золотой самородок, голая правда.


Любимые и не любимые, но великие
Белинский Гоголю: «Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Её не нужны проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».
    Прямо сей момент в современные российские святцы. А современный  «неистовому Виссариону» мало любимый мной Достоевский назвал его «самым смрадным явлением в истории русской литературы». Сам-то своей великой литературой, какую смрадную завесу навесил над Россией…
  Мировой синоним страны – достоевщина. Кто-то из «истинных» патриотов гордится этой особостью. Стесняться бы надо и править эту кривизну, а не делать её топ-моделью. 

***
 Уходят не только тот, кто ушёл, но и тот, кто вернулся,  не таким, каким ушёл.

***
«Мне хватает самого себя, мне со мной не скучно», -- сказал мой товарищ. Он известен, у него много книг, несколько научных званий. 
Это, кантовское по смыслу высказывание, меня огорчило. Да, да в «раздражителе» из внешнего мира нуждается тот, кому мало своего, внутреннего  мира. Да, понятно и то, что нет на свете ничего более интересного, чем приключения человеческого духа.  И не он, этот мой товарищ, первый такой встретившийся мне… -- как-то скованно чувствую я себя с ними… Словно, виноват, что мне себя мало – мне нужны любимые и родные люди вокруг и каждый день. А это, к сожалению, по многим причинам уже стало неосуществимо. И об этом я  себе сожалею. Здесь мне себя достаточно. Чтобы сожалеть.

***
Идет всенародный спор о применении смертной казни. А я вспоминаю…  И эти воспоминания ещё раз укрепляют моё давнее и прочное мнение: нелюди жить не должны. А вспоминаю я встречи с ними в зонах и тюрьмах. Это было в период моего сотрудничества с милицейской газетой. Пересказывать не буду – это все равно, как ещё раз провалиться в выгребную яму. Одно только то, что двадцатичетырехлетний  внешне симпатичный парень рассказывает мне,  как он изнасиловал свою трехмесячную дочь…
Тогда, так давно родились у меня слова, которые я не раз произносил, а записываю впервые: «Не все созданы для жизни». Горькое осознание… 

***
Грехем Грин задал  человечеству вопрос: «Как могут убежать от панического страха и хандры, присущих человеческому бытию, все те, кто не пишет стихов, музыки и картин?». До эмиграции я не задавался подобным вопросом, сейчас могу твердо ответить на риторический этот вопрос: «Не знаю».

***
Искандер: «Хватит высокопарного избранничества, хватит галлюцинировать в сторону прекрасного будущего». Кто ж его, такого, из «властных структур» любить будет.

***
И опять Искандер: «Я ни разу не встречал в его статьях и письмах сомнения». Это он о Ленине.
Долго мне привыкалось к тому, что Владимир Ильич такой же лжец и сатрап, каковых  правителей в земной истории не перечесть. Читайте «Несовременные записки» -- самое героическое произведение Горького. И никакой не гений наш Ленин, и, тем более, не пророк. О крови  уже и говорить не приходится.  Обещает комсомольцам, ежели станут  «учиться, учиться и учиться!», то жить  они будут при коммунизме. Вспомните его ученичков --  Сталин: «Жить стало лучше, жить стало веселее»,  Хрущев: «Нынешнее поколение будет жить про коммунизме», «На каждого члена семьи по комнате плюс одна общая». А сегодня: «До каждого медвежьего угла – дорога и газ, и в каждой школе – компьютеры с Интернетом…»
«Но ведь Ленин (и все за ним. Н.Ц.) победил? Да, но «это не было победой разума, это была победа над разумом». 

***
Иду по улице,  и – хочется всех схватить и переделать.

***
 Современный антропологический фактор значим не для Земли, а для носителей этого самого антропологического фактора.
Все в ужасе: катастрофическое потепление! Для нас, а для планеты выдох при нормальном дыхании. Другие люди (если опять случится жизнь на Земле), через тысячи лет будут бояться глобального оледенения. А это будет «всего лишь» вдох.

***
Все уже было. Дело в том, что на нашей жизни мы это видим или испытываем впервые и думаем, что это происходит вообще впервые. А в Космосе ничего нового нет, и все не впервые. Все уже было. И не по одному разу. Земной математики не хватить сосчитать, сколько раз.

***
Дистрофическая стройность.

***
Когда-то -- «Имею честь!» Как далеко сейчас ушли от этого…

Тема, конечно, интересная
Хорошо сказано: «Сильные умы обладают и сильными страстями». И вот насколько сильными страстями обладают некоторые (не большинство ли?)  сильные умы. (Я думаю, что среди страстных далеко не все подряд умные…)  Но в преамбуле перед фактами совсем немного теории.
Ум-интеллект и страсть-честолюбие зависят от того, в какой среде человек  «становится на ноги». Эту среду ученые именуют «фенотипом». Это случайное. Но есть и данное – генотип, что даётся от рождения. Именно это и определяет страсти и их силу. Самая  «жизненная» и непреклонная страсть – сексуальная, поскольку является необходимым условием продолжения рода. В этой области мощь-энергия  являет себя «автоматически».  Интересна мысль людей ученых:  «Импотент не может быть великим человеком, и не потому, что у него проблемы с эрекцией, а потому что проблема с эрекцией – есть следствие общего недостатка энергии (страсти. Н.Ц.)».
А теперь немного  «практики».  Иван Грозный -- мужчина «сверхэнергетический», создавший Россию как империю. У него так «удачно» наложился фенотип на генотип. Воевал всех, до кого достал: татар, шведов, поляков… И присоединял, кого смог. И – оргии, куда твоему Калигуле. Какая баба попадала в поле зрения, та оказывалась и в койке. Раз я царь, то и всякая, кто в моём царстве,—моя. Доходило до полного с ума сошествия: при проезде батюшки-царя через какое селение, большое ли, малое -- сполнялся высочайший указ: «Бабам молодым и девкам стоять всем у окон, заголив и выставив срамные места».
А у Екатерины, к примеру, была «проб-дама», через которую проходили кандидаты в любовники императрицы. Прошел контроль у  этой доверенной дамы – марш в высочайшую койку! В отличие от Грозного, матушка Екатерина была благодарна и щедра: с её будуара начиналась для фаворитов лестница, ведущая вверх.
Тема, конечно, интересная, но для понимания сути и двух примеров достаточно.

***       
«Смерть – это то, что бывает с другими». Сказал Бродский. Точность высказывания микронная: свою смерть никто не видел.

 ***
 Было время… С одной стороны Хрущёв, КГБ,  журналы «Октябрь», «Знамя», Кочетов, Софронов, Прокофьев, а с другой – журнал «Новый мир», театры «Таганка» и «Современник», Солженицын и Твардовский. Сюда попервоначалу относились и Бондарев с Распутиным, и Солоухин с Беловым. Чем кончили?

***
Гордость стала  непозволительной роскошью.

***
Гордыня правоты.       

***         
Сталин хорошо понимал, что язык – это последнее прибежище свободы. Потому и ввел его в «ближний круг» своих кровных интересов, сделавшись большим специалистом в вопросах языкознания. Все, кто вершинно владел языком, автоматически становился врагом косноязычной власти.

***
        В человека, оказывается, от рождения заложены возможности и силы, которые больше и выше только размножения и выживания. Этот избыток и выделяет его из животного мира. У нормального человека он  «тратиться» на дела человеческие – любовь, творчество, дружба, радостное существование. У ненормального – этот избыток становиться нашей бедой.

***
Ариадна, дочь Цветаевой, отсидев 8 лет за шпионаж(!), была сослана навечно в ссылку, в Туруханск. Оттуда  в 1949 году она пишет Пастернаку:  «Прости, что я стала такой попрошайкой. Просить просто ужасно, но ужасно сидеть в этой избе и плакать от того, что, работая по-лошадиному, никак не можешь заработать себе ни стойла, ни пойла… Когда я получила твои деньги, я купила себе телогрейку, ещё немножечко из того, что на глаза попалось съестного, и это немножечко всё сразу съела».
Даже сегодня страшно читать это. Талантливая женщина, дочь расстрелянного отца и выдающейся матери, которая повесилась; внучка знаменитого деда, создателя российского музея искусств, голодает за полярным кругом любимой родины… И не захочешь, вспомнишь слова Твардовского: «И всё России было мало не заклеймённых сыновей».

Из опыта автора
Одно из лучших сочетаний, испытанных в боях за жизнь, -- сочетание пессимизма, основанного на знаниях, с оптимизмом, основанном на действии.  Народ отразил это в пословице: глаза боятся, а руки делают. Вот  так образуется маленький глоток из глечика мудрости.

***
        Острая форма патриотизма.  Хорошо сказано, как говорит Жванецкий о своем удачном выражении.  А ещё я  «сочинил» категорию: «разум  восхищенный».
 
***
Если только одно  осознание, что случайно удалось избежать неприятностей, делает тебя счастливым, тогда «с другой стороны» еще и в который раз возникает: «Что же такое счастье?»

***
И тут он послал его пройтись в общероссийском направлении.

***
На 15-м году жизни в Германии узнал, что в немецких поездах есть спецвагоны --  для пассажиров с велосипедами.

***
На тех местах, где я тебя целовал, – кто-то выстроил дом, кто-то поставил церковь, а кто-то посадил сад – я постою и помолчу. Когда я уйду, там останется моя душа.
Я не знаю, как ещё сказать, что я по тебе скучаю…
 
***
Оскар Уайльд был уверен, что  смешивать искусство и жизнь нельзя. Действительно, думаю я, нельзя потому, что искусство  есть органическая часть человеческой жизни. Если найдутся оппоненты, пусть попробуют пожить без искусства. Посмотрим, как у них это получится.
         
 Парад принимали два генерала
 Я часто бывал в Бресте в командировках.  Однажды коллега-журналист привел меня в центр города и сказал: «Здесь и проходил тот парад».
 70 лет назад, 21 сентября 1939 года, СССР «освободил» из-под гнёта Западную Белоруссию и Украину, а так же Прибалтику.
Командиру 29 танковой бригады Семёну Моисеевичу Кривошеину
командиром армейской группы Василием Ивановичем Чуйковым был отдан приказ – занять польский город Брест не позднее 22 сентября. Совершив стремительный 120-километровый марш, краснозвёздные танки в означенный приказом срок появились в предместье Бреста. А там -- танки гитлеровского генерала  Гудериана со свастиками на броне.  Что делать? Воевать?  Кривошеин едет -- не на танке, а на своей «эмке» -- к Гудериану.  «Как же так, герр генерал, -- говорит Семен Моисеевич  Хайнцу Вильгельму Гудериану, -- по известным нам с вами договоренностям Брест  сейчас советский город. И как же тогда понимать наличие в нем ваших танков?»
«Не волнуйтесь, герр генерал, -- отвечает ему Гудериан, приветливо сияя улыбкой. – Протокол есть протокол, и -- никаких проблем: мы немедленно покинем ваш Брест, но… У меня есть идея, герр генерал. Почему бы на прощание не устроить совместный парад наших войск, как демонстрацию дружбы и единства наших стран.
         Совместный парад принимали генерал Гуднриан и комбриг Кривошеин. Сначала перед трибунами прошли немцы, потом наши. Потом  с главного флагштока был спущен  красный флаг со свастикой и поднят красный флаг со звездой, серпом и молотом.
         Немцы были благородны: все польские трофеи они подарили нам. Генералы пригласили друг дружку в гости: в Москву и в Берлин.
         В 1945 Кривошеин побывал в Берлине. В 1944 – Гудериан стал «гостем» Подмосковья – пленного фельдмаршала  содержали там на даче.
      Правда часто бывает некрасивой, иногда – уродливой. Но правда есть правда.

*** 
Вот так и ходи,  золотая моя, -- плечи разверни и оттяни немного назад, ноги – строго по одной линии, носки самую малость вовне. Попой – чуть влево-впрво, чуть вверх-вниз – волной, плавной  волной…  Прелесть идет! Радуйтесь!

***
Человечество сегодня  доразвивалось до того, что не может определить, что оно такое.

***
Долгая любовь моя.

***
Что мне делать с собой?

***
Когда евреев хотят уничтожить, они дерутся, когда у них хотят отнять веру, драться нет нужды  – творятся чудеса спасения. Всевышний протягивает руку помощи.
Таков смысл разговора, подслушанного мной на нашей скамейке.
 
     «Левая, правая, где сторона?»
     Строки из шутливой песни и из нешуточной жизни. Недавно стало известно – наконец, народу открыли правду, почему  в 1961 году в Баренцевом море погибла подводная лодка С-80.
     На борту, кроме торпед и двух крылатых ракет, были 68 моряков, сыновья того самого народа, которому полвека не говорили правду об их  смерти. А дело было в том, что до экипажа не довели, в какую сторону нужно поворачивать рычаг, закрывающий заслонку люка. Она перекрывала доступ воды в лодку.
Известный летчик-испытатель Марк Галлай , как-то сказал мне: : «В нашем деле больше людей гибнет от разгильдяйства и безответственности, чем от несовершенства техники». В подтверждение привел пример из своей практики. Испытываемый самолет в полете все делал наоборот: его разворачивают вправо, а он разворачивается влево.  «Хорошо, запас высоты был приличный», -- сказал летчик. Потянув ручку управления на себя, -- нормальный самолет при этом, задрав нос, набирает высоту, а этот пошел к земле, -- он посадил машину и, отдав её в руки техникам, сказав при это несколько популярных, но непечатных слов.( Нужно знать Галлая, интеллигента, писателя, галантного человека, чтобы понять, серьезность случившегося и меру «земной»  вины.)  Оказалось, что механик перед вылетом  перепутал клеммы электропитания управления самолета. Левую соединил с правой, а правую с левой.
    В подлодке погибло 68 человек, в самолете  мог погибнуть только(!) один – масштаб же  преступной халатности одинаков.

   
Тяжелое это дело
Бабушка:
-- Бедный бедному не завидует. Богатый богатому – обязательно. Дай много денег, и многих хороших людей мы бы на Замостье недосчитались. Не все бы выдержали… Тяжелое это дело – деньги…

***
Дориан Грей: «Нельзя безнаказанно убивать совесть». Много людей на земле сегодня об этом не помнят.

***
Слабость системы определяется слабостью слабейшего звена, а не силой и прочностью сильнейшего.
 
С добрым сердцем надо родиться
Фотография и картина, письмо и новелла, гимнастическое упражнение и танец сиртаки… Без переживания ничто не станет поэзией, живописью, музыкой.  Банально?  И прекрасно, что это стало банальным: есть надежда, что поймут и «массы». И, упаси Бог, «осчастливить» кого-то тем, что напишешь, сочинишь, изобразишь. То, что ты делаешь в этой призрачной области человеческого духа, необходимо только тебе. Какие там хлеба… Нищие Ван-Гог и Лондон, голодные Левитан и Грин, непризнанные Глинка и Чайковский и пр., пр., пр. И все-таки время выбрало их, потому что они отразили и выразили время. 
В этой области больше, чем в других, многое решает случай, а не закономерность, потому что искусство полностью связано с внутренней жизнью человека. До приличного эстетического воспитания упомянутых «масс», далеко, как до неба. А ты пишешь, рисуешь, сочиняешь – тебе и никому больше…
Вспомни, как ты умолял женщину взглядом, касанием, дыханием… Здесь то же самое. Это любовь, только на другом языке: кончится, и ты умрешь. К сожалению, как и там, здесь никто не может гарантировать ни счастливого брака, ни красивого потомства. Главное у тебя уже есть – ты работаешь. Ты пишешь, рисуешь, сочиняешь – «умираешь» -- на высшем своем пределе. И только тогда ты оправдан, бывает,  даже коллегами.
 ( Это купец старается везде сойти за своего, а поэт, он и на родине чужой…)
Я говорю о Небе, Даре и Чувстве.
… Внук подавал надежды: пацанчиком еще любил возиться с карандашами-красками. Знакомый художник сказал, что у мальчонки  врожденное чувство композиции и колорита. Мне это было приятно – оценка профессионала.
Одна из картин была названа пятилетним автором «Прогулка в карете». «Кто в ней?»
-- спросил я. «Пушкин». «А почему карета такая большая, а лошади маленькие?» «Карета большая, чтобы ему не было тесно. А лошади маленькие, чтобы не бежали быстро и не мешали думать».
Внук сейчас уже обогнал меня в росте, хотя еще ходит в школу. Не знаю, кем он станет, но, если художником, то, думаю, что  неплохим:  о людях в своих картинах будет думать. Чтобы им было там хорошо.
Всему можно научить, даже если нет врожденного чувства композиции, а этому – не учат. С этим, с добрым сердцем, родиться надо. Отсюда всё искусство.

 Каждым своим представителем               
«В разницу» с наукой, где старые авторитеты низвергаются (а часто и повергаются)  новыми, поскольку плоская земля не может существовать одновременно с круглой. В искусстве нравы помягче: Данте не исключает Гомера, Гете не исключил Данте. Душа не исключает соседнюю душу. А вот Паустовский исключил Сафронова. И только потому, что последний не имел к литературе никакого отношения. Искусство вечно не только, как явление, но и каждым своим представителем. Не тесно. Уживаются.

Почему?
Атилла, Нерон, Калигула… Без счета Генрихи и Карлы… Иван Грозный, Сталин, Гитлер… Современная Африка с человеческим мясом в холодильнике на кухне президента…  Хоть в ту, хоть в другую сторону – далее везде. Кто хуже, кто лучше? Можно и так задать вопрос. И он отразит всего лишь любопытство.  Но не надо забывать, что  все варвары, сатрапы и диктаторы  были нашими солюдьми по Земле. И что  черты их личностей, их  характеры – это гипертрофированные, покалеченные  и  персонифицированные  твои и всех людей отдельные черты. Более уместен и полезен другой вопрос: «Почему все стали просто людьми, а они  -- «сверхчеловеками», палачами и людоедами?».

 Сказочники
 Пополняю запас культурных ценностей. Хотя слово «пополняю» уже можно понимать относительно: видимо, с годами объем памяти если не уменьшается, то уж точно не увеличивается. Хорошо, что еще не случилось, как в том анекдоте, где одна мысль в мозгу выталкивается другой, позже пришедшей, так как там помещается только одна. Утешение: да, всего одна мысль, но зато свежая.
Недавно в русском отделе университетской библиотеки — в бременском университете есть славянский институт «Восток — Запад», — «нарвался» на биографию Шарля Перро.
Золушка, Спящая красавица, Кот в сапогах, Мальчик-с-пальчик, Красная шапочка, Синяя борода…  Ска-азочник.
А то, что он  редактор первого Всеобщего словаря французского языка, автор многих од, переводчик с итальянского  научного литературоведческого трехтомника о сравнении древних авторов с  современными – ни слова.  А сам он в своей биографии даже не упомянул о сказках Матушки Гусыни – шедевре мировой культуры. А ведь это первая в мире книга, написанная для детей. Отсюда родился феномен детской литературы.
А еще он был президентом французской академии. Так вот.
    Еще одна «мина». Жизнь Андерсена… Еще один сказочник, настоящий, из детства. С такими не расстаешься до могилы. По отношению к ним всегда чувствуешь себя ребенком.
Дальним зрением, как в перевернутый бинокль, увидел Дюймовочку и Принцессу на горошине, и Короля в «новом платье» -- Евстигнеева на сцене «Современника»… Олега Даля в «Огниве»…
 Какой чудный и чудесный был ломоть жизни! Абсолютная вера, надежда, любовь! Спасибо тебе, Мастер, старый мудрый Учитель! И – «…больше всего он боялся погибнуть от огня и всегда носил с собой веревку, надеясь с ее помощью спастись при пожаре».
Сумасшедшая деталь, с помощью которой Легенда – Ханс Христиан Андерсен, легенда без сучка и задоринки, превратилась в живого немолодого человека с комплексами, в старого Ханса, больного и одинокого, каждый день ожидающего своего пожара…
Но! – каждый день сочиняющего для нас свою сказку.
Поклон тебе, Сказочник. Пусть твоя веревка поможет тебе.

Приспособление для разлук
«Я буду долго гнать велосипед…». Откуда Рубцову было знать, что я буду долго и остервенело гнать мой старый велосипед  через пятьдесят  винницких, курских, минских лет… Гнать велосипедной аллеей   Бремена, высушивая слезы тоски и печали по Минску.
Колин велосипед про девушку. Мой – про жизнь. Неужели, это правда, что она – приспособление для разлук?

***
Вот тебе раз! Узнаю у Ингрид, что в отличие от наших, русских уток, которые говорят: «Кря-кря!», утки немецкие  крякают по-немецки: «Кна-кна!»

 Не надо за меня хотеть
 «Выдумывать» в литературе легче, чем писать, «как было»?  Пожалуй…  Если только  разобраться, что считать выдумкой и что  значит: «как было».  Но вот  декларация современной критической мысли о том, что литература хочет быть непонятной… Не надо за меня хотеть быть не понятым. Я хочу быть «почувствованным», я хочу этого, самого главного в литературе, во всяком случае, в моей. Потому что она – моя жизнь.

Где купить точило
Год 1987. Зима. Семь часов утра. Железнодорожная станция Витебск. Досчатый «ленинский уголок», халабуда, где путейные рабочие-ремонтники хранят свои кувалды и ломы. Рабочих этих собрали сегодня на полчаса раньше: перед ними будут выступать два писателя: драматург Анатолий Делендик и прозаик Наум Ципис. Рабочих – человек семь. Они кажутся нам гигантами  в своих ватных штанах и бушлатах. Сидят в обнимку со своим железным инвентарем – покуривают, слушают. В углу по-военному отсвечивает раскаленная буржуйка. Управились минут за двадцать пять. Голос бригадира: «Вопросы к товарищам писателям будут?» Поднимается рука, ладонь в перчатке похожа на совковую лопату: «Будут…»  Встает большой человек и спрашивает: «Скажите, пожалуйста, где можно купить точило?»  Тут-то я, может, впервые почувствовал себя писателем, и что поэт в России больше, чем поэт. Если народ так в тебя верит, что задает такой вопрос, значит, превзошел ты свою степень!
С чистой совестью ответил я рабочему-путейцу: «Где купить точило -- не знаю».

     Непостижимо               
    «Восходит»…  Какое слово! В нем одном величие и волшебство языка опять являет себя в своей непостижимости.  «Восходит»…   Не зря возник штамп, -- по первому «сигналу»: восходит солнце. Именно к нему это и «верстается», с ним оно гармонично, с  этим -- огромнищем, великолепием, мощью и страхом… Сравнимо только с выходящей-восходящей из реки-моря-океана обнаженной женщиной. Так же непостижимо, как все,  что счастливо неизвестно, и, даст Бог, никогда не будет известно человеку.

     ***
     Лето. Еду в Винницу. Потом, даст Небо, -- в Минск. За окном вагона медленно кружится земля. На глухом бетонном заборе для всех пассажиров южного направления трехаршинными буквами красной краской: «Лена! Я люблю тебя!»
Смотрю, читаю и думаю, что мир еще не совсем пропал.

Только догадываться
Неожиданно и ярко пришло: ощущения старше тела. Одна из истин, которые открываются, когда считают нужным. Пацанам они ни к чему: начнут думать там, где   надо действовать.   Возможно, то, что просится быть записанным, тоже из этих истин.
Записанное вырастает из ощущений. Почему «оно» захотело стать текстом?  Только догадываться: «советует» что-то вне тебя. Такова природа всего искусства.
Я думаю, что само искусство – это сверхконцентрация чувств, когда происходит их выброс. Подобие вулканической деятельности. Не дашь свершиться – либо загасишь огонь, либо взорвешься.
Сознательное ремесло убивает творчество, сказал Казакевич. Если перефразировать, то сознательное искусство – это ремесло. Пожалуй, в моих записках отсутствие «сознательного»  даже превышает необходимый порог. Записывалось по принципу: хочется – не хочется. Просится –  не просится.
Коллекция
Лучшее высказывание двадцатого  века: «Господа, будьте чуть менее принципиальны, но имейте сердце!».  Сказал это поэт – Давид Самойлов. Он же написал одно из лучших стихотворений той войны: «Сороковые, роковые, Свинцовые, пороховые, Война гуляет по России, А мы такие молодые…».
Об этой войне  мой знакомый, чуть не Герой Советского Союза,  восьмиорденоносный полковник-танкист  Михаил Гордеевич Крайний сказал лучшую личностную фразу о войне: « Я её прополз раком от Сталинграда до Берлина». Кстати, Самойлов с не меньшим правом мог бы так сказать и о себе, окопном пехотинце.
А вот ещё одно стихотворение войны. Его написал не поэт, а коллега Михаила Гордеевича по военной работе – командир танка, после войны – профессор-хирург Иона Лазаревич Деген. В моей градации оно претендует на совсем лучшее. Если в этой области человеческого духа позволительны такие измерения, то, возможно, даже, лучше, чем у Гудзенко и Некрасова. Когда прочёл, не знал, что делать с чувствами…      
Мой товарищ, в предсмертной агонии
Не зови понапрасну друзей,
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони: ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки –
Нам еще наступать предстоит.
 
