Мальчик из Иркутска Часть 4 Дорога через ад

                ВИТАЛИЙ ОВЧИННИКОВ


                ЗАКЛЯТИЕ
      
                РОМАН В ЧЕТЫРЕХ ЧАСТЯХ


                ЧАСТЬ  ЧЕТВЕРТАЯ

                ДОРОГА ЧЕРЕЗ АД




«Между мною и тобою – дней «неперечет»,
Кто же ведает судьбою – ангел или черт?
Иль колдуют сразу оба – только невпопад,
Оттого любовь до гроба - это просто ад…»
                Андрей Орлов

 


 ГЛАВА 1

И здесь опять подвернулся случай. Сколько их было в жизни Андрея, слепых, неизвестно откуда взявшихся или же кем-то нарочно подбрасываемых случаев, круто меняющих его судьбу. Много! К сожалению, слишком уж много. Так много, что порой он уподоблялся жалкой щепке, брошенной в бурлящий водоворот жизненных обстоятельств.
 Во вторник к нему заехал из института их староста, Анатолий Козенок, невысокий светловолосый крепыш со стальными зубами на верхней челюсти и слегка перекошенным носом, следами былого, не слишком удачного увлечения боксом. Он жил в Бескудниково, в пригороде Москвы .

С Андреем он был в неплохих отношениях, хотя и не сказать, что в особо дружеских. Козенок прекрасно пел студенческие песни и они с ним частенько встречались в студенческих компаниях. Кроме того, Андрей несколько раз был у него дома в гостях, причем, пару раз с ночевкой. Вот, пожалуй, и все, что связывало их. Если не считать, конечно, того, что они немного симпатизировали друг другу. Козенок родился и вырос в Бескудниково. Там у него были друзья детства и просто знакомые. Один ив его друзей работал в секретной, специализированной организации, которая занималась монтажом подземных ракетных точек на территории Союза. Парень этот только что приехал из Байконура И они чуть ли не все воскресение отмечали его приезд. Во время их разговоров парень случайно обмолвился, о том, что им сейчас требуются сварщики для работы в командировках. И Козенок сразу же вспомнил об Андрее. Он уговорил своего приятеля прозондировать насчет возможности устроить в их организацию Андрея. Тот согласился. И в понедельник вечером ноН зашел к Козенку и сказал, что начальство его, в принципе, не возражает и назначило день и час для встречи и предварительного собеседования. Вот потому-то Козенок и был сегодня у Андрея. Он зашел в комнату, поздоровался с ребятами, подошел к лежащему на спине Андрею и хлопнул его по животу:

       --Привет, лежебока! Одевайся, поехали!
       --Ку-уда-а? - вскинулся Андрей, потирая живот и морщась от боли, потому что удар Козенка был не только неожиданным, но и до- вольно-таки ощутимым
       --Ко мне, - невозмутимо проговорил Козенок, усаживаясь за стол, -и побыстрее, пожалуйста, нас ждут.
       --Слушай, чего тебе от меня надо? - недовольно пробурчал Андрей, поднимаясь с кровати
       --Мне нужно, чтобы ты не «бурмулил», - все так же, с невозмутимо непроницаемым выражением лица сказал Козенок, - а быстрее собирался и поехал со мной. Я же тебе русским языком говорю, что нас ждут. А путь ко мне, как ты знаешь, не близкий.

Заинтригованный загадочным приходом Козенка и даже, в какой то степени, парализованный его настойчивой бесцеремонностью, Андрей начал одеваться, хотя еще и ворча для порядка. Он уже начал отходить от шока и потихонечку начал оживать. И кто знает, что бы он предпринял в дальнейшем, что бы начал делать и как начал бы жить в течении года своего академического отпуска, если бы не этот злополучный приезд Козенка. Потому что именно он дал новый виток несчастий Андрея и открыл самую черную полосу в его жизни, о которой он потом никогда не любил вспоминать и, тем более, рассказывать.
Стыдно было даже перед самим собой за тот чрезвычайно низкий уровень нравственного и физического падения, до которого он тогда сумел довольно быстро докатиться В дороге Козенок все Андрею подробно рассказал и объяснил. И Андрей конечно сразу же загорелся. Это было именно то, чего требовала сейчас его измученная душа. Возможность уехать отсюда! Тем более, не куда-нибудь, а в сам Байконур! Одно слово что значит - Байконур! Голова закачается и сердце замрет от романтических предвкушений. Кто же согласится упустить такую возможность? Да никогда и ни за что на свете!!!

Ну, что ж, Андрей мог быть доволен. Все устроилось как нельзя лучше и на редкость быстро. Вечером они встретились с этим парнем и не плохо посидели в местном кафе- ресторане. Переночевал Андрей у Козенка, а на другой день, перед обедом он был уже на Сущевском валу, недалеко от метро «Новослободская», где располагалась контора п/я 822, так называлась эта организация. Он сидел в кафе-стекляшке и разговаривал с Главным сварщиком этой организации, представительным широкоплечим мужчиной лет пятидесяти, одетым в черный элегантный плащ, сшитый из какой-то мягкой, свободно облегающей его фигуру ткани, черную пиджачную пару с ослепительно белой нейлоновой рубашкой и тоже темным, в белую искорку галстуком, завязанным в маленький, изящный узел. Он поговорил с Андреем о характере его работы сварщиком, посмотрел его трудовую книжку, удостоверение сварщика ручной дуговой сварки 4-го разряда, затем провел его через вахту на территорию организации, где Андрей встретился с представителем секретного отдела, пожилым мужчиной в полувоенной ферме, и имел с ним почти часовую беседу. Результат собеседования его по-видимому устроила. Он снял телефонную трубку, набрал номер и сказал кому-то:
       --Борис Николаевич! Я переговорил с ним. Подойдет. Берем. Правда, у него прописка временная, он ведь из студентов. Но, я думаю это значения особого не будет иметь. Обойдется…

Затем он достал бланк приемного заявления и дал Андрею заполнить его. Заявление он оставил у себя, а Андрею дал пачку бумаг для оформления допуска к секретным работам. Сюда входили: бланк анкеты на двойном, развернутом листе, бланк автобиографии и направление на медицинское освидетельствование в одну ив поликлиник Москвы. Бланки эти за территорию организации выносить не полагалось и Андрей просидел в приемной секретного отдела часа полтора, если не больше, пока не заполнил их все и не отдал в отдел.
А потом он поехал домой и впервые за все эти дни зашел в гастроном и купил себе водки с пивом. Ему вновь начало казаться, что он еще жив, что солнце еще светит, что девушки улыбаются и смотрят на неге. А все это вместе взятое означало, что он наконец-то очнулся от своего транса и начал осмысленно осматриваться вокруг себя. А по такому поводу не грех было и выпить. И он выпил. И хорошенько. А вечером они еще добавили с Бубновым и Завьяловым. Потом к ним присоединилась Валентина и конечно же осталась с ним до утра. Она была рада и довольна, что Андрей вновь обратил на нее внимание, вновь подпустил к себе и не понимала, глупенькая, что это означало ни что иное, как приближение скорого конца их коротких и не слишком-то радостных для нее отношений.

Что ж поделать. Она имела несчастье полюбить Андрея. Полюбила впервые, полюбила горячо и безоглядно, совершенно не предполагая, что ничего кроме горечи и слез эта любовь ей не принесет. Впрочем, какая любовь бывает без того и другого? Любовь – это наша концентрированная надежда на личное счастье, воплощенная в одном конкретном человеке. А что за счастье без привкуса соли и горечи на губах и на сердце? Только они придают ему незабываемую изысканность и неповторимую пикантность, без которых счастье пресно, безвкусно, не слишком-то удобоваримо и очень быстро приедается, надоедает и становится элементарнейшей обузой. Либо для одного из любящих партнеров, либо сразу для обеих.

Вскоре после октябрьских праздников Андрей выехал в Байконур. Оформление на работу произошло быстро, без осложнений. Допуск на секретность на него уже оформляли при его работе в геологической экспедиции, поэтому официальное подтверждение на допуск пришло уже к концу октября. Пройти медосмотр было делом пустячным, так как Андрей физически был в прекрасной форме, а гипс к тому времени у него с руки сняли.

И вот он в поезде «Москва-Ташкент». Вместе с ним в трех купе ехали еще человек десять монтажников из той же организации. Ехали весело и шумно. Пили и веселились всю дорогу. Андрей от них не отставал. Пили в купе, пили в вагон ресторане, пили утром, едва поднявшись и чуть продрав глаза, пили днем, пили вечером, пили ночью. Всю дорогу только и делали, что пили, ели и спали. Больше пили и спали, забывая поесть, закусить, пили, горланили песни, приставали к пассажирам, резались в карты, иногда скандалили. Ехали с полным комфортом, в полном согласии с собственной совестью, в соответствии с собственными        представлениями с тем, как должны ехать и вести себя вырвавшиеся на свободу мужики, убежавшие на время от семьи, от детей, от начальства, от цивилизации, освободившиеся от пут собственных обязанностей по отношению к тому обществу, в котором им приходилось жить и средства защиты которого от коварного империализма они ехали строить.

Андрей пил вместе со всеми, только более жадно и более отчаянно, до беспамятства, до забвения, до скотства, до остервенения, словно стараясь заглушить в себе последние остатки человечности. Пил, словно старался уйти, убежать от себя самого, от той жизни, в которой жил раньше, от всех дорогих для себя воспоминаний. Пил, мчась по бесконечным просторам страны в свое будущее в свою новую жизнь, в неизвестность, в никуда? Знал бы он тогда, что его ожидает впереди, какая ждет его там жизнь, то вряд ли бы поехал. А может, и поехал. Ведь это была его дорога в никуда:

Дорога в никуда,
И дверь не на запоре,
Ни страшного суда,
Ни вышек вдоль забора.

Лишь пляшет круговерть,
Да ветер стонет пьяный,
Шагнуть за эту дверь
И утонуть в бурьяне.

Не думать ни о чем,
Шагать без всякой цели,
Лишь раздвигать листву плечом
И слушать птичьи трели.

И выдержать удар
От всех недобрых судеб...
Дорога в никуда
И - будь оно, что будет!

И Андрей ехал, действительно стараясь не думать ни о чем Главное он сделал - шагнул за дверь, шагнул без всякой це ли. Или цель у него все-таки была? Пожалуй, была. Единственная мысль билась у него в голове, когда он трезвел в этом пьяном шабаше с красными, потными лицами незнакомых и чужих для него людей, только одна и единственная - будь оно теперь, что будет...

А дальше пошло, поехало, закружилось, завертелось колесо судьбы, большое похожее на пыточное, чем на карусельное И замелькали, как в кошмарном сне, как в калейдоско пе названия городов, в каждом из которых или в районе ко торых Андрей прожил и проработал по 2-3-4 месяца:
Байконур, Карталы, Копьяр, Северодвинск, Орск, Целиног рад, Краснокаменск, Уссурийск, Броды, Кострома, Козельск, Шяуляй и еще много, много других. Весь Союз с запада на восток и с севера на юг и по не одному, порой, разу, а по несколько РАЗ в одни и те же места...

В Москве он теперь бывал лишь наездами, в перерывах между командировками, на одну, две, три недели, не больше. Приезжал в Москву шел на Студенческую, в свою общагу, к ребятам. Приходил с канистрой спирта-ректификата и с полными карманами денег. И начинался «гудеж». Каждый день, каждый вечер проходил в пьяном угаре, в истеричном веселье. Пил Андрей в то время по черному, страшно, дурея и свирепея от выпитого, затевая скандалы, драки, приставая и придираясь к окружающим. Пил до обязательного умопомрачения, до полнейшей «отключки».
Домой, в общагу его привозили всегда чуть тепленького, на бровях. Спустив все деньги он вновь уезжал в командировку. Там продолжалось то же самое. Только там, на объектах, пили, в основном, спирт. И пили все поголовно, от рабочего до начальника объекта. Спирт шел на объекты в качестве обезжиривающей и обезвоживающей среды, которой промывали системы трубопроводов на ракетной точке перед сдачей военным представителям, так называемой военной при емке. Спирт шел цистернами, эшелонами, практически в неограниченном количестве. Его не только пили все, кому не лень, в нем чуть ли не купались. Его использовали в качестве ходовой монеты при бартерных обменах или покупках военного имущества у соответствующих военных служб или же продовольствия у местных жителей.

Однако к спирту имели доступ далеко не все, а только лишь избранные. Остальные же работники на объектах пили все, что только может пить человек, желающий уйти хо ть на мгновение от реалий своей действительности в призрачный, но такой прекрасный мир иллюзий, балдежа и кайфа. Пили одеколон, туалетную воду, духи, растворители от клеев БФ, пили жуткий, сверх вонючий местный самогон, неизвестно из чего сотворенный, пили темные, непонятно чем пахнущие жидкости под маркой местных вин. В бараках и общежитиях монтажников порой пройти было невозможно из-за мощнейшего, сбивающего с ног букета ароматов, распространяющегося из комнат и туалета. Особенно ценился у монтажников тройной одеколон называемым пятизвездочным коньяком, а туалетная вода «Свежесть» считалась цветочным ликером. Каким же мощнейшим запасом прочности снабдила матушка природа человеческий организм, если он мог без особых последствий в течение долгих дней, месяцев и лет выдерживать такие сверх огромные дозы чудовищных отравителей, потребляемых ежедневно внутрь? Ведь люди не только пили, они еще и работали, монтируя сложнейшую и точнейшую технику ракетных стационарных базовых точек, запрятанных глубоко под землей. А кроме работы они еще и занимались сексом с женщинами, какие им попадались в тех краях. И детей зачинали. Правда, каких детей именно, они, чаще всего, никогда потом и не узнавали...

Пил всю эту отраву и Андрей. Пил не морщась, лихо опрокидывая стаканы в рот, с трудом подавляя рвотные импульсы протестующего желудка, не желающего потакать сумасшедшим прихотям потерявшего разум человека. Пил с чувством мрачного, жутковатого, с извращенным мазохизмом удовлетворения: нате, мол, вам, сволочи! Кому это вам? Да он и сам не знал. Он просто катился вниз, как камень под гору. Чем дальше, тем быстрее. Катился, равнодушный и безразличный ко всему на свете, лишенный всех естественных человеческих интересов и желаний, кроме одного - выпить. И касалось, что нет на свете такой силы, которая могла бы остановить это его падение. Да так оно, пожалуй, и было. Потому что он хотел падать, ему нравилось падать, его притягивал этот процесс собственного нравственного падения, в нем таилась некая, своеобразная, притягательная сила. В нем чудился вызов обществу, месть ему за собственные неудачи, за собственный крах. Правда, этот вызов, эта месть быстро уступали место самой обыкновенной, самой примитивной привычке, ведущей к полному распаду и деградации самой его личности.

Умом Андрей все это прекрасно понимал. Но у него не было ни сил, ни желания сопротивляться. Ему было абсолют- но все равно. Он вступил на скользкую от блевотины дорогу легкой, бездумной жизни, легких, больших денег; жил среди пьющих, спивающихся и уже спившихся монтажников, привычно опохмеляясь по утрам, перед выходом на работу, потому что уже начинали трястись руки и трудно бы ло держать дугу при сварке трубопроводов, и он начинал уже всерьез думать, что это его существование и есть потолок, предел его жизненных устремлений. Жизнь его начинала приобретать чисто физиологический оттенок, а впереди отчетливо замаячил так хорошо знакомый ему по геологии призрак его ближайшего будущего - бомж, бич, человек без определенного места жительства, без определенных занятий, человек бурьян, человек сорняк, человек «перекати поле?

Даже редкие приезды в Москву не останавливали и не отрезвляли Андрея. Скорее, наоборот, они еще больше обозляли и подхлестывали его. Он заводился сам, заводил других и не вылизал вечерами из ресторанов, из злачных московских мест. Гудел напропалую. Робкие попытки Валентины и решительный натиск Ларисы с намереньем удержать, остановить его, образумить, спасти, успеха не имели. Он досадливо отмахнулся от одной, спокойно ушел от другой и продолжал катиться вниз. До дна было еще далеко...

Однако, для того, чтобы падающий смог бы вновь подняться, ему необходимо почувствовать под собой опору или твердую почву под своими ногами. А для этого он должен долететь до самого дна, до самого низа собственного падения и хлопнуться об это дно, и, притом, не слишком сильно, чтобы не разбиться. Иначе может не хватить ни сил, ни возможностей для поднимания. И кто знает, куда бы завела Андрея эта кривая дорожка, по которой он, катаясь и оступаясь, брел с опухшими и ничего не видящими от постоянных попоек глазами, если бы не авария на одной из ракетных точек в Байконуре, зацепившая своим смертельным когтем и его самого
       Я потерял свое лицо –
       Стал негодяем, подлецом.
       Мир содрогнулся и…затих,
       Скажи, я -болен или псих?
       И для чего мне эта роль,
       Я – не преступник, не –герой,
       Я – человек вполне обычный,
       Ходить в чужих – мне непривычно.
       Тогда зачем мне эти лица?
       Чтобы проснуться иль забыться?!
       Или мне страшно стало жить –
       Вот отчего такая прыть..?
       Так усмири свою гордыню,
       Ведь человек – твое есть имя!
       Быть человеком – так непросто!
       Мир для людей – лишь «Халакоста»
      
      
Произошла эта авария в январе следующего года, когда Андрей, уже опытный монтажник, уехал в Байконур во второй раз, чуть не ставший для него роковым. Андрей прилетел тогда в Москву с Дальнего Востока в конце декабря, встретил Новый Год в ресторане' «Узбекистан» в очень шумной и горластой компании полу знакомых мужчин и женщин, потом неделю гудел где-то в Кузьминках, собирался пробыть в Москве до конца января, но тут его вдруг срочно вызвали в управление и быстро отправили самолетом в Байконур.

Горел синим пламенем один из объектов. Его собирались сдавать уже давно: сначала к Ноябрьский праздникам, потом ко дню Конституции, потом к Новому Году, но ничего не получалось. После Нового Года начальство понагнало сюда уйму народу, раза в два больше, чем следовало. Около каждого монтажника стояло чуть ли не по два толкача и с горем пополам с чудовищным скрипом, потихонечку, помаленьку дела на объекте подвели к долгожданной сдаче «военпредам».
Заработали комиссии, писались акты приемки, составляли- сь перечни замечаний, подлежащие немедленному устранению, заполнялись журналы проектных отступлений. После них к делу подключались бригады монтажников, с помощью которых устранялись замечания военпредов.
Народу на объекте было очень много, на всех его этажах, на всех его уровнях: слесари, монтажники, сварщики, разнорабочие, электрики, электронщики, «КИП-овцы», «солдаты –стройбатовцы». Каждый занимался, чем мог: от наладки еще не принятых автоматических систем управления и контроля до наведения «марафета» в уже принятых помещениях.

В этот день Андрей находился на самом нижнем уровне ракетной точки, в помещениях, расположенных под самым «стаканом». Так называлась громадная стальная, цилиндрическая облицовка бетонной шахты, в которой потом должна будет размещаться баллистическая ракета, заряженная и готовая к старту. Здесь военпреды потребовали переварить пару стыков на нержавеющих трубах, предназначенных для подачи жидкого ракетного топлива, так называемого, «гептила», из подземных хранилищ непосредственно в саму ракету.

Слесари-монтажники сделали выборку дефектных участков сварных швов на трубах с помощью ручных бормашинок, мастер ОТК проверил соответствие геометрии выборок требованиям чертежа и дал добро на выполнение сварочных работ, записав свое заключение в журнал сварочных швов.

После них к делу приступил Андрей. Он заварил сварные швы. Слесарь зачистил их, а рентгенолог с помощью специального портативного рентгеновского аппарата просветил их и просмотрел результаты на люминесцентном экране. Стыки оказались хорошими. Он дал добро выполненной работе и расписался в журнале сварных швов. Андрей вздохнул с облегчением и начал потихонечку собирать свою аппаратуру, чтобы на грузовом лифте поднять ее на поверхность. Затем он сел в углу на трубу и закурил. Ребята уже все ушли из помещения, чтобы побыстрее подняться на поверхность, пока еще работает лифт. Андрей же никуда не спешил. Ему захотелось побыть одному. Его иногда тянуло на одиночество. Постоянное проживание на людях порой слишком раздражало и утомляло его.
Он выкурил одну сигарету, затем закурил другую. Пора было выбираться отсюда, но Андрею что-то не хотелось ничего делать, не хотелось даже шевелиться. Он бездумно сидел, погруженный в себя, в свои полудумы, полумысли, а порой и полузабытье. Было очень и очень тихо. Так тихо, что от этой тишины начинало гудеть в ушах.
       Тишина закрыла двери,
       Тишиной кричит Беда,
       Как же мне в себя поверить,
       Как ответить Жизни--Да!
       В тишину оделось небо,
       В тишине звенит Печаль,
       Был я счастлив или не был,
       Жаль себя мне иль не жаль?
       В тишину уходит Время,
       Тишину сплетает Ночь,
       Сердце жаждет перемены,
       Но бежит от Счастья прочь,
       Тишина рождает Слово,
       Тишина наводит Грусть,
       Жизнь начать еще раз снова
       Я теперь уж не берусь.
       Тишина ломает Судьбы,
       Тишина приносит Страх,
       Будь оно теперь, что будет,
       Видно, сам себе я - Враг!

Кроме Андрея в этой части помещений подземной ракетной шахты никого не было. И это было как раз то, что Анд рею было сейчас нужно. Одиночество. Люди порой сильно мешали ему, начинали раздражать и тяготить его. Иногда ему очень хотелось побыть одному, наедине с самим собой и хорошенько подумать. Он чувствовал, что подходит к какому-то рубежу, пределу, что в нем начинает назревать протест против той жизни, которую он сейчас ведет. Период бездумного, бессмысленного существования на полуживотном, чисто физиологическом уровне начинал тяготить его. Это и радовало и тревожило одновременно. Он и хотел и боялся перемен. Перемены начинали страшить его. Видно он начинал терять уверенность в себе. А это означа ло, что он в полном тупике и выхода из него ему искать уже не хочется.

Андрей докурил сигарету, оросил окурок на пол, по старой таежной привычке затоптал его и поднялся, чтобы взять свою сварочную аппаратуру со шлангами и двинуться к лифту. Пора было уже и подниматься. В этот момент в шахте погас свет. Андрей чертыхнулся и постоял немного в ожидании того, что свет сейчас загорится. Такое со светом на объекте бывало частенько и никто не придавал подобным случаям особого значения Потух свет и потух, подумаешь! Сядем, посидим, подождем. Загорится, никуда не денется он, этот свет. Ведь без света на шахте, глубоко под землей не особенно-то наработаешь. Здесь без света шага ступить нельзя не то, чтобы что-нибудь делать. Черным- черно кругом, хоть глаз коли, не нужны они здесь глаза-то. Поэтому никуда они там на верху не денутся. Как потуши- ли так и зажгут. Во-он сегодня здесь сколько людей! Объект сдавать-то надо!
Однако свет не загорался. Андрей нащупал руками трубу, на которой он раньше сидел, и снова сел, снова достал сигареты, чиркнул спичкой закурил. Вокруг все также было непроницаемо тихо и до невозможности темно. Слабый, красноватый огонек сигареты только усиливал это ощущение темноты. Она словно бы нехотя отступала немного при затяжке сигареты и снова быстро подступала вплотную, обволакивая тело и сознание Андрея мягкой, дурманящей волной и заглатывая затем совсем всего целиком.

Андрей докурил сигарету и стрельнул окурком в глубь помещения. Окурок прочертил огненную дугу и взорвался веером мелких искорок при ударе о противоположную стенку. Темнота снова замкнулась вокруг Андрея. Свет не загорался. Надо было что-то предпринимать. Сидеть же просто так в этой вязкой, пугающей темноте и чего-то там ждать непонятного, стало надоедать Андрею. Но что делать тогда? Вылезать в темноте? Это абсурд и нелепость. Посшибаешь себе все, что только можно посшибать, натыкаясь на бесчисленные углы и выступы всевозможных видов оборудования, размещенного здесь. Да и как выбираться отсюда? Ведь он на самом дне шахты ниже его ничего уже нет, один сплошной бетон. А это глубина, наверное, метров 50-60, не меньше. Выкарабкиваться отсюда в темноте?! Бр-р-р-р! Сплошной кошмар! Ведь он сейчас на точке не один, человек двадцать еще должно быть, не меньше. Монтажники, электрики, электронщики, военпреды, «стройбатовцы»... И все на разных уровнях. И все без света. Не-ет, не стоит пытаться вылезать... Должны ведь всё-таки включить... Должны. Слишком уж много людей завязано сейчас здесь... Не могут они сейчас не наладить свет, не могут... Слишком уж опасно, слишком чревато... Мало ли что может случиться в такой темноте...

Однако, несмотря на логичность рассуждении Андрея, свет в шахте не загорался. Андрей понял, что, вероятно, где-то что-то произошло, какая-то авария, там, наверху. И кто теперь знает, сколько придется теперь здесь проторчать, просидеть в кромешном мраке, ожидая, когда наверху растелятся и устранят повреждения? А, может, действительно, плюнуть на все и попытаться выбраться самому? Но как проще ото сделать?

Проще всего, конечно же, выбираться через шахтный стакан, эту стальную облицовку бетонного отверстия шахты. Там, в стенке, около днища, где смонтированы громады литых рассекателей горячих газов, истекающих из ракетных дюз, расположены четыре откидных люка для входа во внутрь стакана А дальше уже совсем просто - по одной из технологических лестниц, приваренных к стене стакана, прямо наверх, на поверхность земли. Но добраться до лестницы, ведущей к люку, отсюда не слишком удобно, хотя и недалеко. Там есть пару закутков с поворотами, «забитых» установками дренажа и фильтровальными баками-отстойниками, где можно запросто голову себе расквасить или даже совсем снести, прежде чем доберешься до этой несчастной лестницы. Не-ет, туда идти не стоит. Право, не стоит. Этот вариант отпадает. На нем надо поставить точку или даже крест. Что лучше? Да ничего, все – плохо…

Можно также выбраться отсюда по лифтовому коробу, этому длиннющему, пенало образному каналу, проходящему через вентиляционную шахту снизу доверху рядом с лифтовой шахтой. Там смонтирована вертикальная лестница с поперечными площадками через каждые четыре метра. Короб сам просторен, удобен и выходит в лифтовую комнату что на нулевом уровне, или на первом этаже ракетной точки. Выбираться в нем удобно, ничего не скажешь, но вход в него расположен в следующей, соседней комнате. А это топать и топать, да еще дверь искать. И идти придется вдоль стены, на ощупь А там, вроде, панель какая-то, да бак еще какой-то прямоугольный, да перегородка, кажись, еще есть... Не-ет, тоже не стоит... Добираться - не ахти как. Гробануться запросто можно... Тоже отпадает... Не вариант это, отнюдь не вариант...

Остается третий путь. Так называемый «короб коммуникаций». Это почти тоже самое, что и лифтовый короб, только чуть поменьше и более неудобный. Там много разных труб проходит: трубы системы подачи горючего трубы системы подачи окислителя, трубы систем «промстоков» и канализации и бог знает еще каких систем, о которых Андрей и понятия не имеет. Вот пожалуй, придется через него вылезать. Он поближе расположен, к нему добираться попроще и поудобнее, чем в стакан или в лифтовой короб. Правда сам короб-то не ахти, слишком уж тесен и неудобен, но там тоже есть площадки через каждые четыре метра и люки-отверстия в площадках для размещения вертикальных стальных лестниц. И выбираться надо будет по лестницам с одной площадки на другую, пока не выберешься на первый этаж точки, так называемый «оголовок». А это система полукруглых помещений, расположенных в бетонном теле шахты прямо около горловины ракетного «стакана». Ив оголовков идет выход наружу, на бетонную площадку самой точки, через откидные люки, смонтированные около горловины стакана. Всего их, оголовков, четыре, столько же и коробов коммуникаций, столько же и люков-выходов...