Интересную коллекцию лучшего я невольно «собрал»… Упаси Бог от того, чтобы сгодилась и для начала века двадцать первого

Грехи…
Сказано: «Грехи отцов да падут на головы детей их». Давно сказано и крепко, но для эпохи социализма неверно.  Не строит, как сказал бы музыкант,  потому что грехи детей падали в то время на головы отцов их.
Как вспомню, что никак не мог хотя бы деньгами помочь матери и отцу…  Всё самим не хватало. Как вспомню, что мать так и померла, не имея в своей барачной  квартире-каморе ни туалета, ни горячей воды, ни вожделенного, из невозможной мечты, душа …  Что тут, кроме тихого возвратного мата…
Но я же честно работал! (Тут я предполагаю смех в винницком зале, и выкрики: «Идиот!» «Ёлоп!» «Долбоёб!») А они, слуги мои и ваши—народа, значит, в это время посылали своих детей в Африку охотиться на слонов, а сами в тихих «охотничьих» домиках с малахитовыми крышами, пили разные пития и «девушек наших» укладывали на врачующие простынки из белорусского льна…
Воровать надо было, а не работать! Почему ты трижды не обманул такое государство, и такую партию, мать их в пройму! -- вместе с доблестным ЦК. Государство,  где сын не может послать матери раз в месяц полсотни… Господи, простишь ли… Не мог?   Должен был!
Небо, дай моему внуку жизнь в обществе, где старость его родителей будет обеспечена, чтобы  не корчилась его душа, оглядываясь в невозвратимое непоправимое… И если надо будет помочь, -- он сможет это сделать, не залезая в долги.
Да не падут грехи детей на головы ещё живых отцов! 
***               
Слишком трезвый в этом мире не жилец, надо быть немного выше прагматизма. Первая часть фразы – Петра Цымбала, вторая – моя.
Фобия
Почему меня так привлекает, притягивает тема моего замостянского детства и юности; почему я всю жизнь пишу одну,  “винницкую”,  книгу… Конечно,  каждый  пишущий человек укладывает в фундамент  любой книги  свой жизненный опыт – чужим до читателя не достучишься.  Но что-то  в моем  пристрастии есть еще, кроме  “толчкового момента” и психологической школы.
Я немало об этом думал и понял, что определенного ответа не найти, потому что область эта подчинена чувству, где вообще не бывает определенности. Но, радостно уходя  от перманентной эмигрантской тоски-печали в свое прошлое, я, кажется, обнаружил одну из причин  неизбывной  душевной привязанности  к  моему поколению, без которого нет  моего времени. 
Тогдашние  атланты уже отдержали небо на своих совсем не геркулесовых плечах.  Держали так, что сами окаменели и стали землей.  Кто его держит сейчас?  Наверное, и вы заметили, что сегодня над нами низкое небо. Я думаю, что уроков,  усвоенных нами на всю жизнь, сегодня даже случиться не может – человеческий материал не тот.  Когда-то я, сумасшедше влюбленный, говорил своей будущей жене: “ Мы вступаем в полосу света! “ Сегодня  я хочу сказать  пусть только тем, кто это прочтет: “ Вы вступили  в эру духовной обломовщины”. Если бы я так думал—я так чувствую.  Здесь меньше ошибок. Хотя, может же быть у каждой эпохи своя полоса света и своя духовная обломовщина?
Что может оправдать присутствие в публицистическом тексте  назидания? Разве что  такая автобиографическая подробность из жизни автора, как  три десятка  лет учительства.  А теперь, наконец, одна из причин моей  любви  к моему Замостью и моим друзьям..    
Большинство детей Замостья  были запрограммированы  генетикой и социалистическим строем на поражение. Но те же условия создали такую биологию, которая, бунтуя, стремилась к победе. Победу же от поражения, прямо по Пастернаку, отличать не умели, и потому оставались нормальными людьми даже тогда, когда таранами ума и способностей, ярости и упрямства пробивались наверх и нарывались на деньги. Ну, конечно, не все.  Вообще слово “все” кажется мне дегенеративным, оно ничего не отражает—нигде нет всего и никто не являет собой всех, даже в одной семье, даже из трех членов. Но замостянский процент в сравнении с другими  известными мне племенными группами  был в этом отношении впечатляющ.
… Такой вот душевный протуберанец попросился быть написанным. Он и для меня самого хоть как-то прояснил одну из главных моих «фобий».
Согласие несогласных
У пифагорийцев гармония – это согласие несогласных. Попробую расшифровать: лес из деревьев, народ из людей, Союз писателей из членов  Союза писателей, любовь – из слез и смеха.
Сегодняшняя любовь – из полуинтимных отношений... Хотел бы я знать, что это означает?
Пропорции
Для лакеев нет гениев,-- это правда. Часто именно это непроизвольно, «само», подвёрстывается к непроизвольным же воспоминаниям о Янке Брыле, Василе Быкове, Григории Берёзкине, Науме Кислике, Владимире Короткевиче, Владимире Кудинове… Долго считать. Неназванные простят. Важно обозначить вектор.
Никто не скажет, ни оглядываясь, ни заглядывая вперёд, насколько больше они прожили бы на этом свете, не будь лакеев. Но без тех были ли бы эти? Как-то всё же связано, какие-то весы взвешивают и кто-то блюдёт пропорцию…
Забыть ли мне… Задумал  как-то «дурное», -- ой, бабы – двигатели истории, -- доказать хотел любимой жене, что смогу! – и взялся писать диссертацию. Собирая материал, обнаруживаю интересную закономерность: если в учебной группе из тридцати человек десять двоечников, то с «другого конца» -- примерно, столько же и отличников с хорошистами. А если класс средний, то одни серые тройки и красуются в журналах и ведомостях.
Думаю, что пропорции эти загадочные присутствуют во всём, что касается человеческой деятельности. И там уже не столь существенно Союз ли это писателей или ГПТУ № 38. Кстати, помнится мне не раз сказанное Владимиром Короткевичем: «У нас в Союзе больше половины писателей – не писатели».
Перефразируя Раневскую, которая сказала, что ещё застала порядочных людей, скажу, что я ещё застал время, когда писатели умели писать. 
          
 Для себя нет возраста 
Ощущение времени, – а это  и  есть жизнь, –  изменяется при  осуществлении творчества.   «Мы стары для других, для себя у нас нет возраста, -- сказал  Сартр.—И это благодаря творчеству».   
          
 Сенкевич      
«Если природа иногда, в счастливые минуты, не принимает твой облик, то сама по себе она не имеет смысла».  Одно это обнаруживает талант мыслителя в писательстве. Что уж говорить о всём романе  Генрика Сенкевича «Камо грядеши». Правый фланг мировой литературы. В ряду имён всех времен, всех народов.
Это надо перечитать или прочесть в зрелые годы. Зрелые даже не интеллектуально, а житейски. 
 
Жизнь на «красной черте»
«Животрепещущий» аспект  человеческого  общества. «Живо», потому что вопрос стоит так: жить этому обществу или нет. Биологически. 
Где подлым государствам, -- а не подлых, оказалось, не сыскать в истории, потому что таких не существует, -- где им взять деньги для покорных своих граждан, которые живут на красной черте.  Дашь заступить – считай, что сам ты, персональный и конкретный представитель, олицетворяющий государство,-- уже либо скрывающийся преступник, либо почётный покойник. И уж никак не житель рукотворного эдэма посреди всенародной нищеты и беды.
Как-то пришлось мне потреблять водку в компании очень ответственного бывшего   работника бывшего ЦК КПСС. Компания была небольшая: он и я. Потому, наверное, и довелось услышать среди прочих просто любопытных вещей одну государственную  тайну.
Оказывается, огромный центральный аппарат легендарной коммунистической партии каждый день – каждый! – с раннего утра первым делом думал и хлопотал: как  накормить народ огромной голодной страны.
Так что вопрос этот – где взять деньги – вовсе не риторический. Ответ на него не секрет ни для кого – налоги. Знал я, что с этим  у нас дело обстоит лучше, чем  в Тибете, хотя и при таком мудром и близком к небу правителе как Далай-Лама. Там платили налоги на свадьбу, на рождение ребёнка, на право петь, танцевать, звонить в колокольчик и бить в барабан. Сон на траве тоже облагался налогом. Количество налогов в Тибете приближалось к двум тысячам.
Конечно, им с нами не тягаться, но и нам вряд ли в обозримый период догнать  Бахрейн, Бруней, Кувейт и Катар, где люди не знают, что это такое – подоходный налог.
Нет ли противоречия: не далее, как несколькими строками выше, автор утверждал вечную природу любого государства?
Противоречия нет, а есть более мудрые правители, менее мудрые и умственно отсталые.
Воинствующий диалог 
Культура диалогична. С изменением обстановки изменяется и содержание культуры. И не только создающейся, но и, как бы это ни показалось странным, бывшей тоже. Рушатся идеи, заложенные и в той, и в этой. Субъект культуры изменяется её объектом. И  в свою очередь  начинает изменять  объект, который  «восстает», разрушая «базу», и строит заново. Перелом. Так настоящее меняет не только себя, но и прошедшее.
Дядя Петя, мой сосед.               
Дядя Петя, мой сосед по винницкому дому-бараку, любил непонятные слова. Встретит такое слово и долго его учит. А потом поражает слушателей на Скамейке у подъезда.
К примеру:
--  Посмотри, как сидит в своем кабинете начальник. Сразу видно, где шахрай, а где еще ничего. Особливо после проверок и ревизий. Незаметно так, оглядывается и трогает, трогает кресло под собой, убеждаясь, что оно еще есть, и это  он на нём сидит… Или уже его нету и сидит он в совсем другом месте? Они ж токо тогда убеждаются, что не тотипотентные,  када их за жопу берут.
(Примечание: тотипотентные (лат.) – всемогущие.) 
Он же:
--   Шо касаемо выпить-закусить. Скажу так: как его подавать, шо подавать, шо  за чем, и шо после чего, -- то не наш вопрос-пытання. А от, скоко пить, у чыстым виде,  то вопрос наш и сильно серьёзное пытання.

       И опять дядя Петя:
       -- Есть в нашей  мове такое непреклонное слово из трех буквов... Не-э, хлопцы, вы не то подумали.  Када его говорят, то оно получается, как неукоснительное “нет!” А от, када пишут, тада уже, как вы подумали.

    Дядя Петя и дядько Мукомол перед налитыми чарками на нашей Скамейке. Дядько Мукомол  нерешительно:
--Петро…Треба шось кынуты на ныз...
Дядя Петя – решительно: 
-- Треба меньш кушать, Ярема, от, шо треба.
--Чому?
-- Тому, шо закуска убивает градус.
-- А-а… Ну, тоди поихалы…
Небольшая пауза
Дядя Петя:
--  Ну, шо, --  наливай по второй,  шоб не кульгать.

Два высказывания дяди Пети о радикулите:
--  Ты сам себя так любишь, шо, если бы не радикулит, то три раза на дню цилував бы себя у жопу.
--  Какая дивчына! Жалко, шо разогнулася... С такой попкой ей бы еще заиметь радикулита…

Открытые окна нашего дома.  На втором этаже  гремят кастрюли и бьются тарелки. На Скамейке мы и дядя Петя.
-- Надо, если здесь жить, то изучать бронтологию,-- говорит Левка, замостянский вундеркинд.
-- А шо оно за одно?—немедленно спрашивает дядя Петя.
-- Наука про гром.
-- А-а… Если по той науке, то мы бы сейчас уже знали, попало Яреми у голову, чы, може, токо у стенку. Полезная наука. Скажи еще раз, как она называется?
--  Бронтология.
-- Надо запомнить… Достаньте, хлопцы, книжку про это. Мы с Яремой будем изучать, бо бывает, шо и моя Мотря тоже када-никада чем-то гремит…               
Самый быстрый способ               
В Освенциме к услугам эсэсовцев был футбольный стадион, библиотека, театр, фотолаборатория, плавательный бассейн, симфонический оркестр. Вот  меню одного из обедов офицеров СС этого лагеря в 1943 году:  «Томатный суп, половина цыплёнка с картофелем  и красной капустой, ванильное мороженое».
Именно в день, когда был подан такой обед, доктор Менгеле  открыл  самый быстрый на земле  способ борьбы с тифом: всех заболевших он отправил в газовые камеры. Эпидемия немедленно прекратилась.
   
Пинок в зад
В концлагере Дахау перекличка. Дважды называют номер  еврея Давида Людвига Блоха, а он глухой… Толкнул сосед.  Трое суток чистил нужники. Только.
Даже здесь, в аду, Блох был несуразен. Эсэсовцы по приказанию коменданта подвели его к тем самым воротам, на которых было написано: «Каждому -- своё» и дали пинка в зад.

Нарушение Главного Закона
Там, где  природа родила живое, там в самой высшей форме проявила себя Мировая Гармония. Там, где уничтожается живое, нарушается главный закон Вселенной --  Гармони и  Равновесия.
Жизнь, которую убивают, не прощает этого.  Она есть результат высшего замысла, который не знает ограничений в деле её охраны.
Следует ожидать космического возмездия.

Талант и личность
Не без удовольствия перечитал «Кумушки на ладони» Солоухина. Умно, точно, отменный литературный вкус. Созвучий масса: о первых книгах, которые потом никак не «догнать»,  о том, что отрицательные персонажи нам более интересны и понятны, потому что в каждом из нас есть зародыш зла… И вот это: «Чтобы защищать и сохранять свою культуру, достаточно быть русским, грузином, немцем, итальянцем… Чтобы сохранять культуру другого народа, надобно быть не меньше, чем человеком». О том, что лучше всего человек исполняет свою должность, когда он не боится её потерять. И, если слово не обеспечено чувством, происходит его инфляция. И о том, что благословенная и целесообразная  эволюция превратила морду обезьяны в прекрасное женское лицо, и, что «высшее счастье человека – принести радости другим людям»…
Есть там размышления о разнице между стихами и поэзией, и удивление тем, что Земля не перестала рожать детей… И что забыто слово «скромность».
И наконец -- что «степень единственности найденного слова есть единственная мера таланта», а «человек есть его поступки».
То, что вы прочтёте ниже, написано  известным писателем и поэтом, талантливым человеком Владимиром Солоухиным. К этому времени, правда, он уже поставил свою подпись под  «обвинительным» письмом против Пастернака. А это – те самые  «единственные слова, единственно определяющие меру (его, Солоухина—Н.Ц.) таланта» и тот самый поступок, который и есть данный человек: «Строго говоря, Гитлер и его движение возникли как реакция на разгул еврейской экспансии, как сила противодействия. Дальше медлить было нельзя. И так уж дело дошло до края, до пропасти, когда появился Гитлер, который назвал себя последним шансом Европы и человечества. Это была судорога человечества, осознавшего, что его пожирают черви, и попытавшегося стряхнуть их с себя».   
Надо различать талант и личность в одном человеке. И не обязательно личность будет соответствовать таланту. Гений и злодейство, вопреки мнению гения, могут быть совместны чаще, чем хотелось бы. Но, как заметил Метерлинк в книге «Разум цветов»,  «экземпляр может ошибиться, но целый вид разумен и мудр». Дай-то Бог…
В эпоху, когда даже пороки деградируют, позволительно сомневаться в самых замечательных  сентенциях.  Только не в этой: «Смотри вперед со всех сторон». Это сказал военрук нашей винницкой железнодорожной школы Федор Тимофеевич в 1947 году.

  Сначала любовь.      
«Сталину удалось до сих пор непонятным мне образом не только поработить народ, но и внушить этим рабам беззаветную любовь к своему палачу». Мудрый честный смелый  Израиль Моисеевич Меттер. Ему было не понятно…
А мне понятно.  Потому, что  сначала—рабы, а потом любовь… Вот, если бы наоборот, то и было бы естественное существование  людей, и многие остались бы  живыми. А Сталин мог бы и вообще не возникнуть. Но это – если сначала любовь.

«…даже если она ошибается»
Из моей  записной книжки первых лет работы в газете: «Пожалуй, я еще могу понять фанатизм, когда он не на зарплате». Хорошо кто-то сказал.
В короткий период работы в «Пионере Белоруссии»  я написал книжку о «бойцах железной ленинской гвардии». История её не появления тоже интересна, но сейчас не о том. (Спасибо, что не появилась).
Был там очерк и о Бабушкине. Хороший парень. Работяга. Доверчивый и бесхитростный. Его Ленин любил. А уж, как тот этого…
И вот, через почти 50 лет после моей службы на благо белорусской пионерии, встречаю в откровениях Бабушкина: «Советская власть столько для меня сделала, что я могу умереть за неё, даже если она ошибается». И хотя  это и был бескорыстный  фанатизм, но я его все равно не понял. Возможно потому, что прошло 50 лет… 
Из таких беззаветных бабушкиных и пророс красный фашизм. И сегодня растёт.
По-моему, человеческий поезд давно соскочил с рельсов.
 Мои читательницы               
«Если у читателя возникло ощущение, что читаемое  написано только для него, то это и есть литература, и так надо писать». Эта предположение, давно вычитанное у кого-то из умных литераторов, дало мне возможность надеяться, что, по крайней мере, дважды в жизни я написал «так, как надо».
Первый раз такое ощущение испытал, когда вышла моя первая небольшая книжка. Я ехал в троллейбусе и увидел её в руках «обыкновенной» женщины. Она сидела, отрешённая,  читала и… улыбалась! Боже, какая же она была красивая! Какой же ещё может быть женщина, читающая мою первую книгу? А для чувств, которые я тогда испытал и продолжал испытывать несколько дней, я и сегодня слов не найду.
Второй раз подобное случилось много лет спустя. Закон парных чисел не торопился проявлять себя.
В русском журнале «Литературный европеец», который выходит во Франкфурте на Майне, была напечатана моя повесть-эссе «Миленький ты мой… Милая моя…», а через несколько номеров там же появилось письмо  московской  писательницы Ирины Кедровой. Спасибо судьбе – я дождался такого моего читателя. И опять нет слов… Я не публикую это письмо только потому, что все там написанное мне трудно полностью «взять на себя». Оно, это письмо, могло бы стать предметом беседы со студентами Литинститута и материалом для работы литературоведа, а не только эмоциональным знаком моей литературной биографии. Процитируютолько два предложения: « Когда читала – любила всех! И гордилась тем, что я Женщина». Не только прочла и почувствовала, но и написала, наградила.
И опять, как на литературной моей заре, нет слов.
***         
Упаси Бог от мужчины «самостоятельного» в любви. В этом, очень главном, он только тогда хорош и для женщины, и для рода, когда служит.
         
Пожелание поэту
В связи с мыслью о такой истинной службе мужчин, вспомнилось, как Михаилу Аркадьевичу Светлову, дорогому гостю Минска, прислали записку, и он, прочитав её вслух большому залу своих почитателей, сказал, что с благодарностью принимает это, как наказ честно жить и много трудиться на благо родины. Пожелание было такое:               
Поэту простые советские люди
Желают успехов в работе и блуде.
 
Вигдрчик, Козинцев, Шостакович и Гамлет
            
Один из близко знакомых эмигрантов, блокадник и ветеран Ленфильма,звукорежиссер Игорь Вениаминович Вигдорчик,  человек-история нашего кино, как-то в разговоре о Шостаковиче сказал:  «Наверное, таким, каким я однажды, мало кто его видел…». И я услышал, как говорят сегодня, эксклюзивный эпизод об одном рабочем моменте съёмок фильма «Гамлета».
Григорий  Козинцев уговорил Шостаковича написать музыку к этому фильму. Факт постановки этого произведения Шекспира уже был событием. Съёмки шли трудно и нервно. Каждую неделю  комиссия просматривала отснятый материал.  Игорь Вениаминович работал тогда  на студии начальником цеха звукозаписи. К нему и обратился Козинцев с просьбой  подобрать какую-нибудь приличествующую очередному отснятому материалу музыку, чтобы  не показываться комиссии, как выразился классик,  «в сухую».
Дело в том, что  свою музыку фильм должен был обрести тогда, когда будет смонтирован весь видовой ряд.  В тот раз  благополучно  просмотрели под музыку Бетховена и Моцарта.
После этого на второй день в  студии звукозаписи Дмитрий Дмитриевич показывал  очередной вариант своего музыкального «момента».  Козинцев, режиссер не из легких, в который  раз отверг сделанное. Шостакович, уже тогда живой гений, сидел с видом семиклассника, не сдавшего экзамен.  «Дима, -- сказал Козинцев, -- Дима, ты же слышал, как вчера на просмотре прилично  звучали Бетховен и Моцарт. Слышал? Ну, вот и напиши так!» « Я так не могу… -- потеряно сказал  гений. – Я так не умею…». «Всё ты умеешь! – высоким голосом заявил Козинцев. – Умеешь, но не хочешь!» «Гриша, я лучше вообще  не буду  писать музыку к этому фильму. У меня Шекспир не получается…».  «Коне-ечно… А кто же сумеет, если ты не сумеешь? Давай договоримся: завтра я жду тебя с этой темой. В конце-концов, ты сам  когда-то любил и должен понимать, что чувствует молодой человек, когда видит любимую. О времени договоримся по телефону».
Понурый, погасший, маленький Шостакович вышел из студии.
На завтра Козинцев созвал «малый совнарком» и попросил Вигдорчика включить аппаратуру. Гениальная музыка заполнила помещение: десяток работников «Ленфильма» слушали чувства влюблённого и страдающего Гамлета. У Шостаковича было светлое, но отстраненное лицо.
… Сколько раз я пытался убедить  Игоря Вениаминовича, что ему необходимо написать воспоминания. Мало того, что человек обретёт дело, так ведь ещё и будет это дело общественно-полезным. «Забыл уже, как оно было. Факты…Детали… Хронология…» -- отбивается он.
Хорошо сказал  Толстой: «Всё, что вспоминается – надо записать, но не так, как было, а как вспомнилось. Важна биография внутренняя, а не внешняя. Искусству вредит консерватизм, преднамеренность, сознательность».
Это я и прочел Вигдорчику. Если мемуары появятся, значит, Лев Николаевич был не только краток, но и убедителен.
 

***
Он сказал то, что я  чувствую. Потому и цитирую, ощущая причастность: «Я хочу доказать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать  чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития».
Сказал это Пушкин.
***
Не первое пришедшее ко мне после многих лет братания со словом (дай-то Бог, чтобы и слово так «думало» после этих наших лет.):  «Писатель не должен стеснять себя в том, что он пишет».
         
           Я пожил «при» коммунизме.
Что такое сны? Говорят, что иногда они пророчат. Может быть. Но, думаю, что гораздо чаще они «вспоминают» и, на базе бывшего, «фантазируют». Вспомню и я один «сон» В кавычках, потому что было это наяву, но воспринималось,  особенно тогда, как сон.
Поручили писать «ответственный сценарий республиканского значения». Режиссер  выговорил  коммунистические условия. Это было не трудно, потому что, сидя в приёмной, в приоткрытую дверь самого высокого партийного кабинета мы услышали, как Сам сказал помощнику о предстоящем мероприятии: «…в силу государственной необходимости.»
Нам достались санаторные апартаменты секретаря по идеологии. Не хочу быть «подробником» и потому просто процитирую одного из тогдашних литераторов, не раз жившего в аналогичных условиях. Это было его первое знакомство с жильём, где он должен был написать воспоминания известного партийного бонзы:
«Довольно долго после шлагбаума и пропускного пункта, где внимательно проверили наши   документы,  ехали по красивой туевой аллее. Наконец открылся белый дворец. Веранда под легкой белой колоннадой, двухмаршевая лестница и по ней, сбегает летучий отряд юных созданий в белых халатах. У одной халат был застёгнут не до самого верха и сильно расстёгнут с самого низа. Распахиваясь при ходьбе, он  высоко открыл выставочные ноги. Создания выстроились в коридор, по которому сверху спустилась очень красивая особа постарше, но дама ещё—ого-го.
Несколько смущенным таким парадным приёмом «дорогим гостям» показали их комнаты. Гостиная, спальня, кабинет, библиотека, ванная и прочие «удобства», биллиардная, бассейн … -- сопровождающая нас дама останавливалась и объясняла что, куда и как этим пользоваться. Такой ванны с бронзовыми канделябрами по углам, впрочем, как и такой кровати, похожей на вертолётную площадку, -- не знаю, как режиссер, а я до этого видел только  в кино.
-- Это меню на завтра… Вы не диабетики? Что вам противопоказано? Что вы не любите? А что любите? Между прочим, если вы любите лошадей, то можно покататься… Это звонок. Нажмите и  скажите что вы хотели бы, -- вам принесут и… сами придут…-- дама слегка приопустила глаза. – У нас очень внимательные девочки и медперсонал. Есть теннисные корты, озеро с лодками и катерами. Тренажёрный зал и массажная… Вобщем, что пожелаете. В любую минуту дня и ночи я  к вашим услугам. Да, в столовой есть бар с напитками…»
В таких условиях «в силу государственной необходимости» мы за месяц написали сценарий, который удовлетворил  заказчиков. Праздник прошел хорошо, мы удостоились личной благодарности и пожатия верховной длани.
Глядя преподносимые сегодняшним телевизором «легальные» кадры золотых и икорных приёмов и туссовок, представляю, каковы же нынешние «подпольные» санатории, которые функционируют «в силу государственной необходимости».
Нет, вы только вдумайтесь, какой  впечатляющей силой  наполнено это спокойное и могучее словоблудие: «В силу государственной необходимости»… Не задумываясь – отдать жизнь.    

Аплодирую Параджанову
Он сказал: «Я не хочу знать людей, которые мне неприятны – жизнь коротка». А Конфуций  задолго до него советовал не дружить с людьми, которые хуже тебя.  Из ложного приличия, по правилам хорошего тона, по слабохарактерности со сколькими такими мы знаемся…  А жизнь, как была короткой, такой и осталась.
***            
Господи, время, в которое можно переделать нашу действительность и Тебе нелегко найти. Может быть, рациональнее начать сначала…   
          
Характеристика
Мне всю жизнь не хватало денег. Не капитала, а денег—на подарки детям и женщинам, на обеспечение нормальной – нор-маль-ной! – жизни родителям, на встречи с друзьями и поездки в места, которые могли бы напитать  мою душу… А рядом живут люди,--  и с каждым днем их становится больше,-- у которых деньги есть и с каждым днем эти деньги у них растут. Умельцы!
Я никак не мог сформулировать, что он есть, современный бизнесмен,  теперешний человек, делающий деньги, как сапожник сапоги, учитель – нормального человека, столяр – стол, повар – котлету по-киевски… И тут мне помог психиатр-профессионал, который лечит жён этих деньгоделателей.
В своей книге он дал им такую характеристику: «Абсолютно олигофренический (олигофрения—слабоумие) тип мышления, железная хватка, высокоразвитые инстинкты, грубое недоразвитие интеллекта, живой практицизм, но  неумение просчитать дальнюю перспективу. В конечном счете—моральная идиотия в тяжелой форме».
Прочитал это и успокоился. Даже, если учесть исключение из правил, желание стать в их ряды существенно ослабло.
          
Борис Покровский
Читаю  его книжку «Когда выгоняют из  Большого театра». Когда-то я был  знаком с этим человеком. Книжка умная, правдивая и поучительная.  Множество совпадений с моим опытом. Приведу одну цитату:
« Мы воспитали в себе странное чувство социальной справедливости (и странно воспитали...)  Мы согласны с бедностью и ... почитаем ее, каждый, кто богаче нас—враг. Чувство вражды-зависти услужливо; оно приносит многим удовлетворение: мы боремся за справедливость!».
И он же, Покровский, на театральном семинаре ВТО, в еще несгоревшем тогда  «Доме актера» на улице Горького,  на мой вопрос: «Как это объяснить?», сказал: «Если хотите уничтожить искусство – попробуйте его объяснить».
Чехов, Чехов… 
Есть ли хотя бы один театр, который не ставил «Вишневого сада»? И опять Чехов. Неужели нет других пророков духа? Или потому-то и зовется классикой…
«Вишневый сад». Лопахин: «Всякое безобразие должно иметь своё приличие». Прямо в глаз сегодняшнему, вывернувшемуся наизнанку нуворишеству. И завтрашнему тоже.
Ай, да Чехов!
***
Узнав, сколько стоят похороны «социального» еврея в Германии и, сравнив с сегодняшней ценой на это там, у нас, евреи-эмигранты сильно радовались. Шуточка… А ведь правда – таки радовались.
         
           Бронзовое оправдание   
Читаю много и не лучшую литературу –  пусть душа после систематической каторги имеет отдушины «лёгкого поведения». Иногда и там попадаются мысли-факты, и в который раз понимаешь, -- давно уже понято, -- что и талантливые литераторы вынуждены подстилать себя под нынешнего читателя: ёрническое «кушать хочется» -- стало чуть ли ни бронзовым оправданием. А что «изувекувечиваются», по выражению Светлова,  навсегда, --  в эйфорический момент презентирования может и не и не осознаётся.
         
           Спасибо, сэр Уидьям Ли
Для меня давно уже стало объективностью: всё, сделанное на земле мужчиной, сделано исключительно ради женщины и для неё. Подтверждений не счесть. И Пушкин тут, и Толстой, Шаляпин, Чехов, Бунин…  Извините, но и Маркс с Энгельсом тоже. Далее – везде.
И на радость всем женщинам, а не только безвестной вязальщице  Джейн, возлюбленной сэра Уильяма Ли. Он изобрел вязальный станок, чтобы облегчить труд любимой. В дальнейшем, благодаря этому, появились и чулки, и колготки. Какая без них женщина? Где были бы эти милые движения, позы, фигуры – неожиданные тайны и вся высокая игра, предваряющая «голое» продление рода… А не влюбись сэр Ли?
Кстати, к суховатому  этому факту, добавлю немного  «игривого» эмоционального флёра из опыта бывалых мужчин, с коими приходилось встречаться. Интересный такой почти репрезентативный вывод на фоне нынешнего всячески продвинутого мира: многие женщины признаются, что в чулках чувствуют себя более привлекательными, нежели в колготках…
***
«Я не забываю, что вступил в такой возраст, когда, если еще есть какие-то желания, с исполнением их стоит поторопиться».  Как же опрятно сказал это Владимир Войнович… Не то, что мой врач: «Так что же вы хотите, мой милый? Вам сколько лет-то?»
***
Сегодня нарушено даже это --  исконно наше! -- триединое равенство  -- в церкви, кабаке и в бане.  Всемогущая «троица» сегодня  это—насилие, богатство, власть.

Наше время – наши обычаи               
Почему даже снег раньше был белее? Да  потому, что обычаи хороши только для породивших эти обычаи времён. А наши впечатления – это отражение обычаев и обстоятельств нашего времени. Потому «наш» снег, как и всё «наше», белее и милее.
   
  Дневник дяди Пети.

  Почитал дядя Петя мою книжку о Виннице и, не удержался, показал толстую общую тетрадку:
 -- С недавнего, так года с два, записую сознательные мысли… Как считаешь, Клян, заголовок правильный или надо ещё думать? – тихо спросил Цымбал, посвящая меня в «стыдную» тайну существования дневника. -- Ни-ко-му! Понял?—уже не тихо и строго приказал. --  На старости годов хернёю зайнялся…
  -- А тётя Мотя знает?
  – Ты шо, совсем?! Она, в первую чергу, не знает и знать не  должна! И так полжизни нема, у чыстым виде…
На первой странице тетради печатными буквами редкими тогда черными чернилами было написано: «У чыстым виде». Я и сейчас завидую такому заголовку. Он был не только оригинальным, он душу автора распахивал навстречу будущему читателю. Вас сразу приглашали за стол, за которым будет праздник откровения и доверия, и чарка, как полагается, будет, -- он обещал  душе отдохновение.
 Я сказал, что заголовок мне нравится. Дядя Петя, успокоившись, тут же снова заволновался:
-- Може, читанёшь, шо я там намалювал? Може, и не стоило… То опьять сяду у домино и карты…
Взял я тетрадку…
Дяди Пети давно уже нет на Земле, а тетрадка лежит у меня на столе. Часто я открываю её -- учусь…
Век прошел и тысячелетие. Вон, когда решился я вывести её в свет, познакомить с читателями. Дядя Петя не обиделся бы, только бы спросил: «Счытаешь можно? Ну, тогда, у чыстым виде, пусть чытают, хотя многовато там  разных слов.. Ты ж знаешь, я их сильно люблю: за ними всегда есть шо-нибудь интересное».
Пусть читают, решил и я, слегка только приблизив дядипетин украинско-русский язык к русско-украинскому и сильно сократив объём. Уж это он мне простит. Не такое они нам прощали…

               
                Выбранные места из тетради дяди Пети Цымбала

Хорошая мысль: «Человек есть существо умное, но не мыслящее». Может, даже Эпикур сказал. А если бы был мыслящий, то сегодня жили бы мы с Мотрей и всем остальным человечеством у другом, приспособленном до людей мире.

План на сегодняшний день.
1. Успокоить нервы, бо Мотри будет плохо. 2. Поговорить с Мотрей по возможности ласково.  3. После разговора успокоить нервы, бо могу наломать дров на всё Замостье. Такой характер, у чыстым виде.

Алочка спрашует, как похудать её Колечке, шо работает на мьясокомбинате. Дал совета – пропиши ему угля, как у таких случаях советует наш сосед старый доктор Кутелык. Интересуется: у порошках или у таблетках? У мешках, говорю: пошли его на товарную станцию, вагоны разгружать, от.

Пришел и сел на скамейке Волощук. Недавно у него был удар, не двигалась левая половина всего тулова. Сейчас уже понемногу двигается. Говорит, шо настала старость, а ему токо срок пьять годов. Я ему и сказал, када ты возбуждаешься не от горилки и женщины, а от грошей, тогда это старость. Засмеялся он одной половиной лица, другая еще не совсем. Но все-таки засмеялся.

Сколько разов убеждаюся, шо женщины дуже не любят, када в них не видят женщину или, када в них видят токо женщину. То, у чыстым виде, шо им надо, шоб в них видели? У кого хочешь, собьют прицел!

Идет со смены мьясокомбинатскый  Коля. Муфта, собака наша общедомовая,  зустречает его за два квартала, ластится, прыгает: знает, шо получит какой  кусочек продукции. (Как они меж собой похожие: жинки, кошки и собаки – живой мир…)
 А Коля виновато сообщает: «Собачка, Муфточка, звиняй меня, но сегодня комиссия была, БХЭСы шмонали, как гитлеры, ничего на смог украсти…». И шо вы думаете? Муфта все пойняла и простила его: побегла рядом.

Как до женитьбы, так та, шо  по****овитее и недолго упрашивать, и красоты той не надо: можно и платочком прикрыть, шоб не портить удовольствиев. А как жениться, то, шоб и первоцвет, и до свадьбы не упросить, и пава, но.. От тут и есть загадка природы и мужчины. Ко всему, шо выпало тебе три туза, так ещё сильно хочется, шоб было при ней и немножко, --  в глазах, в том, как ходит, как голову повернет, когда позовешь.., -- чуть-чуть  той ****овитости, которая была у всех курв и давалок до неё. Ото загадка, так загадка…

Знаете, шо я вам скажу? Опыт своей жизни в серьезном вопросе. Спорют в сегодняшнем дне, чуть не до кулаков: хто это такой прячется под названием интеллигент. Даже такой самостоятельный человек, как академик товарищ Лихачев, увязался в этот спор  двох  континентов.
Я же тоже человек, и мой голос единицы, что-то значит, бо лес складается из деревьев. И от, я говорю свое мнение, которое поддерживают и Гилько, и Серожа, и Лейзер, и Коля – тоже самостоятельные люди.
 Если ты много времени и непреклонно, почти перпендикулярно до своей жизни,  думаешь над тем, шо тебя, а ну никак не касается и даже завтра  будет тебе не нужно и, если у нас на скамейке тебе хотя бы раз в день задают вопроса: «Оно тебе надо?» -- ты интеллигент.

У хорошего мужа -- самовар всегда блищит, и жена всегда светится, у чыстым виде. Потому шо муж этот есть кругом и всегда мужчина. Он не зависит от погоды и дня-ночи. Он всегда готовый до труда, обороны и доставления радости своей жене, от.


Читаю у книжке: «они занимались любовью». Шо то за время настало, если такое пишут и такое чытають? Дай Бог, шоб любов займалась тобою, сынку-письменник, а не ты ею.


От, писню спиваты, як та Бэла Руденко, или, там, рисуваты, як той  Куинджи луну, так то есть подарунок Бога и батьки з маткой. А если ты не желаешь робыты, а желаешь байдыки бить, то это токо твое желание и расчытуйся за него сам и токо сам, у чыстым виде.


Ото советують  старые писатели, шоб молодые училися у народа. Был я на одной такой встрече у Доме охфицеров. Там проходило собрание молодых письменников Винницкои области, шо пишут за армию. А я на то время чинил там водопровод: «колено» надо было менять. Ставили ещё до войны. А в войну от дома одни стены, у чыстым виде, осталися, а колено стояло. Но скоко ж оно может стоять?  Ну, чиню, а начальник Дома охфицеров, полковник, говорит: «Пока семинар пройдет, ты погуляй». А я остался.
 Там и узнал, шо есть книги военные и заводские, колхозные и интеллигентские… А до этого  я думал, шо все книги за одно – за человека с его долей. А там, конечно, человек той может оказаться и сержантом и головою колхоза, и даже прохфесором…
Ну ,ещё услышал совет старых письменников молодым: «Вывчайте родную мову!». Я не разобрался, как с таким советом можно стать письменником…
Если бы я давал совета, то сказал бы: «Учитеся, хлопцы, у народа, и все будет хорошо». Я бы им даже примера дал с собственной жизни. От, одного раза я потерял терпёж и сказал своей Моти, шоб она шла на х... Так она мне ответила: «Петро, х… не гвоздик, повешу и слезу. И если было хорошо, то и спасибо скажу». Отак и надо писать в книжках. То и будет литература, у чыстым виде.


Есть четыре вида жизни, на которые нельзя жалеть грошей, если они у тебя появилися. Первое и неукоснительное – то есть женщина во всех её видах, аж до самой жены. Второе – горилка, если  за столом или на скамейке сидят  с чарками твои друзья. Третье – на главный орган человека, на здоровье. И – на то, шоб  твоё дитя получило законченное среднее образование в виде десяти классов нашей железнодорожной школы номер № 32.

На этом завершим знакомство с документом жизни под названием «У чыстым виде», автором которого был один из дядьков моего Замостья, один из моих учителей.

Они уже и не нужны… 
Большой поэт живёт в Минске. Борис Жанчак. Слагает стихи, я бы сказал, по поручению Бога и не рвётся в печать. Читает друзьям, любителям поэзии, когда приглашают. Живет не суетно, спокойно, с легкой ироничной улыбкой «за пазухой».
Я пишу о нём, не «ради» стихов, а только, чтобы вы прочли одно его высказывание. Услышал, когда мы с ним сидели на скамеечке у входа в Художественный музей, поджидая товарищей.  «Теперь, когда сил не осталось, начинаешь понимать, что они уже и не нужны», -- сказал он, и я так ясно представил: как много пройдено дорог…

***
Профессор Ростокского университета, Бергер, снайперски определил то, что происходит на бывших советских просторах: безудержный капитализм.

***
Взгляд со стороны
К тому времени, когда умер Максим Танк, Янка Брыль оставался не только старейшиной Союза писателей Белоруссии, но и последним белорусским писателем-европейцем. Об этом говорили стиль его письма, широта взглядов, философия его мировоззрения.  Общение с ним было действительным нравственным гурманством.
Мне повезло: в самом начале пути он  стал, что называется, моим  крестным отцом  в литературе. Встречи были редкими, но они стоили университета. Дело не в количестве: был бы учитель и желание учиться. Эти строчки – еще один поклон большому человеку. Пятнышко светлой памяти… А теперь об одной ассоциации и одной конкретности.
Как-то в разговоре с Иваном Антоновичем я услышал от него такую фразу: «Я завидовал Танку – он много больше моего бывал за границей». Я удивился и спросил, чему завидовать, когда и сам полмира повидал. И тут Брыль сказал, и я это запомнил: «Чем чаще  там бываешь, тем больше себя узнаешь: оттуда нас лучше видно».
Взгляд со стороны… Он менее заинтересован и более объективен. А если  этот взгляд отмечает не внешние признаки предмета, а его внутреннее, сущностное качество или состояние,-- он  неоценимо полезен вообще и для того, на кого обращён, в частности.
Недавно прочитал ещё один биографический материл о моём великом земляке, Николае Ивановиче Пирогове -- враче, ученом, педагоге. Не раз бывал в его мемориальной усадьбе. Старые величественные деревья великолепного парка помнят хозяина живым. Последние 15 лет он прожил здесь, в этой усадьбе, носящей красивое название – Вишня. Когда приходит пора цветения этого дерева, здешняя  земля  надевает белый  свадебный наряд. К слову, один из микрорайонов Винницы называется Вишенки.
В одной из своих «винницких» книг я писал о том, как в период недавней смуты, взбесившаяся толпа – они называли себя верующими… -- возжелала отнять для себя часовенку, где в саркофаге покоиться забальзамированное тело Пирогова.  А его куда? А похоронить, как всех верующих. И опять к слову: фашисты, оккупировав Винницу, ничего не тронули в Вишне.
И вот, я читаю статью Пирогова о еврейской школе «Одесская «Талмуд-Тора»,  напечатанную в 1858 году в газете «Одесский вестник». ( Николай  Иванович, известный тогда своими выступлениями против национальной ограниченности и сословности в просвещении, именным указом Александра II от 3 сентября 1856 года был назначен попечителем Одесского учебного округа.)
Статья эта громко «аукнулась» в тогдашней России. Журнал «Современник» поместил статью-отклик, где говорилось, что при разумном осуществлении прав каждого человека «можно достигнуть того, что и личность еврея займет непременно среди гражданского общества ту степень, которая назначена каждому разумному существу, вызванному природой к жизни». Вот так! Наконец-то и еврей  с помощью Пирогова причислен к разумному существу, вызванному к жизни самой природой.
Все, что вы прочли выше, являет собой подобие некого пьедестала для одной только цитаты из упомянутой статьи Николая Ивановича Пирогова: «Грамота и закон, сын и ученик, учение и воспитание сливаются в одно понятие ветхозаветного человека, и эта тождественность в глазах моих есть самая высокая сторона евреев».
Взгляд со стороны… Такой увидел суть моего племени  мой земляк, великий Пирогов. Мне было приятно.


 ***
Сказал это не литературовед, а историк оперы Герман Кречмер: «Литература  хороша, когда слово  служит. Литература плоха, когда слово становится  самостоятельным». 

 С трудом, но соглашаюсь
«Не может быть хорошо, там, где есть люди». К сожалению, чтобы согласиться с поэтом и философом Наумом Коржавиным, сегодня много времени не надо, – только «оглянуться окрест». Хотя, конечно, не всё чохом  имеет общий знаменатель. Но для многого в современной истории это утверждение  справедливо. А всеобщая история всех времён со всеми положительными тенденциям в основном это подтверждает.
         
Загадочный «ден»
Вот тебе раз! Опять колготки. Приходилось встречаться с таким: женские колготки с обозначением 20 ден, 30 ден… Что за таинственные «дены»? Оказывается, чем больше «денов», тем плотнее, а значит, и прочнее  колготки.
Недавно только встретил: «Средняя толщина человеческого волоса – 50 денье.  Изобретение нейлоновой нити дало возможность выпускать тончайшие чулки в 9 денье».  Ден – сокращенное от денье. Жена проконсультировала, что сейчас есть особо прочные колготы толщиной  до 140 ден.
Сколько хочешь, живи, все равно встретишь какой-нибудь  загадочный «ден», и разгадав его, почувствуешь улучшение настроения. Интересно, есть ли ген ненасытности узнавания?
***
Мода от латинского modus – правило. До недавнего времени и была законом, определяя, как, когда и во что надо быть одетым людям разных сословий. Чем выше сословие, тем неудобнее была одежда, подчеркивая, что этому человеку ну, никак нельзя – просто противно и, главное, не нужно, чтобы себя прокормить – заниматься физическим трудом.
       Древняя Греция. Мода-привилегия – строго, только для высшей знати, аристократов,  --  появляться на празднествах напрочь обнаженными.
Действительно, куда там и какой ещё физический труд, когда зад голый.
            
 Хотел бы пожать им руки
«Кто в богатстве не заносится, а в бедности не пресмыкается все же ниже того, кто в богатстве благопристоен, а в бедности весел». Тут я стопроцентный конфуцианин, особенно соответствовал последним словам этого изречения Конфуция. Жаль, нет возможности пожать ему руку. Ему и Хайяму. Оба, но в разные для моего мировоззрения времена, как говорят на Украине, взъюшили мою душу.
***
Есть времена, когда потребность быть глупым становится насущной. Будешь дураком  (чего это мы стесняемся?), – хлеб тебе обеспечен. Тогда, я, и не будучи им, --  стану. Хлеб нужен каждый день, а ум – изредка.
***
Аристотель:  «Изменяя место жительства, человек неизбежно теряет в трех вещах: в деньгах, в здоровье и в престиже». Согласен, если здоровье понимать ещё и как нормальное состояние души. 
***
Счастье, когда есть о ком тосковать. Оно же – несчастье.
               
 Без комментариев
Сидим с Витей Фармагеем, закусываем после свежего самогона: сегодня ночью выгнали. Крепкий, зараза, как спирт, нескольких градусов до медицинского не хватило. Закуска настоящая, натуральная – сало, домашняя колбаса «пальцем пханая», помидоры, красный сладкий лук, огурчики малосольные, конечно… Одним словом, хорошо.
Заходит Ваня, Витин внук. Оторва, как его называет Людка, Витина жена и Ванина бабушка. Ему только пять лет, но уже видно, что Замостье скучать не будет. Иногда Людка, гордясь, называет его отродьем. 
Рассказала мне такое. Входит она в «залу», а Ванька, ему тогда было года три, стоит  на телевизоре, до пола метра полтора, а до двери метра четыре,  и кричит: «Баба, лови!»… Как она эти  метры в  волейбольном броске преодолела и поймала внука, -- объяснить не смогла, только сказала: «А я ж в волейбол никогда не играла… Так только на пляже, в кружочке». «Ну да, с такой сахарницей только в волейбол играть, -- сказал Витя.—Всю площадку бы затрамбовала». «А вот же, поймала эту заразу!» « То, Люда, был не спорт, а инстинкт самосохранения: если бы Ванька убился, ты б гвоздик вбила, свила бы петельку и сама в неё полезла бы…». Договорить не успел – надо было спасаться. Рука у Людки была нелегкая и быстрая. Даже любимые внуки это знали.
Так вот этот самый Ванечка, достойная смена «петлюровца» Яшки и любимое дитя Людки, для которого она была последней инстанцией,  появляется посредине нашего с Витей дружеского завтрака  и спрашивает: «Деда, ты с тетей Любой спишь?». Пауза нужна была для того, чтобы мы с Витей переглянулись долгим взглядом: от же ж бабы… ну же ж бабы… нема куда языка сунуть?...  при детях несут абы што… даже если… то ж внук все же…Подруги, бля, не разлей… Разбирайся тут, шоб лица не потерять…
Витька ответил твердо, как и полагается отвечать внуку: «Нет». Но ребенок был выраженным «почемучкой»  и спросил: «Почему?». Витя нашелся быстрее, чем я мог предположить. А главное, он выдал ответ, который обрубал возможность дальнейших вопросов: «Бабушка не разрешает».
Ну, Витька!.. Без комментариев! Наливай!