И опять можно до бесконечности рассуждать о роли слепого случая в жизни Андрея. Ведь путь, который выбрал Андрей для своего выхода из глубины шахты на поверхность, оказался единственным, который вел к спасению. И выбрал он этот путь далеко не сразу, а после долгих раздумий и колебаний. Так что это?! Случайность?! Простое везение Чудо?! Что же его подтолкнуло пойти именно здесь, через короб коммуникаций и оголовок?

Что? Судьба? Рок? Как это не называй, но факт остается фактом, от которого никуда не денешься и который зафиксирован в служебных документах Байконура за январь того года. Восемнадцать человек осталось навеки в недрах этой шахты в тот  злополучный день, когда на ней случился пожар. Спасся тогда один лишь Андрей. Так что же его вело тогда?! Что?! Что?!

Ведь попытайся он выбраться через ракетный стакан, он бы остался там, в шахте. Потому что люки входа в стакан оказались все закрытыми. Сработала система автоматической блокировки, перекрывающая доступ из глубин шахты в стакан в случае возникновения аварийных ситуаций на ракетной точке. И около этих четырех люков нашли потом девять задохнувшихся ребят, пытавшихся вручную открыть их, чтобы выйти наружу и спастись...

Попытайся он выбраться через лифтовый короб, он бы так и остался в этом коробе, как шестеро других ребят-монтажников, попытавшихся использовать эти короба для выхода на поверхность и попавших в самое пекло, в центр пожара. Потому что лифтовые короба выходили в те самые помещения ракетной точки, напичканные электрическим и электронным оборудованием, в которых и произошел пожар.

Судьба пощадила Андрея. Она дала ему возможность спастись. Правда, эта возможность оказалась такой, что все врачи Байконуровского госпиталя приходили потом смотреть на Андрея и недоверчиво качали головой, не веря, что такое возможно в наше время. Потому что выбраться из горящей ракетной шахты, заполненной копотью и ядовитым дымом выбраться самому, по лестнице, с самого ее дна, было практически невозможно. И они были тысячу раз правы. Это было действительно невозможно.
Но Андрей всё-таки вылез. И его лечащий врач, полковник медицинской службы, кандидат медицинских наук, Ануфриев Николай Дмитриевич, 45-летний полуседой красавец мужчина с тонкой ниточкой черных усов на верхней губе, целый месяц перед выпиской терзал Андрея вопросами, пытаясь выяснить поподробнее особенности тех страшных минут, когда Андрей в полной темноте, раздетый до пояса, мокрый от пота и черный от копоти, хрипящий, кашляющий,       задыхающийся и уже почти не дышащий, с широко раскрытым и забитым хлопьями копоти ртом, лез по лестницам короба вверх. Что он тогда чувствовал, что ощущал, что его вело наверх, какие силы, он не знал. Потому что физически сил у него тогда уже совсем не было, да и не могло уже быть. Но ничего вразумительного Андрей сказать своему врачу так и не смог. Случай в ракетной шахте оказался для него самого загадочным и необъяснимым, как и многое другое в его жизни.

Пока Андрей так сидел в темноте, рассеянно размышляя о том, выбираться ли ему из шахты или нет, а, если выбираться, то каким путем, вдруг потянуло дымом. Сначала слабо, чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. И в темноте было невозможно определить, откуда он идет. Дым был резким, вонючим, очень противным и тошнотворным. Такой бывает от горения резины, электроизоляции, краски или пластмассы. В горле сразу запершило, защекотало, защипало, в носу засвербило.  Андрей закашлялся, зачихал, замытарился. Вопрос, таким образом, решился сам собой. Конечно же надо было выбираться. И как можно скорее. Где-то что-то наверное произошло и вот уже дым проник до самого низа точки. Сидеть теперь здесь и ждать чего-то, задыхаясь, в этом раздирающем горло и нос дыме было, конечно же, верхом идиотизма. Надо было начинать действовать. И так просидел здесь без дела слишком уж долго, гораздо больше, чем следовало бы. Все, хватит раздумывать. Пора. Поднимайся, Андрей...

Андрей встал, выставил веред собой напряженно согнутые руки и осторожно, мелкими шажками двинулся к коробу коммуникаций Вот его ладони коснулись холодной, слегка влажной от конденсата стены помещения, где он сидел. Теперь вдоль этой стены, потихонечку, перебирая для уверенности руками, боком, боком он дошел до проема стальной двери. Она была открыта. Это хорошо. А то бы пришлось на ощупь возиться с большим рычажным запором. А он по- чему-то всегда делался очень тугим, его лишь двумя рука- ми с трудом можно было повернуть.

Андрей обошел дверь и так же боком, не отрывая рук от стены, прошел, точнее, просеменил по коридору до второй двери, за которой находился закуток нижнего уровня короба коммуникаций с первой его четырехметровой лестницей, ведущей до первой поперечной опорной площадки. Таких лестниц всего было четырнадцать. Они вели в полукруглое помещение оголовка, размещенное около горловины шахты. Из оголовка последняя четырехметровая лестница вела уже наружу, прямо на бетонную площадку ракетной точки через стальной откидной люк.

Андрей вошел в это помещение, нащупал руками рельефные ступеньки лестницы, выполненные из рифленого стального проката. Слава богу, дошел. Теперь главное – лезть наверх. Только вот дыма что-то вроде больше стало. Он тяжелый и конечно же спускается вниз. Надо поскорее отсюда выбираться А не то и концы здесь можно будет отдать. Кашель замучил. Грудь прямо раздирает всю, больно уже. И носом дышать совсем не получается, жжет там внутри, как огнем и сопли текут непрерывно. Ну и видок сейчас, наверное, у меня. Хорошо хоть никто не видит. Да и с глазами что-то не так. Жжет очень. И слезы текут. Лицо все мокрое уже. Ну, глаза можно и закрыть. Все равно ничего вокруг не видно. Только вот режет там внутри, глазам-то, невмоготу уже. Словно «зайчиков» от сварки нахватался предостаточно, как в молодости...

Андрей взялся руками за ступеньки лестницы и осторожно полез на верх. Лестница скоро кончилась и его пальцы схватили пустоту. Андрей понял, что это была первая поперечная площадка. Он нащупал руками ее пол, выполненный из стальных, рифленых листов, сваренных между со бой, встал на него, отодвинулся от края отверстия, через которое проходила нижняя лестница, чтобы не загреметь ненароком снова вниз, и, выставив впереди свои руки, начал нащупывать стенки короба . Ага-а, вот трубы, идущие вертикально вверх, одна, другая, третья, четвертая... Здесь сбоку, за трубами должна находиться лестница. Точно, вот она. Андрей ухватился пальцами правой руки за ступеньку лестницы и шагнул к ней. Взялся обеими руками и попытался отдышаться. Но ничего не получалось. Кашель рвал грудь заставляя все тело судорожно сгибаться и выворачивая внутренности чуть ли не наизнанку. А сердце билось так, что, казалось, вот-вот вырвется наружу и его отчаянно-остервенелые удары оглушительным эхом отдавались в ушах и тупыми молотками били изнутри черепа по вискам.

Сил не было совсем, руки и ноги сделались ватно-вялыми и отказывались подчиняться приказам сознания. Но Андрей стиснул зубы так, что стало больно в скулах и, насильно втягивая в себя смрадно жгучий, вызывающий острую боль в горле, в груди воздух, упрямо лез вверх.

Одна ступенька, вторая, третья, еще, еще, еще, еще...Ага-а, ступеньки кончились...Теперь руками нащупать пол...Рас прямиться... Боже, какая боль в груди! Ничего... Ниче-его Ничего... Еще терпимо... Еще не так страшно... Теперь распрямляемся... Делаем шаг в сторону... Ага... Вот трубы. Теперь шаг вбок.. Еще... Еще... И вот она, родимая… Лестница... Чудесница... Вот ступенька.. Взяться одной рукой... Второй... Еще шаг... Теперь наверх... Ру-уки... Но-о-ги-и.. Господ-и-и! Хоть бы глоток воздуха! Как сердце-то грохочет в груди... И в голову все бьет... 0но что, туда переместилось, что ли, мое бедное сердце, а? Ладно, еще ничего... Еще терпимо... Терпимо... Терпимо... Вот только руки что-то, руки совсем не слушаются... Давайте-ка, не дурите у меня... Хватайте ступеньку... Молодцы... Теперь ногу...Од-ну... Другую... Вверх, вверх, вверх, вверх...

Только одна эта мысль билась у Андрея в гудящей от пульсирующих ударов крови голове. Только она одна и ничего другого больше. Вверх, вверх, вверх.

Но вот подошло время, когда Андрей, выбравшись на очередную площадку и взявшись рукой за ступеньку лестницы очередного лестничного пролета, вдруг почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни единой мышцей своего тела. Не то, чтобы лезть вверх, не то, что- бы шевелиться, он и стоять уже не мог. Страшная слабость охватила его и он в бессилии опустился на пол площадки...
       --Все..! – мелькнула мысль в голове, - Это конец! Пропал ты, Андрю-ха-а... Отсюда тебе уже не выбраться...

Страха не было. Отчаяния, ужаса перед смертью тоже не было. Было тупое равнодушие. И невероятнейшая слабость в каждой клеточке измученного донельзя тела. Андрей опустился на холодную, рельефную поверхность площадки, откинулся назад и уперся спиной в полукружья труб, тянущихся вверх. Он хотел было вытянуть вперед ноги, но у него ничего не получилось. Ноги уже не слушались его. И он просто замер в неудобной, скрюченной и скособоченной позе вконец поверженного сдавшегося и примирившегося с надвигающимся концом, человека. Он медленно погружался в тяжелое оцепенение, прислушиваясь к бешенным ритмам ошалевшего от непонимания, судорожно дергающегося своего сердца, тщетно пытающегося оживить пораженные кислородным голоданием клетки большого Андреева тела.

Андрей спокойно ждал конца. Точнее, хотел спокойно дождаться своей смерти. Однако, он не предполагал, как это будет мучительно и трудно - умирать, задыхаясь, кашляя, корчась от боли в груди, истекая жарким, липким потом. Боли в горле уже не было, горло, видно, уже притерпелось или уже ничего не чувствовало. Боль была в груди и в сердце и голова буквально разрывалась от боли. Словно ее распирало изнутри какая-то чудовищная сила и черепная коробка была уже не в состоянии сопротивляться и вот-вот была готова поддаться и разорваться на мелкие кусочки, забрызгав своими останками стены короба.

       Стук сердца, как удары грома,
       Навек застывшие в ушах,
       Я здесь один, далек от дома,
       И рядом – моя бедная душа.
       Кричит душа – посланник черной ночи,
       Часов бессонных взорванная страсть,
       Смеется Бог, а с ним Судьба хохочет,
       Я ж не смеюсь – я понял жизни власть.
       Теперь душа, как раненая птица,
       Устало машет сломанным крылом,
       Уже пошла последняя страница,
       А жизнь меня пытает на излом.

Нет, сидеть, так, мучаясь, и ждать своего конца, было невозможно Это было похоже на пытку. Причем, пытку добровольную, как бы сознательную, это было похоже на самоистязание. Нет, на подобный акт Андрей пойти не мог. Если бы просто сесть и спокойно умереть, тогда – другое дело Психологически, внутренне к смерти Андрей был готов и уже не раз подумывал о таком простом способе решения своих житейских проблем. Смерть, как таковая, его не страшила. Его страшила жизнь, бесцельная, бессмысленная, неодухотворенная ни любовью, ни творчеством, ни реально поставленной перед собой высокой целью. Такая жизнь его не интересовала, такая жизнь его не устраивала, такая жизнь ему была не нужна. Но уходить из жизни через такие мучительные физические страдания?! К такому обороту дел он внутренне не был готов. И вся его сознательная, вся его человеческая, вся его нравственно-психологическая и личностная основа взбунтовалась встал а на дыбы. Что угодно, но только не это безропотное, тупо покорное ожидание. Хватит ждать! Надо действовать, надо лезть...

Андрей не понял, что с ним вдруг такое произошло, почему и откуда вдруг у него появилась такая решимость и такая сила. Он встал, постоял немного в раздумье, затем стянул с себя свитер, снял рубашку и даже майку. Они были на ощупь мокрые насквозь, как будто он, одетый, только что побывал в воде. Раздевшись, он взялся рукой за ступеньку лестницы и полез.

Потом выяснится, что разделся он на пятой снизу площадке. Лезть ему надо было еще девять площадок. Целых девять! Почти в два раза больше! Как же он смог пролезть эти девять площадок, если уже на пятой снизу ему отказали силы?! Как?! Чем он дышал, как он двигался, если вверху концентрация дыма и копоти были гораздо выше, чем внизу Да и температура наверху была уже дай боже какая!

Но Андрей ничего этого тогда не знал. Он тогда вообще ничего не знал, и ни о чем не думал. У него в голове не бы ло ни одной мысли. Его сознание и эмоции были, как бы временно отключены за ненадобностью. Остались лишь од ни двигательные рефлексы и решимость лезть вверх, посто янно подталкивающие и направляющие его. Вверх, вверх, вверх, вверх... Одна площадка, другая, третья, четвертая...
И когда его руки, после окончания очередного лестничного пролета вдруг не нащупали следующей лестницы, он сначала даже и не понял, что короб кончился.
Он все также, на ощупь продолжал двигаться вдоль стены. Но лестницы не было. Не было и вертикальных цилиндров труб. Но зато пошла теплая шершавость бетонных стен без углов и тупиков. И тут до него дошло, что это уже оголовок, что он всё-таки долез до оголовка. Тогда он повернулся во внутрь оголовка, оттолкнулся от стены, выставил перед собой руки и осторожно двинулся вперед, ища последний пролет лестницы. Он шел по-прежнему с закрытыми глазами и даже не пытался их открывать, чтобы увидеть люк и лестницу под ним. Он знал, что глаза его не открываются что глаза заполнены густой, липкой массой, которая покрывает и его лицо Он не знал, что с его глазами. Сначала глаза сильно жгло, из них ручьем текли слезы. А потом боль ушла, веки разбухли и не шевелились совсем. Да он и не пытался ими шевелить. Потому что в этой кромешной тьме, что его окружала, глаза ему были и не нужны.

Вот рука его наткнулась на что-то металлическое, закрепленное вертикально. Андрей ухватился пальцами за эти железки, протянул туда вторую руку и понял, что это она, его лестница. Та лестница, что выходит через люк на бетонку точки, та лестница, что должна вывести его на поверхность, на воздух, к людям, туда, где его спасение. Он ухватил руками поручни, поставил на нижнюю ступеньку одну ногу, потом вторую, подтянулся и полез. Перед этим он поднял голову вверх и попытался крикнуть что-нибудь, позпозвать на помощь, но из открытого рта послышался лишь невнятный хрип. Голоса не было, крика не получилось...
И вот его руки нащупали ободок наружного стального кольца люка, затем бетон площадки. Он сделал по лестнице шаг, другой и вывалился наружу. Он еще успел перевернуться на спину и заметить сквозь плотно сжатые веки и черную, липкую массу, заполняющую глазные впадины и полностью покрывающую его лицо, слабые проблески света, говорящие о том, что зрение у него не потеряно, прежде чем сознание покинуло его.

День стоял морозный и ветреный. Слегка мело. Но людям, столпившемся у горящей ракетной точки не было холодно. Через четыре открытых люка оголовков и дверь центрального входа ракетной точки валили густые, черные, будто спрессованные столбы дыма. Дым был настолько плотным что не рассевался и поднимался высоко в небо. И лишь только там, на высоте начинал поддаваться напору ветра, расширяясь и наклоняя свои хвосты, сплетая их в сплошную, непроницаемую завесу. Пожарники в респираторах и защитных масках на лицах работали, в основном, у центрального входа и в стакане. Густая, липкая сажа от горящей изоляции электропроводки, облицовочного пластика и краски забивала респираторы, очки и совершенно не давала возможности для их работы. Чуть в стороне стояли три воинские медмашины и две гражданские скорые помощи, возле которых угрюмо толпились люди в белых халатах. Никто из горящей ракетной шахты наружу не выбрался, хотя прошло уже больше получаса с начала аварии. Спасатели и пожарники тоже никого не обнаружили, потому что работали они пока еще только в верхних этажах точки.

И здесь случилось невероятное. Из столба дыма, выходящего из люка одного из оголовков, вдруг вывалился человек. Он перекатился через край отверстия и замер на бетоне нелепой, скособоченной, черной фигурой мало напоминающей человеческую. Люди кинулись к нему. Раздался крик:
       --Врача, скорей!

Вид у вылезшего был страшен. Вместо лица – сплошная черная, неподвижная маска, на которой зиял черным провалом широко открытый рот, чернел нос без ноздрей и только намеки впадин глаз. Он был до пояса раздет, но тело тоже было покрыто сплошной черной массой и трудно было понять есть ли на нем майка или нет, а если и есть, то где кончается материя, а где начинается тело.

Подбежали врачи с носилками. Молодая женщина-врач, увидев Андрея, не удержалась и испуганно выкрикнула:
       --0, бо-оже-е! - но тут же взяла себя в руки и громким, приказным тоном произнесла, - Губку влажную? Быстро!

Она наклонилась над Андреем, взяла губку и осторожным движением руки провела по его лбу, потом по щекам и тут же с облегчением проговорила. Точнее, не проговорила, а разом выдохнула из себя:
       --Фу ты-ы! Это же копоть! Воды теплой, пожалуйста...И кислородную маску...

Врачи окружили Андрея, подняли его, положили на носилки и занесли в подъехавшую реанимационную машину. Народ столпился около нее. Все стояли молча и смотрели через открытую дверь на врачей, хлопочущих около черного, вылезшего из недр горящей шахты парня, слушая их голоса:
       --Рот прочистили... Нос не получается... Слизистая разбухла.. Отек... Гортань тоже разбухшая... Трубка кислородная не проходит... Нет прошла, слава богу... Включайте кислород... Господи-и, как же он дышал так... У него даже язык распух... Нет, не западет... Он зафиксирован.. У трубки наконечник с насадкой...Давление падает...Внутревенно адреналин быстро... Пульс? Тридцать два... Давайте стимулятор... Капельницу быстро... И физиологический.... Глаза? Что у него с глазами? Веки разбухшие... Ожогов нет? Кажется нет... Промойте глаза и марлевую повязку.. Штаны снимите с него... Они же мокрые... Нет.. Не моча... Вода или пот.. Да его не протирать, его мыть надо... Оставим до госпиталя... Это уже их дело... Мы свое вроде бы сделали..
.
Андрея поместили в военный госпиталь Байконура, находящийся в центральном городе космодрома Ленинск - 10. Космодром - это целый район Казахстана, площадью с хорошую область. Он имеет свою, разветвленную сеть шоссейных и железных дорог, связывающих центральный город с целым комплексом отдельных небольших поселков, вокруг которых размещаются действующие и строящиеся над земные и подземные ракетные точки, а также целые ракетодромы. Сам город «Ленинск – 10» был распложен на берегу реки Сыр-Дарья, мутной, грязной, быстрой, полнокровной и очень переменчивой по характеру. Военный госпиталь Байконура представлял собой целый больничный городок из нескольких отдельных многоэтажных корпусов, соединенных между собой крытыми переходами. Андрея поместили в реанимационном отделении терапевтического корпуса, где он пролежал без сознания четверо суток, находясь в буквальном смысле слова на тонюсенькой грани между жизнью и смертью.

У Андрея было сильнейшее отравление ядовитыми продуктами горения, осложненное поражением тканей верхушек легких и слизистой оболочки рта, носа, гортани и глаз, сопровождающееся их сильнейшим отеком. Первое время около него круглосуточно дежурила бригада реаниматоров, оснащенная новейшими видами Советской медицинской аппаратуры и широчайшим спектром разнообразнейших медицинских средств, которыми в изобилии снабжался госпиталь Байконура. После ликвидации кризиса около него постоянно находилась дежурная медсестра. Андрей лежал с кислородной маской на лице, подключенной к капельнице и опутанный целой системой датчиков, передающих данные о его состоянии в центральную диспетчерскую реанимационного отделения.
Андрей очнулся под вечер. Первым к нему вернулось ощущение слуха. Такое было впечатление, что где-то неожиданно включили музыку и она заиграла сначала тихо, потом все громче и громче. И к музыке вдруг начали подключаться какие-то посторонние, резко диссоциирующие с музыкальной тональностью звуки, очень знакомые и характерные похожие на легкий храп спящего:
--Хр-р-р...Бр-р-р...Пф-ф-фу-у-у...

Андрей сморщился, тряхнул головой в досаде, отгоняя назойливые звуки и открыл глаза. Но глаза не открывались. Веки глаз были прижаты чем-то мягким и прохладным к глазницам. Андрей дернул правой рукой, чтобы потрогать пальцами свои глаза, но рука не поднималась. Ее что-то не пускало и удерживало в лежачем положении. Тогда Андрей попробовал поднять левую руку. Рука поднялась и он поднес ее к глазам. Пальцы ощутили плотную марлевую повязку.

И здесь к Андрею вернулась память. Он вспомнил, что с ним произошло и понял, что находится в госпитале. Он скривил рот, чтобы позвать кого-нибудь к себе, но из горла вырвался лишь какой-то невнятный хрип.
       --Вот те на-а-а, - изумился он, - что же это тогда со мной произошло?! Ведь я, вроде, сам из шахты вылез...

Рядом с ним раздался какой-то шум, потом удивленно взволнованный женский голос воскликнул:
       --Очну-улся! Госпо-оди-и! Наконец-то-о..!

Потом на него пахнуло запахом каких-то приятных женских духов и он ощутил на своей щеке мягкую теплоту женских губ и совсем близко над ним прозвучал все тот же удивленный и ласковый женский голос:
       --Какой ты у нас молодец! Выкарабкался все-таки! Ну и ну! А мы уж и не знали, что и думать...

Она еще раз прикоснулась к нему губами, провела ладонью по щекам и быстро проговорила:
--Ты полежи, я сейчас врача позову. Вот обрадуется..

Скоро около Андрея собрались врачи и медсестры отделения. На него смотрели с нескрываемым интересом, с любовью, тоже нескрываемой, смотрели, как на чудо, сотворенное их собственными руками, как на своего законного питомца, как на желанный результат своего долгого и нелегкого труда, смотрели с гордостью и радостью. Ведь за эти несколько трудных и напряженных дней борьбы за его жизнь, они сроднились, стали близкими, а точнее, он стал для них родным и близким, чуть ли не своим, стал неотъемлемой частью их жизни. И вот они теперь увидели, что их труд увенчался успехом, н е пропал даром: паци- ент очнулся, пришел в сознание, значит будет жить.

Так начался для Андрея совершенно новый период его жизни, жизни до того совершенно неведомой и незнакомой, жизни Советского стационарного больного, помещенного на длительное время в замкнутый мир лечебного учреждения со своими законами, своими обычаями, своими привычками и своим, особенным отношением к окружающей нас действительности. Отношением человека, выбитого из своей колеи привычного жизнесуществования, познавшего собственную боль и собственную ущербность, пусть даже и временную, соприкоснувшегося как с собственными страданиями, так и страданиями других людей и признавших страдания неотъемлемой частью обычной жизни чело вечества. Мир больных людей своеобразен, необычен и совершенно не похож на мир обычных людей. В этом мире Андрею пришлось пробыть почти четыре месяца.

Проще всего оказалось с глазами. Повязку сняли уже на следующий день. Зрение практически не пострадало. А воспалительный процесс удалось ликвидировать уже в бли жайшее время соответствующими процедурами. Сложнее оказалось с остальными последствиями аварии, хотя могучий организм Андрея активно помогал усилиям врачей. Через неделю с Андрея сняли кислородную маску и его перевезли в отделение специальной терапии, поместив в общую шестиместную палату. А еще через две недели Андрею разрешили вставать с постели и он начал пробовать ходить. Сначала по своей палате, а затем уже и по всему ко- ридору 3-го этажа корпуса, где находилось их отделение.

Первые шаги оказались на удивление трудными. Андрей смог только дойти до стоящей рядом койки и чуть было не свалился на лежащего там тяжело больного, сержанта, ракетчика-заправщика, отравившегося т.н. «гептилом», ракетнымтопливом, выплеснувшемся при заправке баллистической ракеты на подземной ракетной точке. Отравившегося несмотря на противогаз и специальный защитный костюм, в которые экипируются заправщики во время своей работы.
Андрей вцепился обеими руками в никелированную поперечину металлической спинки кровати весь мокрый от пота, задыхающийся, с бешено колотящимся сердцем и трясу щимися, подгибающимися от слабости в коленях ногами. Минут десять стоял он, приходя в себя, сломленный и растерянный, и долго не решался возвращаться назад, к себе, на свою койку. А потом рискнул и повторилось тоже самое. Но Андрей уже знал, что его ждет, был готов и к более худшим вариантам, и потому настроен был очень и очень решительно, и очень серьезно.

И что же, главное свершилось. Чуда конечно не произошло. Но хватит на его долю, на его шею этих самых чудес. И получившейся результат его вполне устраивал. Главное, что он встал, что он поднялся. Могло быть и похуже. Могло, но не случилось. Значит, надо жить. А все остальное - придет потом. Ведь он кое на что еще способен. Значит, ос тальное все теперь будет зависеть от него самого. Это есть факт, от которого никуда не денешься. Значит, будет он и ходить, и прыгать, и бегать, и все остальное, что захочет. Если уж он ухитрился выбраться из этой проклятой шахты один единственный, один из восемнадцати, и не загнулся потом на больничной койке, то сам Бог велел ему теперь жить и все теперь должно зависеть только от его усилий и желаний. Если уж смерть и в этот раз не захотела иметь с ним дело, и в этот раз отступилась, лишь только посмотрела ему в глаза и дохнула на него своим смрадным дыхани- ем, то глупее глупого теперь было бы не воспользоваться этим благоприятным моментом, этим своим шансом и не попытаться вновь встать на ноги, не попробовать изменить свою жизнь, вновь стать человеком. Зачем же тогда было выбираться из горящей шахты?! В противном случае, луч- ше было бы там остаться навсегда.

Андрей был полон решимости выздороветь. А ведь известно, что психологический настрой больного очень сущест- венно влияет на ход процесса выздоровления.
И Андрей резко пошел на поправку. Единственное, что не поддавалось никаким усилиям врачей, так это его горло. Оно молчало. Голос не появлялся. Вместо звуков из горла Андрея вылетали невнятный хрип и мычание. Андрей онемел. Как будто бы никогда, с самого рождения он не говорил. И врачи никак не могли понять, в чем дело. Андрея рассматривали десятки врачей. Каждый из них назначал свой курс лечения, с ним что только не делали, начиная с массажа и физиотерапии и кончая гипнотическими сеансами. Ничего не помогало. Наконец из Москвы прилетел какой-то видный специалист, профессор военно медицинской академии.
Он долго рассматривал горло. Андрея и изизнутри, и с наружи, долго мял его и ощупывал своими тонкими и гибкими, как у пианиста, пальцами, долго потом расспрашивал Андрея, заставляя его писать свои ответы на бумаге и потом решительно но заявил, что ничего страшно го с Андреем не произошло. Просто его голосовые связки и вся гортань в целом, в результате термически-токсической травмы и последующих этапов активного медикаментозного лечения получили временную атрофию, т.е. разучились подчиняться сигналам коры головного мозга и стали неуправляемыми, как бы спящими. И Андрея теперь надо будет заново учить говорить. И чем раньше начать этап лечения, тем лучше. Тем больше шансов на успех. В противном случае, процесс атрофии может зайти так далеко, что станет уже невозвратным, необратимым и тогда Андрей уже навсегда останется немым.