Неожиданные открытия
Глаза за очками  с плюсовыми диоптриями—будто взгляд голой биологической сути, неподверженной логике, недоступный  морали, равнодушной, хладнокровной...  Как взгляд гигантского всегда голодного насекомого.  Может, это и есть истинный человеческий взгляд? Ведь  линза, ничего не меняя, только увеличивает. А если нет, то почему же в мире происходит то, что происходит? 
Только один «риторический» вопрос, всего один перед тем, как отведу взгляд от тебя, хлопочущей у плиты: «Сколько женщин в последнее время погибло на Земле от рукотворной смерти?»  Бабушки, -- теплое человеческое основание жизни своих внуков; матери-жёны – сама жизнь отцов и детей; не любившие еще и не рожавшие  девушки – надежда  планеты…  А сколько среди них таких красивых и драгоценных, как ты?…
Когда Лев  Давидович Ландау был ребенком,  семья часто выезжала  за город на пикники. Знаменитый ученый вспоминал, что он любил уединиться, лечь в траву и смотреть в небо и… Падая в его бесконечную бездну, чтобы не пропасть – обрывал  смотрение, перевернувшись на живот…
Мне тоже приходилось обрывать свои мысли о том, что есть человек сегодня, и что он «со многия товарищи» творит с братьями по планете и с самой планетой…
*** 
Толпа не может быть счастливой. Агрессивной, опьяненной, экстатированной—от водки и крови, от обожания вождя... А счастливой – нет.  Счастливым может быть, и то редко, --  человек.  Высшая форма счастья – вдвоем: мужчина и женщина. Но это так редко, что только подтверждает мысль о малой, даже математически, вероятности счастья. И если его из «вещи в себе» превратить в «вещь для себя», то откроется  суть:  счастье – редкий подарок небес избранным  людям,  -- абсолютно человеческое состояние души.
***
Артист Лев Прыгунов: «Русскому человеку важны не вещи, не явления, а то, что он о них думает». Ай-да артист! Психолог и настоящий патриот.

Осуществленная возможность
Недавно был на выставке эстампов моей Ингрид. Ингрид Шеффель. Она социальный работник, но давно уже самодеятельно и вполне профессионально занимается живописью.
 Почему «моей»? Если бы она, немка, после мимолетного знакомства в Минске почти двадцать лет назад, вернувшись  в Бремен, не собрала пятьдесят тысяч марок на мою, безнадежную в Белоруссии, операцию, не жить бы мне на этом свете. О ней я уже писал, но она «стоит» того, чтобы о ней писать не один раз.
Так я оказался в Германии… Это длинная и грустная история, о которой написана документальную повесть «Спасающий – спасется».  (Ведь, что не написано, того не было, если вы помните. А это было.)
«У тебя хорошо получалась живопись, почему ушла в эстампы?» -- спросил я её. «Интересно попробовать», -- ответила она.
Вот это, возможность для человека низкооплачиваемого (правда, по европейским меркам) попробовать то, что ему интересно, и есть один из важных признаков действенной демократии.
***
Пришло время эстетического видения. Наверное, настала его пора. Теперь живу, доверяя эмоциям.
***
После всего того, что была на земле, какой должна стать современность? Как там говорил народный герой своему ординарцу: «Замечательная жизнь будет, Петька!» И какая же она сейчас, современность начало третьего тысячелетие?… Стыдно даже перед вечностью.
***
Нет ничего прекраснее, чем твоя любимая, когда она спит.
Мои культы
 Корень слова “культура” – культ – почитание (когда-то – любого другого человека, не запятнанного злодеяниями). Я за такой культ, который был тогда, «когда-то».  Для меня – это культ моего отца, моего покойного друга  Виталия Шиндлера,  знакомого академика Николая Амосова,  героического и самоироничного Марка Галлая. Моей спасительницы Ингрид Шеффель. Мой «массовый» культ – мои друзья. Жена? Конечно, но об этом не вслух.
Я сам выбираю свои «культы» и уважаю себя за это.
         
Банально и для талантов.
Для большинства судьба, за малым отклонением, типична. Не зря так часто звучит расхожее: «Всё, как у людей». Похоже, кто-то наверху колодку смастерил, по которой и ладится общая и схожая судьба человечества. Даже таланты и те лежат недалеко от этой «тиражности»: посадить дерево, построить дом и вырастить сына. 

«Нет уж, умерла, так умерла!»
Дело было в 1954 году. Задал мне экзаменатор тринадцать дополнительных вопросов  на экзамене по географии, на два я не ответил. Один из них не имел ответа, ввиду его, как говорят шахматисты, некорректности: «Почему железная руда иногда залегает под водой?». Я не знаю, где тот экзаменатор сдавал свои экзамены.
Второй вопрос звучал так: «Какой водопад воспел Державин в своих стихах?» Экзаменатор о-очень удивился: «Ка-ак! Вы этого не знаете и хотите поступить на литфак?»  По школьной программе я и не должен был  знать этого! За спиной были правильные ответы на билет и на одиннадцать вопросов.
Я не успел выйти из аудитории, как вспомнилось: мальчиком был начитанным. Не дойдя до двери, развернулся и оживленно отрапортовал: «Водопад  Кивач в Карелии.  Увидев, его Державин воскликнул: «Алмазна сыплется гора!»  «Нет уж, умерла, так умерла!» – не менее оживленно ответил мне экзаменатор. В графе география уже стояла «тройка». При  конкурсе в семь человек на место, этого с лихвой хватило мне на год работы помощником смотрителя трубы сернокислотного цеха винницкого суперфасфатного завода.
Откуда мне  тогда было знать о негласной пятипроцентной норме приёма евреев в вузы  великой интернациональной страны.
         
Хорошо бы и картины, и мост
Такая картинка. В кафе на Монмартре Марк Шагал угощает двух дам: Майю Плисецкую и Надю Леже. О Плесецкой чего ещё говорить. А о Наде --  можно.  Чтобы не забыли, что была она  белорусской девочкой из небольшого красивого городка Зембина. Красивой белорусской девочкой. Увидел её молодой французский художник и  пропал. И стала она  мадам Леже. Как и русская Хохлова стала Пикассо, и русская Галя – Дали, а русская еврейка Эльза – Арагон…  Что-то есть – чудится? --  в русских женщинах такое... Не выдерживают чужие мужики...
Шагал рассказывает этим двум волшебным женщинам,  как он был влюблен в мировую революцию;  комиссарил, ходил в кожанке  и раскрашивал дома в Витебске. Пришел в губком: нам в городе нужен музей. А ему: не музей нам нужен, где будут висеть ваши картины, которые пролетариат не понимает,  а мост нам нужен через реку.
-- И вот я здесь...—говорит мастер. – Здесь и тоскую по Витебску. Сколько уже лет...
Весь   мир, не только Шагал,  поначалу поверил в советский социализм. «Люди хотят верить сказкам, потому что в жизни они видят мало хорошего».
Фернан Леже, женой была русская, -- знал Фернан, что такое «краса неземная», -- предложил советскому правительству одеть всех советских женщин  в цветастые праздничные костюмы по его эскизам. Он писал в письме, что все сделает бесплатно, что это  будет его лепта в праздник труда. Шёнберг собирался в СССР—бесплатно учить всех музыке, а Корбюзье хотел строить в России солнечные города...  Им даже не ответили, не сказали спасибо хотя бы за готовность.
Как там, в присказке: и вот вам результат… Мир не терпит пустоты. На место художников, красоты  и совести пришла  государственная шпаны, просвещенные гопники и высокопоставленные жлобы – временщики.  Теперь идет игра-жизнь по их законам.
 ***
Книга о «кремлёвских тёщах» В. Красковой, по-моему, написана не лучшим образом, но фраза там была – поклон авторице: «Мы живём в странное время, когда готовность превзойти Каина считается лучшим средством сделать карьеру».
*** 
Нашего человека не столько радует уменьшение очереди перед ним, сколько увеличение её позади него.
             
Гламур  1948 года
Слова такого тогда не было, а были сапоги в гармошечку – брюки впереброс—фикса – обязательно! – белый шелковый шарфик—тельняшка в вырезе расстегнутой рубахи --  кепочка-восьмиклиночка и – обязательная золотая фикса, даже, если все зубы здоровы.
Иэх! Жора, покачай стол! А во время коллективного вечернего променада непременная песенка: «В кейптаунском порту, С товаром на борту, «Жанетта» поправляла такелаж…». Вот это был гламур! Люди разбегались! А то – «Сделайте нам красиво… Нет, Пикассо понятнее… Что вы, это природные…». Андрогены!
            
Хватило бы и одной
          В цивилизованных государствах реализован принцип: «Государству не место в постелях граждан». Это сказал художник Курбе, Большой француз, как сказал о нем Репин. В связи с этим  вспомнилось, как в журнале «Неман», было это в начале семидесятых, из уже сверстанного номера цензор вырубил мой рассказ, объяснив главному редактору причину: «В рассказе две постельных сцены, а для рассказа хватило бы и одной».
   
Абсолютная истина
И опять Курбе : «Государство некомпетентно в делах искусства». Истин абсолютных не бывает. Эта, кажется, абсолютна. В делах искусства компетентен он, Курбе. И ещё, без сомнения,  компетентна легендарно знаменитая Агния Барто. Почему я «выбрал» её?
Наша Таня громко плачет,
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плач,
Не утонет в речке мяч.
С этим четверостишием живут наши люди столько, сколько они живут. На моей памяти пятое поколение. Вот уж кого знало всё, без исключения, население третьей в мире страны по количеству людей.
Утверждать ценность искусства, его значение в жизни человечества… Я встречал мнения великих о том, что не будь искусства, не мог бы примат стать человеком.
Недавно  узнал я об одном коротком разговоре Барто с соседкой по дому. И, по-моему, человекообразующее искусство с почтением и скорбью отступило в тень.
«--Вам ли печалиться. Ваши стихи знают наизусть все дети. Вот дочка моя младшая всё время повторяет: «А болтать-то  мне когда? Мне болтать-то некогда». Вы счастливая. Вас вся страна знает.
Она посмотрела на меня и сказала:
-- Мой сын хотел покататься на велосипеде… Навстречу шел грузовик. Этот грузовик сбил моего мальчика насмерть. Ему было девять лет… А вы говорите, стихи… Что стихи? Пустое…»

Виват полковнику Денферу Рошро!
И раз уж об искусстве, то позволю себе небольшое личное впечатление. О том, как  побывал в Париже, -- другая тема. Повезло и побывал. И вот, --  площадь Денфер Рошро в Латинском квартале. Памятник, который здесь именуют «Бельфорский Лев». Роскошный памятник и очень выразительный: морда льва умна и спокойна, сила его – необорима.
Бронзовый царь зверей лежит на невысоком пьедестале, лапой придавив стрелу, не дает ей вонзиться в тело Франции. Вокруг столбики, цепи. О чём хранит память  «Бельфорский лев», кому честь и слава?
Сто тридцать лет  тому крошечная крепость Бельфор в горных Вогезах дольше всех французских городов сдерживала немцев. Комендант Бельфора  полковник Денфер Рошро с небольшим гарнизоном, сумел продержаться до весеннего перемирия и сохранил Франции единственный город, оставшийся в Эльзасе. По  договору Эльзас и Лотарингия отошли Германии, а Бельфор остался французским. 
За это французы и воздвигли отчаянному полковнику памятник в виде Льва. И площадь в Париже – уже сто тридцать лет носит его имя.
Кстати, автор памятника тот же скульптор, который сделал  для Америки статую Свободы – Август Бартольди.
***
И ещё одно парижское «скульптурное» впечатление. Набережная Вольтера… Сена… Главная магистраль Парижа. Улицу Святых Отцов продолжает набережная Малакэ еще немного и … разочарование: маленькая «сморщенная» фигурка из камня—Вольтер… Таким он был? Почти обезьянка, прости Господи. А какое отношение имеет внешность к величию ума? 
               
 Художник и царь
Художник Валентин Серов рисовал портрет Николая II. Зашла императрица – полюбопытствовать. Сделала несколько незначительных замечаний и высказала несколько коротких суждений. Серов внимательно выслушал её величество и, вручив ей мольберт и кисть, молча, ушел. Через некоторое время, император нанес визит в мастерскую художника и принес ему извинения за императрицу.
Вспомнился по этому поводу один эпизод из жизни знаменитого Физического института, которым руководил Петр Капица. Приехали туда  товарищи из ЦК КПСС с очередными указаниями  по поводу очередных ударных задач физической науки к очередному  съезду партии. Это было уже после того, как Петр Леонидович, написав письмо Сталину, вырвал своего работника и строптивого коллегу Льва Ландау из бериевских застенков.
Собрали коллектив, стали выступать. Во время речи одного из цэковцев Лев Давидович встал и, перебивая докладчика, громко спросил, будут ли когда-нибудь и, наконец, физикой руководить физики.
       В древности Архимед сообщил римскому императору, пожелавшему «в темпе» постигнуть точные  науки, что в математике нет царских дорог.
Жаль, что Серовых, Ландау и Архимедов «на планету всего ничего», как писал поэт. Человечество было бы сегодня вровень с той задачей, которую перед ним поставил Космос, если бы начальством в делах своих имело профессионалов.
         
     ***
     Женскую красоту описать невозможно. Это знал Лев Толстой, «обманувший»  Тургенева и Дружинина, когда они вздумали состязаться в этом. Простак Дружинин взялся за дело впрямую: рот, нос, лоб, шея, плечи… Тургенев попытался создать образ красоты, не прибегая к подробностям. Толстой же ограничился гомеровским: «Когда Елена вошла, старцы встали» – и победил.
Сюда же  можно прибавить восторженный прямо-таки возглас в одном из писем Чехова о Толстом,  о том, что только он мог сказать, что Анна сама чувствовала, как в темноте у нее блестят глаза.

Волки и овцы по Гоббсу
        Философ и социолог Томас Гоббс считал, что на земле живут не волки и овцы, а одни волки. По Гоббсу и  выходило, что человек человеку – волк.
       Он считал, что каждый рожденный абсолютно свободен и вправе делать всё, что считает нужным и чего хочет. Но на земле живет не один человек, и тогда, по Гоббсу, – война всех против всех. Но тут в дело должно вступать Государство. Его задача накормить всех волков и дать каждому отдельное логово, чтобы они не перегрызлись. Хорошим волкам – добавку к пайке, плохим – палку, и—«всё хорошо, прекрасная маркиза!».
        Пожить бы Гоббсу сегодня…  Даже не социологу и философу ясно: когда в дело вступает даже демократическое Государство, то -- «кобыла ваша околела». А в остальном…
***   
Ещё в 18 веке Миних записал: «Русское государство имеет то преимущество, что оно управляется  самим Богом: иначе невозможно объяснить, как оно существует».
 *** 
Булгаков в 20-е годы во всеуслышание о советской власти: «Это не навсегда». (Дык и чего же хотел получить от неё?)  Не тем  даже, что написал, а тем, что сказал вслух.
               
В храмах фундаментальных сущностей               
Многое можно стерпеть. Но когда «созидатели» социальной энтропии, при которой не то что  жить, -- достойно быть похороненным невозможно; когда они отправляют свои естественные нужды в храмах фундаментальных сущностей…  Тут даже с нашей тренированностью не получается удержаться в рамках нормативной лексики. Но дело не в лексике. Дело в правде, которая ещё и за столом-то не сидела; и в хлебе, которого всегда не хватает. И где же он, тот, самый Высший суд, обещанный вами, Михаил Юрьевич? Не пора ли, – человеческой истории на Земле миллион лет, -- не пора ли, не дожидаясь помощи Неба,  «своею собственной рукой» навести, наконец, порядок?  «Молчит Русь, не даёт ответа…  Чудным звоном заливается колокольчик…»
 ***
…Извините, господа, но ваш приход в наше время, где пока ещё живем мы,  не может отменить моих друзей и других порядочных людей. Шестьсот лет назад сэр Вильям  устами своего героя сэра Тоби, неповторимо сыгранного Яшиным,  объявил  и оказался навсегда правым: как бы вы не демонстрировали «миру и городу» своё  новое, острой формы гидравлическое  благочестие, пирожки и пиво быть не перестанут.
    
 ***
«Только дураки не меняют своих решений». 
Один мой друг ушёл с работы после того, как начальство, вросшее в своё руководящее кресло, с видом большого Наполеона сообщило, что оно не меняет своего решения никогда. Вот тогда-то мой друг и сказал…

Все зависит оттого, как смотреть
Мысль Энгельса: никакое количество примеров не доказывает истину и не выявляет вектор общественного явления. А история, она всегда светлая – она идет вперед.
И что же мы видим? Мы видим все, кроме светлой истории. Как говорят в Одессе: мы «плохо» видим, или Энгельс не так думал про  историю ?  Может, действительно, надо смотреть на мир не только с точки зрения одной своей жизни, а так, как смотрел на него классик; или же -- чистыми  глазами ребёнка.
Рассказал внуку историю с монеткой в нелегкий для меня период жизни.… «Вот, -- говорю, -- решил бросить монетку: если орёл, -- всё будет хорошо, а если решка – дело швах».  А он мне: «Дед, ты неправильно думал. Надо было так: если орёл – все будет хорошо, а если решка,  то все будет просто отлично».
Может, так и «смотреть», и «всё будет просто отлично». Для истории – да, а для меня?

Бесстрашный Виктор Конецкий                      
И сегодня помню, что чувствовал, когда впервые, в 1955 году, увидел в  курской  газете «Молодая гвардия»  небольшую заметку и свою под ней фамилию. 
Теперь-то  я понимаю Виктора Конецкого, бесстрашно сказавшего, когда такое говорить было небезопасно: «И вовсе это не должны быть бесспорные истины только оттого, что они напечатаны в типографии. Сколько подлой лжи и сознательной неправды  пришло к людям через типографию».

«Бедное правдоподобие».
Именно бедное, а не бледное.  Нравственно  снайперская фраза. «Инвалиды творческого труда», -- точно сказано Стругацкими о тех, у кого есть   упорство, чтобы творить, но нет для этого таланта. На этом они и ломаются.
«Хомо сапиенс – это возможность думать, но не всегда  способность делать»,-- это тоже они. И сильны, и хороши были братья. И фантазии их были не такие уж фантастические.
***
Оказывается, делать то, что считаешь правильным, -- легко.
***
Тело «здоровее»  души: за несколько минут, пока твое тело испытывало свое «неземное» наслаждение, ты забыл все идеалы, всаженные в тебя с детства. А ещё говорят, что в здоровом теле здоровый дух… В здоровом теле – здоровое тело.
               
***
Успешная жизнь и счастливая жизнь – не одно и то же.
***
Архитектура --  взбесившаяся геометрия.
***
Макабрический (?!) абсурд. Надо понимать, что это такой абсурд, который  больше   самого себя. Для него даже нормального слова нет.
***
Девочка по вызову  явилась, как на пост.
***
Жизнь на Земле целесообразна—для природы.  «Для неё» Космос и родил Землю.
А для человека, выломившегося из природы, -- нецелесообразна: она не на него примерялась, а на главный природный массив. Все эти кошмарные для человека землетрясения и цунами природа и «не заметит».
Человеку же ничего не остаётся, как, приспосабливаясь, подлаживаться к той планете, которая ему выпала. На то образовался у него ум, на то он придумал науки. А искусство – в награду
***
Пришло на Землю время временщиков. Было Безвременье, потом Матриархат, потом Патриархат, потом вот это,-- время временщиков. И, если верна теория развития по спирали, то должно вернуться время Женщины.
Кондицио синэ ква нон—условие, без которого нет человека.
** *
Она вошла в его жизнь…  Так в квартиру больного входит доктор.
***
Невнятица чувств –  явление эмиграции.
         
Выбор               
Андрей Белый сначала эмигрировал в Германию, а потом понял, что  не может жить без русского языка, и вернулся. Зря, не зря, -- чего сейчас об этом. Главное, что, вернувшись,  привел в соответствие душу и место. То, без чего человек не летает.
Конечно, чтобы понять совершенную ошибку, надо её совершить.
…Уезжая, я знал, что совершаю. Был выбор, что само по себе задача не из легких. Выбор – это всегда, по крайней мере, драматично. А тут, реально гамлетовское: быть мне или нет. Как биологическому организму.
А потом, «по независящим обстоятельствам»…  Вернуться, как говорил хороший белорусский поэт Степан Гаврусев,  не атрымалося… А без языка – невозможно. Получается гидропоника. Только не для овощей, а для человека.
 
***
У кого какие биографические факты, а у писателя и ученого  главные вехи биографии --  книги и мысли.  Вот для чего человеку стоит жить, считал Ключевский. А где же друзья, женщины, пиры общения и просто пиры? Как сказал бы мой вечный герой дядя Петя Цымбал, я с вами, уважаемый Василий Осипович, перпендикулярно не согласный.
 ***
 В середине позапрошлого века – 1846 год – были  суды, которые      носили название – «совестных». Не предтеча ли суда присяжных?

Наши любимые
До чего же они, нами любимые, бывало, не любили друг друга… О Толстом и Шекспире или Бунине и Куприне читающей публике давно известно. А это,-- больше специалистам.
Чернышевский о Фете, который --  «Я пришел к тебе с приветом…», «Сияла ночь, Луной был полон сад», «…шепот, робкое дыханье»... О котором Некрасов, писал, что он второй после Пушкина; а Толстой не мог его читать, потому что плакал… Пожалуйста, ещё  Гоголь: «Это – явление». Чайковский: «Фет в лучшие минуты выходит из пределов, указанных поэзией, и смело делает шаг в нашу область. Он часто напоминает мне Бетховена»…
Чернышевский же, такой симпатичный в своем пенсне, такой талантливый и известный уже в своей молодости, а какой демократ! – о стихах Фета: «Все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если бы выучилась писать стихи».
Впрочем, есть отличная публицистика Чернышевского и вечные стихи Фета. Что нам ещё надо?  Пусть хоть на дуэль друг друга вызывают.
 
Проблема не в генетике
«Чем больше читаешь  Зигмунда Фрейда, тем интереснее и непонятнее».  Это сказал один мой знакомый, который до сорока пяти лет, имея вторую жену и трех детей от двух браков,  о Фрейде не слыхал. В его высказывании, по-моему, есть рациональное зерно.
Пытаясь понять, что такое агрессия и почему она с такой силой бушует сегодня в обществе, которое называют человеческим, я, конечно, не мог пройти мимо суждений Фрейда и Фромма. И тут-то вспомнился мой знакомый.
Человек рождается  без разума, но с инстинктами. Разумом еще предстоит «наполнить» мозг, а инстинкты --  уже работают. Стартовые, первичные моменты жизни человека – инстинкт смерти (помните: первый шаг ребенка в жизни является его первым шагом к смерти)  и его младший брат – инстинкт агрессии. Уравновешивает этот тандем  эротический инстинкт—продолжения рода. Смерть и Эрос. Разрушение и созидание – вселенские весы, определяющие судьбу живого.  Борьба этих начал и есть содержание жизни.
Рискованно, но сегодня уже возможно сказать и быть понятым, что развитие культуры  -- это победная тенденция человека против агрессии-смерти за вообще своё существование. 
Возможно, Эриха Фромма мой знакомый тоже читал бы с интересом, но, думаю, что этот классик-философ 20 века был бы ему более понятен.  Он  популярно объясняет природу агрессии, этого сегодня массового, нарастающего и гибельного проявления человеческой натуры.
«Если бы человеческая агрессивность, -- говорит Фромм, --  находилась на таком же уровне, как у других млекопитающих (например, у шимпанзе), то человеческое общество было бы сравнительно миролюбивым. Но это не так. История человечества дает картину невероятной жестокости и разрушительности, которая во много раз превосходит агрессивность наших предков. Можно смело утверждать, что в противоположность большинству животных человек является настоящим «убийцей».
Может, дело в гене агрессивности?  Фромм находит другие, для меня более убедительные причины этой  деструктивности. Их следует искать в социальном  климате общества. Гиперагрессивность человека—это не врождённый, более высокий, чем у животных, потенциал агрессивности, и объясняется тем, что условия, вызывающие агрессию, в человеческом обществе стали едва ли не нормой по сравнению с естественной средой, в которой  обитают животные.
***
После  публикации в журнале  моего эссэ  «Милая моя… Миленький ты мой…» получил горькое  письмо. Пожилая женщина рассказывала про свою жизнь. Там были  и эти слова: «Я даже целоваться не умею: не любя,  ведь не будешь целоваться. Всю жизнь любила фантом. И детей с фантомом прижила. Дети хорошие. Да и он ничего… Но без любви. Всю жизнь. Спасибо вам: читала и узнавала, что хоть кто-то кого-то любил».
          
***
Бальзак говорил, что юристы, врачи и священники не могут любить и уважать людей, потому что они знают слишком много их пороков.  Дожил бы до наших дней…
 
 
Интерес только антропологический.
Когда мне рассказывают о жёнах рублевских  бизнесменов с яйцами Фаберже или показывают их; или— подруг хоккеистов и футболистов с зарплатой в один всего миллион… -- и зовут им посочувствовать: каково жить в золотой клетке без любви или с такими нагрузками – у меня к этим ребятам и их жёнам  возникает интерес – антропологический.
А милых организаторов картинок и текстов, на мой «вкус», пора привлекать к уголовной ответственности. Это Платон не делил мир на умных и дураков, а эти «продьюсеры» только на том и делают свои гигантские «бабки», что давно именно так и поделили. И все резче, и в пропорции. И  формируют страну-инкубатор деревянных буратин и пластмассовых барби. Ведь уже  делают видеорепортажи в режиме текущего времени из спален и туалетов в телевизионных «домах».
 ***
Днем он совершал грехи – большие и маленькие, это уж, как карта ляжет. Всё определял  текущий момент. А вечером, где-то так с 21.30 и до, примерно, 22.00 замаливал их перед иконой Божьей Матери, дорого купленной  для этих нужд. Когда  того требовала не только душа, но даже и желудок,-- чувствительный, зараза, чуть подлянка выше нормы – расстраивается, как будто у него есть своя, автономная, поджелудочная совесть, -- тогда уже и свечку перед иконой ставил.

     Живые изречения               
     Несколько  живых изречений, которые путешествуют со мной  с того момента, когда я их услыхал. Живых, потому что не вычитано и не «чужое» -- моё, «у чыстым виде», как сказал бы дядя Петя, с которым я вас уже  не раз знакомил.
   
    Пацаном  много болел.  Мама, сидя у моей кровати, часто, как заклинание,  истово произносила одну и ту же фразу: «Мир фар дир!». Еврейского языка я не понимал и на вопрос, что это значит, мне отвечалось: «Это значит, что я тебя люблю». Позже я узнал, что переводиться эта мини-молитва так: « Мне – вместо тебя». То есть, я прошу (кого? – мама была неверующей) болезни моего сына отдать мне.
     Когда болеет или страдает дорогой мне человек, частенько беззвучно повторяю я мамино заклинание.

     Со второго класса безумно влюблялся. И страдал. Судьба, видимо,  решила закалять меня в этом  внесистемном и ненадёжном, но решающем для мужчины «деле». В результате такого решения судьбы, все, в кого я влюблялся, коварно меня бросали, и я  жестоко, в клочья,  страдал.
     Мои друзья, которые от того второго класса и, слава Богу, до сего дня все еще мои друзья, будучи свидетелями моих многолетних мук, как друзья верные, тоже сочувственно страдали.
    Однажды, после очередного фиаско, силой в девять «отелло» -- «она любит Вальку Умецкого…» -- один из нас, русоголовый красавец Юрка Лобов, выдал живое изречение, ставшее не только спутником моей жизни, но и одним из её маяков: «Влюбляться надо не так, как в жопе солома горит, а так, как стоит пирамида Хеопса».
    Это произошло в довольно таки не серьёзном возрасте…-- хотя, как считать: стаж-то был со второго класса, -- но с той поры, не переставая влюбляться,  я перестал страдать. Действительно, не хватало ещё страдать пирамиде Хеопса.

     Как-то моя маленькая внучка, под настроение, неосмотрительно отказавшись от подарка, опомнилась и решила все же получить его. Застенчиво, -- именно так, по стеночке, – подойдя ко мне, сказала: «Дед… Давай всё начнем сначала!».  И мы всё начали сначала. И все было, как любила говорить эта маленькая хитрюганка, просто замечательно.
   Многое отдал бы взрослый человек, чтобы иметь возможность, пусть даже  редко,  начать всё сначала…

    А мой второй внук, назвал наши «встречательные» и «прощательные» объятия, объятиями «для любви». Как прекрасно русский язык приемлет это: «Давай обнимемся для любви!».

    Как вы догадываетесь, из таких живых изречений каждый мал-мальски пишущий человек, мог бы составить свой «словарь». Не хочу, чтобы было «пере». Пусть будет «недо». В нашем ремесле это всегда лучше.
    Закончу»живые изречения» нешуточным афоризмом, неожиданно подаренным мне знакомым уголовником-рецидивистом, которого я сумел увести из уже разгоревшейся драки: «Ты же на учёте. Хочешь опять в зону? Ты, что, -- не понимаешь?»
    И тут я получил ответ, которым могли бы гордиться отцы-философы, если бы его родили они: «Как я один могу понять их всех, когда они все не могут понять меня одного?»
               
Силуэт родословной
В начале 19 века жила в местечке  Самгородок  Винницкой губернии  еврейская семья.  Мать звали Ципа,  и детей в местечке, как водится у евреев, звали Ципины дети или  по-еврейски—Ципис киндер. 
Мне было 66 лет, когда я узнал, что моего прадеда и прабабку звали Шулем и Ципа. Как раз те самые, из Самгородка. И что род мой, Циписов, насчитывает  на 1998 год  414 человек. А я-то был уверен, что людей с моей фамилией почти нет: в жизни встретил только троих. Привет вам, родичи! Как мне не хватает миллиона, чтобы собрать вас вместе, чтобы обнять вас и пожелать роду длинную жизнь на Земле.
***
Истину не постигают коллективом. Только индивидуально и только избранные. Образование здесь ни при чем.
 
Краткий статистический отчет      
За восемьдесят самых грозных лет инквизиции в ХV веке было сожжено десять тысяч человек—по десять  в месяц.
За один наиболее кровавый год якобинского террора – 40 тысяч.  Три тысячи в  месяц.
Ежовщина – 50 тысяч в месяц. Две  тысячи в день.  За 5 дней – больше, чем за всю испанскую инквизицию. 30 секунд – человек.
 Апофеоз – Вторая мировая… Эти цифры уже не выговариваются. 
По-моему, это слишком расточительно даже для Космоса. Есть ли конец этому планетарному смертоубийству?

Геббельс втихаря читает Гейне
День  10 мая 1933 года  Геббельс провозгласил  «Праздником костра».
Вначале  в костры попала одна тысяча книг запрещенных названий, 250 авторов. (За годы фашизма  в кострах сгорели книги  5500 названий). 
Фрейд – олицетворял еврейский грязный секс, а Эйнштейн – еврейскую  физику. Главный костер пылал на площади Оперы. При этом обязательно должны были присутствовать все преподаватели Берлина, поскольку огромный книжный костер – грузовики книг --  «осветил конец старой эпохи и приход новой». Во время выступления Геббельса  слышались выкрики: «Да здравствует благородство человеческой души!».
Уничтожив по всей стране книги Гейне, главный культуролог фашизма собрал у себя в доме самую полную коллекцию его прижизненных изданий и в одиночку наслаждался  стихами любимого поэта.

Германия после войны.
15 апреля 1945 г. Вагон берлинского поезда. Беженцы жалуются друг другу на невзгоды. И тут солдат, раненый, с виду жалкий, но с двумя железными крестами—один золотой за четыре подбитых танка—закричал: «Прекратите скулить! Мы должны выиграть эту войну. Если её выиграют другие, и если они сделают с нами хоть малую частицу того, что мы сотворили с ними, то всего через пару недель от Германии ничего не останется».
Один из уважаемых граждан  Земли, президент США Франклин Рузвельт сказал в это же время: «Мы должны быть по-настоящему жестокими с Германией. Я имею в виду весь германский народ, а не только нацистов. Немцев нужно либо кастрировать, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они забыли и думать о возможности появления среди них таких людей, которые хотели бы вернуть старые времена и снова продолжить то, что они вытворяли в прошлом».
Он предлагал запретить немцам носить любую униформу и ходить строем.
Один из влиятельнейших английских  дипломатов  военного времени лорд  Роберт Гильберт Ванситтарт считал, что нет ни малейших сомнений в том,  надо  ли вешать всех немцев без разбора. Единственный вопрос, который остаётся открытым, это – где устанавливать виселицы и какой длины должны быть верёвки.
Представьте, что чувствовали и говорили в разгромленном немецкими ракетами Лондоне не лорды…
Перед самым окончанием войны прозвучали слова Сталина о том, что огульного подхода к немцам, массовых казней без «законного и праведного» суда быть не должно.
Не забыть бы, кто это говорил. Человек, у которого не было ни одного слова и ни одного движения  мимо крови.
Микоян Сталину в мае 1945 году: «Немцы едят траву и кору деревьев». (Немедленная ассоциация: на Урале на станции Шумиха в 1942 году  бабушка, мама, я и брат одно время ели оладушки из отрубей пополам с корой…)
Июль-август 1945 года. Немцы массово подвергаются разбою и грабежу, а их женщины  изнасилованию со стороны оккупационных войск. Особенно отличаются французы и русские.
Все города  в развалинах.   Деревня   по дешёвке «перекачивает» из города ценности.  Любую красивую девушку можно было получить на ночь за пачку американских сигарет «Честерфилд» или «Кэмэл». Одна девушка могла прокормить небольшую семью…
За 10 сигарет – кило хлеба или 100-150 грамм мяса или 75 грамм кофе, или 25 граммов сахара. 30 сигарет --  одна курица. 125 сигарет – постельное бельё. 250 – гусь. Радиоприёмник – 400 сигарет.
У женщин, разбирающих  развалины,  норма в день – тысяча кирпичей. За это они получали 7 рейхсмарок или полторы американских  сигареты.
Наиболее жесткий оккупационный режим был во французской зоне. Там немцам было запрещено ездить на велосипедах, ходить разрешалось только по краю тротуара, при встрече с  французом немец обязан был снимать головной убор…( «Правила», по которым    в гитлеровском рейхе жили евреи…).
Немцы проходили «денацификацию» в 12 спецлагерях советской зоны.  Некоторые из них были размещены на месте  бывших нацистских концлагерей – Бухенвальд, Заксенхаузен…
В это трудно поверить, но это так. В этих лагерях погибли без предъявления обвинения, как минимум, 43 тысячи человек. (Что это по сравнению с одним Бабьим Яром, одним гетто в Минске и одним Саласпилсом, да? И что значат все эти «цифры» по сравнению с одной человеческой жизнью…)
***
После войны все народы стали считать своих убитых, а евреи – своих живых… Это было время, когда человеческая история остановилась и предоставила людям шанс остаться людьми.
***
Ненависть к людям стала составной обязательной частью нашего патриотизма. Да не надо  любить родину,-- надо ею гордиться. Было бы чем и почему.
 
Аспект               
В арестантской камере на петербургской улице Гороховой  Александр Блок признаётся Арону Штейнбергу, что рассматривает юдофобство как аспект русского патриотизма.
***
Старый принцип, взятый у иезуитов: то, что ты не в состоянии принять, надо опорочить. И блестит этот старый принцип, как новенький: ещё бы – когда за тобой мощь государства. Когда  в таком государстве наступает необходимость «дать» народу возможность забыть о насущном, ему дают избыточное. Голодные пенсии?  Нет лекарств?  Зато мы – самые сильные в мире и нас бояться!
      
Этому не учат.
У творчества нет учителей и быть их для него не может. Как нигде – интуиция (только у профессионального игрока в карты такая), эрудиция и культура, а так же,  оставшийся в памяти чувств, опыт жизни. Быт!  Банальности – суть жизни! И гордое одиночество души – казнь и награда.

***
«Печаль низвергает человека с вершины совершенства», -- сказал Спиноза. А я всё думал, отчего же это мне так тяжко пишется… Теперь понятно. И еще стало понятно, почему так рискованно шутится.
               
Составляющие
Три высказывания, имеющие отношение к методу творческой работы и обратившие на себя внимание, легли у самой  души:  Шкловский:  «Пишите радостно…»,  Конецкий: «То, что нас окружает, мало тянет на понятие «действительности» -- это какая-то метафизическая мерзость» и один безымянный  французский художник: «Когда я пишу пейзаж, то прищуриваюсь, чтобы исчезли мелочи и осталось главное».
Хорошо бы следовать Шкловскому, но как же быть с личным совпадением «от Конецкого»? А с приёмом француза было просто: я ведь тоже  прищуриваюсь, но чтобы не видеть главного. Иначе можно дать дуба от отвращения.
***
Время великий лекарь,  сказал Шекспир. К нему и обратим мы свои надежды. 

Библиотека   
Бродский уверенно заявил, что его образованием была библиотека. Он называл её бесценным благом, которым не все умеют пользоваться.
Моя библиотека в Виннице. Областная, на улице Ленина. На втором этаже ветхого здания. Мне двенадцать лет.  Старуха ( ей было лет 35…) прониклась  ко мне и нелегально  пускала «в стеллажи».
Сидя на ступеньке переносной лестницы, иногда на полу, я мог часами перебирать книги, листать их,  читанув абзац на пробу, рассматривать иллюстрации, невольно запоминая авторов. Гобсек по сравнению со мной  был нищим.  Читал, зачитывался найденным сокровищем… А уже и закрытие.  Полдня, как не было.
Родители не ругали, если библиотека. Под неё иногда и что другое… Верили и тем пробуждали мою совесть.
Я и сегодня помню чуть душноватый плотный запах множества книг и уютное таинство межстеллажного пространства, иногда нарушаемого бесшумной плавной фигурой «старухи». Она находила нужную книгу и, улыбнувшись мне заговорщицкой улыбкой, исчезала.
…Здесь есть хорошая русская библиотека: она часть университетской библиотеки, её славянского института «Запад – Восток». Там даже российская периодика есть. Но – далеко, не наездишься.
С радостью сопричастия читал я слова  Бродского: «Свобода существует затем, чтобы ходить в библиотеки».
          ***
Мне кажется, что многие, если не множество людей, перестали понимать разницу между бытом и бытием. Так и живут, перепутав «цели и задачи».
Мечтают, как дети, забыв, что мечта всегда слаще жизни. Мечта горизонтальна, а жизнь – вертикальна.
***
Отложенная потребность. И сколько же их, отложенных, у меня накопилось? Посчитать, -- выйдет, наверное, что часть жизни оказалась отложенной и не осуществилась. Появляется уверенность, что так и не осуществится. Жаль, потому что многое во мне было экстравертно и какую-никакую пользу могло бы принести так называемому обществу, а уж «копилке» Вернадского, -- уверен, что да.   

Почему Персия не стала колыбелью               
Есть производственная необходимость повториться: «Что не написано, того не было».  Это редкая абсолютная правда. Основная «масса» человеческой истории, которая прошла до возникновения письменности, канула. И стала предметом археологов. Записанная же историками и навсегда закреплённая писателями в образах, оживлённая и одухотворённая, смогла быть единственно потому, что до писателя был историк.
«Без Геродота не было бы Эсхила», -- говорят умные Вайль и Генис. И уверенно продолжают: пушкинский «Борис Годунов» с фоном всея России не мог бы родиться, не будь Карамзина с его «Историей государства Российского». Эсхил родил для будущего мира и на все века Древнюю Грецию—Геродот вымостил ему дорогу. А ведь Греция была не намного «интереснее» Великой Персии, империи, с которой мучался всю свою боевую жизнь гениальный Александр Македонский. Но Персия не родила своего Геродота и «стала достоянием археологов». Ей не досталось почётного титула «колыбели человеческой культуры». 
Вот, что значит письменность, историк и писатель.
Юрий Тынянов в эту тему сказал: «Там, где кончается документ, там я начинаю». Но документ должен быть, тогда может случиться  «я начинаю».
 . А «без Карамзина в литературе появляется Пикуль», и история подменяется мифом, часто с античеловеческими последствиями и очередным кровавым вселенским мордобоем. А в ответе, как всегда, народ, который безмолвствует...
Уже и к беспрерывной крови привыкли. Безмолвствуют.
          
Бог в помощь
Разбирал старые письма… Для души  это тяжёлое дело.  Затаив дыхание… Словно зимние узоры на окне – подыши, и они исчезнут…
Романов здесь хватит и на Толстого, рассказов – на Чехова, Мопассана и Шукшина. Эти письма спали и не заметили, как я их посмотрел и снова накрыл одеялом, чтобы было им тепло. Там --  самый лучший мой мир, моя светлая жизнь, дорогие люди. Спасибо судьбе, сохранившей их: обычно, я не храню письма.
Только из одного, от друга моего несказанного Юры Лобова, хочу процитировать два его  четверостишия -- «Балуюсь…» -- улыбнулся он, показывая мне в давнюю встречу добрую сотню подобного талантливого баловства. Прочёл в том письме эти два «юрика» и так высветилось, как  прожектором: ничего не изменилось.
Посмотришь – хам на хаме,
Всё просто вверх ногами.
Но примешь граммов двести –
И всё опять на месте…

А я давно себя не мучаю
Тем, что с такого-то числа…
Поскольку лень моя могучая
Меня от многих бед спасла.

И что? А ничего. Будем жить. Этого у нас не отнимут. Надо бы, конечно, поумнее и почувственнее, но это уже, как сможешь. Тут тебе в помощь только Бог и любовь.    

Они такими рождаются
Дело было в Канаде...(Звучит-то как!) Мало того,  чтобы попасть» домой», в Бремен, ещё и пересадка в Амстердаме, (так и пишется,»домой», в кавычках, потому что так чувствуется: вот уже четырнадцать лет живу здесь, а дом там, -- в Виннице, Курске, Минске...).
Предъявил молоденькой  аэропортовской девушке «пролётные» документы, сумев объяснить, что ни на каком ихнем языке, включая немецкий, не говорю. Канадское милое дитя, --  я их всех сегодня воспринимаю как школьниц старших классов, -- оформив бумаги, приняв мой чемодан, пожелало счастливого полёта. Пожелание было не лишним: семь часов над Атлантикой на высоте одиннадцати километров. Правда, водка и виски безотказно помогали справиться с расходившимся воображением. А ещё аксёновский том избранного—вспоминал  молодость.
За полчаса до посадки в гигантском аэропорту Амстердама ко мне подошёл старший стюард и стал что-то объяснять. Узнав, что я говорю только по-русски, сказав «вау», нарисовал кресло-каталку. Я понял, что меня будет ждать провожатый. Это была девушка, которая проводила меня к электромобильчику и, посмотрев мой билет, повезла по аэропорту-городу. Без преувеличения, среднему районному городу.
Наверное, я и сам нашел бы свой терминал, -- с волнением и спешкой, расспросами и блужданиями…  Сколько же нервов сэкономило мне очередное уже голландское «милое дитя». Она не покидала меня до самой посадки и рассталась, пожелав очередного счастливого полёта после очередного таможенного контроля с очередным разуванием.
Доложив дочерям по телефону о благополучном завершении прекрасной авантюры, -- пребывание у них в гостях было сопряжено со многими медицинскими рисками, -- спросил я о том, кто же из них побеспокоился о моей провожатой (такая бесплатная услуга есть в сервисе международных аэропортов). Оказалось, что сопровождение они не заказывали. После семейного совещания, призвав в помощники логику и метод исключения, мы решили, что то самое канадское «милое дитя», представило, каково мне, безъязыкому, придётся в голландском вавилонском аэропорту, и по собственной инициативе, не рассчитывая даже на просто «спасибо», заказала свою далёкую коллегу с электротележкой.
Прошло недели две. Пришли мы с женой в немецкую сберкассу получать пособие. Карточка, по которой его получают, находилась на обмене и ждатьеё надо было ещё  несколько дней, а у нас и на продовольственный магазин  денег уже нет. Узнав, в чём проблема,  немецкое «милое дитя», произнеся: «Битте, вартен айн момент...», умчалась. Минут через десять она вернулась и вручила нам новые карточки...
Когда мы возвращались домой, катя перед собой тележку с продуктами, я задал риторический вопрос: «Откуда они такие берутся?», имея ввиду этих интернациональных «милых дитятей». Жена ответила не риторически: «Они такими рождаются».
Я вспомнил, что уже четырнадцать лет живу в стране, где работает одна из самых давних демократий мира. И еще вспомнилось пушкинское: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы». 
***
Когда-то я учил своих ученичков из «хабзы» каждый день мыть ноги и чистить зубы.
Прошло двадцать лет. Перечитываю давно забытую тощенькую радищевскую «Путешествие из Петербурга в Москву», из которой всё, что осталось в памяти, что автор, взглянув окрест, обнаружил, что душа его страданиями человеческими уязвлена стала. И вот, это ещё, слова Екатерины, матушки всея Руси, после того, как прочла «Путешествие»:  «Бунтовщик хуже Пугачева». После этого Радищев стал первым в России человеком, осуждённым за литературную деятельность.
И вот, при солидных своих летах, любопытства ради перечитываю книжку из обязательной в прошлом школьной программы и—здравствуйте: в разницу с испорченными городской жизнью русскими людьми крестьянские девушки «не сдирают каждый день лоску с зубов своих ни щетками, ни порошками».
А я-то старался, чтобы именно щетками и каждый день... А ещё, чтобы ноги мыли каждый вечер холодной водой и каждый вечер – свежие носки.  А то в класс войти, как в хлев…А тут передовой  Радищев и такое пишет. А ещё бунтовщик!

Польза псевдонима
Под псевдонимом путешествующий  Францией  князь Щербатов  написал трактат «О повреждении нравов в России» и крыл в нём Екатерину и Потемкина. Всяко. Попробовал бы без псевдонима… Один такой попробовал. И вовсе не о матушке царице писал, а всего лишь о том, «оглянулся окрест».   

Отшатнулись
Когда «формалиста»  Шостаковича распинали за оперу «Леди Макбет Мценского уезда», «многие друзья от него отшатнулись».  (выделено мной. Н.Ц.)  Как точно и как художественно стоит слово. Не отвернулись, что было бы по-русски правильно, а отшатнулись, что еще «правильнее». Потому что за  словом «отшатнулись»—ужас, а «отвернулись»—только  равнодушие. Это было в 1936 году. А Сталин еще живее всех живых и сегодня. По опросу среди 26 миллионов россиян – третье место по любви и уважению.

С прежней красотой
Читал Пушкина, вспомнил сказанное когда-то Марком Галлаем. У Пушкина в притчевом «Возрождении» варвары обезобразили картину гения. Проходят годы, о тех варварах давно забыли, а картина  к людям «выходит с прежней красой».
Марк Лазаревич рассказал любопытную «мелочь». Он печатался в журнале «Новый мир»,  пока  Твардовского не сняли с должности главного редактора, и, конечно, был знаком с тем, как в легендарной редакции обходились с рукописями. Все редакторские правки и замечания делались карандашом и только на полях. Чтобы не «обезобразить» рукопись, даже если она не была выдающимся творением.
Какими замечательными, «с прежней красой» вышли к людям  «Жизнь и судьба» Гроссмана, весь Платонов, Зощенко, Ахматова... А сегодняшняя киноэпопея Рыбакова «Тяжелой песок». Всем им и многим другим не так давно ещё было сказано с имперской варварской убежденностью в «окончательном решении вопроса»: «Никогда!» Но божьи мельницы мелят, хотя и медленно, но верно. Жаль только, не все творцы увидели триумф своих «детей». А мы читаем книги, наслаждаемся живописью и смотрим фильмы когда-то арестованные временщиками. А еще жаль, что не всем временщикам вышло время. Но божьи мельницы...