Андрея начали лечить по новому методу. Лечение заключа лось в обучении Андрея произносить разные звуки, сначала гласные, потом согласные, а затем уже и сами слова с одновременным электростимулированием мышц гортани, языка и всех других, связанных с техникой речи. Все эти процедуры осуществлялись с помощью специального прибора, а также путем наружного и внутреннего вибромассажа тех же групп мышц, выполняемых тем же прибором, но с помощью дополнительных ручных насадок.

Не сразу, конечно, но постепенно речь Андрея начала восстанавливаться. Особенно трудно было в самом начале, когда надо было пробить барьер невосприятия, возникший в нервных окончаниях в результате травмы и долгого бездействия. Но потом появился первый звук, почему-то «у-у» короткий, хриплый, неуверенный, больше гортанный, чем горловой, но он все же был, был. Значит, речь не совсем потеряна, значит, ее можно вернуть. Радости Андрея не было границ. Он готов был плясать, ходить на руках, куролесить, делать все, что угодно, включая даже и безрассу- дные поступки, вроде выпивки по такому случаю, как предлагали ему соседи по палате. Однако Андрей сдержался. Боялся спугнуть надежду. Слишком высоки были ставки, слишком важным было для него это возвращение возможности для речевого общения с людьми, позволяющего вновь почувствовать себя равноправным членом общества, а не какой-то его ущербной частью.

Все эти месяцы вынужденного молчания оказались для него тяжким испытанием. Он и не представлял себе раньше, как это оказывается здорово и как важно - уметь говорить, уметь разговаривать с людьми, задавать вопросы, поддерживать разговор, острить, смешить, рассказывать, спорить доказывать, уговаривать и т.д. и т.п., то есть, общаться с людьми. Выходит, что человека из обезьяны сделала именно его речь, его умение передавать и получать информа- цию с помощью звуков, разговаривать, выражать свои чу- вства, эмоции с помощью определенных комбинаций зву- ков, соединенных в слова, а не какие-то там трудовые навыки. Выходит так.

«Порою нам не ясен смысл Случайно сказанного слова: Кого оно заманит в высь, Кого накажет вдруг сурово. Слова рождаются в душе, В ее неведомых глубинах, Каким таинственным клише Их там печатают незримо? Слова встают передо мной Надеждой скорого свершенья, И, как разбуженный прибой, Забьется сердце в искушении Слова затейливо кружат, Сливаются в тугие строки… О, как взволнована душа, Коснувшись чуда ненароком!»
 
И оставшись без этого мощнейшего средства связи с людьми, Андрей ощутил себя совершенно беспомощным и ненужным и растерялся. Весь его предыдущий опыт жизни оказался бесполезным, никчемным, лишним и его можно было спокойно выбрасывать за борт. Он не знал теперь, что делать с людьми, как себя с ними вести, как поддерживать с ними контакт. Все его связи с окружающим миром оказались под угрозой разрыва. Только теперь ему стал ясен смысл широк известной и всегда им абстрактно понимаемой поговорки о том, что, если путешественника ли- шить возможности рассказать об увиденном, то он не захо чет больше путешествовать. Действительно, зачем тогда ездить, если не с кем поделиться своими новыми впечатлениями?

И особенно болезненно Андрей воспринимал свою немоту в общении с женщинами. Ибо он лишился своего главного и основного оружия при общении с женщинами - языка. Видеть около себя красивую медсестру и не сказать ей комплимента, не сострить, не завязать с ней легкого разговора было выше сил Андрея. А видеть в ее глазах жалость и нескрываемое сочувствие было вообще невыносимо и страшно било по его самолюбию. Андрей заугрюмел, замкнулся, ушел в себя и часами лежал на кровати, закинув руки за голову, бездумно глядя в окно, около которого стояла его кровать.

А за окном, до самого горизонта расстилалась степь, ровная, как стол, серовато желтая, безжизненная, пустынная. Ни деревца, ни кустика ни травинки. Лишь только песок, плотный, словно бы утрамбованный искусственно, вперемешку с мелкими, как спичечная головка, камушками. При сильных порывах ветра, который здесь принимает вид настоящего бурана и которые здесь бывают довольно часто, эти маленькие камушки поднимаются с земли и несутся по воздуху со скоростью курьерского поезда, до крови иссекая лицо и руки, если они открыты. И не дай вам бог быть застигнутым подобным бураном в открытом поле. Зимой это верная смерть. В остальное время года – очень большая вероятность стать на всю жизнь калекой.

Андрей не любил Байконур. Здешняя природа, эта не слишком удачная помесь пустыни со степью, действовала на него угнетающе, наводила тоску. Более унылого зрелища в своей жизни он не встречал. Такое впечатление, будто находишься не на земле, а где-нибудь на луне или же на Марсе. Единственной отрадой и своеобразной отдушиной для Андрея в Байконуре являлись здешние восходы и закаты. Ничего подобного Андрей никогда видеть не приходилось. Это было невероятное, воистину фантастическое и даже феерическое зрелище. Как будто кто-то неведомый, всесильный и всемогущий, играючи и веселясь, вдруг выплескул на небо всю гамму имеющихся на земле красок, одну ярче другой и начал их перемешивать гигантской, невидимой кистью. И небо вспыхнуло разом, заиграло, заискрилось и засветилось всеми цветами и оттенками спектра, непрерывно меняя краски, переливаясь из одного цвета в другой, создавая самые немыслимые цветовые сочетания, превратившись в живое, трепетное, пульсирующее «многоцветье» радуги, шатром покрывшее землю.

И в центре этого бушующего «многоцветья» громадный, слегка приплюснутый, желто-оранжевый и совсем не яркий для глаз, шар солнца, медленно, но физически ощутимо перемещается по небу. А вокруг шара – светящийся ореол цветного, неуловимо переменчивого перламутра уже успокаивающихся красок, постепенно расширяющийся и со временем заполняющий все небо.

Луч солнца на ладони
Как маленькое чудо.
Спустился с небосклона
Гонец из ниоткуда.

Он лег ко мне на руку
Свернулся, как котенок
Лишь только не мяукал
Но был пушист и тонок.

А на закатном небе
Плескалось «многоцветье»
И в сумрачную небыль
Вдруг канули столетья.

Мир снова чист и ясен
Как малое дитя
И низменные страсти
Не трогают меня.

Я поднимаю руки
Вдруг начинаю петь
И улетают звуки
В земную круговерть.

Я переполнен счастьем
Жизнь поменяла цвет
Я крикнул миру - здравствуй!
Лишь эхо мне в ответ.

А может и не эхо
А чей-то тихий зов
Как отголоски смеха
Из глубины веков...

Невозможно было оторвать глаза от этого зрелища. Оно за вораживало и неодолимо притягивало к себе взгляд, создавая в душе чувство высокого, чуть ли не святого благоговения перед подобным чудом природы. И когда Андрей чечерез много лет увидел в музее картины Рерихов, Николая и Святослава, из их Гималайско-Памирского циклов, с их невероятно-удивительными, чуть ли не светящимися изнутри красками, он вспомнил Байконуровские восходы и понял, откуда идет эта живопись.

Приезд Московского профессора и его сообщение о возможности скорого восстановления его речи он воспринял с восторгом смертника, услышавшего приговор о помиловании. И лечиться он начал активнейшие, дотошно и скурпулезно выполняя все назначенные ему лечебные процедуры И результат не заставил себя ждать. Меньше чем через месяц голос его восстановился. Правда, голос стал глуше, грубее, чем был раньше, и потерял свою ласковую бархатистость, так помогавшую Андрею в его увлечении студенческой и туристической песней. В нем появилась сухость, некая надтреснустость и он частенько, при нагрузках или волнениях начинал срываться. Голос стал не тот и петь Андрей больше не мог уже никогда.

Надо отметить, что «больнично-Байконуровский» период оказался очень важным в судьбе Андрея. И не только потому, что, по сути, вернул с того света к жизни и вновь поставил на ноги. Он образовал, как бы паузу в бесконечном круговороте событий вокруг Андрея и образующих внешний фон его жизни. Это долгое, бесцельное лежание на больничной кровати, это вынужденное отстранение от ежедневной бытовой суеты из-за внезапно случившейся немоты дало возможность Андрею посмотреть на себя со стороны и критически оценить свои поступки и действия за последние годы. А критическая оценка, в свою очередь, позволила ему тщательно проанализировать собственную жизнь и сделать очень нелестные для себ выводы.

Чтобы подняться, необходимо, оказывается, сначала упасть. Справедливость этой истины Андрей проверил буквально на собственной шкуре. Падение его, и нравственное, и физическое, действительно произошло. Андрей упал и, при этом, так ушибся, что еле-еле смог потом подняться. Но зато поднялся он теперь совершенно другим человеком Больше того, «больнично-Байконуровский» период стал переломным этапом в его жизни. Он сильно изменил Андрея произошло своеобразное нравственное выздоровление его, он окреп духом и стал более ответственны за собственные поступки.
Он понял что теперь, после всего, что с ним про изошло, он не сможет жить по-старому, как прежде, бездумным мотыльком, перелетая с места на место, перескакивая с цветка на цветок. Слишком уж дорого обошлась ему собственная бесхребетность, его собственные выкрутасы, да загибоны, это мальчишески легкомысленное отношение и к себе, и к своим друзьям, и к любимым женщинам. Чересчур дорого. Еще раз такой платы за собственную безответственность он уже не сможет выдержать. Пора и останавливаться и глупостей больше не вытворять. Пора браться за ум. Всерьез и надолго. Пора. Ведь жизнь еще не кончена. Пора заново начинать жить. Хватит корчить из себя мученика. Он уже выздоровел. Не только тело его окрепло но и душа уже начала приходить в себя от пережитых кошмаров. Надо как-то стряхнуть, сбросить с себя эту вязкую пыль прошлого и пойти вперед В жизнь. Открывай дверь и иди...

«Шагнуть за дверь и утонуть в тумане Когда рассвет чуть тронет облака И мир еще не породил обманов И жизнь мне не пометила бока...
Лишь только темь запрячется под кроны Паду ничком на росную траву Земля - мой трон, рассвет - моя корона А солнце - мой бессменный караул...
Весь этот мир, расцвеченный неброско, Дарю тебе лишь только я одной.. Не осуждай, вернувшихся с погоста За то, что жизнь не стала им родной.
Мне б окунуться в утреннюю свежесть Чтоб смыть всю накипь от ушедших лет И вновь вернуть утраченную нежность И вновь зажечь в глазах потухший свет.»

Прошлого ведь не вернуть, исправить кучу понаделанных своих ошибок и глупостей уже невозможно. Однако возможно признать случившееся свершившемся фактом, а признав, примириться с ним и постараться поставить на своем прошлом большой и жирный крест. И больше никогда не думать о нем. И начинать свою жизнь сначала, пусть даже и с нуля самого. Все теперь надо будет заново – и образование, и жизнь, и все остальное. Конечно же о высшем дневном образовании теперь надо будет забыть. О возвращении во МГРИ и речи быть не может. И поздно, и стыдно. Стыдно перед деканом, стыдно перед Миклашевской, стыдно перед Валентиной, стыдно перед ребятами, стыдно перед самим собой. Туда теперь возврата нет.

Однако, сказав «А» приходится теперь говорить и «Б». Никуда не денешься. Признав невозможность своего возвращения во МГРИ, Андрей автоматически поставил крест и на своей прежней профессии геолога. Ибо учиться заочно в геологоразведочном институте, работая в экспедиции, было практически невозможно. Где и как там заниматься, делать контрольные? Даже разговаривать об этом бессмысленно. Значит, необходимо менять профессию. И с пропиской необходимо что-то решать. Потому что прописка у него временная, студенческая и продлять ее никто теперь Андрею конечно же не станет. А без прописки никуда на работу не устроиться. Одно тянется за другим. Все в этой жизни взаимосвязано и зависит дру г от друга. Значит, выход напрашивается один - идти к руководству своего п/я и просить общежитие. После такой аварии и госпиталя они вряд ли откажут.
Общежитие у них находится в Подлипках. Это подмосковный Калининград, минут двадцать езды на электричке с Казанского вокзала. Но тогда придется дать согласие на предложение начальника объекта их п/я анулировать акт о несчастном случае. Как говорится, дашь на дашь. Ты - мне, я - тебе. Противно, конечно, но все же овчинка выделки стоит. Тогда, в свою очередь, можно будет подать документы в какой-нибудь машиностроительный институт, столицы, на заочное отделение. Сварщик там, монтажник или что-нибудь вроде этого...

Так потихонечку, цепочка за цепочкой, выстраивался новый вариант жизни Андрея, правда, пока еще лишь только в мыслях, в мечтах, в прожектах. До реального их воплощения в практику было еще очень и даж е очень далеко. Но уже сам факт того, что Андрей принял решение и начал задумываться, уже обнадеживало, таило в себе пусть пока еще намек, но все же на перемену, на поворот к лучшему. Период краха и бездумного скатывания ко дну цивилизова нной жизни кончился. Андрей остановился, поднял голову и начал осматриваться вокруг, стараясь осмыслить проис- ходящее и найти дорогу в будущее.

Как ему сейчас не хватало Ларисы с ее шокирующим прагматизмом и царапающей душу правотой рассуждений. Да, она оказалась тысячу раз права, предлагая Андрею свой вариант его судьбы. Это было как раз то, что Андрею сейчас было нужно. Не тогда, тогда ему вообще ничего не было нужно, а сейчас. Прописка, жилье, возможность устроить- ся на работу и возможность продолжить учебу. Как в воду она тогда глядела, когда предлагала ему себя в качестве... кого? Жены? Любовницы? Сожительницы? Спасительницы? Или того, другого и третьего вместе взятых? Но, как бы оно ни было, мы не в состоянии любить человека, который всегда прав. Ее беда заключалась в том, что она слишком часто оказывалась права в отношениях с Андреем и не пыталась скрывать своей правоты, настаивая на ней. Психологически она оказалась значительно сильнее его. И Ан- дрея не тянуло к ней, наоборот, он поспешно сбежал от нее и не жалел об этом своем поступке никогда.

ГЛАВА 2

В Москву Андрей вернулся в середине мая. Его выписали вскоре после праздников и он несколько дней еще пробыл в Байконуре, утрясая свои деда с местным своим начальством о ликвидации акта о происшедшем с ним несчастном случае на производстве при аварии на ракетной точке и об оформлении письма-ходатайства начальника монтажного объекта Байконура начальнику п/я 822 в Москве о предоставлении сварщику 5-го разряда Орлову Андрею Мироно- вичу комнаты в общежитии организации, находящемся в районе Подлипки, города Калининграда, что в Подмосковье. Кроме того необходимо было решить вопрос с приобретением железнодорож-ного билета на поезд «Ташкент-Москва», проходящий через станцию Тюра-Там. А это,надо признать, было делом чрезвычайно сложным, потому что основная часть билетов до Москвы шла не через кассу станции, а по другим каналам, узко целевого или персонализированного назначения непосредственно через комендатуру города Ленинск-10, куда, естественно, Андрей вхож не был, но где, что тоже естественно, был своим человеком начальник монтажа п/я 822 объекта Байконур.

Остановился в Москве Андрей сначала, как всегда, на Студенческой, у своих друзей. Остановился и сразу почувство вал себя совершенно ненужным здесь человеком. И не просто ненужным, а совершенно чужим для них, абсолютно посторонним и даже лишним, мешающим их делу челове- ком. У них во всю шла работа над дипломными проектами. Защита уже начиналась в ближайшее время, с первого июня. Естественно, что времени катастрофически не хватало, его оставалось в обрез, а работы, как всегда, было невпроворот. До Андрея ли им было тогда? Конечно же нет. У них шла теперь своя не имеющая никакого отношения к Андрею жизнь. Зачем он им? Парень-неудачник, отчисленный из института по непонятно какой причине, путающийся у них под ногами со своими деньгами и со своим спиртом. Действительно, зачем? Пути их разошлись. Все. Они - чужие и совершенно ненужные друг для друга люди.

И Андрей на другой же день ушел со Студенческой улицы перешагнул через нее, оставил ее в своем прошлом, в той, прежней своей жизни, с которой он решительно рвет теперь, обрывая все свои прежние связи, от которой он решительно отказывается и на которой ставит крест. Он быстро оформил себе новую, Подмосковную приписку, получил место в общежитии - небольшую шестиметровую комнату с кроватью, тумбочкой, шкафом, бледно-голубыми в горошек занавесками и настенным большим зеркалом в темно-коричневом обрамлении с отбитым наискось углом.

Комната была, в общем, удобная для одного. И располагалась она на втором этаже пятиэтажного кирпичного корпуса общежития для семейных монтажников. Удобства – здесь же на этаже, кухня - тоже. Так что жить можно было вполне сносно. Однако Андрей после переезда вдруг почувствовал такую лютую тоску, что хоть волком вой, хоть на стенку лезь, хоть стекла бей. Андрей ощущал себя полностью вычеркнутым из жизни общества и из членов этого общества. Он вроде бы и был на свете, но, в тоже время, его как будто бы ни для кого из окружающих людей и не было. Такого странного чувства одиночества он никогда в жизни больше не испытывал. И он понял, что надо что то начинать делать, иначе можно будет сойти с ума.

На другой день Андрей пошел к своему Московскому начальнику, Главному сварщику п/я 822, и попросился в командировку. Тот удивленно взглянул на него:
       --Ты чего это, Орлов, серьезно?
       --Да, - кивнул головой Андрей, - серьезно. Мне надо отсюда поскорее уехать...
       --Ну, что ж, - пожав плечами, согласился тот, - вольному –воля. Надо, так надо. Уж насчет чего-чего, а вот насчет уехать, это у нас проще простого. Весь Союз в нашем распоряжении. Я-то, грешный, думал что ты сейчас о путевке в какой-нибудь санаторий начнешь хлопотать, а у тебя свои планы...

Он в задумчивости пожевал губами, барабаня кончиками пальцев по крышке стола, потом прокашлялся, придя к какому-то решению и быстро сказал:
       --Хорошо. Решим так. Сейчас в Закарпатье горячка большая. Там сорваны все сроки по капитальному ремонт у энергетических систем стационарных ракетных точек. Народу туда гонят много, а фронта работы еще нет. Езжай вот туда. Места там прекрасные. Условия для жизни великолепные. При желании и отдохнуть, и развлечься есть где. Так что готовься. Через пару дней поедешь. Я тебя в приказ по объекту включу...

Так Андрей очутился в Закарпатье, в городе Броды. Маленький, чистенький, аккуратненький, словно игрушечный городок к востоку от Львова Одна из самых памятных и самых лучших, если не самая памятная и самая лучшая его командировка. Свыше месяца ничегонеделания из-за отсутствия работы на объекте, групповой ракетной точке, куда Андрей был откомандирован в числе многих десятков квалифицированных рабочих и инженеров для ускорения сроков завершения ее капитального ремонта. Как всегда, Советские чиновники решали общегосударственные проблемы не умением, а числом, количеством. Но количество у них, к сожалению, никогда не переходило в качество. Скорее, наоборот. Ведь главное - во время отрапортовать о принятых мерах. А дальше - хоть трава не расти!

И действительно, что еще нужно? Сделано все, что возможно в данных условиях: специалисты привезены, даже в гораздо большем количестве, чем необходимо, материалов и оборудования завезено на две такие точки, хоть пруд ими пруди; и солдат «стройбатовцев» нагнали: каждый метр земли смогли бы здесь вылезать дочиста. Ну, а то, что дело ни с места и сроки никакие не выдерживаются, так это люди у нас такие, народ у нас такой, не приучен он у нас работать, как его не заставляй. Приходится чуть ли не к каждому погоняло приставлять из «ИТР-овцев» и все равно еле-еле шевелятся, результатов никаких. Так что, мы все меры приняли, мы ни в чем не виноваты. Это - они, люди, народ, массы! Это - они, они, они..Русские люди.

Андрей великолепно сумел использовать сложившуюся ситуацию в собственных интересах. В Закарпатье он был в первый раз. И кто знает, сможет ли побывать здесь еще когда. А сидеть здесь и балдеть в переполненной казарме ракетчиков, куда поместили приехавших на точку рабочих, среди одуревших от безделья монтажников и глушить с ни ми до отвращения водку, чтобы убить застывшее от ничегонеделания время, Андрей уже не захотел. Подобная перспектива его уже больше не устраивала. Отпала надобность в забвениях, и тут же пропал интерес к средствам, дающим это забвение. Поэтому он очень быстро сориентировался  в сложившейся на объекте обстановке, поставил пару бутылок коньяка своему мастеру, чтобы не тревожил с табелем рабочих дней и рванул в поездки по Закарпатью.
За месяц с небольшим вынужденного безделья Андрей изъездил и исколесил чуть ли не весь Закарпатский край. Где только он не был! И Львов, и Мукачево, и Ужгород, и Драгобыч, и Борислав, и Турка, и Стрый, и Галич, и Самбор, и Нестеров, и Тернополь, и Ровно и... и еще многие, многие другие, широко известные, мало известные и сов- сем неизвестные города, городки, поселки и села этого чудного, очень красивого и очень необычного, буквально сказочного края. Не влюбиться в этот край, не очароваться им было невозможно. И Андрей влюбился в него, в буквальном смысле этого слова, влюбился в его приветливых, доброжелательно настроенных жителей, в их певучий, ласкающий ухо говор. И даже летом, когда на ракетной точке пошла полным ходом его работа, он все равно, при первой же возможности старался махнуть еще куда-нибудь, забираясь в самую глушь, в самые отдаленные районы Закарпатья.

И постепенно Андрей начал оттаивать. С его лица сошла пугающая маска угрюмой ожесточенности и появилось прежнее выражение светлой открытости и всегдашней готовности к людскому общению. В нем вновь проснулся интерес к жизни, и он сам начал потихонечку оживать. Пил Андрей теперь редко и только понемножку, норму свою знал твердо и превышать ее себе никогда не позволял. Лицо его стало резче, грубее, жестче, вокруг губ появились напряженные складки, а виски сильно побелели. Внешне он теперь мало напоминал прежнего Андрея. Он как бы заматерел, задубел и стал выглядеть значительно старше своих лет. Женщины по прежнему проявляли к нему повышенный интерес. Однако сам он женщин начал сторониться и четко держал дистанцию. Знакомств особых не заводил, к контактам не стремился. Жил одиноко, хотя женщин знакомых в Бродах у него было предостаточно.
Причина такого поведения Андрея была очень проста. Он не мог забыть Зину. Никак не мог. Ничего не получалось у него. Как он ни старался, как ни пытался, эта часть прошлой его жизни от него уходить не собиралась. Она стала неотъемлемой частью его самого. И как только он начал сбрасывать с себя кошмар беспробудного своего полутора годового пьянства и в нем вновь начали оживать и активно проявляться обыкновенные человеческие качества и чувства, он вновь стал видеть Зину во сне.
Всю ночь один и тот же сон. Он, Андрей, и она, его Зина. Он идет и спешит к ней, но как только подходит поближе – она исчезает. Он мечется, ищет ее в каком-то странном, абстрактно непонятном мире, зовет ее – она появляется, по том опять исчезает. И так до бесконечности. Всю ночь. Андрей мог просыпаться, вставать, потом вновь ложиться, но сон все равно продолжался. Как кошмар, как наказание, как проклятие, как пытка, только... сладкая. Он и хотел этих снов, и боялся их. Хотел, чтобы они исчезли и оставили его но, в тоже время, боялся, что они в самом деле исчезнут и не вернутся к нему никогда. Зины не было с ним. Она была лишь в его мечтах, в его совести, но и в то же время она всегда была с ним, неотступно, неотрывно И стоило ему лишь заинтересоваться какой-нибудь женщиной, сделать к ней шаг, как Зина вставала перед ним и закрывала собой весь свет впереди. И он уже никого не видел, кроме нее одной. А та, другая женщина, сразу же переставала для него существовать, становилась для него безразличной.

И ничего он с собой поделать не мог. А прибегать к водке, как к испытанному средству забвения ему уже не хотелось Видно, он и на самом деле уже поднялся, встал и выпрямился.

А потом появилась Тамара. Тамара Грубер, восемнадцатилетняя черноокая, чернокудрая украинская еврейка с иконописным, удлиненным лицом поэтессы, тонким носом с горбинкой, узенькой, чуть ли не осиной, гибкой талией и длинными, точеными ногами. Зина ее не заслонила. Зина стояла рядом с ней, насмешливо поглядывая на Андрея и, как бы спрашивая, его:
       --Ну, что, выбрал, да? А разве не видишь, что я лучше? Или ты сомневаешься?

Нет, к сожалению, Андрей не сомневался. Зина для него была и оставалась лучшей девушкой в мире. Но Тамара оказалась единственной девушкой, встреченной им за последние полтора года, общение с которой не было для него тягостным, и с которой ему было по-настоящему хорошо. Зачем судьба подбросила ему Тамару? Проверку ему устраивала или просто поиграть ей захотелось? Ведь, чтобы там ни говорить, но встреча их совершенно не кажется случайной. Наоборот, она выглядит намеренной, заранее подстроенной, кем-то и зачем-то запрограммированной. Да и есть ли, вообще, в нашей жизни хоть что-то действительно случайное? И так ли случайна наша с вами жизнь?

«Того, что было – не оплачешь, Вином зеленым не зальешь, Судьба по жизни рысью скачет Кто поводырь, враз не поймешь. Как не поймешь, что значит Счастье, Что значит Боль, то знают все. Идем мы в церковь причащаться, Как невтерпеж уже совсем. А лики Счастья – кто их видел? А тот, кто видел, тот молчит, Порою Счастье – лишь обитель, Для тех, в ком сердце «не стучит»
А я ж хочу от Счастья – Чуда! Такого, что рассвет плывет, Такого, что не знали люди, Такого, что душа поет»…

А чудеса случаются только с теми, кто их ждет. И оно случилось. Только слишком уж преждевременно для Андрея.
Когда на их объекте начались полным ходом монтажные работы, Андрею пришлось резко ограничить свои поездки по Закарпатью. И здесь выяснилось, что Андрею просто-напросто «обрыдло», стало вконец тягостным вечернее общение со своими коллегами, рабочими-монтажниками. В их комнате стояло 15-ть кроватей с тумбочками и два стола, с двумя шкафами для одежды. Вечерами в комнате стоял адский шум, гам, дым коромыслом, мат-перемат, сальные анекдоты, пьянки, скандалы, драки. Раньше Андрей был активнейшим участником этой, если ее можно так назвать жизни, командировочных. Но теперь его от этой жизни начинало тошнить, просто коробить от этого убогого людского существования. И он решил уйти в городскую гостиницу. Город находился от ракетной точки всего километрах в 3-х – в 4-х.

Можно было спокойно ходить пешком или же ехать на воинском спецавтобусе, в котором ездили офицеры и ИТР-овцы. Правда, рабочим гостиница не полагалась и квитанции за жилье бухгалтерия могла в Москве не оплатить. Но на подобные мелочи Андрей внимания никогда не обращал и не считал их стоящими для того, чтобы думать о них.

Андрей зашел в городскую гостиницу и разговорился с дежурной, пожилой, седоватой, невысокой женщиной с усталым, когда-то красивым лицом типичной южанки-украинки. Андрею хотелось получить отдельный номер без соседей. Но таких номеров в гостинице было всего два и оба были сейчас заняты. И тогда она предложила Андрею комнату у себя в квартире за ту же цену. Андрей согласился и в тот же день переехал к ней.

Комната была небольшая, но уютная и, главное, находилась сразу же около входной двери. Так что Андрей мог приходить и уходить, не беспокоя понапрасну самих хозяев. Завтракал и обедал Андрей в солдатской столовой на самой ракетной точке по рациону ракетчиков. Еда была не плохая и обильная. Давали даже фрукты ежедневно. Ну, а ужин Андрей обычно соображал где-нибудь в городе, чаще всего в одном из местных ресторанов или кафе.
Уж чего-чего, а питейно-закусочных заведений в городе было множество. И в каждом из них великолепный выбор самых разнообразных закусок, кондитерских изделий и конечно же выпивок. Начиная от местных сортов пива и кончая широчайшим спектром вино-водочных изделий. Пить вино для удовольствия Андрей еще не научился и поэтому обыч но ограничивался стопкой-другой, не более, какой-нибудь местной водки: Винницкой, Буковинской, Львовской или других каких видов горилок. С перцем, без перца, с травкой, ягодами и бог еще знает с чем. Особенно Андрею нравилась Винницкая горилка с двумя стебельками какой-то пахучей травки, плавающей внутри и придающей напитку неповторимый, чуть горьковатый и пряный вкус.