Посвящение
Романс Глинки «Я помню чудное мгновенье, -- если бы ничего больше, то и этого достало бы для долгой славы --  оказывается, посвящен  дочери Анны Керн—Екатерине.

«Юпка» и «кофта»
Я никак не мог понять своего орфографического слабоумия по отношению к слову «пропаганда». Прошло много лет, с того раза, когда я впервые написал «пропоганда», и каждая последующая встреча с этим словом создавала «нештатную ситуацию»: я на секунду впадал  в ступор, соображая, как правильно его написать. Объяснения не было. Как не было его и тогда, когда мы с женой только переглядывались, а больше ничего... Наша дочь, умница-отличница уж и в старших классах продолжала писать слова «юбка» и «кофта» как «юпка» и «ковта».
Я понял это вдруг, -- на книжной полке в моём кабинете-спальне уже стояла не одна,  написанная мной   книжка...  Оказалось, это было интуитивное сопротивление живого организма насильственному стремлению переделать его в другой организм, который был бы копией многих других таких же организмов. Мои инстинкты раньше меня почувствовали опасное поползновение внешней среды в лице этого диверсионного слова. 
Тот долгий период мой жизни, который можно назвать целой моей жизнью, строй и власть породили «целую армию идеологических жуликов, которые семьдесят лет топтали  нацию, чтобы украсить свою собственную убогость». Лев Толстой,  изучив классовую теорию Маркса, сказал: «Это всё не то». Потому что сутью человека является творческое начало, а не  убогое деление на классы. Бедный может стать богатым. Глупый -- умным не станет. Чем больше будет узнавать, тем злее и страшнее будет становиться.
Обкомы и райкомы имели отделы пропаганды и агитации. В ЦК же КПСС был отдел просто пропаганды: ЦК не агитировал, это обязаны были делать низовые структуры. ЦК пропагандировал, сотворяя  «левую» реальность, реальность Зазеркалья. И вот, живя жизнью миллионов… Испытывая, как представитель  нацменьшинства, немного большее неудобство от этой жизни, чем окружавшие меня миллионы, я ещё ко всему, чаще других сталкивался с означенными отделами обкомов и райкомов: работал в газете. Каждый раз в командировках, из которых немало складывалась моя жизнь, я обязан был представляться секретарям по агитации и пропаганде, докладывая о своём прибытии в подведомственную им административную единицу. Так что, знаком был с сутью слова и писал его сотни раз. А реакция организма была всё та же: как ни хотелось бездумно, на скоростях проскочить эту заразу, а получалось  «юпка» и «ковта».  Даже машинистки в редакции привыкли, и сами исправляли «пропоганду» на «пропаганду».
А оно, вот, оказывается, что... И вспомнилось, как милая русская женщина, окончившая институт гидов в Париже (оказывается, есть и такой), и уже долго жившая в Берлине немецкой мужней женой, показывая нашей туристской группе самое старое здание в Люксембурге, сказала: «Обратите внимание на барельеф—это единственный сохранившийся старинный герб города, ему более шестисот лет». Надпись на этом гербе гласит: « Мы хотим остаться такими, какими мы есть».
Во время написания этой рассужденческой новеллки, я ещё раз и уверенно понял, что человек сам себе и пропаганда (может, впервые написал правильно, без «заикания»), и сам себе агитация.  И идея, и идеология—тоже сам себе.
... С уважением и почтением, мысленно сняв шляпу, стоял я перед гордым говорящим гербом люксембуржцев.

Дети для фюрера
Евгеника – в переводе с  греческого означает породистый, хороший род,  учение о хорошем рождении.  Это наука об улучшении физических и умственных качеств грядущих поколений. Вернее, что-то похожее на «научный» аппендикс.  Основатель—двоюродный брат Чарльза Дарвина—Фрэнсис Гальтон.
Дед же Чарльза Дарвина—Эразм, оказывается, предложил теорию возникновения Солнечной системы из газопылевой туманности. Эта теория «работает» и сегодня. А трое детей  Чарльза стали видными учеными. Вот вам евгеника в чистом виде: породистые английские Дарвины. И такие гнёзда не единичны.
Семьи русских талантов – Толстые,  Карсавины, Ковалевские… Германия – Манны, пять поколений Бахов -- 16 композиторов и 29 профессиональных музыканта. Шиллер,  Гегель, Шеллинг и Марк Планк—родственники. В 15 веке у них был общий предок.
Лермонтов, был родственником Пушкина и Толстого, Маяковский—родич Гоголя.
Грегор Мендель открыл законы наследственности в 1865 году. Он утверждал, что признаки наследуются строго двумя группами—доминирующие и рецессивные. Первые  передаются. А вторые - скрытые – передаются только при определенных условиях.  Количественно при передаче это выглядит так: на три доминантных приходится одна рецессивная.
Евгеника стыдливо советует человечеству избавляться от людей, страдающих серьёзными психическими заболеваниями. (Гитлер сделал это «запросто»: ещё до Второй мировой войны  в Германии было уничтожено 330 тысяч калек и психических больных. А уже во время войны были ликвидированы даже офицеры вермахта, вернувшиеся с фронта калеками или заболевшие психическими заболеваниями...)  И тут природа подбрасывает людям загадку, которую они до сего дня стыдятся разгадывать или, вернее, широко информировать об этом человечество. Дело в том, что почти все гении  были, как говорят в народе, «с вальтами».
Шуман. Отец был «странным» и—писал стихи. Мать—экзальтированная женщина, сестра—умалишенная, сын—так же. Сам Шуман умер в психбольнице.
Гете. Отец страдал слабоумием, у  матери—маниакальный психоз, сын- душевнобольной.
Эдгар По. Отец алкоголик. Мать—истеричка. Сестра—слабоумная.. Сам—запойник.
Ван Гог, Торквато Тассо, Чюрлёнис, Стриндберг—шизофреники. Ньютон, Гоголь, Паскаль, Мопассан, Гофман, Врубель—различные психзаболевания.  Достоевский, Флобер, Юлий Цезарь, Наполеон—эпилептики. Байрон, Тулуз-Лотрек, Борис-Мусатов—калеки. По евгенике—они и тысячи подобных не нужны человечеству. В лучшем случае, им надо запретить иметь потомство.
У нацистов были племенные заводы по выведению улучшенной породы людей. Этих младенцев называли детьми фюрера.
Пригласили меня выступить в Хайдамар, старинный городок  расположеный «в предместье» немецкого юга.  Перед прощальным ужином молодая женщина повела меня на «обзорную» экскурсию. В одном месте, с моста через крепостной средневековый ров, открылась гора, на вершине которой стоял замок --  мрачноватое здание с башенками. «В годы войны там  производили детей для фюрера,-- с непроницаемым лицом сказала моя сопровождающая. – Сейчас там исторический музей».
…Специально  отобранные девушки -- кровь с молоком!-- и молодые образцовые  со всех арийских сторон эсэсовцы старались ночи напролет—делали для фюрера и рейха сверхлюдей. В основу этого «производства» был положен  краеугольный камень евгеники -- отсутствие наследственных болезней у родителей и в их семьях. О симпатиях, не говоря уже  о любви, речи не шло. В этих племенных инкубаторах  родилось  50 тысяч детей.   Как выяснилось впоследствии, доля умственно отсталых среди этих детей в четыре-пять раз превышала норму. А воспитание вне семьи довершало умственную неполноценность.
Так рухнули основы евгеники. С природой нельзя играть в «умственные» игры.
Тем не менее, сегодня евгеника объединилась с генетикой и генной инженерией...Это пострашнее атомной бомбы.
Но все-таки наука или нет? Наука, если говорить о наследовании физических признаков: форма носа или цвет глаз. И не наука, если родители  будущего ребёнка не любят друг друга.
***
Бельгия.  Брюссель. Отель Гранд-палас.  Напротив – скульптурка писающиго мальчика.  Этот мальчик давно уже стал привычной для всего мира эмблемой страны. Могла ли  быть подобная эмблема у нас? Конечно и однозначно, не-е-т!  Почему? И тут думы унесут вас в такие дали… И на финише этих размышлений непременно будет что-нибудь похожее на вопрос Василия Шукшина: «Что с нами  происходит?» и на вопль Фазиля Искандера: «Хватит высокопарного  избранничества!»
               
    Страх
…Смертный страх «работает» лучше самой смерти. Эпикур  «обманул» её, сказав: «Когда я есть, нет её, а когда  приходит она, нет меня».  А народное: «Живём однова, и однова умираем» или «Но коль придется в землю лечь, так это только раз».   А «малые смерти» – увольнение с работы, позор, тюрьма, нищета…Но главное, -- ожидание этого. Это и было козырем  Сталина. Потому он и угробил безвинные миллионы, чтобы держать в страхе, а значит, и в покорности  сотни миллионов. Потому и сделал это безответно – страх.
Здесь и сейчас – этот принцип действуют похлеще свободы и демократии: за них ещё надо побороться. А жизнь одна, и дети хотят не только есть, а молодая жена не желает старится  без бриллиантового кольца… И сегодня работает этот принцип, смягчённый призраком свободы и демократии.  Значит, тупик? Фазиль Искандер сказал мудро: «Раз человеку дана жизнь, она и должна дать ответ».
***
Я читал и слышал только о двоих, которые твёрдо придерживались принципа: не дружить с людьми, которые хуже тебя, -- Конфуций и Параджанов. Вот себе бы так… Не получается – неудобно… Да и где взять точный метр?

Самая короткая повесть о настоящем человеке
Вообще, Конфуций –«это голова…». Поздно узнал и зачитывался.  Но ещё до знакомства, в первые годы учительства, оказывается, поступал так, словно прочёл его совет: «Если ошибся, не бойся исправиться». Отношение ко мне моих не самых лёгких ученичков, думаю, определялось, в том числе, и  тем, что не был «слишком умным».
… «Дорога естественная непринужденность». Ещё один бриллиант из его сокровищницы. Лаконичнее никак не сказать о свободе, творчестве, мастерстве, открытости, искренности… Эти три слова и есть повесть о настоящем человеке.

Красивая, умная, смелая
Города, колхозы, улицы, заводы, школы… имени Ленина, Сталина… Фрунзе… Даже танк…
В августе 1920 года в строй был сдан первый советский танк. Угадайте, какое имя  Совнарком  «по желанию народа»  присвоил этому танку? Ни вы, никто другой не ответит на этот вопрос. Танк с эмблемой -- звезда под аркой из букв «РСФСР» -- на лобовой броне был назван «Борец за свободу тов. Ленин»! Так и написано официально «тов.».
Уровень  революционного рвения этих ребят высоты был недосягаемой. Не лишним будет ещё раз сообщить, что скромница и гений тов. Ленин в это время был жив, здоров и отменно энергичен. Какой там культ, всего лишь один танк.
Кстати, насчет Фрунзе. Он был не чужим   городу Минску, где я работал  корреспондентом республиканской газеты. Михаил Васильевич -- первый начальник минской народной милиции в революционное врем, и его именем много чего было названо в столице Белоруссии..
…Беру интервью у молодой  энергичной директрисы минской фабрики женского белья: в те семидесятые годы фабрика вдруг стала делать такие  лифчики и трусики, ночные рубашки и комбинации, которые женщины расхватывали в день поступления этого замечательного товара в магазины. Об этом  «вдруг» и было интервью. Последний вопрос: «Скажите, почему ваша фабрика носит имя Фрунзе?». Ответ запомнился: «Видимо, потому что он хорошо разбирался в женском белье».
Директриса понравилась: не только красивая да умная, да с чувством юмора – ещё и смелая. Годы-то семидесятые…

Смеляков 
В третий раз Ярослав Смеляков сел в 1953 году. Отбывал в Инте.
Через 18 лет  мы с товарищем прилетели-приехали в Инту с заданием найти там нашего, побывавшего в плену  пилота, который в октябре 1941(!) года угнал у немцев «мессершмидт» с аэродрома города Бобруйска. Пилота тогда и там не нашли. Нашёлся он через год: сидел за  растрату в ростовской тюрьме. Деньги потратил на подарки друзьям и любимым женщинам, на жизнь.  Кстати, не пил.
Авторитетом газеты и поднятым в карьер общественным мнением вытащили мы его на волю, больного и так и не награждённого за уникальный подвиг: второго такого не случилось за всю  мировую войну. Но несколько лет он все же успел пожить дома. Одинокий и бедный. Друзья и любимые женщины куда-то подевались. Но – на воле. У меня сохранились его благодарные письма. Профессия журналиста иногда добавляет здоровья и самому журналисту.  В моё время  газетчики мечтали о том, чтобы хоть раз, хоть два написать правду.
А о Смелякове в Инте никто не помнил… Когда мы спрашивали о нём интян, или когда я читал в частых гостеприимных застольях «Любку Фейгельман»,  «Памятник» или «Постелите мне степь, Занавесьте мне окна туманом…» -- все сходились на том, что «очень душевно написано», но кто такой… А в подарок от одного рыбака за смеляковские стихи получили мы по золотой домашнего копчения большой сёмужке. Такой рыбы мы не то, что не едали, -- не видели никогда. Конечно, хорошо. Жены наши потом по телефону обменялись: мужья, как у всех, но вот сёмгу из командировки все-таки провезли: всем рыбам рыба… И как это они, это мы, значит, удержались и не пустили её на закуску…
А мне и сегодня жаль, что тогда интяне не знали, что жил в их заполярном городке за привычной для них колючей проволокой замечательный поэт…
А сейчас… У меня такое впечатление, что сейчас его помнят только два человека, умный интеллигентный литературный критик Анненский—такую душевную передачу по телевидению сделал о Смелякове…-- и умный интеллигентный поэт, мой коллега по эмиграции, Генрих Кац – такие стихи написал:
О, великий поддавала,
Мой учитель Ярослав!
Что бы в жизни ни бывало,
В честности своей был прав.
Выговаривал не тихо
Над моим дрянным стишком,
Разражался нервным тиком
Или даже матюшком.
Понимал, как надо время,
Презирал, как надо медь:
-- Лучше нынче пить со всеми,
Чем со всеми вместе петь.         

Кельты
Мне всегда нравилось это слово.  Есть в нем  таинственное и суровое наполнение. Отражается в этом слове древний народ  не только с историей, что есть у всех народов, но и с судьбой.  И судьба эта, как я понимаю, тесно связана с их образом жизни: они много воевали.
Недавно прочел книжку серьезного ученого о «жизни за чертой» и получил дополнительную порцию симпатии к кельтам.  Они, оказывается, твердо, без малейшего сомнения, верили в загробную жизнь. Это и понятно: слишком много смертей видел этот народ. Они очень сильно хотели встретиться со своими убитыми отцами, молодыми  братьями, любимыми.  И эта вера родила симпатичную и  уникальную возможность, которую больше ни в каком народе мне не встретилась. Вы могли одолжить деньги на этом свете, а отдать их на том.
***
… Не принимайте процветающих героев  за героев положительных. Чаще бывает наоборот. А сейчас—почти всегда.

Письмо моих земляков               
«Письмо тов. И.В. Сталину от рабочих сахарной промышленности Украины».  Почти что от рабочих Винницкой области, так как 60% советского сахара производили заводы этой области.
« …Марксизм не может считать язык надстройкой над базисом… Труды тов. Сталина совершили  переворот в языкознании, открыли новый этап в развитии советской науки. Труды тов. Сталина вооружают преподавателей русского языка и литературы в борьбе на преодоление недостатков в преподавании языка и других дисциплин».
А я-то думал, что это мне так легко стало преподавать русский язык и литературу? А это Сталин написал труд  «Марксизм и вопросы языкознания». Даже рабочие моей Винницкой области поняли, что язык не может быть надстройкой над базисом, -- конечно, мне легче стало в этом разобраться, и сразу мои ученички стали писать грамотнее. Спасибо тов. Сталину еще и за это. Мать его в пройму!
(Замечательное словосочетание придумал дядько Мукомол для облегчения души!)
***   
«Стихи не пишутся, -- случаются». Это сказал Вознесенский.
Проза – так же. А если не рождается, то, как говорил Твардовский,  «ни на минуту не забываешь, что это написано,  и что это не более как чтение», а люди в этом написанном  «не люди, а герои». И у него же и по этому же поводу: «… там жизнь и боль, а здесь чтение для читателя вкуса невзыскательного».
***
Светлов: «Метет метель, и вся земля в ознобе…а вы лежите пьяненький в сугробе, и вам квитанции не надо ни на что…».  Вот, он, поэтический протест против всего! Тогда это была ещё какая смелость.

Корецкий и Пуанкаре
Квазары  -- это сверхзвезды.  В миллиарды раз сильнее Солнца… Один из таких «объектов», самый далекий от нашей Вселенной, «послал» к нам свои лучи, когда Солнца ещё не было. Какое тут человеческое воображение… «До чего, право,  смешны все наши земные делишки и попытки оставить память о себе в бесконечных холодных зыбях Вселенной!» -- пишет Конецкий по этому поводу.
А это—туда же, но с другой стороны—Анри Пуанкаре: «Можно ли рассуждать об объектах, которые не могут быть определены конечным числом слов? … Я не колеблясь, отвечу, что они просто не существуют… Человек, каким бы он не был болтуном, никогда в своей жизни не произнесет более миллиарда слов; а тогда исключим ли мы из науки объекты, определение которых содержит миллиард первое  слово?»
***
Не в письме к приятелю сообщил бы о том, что с Божьей помощью «уе…л» Керн, а при жизни на весь свет сказал бы. И объяснил, что, кабы она не разрешила так полюбить себя, то стихов бы и не написалось. Ибо пока семя поэта не пролилось в лоно красавицы, все в душе его было иным. Тут презренная материя неразрывно переплеталась с духом… Не надо было так хвастать. И без этого хватало. Впрочем, то мы (я), а то он, Пушкин. Кто, кроме Бога, знает, что у этого инопланетянина так, а что не так.
***
Мы под Пулковом скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим…
Лес не рубят, а щепки летят…

Я-то был уверен, что это Галич, а это Межиров. Наверное, Галич так  это пел, что я ему и присвоил.

Своеобразие языка  и есть писатель
Как спрашивала  моя маленькая внучка, утверждаясь в первородстве окружающего её мира: «Просто замечательно?» Вот так же «просто замечательна» мысль замечательного Виктора Конецкого о мере языкового своеобразия, отражающего и меру писательского достоинства. Этой  внутренней независимости  даже ото Льва Толстого. И только тогда даже сам черт писателю не брат. Добрый черт, даже застенчивый.
***
        «Тысячу» раз использовал это и устно, и письменно, когда касалось литературы и писателей: «Мы не врачи, мы боль».  (Вариант: «Литература не лекарство, литература – боль».)  И все время авторство уверенно отдавал Чехову. Оказалось, Герцен. И хотя ни разу меня никто за руку не схватил, а Герцен и вовсе далеко, но испытал неудобство в области совести.

Еще «один» Герцен.
В 1845 году получил он от друга своего дорогого Огарева эпистолу, где много было про всякие «разнообразия жизни». Мне главным показалось вот это: «Жить несообразно со своими принципами есть умирание».  Сейчас бы о них написали – крутые мужики. А они были умными современными молодыми людьми. И видели «причины жизни». Хорошо бы узнать, кто были их учителя…


***
Слесарь привыкает к своему напильнику, плотник к  фуганку, летчик к своему комбинезону, хирург к своей медицинской сестре, а писатель—к перу, карандашу, ручке, авторучке, «шарику», а потом к машинке, диктофону и…  компьютеру.
До-олго сопротивлялся: уходило что-то теплое, и вместо  живого ощущения, приходило ощущение презервативное. Никак невозможно почеркать «мимо» письма на листе, «погрызть машинку или почесать ею затылок». (Фантазии насчет погрызть и почесать – Конецкого.)
***
Из письма умной женщины В. Мандрусовой:
…все, кто печатается, куда более уязвимы, чем те, кто просто читает…
…Христос не несет ответственности за грехи служителей церкви.
***
«Земную жизнь прожив до половины, я оказался в сумрачном лесу, утратив правый путь во мгле долины». Первая половина этого послания Данте  десятки раз точно ложилась в мои и моих друзей жизненные ситуации.  А вторая половина… Только недавно «осознал» насчет прозрачной ясности утраты правого пути во мгле долины… И леса нет, и гор с пустынями не видно – долина щедрая впереди, а путь утрачен. Не мной одним – об этом и писать не стоило – всем человечеством. Но долина же! А мгла?
***
Никогда власть не станет такой, какой хочется её видеть.
***
Я был настолько атеистом, что можно это формулировать, как дурной атеизм. Уже и не надо, а всё равно!  Мне, наверное, нужна была другая вера, «земная»… Не знаю, давно было, забыл.
Сейчас, после сокрушительных событий в моей жизни, не так все определенно.  Ничего не определенно, как и должно быть в жизни, кроме любви, детей  и друзей. Сейчас я  часто поглядываю в небо…
 ***
Моя проза намного процентов состоит из разговоров: монологов, диалогов и группового гвалта. По этому поводу известный белорусский  театральный критик, коренной москвич, Борис Бурьян сказал, что она драматургична -- легко может превращаться в  пьесы. Этого о моем письме я не знал, а узнавши, решил что-то сделать для театра.
Со времени разговора с Борисом Ивановичем прошло лет сорок. Не то, что пьесы, даже и ремарки ни одной не написал. Так тоже бывает: проза драматургична, а писатель – нет.

Допустимое сомнение
«…Не заглядывайте в душ, когда в нем моется женщина…-- сказал Виктор Шкловский. И добавил: -- Только это трудно».
Еще бы! Об этой трудности у меня написался большой и не самый плохой в моей жизни рассказ «Бабушка и супружеские измены», в сборнике «Семь сорок» его назвали «Хаис», что я перевожу с еврейского как «счастье всей жизни». Я не знаю, есть ли идеал в любви. Здесь можно применить американский юридический термин: «Допустимое сомнение». Я допускаю, что каждый случай любви идеален. Я, к примеру, не знаю ничего более желанного, чем наблюдать, как моется любимая женщина. Или – как она спит. Если бы кто-нибудь в эти минуты мог видеть мои глаза… Какая ещё может быть любовь и у кого? Почему я так говорю – потому что знаю, что в эти минуты чувствовал. 
Юрий Нагибин мог бы тут сказать, что его любовь любовее: он не писал любимой  писем, «потому что не хочу оскорблять Вас своим почерком».  А третий – терял речь в присутствие… Конечно, каждая любовь единственная. И дай Бог, даже тем, кто теряет речь, не потерять решимость не только заглянуть в тот душ, но и войти в него.
Какие женщины счастливые! Мужчин так не любят.
***
Когда умер Евгений Леонов, Конецкий написал некролог, который ему никто не заказывал. Просто он знал Леонова и работал с ним над картиной «Полосатый рейс» -- сценарий Конецкого. Позвонил в одну из петербургских газет. «Триста тысяч» (90-е годы) – сказали ему. Он обиделся: «Я за некрологи денег не беру». «Нет, вы не поняли, -- уточнили на том конце провода, -- с вас триста тысяч за публикацию». Некролог шел в газете по тарифу рекламы…
***
Пушкин при жизни не распродал полностью ни одного  тиража своих книг. Максимальные тиражи поэта достигали  4 тысяч экземпляров.
Когда умер Пушкин, Александру Ивановичу Пальма было 15 лет. Он стал романистом и драматургом,  и тоже издавался тиражами в  4 тысячи экземпляров. Раскупали в два дня.
Я  ничего не имею против Пальма, мало того, я испытал уважение, узнав, что он, гвардейский офицер, был арестован по делу Петрашевского и приговорен к смерти, которую заменили переводом из гвардии в армию. Но невольное сравнение с Пушкиным и невольно же  испытал и удивление, и, может быть, даже возмущение…
Цитата из «Пятого измерения» Битова: « …Ни Баркова, ни Арины Родионовны, ни дедушки-негра недостаточно было для его возникновения. Для того чтобы на что-то опереться, пришлось ему выдумать и историю, и фольклор, и литературную традицию.
В одном человеке Россия прошла сразу пропущенные три века, чтобы потом вернуться на два века вспять. В одном человеке враз была обретена мировая культура и цивилизация! Вот щедрость Божья! Которой мы до сих пор не достойны.»
Ни одного тиража – 4 тысячи—не было продано полностью. И  Пальма—все тиражи – 4 тысячи – влет.
Никогда искусство не принадлежало народу и не будет ему принадлежать. Это мысль, уверенно и четко сформулирована современным писателем Пьецухом, прямым и честным человеком, и к нему, облегченно вздохнув, присоединяюсь. Хоть какое-то объяснение факту с тиражами Пушкина. Хоть какое-то, кроме того, что жены гениев и их современники этих гениев «не видят». А причина проста, вот она,  каменными устами моего соседа замостянского плотника  дядьки Мукомола озвученная, как сегодня рекут:  «Мэни ци сказки – до сраки. Мэни треба заробляты хлиба.» А не «до сраки»  «ци сказки»  0,5%  гнилой интеллигенции, беды каждой нации, стремящейся образовать свой народ, доживши наконец, когда они, благодарные,  «Белинского и Гоголя с базара понесут». А они и хлеб вожделенный дядькой Мукомолом в 1947 голодном году, обретя, и «порше»,  включая полный набор гламура, все равно говорят : «До сраки».
Никакого уже удивления, не говоря о возмущении. Стоит немного поразмыслить, и вновь узнаваемые факты точнёхонько укладываются в простые исторически отлитые формы, определяющие содержание.
Молодец Андрей Битов, сноб, умница, презритель: «Вот щедрость Божья!  Которой мы до сих пор не достойны».

***
Пушкин Нащокину: 
-- Утром проснулся и не могу вспомнить… А ведь приснилось гениальное стихотворение… Ночью-то помнил.  Хоть плачь, душа моя!
-- Так чего же не встал записать?!
-- Жаль было Наташу будить…

***
Пушкин почитал мщение одной из наипервейших христианских добродетелей. Прямо в сегодняшний день.
О чем бы он ни сказал – все  «в глаз» и на века.

Языковое «оно»
Из писем В. Курбатова В. Конецкому: «В прошлом любое начинание завершалось удачей… теперь мы так бедны отвагой и верой, что видим в счастливом конце лишь грубо сфабрикованное потворство массовым вкусам», «Мы стыдимся радости, в которой человек не так «эффектен», как в демонической печали»,   «…нынче от матушки-Европы и  батюшки-телевизора они (литмолодежь. Н.Ц.) все больше сорокинской и викерофеевой крови и больше по части «низа» (как говорил деликатный Бахтин) специализируются».
Ну и пусть их, -- «успокаиваю» я Курбатова, -- это их песни, пусть поют.
Деликатность, конечно, надо бы соблюсти из, как говорится, любого положения. А то и до базисного  хрюканья с ****и вместо русского языка уже почти дошли. Если читать Сорокина и Ерофеева, то уже и без почти. Пора бы и назад собираться, но что-то не видно: без слова «трахаться» сегодня и за стол не садятся. Да, без «низа» они не умеют.
Но есть вещь пострашнее: ни низа, ни верха –  сплошное языковое «оно»: «Все на митинг протеста! Против задержки рассмотрения вопроса замораживания пересматривания базовых ставок поправочных коэффициентов к надбавкам при введении первого этапа отмены переходного периода монетизации льгот. Пенсионеры требуют от властей немедленного и подробного разъяснения: против чего они выступают?»
Как жить с таким языком? Так и дети, и хлеба перестанут расти.
***
А это из наследия Юрия Нагибина, руководство к действию молодому литератору: «В литературе нельзя стыдиться, особенно, когда речь идет о тебе самом».
 
     ***
     Рекомендую начинающим литераторам носить с собой в близком кармашке: «Во вдохновении – меньше всего себя.  Вдохновение рождается на самом обрыве реальности, перед молчаливым образом, в окончательном собственном онемении.
   Замысел не просто затруднителен в воплощении, он -- невоплотим. По  сути, невоплотимость замысла – условие и исток художественности: предстоит больше, чем способен, а получилось – больше, чем хотел.
Замысел – всегда тайна, которую предстоит узнать, а не та, что тебе уже известна…. Вдохновение, может быть, лишь акт перевода с языка жизни, что объемлет нас, на язык слов человеческих. «над вымыслом слезами обольюсь…».
     Это не сентементальные слезы – восторг неожиданности.


Тем ли делом ты занят? 
«Художественность достигается  тогда, когда автор понятия о том не имеет, что у него получится, когда он впрямую предстает перед гипнотизирующим его слепы замаслом…
Неизвестность следующего мгновения…  Слова не отобранные, не накопленные – единственные. Они приходят в момент творения, и именно те.  Как в жизни поступок не может быть совершен задним числом. Так и единство текста не может быть из одного мастерства и опыта – оно рождается… Воин не состоит из мышц и лат, они лишь подспорье в бою.
Вопрос художественности – это вопрос, тем ли делом занят пишущий: пишет он… или что другое…». Битов.  Я так ощущал, а он об этом  написал.
Когда-то знакомились в Минске на заседании Международного ПЭН-клуба. Был он высокомерен, заносчив и эпатажен. Не понравился. А в книгах – умница и уникален. Хорошо, что ещё раз встретились.

Догадка?
Потами рождаются. А прозаиком становятся?

Орднунг и гедульт
В 2006 году, когда была сделана эта запись,  в Германии – вершина демократии и цивилизованности в Европе – 22 тысячи избитых родителями детей и 202 ребенка родителями убитых. Официальные данные полицейского ведомства.
Без комментариев, как говорят тогда, когда сказать нечего. Хотя при этом, -- всеобщий орднунг т.е. порядок и бесконечное гедульт т.е. терпение по отношению к разномастным эмигрантам, из среды которых прет криминал.
А ещё такой конкретный пример. Чтобы стать в ряды немецких рыболовов, надо окончить «рыболовные» курсы и, заплатив 300 евро, сдать экзамен на право ловли рыб в экологически чистых водоёмах. А если с первого раза не сдашь, то приходи ещё раз и ещё раз приноси 300 евро. А потом уже каждый год плати за разрешение ловить в том месте, которое ты облюбуешь. И, упаси Боже, если удочек одновременно будет больше двух. О ловле на живца лучше вслух не упоминать. Штраф, как за убитую корову.
Я не рыболов, но тоже обалдел.
 ***
«…Люди никогда так не любят  друг друга всякой любовью: родительской, сыновьей, супружеской, братской, грешной, возвышенной, духовной и плотской, – как после времени массовых убийств и побоищ.  Будто кровью умытые, готовы к тихой, глубокой мирной жизни, к творчеству и песням, которых не было». Это цитата из моего рассказа  «Яблони цвели». Это я и почувствовал, когда окончилась война, и написал, когда родилась дочка.  А вот  это --  «Затем все начинается сначала», -- когда уже волосы поседели, и внук поступил в университет.
Велика энергия дурости и мечтаний…

У Пушкиных иные с миром счеты
Как счастье и несчастье переплетались в судьбе Пушкина, как отзывалось это в его душе… Светом и тенью, солнцем и мраком… Гением и простым-простым человеком был этот «конечный продукт» многих кровей человечества. Круги от него шли не по воде, а по жизням любимых, родных, друзей и соотечественников. Для одних был он святой водой, для других – бедой, третьим нёс и то, и другое… Как тут не вспомнить Данзаса.
…Друг Пушкина с лицейских лет, образец чести и достоинства, обладатель золотого оружия за храбрость.  Он излучал свет. На дуэли Пушкина с Дантесом  Данзас был секундантом. И ведь знал, что за участие в дуэлях полагалась смертная казнь. Мало того, что молвой был оклеветан: почему не отговорил Пушкина, не остановил той роковой дуэли, -- отобрали золотую саблю и приговорили к повешению. Потом заменили каторгой,  и разжаловали в рядовые. И всё это – за благородство по отношению к другу и верность ему.
Подобных примеров множество. Особенно в «женской области», где при тогдашней, пусть и формальной  морали, он «с божьей помощью» переспал с толпой знатных женщин, не считая крепостных девушек. Ладно, это их, тех женщин, забота, как говорила тётя Броня с моего Замостья. Но Пушкин же не паровоз—проехал по чувству, по женской судьбе и помчался дальше, без даже угрызения совести?  Или у гениев другой счёт с людьми, даже близкими?
Цитата из статьи  Гузель Агишевой: «Каково им было дружить с самим (с самим(!)…для друзей(?)… Н.Ц.) Пушкиным, который вообще ни в какие рамки не вмещался? Который был и прекрасен, и ужасен, прост и манерно жеманен, саркастически едок и великодушен, мудр как вселенский пророк и по-детски ребячлив, а потому – самолюбив и задирист».
Наверное, объяснить это, исходя из мерок только земных, невозможно. Почитайте, как он жил и как умирал… Что нёс и что оставил.  Наверное, у Пушкиных иные счёты с жизнью и  людьми – со смертью и с бессмертием.

Поклон тебе, Екатерина Ушакова
Судьба его предупреждала, а он, столь тонкого слуха и чувства человек, не услышал…
Известная всей Москве гадалка предсказала ему, что «умрёт он от своей жены». К тому времени он уже был женихом невероятной красавицы (как ему это удавалось? – все его женщины были невероятные красавицы) – Екатерины Ушаковой. (Эта же ещё была и умна.) Пушкин, не придав значения  словам гадалки, рассказал об этом невесте. Тут-то и услышал Александр Сергеевич речь не девочки, а женщины. Екатерина разрушила свадьбу, сказав, что не сможет жить с Пушкиным и ежечасно следить за собой и  бояться за его жизнь. Заявив при этом, что никого уже так не полюбит, как Пушкина. Женщина…
Возможно, своим поступком она сохранила его для нас на какое-то время…
А он, сколько-то  покручинившись, опять стал писал свои светлые стихи и любить невероятных красавиц… А потом была Наталья Николаевна. Целый год мытарила Пушкина со свадьбой будущая тёща, но все-таки добился он своего: Наташа не отказала.
Гадалки, цыганки, талисманы, предвещания…
Во время венчания Пушкин задел аналой и уронил крест. Побледнев, он шепнул  самому близкому своему другу Павлу Воиновичу Нащокину: «Всё дурные предзнаменования…».
 
Умные и талантливые про умных и талантливых         
… К вступительным экзаменам абитуриент Лев Толстой готовился два года, и получил единицу по русской и всеобщей истории, а так же по географии. Из его дневников: «Помню, вопрос был: Франция. Присутствовал Пушкин, попечитель, и опрашивал  меня. Он был знакомый нашего дома и, очевидно, хотел выручить. «Ну, скажите, какие приморские города во Франции?» Я ни одного не мог назвать».
Поступил все же. Но, завалив несколько сессий подряд и находясь на грани неминуемого исключения, подал заявление «по собственному желанию». Пожил вольной жизнью, наделав массу карточных долгов, сбежал в армию.  Местом службы, которую сразу отметил очередным проигрышем в карты под не обеспеченный вексель, избрал романтический Кавказ. Долг за него отдал приятель-чеченец Садо Масирбиев.
«Марширования и разные стреляния из пушек не очень приятны, особенно потому что это полностью расстраивало регулярность моей жизни». Но—воевал храбро и даже дерзко.
Будущий великий гуманист и непротивленец, артиллерийский поручик Толстой писал в дневнике: «По мере сил моих буду способствовать с помощью пушки к истреблению хищников и непокорных азиатов». Дважды был представлен к Георгиевскому кресту, но не получил его. Записал тогда же, что « мерзко получать награды за убийство». Однако -- «Я вам признаюсь откровенно, что из всех военных наград я имел тщеславие добиваться именно этого маленького крестика, и что это препятствие доставляло мне большое горе...».
Талантливый, умный, непримиримый боец, гордый, надменный, завистливый и жестокий—такова сборная характеристика великого писателя, данная ему собратьями по перу. Он не остался в долгу:
«Полонский смешон...», «Панаев нехорош...»,  «Авдотья (Панаева) -- стерва...», «Писемский гадок...», «Лажечников жалок...», «Горчаков гадок ужасно...», «Тургенев скучен... Тургенев дурной человек...», «Читал Пушкина... «Цыгане» прелестны, остальные поэмы—ужасная дрянь...»,  «Читал полученные письма Гоголя. Он был просто дрянь человек. Ужасная дрянь...».
Досталось и России. После заграничной поездки запись: «Противна Россия. Просто её не люблю... Прелесть Ясная Поляна. Хорошо и грустно, но Россия противна...»
В разговоре с Чеховым: «Вы знаете, что я терпеть не могу Шекспира. Но ваши пьесы ещё хуже...»
Шекспиру доставалось особо: «Прочёл «Юлия Цезаря». Удивительно скверно... Какое грубое, безнравственное, пошлое и бессмысленное произведение «Гамлет».
Умный Толстой позволял себе писать о Шекспире следующее: «Содержание пьес Шекспира… есть самое низменное, пошлое миросозерцание, считающее внешнюю высоту сильных мира действительным преимуществом людей, презирающее толпу, то есть рабочий класс, отрицающее всякие, не только религиозные, но и гуманитарные стремления, направленные к изменению существующего строя.
… У Шекспира нет естественности положения, нет языка действующих лиц, нет чувства меры, без которого произведение искусства не может быть художественным.
… Искренность совершенно отсутствует во всех сочинениях Шекспира. Во всех их видна умышленная искусственность, видно, что он не всерьёз, что он балуется словами».
До чего же не хочется узнавать о нём  (как и о других незыблемо идеальных)  такие вот, очень человеческие «штучки».
Горький привкус…
А умный Соловьев объявлял Лермонтова падшим человеком, целиком поддавшимся дьявольским соблазнам гордыни и бессердечности: «Мы не найдём ни одного указания, чтобы он когда-нибудь  тяготился своею гордостью и обращался к смирению. И демон гордости, как всегда хозяин его внутреннего дома, мешал ему действительно побороть и изгнать двух младших демонов – злобу и нечистоты,-- и когда хотел – снова и снова отворял им дверь…
Лермонтов ушёл с бременем неисполненного долга – развить тот задаток великолепный и божественный, который он получил даром. Он был призван сообщить нам, своим потомкам, могучее движение вперёд и вверх к истинному сверхчеловечеству, -- но этого мы от него не получили… Облекая в красоту формы ложные мысли  и чувства, он делал и делает их ещё более привлекательными для неопытных…».
И – «тысяча и одна ночь» подобных примеров. С чего бы это умные и талантливые так об умных и талантливых? Не зависть ли?  Она самая. Редкий творец живет без неё. Видимо, этого при раздаче поровну досталось и умным, и дуракам.   

Благодарные народы чтут своих палачей
Чингисхан поражал противников не только силой первой в мире регулярной армии, но и запредельной жестокостью. Городское население завоеванных стран уничтожалось кочевниками поголовно. За ненадобностью. Под водительством своего вождя они сократили численность Китая на четверть, а Средней Азии – вдвое.
Счастье по Чингисхану: «Высшее наслаждение человека состоит в победе: победить врагов, преследовать их, лишить имущества, заставить тех, кто их любит,  рыдать, скакать на их конях, обнимать их дочерей и жен».
В 1227 году во время  охоты Чингисхан  упал с лошади и умер. На тот момент его держава вдвое превосходила по площади Римскую империю и вчетверо – государство Александра Македонского. 
«Кого можно поставить рядом с ним» в обозримой истории?  Мерзопакостнее, может быть, только Сталин. И что? Сегодня в Монголии  именем Чингисхана  назван аэропорт в Улан-Баторе и лучшая в стране водка, ему посвящена первая монгольская рок-опера. Благодарные народы чтут своих кумиров.
***               
Все, что пишу – моё послание. Кому? Куда? Адреса нет. Кто прочтёт? Жаль.
***
Война. Источник света – керосиновая лампа. Так прочно вошла в быт, что забыли об электричестве.
               
Не всем, но всё
Что такое анархия? Это когда «всем, всем, всем можно всё, всё, всё». Такой анекдот, говорят, ходил в народе в дни октября 1917 года. Чуть только подправить, и может ходить и теперь: « Не всем, всем, всем,  но можно всё, всё, всё».
Что-то на анекдоты потянуло. И в тему же – когда государству что-то от нас надо, оно называет себя родиной. А если шутки в сторону, то домой хочется несказанно.
…Собрались кое-какие факты до кучи и стали для меня в моём эмигрантском статусе что-то значить...
***
Став в раннесоветское время не по-советски богатым человеком, Горький уехал творить в Италию… Да,да, конечно, и лечиться же.
Стала Италия «домом творчества» и для Тургенева – «Дворянское гнездо», и для Гоголя, как только он трудно, но получил деньги от мамы – «Мёртвые души»… Достоевский не только написал здесь своего «Идиота», но и жил здесь, и  здесь проигрывал свои гонорары.
А Пушкин так и не попал в заграницу: не благонадёжен.
Художники – Брюллов, Щедрин… Композиторы, скульпторы… Пол России.  И преотлично им в этой Италии творилось во славу русского народа. Так и жили бы, только умирать, думаю,  приехали бы к себе.
А мне вот не очень-то пишется здесь…Прямая асоциация с анекдотом, где одесский мальчуган, чистильщик обуви, говорит клиенту: «Слыхали? Маркс умер и Энгельс умер, и Ленин со Сталиным умерли… И мне что-то нездоровится…».
Гоголю и Достоевскому в Италии писалось, а мне, в Германии, что-то не пишется… Правда, Германия --  не Италия, хотя писать здесь сегодня можно всё и ещё немножко. Не в пример  нашему недалёкому прошлому.
Всё мне чудится запах дыма отечества… Не красивости это и не сказки. Это жизнь. И не верьте никому, кто станет это опровергать. Или дурак, которому всё, кроме жратвы и баб, до лампочки,  или душегуб, который опасается признаться, что он вообще на этом свете есть.
***
Сталина никто не видел плачущим. Написал и вспомнил: он же уничтожил всю свою кровную грузинскую родню, кроме матери…
***
У Молотова и Калинина жены сидели, у Поскребышева – расстреляна, у Куйбышева и Кагановича – погибли братья… Продолжать можно, как у нас говорили, аж до неба. И что? Молчание…Только Молотов, когда его жену, Жемчужную вывели из ЦК партии, при голосовании воздержался, а Буденный, тот вообще пулемет выкатил, когда пришли за его любимой. И это меня, пусть на самую малость, примирило с этими двумя, такими же убийцами, как и патрон.
***
43% пьес были запрещены Реперткомом в 1928 году. Значит и столько же, примерно, и книг, кинофильмов, живописных произведений…
***
«Что сделали вы со страной?». Из письма Раскольникова Сталину.
Это что ж за такая могучая и даже великая держава, которая идёт в разнос после смерти одного только человека, будь он даже «отцом всех народов».
 
Времена порождают обычаи
Почему даже снег раньше был белее? Да  потому, что обычаи хороши только для породивших эти обычаи времён. А наши впечатления – это отражение обычаев и обстоятельств нашего времени. Потому «наш» снег, как и всё «наше», белее и милее.
***
Интуиция—мать информации.
Шутите, сколько угодно, а я, дилетант от живописи, и только чувствами ее понимающий, сколько видел и репродукции  картин Александра Шилова, и его фотографии, столько раз испытывал неловкость. Почему? Объяснить себе это я не смог.
Всемирно известный художник. Портретист века. Мальчик, из нищего  переулка  Москвы, спасенный  для искусства великим Владимиром Серовым. Приложили руку и Лактионов, и Томский.
Сильные мира стояли в очереди, чтобы позировать Шилову. Иметь, портрет, исполненный его кистью, стало модой королей и магнатов. А я испытывал неловкость… Хреновина какая-то. Будем считать, что это моя  загогулина на уровне подсознания
Недавно прочел очерк о Шилове. Там в «списке» разных сомнительных поступков и акций художника, был один, который помог мне разгадать мой личный Шиловский синдром.
Среди сотен картин у Александра Максовича есть работа, названная «Бомж». Этот портрет один из самых любимых  автором. Моделью был настоящий бомж, которого Шилов «отловил» на улице и долго уговаривал позировать. Восемь дней бомж жил на чердаке шиловского дома. Оказался он человеком с высшим образованием и… Оказалось, что они с художником учились в одной школе, у одних учителей! (Радость-то какая, -- подумал я, ещё не дочитав очерк, -- теперь-то он поможет товарищу вернуться к нормальной жизни: возможности же у него космические…) На девятый день, когда портрет  был закончен, Шилов, заплатив бомжу, попросил его освободить чердак.
И тут я понял, что необъяснимо настораживало меня при соприкосновении с миром, к которому прикоснулась рука Шилова. Да здравствует интуиция, которая, действительно, рождает безфактологическую информацию. А бомж должен был помолиться своему Богу: получил деньги, так ещё и восемь дней на чердаке у великого художника, который называет ремесленниками Ван-Гога, Модильяни и Пикассо.   
А портрет бомжа получился таким чистым, искренним. Омытым сочувствием мастера.
***               
В детстве ни в чем не было достатка, кроме родительской любви и дружбы моих друзей. Этого стало достаточно для счастья повзрослого человека.

Все дело в длине веревки
В школьных учебниках истории описано, как вешали декабристов, и сколько раз обрывались веревки. А ведь незадолго до этой казни  на основании практики судов методом проб и ошибок была  составлена таблица: приговорённого взвешивали и соответственно весу определяли длину веревки. Если высота, с которой падал казнимый, превышала допустимую при его весе, -- петлёй могло оторвать голову или обрывалась веревка. Если она была занижена – приговоренный медленно и мучительно задыхался. Таблица определяла параметры нормальной казни: петля мгновенно и «безболезненно» ломала шейный позвонок.
К примеру, если вес преступника был 80 килограммов, то, согласно нормативам, падать ему надлежало с высоты 1 метр 10 сантиметров. Все по науке.
Так ведь даже имея эту таблицу, не смогли нормально повесить.
***
Черты, обязательные для нормального государства. (Есть ли такое? Было ли такое?):
Высокообразованное, в большинстве, население.
Наличие трудовой этики, основой которой являлись бы традиции предков.
Уважение гражданами  порядка.
Эффективная система управления гражданских служб, не подверженная коррупции.

Маниловщина, как сказал бы мой дядя Петя, «у чыстым виде».

Всего два дюйма
«На протяжении веков не смолкали споры, были ли мечи рубящим или колющим оружием. Римляне полагались в основном не на лезвие, а на острие, и в итоге благодаря этому их империя просуществовала дольше других. Именно они родили пословицу: «Два дюйма стали в нужное место дают нужный  результат».