Андрей любил вечерами сидеть в местном кафе или ресторане, не спеша потягивая местное пиво, особенно «Зборовское» или же местную минеральную воду «Галичанка», поглядывая по сторонам, беседуя с соседями по столу, иногда танцуя, иногда знакомясь с местными жителями. Причем, разговор обо всем он вел всегда на украинском языке. Над его акцентом и его произношением посмеивались, но не обидно, поправляли, учили, охотно общались. Чужим он себя здесь, среди местных жителей, не чувствовал совершенно. Чужим он стал себя ощущать среди своих, среди монтажников, как только перестал участвовать в их повседневных поголовных пьянках и обязательных при этом дебошах.
 Раньше он был своим, когда пил вместе с ними, гудел до одури и бешенства голове, вскипая и затевая драки по пустякам, от каждого, неосторожно сказанного слова. Причем, в драках меры совершенно не знал и начинал бить своих противников чем попало, что только может попасться под руку: табуретка, стул, бутылка, железный пруток или труба, булыжник, кирпич, дубинка и любые другие тяжелые, предметы. Бил в кровь, до падения, до беспамятства, за что и получил кличку «бешеный». Его уже знали по «точкам», знали и побаивались, старались не связываться, а некоторые даже и и зауважали уже, набиваясь в друзья, что не могло не льстить Андрею, не щекотать его самолюбие.

Но это было раньше, до аварии на Байконуре. Теперь же он был другим, совершенно не похожим на того, прежнего Андрея, не знающего меры, бесшабашного гуляки, рубахи и забияки парня. Он долго размышлял над случившемся с ним в Байконуре, пытаясь проанализировать, прикидывая и так, и этак, и ничего понять не мог. Анализа не получалось, логика в происшедшем не обнаруживалась. И как тут ни крути, но не должен он был оттуда вылезти, не должен. Это было яснее ясного. Но он все-таки взял да и вылез. Один из девятнадцати. Почему?! Что за всем этим скрывается? И почему именно он, а не кто-то другой? Вот тот молодой парень-монтажник, который тоже был под «стаканом», но только с другой стороны и тоже полез маршрутом Андрея. Он что, не хотел жить? Ведь у него в Москве осталась жена, двое детей и очередь на кооператив. Он тоже разделся на пятой площадке снизу и его нашли мертвым в «оголовке», прямо под лестницей, которая вела к спасению. Чуть-чуть ему не хватило сил. Всего чуть-чуть, но не хватило. А вот Андрею хватило, хотя сил у него не было совсем. Так почему именно он, Андрей, почему? Почему смерть его еще раз, уже второй раз, пожалела, хотя и подошла к нему так близко, что шансов остаться в живых у него практически не было никаких? А он всё-таки остался жив Для чего? Чтобы опять пьянствовать, «****овать», прожигать жизнь впустую? Именно для этого-о?! Да стоило тогда так мучиться и вылезать из шахты! Не-е-е-т, для этого, конечно же не стоило... Но тогда для чего?!

Первое время после переезда в комнату. Андрей просто балдел от ощущения своей свободы, своего одиночества и своей независимости от людей. Никто ему не мешал, не навязывал свое присутствие и он никому не мешал. Он просто заходил в свою комнату, переодевался, ложился на кровать глазами вверх, курил, размышлял о своем житье- бытье и слушал музыку от переносного батарейного приемника «Спидола».

Хозяева квартиры были людьми деликатными и не навязывали свое общество новому жильцу. Андрей тоже не лез к ним без лишней надобности. «Здравствуйте! До свидания! Добрый день! Добрый вечер» - эти слова были пожалуй, единственными запоминающимися фразами, которыми они общались при встречах. Хозяев квартиры было трое. Сама, Оксана Григорьевна Грубер, недавняя вдова, всего лишь год с небольшим назад похоронившая мужа, и брат мужа, ее деверь, Вадим Львович Грубер, высокий, болезненно рыхлый мужчина с двойным подбородком, большим крючковатым носом на оплывшем лице и совершенно голым черепом с торчащими кустиками седых бровей, под которыми прятались цепкие, очень внимательные и умные глаза много повидавшего на своем веку человека. Третьего члена этой семьи Андрей не видел и знал о ней лишь по «наслышке». Это была дочь хозяйки, закончившая год назад местную десятилетку, поступавшая во Львовский Университет, но не прошедшая по конкурсу и работающая сейчас во Львове на радиозаводе. Жила она там у родственников отца и одновременно училась на вечернем отделении того же самого. Университета, куда не прошла год назад на дневное отделение.

Андрей перебрался в комнату во вторник, а в пятницу вечером, когда он лежал с книжкой на кровати и лениво размышлял над проблемой – куда ему сегодня податься на ужин, то ли в кафе «Галичанка», где собиралась местная молодежь, то ли в ресторан «Карпаты», славящийся своей национальной кухней, к нему постучали. Он встал с кровати, подошел к двери и открыл ее. На пороге стояла Оксана Григорьевна, принаряженная, с высокой, в виде башни, прической на голове, чуточку подкрашенная, похорошевшая и помолодевшая.
       --Андрюша, - сказала она, - у нас небольшое семейное торжество - дочка на выходные приехала. Просим посидеть немного с нами. Уж не побрезгуйте, Андрюша, и не обижайте отказом...

Андрей в нерешительности пожал плечами. Особого желания тащиться сейчас в узко семейную компанию с ее ограниченным ( с точки зрения Андрея, конечно же!) кругом интересов, с патриархальными порядками и совершенно неестественной, вымученной манерой общения, у него, конечно же, не было. Но отказаться и тем самым обидеть неплохих, в общем-то, людей, которые ничего дурного ему не сделали, было неудобно и Андрей согласился. Он сказал:
         - Хорошо, Оксана Григорьевна. Спасибо за приглашение. Я сейчас. Только приведу себя в порядок.

Первое, что увидел Андрей, когда вошел в зал квартиры и проговорил стандартное: «Здравствуйте!», - это огромные темные, без блеска, миндалевидные глаза на бледном лице , с нескрываемым интересом рассматривающие его. Потом он увидел большой, немного великоватый для такого лица рот с тонкими, неулыбчивыми, строго сжатыми, ярко красными, без следов помады губами, и целую волну иссини черных, мягких и пушистых даже на вид, волос, свобод но стекающие по ее плечам. Губы ее дрогнули, приоткрыв ровные, молочно белые зубы и прозвучал низкий, мягкий, грудной голос с чуть заметным западно-украинским, ласкающим уши, певучим акцентом:
       --Здравствуйте... Проходите, пожалуйста...
       --Удивительное лицо, - подумал Андрей, - оно прямо-таки завораживает, притягивает к себе и заставляет на себя смотреть...

Андрей любил смотреть на женские лица. Они ему казались и представлялись значительно живее, интереснее и многообразнее, чем мужские лица. Они были мудрее и человечнее, и каждое из них - обязательно было красивым. По раз ному были красивыми, но все равно были именно красивыми. Некрасивых женщин практически не бывает. Просто, она бывает разной, женская красота Она может быть мягкой, нежной, тихой, незаметной, но может быть и броской, яркой, вызывающей и даже раздражающей; она может быть доброй, истинно женской материнской, но может быть и злой, надменной, грубой, пошлой. Есть красота умная, возвышающая, вызывающая у людей самые их лучшие, человеческие качества, но есть и другая, подлая, низменная, вульгарная, глупая, опускающая человека до примитивного, чисто физиологического, бездумно- животного состояния.

Но это все лишь о женских лицах. Мужские лица другие, они - более простые, более грубые, более примитивные. В них нет того кипения, явного или тайного, жизни во всем ее широчайшем многообразии, в них нет той духовной мудрости и глубины, свойственных женщинам-матерям, мадоннам, так притягательных взгляду художника и заставляющих их постоянно писать женщин с младенцам. В мужских лицах больше грубой, не рассуждающей, примитивной, бесплодной, разрушающей силы и жестокости. Женских же лиц жестоких не бывает. Это противоестественно, женщина и жестокость Женские лица всегда добрые. Просто, доброта и мягкость могут быть задавлены жизненными обстоятельствами, запрятаны где-то глубоко-глубоко, до поры и времени. Но стоит женщине полюбить, встретить понимание, участие, как их лица сразу же расцветают, словно подсвечиваются изнутри каким-то теплым, ровным, не ослепляющим и не обжигающим светом.
И когда Андрей смотрел на женщин, он, прежде всего, смотрел на их лица, а уж потом на все остальное, фигуру, грудь, талию, бедра, ноги волосы или одежду ее. Лицо этой девушки поразило его. И он уже не пожалел о том, что пошел на этот семейный, званый ужин. Он понял, что теперь ему здесь не будет скучно. Но он понял и другое, что в течение всего этого вечера каждый его жест, каждое его слово будут теперь рассматриваться и оцениваться очень и очень строго, как под микроскопом, и он с удивлением для себя вдруг обнаружил, что он, в общем-то, и не против такого пристального рассматривания. Наоборот, ему даже нравилось это рассматривание, и он бы согласился, чтобы оно продолжалось и потом, после завершения этого семейного вечера.

Андрей прошел к столу, заставленному тарелками со снедью. В центре стола стоял большой графин с темно красной жидкостью и бутылка коньяка. За столом сидели трое: сама хозяйка, справа от нее - деверь, а слева - дочь. Стул напротив дочери был свободный. Оксана Григорьевна встала со своего места и обратилась к Андрею:
       --Андрюша, познакомься, пожалуйста, это моя дочь, Тамара...

Девушка поднялась и протянула ему руку, глядя прямо в лицо своими выпуклыми, похожими на перезрелые сливы, раскосыми, черными глазами. Андрей протянул вперед свою руку и осторожно пожал ее длинные и тонкие как у ребенка, пальчики...

Вечер прошёл нормально. Андрей с Вадимом Львовичем уговорили потихонечку бутылку коньяка. Андрей пил наравне с партнером, но, при этом от души закусывал, ел с удовольствием, похваливая угощения и восхищаясь вкусом приготовленных блюд. Андрей не страдал особенными комплексами и охотно перепробовал все, стоящее на столе. Особенно понравились ему вареники с творогом, клубникой и вишней. Такой вкуснятины он никогда в жизни не ел, в чем он искренне признался покрасневшей от его похвал хозяйке. Вадим Львович оказался неважнецким выпивохой, опьянел довольно быстро и как только бутылка коньяка опустела, полез было за второй, но Андрей решительно воспротивился и тот быстро сник, «закосел» окончательно, потеряв контроль над собой. Пришлось уговорить его лечь спать. Андрей вместе с хозяйкой отвел деверя в его комнату и уложили на диван.

Потом они сидели втроем, пили чай из самовара с громадным бисквитным тортом, изготовленным по тайному рецепту самой хозяйкой и разговаривали. Правда, если признаться, то разговаривали в основном лишь Оксана Григорьевна да Андрей. Тамара же больше молчала, лишь иногда вставляя слово, другое в их разговор и поглядывая загадочным, ничего не объясняющим взглядом то на мать, то на Андрея. Она не разговаривала с ними, но была активнейшим, если не самым главным участником их беседы, потому что весь разговор этот, если разобраться, шел из-за нее и ради нее.
Оксана Григорьевна, как все матери дочерей, была мудрой женщиной и не могла не заметить острого, но пока еще молчаливого интереса ее дочери к Андрею. Не могла она не заметить и нескрываемого, граничившего с восхищением, изумления, промелькнувшего в глазах Андрея при его первом взгляде на Тамару. А заметив, не могла не встревожиться, ведь ее дочь до сих пор была совершенно равнодушна к мужскому полу и это обстоятельство ее саму даже несколько расстраивало. И она весь вечер очень тактично, ненавязчиво, как бы вскользь и невзначай, расспрашивала Андрея о его жизни, о его родителях и даже о его девушке. Точнее, обо всем том, что могло ее заинтересовать в молодом человеке, на которого неожиданно обратила внимание ее единственная дочь, обожаемая и горячо любимая.

Андрей, сам того не подозревая, рассказал о себе достаточно много такого, чтобы о нем у окружающих создалось довольно верное впечатление. Единственное, о чем он, ни под каким нажимом не хотел рассказывать это была тема его девушки, его невесты, его женитьбы. Здесь он всячески ускользал от любых, прямых или косвенных вопросов или же все сводил в шутку, что, в общем-то, свидетельствовало как раз в его пользу.

Разошлись они поздно. А на другой день, как раз перед обедом, когда Андрей собирался идти в столовую на ракетную точку, где у них был свой обед по рациону ракетчиков ракетчиков, к нему постучались. Это была Тамара. Она была в легком, цветном сарафане, полностью открывающем ее угловатые пока еще плечи и лишь немного - маленькую, острую, торчащую вперед девичью грудь. Ее длинные волосы были собраны высоко над лбом в пучок и сколоты где-то на затылке невидимыми глазу шпильками, а затем свободно рассыпались по плечам. Она была очень и очень красивой. На нее нельзя было не смотреть, ею нельзя было не любоваться.

«Ты снилась мне совсем еще девчонкой Коса змеилась по твоим плечам И голос твой, доверчивый и звонкий В моей душе надеждой зазвучал. Была надежда розовой жар-птицей Она парила где-то в облаках... Судьбы своей забытую страницу Я вновь держу в растерянных руках.
И вновь рассудок прошлое лопатит А память снова рвется в никуда Так наша жизнь становится расплатой За всю ту ложь, что метила года.»..

Эти стихи Андрей напишет потом, через много, много лет, когда воспоминания волной, потоком хлынут на него, вызывая в душе смятение тоску и горькое чувство непоправимости утрат... Сколько их у него было в жизни таких утрат? Много, очень даже много, слишком много для одного человека, для одной жизни. Правда, Андрей старался ни о чем сделанном в жизни никогда не жалеть. И он         действительно практически ни о чем не жалел. Рассудком не жалел, понимая бесплодность подобных затей. Но не сердцем. Над памятью сердца он не был властен. И эта память давала о себе знать по ночам, в удивительно ярких, красочных и часто повторяющихся снах.
И Тамара оказалась тем кусочком его жизни, той ее частью, перед которой у него навсегда осталось чувство собственной вины. И он так и не сумел, не смог для себя определить, правильно ли он тогда поступил, уехав внезапно из города Броды к себе в Москву, сбежав, по существу, от Тамары, испугавшись тогда не понятно чего. Но ведь правду говорят, что обжегшиеся на молоке, дуют и на воду. Вот Тамара и оказалась той его водой, которую он не захотел, не рискнул с испугу выпить, после кипящего молока любви к Зине. Не стал пить, хотя и изнывал от жажды.

Рановато он встретил Тамару. Не готов он был к новым встречам, к новым чувствам, к новым испытаниям, к новым волнениям. Он был еще там, весь в своем прошлом, которое держало его цепке и властно, диктуя ему свои законы его жизни и не позволяя ему свободно распоряжаться ни самим собой, своим телом, ни своими чувствами, ни даже своими мыслями:

«На беду тебя я встретил, на беду Словно сердцем зацепился на бегу Словно разом изменился белый свет И назад уже дороги больше нет. На беду тебя я встретил, на беду Твое имя повторяю, как в бреду Твои руки целовать готов до слез, Ведь душа моя гуляет среди звезд...
На беду тебя я встретил, на беду Сам тебя к себе на свадьбу приведу Посажу среди знакомых и гостей А потом сведу в невестину постель.
На беду тебя я встретил, на беду Жизнь скользнула за последнюю гряду Отпусти ты мою душу на покой Ну, а сам тогда останусь я с тобой»

       -- Андрюша, можно к тебе? - спросила она, вопросительно подняв брови и снова глядя ему прямо в лице невозмутимо спокойным, серьезным взглядом.
       -- Конечно, Тамара, конечно, - засуетился Андрей, а сам в это время подумал, - Почему это все мои знакомые девушки и женщины называют меня непременно Андрюшей, - и тут же совершенно о другом, - а глаза у нее словно темный омут... Притягивают неодолимо. Неужели она еще не осознает своей силы, своей власти над мужчиной?

Тамара зашла в комнату, оглядела ее с нескрываемым интересом, и с какой-то странной интонацией, не то сожаления, не то одобрения, сказала:

- - А ведь это когда-то была моя комната...
       -- Извини, Тамара, - усмехнулся Андрей, - я не знал..
      
Тамара глянула на него исподлобья, внимательным, испытывающим взглядом, как бы решая для себя какую-то сложную задачу, потом решительно тряхнула головой и спросила:

       -- Андрюша, тебя часто девушки приглашали в кино?
       -- Да вреде бы нет, - удивленно пожал плечами Андрей, -Чаще всего мне самому приходилось их приглашать...

Тамара заложила руки за спину, вызывающе вздернула в   вверх подбородок и, демонстративно отвернувшись от Андрея, но таким образом, чтобы боковым зрением всё-таки видеть его лицо, торжественно произнесла:
       -- Значит так, Андрюша, придется мне восполнить этот пробел в вашем воспитании. Я приглашаю вас сегодня вечером пойти со мной в кино В наш кинотеатр «Буковина». В 19-00. Вот билеты. Я уже их купила.

Она повернулась к Андрею, сделала шаг вперед и положила билеты на стол. Лицо ее горело, над верхней губой выступила испарина. Видно было, что сказанные ею только что слова, дались ей, несмотря на всю ее внешнюю хладнокровность, отнюдь не легко.
       -- До чего же хороша, - подумал Андрей, - неужели у нее действительно нет парня? Хотя именно к таким-то парни обычно и не подходят. Они их просто-напросто боятся. Слишком уж строгие и гордые... Не ширпотреб...

Он подошел к столу, взял билеты в руку, посмотрел зачем-то на них, как бы проверяя их подлинность, потом повернулся к Тамаре и, улыбнувшись, сказал:
       -- Спасибо, Тамара. От все души говорю. Я тебе очень благодарен за приглашение. Поверь, пожалуйста. Я даже не спрашиваю, какой фильм идет.. Я хотел тебя сам пригласить, но, честно говоря, не решался.. Духу не хватало…
Тамара искоса глянула на него, покачала головой и усмехнулась:

       -- Признайся, Андрюша, что последнюю фразу придумал сейчас, только что. Решил посочувствовать мне. Так?

Андрей поднял руки вверх и шутливо произнес:
       -- Признаюсь, Тамара, это так. Прости уж грешного, перебор получился. Пойман на месте преступления, куда уж теперь денешься. Каюсь, каюсь, приврал маленько. Все так. Кроме слова «посочувствовать». Этого не было. Да и не могло быть...

Тамара поджала губы, удовлетворительно хмыкнула:
       -- Вот, так я и думала. Все вы мужчины лицемеры. Но что поделать, если мне хочется посмотреть этот американский вариант «Спартака» У нас на работе девчонки ходили, так они просто в восторге от него...

Вечером они были в кино. Фильм действительно оказался великолепным. Голливуд есть Голливуд и от этого никуда не денешься. Высочайший профессионализм всех, кто имел хоть какое-то отношение к созданию этого фильма не мог не произвести впечатления, давал о себе знать. И великолепное мастерство интересного актерского ансамбля, и детальнейшие подробности бытовых атрибутов той эпохи, и необычная, абсолютно незнакомая трактовка образа Спартака, все это вместе взятое производило ошеломляющее впечатление . Фильм шел по кинотеатрам страны чуть ли не на «ура». Андрей с Тамарой вышли из кинотеатра молчаливые и притихшие и долго молчали, не решаясь разрушить неосторожным словом навеянного фильмом очарования и тонких ростков взаимного сближения, возникших между ними.

Они медленно шли по улице, погруженные в свои думы, изредка поглядывая друг на друга. И когда их взгляды нечаянно встречались, они разом оба вспыхивали и тут же отворачивались. Как ни странно, молчание не тяготило их, скорее, наоборот, оно создавало между ними атмосферу доверия и некой интимности, то есть, нечто важного, касающегося только лишь их одних двоих. Им было хорошо вдвоем и они наслаждались этим ощущением взаимной тяги друг к другу. Для Тамары она было новым, неожиданным и долгожданным, радостным и пугающим одновременно.
Для Андрея оно тоже было новым, полузабытым, потому что впервые за последние годы он почувствовал себя комфортно и умиротворенно от простого общения с девушкой, девушкой умной, неординарной, очень красивой, с тонким, одухотворенным лицом человека, живущего напряженной духовной жизнью.

Вечер был тихий и теплый. Окна домов были открыты и освещены. Звучала музыка, раздавался смех, вскрики, восклицания, плач ребенка, обрывки разговоров, иногда шум проезжающей машины. Улицы города были заполнены на- родом. Казалось, что все его жители покинули свои дома и высыпали наружу, оживленные и нарядные. Кафе , бары, рестораны и открытые площадки работали во всю. Но пьяных, качающихся, скандалящих не попадалось. Шли кучками молодые с переносными, громко звучащими радиопри-емниками, реже с гитарами. Лица у всех были оживленные, веселые, довольные, смеющиеся... Сразу же было вид но, что здесь не Центральная Россия. Иной народ, иные обычаи, иная манера поведения, иные лица, иней говор. Западная Украина. Запад.

Побродив по городу, Андрей с Тамарой вернулись домой. Попили чаю с остатками вчерашнего торта и потом долго сидели в зале, смотрели телевизор и разговаривали. Разговаривали обо всем, о жизни, о литературе, об искусстве, о поэзии. Выяснилось, что Тамара пишет стихи. Для себя. И ведет дневник. Тоже для себя. Стихи у нее были странные, необычные, с яркой, непривычной образностью, частично белые, нерифмованные, очень сложные, многоплановые, трудные для восприятия, но потрясающе музыкальные, как бы обволакивающие тебя сказочной ритмикой и невероятной красочностью. Просто - талантливые. Во всяком случае, Андрею именно такими они и показалось.

«Я ладони твоей не коснусь, Я в свои собрала и скомкала Все, что намертво держит пульс, Назначалось тебе и не отдано. Я не вижу лица – на вздох, Пелена солона – на выдох, Я тебе принесла – оброк, За слова – да и те, на выпад. За те взгляды, что были прочь, За платок, на столе неношеный, За порог и за пряди в воск, За глаза, что сегодня – омуты. По золе черканула – пыль, Во все стороны – перекрестками… Отголосками, мы – быль, Тень от тени отпрянет – по ветру».

Андрей прочитал ей свои стихи, она ему свои. Понравилось. И чем больше они общались, тем интереснее им было друг с другом. И впервые за долгие годы съежившаяся душа Андрея вдруг свободно вздохнула и позволила себе расслабиться. Она встретила родственную себе душу.

Расстались они поздно и Андрей долго не мог заснуть, лежал и курил в темноте. Ему было хорошо и грустно. А потом, когда он заснул, ему приснилась Зина. Он опять куда-то ехал за ней, куда-то шел, потом бежал, а она стояла перед ним, как всегда, недосягаемым, тускло туманным, расплывающимся и постоянно         ускользающим облаком, глядела на него такими родными, такими близкими, но словно бы застывшими от боли немигающими глазами. И в глазах стояли слезы.

       Как сердце ноет по ночам,
       Как будто жизнь пошла на убыль,
       Как будто гонг мой отзвучал,
       И будь оно теперь, что будет.
       Но сердце жмет не потому ль,
       Что от любви пришла усталость?
       Ведь я в глазах ее тонул,
       Да так, что силы не осталось.
       Не стало сил ни на любовь,
       Не стало силы на измену.
       Судьба, надежду приготовь
       Для тех, кто снова полюбить посмеет.
       Посмеет снова посмотреть в глаза,
       Посмеет снова увидать в них небо,
       Посмеет снова вдруг сказать
       Слова, которые когда-то предал

И Андрей проснулся утром в сильнейшем не настроении, с тупой, ноющей болью в сердце, с разбитой, гудящей, как колокол, головой. До обеда он провалялся в пастели, не испытывая ни малейшего желания что-либо делать, что либо предпринимать и смоля одну сигарету за другой.

А потом в дверь постучали и знакомый, мягкий, грудной голос Тамары произнес:
       -- Андрюша, к тебе можно?
       -- Можно, - сказал Андрей, поднимаясь с кровати

Так начался этот, самый, пожалуй, странный из всех, какие у него были с женщинами, роман Андрея. Роман короткий, незавершенный, оборванный в самом начале своего развития, когда они только начали открывать для себя друг друга, но полный такого истинного взаимопонимания такой синхронности и гармонии чувств, такого взаимопроникновения друг в друга, что Андрей потом всю жизнь вспоминал о ней, как обо одном из самых сильных после Зины, своих жизненных поражений. Отказ от Тамары, разрыв с Тамарой были одним из тех самых поступков Андрея, о котором он, никогда ни о чем не жалеющий, долго-долго потом, если не всю жизнь, будет сожалеть горько прегорькою. И, в та же время, это был одним из тех самых его поступков круто повлиявших на всю его последующую жизнь, к которому у чего самого так и не выработалась, в последующем, цельная,  однозначная оценка. Жизнь, как в кривом зеркале. Не поймешь, где настоящая, а где искаженная действительность. Как в стихах Тамары:

«Зеркала. Зеркала – измучили! Зеркала – заломили стан, Запытали руки ждущие, Дрожь – ответная Зеркалам. Зеркала – свист кнута настоящего, Состраданья нет в Зеркалах, Только губы – нервно дрожащие, Если грань ощутят – холодна. Зеркала, Зеркала – неподкупные, В четких гранях исповедь глаз. Ни прошедшего, ни грядущего , Неизвестности – мутный взгляд»

Прав он тогда был или нет? Прав ли он был, поддержав, не оттолкнув сразу же потянувшуюся к нему Тамару, дав развиться и окрепнуть ее чувству? Но ведь он и сам потянулся к ней, ведь он сам с нетерпением ждал прихода каждой новой пятницы, дня ее приезда из Львова. Даже ездил пару раз к ней, туда, во Львов, в течении недели, заработав отгулы и договорившись с мастером. Зачем же он тогда все это делал,  если потом, через полтора месяца их знакомства, трусливо сбежал, даже не попрощавшись, не сообщив, не уведомив ее о своем отъезде? Чего он тогда испугался, чего запаниковал, если каждая встреча с Тамарой для него самого была глотком свежего воздуха, исцеляющего его и возрождающего в нем интерес к жизни? Надо было только не спешить, не торопить события и все бы само стало на свои места, все бы само собой потихонечку утряслось.

Но он устал тогда бороться с самим собой, устал разрываться между Тамарой и образом Зины, которая тогда снилась ему практически каждую ночь. Ночь - Зина, днем - Тамара. Такого раздвоения личности, такого насилия над своими чувствами он, просто-напросто, не смог выдержать. И он испугался тогда не за себя, он испугался за Тамару. Он побоялся испортить ей жизнь тем, что не в состоянии был ответить на ее любовь в то время и решил тогда рвать, пока еще не было поздно, пока их отношения не приобрели еще характер необратимости.

«Дорога ниоткуда, Дорога в никуда, А мир – как отблеск Чуда Из тающего льда. Расплывчатые формы, Размытые черты. И зыбкость- символ Нормы, Где мы почти мертвы. Не жизнь, а только тени, Не жизнь, а блеклый след, И жгучий яд сомнений – Лекарство от всех бед»
Оно, может быть, еще и ничего, обошлось бы как-нибудь, утряслось все само собой, естественным путем, ведь жизнь мудра, а время все лечит. Однако в их взаимоотношения, в ход тех, развивающихся стремительно событий, вдруг вмешалось третье лицо, мать Тамары, Оксана Григорьевна Григорьевна. Слишком уж она оказалась прозорливой, хотя не заметить подобное было невозможно, или же ее материнская обеспокоенность, ее любовь к дочери ей подсказа- ли, что делать, но она не смогла стоять в стороне, быть посторонним наблюдателем.
Как-то в понедельник, вечером, в начале сентября, она, по- стучавшись, вошла к Андрею. В ее руках находился поднос с графином, наполненным знакомой Андрею темно вишневой жидкостью, и двумя высокими, светлого стекла, прямыми стаканами, а также низкой вазой с фруктами. Андрей удивленно вытаращил на нее глаза. Оксана Григорьев на усмехнулась, шагнула к столу и поставила на него под- нос:
       -- Не пялься так, Андрюша. У нас разговор с тобой сейчас будет По душам. А вино, сам знаешь, способствует откровенности...

Она разлила вино по стаканам, взяла в руки свой и села на стул, глядя на Андрея. Андрей взял свой стакан, не спеша выпил вино, чмокнул в восхищении и покачал для убедительности головой, затем поставил стакан обратно на стол, взял грушу с вазы, большую, ярко-желтую, сочную и сладкую даже на вид, откусил кусочек и вопросительно глянул на хозяйку. Она выпила вино, посидела в задумчивости, держа стакан в руках, затем вздохнула, поставила стакан на стол и, глядя прямо в лицо Андрея, спросила:
       -- Ну, как тебе у нас в Бродах живется, Андрюша?
       -- Нормально, - усмехнулся Андрей. - спасибо.. Он понял, о чем будет разговор, и так же понял, что разговор получится не из легких, потому что собственного отношения у него к этой проблеме не было. Он плыл здесь по волнам событий, совершенно не пытаясь управлять их ходом и не желая ими управлять.

Оксана Григорьевна пожевала в нерешительности губами, не зная как продолжить разговор, потом в сердцах, отчаянно махнула рукой и сказала:
       -- Ой, не люблю я эту дипломатию! Не обижайся, Андрюша, я лучше буду напрямик. Ты, конечно, понимаешь, почему я к тебе при- шла. Меня беспокоит Тамара. Она у меня девушка серьезная, даже чересчур. С парнями не гуляла. Ты у нее - первый. И я уже смотрю - она тебя любит. И любит тоже всерьез. По другому, видать, не умеет. А ты ее поощряешь. Смотрю, ты не очень-то против, вижу, что она тебе тоже не слишком-то безразлична. Вижу я, что вы нравитесь друг другу. Так я понимаю ситуацию, Андрей?

Она вопросительно глянула на Андрея.
Андрей молчал, потупив голову. Надо признаться, что в глубине души он ждал этого разговора. Ждал и боялся его. Он видел, что Тамара все больше и больше привязывается к нему. По-видимому, она уже и любит его. Но сам он к ней ничего не испытывал, роме симпатии и глубокого уважения. Ему было интересно с ней,
хорошо радостно, свободно, у них было много общего во взглядах, вкусах, привычках, интересах, в уровне мышления и уровне чувств. Они, что называется, были родственными душами. Однако любви к ней у Андрея не было. Между ним и Тамарой прочно стояла Зина. И чем больше он встречался с Тамарой, тем чаще ему
снилась Зина. И ничего он с собой здесь поделать не мог:

«Вновь по траве, обрызганной росою Кружит, петляет дымный след. И чья-то тень с распущенной косою Меня зовет в туманистый рассвет.
Я не пойму, то явь или виденье А, может, просто дивный сон В которой жизнь опять благословенна И сердце снова бьется в унисон.
В согласье бьется с разумом и чувством И не бунтует совесть по ночам А на душе не так черно и пусто И снова мы - начало всех начал.
Мы вновь пройдем те сбитые ступени Не тратя сил на ложные слова Забудем грязь взаимных обвинений Нас ждет любовь - она всегда права.
Но гаснут сны в размывах Зазеркалья Зовет нас жизнь, лишенная страстей И снова дней привычное мельканье Готовит нам остывшую постель»...

К сожалению, действительность оказалась именно такой. Заставить себя полюбить Тамару он был не в состоянии. Прошлое цепко держало его в своих объятиях и не позволяло ему чувствовать себя свободно и раскованно. Андрей вздохнул, поднял голову и посмотрел в лицо Оксаны Григорьевны. Она с тревогой, надеждой и чуть ли не с мольбой смотрела на него. Великая сила материнской любви! Что мог ей противопоставить Андрей? К сожалению – ни- чего. Чувствуя себя самым распоследним негодяем и подлецом, Андрей сказал:
       -- Я очень хорошо отношусь к Тамаре. Она – чудесная девушка. Каких мало... Но мы с ней друзья, не больше, Оксана Григорьевна.

Оксана Григорьевна внешне никак не прореагировала на слова Андрея. Хотя конечно же, яснее ясного, что она ждала совершенно другого ответа. Она поднялась, подняла графин с вином, налила в стакан Андрею и себе, поставила графин на стол, взяла свей стакан, подняла его вверх, посмотрела вино на свет, потом вздохнула и проговорила:
--Хорошее вино получилось. Чистое, прозрачное и аромат сохраняется. По рецепту матери я его делала. Десять лет Тамаре было, когда я его приготовила. Думала, на свадьбу ей приберечь. Да вот не получается у нас что-то...

Она поднесла стакан ко рту, сделала несколько маленьких глотков затем сказала Андрею:
       -- Пей, Андрюша, пей. У нас с тобой разговор долгий. Я ведь не зря к тебе пришла. Ты думаешь, я ничего не вижу, ничего не пони- маю, да? Не-ет, Андрюша, к сожалению это не так. Жизнь нас, матерей, порой слишком уж прозорливыми делает. И мы видим порой то, что лучше бы и совсем этого никогда не видеть. Потому-то я и завела этот разговор. Я хочу ясности, Андрюша. Тамара – моя дочь. Ее счастье для меня дороже всего на свете. И я ничего не пожалею для того, чтобы она стала в этой жизни счастливей. В той жизни я не смогу уже ничего для нее сделать. А в этой ее жизни кое что зависит и от меня...

Она перевела дыхание, посмотрела на стакан с вином в своей руке, потом поднесла его ко рту и залпом выпила. Андрей тоже выпил свой стакан, взял пачку сигарет со стола, закурил. Он молчал. Он не знал, что сказать Оксане Григорьевне в ответ на ее взволнованный монолог. Да и что можно или что нужно было в таких случаях говорить? Он не знал. Но и нельзя же все время сидеть и молчать, когда тебе самому задают вопросы прямо в лоб. Да не простые во- вопросы, а такие, что закачаешься, прежде чем сообразишь, как на них ответить. И тогда Андрей спросил:
       -- Вы что хотите от меня, Оксана Григорьевна?
       -- Я хочу, чтобы ты понял, Андрюша, - очень серьезно и очень внушительно проговорила она, - что я никому не позволю испортить жизнь моей Тамары. Она не создана для игрушек, для забавы, для развлечения. Она слишком всерьез все воспринимает. И если для тебя ваши с ней отношения всего лишь         командировочное увлечение, одно из многих, то для нее это надежда на любовь. А в нашем роду все – однолюбы, для нас любовь - это навеки, навсегда. Другой любви у на не бывает.

Андрей снова взял сигарету, чиркнул спичкой, закурил, сделал пару глубоких затяжек, затем смял сигарету в пепельнице, взял графин с вином, налил себе стакан и выпил его весь залпом. Разговор становился для него тяжелым и малоприятным. Ходить вокруг да около, увиливая от главного, когда тебя спрашивают напрямик, без обиняков, было не в его характере. И он решил больше не темнить, а выложить все, что у него накопилось на душе. Он снова закурил и сказал:
       -- Оксана Григорьевна, вы меня извините за уклончивость, но я действительно не знаю, что вам сказать. Вы меня спрашиваете о том, о чем я сам себя в последнее время спрашиваю много, много раз. Спрашиваю и не нахожу ответа. Поверьте, Оксана Григорьевна, мне очень нравится Тамара, она изумительная девушка, чистая, светлая, мне с ней очень хорошо. И я не слепой. Я прекрасно вижу, что Тамара меня полюбила. Но, к сожалению Оксана Григорьевна, я ее не люблю, я не могу ответить на ее чувство. Мне очень жаль, но у меня ничего не получается. Я - пустой, Оксана Григорьевна, я ни на что хорошее уже в жизни не способен... Пусто во мне...
       -- Как это, пусто, Андрюша? - тихо спросила Оксана Григорьевна, не сводя с него глаз, - Что это значит?
       -- Долго объяснять, Оксана Григорьевна, - криво усмехнулся Андрей, - но получилось так, что от меня невеста ушла. Не совсем, может быть, ушла, но, в общем, развела нас судьба. Два года назад это случилось, а я ее до сих пор редкую ночь во сне не вижу. О каком уж счастье для Тамары может идти речь, если я во сне имя своей бывшей невесты повторяю, если ее лицо до сих пор перед моими глазами постоянно стоит?

Андрей замолчал и чиркнул спичкой, закуривая новую сигарету. Оксана Григорьевна тоже молчала, задумчиво глядя на Андрея. Потом тихо, как бы для себя проговорила:
       -- Слушай, Андрюша, а, может, это не так уж и страшно? Время-то мудрое, оно все лечит. Со временем все пройдет у тебя. Я же вижу, парень ты хороший, порядочный, Тамару не обидишь. А любовь что, она потом придет, если сильно хотеть ее, а?
       -- Ой, не знаю, Оксана Григорьевна, - покачал головой Андрей, не знаю. Порой мне кажется, что я тоже из однолюбов. Как же мы будем с Тамарой жить, если я смотрю на Тамару, а вижу другую? Ей-то, Тамаре, каково будет, когда поймет? Это не жизнь будет, а каторга. Мука сплошная…...

Тяжелая, давящая тишина повисла в комнате. Пожилая, усталая женщина со следами былой красоты на рано увядшем лице и молодей худощавый парень с печальными глазами и совершенно седыми висками сидели молча, склонив головы и думая каждый о своем, пытаясь разрешить неразрешимое, пытаясь найти выход из того тупика, куда их всех скопом вела не слишком разборчивая в средствах жизнь. Наконец Оксана Григорьевна подняла голову, посмотрела на Андрея и твердым, решительным голосом сказала:
       -- Тогда, Андрюша, тебе ничего не остается, как уехать отсюда И чем быстрее, тем лучше. Пока еще не поздно. Пока еще можно хоть что-то исправить в судьбе Тамары. Да и в твоей тоже...

Она встала, подошла к двери комнаты, взялась рукой за ее ручку замерла на мгновение, потом резко обернулась к Андрею и произнесла жалобным, почти умоляющим голосом:
--А может, есть смысл остаться, а, Андрюша? Посмотри, какая у нас квартира... У нас и дом в деревне есть... Хороший... С садом... Свадьбу бы сыграли... Работал бы здесь спокойно на заводе... А я бы ваших деток нянчила...

Голос ее неожиданно сорвался, она всхлипнула, рванула на себя дверь и исчезла, оставив Андрея в совершенной растерянности, в состоянии, близком к отчаянию и панике. Надо было срочно искать выход из создавшегося вокруг него положения...
И он нашел этот выход, довольно простой, очень надежный и просто сверх эффективный в подобных ситуациях. И главное – удобный до невозможности. Если ты не можешь решить проблему, то надо избавиться от нее. И все. Ну, а то, что совесть потом будет мучить, так к этому неудобству жизни можно потом будет спокойно привыкнуть и не обращать на него никакого внимания.

Через два дня он уехал из Брод. Уехал в Москву. Он поставил бутылку водки своему старшему прорабу и тот, махнув на все рукой, закрыл ему командировку. Андрей распрощался с ребятами, написал записку Оксане Григорьевне, оставил ее на столе комнаты вместе с деньгами за проживание и уехал на автобусе во Львов. А из Львова в тот же день отправился в Москву.

С Тамарой он не встретился. Была все-таки мысль сходить к ней на работу, но он не смог этого сделать. Было стыдно показаться ей на глаза и невозможно было сказать ей об отъезде. Как будто он ее предавал. Впрочем, так оно и получалось. Этот его поступок, это его поспешное бегство из Брод, ничем, как предательством, назвать было нельзя. Предательством Тамары самой, предательством ее нарождающейся любви, предательством ее надежд на будущее счастье и на возможность собственного возрождения. Он хотел было написать ей письмо во Львов, потом, из Москвы, но не смог, не нашел подходящих слов для объяснения собственного поступка. И он уехал молча, тайком, постыдно.
Впрочем, письмо он ей всё-таки напишет через месяц с небольшим из Северодвинска, куда он сразу же уедет после своего возвращения из Западной Украины. Уедет он в Северодвинск через пару дней после приезда, словно старался убежать. Вопрос только - от кого? От Тамары или от самого себя? А может, не убежать, а всего лишь спрятаться. Ведь он даже адреса обратного на конверте письма Тамаре не оставил. Испугался ответственности или того, что она сможет его найти и, не дай бог - приехать?!

И не осталось у него от Тамары ничего, ни писем, ни записок, ни фотографии. Только ее лицо долго еще будет будоражить память, неповторимо прекрасное лицо юной мадонны, с такой любовью, с таким обожанием, с такой преданностью глядевшей на него, что замирало и падало куда-то вниз его бедное, ничего не соображающее в этой суматошной жизни сердце.

       И снова из тьмы вдруг лицо выплывает,
       Где взгляд твой, как бездна осенней ночи.
       И если на свете любви не бывает,
       Так что же не гаснет «огарок свечи»?!

И ощущение чудовищной, непоправимой ошибки, глупости, граничащей уже с преступлением против самого себя, в который раз совершаемой им на своем жизненном пути. Сколько еще будут продолжаться эти его безобразия и до каких же пор он будет приносить одни несчастья полюбившим его женщинам? Или ему уже пора ставить крест на своем личном, на своем семейном счастье и начинать стороною обходить всех порядочных женщин, встречающихся на его жизненном пути?

«Не клевещите на любовь. Она ни в чем не виновата. Она уходит, чтоб вернуться вновь Как наважденье, как расплата. Расплата за непонятую жизнь За все грехи, что стали не судимы И за тоску, что голову кружит А сердце покрывает вязкой тиной. Тоска зовет куда-то вдаль Вновь соблазняя призраками счастья Но рвется памяти непрочная вуаль И над собой никто уже не властен. Не потому ль, в рассветной полумгле, Когда душа запросится на волю, Ты возвращаешься по-прежнему ко мне, А я кричу от счастья и от боли»...

Как бы то ни было, но Тамара еще долге останется открытой, незаживающей раной его больной совести, обостренной гадливым чувством собственной непорядочности человека, сумевшего при первых же жизненных затруднениях так легко и так подло предать поверившего ему и по любившего его человека. И как точно она предугадала в своих стихах судьбу их только зарождающихся                отношений. Воистину, поэты – всегда пророки…
«Реальность дней, где множится Любовь, Не веря в принадлежность Плоти к Плоти, Моя реальность – вековой удел, Твою впитала разделенность дня и ночи. Давай, все скидывай – твоя полнее Чаша, Уже злорадствует у двери Бес… Последний камушек… Ну, какова расплата?! Он на груди твоей – нательный Крест»

Но креста Андрей не имел. Он был неверующим. И ,может быть, к сожалению, зря...

«Пусть будет так: ты «слаб и безобразен», Как гнусно бегство от молящих глаз. Пусть будет так: в здоровье и согласье Я по другую сторону венчальных фраз. Пусть будет так: я сгину и закроюсь С моей виной за россыпью волос, Пусть будет так: ты утром дверь закроешь, Я выдохну тоскою – ты вдохнешь»
 
Это точно. Уж чего-чего, а этой самой тоски-то Андрей за свою жизнь вдохнул больше, чем достаточно. А несостоявшаяся любовь? Ну, что ж, не первая она на свете и не последняя… Недаром в стихах Тамары она –постоянный образ. Почему? Почему?
«Любовь…Я помню: без дороги Окно искала, где твой слышен смех, Холодные, бетонные пороги, Дрожь рук и безразличность стен… Теперь – я равнодушна к окнам, Сухи ладони, вещи на местах. Ты беспощаден – крепче верность, Надежней, чем привычка на губах»

Неужели и вправду он так беспощаден к тем женщинам, которые осмелились полюбить его?

ГЛАВА 3

В Северодвинске, на заводе атомных подводных лодок, Андрей пробыл недолго, месяца полтора и его оттуда телеграммой отправили под Кострому, где разворачивалось крупное строительство одной из подземных баз ракетных точек защитного пояса ПВО города Москвы. Здесь Андрей застрял надолго, почти на целый год, правда, с одним двухмесячным перерывом, когда его перебросили на Южный Урал, под город Карталы, на строящийся ракетный комплекс. Вернувшись с Урала и пребыв в Москве недели три, он снова уехал под Кострому, чему, собственно говоря, и не особенно противился. Так как ездить ему уже начинало надоедать, да и условия под Костромой были неплохие, и город сам Андрею понравился. Кроме того, Москва была под боком, всего лишь ночь езды на поезде. Очень удобно. Вечером садишься на поезд в Костроме, а утром ты уже в Москве. И назад точно также: вечером садишься на поезд в Москве, а утром ты просыпаешься уже в Костроме. И ни каких тебе проблем с билетами, так как поезд целевого       назначения, с двумя конечными остановками. Москва и Кострома и формируется поезд в самом областном центре, в Костроме.

Костромской период жизни Андрея связан с именами двух женщин, оказавших существенное влияние на его дальнейшую судьбу. Одна была москвичка, звали ее Линой, на ней Андрей собирался даже жениться и они подали уже заявление в ЗАГС, но в последний момент Андрей струсил, запаниковал и умотал в командировку. Сбежал, можно сказать, почти что из самого ЗАГСа  И опять молча, тайно, без объяснений, подло и низко, не по людски. А на другой, местной костромичке,  он все-таки женился и прожил с ней всю оставшуюся свою жизнь. Плохо прожил или хорошо, это другой вопрос, но главное, что прожил.

С Линой Андрей познакомился случайно, в один из своих первых приездов в Москву из Костромы, в автобусе, совершенно не собираясь с ней знакомиться, тем более, заводить роман или крутить любовь. Они с Анатолием Козенком ехали к нему в Бескудниково и были слегка выпимши. Козенок распределился после защиты диплома в Москву и работал в одной из геологоразведочных контор, занимающихся разведкой стройматериалов в Подмосковье.. Зимой они сидели в Москве и «камеральничали», то есть, обрабатывали накопленный в летней экспедиции материал. Андрей утром приехал из Костромы, домой к себе добираться ему что-то не хотелось и он, побродив немного по магазинам и сделав кое-какие покупки, позвонил Козенку на работу. Позвонил просто так, от нечего делать. Тот был у себя. Услышав голос Андрея в трубке. Козенок откровенно обрадовался и завопил, как «недорезанный»:
-- Андрю-ю-ха-а! Чертяка пропащий! Приве-ет! Заезжай немедленно а то мы тут со скуки подыхаем...

Андрей купил бутылку «Старки», бутылку пива и поехал к нему. Их контора находилась недалеко от станции метро «Краснепресненская» в подвале большого, старинного дома. Там было множестве больших и маленьких пустых и полупустых комнат, заставленных стандартной канцелярской мебелью, каким-то малопонятным оборудованием и аппаратурой, ящиками, стеллажами с кернами и образцами горных пород, рулонами чертежей, схем, плакатов и кучами толстенных папок с отчетами и бог знает еще с чем.

В одной из комнат Андрей нашел Козенка. Тот сидел вместе с двумя парнями и девушкой в белом халате. Девушка сидела за специальным стендом, оборудованным бинокулярным микроскопом, экраном с белым матовым стеклом и шкафом с многочисленными полочками, заставленными небольшими картонными коробочками с ярко красными, четкими номерами.

Андрей зашел в комнату, поздоровался. На него пахнуло знакомыми, неповторимыми ароматами геологической экспедиции и он почувствовал как у него защемило сердце. Геология была его первым делом, которым он профессионально, всерьез начал заниматься, пройдя поочередно практически все смежные профессии: полевой рабочий, помбурового мастера, буровой мастер, коллектор, геодезист, геолог поисковик. А первое твое профессиональное дело, как первая любовь, не забывается. Ибо здесь ты впервые почувствовал себя уверенно, увидел и убедился, что ты на что-то способен. что-то можешь, у тебя что-то получается и, притом, не хуже, чем у других; здесь ты впервые начал профессионально самоутверждаться,  самоутверждаться в деле, а не в учебе, увидел в глазах окружающих тебя взрослых людей одобрение и уважение к себе, как человеку, как личности, как работнику И хотя сварщик из Андрея получился, в общем-то, неплохой, он понимал, он чувствовал, что геология ему ближе, родней и интереснее, чем сварочное производство, как таковое...

Козенок вскочил со своего стула, подбежал к Андрею и при всех не стесняясь, обнял, похлопав по спине ладонями и бормоча себе под нос что-то не слишком разборчивое:
       -- Чертяка... Андрюха... Пропащая твоя душа... Заявился таки... Не сгинул... А мы-то уж и думать о тебе не знали что..
.
Затем он отстранился от Андрея, забрал у него сумку, снял с него шапку, расстегнул на пальто пуговицы, раздел его и только потом представил своим коллегам:
       -- Ребята, познакомьтесь. Мой лучший друг, бывший студент МГРИ а сейчас, честно говоря, и сам не знаю кто, Орлов Андрей Миронович. Прошу любить и жаловать...

Андрей обошел присутствующих, пожал им руки. Ребята были молодые здоровые, ровесники Андрея, с открытыми, загорелыми и обветренными лицами людей, много времени проводивших под открытом небом . Одним словом – геологи. Родная когда-то для Андрея стихия. Лишь женщина в белом халате была постарше всех, ей, наверное, было уже за тридцать. Она с нескрываемым интересом окинула взглядом Андрея, протянула ему руку и произнесла:
       -- Аня, - а потом сразу же, без перехода спросила, - а почему у вас, такого молодого, виски седые?

Неожиданно для себя Андрей смутился, словно его уличили в чем-то непристойном, и он пробормотал извиняющим голосом:
       -- Да они у меня с детства такие... Сколько себя помню..
Она звонко рассмеялась, закинув голову назад и показав сразу же все свои белые, ровные, без единой пломбы зубы.
       -- Аня, милая, не смущай ты моего гостя, - вмешался Козенок, - и имей в виду, что его в свое время приглашала к себе на кафедру сама Миклашевская. Она уверяла, что у неге талант к «Петрографии».
       -- Нужеели-и?!- сделала круглые глаза Аня, - Сама Зоя Федоров-на-а?!  И чем же эта вы ее так проняли? Эту железобетонную леди Я до сих пор еще, как вспомню ее, так и вздрагиваю, хотя и работаю петрографом...
       --Не расстраивайтесь, - усмехнулся Андрей, - я тоже вздрагиваю, когда ее вспоминаю. Ведь я из-за нее из института ушел...
       -- Как инте-ересно-о-о, - протянула Аня и шутливо погрозила ему пальцем, - вы обязательно должны мне все рассказать...
       -- Ань, отстань, - в рифму проговорил Козенок,  полу обняв за плечи Андрея и уводя его от любопытной женщины, - Обрадовалась, увидела свежего человека.

Они посидели с часок, поговорили а там и сем, о пятом-десятом, повздыхали, по вспоминали прошлую студенческую жизнь, потом Козенок сказал:
       - -Ребята, я смотаюсь до конца дня. Сами понимаете, непредвиденные обстоятельства - два года не виделись. Если что, скажете, что я в лабораторию поехал, в НИИ. А я им звякну по дороге, предупрежу...

Андрей с Козенком оделись и вышли. Время было обеденное. Живот уже подвело. И им надо было поскорее куда-нибудь пристроиться, чтобы немного расслабиться, поговорить. Недалеко как раз была шашлычная. Заведеньице, конечно же, не ахти какое, но кухня славилась в округе, особенно шашлыки по-грузински и мясо в горшочках по деревенски.  Козенок с ребятами здесь уже бывали и оставались всегда довольны.

Посидели они вдвоем основательно, что называется, от души. Выпили бутылку коньяка и взятую с собой бутылку «Старки», съели по три порции шашлыков, салаты там какие-то, заливное и что-то еще не слишком понятное, но приятное на вкус, наговорились до тошноты, до боли в языках и отяжелели. А потом решили ехать домой к Козенку в его Бескудниково. Завтра была суббота, значит, выходной. И отсюда выходило, что спешить им никуда не потребуется. Они доехали на метро до станции ВДНХ, вышли на поверхность к проспекту Мира, нашли остановку своего автобуса, который шел в сторону Бескудниково, и стали в очередь.
Было морозно и ветрено. Андрей и Анатолий одетые оба в демисезонные пальто, вынуждены были опустить уши своих кроличьих шапок и поднять воротники, чтобы хоть чуточку согреться. Но скоро подошел автобус. Москвичи медленно, не торопясь, заполняли его. Тогда, в 60-е годы, Москва еще не стала городом     километровых, визгливых очередей, когда каждый очередник старался любой ценой пролезть или протиснуться вперед, не обращая ни на кого внимания. Тогда еще приезжающих в Москву было немного, а сами москвичи сохраняли еще свою собственную гордость и чувство достоинства, когда лезть без очереди было просто-напросто стыдно, неприлично и считалось признаком хамства,                бескультурья и самой, что ни на есть, элементарной непорядочности.

Поэтому Андрей с Козенком не только спокойно зашли в автобус, но и смогли сесть на свободные места на заднем большом сидении. Это было не так уж и плохо, учитывая то обстоятельство, что ехать надо было далеко, минут тридцать, сорок, не меньше, если не больше. Однако уже через пару остановок автобус понабился основательно и прямо перед Андреем с Козенком оказалась молодая,         симпатичная женщина в меховой шапке из чернобурки и в импортной модной шубке из гладкого, искусственного меха серебристо-серого цвета, только что появившихся тогда в Москве и выглядевших очень даже эффектно У женщины в одной руке была хозяйственная сумка, а в другой – небольшой эмалированный тазик, который она неловко прижимала к груди.

Андрей проявил себя джентльменом и уступил, несмотря на ее отчаянное сопротивление, место этой женщине. Козенок же забрал у нее поклажу и взгромоздил горой на свои колони. И оба они всю дорогу изощрялись перед женщиной в своем остроумии, смешили и потешали не только ее, но и всех окружающих пассажиров. А женщине этой, как оказалась, надо было ехать еще дальше, чем им, аж до самой конечной остановки, где в дачном поселке находился дом родителей ее мужа. За время этой поездки они выведали у женщины почти всю ее биографию, включая место работы и даже рабочий телефон.
  Потом они проводили ее до дома и долго стояли у калитки, болтая и трепясь бог знает о чем и никак не решаясь расстаться. В общем, все остались довольны поездкой и расстались в прекрасном настроении. Самая обычная, самая банальная и самая заурядная дорожная история, каких бывает множество и без всяких последствий. Никто из ее участников не собирался делать никаких выводов из этой истории и, тем более, не задумывался ни о каком ее продолжении. Познакомились, поболтали, повеселились и.. забыли.

Однако, все получилось совершенно иначе. Жизнь опять выкинула свой очередной фортель и поставила Андрея перед новым испытанием, перед новым выбором. В понедельник, после обеда Андрей взял, да и позвонил этой женщине на работу. Зачем, он и сам не знал. Наверное, от скуки, от нечего делать. Ночевал он эти дни у Козенка и встал в понедельник довольно поздно. В квартир он был один, делать ему было абсолютно нечего и он, не спеша, приводил себя в порядок, чтобы потом поехать в Москву, взять билет на вечер на Кострому, заехать к Козенку на работу попрощаться и т.д и т. п. И тут он вспомнил про автобус в пятницу, их с Козенком поездку в Бескудниково, симпатичную женщину в автобусе, которую они забавляли и веселили всю дорогу от ВДНХ до дачного поселка, ее рабочий телефон, номер которого он записал куда-то в записную книжку и решил позвонить ей. А раз решил, то тут же сразу и позвонил. Он был всегда человеком дела и никогда не любил откладывать свои проблемы в долгий ящик. Он набрал нужный номер телефона и попросил Лину Черятову. В трубке прозвучал приятный женский голос:
       -- Да, я слушаю...