Или много беды, или безразличие к своему будущему
Я об этом не раз писал и опять нарываюсь на то же в записных своих книжках. Думаю, что такая мысль не по разу проходила к любому нормальному учителю.
В свое время много читал Корчака и о нем. Что и говорить… Польша назвала его своим национальным героем.  Пример детям: к чему стремиться, кому подражать. Живой пример. Свой. Настоящий  и трагический. По законам восприятия такой пример действеннее: он  естественен  и эмоционален.
На моих учеников, опять же в свое время – середина семидесятых и конец прошлого века… (что пишется и проговаривается в уме! – «прошлого века…») – так вот, на моих учеников финал жизни Корчака особого впечатления не произвел. Подумаешь, пошел в печь вместе со своими воспитанниками, разделил участь каких-то неполноценных детей. То ли дело наши Павлик Морозов и Александр Матросов, а так же Марат Казей. 
А подумать… Ребенок предает родного отца.  Более сотни  людей,  закрывших пулеметные амбразуры собственным телом… Давно уже стало ясно, что это область психиатрии.  И еще один «сумасшедший» факт: анормальность общества, где во взрослой войне воюют дети.  А  Паша Ангелина, героиня наша, которая позвала « сто тысяч» подруг на трактор. И как большинство из этих ста тысяч после работы на тех «жестких» тракторах утратили возможность рожать. Примеров не счесть. Но были и настоящие. И в тему, такие же, как Корчак, две женщины, воспитательницы в белорусских детских домах, тоже разделили участь своих воспитанников, расстрелянных фашистами. Факт есть, а имена не сохранились. И национальными героями никто и не подумал их сделать. Или слишком много беды и не нужны никакие герои. Или безразличие к своему будущему.
Так я думаю. Наверное, еще и потому, что за спиной «целый век» учительства.
***
Автобиография женщины: родилась, вышла замуж, родила, развелась…   
 
Любопытство миллионера
Есть у меня знакомый миллионер. Лёня. В дни нашего, ещё до новой эры, знакомства, не было в нём ничего такого, что давало бы основание подумать о будущем миллионерстве школьного преподавателя физкультуры.  Встретились мы, когда я, много лет спустя,  приехал в Винницу.  Хорошо встретились, посидели… Пока он не привёз меня в свой особняк, неподалёку от музея Пирогова, -- там раскинулась винницкая Рублёвка, -- я и не подумал, что он богатый человек. Вёл себя вполне прилично.
Познакомил с женой,  красивой молодой женщиной. Я бы даже сказал, что слишком красивой. Хорошо, что держала себя так, словно и не знала, какая она. Обедали, -- «Готовит сама, от кухарок отказалась», -- осматривали  особняк – «Бассейн в доме – это прихоть Лёни. А розариум – это уже моя прихоть», --  ужинали в кухне-столовой двадцать первого века. «Вы, наверное, думаете, что мы живём на очень широкую ногу? Так это не так: Лёня зарабатывает меньше, чем он бы мог». «Что вы, -- отбился я, -- мне и в голову не приходило задуматься над таким интимным делом, как материально-техническая база вашей жизни. Мне просто у вас хорошо. Да и не часто искупаешься в домашнем бассейне».
Потом смотрели новый фильм в домашнем кинозале… Пили вечером на веранде чудесное немецкое пиво с раками…
Вечернее небо чуть подсвечивалось на горизонте огнями родного города. А звёзды были такими же, как в нашей юности.
-- Как ты стал миллионером?
Его ответ запомнился. Потому и пишу, что такой причины в таком деле  не мог бы и предположить.
-- В этом виновата моя жена. Понимаешь, старик, я и сейчас схожу по ней с ума. А вначале… Хоть звезду с неба!  А потом стало мне  интересно, при каком же  достатке она перестанет жаловаться на недостаток денег. Как видишь, пока моё любопытство всё ещё в пути…
***
Попробуйте так поставить слова, чтобы они стали прозой, чтобы читателю некуда было от них спрятаться: или смех, или слезы, а если смех сквозь слезы – вы талант.
***
Они думали, что государством можно управлять и организовывать сложную систему его жизнедеятельности по наитию. Даже пионерским лагерем так управлять невозможно. Потому и обрекли миллионы на долгое и мучительное существование.
***
Неограниченная безответственность.
***
Если сказать  русским языком, то сегодня в России  из талантливого народа делают народ неудачников. А если языком модным, то в России идет сплошная лузеризация.
          ***
Насчет возможного и невозможного. Академик Панченко вывел, если не вечную формулу: «В России всё возможно».

Чистое место 
Уже ничего от него не  осталось, почти ничего. Даже останки каменных стен и те беспризорной травой и кустами поросли.
Бывший Успенский монастырь.  Осталось восемь развалин, похожих на послевоенное жильё. И так ложится на это запустение название Пустынки, – поселок сразу за  Мстиславлем, если ехать сюда от Минска. Четыреста шагов до России.
…Лет семь, как пришли сюда монахи и на месте знаменитой когда-то святой криницы восстановили церковь и построили купальню. А сами стали жить в брошенной школе.
Во время войны здесь ещё был  детский дом. И никто из детей не погиб, – немцы сюда не дошли. Почему?
Живёт тут давняя легенда, ей уже более шестисот лет. Мне её рассказала старая женщина, у которой я квартировал четыре командировочных дня.
Был у князя Альгерда сын, звался Лугвен. И ослеп тот сын. Уже лет ему было семнадцать, как вдруг перестал видеть. Каких лекарей ни звал князь, какие шептухи ни колдовали, никто не смог помочь хлопцу.
…Тихие стоны слышались в ночи из княжеской опочивальни. То боролся с тяжкими снами великий княже. А снилась ему одна и та же молодая дочка лесника, почти дитя ещё, только титьки в вырезе рубахи молодо и призывно глянули тем разом розовыми сосками на князя, когда  остался он перед охотой ночевать в лесниковой хате. «Без матери растёт…» -- сказал лесник, заметив взгляд князя.
Перепились шляхтичи и слуги князевы, а утром обнаружил Альгерд в своей кровати  ту девочку. Потом уже рассказал ему кузен, что выгнал он всех и приказал холопам связать лесника, а девку привести ему… Было ей тринадцать лет.
Похмелились и поехали за лосем. Когда поджидали царя пущи, подошёл к нему лесник и бесстрашно сказал, наперёд похоронив себя: «Отольются тебе, княже, сиротские слёзы. Хуже не бывает: сын твой за тебя света белого видеть не сможет».  Так и случилось: враз, ни с того, ни с сего Лугвен ослеп. Года три парень учился жить слепцом и не сумел. И уже вызрела у него решительная мысль: так жить дольше, не видя солнца и девичьей красы, нет сил.
Тут-то и подоспел бродячий песняр, старец один. Увидел Лугвена и сказал ему: «Пусть отец познакомит тебя с твоей сестрой, что в лесу живет, пусть возьмет её во дворец, а ты после этого иди в болота, найди  чистую криницу и омой глаза…». Сказал и пошёл своей дорогой.
Нашёл Лугвен криничку, голосистую такую, серебряную, сама позвала княжича. Присел у ключа, отдохнул и омыл глаза. И первое, что увидел – нимфу лесную невиданной красоты. Привёл её Лунгвен к отцу и оказалось, что это и есть его родная сестра. Стала она жить в княжьей усадьбе.  А в лес, как в родной дом ходила. Он и вырастил её. Лесник же давно помер. Не от старости от горя: рожая нимфу, девонька его младшенькая, отдала Богу душу.
Все королевичи европейские приезжали потом сватать незаконную дочь князя: таких красавец даже лес выпестовывает раз в сто лет. Только старому князю святая криница греха не отпустила: до смерти снилась ему та девочка. Хотя и реже, чем прежде.
А в ту неделю счастливую, в чистый понедельник, увиделась Лунгвену  Божья Матерь, словно кто в окно ему икону поставил…
Пошёл княжич к отцу и рассказал ему про видение. И решили они поставить возле той кринички  монастырь. Три года строили. Как раз к Успенью и закончили. Так и назвали его – Успенский. И было это в 1380 году.
Такую легенду рассказала моя хозяйка и добавила шепотом: «А в одной опочевальне монашьей недавно чудо сталось: появился лик Христов…»
Узнавал я потом у реставраторов – то старинная фреска проявилась. А ещё об одном чуде рассказал мне знакомый писатель, который  родился в Мстиславле.
Поскольку место оказалось чудесным и святым, лет  сто пятьдесят тому миром построили здесь церковь. В наше уже советское время местные начальники церковь переоборудовали в баню-сауну с отдельными кабинетами для разных увеселений. Во время одного  такого праздничка, после партийной конференции,  когда,  покупавшись, разошлись отцы района со своими зазнобами по сладким кабинетам, в баню эту молния и шарахнула. Еле успели выскочить. Спасались, как были, нагишом: не до приличий, когда на кону жизнь. Полыхнуло так, что от бани только угольки остались.
И что интересно, добавил писатель, местные говорят, что в тот день вроде над районом ни тучки не проплыло. С чистого неба молния упала. Больше, конечно, начальнички туда ни ногой. И в криничке больше не смели омоваться. А она и сегодня исцеляет. Со всей Белоруссии люди идут и едут. Паломников дальних много приходит.
Слух идёт, что грешников, которых простить можно – лечит, а которые уже переступили черту – тем может ещё хуже быть. Те сами сюда не ходят. Опасаются.
Место здесь чистое. Потому, наверное, и не дошли тогда немцы.
         
***
Первый прогноз погоды был сделан в библейские времена. Иосиф предсказал фараону, что пройдут по Египту семь тучных коров, а потом  семь тощих. То есть, семь лет урожайных, а потом -- семь пустых. И что же фараон, правитель и охранитель своего народа? А то же, что и любой  правитель-охранитель сегодня: скупил урожай и на голоде своего народа разбогател, продавая хлеб по цене золота.
Только подставьте вместо пшеницы нефть, газ, оружие, наркотики…

Одна загадка на все головы
К любимой женщине возвращаешься и возвращаешься—до бесконечности плюс ещё один раз. И никак не надоест. Дай Бог, чтобы сердца хватило. И только она и одна она!  Ворожба всё же есть, ребята… Да знаю я, что вы скажете, знаю. Вы правы. В этом лесу нет двух одинаковых деревьев, как нет одного пирамидона на все головы.
Но загадка же, одна на все головы, есть? Почему тебе смертно нужна только эта, а мне – неодолимо только та. Говорил же мой мудрый друг, закалённый в этих боях, что все женщины созданы на единый манер, и что он ещё не встретил ту, которая была бы построена по-другому.
Это так. Но тогда, действительно, выходит не  «хлебом»  единым. Хотя эта и сдоба, и земляника, и мёд… Весной  стон стоит по всей земле, особенно у тёплых морей, где женщины, обнажаясь, входят в синюю, круто соленую воду.  Но все эти прелести и вкусности обретают для тебя смысл и становятся принадлежностью богини, а не только женщины с выразительной фигурой, когда глазам вдруг стало больно смотреть на неё. Словно теплым ветром веянуло, и сердце на миг остановилось.  Высоко-высоко  улыбнулось Небо: «Пусть им будет сладко, а мне – жарко. И пусть в любви и страсти сотворяются здоровые умные дети…»
-- Боже, -- ошеломлённо шепнул я сам себе, -- разве ЭТО здесь родилось?
Из моря выходила моя будущая жена. Тогда я увидел её впервые.      

 Белкания, Петька Килимчук и я               
В Виннице всегда были хорошие  автомеханики и врачи.  И вот, чинит свою тогда редкую в частном владении машину «Волга» хороший  «сердечный» хирург Ираклий Белкания….
 Я его хорошо знал: он моего отца спас. У отца был панкардит – воспаление всех оболочек сердца. Это редко кончается хорошо. А Белкания, главный хирург железнодорожной больницы и почётный железнодорожник спас от смерти начальника поезда и тоже почётного железнодорожника, моего отца.  Я, приехав в отпуск и узнав это, -- мать не писала: отец не разрешал, да и согласна она была с ним, -- пригласил  Ираклия  на наш стадион, поговорить и посидеть. Он с виду важный такой был, но не отказал. Только спросил, почему на стадион. Там много воздуха и мало людей, ответил я ему. Он кивнул, согласился.
Разложил я на скамейке сало, помидоры, хлеб, зелененький молодой лук и разлил в мамины серебряные стопки дядипетин самогон, настоянный на хрене и клюкве. Выпили, разговорились. Я даже признался ему, что его хирургическая сестра мне понравилась. Он обещал познакомить. Тепло так получилось… Когда он кончил о себе рассказывать, самогон тоже кончился.
Разрешил мне написать о себе очерк под оригинальным  названием «Главный хирург»  в газету со смешным заголовком «Юго-западный железнодорожник». Не хотел принимать в подарок серебряные стопки. Но я сказал, что они и такие же ложки вместе с нами пережили войну, и больше ничего в доме от довоенных лет не осталось, и что если он их не возьмёт, то обидит мою маму и нас с отцом. Он молча обнял меня и сказал – у него был сильный грузинский акцент: «Давай, слушай, будем всегда встречаться на этом стадионе и никогда в моей операционной». Что я мог сказать в ответ? Я сказал: «Давай!».
Ираклий был хорошим хирургом. А  Петька Килимчук, мой одноклассник, сосед по нашему барачному дому и друг, был хороший автомеханик. Примерно, в такую же силу, как Ираклий хирург. И вот, сосватал я его  Ираклию, когда у профессорской «Волги» мотор закапризничал.
Регулирует Петька какой-то там дроссель, -- я в этом разбираюсь так же, как Петька в силлабо-тоническом стихосложении, -- и спрашивает у Ираклия: «Сколько ты получаешь?» Услышав ответ, прервал работу и говорит: «Почему, же при одинаковой работе,– ты перебираешь моторы, и я перебираю  моторы, -- тебе платят в четыре раза больше, чем мне»? Тогда Ираклий подходит к своей «лялечке», включает зажигание и говорит Петке, – и я этот ответ не забыл до сей поры: «Перебери при работающем моторе».
В конце работы, когда мотор спел свою песню, как известная в то время певица Литвиненко-Вольгимут, мы, конечно взяли по малой чарке, и Петька, поблагодарив меня за такого клиента и, пожав профессоркую руку, сказал, что всегда будет рад Ираклию Ашотовичу.
Такой вот, помнится мне встреча представителей трёх великих народов – украинского, грузинского и еврейского. Было время…
***
Любимые и не любимые, но великие
Белинский Гоголю: «Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Её не нужны проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение».
    Прямо сей момент в современные российские святцы. А современный  «неистовому Виссариону» мало любимый мной Достоевский назвал его «самым смрадным явлением в истории русской литературы». Сам-то своей великой литературой, какую смрадную завесу навесил над Россией…
  Мировой синоним страны – достоевщина. Кто-то из «истинных» патриотов гордится этой особостью. Стесняться бы надо и править эту кривизну, а не делать из неё топ-модель. 

Достоевский
      В 1867 году. Баден-Баден. Вместе с молодой женой, молоденькой  Анной Сниткиной,  поселился здесь, на Гернсбахерштрассе, – сегодня там стоит его бронзовый бюст, – проиграл не только все деньги и даже те, что были запланированы на билеты в Россию, но и обручальные кольца, свой костюм и «предпоследнее» платье супруги.
     Жена пусть сама с ним разбирается, а меня он за что окунул с головой в мерзость и пакость жизни, навсегда присвоив их русской земле и, гением своим утвердив невозможность для русской души реабилитации. Не люблю я этого писателя. Понимая, кто он в табели о писательских рангах.

      Федор Михайлович «спас» себя для меня своим «Дневником писателя».  Вот где его главная книга. (Толстой утверждал, что главная его книга, это воспоминания, которые он довел до девяти  что ли или десятилетнего своего возраста и сильно сожалел, что уже не успеет закончить…)
       В «Дневнике…»  Достоевский высказал замечательную мысль-наказ: чтобы понять Россию, надо читать её гения – Пушкина. И ещё навскидку:«Нужно, чтобы душа читалась на лице, чтобы сердце сказывалось в звуках слов», «Только люди, поражённые одинаковым недугом, понимают друг друга».
       И с прозорливостью и беспощадностью человека миссии, больной и одинокой души, вот это: «Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, наконец, в болезнь… Кровь и власть пьянит. Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к  возрождению становится… невозможен».
Похоже на приговор последней инстанции.
 
У чистого листа
Текст  кончается и умирает, а жизнь, которая в нем родилась, приобретает новое «нечеловеческое» качество -- она   бессмертна. И это называется знакомым словом – искусство. А текст оказывается больше самого себя.

 Хорошо бы сделать пишущему перерыв и помолчать. И в письме, и в речи. Полезно для всех -- и для писателя, и для читателя. 

 Прожив жизнь в жизни и жизнь в тексте, автор удваивает ее на бессмертную половину.
 
  Хорошо сказал Набоков о том, что  «если бы не было обратной связи между словом и жизнью, если бы нельзя было каждый  аз не только надеяться, но и верить, что слово – действенно, что побужденное жизнью, оно само побуждает жизнь истинную, замерло бы наше старинное и неистребимое ремесло».
 
На пределе возможностей – опять невозможность.

Автора цитаты в записной книжке нет. Наверное, писалось, когда ещё не совсем, как говорила моя тёща, «вступил в розум», для того, чтобы понимать: важно не только что, но и кто.  Цитата замечательная, но это «руководство к действию» не для меня : «Мушкетеры  расстаются лишь для движения сюжета, потому что сюжет движется тем, что они должны поскорее встретиться». А у меня не расстаются, потому что в последние годы в моём письме нет сюжета. Мои «мушкетеры» просто живут и разговаривают.

Ирония пишущего по отношению к родине и своему народу – это ирония Пушкина, Лермонтова, Чаадаева,  Гете, Шекспира. Томас Манн назвал  это «эпической иронией», которой вовсе не  сопутствует «холодность и равнодушие, насмешка и издёвка. Это скорее ирония сердца, ирония, исполненная любви; это величие, питающее нежность  к милому».


Чаадаев. Анафема родине в строчках писателя-поэта -- самое яркое  выражение его неравнодушия к её судьбе.  Сюда же Гёте: "Быть искренним я обещаю, быть безучастным -- не могу".

***
Прочитав записки Чаадаева, царь написал на них: «Смесь дерзостной бессмыслицы достойной безумия» -- и Чаадаева  посадили в дурдом. А был он  сумасшедшим таким же, как мы с вами, только за Россию болел яростно и бесстрашно, как истинный её сын.

1835 – Чаадаев пишет свои «Письма». Когда они к нам дошли?

Донской монастырь. Там могила «самого не печатавшегося  русского писателя» – Чаадаева Петра Яковлевича.

Михаил Михайлович Зощенко приравнял труд писателя по вредности к изготовлению свинцовых белил. Единственные стихи, которые он написал (или которые стали известны):
                Богатый кушает кофе-гляссе,
                А бедный -- писает на шоссе.

Писатель завидует музыканту и художнику. У него нет ни красок, ни скрипки. А даже если бы и были… И он вынужден писать. Больше ничего у него нет – слово.

Дерево – это тоже не только ветви и листья, но и тень под деревом, и небо сквозь них.

Мандельштам: «… для меня в бублике ценна дырка… Бублик можно слопать, а дырка  останется. Настоящий труд – это брюссельское кружево, в нем главное – то, на чем держится узор: воздух, проколы, прогулы».
Он о Зощенко: «Вот у кого прогулы дышат, вот у кого брюссельское кружево.
 
 Молодое слова
 …Растоскуешься, а тут тебе махонькая надежда и во мгновение вырастает в Надежду большую, как вырастает в мыслях-фантазиях любая неосуществимая в действительности вещь…
Надежда… Пора уже, а хотя бы и по возрасту, «забыть значение этого молодого слова». Так ведь никак…
               
Что только не сделаешь для любимой!
Спросила как-то Жорж Санд у Шопена: «Фредерик, милый, а могли бы вы (вот ведь, времячко было: любовники, умницы, баловники, наверное, не один семинар по «Кама Сутре» прошли, а все равно  на  «вы»…) – а могли бы вы вашей музыкой описать поведение моей собаки?».
На следующий день он сыграл ей  бессмертный «Собачий вальс». Любовь сама по себе чудо безмерное, но сколько  еще чудес она создает вокруг себя!
Когда-нибудь  родится  гений, и он  поставит этому загадочному чувству невиданный памятник. А человечество напишет на нем: «Любви-созидательнице».
***
Вот ведь столько лет не знал, кому поклон отвесить. А многие и сегодня не знают. Не знают, что та самая Вера Мухина, автор знаменитой скульптуры «Рабочий и колхозница», создала для нашей страны еще один памятник-символ эпохи, прикладное чудо нашей жизни, быта, каждодневного существования – граненый стакан емкостью в 200 граммов.
Тогда, в эпоху конструктивизма,  все скульпторы  увлекались гранями, но только Вера Мухина уважила народ: граненый стакан без ободочка – 200 граммов, с ободочком – 250.

***
Галлы, галлы… Был такой народ. Воевал хорошо и крепкий был между собой. Но мало ли таких. А вот после того, что недавно узнал, подумалось о них с уважением. Умели создавать традиции, -- то, без чего из людей не получается народа.
Поскольку они все время с кем-то воевали, то была необходимость в случае тревоги быстро собрать воинов в месте сбора. Жрецы галлов придумали  ритуал:  кто после сигнала прибегал последним, того приносили в жертву, чтобы боги даровали победу. Я представил себе, сколько там было олимпийских чемпионов по бегу.
Не зря, значит, потомки галлов, немалая часть народа современной Европы, точны во времени и надежны в обязательствах. До сих пор, выходит, работают гены тех спринтеров. Живет традиция.
Только что-то такое есть в этом, не позволяющее мне чисто воспринять её.  Возможно,  думаю я, потому что у нас душевность дороже обязательности.
***
И опять замечательный Курбатов. Замечательный уже тем хотя бы, что «выдержал» Конецкого и был ему другом до конца. Мини-цитатами из его писем и закончу свои бесконечные заметки на промежуточном финише: 
…Ведь зачем-то я эти дневники писал.
…Ничего у нас, кроме слов нет.
…Как ваши новые зубы? Годятся ли ухватиться за жизнь?               
               
               
***            
Чтобы получилось хорошее вино, нужно особое терпение.
 
Внук, я люблю тебя…
Когда последний раз был в Виннице, по которой  не сказать, как истосковался, в застольном разговоре узнал я, что внук мой далекий и любимый не просто канадец, а по-замостянски,  канадиец… Покатал я во рту это симпатичное, новое слово, помыслил его, и оно мне понравилось. Спасибо за него Замостью. Но внук, как был за десять тысяч километров от меня, так и остался.
Да что надобно тебе, старче! Ноги носят. Обед каждый день на столе. Тихо-потиху что-то пишется. Иногда выпадает напечататься, иногда пообщаться с такими же, как ты, лишенцами-эмигрантами. Беды пока нет. Бомбы рядом, громко и страшно, не падают.    Внук вот далеко… И так  долго.
Тихая беда. Бабушка вспомнилась: «Без беды не живем…». Получается, что в моем возрасте даже тогда, когда все будто хорошо, -- беда стоит на стрёме. Тихо стоит. Ждет. Хрен тебе в горло! Сейчас вот пойду и по телефону поговорю с внуком, с дочкой.
«Внук, я люблю тебя…Передай привет твоей девушке…».  «Дед, я тоже тебя люблю. Поцелуй бабушку». Поглажу телефонную трубку: вот они, рядом. Обнялись. Представил. Это мы умеем – писатели же… И – несколько минут… чтобы никто не видел…               
 
 ***
 А песня слышится уже изнутри  меня, и  без звука, мысленно  выпеваются  слова.  Они,  как челны, груженые счастьем и бедой, любовью и разлукой,  плывут  по реке жизни к своей Ниагаре. 

Я вас буду ждать
Покупаю на моем базаре картошку. На моём, потому что напротив моего дома на минском Юго-Западе. Заканчивается «месячник» отпуска для души…
-- Мне один килограмм.
Глаза у женщины становятся круглыми:
-- Да вы что?! Это же не базарный разговор даже… Даю два кило за цену одного, а то стыдно даже…
-- Не, миленькая, два не надо и даром – завтра уезжаю, а сегодня гости придут. Не дадите один за один, а?
-- Дам, сколько хотите… А куда едете?
-- В Германию.
-- А-а… Я бы тоже…-- внуков годовать  надо.  Но ничего,  я вас буду ждать. Приезжайте.
Ходил покупать картошку, а подарили спазм в горле. Куда я еду от таких женщин, от этой моей земли… А деться некуда. Почему? Долго объяснять, почему я поднадзорный немецкой медицины, да и никому не надо.
 ***
 Готовься ответить на вопрос, который задаст тебе у входа в царство небесное Апостол Петр: «Что ты делал в жизни?»
 * * *
 В том, что я писал, я был открыт и любил тех, о ком писал.