Голос был вроде совершенно не знакомый, не такой, как у той женщины в автобусе. Но, может, это телефон его так изменил или она подшутила над ними и дала чужой телефон. Андрей прокашлялся и сказал:
       -- Лина, извините уж, пожалуйста, меня за хамств или беспокойство, не знаю, как лучше определить свой поступок, но это звонит вам тот самый молодой человек, который вам в пятницу вечером уступил место в автобусе, а потом безуспешно пытался играть роль конферансье или шута королевского, а может и клоуна в цирке. Не знаю, как все это получилось в натуре...

Она рассмеялась. И даже по телефону было понятно, что смех этот довольный и доброжелательный:
       -- Так это вы, Андрей?
       --Точно, он самый, - подтвердил Андрей, - кто же еще будет звонить незнакомым женщинам? Только тот, у кого совесть еще осталась, пусть даже и в заморенном состоянии. Поэтому я хочу непременно попросить у вас извинение за свою настырность, за назойливость и не слишком тонкое понимание юмора, которое мы вам тогда продемонстрировали...

Андрей говорил по телефону в полушутливо-полусерьезном, слегка ироническом тоне, который почему-то так легко и охотно поддерживали девушки и молодые женщины, с которыми Андрею приходилось иметь в жизни дело. В этом стиле Андрей мог говорить по телефону часами, о чем угодно, постоянно перебегая от одной темы к другой, слегка касаясь и крамольных даже вопросов, но только лишь чуть-чуть, с краюшку, варьируя интонацией, междометиями, намеками. И ему самому нравилась эта телефонная игра с ее словесной эквилибристикой и легкой взаимной пикировкой, с ее туманной словесной вязью, полностью затушевывающей не только весь смысл сказанного, но и позволяющей возникновению самых невероятных и самых радужных своих надежд и фантазий.

Молодая, симпатичная женщина, сидящая где-то в Москве, в одной из ее бесчисленных контор с малопонятными даже самим сотрудникам функциями, с охотой приняла эту игру, хотя и ответила все в том же полушутливо полусерьезном тоне:
       -- Да не беспокойтесь вы, Андрей, по пустякам. Все было очень даже нормально. Я давно так душевно не проводила время. Мне с вами было очень даже хорошо. Так что ни о каком беспокойстве не может идти и речи Это мне надо вам спасибо сказать за чудесный вечер.
       -- Очень даже здорово, - подхватил Андрей, - только спасибо в подобных ситуациях по телефону не говорят. Это признак дурного тона или элементарного неуважения к человеку. Спасибо надо говорить непосредственно самому живому индивиду. Причем, говорить надо, глядя ему, ну, если не в глаза, то хотя бы в лицо... Так куда мне подъехать и во сколько? И какие цветы вы предпочитаете зимой?

Она рассмеялась. Ничего не обязывающий, пустой разговор между полу знакомыми мужчиной и женщиной подошел к своему логическому завершению. И видно было, что такой его конец женщину устраивал, женщине нравился. Да и какая женщина останется равнодушной к оказываемым ей знакам внимания со стороны симпатичного мужчины, к просьбам, пусть даже и шутливым, о свидании? И они договорились встретиться после окончания ее работы у входа в метро «Площадь Дзержинского». Женщина работала в облисполкоме, в финансовом управлении культуры, где занималась проверкой финансовой деятельности театров, домов культуры и кинотеатров, и это управление культуры находилось  в десяти минутах ходьбы от станции метро.

И только здесь Андрей рассмотрел Лину. И остался доволен. Невысокого роста, гораздо ниже его, ладная, аккуратная, неброская, хотя и не так уж незаметная в толпе, молодая, интересная женщина. Лицо, вроде бы самое обычное, простенькое, круглое, но мягкое, женственное, очень даже симпатичное, останавливающее на себе взгляд. Особенно, впечатляли большие, тоже круглые, удивленно смешливые, девчачьи, зеленовато-карие глаза под густыми, дугообразными, как крылья летящей чайки, не выщипанными бровями и небольшой, аккуратненький с чуть приподнятым, подвижным, точно постоянно принюхивающимся кончиком, носик, под которыми собрались в капризный бантик пухленькие, ярко-красные губы, причем, нижняя губа была значительно больше верхней и забавно выпячивалась вперед, придавая всему ее лицу наивное, по детски обиженное выражение.

Они узнали друг друга еще издалека и сразу. Но, подойдя поближе, окинули друг друга еще раз быстрыми взглядами, внимательно и оценивающе, Однако ничего предосудительного не нашли, потому что у каждого на лице промелькнуло удовлетворительное выражение.

Они поздоровались. В руках у Лины были две сумки, одна большая хозяйственная и, вероятно, тяжелая, другая – обычная, женская, небольшая. Андрей протянул руку и взял у нее хозяйственную сумку. И тут же пошутил:
       -- Хорошо, хоть не тазик в этот раз! Она приняла шутку и сказала:
       -- Хотела специально для вас ванночку детскую взять, да их сегодня не оказалось в «Детском мире».

Они оба рассмеялись и почувствовали доверие друг к другу. Так элементарная случайность, подкрепленная скукой и томление от ничегонеделания привела к знакомству и возникновению взаимной симпатии между одиноким мужчиной и замужней женщиной, переживающей серьезнейший кризис своего брака. Да, она была замужем уже целых три года. Но брак оказался не слишком удачным и был уже на грани распада. Второй год шли семейные распри, достигая своего апогея. И постоянные упреки, раздоры, взаимные, не всегда обоснованные претензии друг к другу уже начали переходить в настоящие скандалы, сопровождаемые не только взаимными оскорблениями, но даже и физическим насилием, естественно, со стороны мужа.
И как раз в ту злополучную пятницу он, ее муж, случайно увидел ее вечером у калитки в сопровождении двух мужчин и устроил ей дома настоящее светопреставление. И она утром ушла от него к матери, взяв с собой чемодан необходимых для себя вещей. Такое бывало и раньше. Через несколько дней муж, обычно, заявлялся к ней домой, просил прощения, клялся, что никогда такого по отношению к ней себе позволять не будет и она возвращалась назад. А там, через некоторое время все начиналось сначала.

Многие семьи проходят через подобные испытания. И не все при этом распадаются. А некоторые наоборот, пройдя через период бурного взаимного притирания друг к другу, затем успокаиваются, затихают и живут потом вместе долгие годы. И кто знает, как бы в дальнейшем сложилась бы Линина судьба, не встреть она на своем пути Андрея. Нельзя сказать, что она увлеклась им и полюбила его всем сердцем сразу же, с первого взгляда. Совершенно нет. Но он дал ей то, что всегда необходимо женщине, пытающейся отстоять своё человеческое и женское достоинство, он дал ей уверенность в себе, интересной и привлекательной женщине, которая небезразлична мужчинам и спокойно еще сможет устроить свою судьбу, не терпя больше никаких издевательств, оскорблений и побоев от своего нынешнего мужа.
Он дал ей надежду на женское счастье, на возможность будущего материнства, которое оказалось не возможным в этом, настоящем ее браке из-за физиологической патологии мужа. Измотанная бесконечными семейными конфликтами, разуверившаяся в себе, в муже, в окружающих ее людях, полностью потерявшая всякую надежду на свое семейное счастье и почти примирившаяся с безнадежностью своего семейного существования, в Андрее она увидела реальное воплощение своих погасших девичьих мечтаний: мужскую внушительность, спокойствие невозмутимость, силу и уверенность в себе. Сколько здесь было правды, а сколько фантазии, трудно сказать, но имен но в Андрее она почувствовала ту надежду и ту опору, которых ей, слабой духом женщине, так не хватало в жизни сейчас. Почувствовала не сразу и не вдруг, а с течением времени, тем более, что Андрей совершенно не форсировал события

       Вот и встретились два одиночества,
       Две печали с нелегкой судьбой,
       Словно чье-то свершилось пророчество:
       Тайный знак между мной и тобой.
       Крик печали в раскатах бессонницы,
       В черноте до утра не закрывшихся глаз,
       Где надежда, как робкая скромница,
       Неожиданно, вдруг посетившая нас.
       Две надежды, как два воскрешения,
       Два окошка, зажженных в ночи,
       Дар судьбы или зов искушения,
       Или жажда тепла у погасшей печи?
       Все равно, мы доверимся Чуду,
       Не исчезло оно, время странных чудес,
       И тогда самоцветов, сверкающих груды
       Я тебе принесу с полуночных небес…
Самоцветов особых Андрей Лине не дарил, насчет подарков своей женщине он был не слишком сообразителен. Поначалу, он просто встречался с Линой и проводил с ней все свое свободное время в Москве не делая никаких попыток ни обнять ее, ни поцеловать. И, в то же время, он был очень внимателен, предупредителен и нежен, всячески подчеркивая ее женское своеобразие.
 Скоро Андрей зачастил в Москву. Приезжая на несколько дней при первой же возможности. Благо, что при тех формах, при тех темпах и при той организации работы, которая практиковалась на монтажных участках ракетных точек, подобную возможность отыскать не составляло никакого труда. Стандартный прием -бутылка водки мастеру или прорабу и - пожалуйста, хоть неделю гуляй, никто и не спросит, не поинтересуется, есть ли ты на объекте или нет. И табель тебе закроют, и зарплату начислят, да еще и премией наградят за перевыполнение плановых заданий. Апофеоз Советской производственной системы на элитарных объектах, с их неограниченными, материально-Финансовыми возможностями, выражающийся в элементарной формуле Коммунизма: каждому по потребности, а от каждого по возможности, подкрепленной девизом - нам все до лампочки!

Такой неразберихи, такого безобразия, такой анархии при жутчайших масштабах воровства Андрею больше в жизни встречать никогда не приходилось. И все это происходило на стройках важнейших Государственных объектов сверх секретного оборонного значения. Воровали практически все кто мог и кто не мог, кто хотел и кто не хотел, кому нужно и кому не нужно. Начальники здесь от рабочих и от своих подчиненных отличались лишь масштабом, количеством и качеством украденного, уворованного или просто увезенного. Брали все, начиная от обычных стройматериалов и кончая оборудованием и аппаратурой общетехнического назначения. Брали, не стесняясь зная, что завтра, при первом же их требовании, привезут еще и привезут столько, сколько они попросят, а не сколько необходимо для завершения строительства и монтажа объекта.

Особенно не везло в этом отношении стройматериалам и сантехническому оборудованию, которое сюда привозили самых лучших образцов и самого лучшего качества. А вывозились все с объекта машинами, в открытую, в сопровождении охраны из собственных солдат «стройбатовцев». На строительство собственных дач, коттеджей на отделку квартир.

Детство и юношество Андрея прошло в военных городках и он прекрасно знал, как и для чего офицеры используют своих солдат в их служебное и не служебное время. В основном - как дармовую, безответную и безотказную рабочую силу. С помощью солдат для семей офицеров делалось практически все, начиная от колки дров и мытья полов в офицерских домах или квартирах и кончая их ремонтом, а также строительством дач и полным уходом за садовыми участками. Для Андрея солдат в офицерском доме всегда являлся неотъемлемой частью его жизни, быта и даже интерьера. К такому положению дел в Советской армии он был приучен еще с детства и поэтому не удивлялся уже ничему увиденному на этих объектах. Единственной для него отрадой в подобных ситуациях служило сознание того, что он – то сам не является участником этой вакханалии начальственного беззакония всевластия и вседозволенности, так пышно расцветшей в Советском оборонном строительстве. Андрей был в стороне от этих безобразий и эта его собственная позиция его вполне устраивала, позволяла ощущать себя чистым и незапятнанным, то есть быть в ладу с собственной совестью. Он, Андрей Орлов, сварщик 6-го разряда, слесарь монтажник стальных металлоконструкций 5-го разряда, не ворует, не тащит ничего с работы, а на все остальное ему плевать и гори оно все синим или голубым там пламенем.

Приехав утром в Москву из Костромы, Андрей обычно сразу же шел в привокзальный ресторан и хорошенько, плотно завтракал. Потом звонил Лине на работу, предупреждал о своем приезде и договаривался о вечерней встрече. Чаще всего они встречались на станции метро «Площадь Дзержинского» и вместе ехали к ней домой. Она ушла от мужа и жила теперь у матери на окраине Москвы, в самом конце Проспекта Мира, в одной из многочисленных и безликих панельных пятиэтажек, так называемых «хрущевок», на 4-м этаже в двухкомнатной, малогабаритной квартире.
Дома она приводила себя в порядок, переодевалась и они шли куда-нибудь отдохнуть и провести время. Чаще всего маршрут у них повторялся: в субботу они обязательно шли куда-нибудь в театр, на вечерний спектакль. Лина, благодаря своей работе, легко доставала билеты на любой спектакль в любом московском театре. Но воскресение Андрей брал в свои мужские руки и обычно заказывал столик на двоих в одном из московских ресторанов. Шиковать особенно не шиковали, но и ни когда не скупились на угощение. Себе Андрей обычно брал бутылку водки или коньяка, а Лине - бутылку хорошего марочного вина. И всегда заказывал солиднейшую и разнообразную закуску, чаще всего из фирменных блюд ресторана по рекомендации самого официанта.

Сидели они с Линой в ресторане обычно подолгу, никуда и никогда не спешили, много танцевали, веселились, разговаривали и раньше одиннадцати никогда не уходили. Затем Андрей брал такси, отвозил Лину домой, провожал ее до двери и прощался. Несмотря на обилие выпитого спиртного держал себя всегда очень сдержанно, корректно и ничего лишнего себе не позволял. Первую попытку поцеловать сделал очень даже не скоро, чуть ли не через месяц после знакомства. Лина даже и не знала, что по этому поводу и думать, хотя не могла не признать самой себе, что после грубостей и унижений от бывшего мужа, такое поведение Андрея очень даже ей нравилось
Она опять почувствовала себя молоденькой, неопытной и желанной девчонкой, буйно заработало ее женское воображение, рождая самые сумасшедшие женские мечты. Она отдыхала с Андреем и душой, и телом и чувствовала, что с каждой встречей с ним, все больше и больше привязывается к нему, все сильнее и сильнее любит его. И когда Андре й в один из вечеров, воспользовавшись отсутствием матери, уехавшей с ночевкой к подруге, попросил у нее разрешения остаться, она с радостью дала свое согласие.

Это была самая ее лучшая ночь, из всех ночей, которые ей пришлось провести с мужчинами. Ничего подобного она до сих пор еще не испытывала. Она была на вершине счастья, на вершине блаженства. Каждое прикосновение Андрея к ее обнаженному телу ,каждая его любовная ласка, чуть ли не мгновенно приводили ее к оргазму - так она ждала, так она хотела его. И к утру она совершенно              обессилила. Даже говорить она не могла. Лишь лежала на спине, закинув руки за голову, отчего ее небольшие, но начавшие уже полнеть груди, поднялись сосками вверх и рельефно выделялись в ночном полумраке. Она лежала, молчала и счастливая улыбка растягивала ее распухшие от поцелуев губы, а глаза изливали такую радость, что забывались все собственные невзгоды и хотелось тоже улыбаться, радоваться, глядя на нее...

Воистину, любовь, это самый великий из всех самообманов. Здесь главное не то, что мы делаем с объектом своей любви, не то, что мы от него слышим или в нем видим. Здесь главное - наше к нему отношение, то наше желание увидеть в нем необходимое нам, то самое, что мы хотим в нем увидеть, а не то, что он представлен собой на самом деле. Не правда, что любовь слепа. Просто, у нее другой взгляд на жизнь, на мир, на любимого. Она не так смотрит, как мы, и не то видит, что мы. Она видит то, что хочет видеть. И действительно, она видит в любимом человеке именно то, что не видят и не замечают в нем другие, что    ускользает от взгляда других людей. Он для нее – иной человек, другой, не такой, каким представляется другим людям. У любви - многоцветное, многогранное и много объемное зрение, и в тоже время у любви – избирательное зрение, оно направлено только на хорошее, на доброе, на счастливое, и не хочет оно замечать ничего злого, недоброго мерзкого, пакостного. И тогда любые наши поступки,     самые обычные и заурядные действия, начинают приобретать свой, особый, необычный смысл и значение, а сами слова приобретают иную окраску, начинают звучать по новому.

Вскоре после этой ночи Лина подала на развод, а Андрей теперь в каждый свой приезд, уже не стесняясь, оставался ночевать у Лины. Мать им не препятствовала. У матери была своя жизнь, свои заботы, заботы 45-летней, молодящейся вовсю, вдовствующей женщины, считающей совершенно искренне, что она за прошедшие годы своей, не слишком удачной, по ее мнению, семейной жизни, слишком многое упустила и не успела, как следует насладиться положенными ей и дозволенными радостями. И вот теперь, похоронив два года назад болезненного своего мужа, освободившись от тяжести семейных уз, она усердно пыталась наверстать упущенное в компании таких же, как она, одинокий, жадных до плотских утех и наслаждений женщин. И ей не было абсолютно никаких дел до дочери. Судьба дочери ее абсолютно не интересовала. Дочь ей была совершенно не нужна. Даже больше, она ей мешала, потому что занимала место в ее квартире и не позволяла ей самой чувствовать себя свободно и комфортно...

И вполне естественно, что на этой почве у матери с дочерью вскоре стали возникать различного рода недоразумения и конфликты. Срочно потребовалось найти выход из создавшегося положения. А выход здесь был лишь один единственный, никакими вариантами здесь и не пахло, альтернативные решения даже и не просматривались. Выход был простой, но очень трудно выполнимый разъезд матери и дочери. Каждая из них должна иметь отдельное жилье. Вот и все. Совместная жизнь для них становилась теперь практически невозможной. Но разъехаться, разменяв двухкомнатную «хрущевку», можно было только в комнаты коммунальных квартир. И еще вопрос, что хуже: иметь соседом по квартире     собственную дочь или чужого человека Здесь уж как повезет. Но все равно, и так плохо, и этак плохо. Куда не кинь, везде клин...

Был конечно же и другой вариант, другой выход, великолепный и устраивающий всех ее участников в полной мере. Хотя, если уж разобраться, он относился больше к области фантазии, чем к реальной жизни. Назывался этот выход- кооперативном жильем. Необходимо было вступить в Московский жилищно-строительный кооператив, МЖК, заплатив кругленькую денежную сумму в качестве, так называемого, первичного взноса за членство в кооперативе и за собственные деньги построить себе жилье. Вот и все. Как говорится, дешево и сердито. И никаких тебе забот, ни каких проблем. Если конечно, деньги есть и связи необходимые имеются в наличии.

В те годы в Москве было широко развернуто жилищно-кооперативное строительство. В городе действовало несколько десятков кооперативных МЖК Строили быстро и качественно. В течение года со дня вступления в МЖК можно было спокойно получить себе квартиру в довольно хорошем районе. Вопрос заключался лишь в том, как ухитриться вступить в этот самый МЖК. Очереди на запись в МЖК растягивались на годы. Слишком уж много было здесь хищных, алчных и охочих до дармовой наживы звериных глоток жирующих чинуш, постоянно ставящих разного рода искусственные препоны, препятствия и рогатки. И чтобы преодолеть все эти бесчисленные заграждения нужны были деньги, деньги и еще раз деньги...

Однако, работа Лины в Мособлисполкоме давала ей в этом отношении определенные и очень важные преимущества. Она имела возможность стать не простым, а льготным членом МЖК, войдя в список первоочередников в обход уже имеющихся и утвержденных списков. Причем, она имела право и на выбор самого МЖК и на район намечаемой застройки. Это был сверх существенный фактор для ускоренного получения жилья.. Не хватало только одного - денег для первичного взноса. Для двухкомнатной квартиры он составлял 3, 2 тысячи рублей плюс 3.0 тысячи рублей комиссионных взносов. Итого, целых 3, 5 тысячи рублей! По тем временам, когда зарплата в 150 рублей считалась уже большой и достаточной для нормальной жизни обычного человека, это была громадная сумма. Набрать ее просто так, из своих собственных сбережений человеку, живущему только
зарплату, было невозможно.

Поэтому, когда Лина, однажды ночью, осторожно завела с Андреем разговор о кооперативе, то его можно было рассматривать всего лишь, как наивные и трогательные размышления вслух о несбыточном, но таком желанном; как женскую фантазию на больную тему о желанном, далеком и недостижимом. Но
Андрей воспринял слова Лины вполне серьезно. Деньги, как таковые, для него никогда не были чем-то особенно важным и ценным в жизни; деньги для него не являлись самоцелью, источником морального удовлетворения. Накопительство для него было чуждо, материальные блага, богатство его мало интересовали. Он был из категории тех людей, которым больше нравилось отдавать, чем брать. Они, эти люди, прилагали максимум своих усилий в жизни именно для того, чтобы получить возможность отдавать людям накопленное ими духовное и душевное богатство и свое профессиональное мастерство. Это люди  с творческими наклонностями. Они делают все, чтобы отдавать. Другие люди делают все возможно е и невозможное, чтобы взять, получить, приобрести, накопить. И между этими категориями людей никогда не бывает взаимного понимания, взаимного доверия. Между ними всегда идет невидимая, но вечная война. Война,
в которой чаще всего побеждают вторые, а не первые.

За то время, пока Андрей перестал гудеть и пьянствовать, у него на сберкнижке скопилась почти 6, 0 тысяч рублей. Можно было уже спокойно покупать машину, тем более, что у них в почтовом ящике с приобретением машин никаких проблем не существовало. Надо было только написать заявление, заверить его подписями треугольника, затем внести деньги и, езжай себе на московскую базу получать свое вожделенное «авто». Но Андрею машина не была нужна. Можно было, конечно, взять ее для того, чтобы затем перепродать ее с выгодой для себя. Но меркантильность была чужда и неприятна Андрею, и он никогда в жизни подобными вещами не занимался и не будет заниматься, как бы тяжело ему в        жизни не приходилось быть Поэтому, когда Лина, лежа на спине и закинув за голову руки, любимая ее поза после физической близости с Андреем, глядя в
потолок широко раскрытыми, довольными глазами, мечтательно-сожалеюще проговорила о появившейся у нее возможности вступления в МЖК, Андрей, не раздумывая, проговорил:
--Вступай конечно! О чем разговор!?

Лина огорченно вздохнула и грустным, совсем уж безнадежным голосом сказала:
       -- Эх, Андрюша, Андрюша! У меня зарплата 110 рублей, и, если я продам все, что у меня сейчас есть, я и половины денег не соберу на первичный взнос, - она еще раз вздохнула и добавила, - пустой это раз говор. Зря я его затеяла...
       -- А сколько нужно? - спросил Андрей.
Он не имел ни малейшего представления о подобных делах, хотя, конечно же, много раз слышал разговоры монтажников о кооперативном жилье, о МЖК. У них, в почтовом ящике, большинство-то и работало только для того, чтобы набрать денег на первичный взнос и получить, таким образом, реальную возможность на получение квартиры в ближайшем своем будущем. Именно в ближайшем, а не в каком-то там необозримо далеком и туманном будущем.

Лина подняла голову и посмотрела на Андрея. Затем она наклонилась к нему и поцеловала его в лоб. Поцелуй был дружеский и снисходительно материнский. Она оценила искренность порыва Андрея, его не безразличие и интерес к ее собственным проблемам. Но Лина, выросшая в среде людей живущих только на свою зарплату и никогда не имевших дополнительных приработок, отлично понимала, что помощи особой от него не будет, так как в ее сознании 5ть тысяч рублей - были просто фантастической суммой.
       -- Андрюшенька-а-а, - грустно и нараспев протянула она последний слог его имени, - милый ты мой! Да это же целых три с половиной тысячи рублей! Вот о чем речь идет, понимаешь ли ты? Я даже себе и представить не могу, где это люди ухитряются зарабатывать подобные деньги...
       --Какая разница, где? - пожал плечами Андрей, - но я могу дать тебе эти деньги. У меня есть на книжке тысяч пять-шесть.

Слова эти Андрей произнес совершенно спокойно, словно речь шла об обычных, ничего особенно не представляющих собой вещах. И Лина сначала даже не поняла их смысл. Он не дошел до ее сознания, потому что разговор этот она завела без всякой задней мысли, просто так, чтобы чуточку отвести душу. Но потом, когда сообразила, что именно ей сказал Андрей, она испуганно ойкнула и, мигом           вскочив, села на кровати, поджав под себя ноги и испуганно глядя на Андрея.
       -- Ты чего, Лина? - удивленно спросила ее Андрей.
       -- Андрюша, ты это серьезно?! - медленно, боясь поверить услышанному, четко, по слогам выговаривая каждое слово, произнесла Лина.

Пораженный такой ее неожиданной реакцией на свои слова, не понимая, в своей житейской наивности, сути происходящего и слишком большой значимости для жизни Лины его предложения, Андрей не на шутку встревожился. Он сел на кровати, обнял ее за плечи, прижал к себе, поцеловал в губы и, глядя в ее напряженное от томительного ожидания лицо, сказал:
       -- А что такого? Возьми, если нужны. Хоть сегодня. Вот встанем утром, позавтракаем и поедем в сберкассу. Я сниму с книжки, сколько скажешь, пожалуйста... Бери их себе на здоровье .Пользуйся..

Лина всхлипнула, обняла Андрея обеим руками за шею, уткнулась в него лицом и расплакалась, обильно поливая его слезами, на этот раз правда, счастливыми. Андрей же был расстроен и даже тронут. Доставлять своими действиями и поступками радость близкому тебе человеку - что может быть приятней на свете?! И разве не в этом должно быть истинное пред назначение каждого настоящего и каждого нормального человека? Ведь отдавая, он получает гораздо большее удовлетворение, чем получая или приобретая. Разве не так?! Для Андрея подобная истина была аксиомой и не требовала для своего признания каких-либо доказательств.

Андрей снял с книжки и отдал Лине 5, 0 тысяч рублей, оставив себе на всякий случай около тысячи рублей. Снял и отдал безо всякого сожаления, без дрожи в душе. К деньгам он был абсолютно равнодушен. Деньги в его жизни не имели никакого значения и не являлись для него источником самостоятельной ценности, на которую стоило бы обращать серьезное внимание или же на приобретение которых стоило бы затрачивать значительные усилия. Работал он всегда и везде не из-за денег. И только из-за денег он работать бы не смог. Деньги являлись своеобразным приложением к его работе. И он никогда бы не согласился долгое время работать на высокооплачиваемой, но совершенно не интересной для него работе. Иногда, когда возникала необходимость в подработке - пожалуйста! Со всем удовольствием! Но только иногда, и не надолго. Всегда, постоянно, всю жизнь - ни за что! Это было уже выше его сил. Так строить свою жизнь он не мог. Лучше уж тоггда совсем не жить. Потому что нет никакого смысла жить ради того, чтобы набить себе мошну деньгами и балдеть от сознания того что у тебя их много и ты все на свете можешь на них купить. Когда твои возможности определяются только лишь твоими деньгами, тогда зачем ты?!

Однако, дав Лине деньги на кооператив, Андрей очень скоро понял, что попал в двусмысленное и, прямо-таки ,щекотливое положение. Этим своим поступком он как бы привязывал к себе Лину, делая их связь более значимой, более зримой, более прочной и более долговечной, т.е. рассчитанной как бы на будущее, на перспективу, на…предстоящую женитьбу. Надо быть мужчиной! Сказав «А» надо научиться говорить и «Б». Но Андрей молчал. Предложение Лине не делал. Почему? Почему? Лина терялась в догадках. Что за всем этим кроется.

Ведь Андрей деньги дал на кооператив, такую огромную сумму! Значит, не считает ее чужой, значит, она для него своя! Просто, наверное, не решается сделать ей предложение. Или забыл. Мужчины такие забывчивые. Им кажется, что и так все нормально, все хорошо и незачем теперь идти в ЗАГС расписываться. Они живут одним днем. Они не понимают женщин. Поэтому надо ему хорошенько намекнуть, чтобы он не забывал и не забывался. А, может, даже и подтолкнуть к решительному шагу. Что в этом такого плохого или предосудительного? Ничего. Абсолютно ничего. А за собственное счастье надо бороться, оно само собой к тебе не придет...

Андрей отлично понимал, что Лина не просто его любит, что она связывает именно с ним свои надежды на свое будущее семейное счастье. Не видеть, не замечать этого было просто невозможно. Однако, семейным человеком себя Андрей считать не мог. Не было в нем ни желания связывать свою жизнь с жизнью другого человека, ни потребности в подобной связи, ни готовности к ней. Была душевная пустота и абсолютнейшее равнодушие к своему будущему. Если к Зине его тянуло неодолимо и властно, тянула какая-то мощная, непонятная, порой даже враждебная ему сила и ему постоянно хотелось ее видеть, слушать ее голос, ощущать ее запах, чувствовать тепло ее тела, и он готов был пойти на что угодно, лишь бы они всегда были бы вместе. То к Лине он не испытывал ничего.
Лина ему была безразлична. Ему было все равно, есть ли она рядом или нет, его к ней не тянуло. Она была симпатичная, милая, ласковая, добрая женщина, она его любила, с ней было хорошо, удобно, уютно и... только. Но спокойно можно было обойтись и без нее. И Андрей к ней ездил лишь потому, что там его ждали, что надо же было ему куда-то ездить, чтобы избавиться от одиночества, и потому, что не было в нем теперь ни малейшего желания заводить новые знакомства с женщинами. Он стал сторониться женщин, он потерял к ним интерес. Ему хватало вполне Лины, она его устраивала во всех отношениях. Жаль только, что полюбить он ее был не в силах. И никогда он ее не видел в своих снах, никогда не тосковал по ней, никогда не мечтал о ней, никогда н е жаждал ее, никогда не хотел связать с ней свою жизнь навсегда. У них были всегда спокойные, ровные, очень удобные, без волнений, без конфликтов и недоразумений отношения. Правда, это удобство в будущем могло очень легко перейти в скуку, но о таких вещах Андрей старался не думать. О своем будущем он еще не задумывался, хотя прошлое его уже вроде бы начало отпускать и стало тревожить все меньше и меньше.

И Зина ему теперь снилась все реже и реже. Боль по ней не прошла, но утихла, уменьшилась, стала глуше, терпимее, спокойнее, а, значит более переносимой, без резких пиков, острых всплесков, метаний и постоянного дерганья. Зина словно бы пожалела его и отошла немного в сторону перестав ему мешать жить и дав немного возможности вздохнуть, прийти в себя и опомниться.

Шло время и постепенно Андрей начал свыкаться с мыслью, что у него есть постоянная женщина, что у него в Москве есть место, где его постоянно ждут, где он всегда нужен, где его всегда примут и куда он может придти в любое время и в любом своем виде. Так незаметно Лина вошла в его жизнь и заняла там, пусть не главное, но все же достаточно весомое и прочное место.

И все бы оно ничего, если бы этот сложившийся случайно их образ жизни таким бы и остался в дальнейшем. Он очень даже устраивал Андрея. Было удобно и не вызывало никаких проблем. Неделю он работал в Костроме. В пятницу или в четверг вечером уезжал в Москву. В Москве проводил с Линой два-три дня и в воскресение вечером опять уезжал к себе на работу в Кострому. Во время их коротких встреч они оба друг к другу очень нежны, внимательны, предупредительны и не успевали, не то, чтобы поссориться или повздорить, а даже надоесть друг другу. Именно этот вариант коротких еженедельных встреч очень и очень подходил Андрею, он давал хоть какую-то иллюзию нормальных отношений между любящими друг друга мужчиной и женщиной, и не связывал его никакими формальными обязательствами перед Линой. Что, в свою очередь, не лишало его ощущения личной своей независимости и свободы. То есть, вроде бы и женат, но, в то же время, холостой. Очень даже удобно. Удобней и не придумаешь. Для Андрея, но не для Лины.

Именно такие отношения полу любовницы – полужены очень скоро перестали устраивать саму Лину. Ей, только что разведенной женщине, испытавшей горечь неудавшегося брака и не насладившейся в полной мере счастьем семейной жизни, для душевного и психологического комфорта, для жизненного равновесия нужен был полноценный и законный муж, а не какой-то там любовник или приходящий регулярно на ночь мужчина. Она любила Андрея и ей хотелось быть постоянно рядом с любимым человеком, ощущать его, чувствовать, видеть, слышать, хотелось общаться с ним, заботиться о нем, готовить ему вкусные блюда, стирать ему белье, покупать для него вещи, т.е. ей хотелось жить с Андреем полноценной жизнью, а не просто иногда спать с ним. Тем более, что вопрос с квартирой у нее решился благополучно и уже осенью она собиралась получать ордер на двухкомнатную отдельную квартиру в 16-ти этажном доме башенного типа, строящемся в хорошем районе, недалеко от метро «Щербаковская». И свою новую жизнь в новой квартире она собиралась начать именно с Андреем, а не с кем-то другим.

И Лина начала тихую, но упорную и настойчивую осаду Андрею. При каждом удобном случае, особенно после их физической близости, пользуясь благодушной расслабленностью Андрея, она заводила с ним разговор об их будущей совместной жизни, о том, как они вместе будут выбирать и покупать мебель для новой квартиры, как будут ее обустраивать, обставлять мечтала о том, где и что там надо будет сразу же, еще до въезда, переделать какие обои покупать, какой плиткой кухню, ванную и туалет облицовывать какие полки, антресоли, встроенные шкафы соорудить, где достать для всего этого материалы, сколько все это будет стоить и еще многое и многое другое. При этом разговоре она с ним вела обычно с таким видом и в таком тоне, как будто Андрей уже давно стал ее мужем и их совместная дальнейшая жизнь не вызывает ни у кого из них никаких сомнений.
 И к маю Андрей сдался. Перед праздниками он сделал ей предложение и они подали заявление в ЗАГС. Через два месяца должна быть их свадьба и тогда наступит полный и окончательный конец беззаботной и безалаберной жизни Андрея, кончатся его метания и шараханья из стороны в сторону, и он теперь спокойно пойдет дальше вперед, но уже не один, а под руку со своей женщиной, любовницей, а теперь вот женой...Все, вроде, бы начинает складываться у Андрея хорошо, как у нормальных людей. И можно было бы спокойно пожелать ему счастья да благополучия в дальнейшей жизни, если бы не одно «но». На душе у него с каждым днем становилось все чернее и чернее…Что-то опять он сделал не так… Но что? Неужто, эта женитьба – его очередная ошибка?!

«Дрожат, как пламя у свечи В глазах невысохшие слезы, Опять без видимых причин На сердце загремели грозы. И разом дрогнула Земля, Как будто скорчилась от Боли, Мы вроде вместе – ты и я, Но кто ж из нас теперь в неволе? Или в неволе – оба мы?! Судьба – наш Божий Перст!! Цепями с Счастьем скованы, Несем свой тяжкий Крест»
…
Но Крест, пусть даже и семейный, нести у Андрея особого желания не было. Ни какого. Вскоре после майских праздников на объекте Андрея под Костромой начался обычный предпусковой аврал. Понаехало жуткое количество начальства, было много шума, криков, уговоров, угроз, бестолковщины, а потом высшее Министерское руководство предложило монтажникам аккордный наряд за пуск объекта к 15-му июня. Монтажники на общем собрании согласились с предложением руководства и был подписан договор об условиях досрочной сдачи объекта в эксплуатацию. После чего все начальство поразъехалось с объекта, а у монтажников началась сумасшедшая работа по двенадцать часов в сутки без всяких выходных и праздничных. Работа, еда и сон. На отдых времени практически не оставалось. Поездки все в Москву автоматически отменились и Андрей в мае месяце съездил к Лине всего лишь один раз. Потом стало совсем не до нее. И в прямом, и в переносном смысле.

Дело в том, что Андрей впервые за последние месяцы своей жизни в Бродах и Костроме вновь остался один на один с самим собой, со своими мыслями. И на него вновь навалилась тоска. Черная, лютая, страшная. Его вновь потянуло на выпивку. 
«И тоскливо и весело, И в «смятеньи» – душа, Крест на шею повесила – Смех раздался в ушах. Так смеяться иль плакать мне? Жизнь – кошмарнейший сон, В слове сказанном матерно Мне почудился стон. Где же прячется истина? Что скрывает судьба? Или только лишь мистика Мне прошепчет «Гуд бай!». Видно мир перепутался- Зло сменило добро. Не хочу быть отступником – Слишком страшен оброк».

Оброк действительно оказался страшным .Ему вновь почти каждую ночь ему стала сниться Зина. И Андрей, к своему удивлению и к своему ужасу, понял, что ничего у него не прошло, что ничего в нем не изменилось и все осталось по прежнему. И никакая там женитьба на несчастной Лине ничего в его жизни, в его судьбе не изменит. От себя он не ушел и вряд ли когда уйдет. И Лина здесь не причем. Дело в нем самом. И никогда Лина с ним счастлива не будет. Все это бесполезно, еще одна попытка самообмана. И пора бы ему понять одну элементарную истину, что нельзя ему ни с кем связывать свою судьбу. Он с червоточиной и несет только несчастья другим людям. Жаль Лину, она поверила в него, понадеялась на него, а он - пустой, он – пустота, мыльный пузырь, ни на что хорошее в жизни он уже не способен. Его уже не хватает на себя одного, так что же ему за собой других-то тянуть? Пора бы и совесть заиметь. Пора бы и остановиться. А то он, идиот несчастный, совсем ум потерял, расфуфырился, фуфло несчастное, предложение хорошей женщине сделал! Кре-е-ети-и-ин!

Не-ет уж Андрей, не лезь-ка ты к людям на глаза, не мешай им жить. Знай шесток свое место. Знай и помни, что со свиным рылом в калашный ряд не суются. Не их там место. Закон жизни. Никуда не денешься. Не создан ты для семейного счастья, не для тебя оно. Пора бы уж и осознать особенности своей натуры и сделать соответствующие выводы. У тебя свой путь, особенный. Путь одинокого волка, бредущего по белу свету в стороне от нормальных людей. Ну, а если ты волк, то иди, иди...один.

Странные пируэты порой выделывает с нами судьба. Зачем ей понадобилось вновь сбивать с ног Андрея, только что поверившего в себя, в то что он действительно поднялся, в то, что прошлое его действительно позади и больше не будет ему мешать, жить? Что это, очередная проверка на прочность, новое испытание или чья-то злая шутка, посчитавшего, что ловко подловил Андрея? Как бы то ни было, но Андрей вновь запил. И чем дальше, тем больше. Пил практически каждый день после работы, пил помногу пил, не пьянея, а мрачнея и дурея. С дурной головой бухался на койку и мгновенно отключался. А ночью скрежетал зубами, матерился и кричал, звал кого-то на помощь. Похоже, что женщину...

Андрей доработал в Костроме до сдачи объекта, затем вернулся в Москву и, ни разу не зайдя к Лине, не позвонив ей, срочно напросился в новую командировку. Его послали на Дальний Восток, под Уссурийск, где он пробыл безвыездно свыше двух месяцев. Вернувшись в Москву, отдыхать не стал а сразу же уехал в следующую командировку, снова под Кострому, в маленький, тихий, уютный, старинный русский городок с чудесно певучим названием Судиславль.

И все это время он пил. Пил много, отчаянно, зло. Пил, свирепея наливаясь злостью и яростью к себе, ко всем окружающим, ко всему миру. Все вернулось на крути своя, все повторилось вновь, как будто и не было никогда той памятной, Байконурской эпопеи с его удивительным воскрешением из мертвых и последующих животворных месяцев его новой жизни в Закарпатье, где он повстречал Тамару, всей душой потянувшейся к нему, в Костроме, когда он в один из своих приездов в Москву познакомился с Линой и зародил в ее сердце надежду на счастье. Все теперь забыто, исковеркано, перечеркнуто одним решительным махом. Зачем? Для чего? Почему? Андрей и сам не мог ответить на эти вопросы. Все произошло слишком быстро для него самого, как будто некто, всесильный и всемогущий, вдруг взял и переключил программу его жизнедеятельности на совершенно другой вариант, а теперь вот смотрит на его барахтанье и посмеивается. Мол, каждому свое и сколько, мол, волка не корми, все равно сбежит в лес...

Однако, этот черный период в жизни Андрея оказался не таким уж длительным и продолжался всего лишь четыре с небольшим месяцев. Кроме того, внутреннее психологическое состояние. Андрея на данный период существенно отличалось от того, что было с ним три года назад. Нынешний Андрей был совершенно другим и прошлое в полной своей мере не могло с ним так повториться. Мог быть сбой его процесса выправления, срыв психологический, спад эмоциональный в связи с нервным стрессом из-за неверного жизненного решения. Все могло быть, что угодно могло быть. Но не могло быть надолго. Андрей уже встал, выпрямился и снова падать, снова возвращаться к полу животному своему недавнему существованию никакого желания не испытывал. Слишком уж дорого далась ему истина, чтобы теперь вновь повторить свои прошлые ошибки. Ходить вечно по одному и тому же замкнутому кругу, постоянно натыкаясь на одни и те же грабли, он больше не хотел. Все, сыт был уже по самое горло. И даже выше...

Потому-то он и пил с таким остервенением, с таким отвращением, с такой ненавистью и злостью к самому себе. Потому что уже понимал, дозрел до подобного понимания, что именно этого срыва он как раз и не должен был допускать. Не имея он никакого права на подобные промахи. Ведь он был уже не один. Ведь рядом с ним стоял уже другой человек, полюбивший его. И он, Андрей, должен быть ответственен за его счастье, за его благополучие. Должен был, обязан был. Это так. Но он отмахнулся от него, плюнул в его душу, плюнул в любящее его лицо, в глаза, с Благоговением смотревшие на него. И Андрей никак не мог отделаться от мучительного чувства стыда перед Линой за ту трусливую и грязную подлость, которую он совершил перед ней. Не мужское это дело – убегать от женщины, от ответственности перед ней, мужской ответственности перед женщиной. А он убежал от Тамары, ничего ей не объяснив, убежал тайком, тихо, подло, мерзко. Точно также поступил он и с Линой. Слава богу, хоть квартиру успел ей помочь сделать. А то бы вообще, хоть в петлю от стыда, от отвращения к самому себе, хоть на дыбу...

Так и окончился его этот очередной роман с женщиной. Больше он Лину никогда не видел и не знал ничего о ее дальнейшей судьбе. Правда в декабре этого же года он, будучи в Москве, в годовщину их знакомства с Линой, обратился в справочное бюро с запросом о ней. Ему дали ее адрес. Адрес был новый. Андрей поехал к ней, нашел тот дом башню, поднялся на 12-ый этаж, где находилась ее квартира, постоял перед ее дверью постоял и... ушел. Не хватило ни сил, ни совести позвонить ей. Было настолько мерзко на душе, что он взял две бутылки водки, поехал в свою комнату в Подлипках, закрылся там один и выпил за вечер одну бутылку за другой без всякой закуски, ограничиваясь лишь сигаретами. Пил, не пьянея Хмель не брал его.

       Холодно, холодно,
       Что же так холодно?
       Жизнь, как стекло,
       На кусочки расколота.
       Холодно, холодно,
       Боже, как холодно!
       Плачет от сердца
       Кусочек отколотый.
       Холодно, холодно,
       Ужас, как холодно!
       Словно по сердцу
       Ударили молотом…
       Холодно, холодно,
       Как же мне холодно!
       Жизнь никогда
       Не платила мне золотом.

Это был один из самых мучительных и трудных моментов в его жизни Он ни о чем не думал, он просто сидел, отупело глядя перед собой и опрокидывая в себя стопку за стопкой, пока не опустела одн а бутылка, затем другая. После этого он лег на кровать, не раздеваясь, и полночи лежал без сна, с отупевшей, ничего не соображающей и гудящей, как колокол, пустой головой. Он был настолько переполнен презрением и отвращением к самому себе, к собственным действиям и поступкам, что ему не хотелось даже жить. И он впервые после Байконуровской аварии пожалел о том, что сумел выбраться тогда из горящей шахты. Лучше все-таки ему было бы остаться там, чем бесцельно коптить небо и портить жизнь встречающимся на пути хорошим людям. Подумал всерьез, а не просто так, подумал с холодной расчетливой «самоуничтожительностью», подталкивающей к активным и решительным действиям.

В эту ночь он, как никогда в своей жизни, был близок к самоубийству. Его волновал и заботил уже не способ ухода из жизни, а сам уход. И ему было уже совсем безразлично, каким образом это сделать, повеситься или выброситься из окна. Другого способа под руками у него не было. Морально, психологически он был готов и на то, и на это. Он встал с койки и начал искать у себя веревку. Веревка нашлась. Тогда возник вопрос – к чему ее привязать. Ничего подходящего в комнате не нашлось. Андрей постоял в раздумье, затем начал искать у себя большой гвоздь, чтобы вбить его в стену. Гвоздя тоже не нашлось. Тогда он шагнул к двери, чтобы по лестнице подняться на верхний этаж, открыть там окно на лестничной площадке и выброситься оттуда вниз на бетон под окнами. Он взялся за ручку двери, но тут в коридоре раздались чьи-то оживленные голоса. Подвыпившая кампания ребят и девчат, весело гогоча, прошла мимо его комнаты.
 Андрей подождал, пока утихнут их голоса и шаги и снова хотел взяться за ручку двери. Но тут вдруг неожиданно для себя почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, а все его тело мгновенно покрылось холодным липким потом ужаса. Организм человека взбунтовался и отказался подчиняться безумным указаниям рассудка, направленным на самоуничтожение. Колени его неуправляемых, ставших чужими и ватными ног дрогнули и он медленно опустился на пол и долго сидел так в полусогнутом, полу скрюченном положении, упершись лбом в дверь и слушая бешеные удары своего сердца.

Потом он поднялся, подошел к столу, взял чайник с холодным чаем поднес носик его ко рту и чуть ли не разом, крупными, частыми глотками осушил его наполовину. Поставил чайник на стол, медленно, медленно подошел к кровати и, не раздеваясь, рухнул ничком на нее. Заснул мгновенно точнее, провалился в забытье и проспал чуть ли не до обеда. Потом он неохотно встал, заставил себя умыться, побриться, привести себя в надлежащий порядок и выпить чаю с остатками засохшего батона. Немного полегчало. Но оставаться одному, в своей комнате, он больше был не в состоянии. Ему было страшно это одиночество наедине с самим собой. Поэтому он оделся и уехал в Москву. В Москве он пребыл до самого вечера. Он то бродил просто так по улицам города, то сидел в кафе, а потом зашел в панорамный кинотеатр «Мир» и с нескрываемым удовольствием посмотрел американскую авантюрную кинокомедию «Этот безумный, безумный, безумный мир, а вечером уехал в Кострому.

ГЛАВА 4

Больше Андрей в Москву на выходные не приезжал. Ни к чему теперь были эти поездки. Да и приезжать теперь бы-ло не к кому. Козенок уехал на три года в Монголию, а к Лине он больше не делал попыток сходить. Лина теперь была полностью отрезанным ломтем, а ничего больше соединять он теперь или исправлять понаделанное уже не собирался. Что сделано, то сделано и хватит об этом... Хва-тит...

Выходные он теперь проводил чаще всего в Костроме. Технология отдыха была отработана практически до мелочей. В пятницу вечером он уезжал на автобусе в Кострому. Ехать было недалеко, что-то около часа. В Костроме он выходил всегда около центральной гостиницы «Кострома», заходил к дежурному администратору, клал ему на стол паспорт с вложенной внутри него десяткой и получал отдельный номер на три дня. Потом шел в ресторан заказывал хороший, обильный ужин и 300 грамм водки к нему или же бутылку хорошего вина, и вечер проводил в ресторане. Остальные пару дней бродил по Костроме, знакомясь с ее достопримечательностями, ходил в театр в кино, снова в ресторан. Пил он теперь понемногу, знакомств с женщинами не заводил, наслаждаясь свободой и одиночеством. А в понедельник утрам он на специальном автобусе уезжал к себе на объект. Прошлого не вспоминал. Оно казалось далеким-предолеким, нереально-туманным, как будто даже и не его.

«Тенистый дворик где-то на отшибе И старый сад, запущенный вконец, Сквозь бремя лет и нажитых ошибок Из детства вновь спешит ко мне гонец.
Он мне несет в ладонях горстку ягод И запах трав в растрепанных кудрях. Посланец мира, где не знают Яго, Где воздух чист, с друзьями не мудрят.
Что хочет он, вихрастый этот малый С наивным взглядом беззаботных глаз? Как ни крути - судьба свое сказала, А эту жизнь - не переделать враз…
Так уходи, не будоражь мне душу, Я жизнь прожил, как смог и как сумел, Не раз тонул, но выбрался на сушу И счастлив тем, что жил, что уцелел.»

Да-а, пожалуй, это было единственное достижение его нынешнего этапа жизни. Ничем другим похвастаться он не мог. Не было ничего другого хорошего в его жизни. Ничегошеньки. Пустота. Стоило ли тогда вообще появляться на свет, а?

«Не суди меня Бог За бесцельно прожитые годы, Если б только я смог, Я б не шел неразведанным бродом, И не лез напролом, Выбираясь из ям и завалов. Мне ль жалеть о былом? Я из тех, кому вечно все мало! Мало счастья в душе, Да и денег в кармане не густо, Ну, а жизни сюжет Не вместить даже в ложе Прокруста. Так прости меня, Бог- Эту жизнь я прожил без шаблонов, И последний свой вдох Я приму без волнений и стонов»

Так продолжалось несколько месяцев. Работы под Костромой было много и Андрей не собирался никуда отсюда уезжать. Сложившийся образ жизни и ее ритм вполне его сейчас устраивали и он не хотел никаких перемен. Он устал от перемен. Душа искала и настойчиво требовала постоянства. И он уже начинал всерьез подумывать о том, чтобы уйти совсем из своего п/я, с этой кочевой работы, устроиться постоянно где-нибудь на заводе и работать уже безвыездно, на одном только месте. Ездить больше ему уже никуда не хотелось. Наездился он до «очертенения». От вида поезда и вокзала его уже начинало трясти, мутить и передергивать чуть ли не в буквальном смысле этих слов. Видно нахлебался он этой своей кочевой жизни уже досыта, дополна, чуть ли, по словам Высоцкого, не до самого подбородка. Подходило время перемен.»

И однажды, в субботу, на автобусной остановке в Костроме он увидел девушку. Его поразило ее лицо. Ему нравились такие, непроницаемо одухотворенные, загадочные, как на старых иконах, женские лица. Удлиненное, бледное с большими, в пол лица, широко раскрытыми, черными и без блеска, спрятанными под густыми и длинными, с загнутыми вверх концами ресницами, и бездонными, как омут осенью, глазами, высоким лбом и высокой, в виде башни прической тоже темных волос, большим, губастым ртом и маленьким, решительно выдвинутым вперед с ямочкой подбородком. Одета она была в белую, кружевную, ручной вязки изящную кофту и темную, плиссированную юбку. Выглядела она строго, элегантно и недоступно. И чем-то она неуловимо напоминала Тамару. Андрей даже сначала подумал, что это Тамара и сразу его сердце куда-то ухнуло в пустоту. Но присмотревшись, понял что она даже и не похожа на Тамару. Но все же облик ее весь был очень и очень схож. Обе они относились к одному и тому же типу сдержанных в обращении, недоступных, строгих даже на вид, красивых и гордых женщин с большой примесью южной, украинской или молдавской крови.

Почувствовав на себе внимательный взгляд Андрея, девушка обернулась и тоже посмотрела на него. Взгляды их встретились. Лицо девушки дрогнуло, по нему прошла тень недовольства, брови сердито сдвинулись и она быстро отвернулась. Андрей тоже отвел взгляд, хотя успел заметить как щеки девушки заалели румянцем смущения, а может и возмущения. Кто знает... Андрей не собирался с ней знакомиться, хотя девушка ему понравилась. Но не было у него уже того запала юности, когда тебе море по колено и все тебе подвластно! Не было, это точно. Укатали сивку кривые горки. Не крутые, а именно кривые. Да и девушка вряд ли будет с кем угодно знакомиться на улице. Не похожа она на обычных девчат.

Подошел автобус. Девушка зашла во внутрь. Автобус шел в центр города. Андрею было все равно, куда ехать и он зашел тоже. Девушка стояла в центре салона, держась одной рукой за поручень. Кружевная ткань кофточки натянулась, четко обрисовав ее небольшую, высоко приподнятую, по девичьи острую грудь. Андрей прошел в салон и встал недалеко. Девушку он видел в профиль. Она стояла сердито нахмурив брови и сжав свои пухлые, навыкат губы. По движению голубоватых яблок ее глаз Андрей понял, что она его заметила и не слишком-то довольна этим наметившимся, явным преследованием
му стало грустно. Он вдруг вспомнил Зину, которую впервые увидел в автобусе, Лину, с которой познакомился тоже в автобусе и теперь вот эта девушка тоже в автобусе. Не-ет, эту его порочную практику автобусных знакомств надо поскорее кончать. Ничего хорошего у него из таких знакомств не получается. Одна нервотрепка и сплошной поток неприятностей Как для самого себя, так и для них, автобусных его знакомых. Не-ет, хватит ему этих автобусных знакомств... Хва-атит...

Андрей демонстративно отвернулся от девушки, показывая ей тем самым, что он не собирается ею преследовать и на первой же остановке вышел.
Он не спеша направился к центру города, глазея по сторонам. Кострома ему нравилась. Особенно привлекала центральная часть города с его старинными торговыми рядами и очень своеобразным, броским на вид, оригинальным по архитектуре, действующим собором, а также старинным парком, благоустроенным, ухоженном и раскинувшимся на берегу Волги. Здесь всегда бывало много народу. И Андрей любил сидеть на скамейке одной из аллей парка, наблюдая за чинно прохаживающимися партиями отдыхающих костромича или на скамейке парапета набережной, бездумно глядя на широкую гладь Волги. Он мог так сидеть часами и ему не бывало скучно. Никогда. Скорее наоборот, на людях ему было легче и лучше, чем одному, на людях он чувствовал себя более спокойно, он как бы отдыхал душой, постепенно оттаивая и освобождаясь от кошмаров прошлого, от грязи прошедших лет.

Замри – и услышишь,
Как падает снег,
Как где-то под крышей
Рождается снег,
Как гаснут шаги
У распахнутой двери –
Друзья и враги
Уходящих поверий…
Замри – и услышишь,
Как плещется даль,
Где спрятал Всевышний
Святую Печаль,
Где вздыбилось небо
Зеленой волной
И грустная Небыль
Приносит покой…

Знакомств особых он не заводил и ему никогда не было неудобно за свое одиночество. Андрей постепенно, но уверенно выздоравливал. И в его сознании начала выкристаллизовываться четкая и определенная мысль о том, что больше в его жизни подобных срывов и всякого рода рецидивов, какие случились с ним прошлым летом и прошлой зимой, никогда не произойдут. На ногах он теперь стоял твердо и уверенно. И пора бы ему теперь хорошенько подумать о своем будущем. Не мотаться же ему по белу свету, как перекати поле, до глубокой старости. Проблемы подобной жизни и ее многочисленные «прелести» ему уже приелись основательно и поднадоели до чертиков в голове.

Подошла пора перемен. Это точно. Та жизни, в которую он когда-то кинулся три года назад, убегая от самого себя, кинулся, очерти голову, не думая ни о чем и ни о ком и не испытывая никаких желаний, кроме одного единственного желания - спрятаться поскорее от глаз знавших его людей куда-нибудь подальше, перестало его удовлетворять, перестало ему нравиться, перестало быть ему нужным. И даже больше - оно стало ему мешать жить. Он подступил к порогу нового этапа в своей жизни. Это ясно, это точно. Теперь же ему надо было переступить этот порог и пойти дальше. Но... куда-а?!

Вечер Андрей провел в ресторане со своими друзьями монтажниками. Как обычно, хорошо поел, хорошо выпил, хорошо потанцевал, хорошо повеселился и вообще, неплохо отдохнул. Но потом ребята за его столиком завелись, как обычно, и пошли в разгон, начав свою очередную пьянку, с шумом, гамом и обильнейшими возлияниями. Андрей не захотел тратите на них свое время и свои деньги. Он махнул на все рукой, расплатился и ушел, несмотря на сильнейшее сопротивление своих собутыльников. Но их мнение о себе, их точка зрения на права и обязанности каждого члена их коллектива во время отдыха в Костроме, когда все они должны держаться друг друга, помогать и выручать друг друга, уже не интересовало Андрея. А бояться кого-либо - это было не в его характере. И подчиняться кому-либо он тоже не любил. Он был сам себе хозяин и поступал только по своему. Заставить его сделать что-то против собственной воли было невозможно. И большинство монтажников в управлении об Андрее знали достаточно хорошо. И старались с ним не связываться. Знали, что в ярости Андрей был лютее зверя. И ему прощалось многое из того, что не позволялось делать другим.

Выйдя из ресторана, Андрей остановился и закурил. Ресторан располагался на небольшой площади, где обычно собиралась местная молодежь и которая на городском диалекте называлась «плешкой» или «пятачком». Здесь размещались целых пять заведений для современного культурного досуга: ресторан «Звезда», кинотеатр «Современник», гастроном «Центральный», кафе «Молодежное» и гостиница «Советская». Полный, так сказать, набор, на любой вкус и цвет.
В кинотеатре только что закончился один из вечерних сеансов и из его дверей выходил народ, разбиваясь на отдельные кучки и пары. Андрей окинул машинально взглядом площадь и вдруг заметил в одной из групп молодых людей девушку, которую увидел сегодня днем на автобусной остановке Сердце его на мгновение замерло и радостно забилось. Андрей усмехнулся про себя:
       -- Надо же, взбрыкнул, как молодой! Эх, Андрюха, Андрюха! И что это ты себе позволяешь?!

Он бросил сигарету на асфальт и стал следить за девушкой. Просто так. Без всякой задней цели. Он не сомневался, что у девушки, наверняка есть парень и понимал, что лезть со знакомством к ней ему никак не стоит. Минут через пять девушка с подругой отделились от всей группы и взявшись под руки, медленно пошли с площади. Андрей, не успел еще как следует осмыслить ситуацию, сообразить, что и как, вдруг, неожиданно для самого себя, сбежал с лестницы парадного входа в ресторан и быстрым шагом направился за девушками. Сработал рефлекс, инстинкт или еще что-то, не слишком понятное, но оно толкнуло Андрея к девушке. Сознание его попыталось было запротестовать но было уже поздно. Андрей уже поравнялся с девушками и сказал, совершенно не думая, лишь бы сказать что-то, лишь бы заговорить. Но сказал просто и искренне:
       -- Добрый вечер! Как хорошо, что я вас увидел..

Девчата остановились, недоуменно глядя на него. Они были очень разные и резко контрастировали друг с другом. Одна темная, строгая, неулыбчиво-замкнутая, сдержанная и очень, очень красивая. Другая - светлая, с открытым, простеньким, веснушчатым лицом, обрамленным мелкими, рыжеватыми кудряшками. Ее белесые глаза с веселом и откровенным любопытством рассматривали Андрея. Глаза первой были непроницаемо серьезные и выражали нескрываемое неудовольствие от действий Андрея. Но вдруг в их неподступной глубине что-то дрогнуло и они брызнули капельками откровенной, но тщательно скрываемой радости. Она узнала Андрея.

Андрей же, не останавливаясь, не давая им опомниться, не позволяя им опомниться, собраться и перехватить инициативу, взять ее в свои руки, продолжал все тем же дружеским тоном, глядя в лицо темной девушки:
       -- Я хотел к вам тогда в автобусе подойти... Но не решился. А сейчас вижу - вы уходите... И не удержался... А вдруг я вас больше не увижу.. Город-то большой...
       -- А для храбрости решили стаканчик пропустить, да?! – язвительно проговорила черная. Голос у нее был низкий, грудной, но мягкий, приятный. И не было этого, царапающего ухо, постоянного оканья, так характерного для обычных костромичан.
       -- Точно, - Андрей обезоруживающе улыбнулся и широко развел руками, - для храбрости. А как же иначе к вам подойдешь? Духу ведь не хватает...

Иногда бывает очень важно публично признать себя в чем-то виноватым, в каком-нибудь незначительном проступке, чтобы завоевать доверие у аудитории и добиться таким нехитрым образом необходимого тебе ее расположения.               Простенький ход, но очень эффективный. Срабатывает безотказно. Андрей так и сделал. И сразу же завязал контакт с незнакомыми девчатами. А дальше уже все было просто. Говорить, рассказывать, шутить, острить Андрей умел великолепно. А сегодня он еще и почувствовал в себе искру давно забытого вдохновения. Ему хотелось оказать впечатление на эту девушку, хотелось завязать с ней знакомство, а, может, и нечто большее. Она ему понравилась сразу же и с каждой минутой нравилась все больше и больше. И он старался изо всех сил. Хотя разговор и легкая пикировка шли у него в основном с беленькой девушкой. Черненькая вела себя очень сдержанно и очень невозмутимо. И эта сдержанность ее придавала ей в глазах Андрея еще больше очарования и даже некоторой загадочности и      таинственности.

Обе девушки оказались студентками 4-го курса местного педагогического института. И обе были костромичанками. Одна из них, беленькая, ее звали Таней, жила недалеко от центра, на улице Сусанина, и девушки как раз туда и направлялись. А вторая девушка, которая понравилась Андрею и которую звали Надей, жила на другом берегу Волги, в, так называемом, Заречинском районе или, по простому – в Заречье. Добираться туда вечерами было не слишком удобно, так как мост через Волгу в городе был лишь один и тот находился около вокзала. Поэтому ехать надо было из центра города в Заречье по большому кругу и чуть ли не через весь город. Путь долгий длинный, с несколькими пересадками, а вечерами, естественно, не так уж и безопасно. Поэтому Надя, если задерживалась в городе, оставалась ночевать у Тани. Родители об этом знали и не беспокоились. Как раз сегодня Надя собиралась именно так и поступить.

Андрей проводил девчат до дома. Они постояли немного у подъезда поболтали и Андрей договорился с Надей о встрече на следующий день, в воскресенье. Свое согласие на свидание Надя дала не сразу и, на вид, не слишком уж охотно. Здесь Андрею помогла немного Таня. Видя колебания подруги, она громко и решительно заявила:
       -- Наденька, соглашайся немедленно. Если ты откажешься, то на свидание приду я! Имей это в виду!

Надя пожала плечами, усмехнулась с какой-то затаенной печалью и нерешительно, словно борясь сама с собой или сомневаясь в себе, неуверенно проговорила:
       -- Ну, ладно, если уж вы оба так настаиваете - я приду.

Она пришла точно в назначенный час. Минута в минуту. Андрей же пришел на свидание минут на десять раньше. И пока ждал ее, успел выкурить пару сигарет. И к своему несказанному удивлению отметил, что волнуется и что очень даже боится того, что она сможет не придти. Его обрадовало это волнение. Оно ему говорило о многом. В первую очередь о том, что не все человеческое в нем пропало и не все погибло. Кое что еще и сохранилось. А это означает, что его апатия, равнодушие и безразличие к радостям жизни у него прошли и в нем вновь начинают просыпаться и заявлять о себе в полней мере желания жить, желания работать, желания   действовать и желания любить женщину. А это все вместе взятое означало, что он не только встал и поднялся после всего того, что с ним произошло, но и то что стоит он теперь на земле достаточно твердо и что прошлое не имеет теперь над ним своего прежнего влияния. Переболев мучительно и трудно, он – выздоровел! И теперь может со спокойной уверенностью отвечать не только за собственную жизнь, за собственные поступки, но и за жизнь доверившегося ему человека.

На грани счастья и несчастья
Меня бросает вновь любовь
И вновь в душе бушуют страсти
А к ночи - закипает кровь.

И вновь не сплю я до рассвета
Как будто мне 17-ть лет
И вновь с волненьем жду ответа
Где самым страшным слово: «Нет!».

Я снова жив и снова плачу
Слеза смывает пыль дорог
Я снова в жизни что-то значу..
Судьба не дай мне «отворот»!

И судьба его пожалела. Признаем, что, несмотря ни на что, Судьба, все таки была, была к нему благосклонна и дала ему еще один шанс. Они стали встречаться. Андрей и Надя. Все выходные теперь Андрей проводил в Костроме вместе с Надей. В пятницу вечером он уезжал из Судиславля на автобусе а в понедельник утром возвращался к себе. И с большой радостью Андрей отмечал в себе, что ждет этих встреч, думает о них, жаждет их, что ему хочется видеть Надю, хочется разговаривать с ней, хочется ходить с ней в кино, в театр, сидеть в ресторане, в кафе, хочется танцевать с ней на веранде танцплощадки в парке или же просто идти с ней куда-нибудь, держа ее за руку, или стоять с ней на парапете, обняв ее за плечи и прижав ее к себе, глядя на застывшую гладь Волги с перемещающимися по ней медленными грузовыми пароходами и быстрыми пассажирскими теплоходами или стремительными, как ласточки, юркими кораблями на подводных крыльях.

«Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким Полюби таким, какой я есть. На пути этом долгом, дождливом и ветреном Кем я буду? Какой я «есмь»?               
       Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким, Разбуди во мне спящие совесть и честь Побегу за тобой, словно родственник бедненький На край света пойду в ожидании чудес.
       Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким Полной чашей глотни жизни адскую смесь Пусть качнется земля, затрезвонят бубенчики И в глазах засияет отчаянный блеск.
       Полюби меня черненьким, полюби меня беленьким Я твой суд и судьба, твой пожизненный крест Если хочешь любви необъятной, вневременной Позови, помани, пред тобою я, здесь!»

Через год с небольшим, после летней экзаменационной сессии в пединституте, они сыграли свадьбу. Со стороны Андрея никого из его родных и знакомых на свадьбе не было. Все приглашенные являлись родными, родственниками, знакомыми, подругами и друзьями невесты. Естественно, что подобная ситуация не могла
не насторожить любопытствующих, вызывая обильные пересуды. Но Андрея чужие мнения на собственный счет значения не имели Для него был и оставался главным лишь суд собственной совести. Все остальное отходило на задний план и составляло, как бы фон его жизни, и особого значения не имело. Он стал другим
теперь, этот Андрей, мягкий, певучий, открытый для всех, улыбчивый симпатяга парень. Он стал жестче, решительнее и суровее. И с Надей он уже не позволил себе каких-либо неизвестностей, неуверенностей, каких-либо колебаний, проволочек и тягомотен. Когда он понял, что любит Надю, а Надя любит его, он не стал       особенно раздумывать над сложностями создавшейся ситуации, не стал гадать, что лучше, что хуже, что выгодно, а что нет. Теперь для него не существовало дилеммы, он поступил четко и просто. Главным для него в этот момент была его Надя. Значит, все остальное - побоку! Основная задача – не по терять Надю! Так как он в свое время из-за собственной нерешительности потерял Зину. По-.
этому все свои усилия он бросил на то, чтобы осуществить эту задачу. И у него на этот раз получилось. Получилось все, что задумал

       Твоя ладонь –
       Моя ладонь
       И тихий всхлип дает гармонь.
       Твоя ладонь –
       Моя ладонь
       И в сердце вновь горит огонь
       Твоя ладонь –
       Моя ладонь
       И жизнь, как вздыбившийся конь.
       Твоя ладонь –
       Моя ладонь
       И между нами тает « бронь»
       Твоя ладонь –
       Моя ладонь,
       Ты только тронь, ты только тронь…

Он обошел предприятия Костромы и на одном из многих заводов ЖБИ, заводов железобетонных конструкций, его взяли сварщиком в цех арматуры с представлением общежития и последующими гарантиями жилья в течении трех лет. Он рассчитался со своего почтового ящика, выписался из общежития Подлипок и переехал в Кострому. Переезд свой он осуществил зимой, после экзаменационной сессии во ВЗМИ, куда его взяли осенью на второй курс сварочного отделения по письму-ходатайству руководства почтового ящика.
Тот год оказался для него примечательным и удачным во всех отношениях. Любовь к Наде окрылила его, одарила новыми силами и все, что бы он ни пытался сделать, получалось у него, как нельзя лучше. Наверное, это все происходило оттого, что сердце его уже полностью оттаяло, а прошлое отступило от него.

Я – как глыба Льда,
А ты – кусочек Солнца,
С небес летящая Звезда,
Манящий свет оконца,
И – пряный дым волос,
И взгляд – лукаво-быстрый,
И тихий шум берез
Над речкой серебристой…
Весь этот мир Земной –
В твоих глазах зеленых…
Побудь чуть-чуть со мной –
Услышим песнь влюбленных

Он переехал в Кострому, устроился там на работу, оформил гарантию на получение будущей квартиры, сыграл свадьбу с Надей, сдал экзамены во ВЗМИ за второй курс, нашел и снял однокомнатную квартир у за умеренную плату для себя и Нади и начал свою семейную жизнь. А к концу года, вдобавок ко всему, его на работе уговорили стать мастером в цехе на участке сварки арматуры.

А потом эйфория праздников закончилась и началась проза обыденной жизни с ее трудно разрешимыми бытовыми проблемами и постоянными заботами о хлебе насущном. В Костроме с продуктами было плохо, магазины зияли пустыми и полупустыми полками и Андрей, по старой своей привычке, два-три раза в месяц мотался в Москву, где набивал рюкзак всем необходимым для себя и Нади. Причем для Нади он старался всегда взять что-нибудь повкуснее и поразнообразнее, так как она вскоре после свадьбы забеременела и заканчивала институт уже находясь в положении. Госэкзамены она сдавала на седьмом месяце беременности и в начале августа родила девочку. Естественно, что при распределении ей дали свободный диплом, хотя по закону её должны были распределить по месту работы мужа, то есть, в Костроме. Но несмотря на отчаянные хлопоты Андрея и его бесконечную беготню по инстанциям вплоть до секретарей горкома партии, ничего сделать ему не удалось И он, изнервничавшись донельзя, махнул на все рукой. Раз уж так получилось, то пусть тогда его Надя посидит с дочкой год-другой, а там уж будет видно.

Через два с половиной года Андрею с громаднейшим трудом удалось все-таки устроить жену на работу в одну из школ города учительницей начальных классов. И удалось совершенно случайно, через парторга завода, которому Андрей на даче варил трубы парового отопления по просьбе начальника цеха. Варил, естественно, в рабочее время, варил не торопясь, целую неделю. Дача была громадная, двухэтажная, с подземным тёплым гаражом, а трубы для системы отопления использовались самые лучшие - из нержавеющей стали. Правда, от греха подальше, их потом всё-таки закрасили белой краской, так сказать, замаскировали на всякий случай. Даже для парторга завода это было по тем временам слишком уж чересчур. Ведь нержавеющие трубы считались сырьем стратегическим и их использование строго контролировались Но, как говорят китайцы, убивают только мух, а тигров не трогают. Поэтому законы у нас не являются обязательными для тех, кто их издает. Законы для толпы, для народа, а не для руководителей народных масс,. которые денно и нощно думают о благе своей страны и, естественно, имеют полное право на некоторые материальные поблажки для компенсации своих собственных умственных, нервных и физических усилий и затрат.

После завершения работы парторг пригласил Андрея вместе с двумя слесарями, которые монтировали трубы на даче, на обед и поставил каждому из них по бутылке коньяка.. Они посидели, выпили, поговорили о том и сем, о житье-бытье и Андрей, не зная почему, рассказал парторгу о своей болячке с трудоустройством жены. Парторг рассмеялся и пообещал ему решить этот вопрос. Оказывается, они с руководителем городского отдела народного образования, Гороно, были когда-то друзьями и на заседаниях Горкома партии всегда сидели рядом. И выпивали частенько вместе, и на рыбалку ездили. В общем - свои люди...

Так оно и получилось. Через пару недель ему позвонил в цех парторг и сказал, что его вопрос решен и пусть его жена идет к директору такой-то школы и оформляться на работу. А через пол года Андрей получил ордер на однокомнатную квартиру в новом доме-хрущевке с миниатюрной кухней крошечным коридорчиком и совмещенным санузлом. Пусть маленькая, но все же своя отдельная квартира в неплохом районе, расположенном сравнительно недалеко от центра и от самой Волги с хорошими пляжными местами.

Все в жизни Андрея начало вроде бы устраиваться и налаживаться Теперь бы жить, да жить, да радоваться, дочь растить, жену любить, институт заканчивать. Широкая, ровная, без ухабов, резких поворотов и зигзагов жизненная дорога расстилалась теперь перед Андреем. Топай и топай себе потихонечку, по сторонам посматривай, природой любуйся, кругозор свой расширяй, в профессии совершенствуйся, жизнью наслаждайся. Что еще нужно для нормального, всеми и собой уважаемого человека? Действительно, что?! Да ничего! Но это так, если для нормального...

У Андрея же все получилось по-другому. Не вышло у него ровной и прямой дороги, не вышло. Очень скоро начались семейные нелады, В основном из-за тещи. Теща невзлюбила Андрея с первого же взгляда, с первого же дня их знакомства. Почему? Трудно сказать. Почему одни люди нам нравятся, а другие - нет?! Так и здесь. Невзлюбила - и все тут! И после получения квартиры она зачастила к ним, и начала потихонечку настраивать Надю против Андрея. И то плохо у него, и это, и, вообще, все, что он не делает, он делает не так, как надо, и он совершенно не тот человек, который смог бы составить семейное счастье для Нади. В доме воцарилась напряженная обстановка, начали вспыхивать скандалы. Пару раз, не выдержав такой обстановки у себя дома, Надя уходила к матери. Андрей же, оставшись один начинал сходить с ума от тоски по Наде, по дочери и бежал в дом тещи, умоляя Надю вернуться. Надя возвращалась. Сначала все было нормально, все хорошо, но потом скандалы начинались вновь. И Андрей понял, что, если они не уедут из Костромы куда-нибудь подальше от родных Нади, то развод неизбежен и может случиться очень даже скоро.

Но как уезжать из города, где только что пустил корни, где нашел свое место в жизни, где испытал столько счастливых мгновений, где тебе было хорошо и где тебе нравится жить? Как? Да и куда?! Где и кто их ждет? И не так это просто, оказывается, срываться с насиженного места и мчаться неизвестно куда, если ты не один, если с тобой близкие и родные тебе люди – жена и маленькая дочь. Люди, судьба и жизнь которых слишком уж зависит от тебя и ты отвечаешь за их счастье и их будущее.
Мысль о переезде зародилась в голове Андрея и не давала ему покоя. Единственно приемлемым вариантом решения этой задачи был обмен квартир через соответствующие службы. И Андрей стал изучать объявления об обмене жилья в разные города Союза. Как-то раз он увидел объявление об обмене комнаты 19 кв м в городе Электростали на квартиру в Костроме. Андрей бывал в Электростали. У них в группе, когда он учился во МГРИ, был парень из этого города. И Андрей несколько раз ездил к нему в гости. Город был небольшой, чистый, аккуратный, четко и без затей спланированный, и, главное, - с великолепным снабжением. В магазинах города тогда было все: и мясо, и колбасы, и ветчина, и сыр, и рыба всевозможная, и фрукты, и овощи и бог его знает еще что. Изобилие продовольственных товаров просто поражало. Нигде ничего подобного в своей жизни Андрей не встречал. Даж е в Байконуре ассортимент товаров был гораздо беднее. А причина подобного товарного изобилия была проста до невозможности - город являлся закрытым объектом Союзного значения из-за некоторых особенностей своего промышленного производства, естественно, связанного с обороной страны.

Андрей взял день отгула на работе и съездил в Электросталь. Комната была на втором этаже большого, пятиэтажного, кирпичного дома Сталинской еще постройки, в трехкомнатной коммунальной квартире. Квартира была большая. Кухня - метров пятнадцать, не меньше, ванная - метров десять - да еще с окном, громадный, широченный коридор. Соседка - одна, мощная, тучная и рыхлая женщина лет 60-ти, с зычным, хриплым голосом. Она занимала две смежные комнаты квартиры. В третьей же комнате, ко которую предстояло обменять на Костромскую однокомнатную квартиру Андрея, жила тоже пожилая, неопределенных лет, супружеская пара. Андрей быстро с ними договорился. И они сразу же пошли в городское бюро по обмену жилплощади, оформили необходимые документу и... колесо завертелось. Примерно через месяц с небольшим Андрей с семьей оказался уже на новом местожительстве.

Город был промышленный и буквально напичканный крупными промышленными предприятиями закрытого, полузакрытого и открытого типа. Андрей особенно не мудрствовал и оформился мастером в цех сварных металлоконструкций завода тяжелого машиностроения или «ЭЗТМ». Так начался его новый, электростальский период жизни, тоже очень непростой, полный неожиданных решений, неординарных поступков и совершенно безумных, неподдающихся никаким, на первый взгляд, объяснениям, действий. Но это уже совсем другая история..
Давайте пожелаем ему удачи. Потому что всего остального у него в жизни оказалось более, чем предостаточно.

«Пожелай мне в дорогу Удачи, Меня гонит уставшая Жизнь. Вновь Душа моя стонет и плачет, Но не будем о Прошлом тужить. То что было – всего только было, То, что будет – узнаем потом, Лишь бы сердце ночами не ныло, Лишь бы помнить про Отчий свой Дом. Ведь наш Дом – наш приют и отрада, Наша тихая пристань на долгом пути, Если в жизни уже ничего Вам не надо, Возвращайтесь Домой – он всегда приютит»…

                КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ







- РЕЦЕНЗИИ НА ПРОИЗВЕДЕНИЕ  « ПРЕДАННАЯ ЛЮБОВЬ»


На странице отображаются все рецензии к этому произведению в обратном порядке, с 12 по 3
Показывать в виде списка | Развернуть сообщения


Рецензия на «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)



Здравствуйте, Виталий. Дочитала Ваш роман. Очень понравился. Сложилось впечатление, что использованны фрагменты из жизни автора. Непростая история любви Андрея, вызывает сожаление, очень хорошо описаны события, невероятное спасение героя. Роман вызывают огромное чувство сопереживания, интерес к судьбе героя и Зины, жаль, что неизвестно, как сложилась её дальнейшая судьба. С уважением, Сол...

Соланж   02.04.2010 19:59   •   Заявить о нарушении правил / Удалить

Добавить замечания
Добрый вечер, Сол! Значит, одолели такую махину? Мужественный вы человек!!! Рад, что роман понравился! А насчет фрагментов из жизни автора - они есть в каждой моем произведении. Иначе и быть не может. Было и продолжение этого романа, где они встречаются в 90-е годы. Но я его уничтожил, когда побегал по редакциям и издательствам. Хотел и первую часть выбросить, но от меня ее спрятали и она сохранилась. А сейчас и сам жалею, что уничтожил. Написать заново? Не знаю, пока не готов. Морально, душевно не готов. Пока не готов! Спасибо вам! Виталий.

Виталий Овчинников   02.04.2010 22:00   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания





Рецензия на «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Здравствуйте, Виталий! Роман Ваш читается на одном дыхании. Просто непостижимо, как может человек погубить свое счастье, и не только свое.
Бесконечно жаль его и Зину. Интересно было бы узнать как у нее сложилась жизнь. Читается с большим интересом. Спасибо.
С уважением, Клавдия.

Голышкина Клавдия   02.11.2009 13:02   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Спасибо, Клава! Мне этот роман дорог! Я его писал в пресловутые 90-е на работе, когда начали останавливаться заводы, и инженерам стало на работе делать нечего! Начал писать от злости и от скуки! Виталий

Виталий Овчинников   02.11.2009 18:57   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания





Рецензия на «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Очень понравился роман. Интересный, эмоциональный, жизненный.
Творческих Вам успехов и вдохновения!
С уважением, Катя.

Екатерина Мыкалкина   25.10.2009 21:05   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Спасибо, Катя, за теплые слова! Екатериной называть вас что-то не хочется - у вас это еще впереди! Попробуйте, если не трудно, "Проклятие любви". Это небольшая повесть! Но о любви! Виталий. Не забывайте тропинку ко мне.

Виталий Овчинников   26.10.2009 08:16   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечани




Рецензия на  «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Прочитала. Да, жизнь - сложная штука! Где-то мы пролетаем мимо тех, кто нам по судьбе, а возле нас оказываются совсем не те... И поворачивает наша жизнь не по тем рельсам. Я еще под впечатлением прочитанного. Заходите и на мою страничку прозы.ру, может что-то заинтересует в женском романе. Я еще зайду почитать.

Эмилия Офледи   26.08.2009 23:17   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Эмилия, неужели и вправду прочитали? Осилить такой большой роман, самую крупную мою вещь, с компьютера - это тяжелая работа! Спасибо вам! Имейте в виду, Эмилия, что по объему мои вещи идут сверху вниз.На самом верху - самая маленькая моя повесть, "Проклятие любви." Дальше вниз идут более крупные.

Виталий Овчинников   27.08.2009 16:33   Заявить о нарушении правил / Удалить

Прочитала. Начала, а остановиться уже было невозможно. Долго это по времени, но пролетело. Столько поэзии! Разноплановой. Вы интересный человек, совсем не случайный в литературе! Даже захотелось приобрести Ваши книги. Да, история отчасти о Вас? Так много геологических подробностей. Почему-то я подумала, что в некотором роде это автобиографическая история. Теперь жду Ваших пояснений и ответа по поводу книги: я ее перечитала бы, люблю держать в руках и читать без спешки, останавливаясь и перечитывая некоторые места, в и-нете это не такое удовольствие. Вообще обожаю книги, они как магия, очень не люблю, когда люди их выбрасывают. У себя дома мечтаю из комнаты сделать библиотеку, чтобы полки вдоль стен и книги расставлены по темам, я бы не только стол здесь имела, диван бы, и жила бы тут. В школьные годы я была членом библиотечного кружка, где не только была возможность узнать что-то интересное, но немало времени уделяли "лечению" книг: подклейка, подшивка, удаление загрязнений, беседа с должниками - с теми, кто не вовремя возвращает книги. На журфак даже не приняли документы, мол, печатных работ очень мало. Не судьба! А из редакции областной газеты прислали свидетельство нештатного корреспондента. Зато всегда была редактором стенгазеты! Ха-ха! Никто ж не хотел тратить время на наглядную печать! Зато по профессии пришлось читать лекции по санпросветработе. Так и кружит литературная карусель!

Эмилия Офледи   27.08.2009 20:17   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добрый вечер, Эмилия! Спасибо за теплые слова! Но это не автобиографический роман. Хотя в нем много моего! Но так сказать можно про любую мою вещь на этом сайте. Мои книги - это мое отражение нашей действительности. У меня жизнь была несколько своеобразной - впечатлений накопилось очень много! Вот они, пришлов время, и выпленсулись! И еще есть не на одну книгу! Но, к сожалению, изданных моих книг нет! Не получается пока! Может - потом?! Еще раз спасибо! Заходите еще! Виталий

Виталий Овчинников   27.08.2009 21:26   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания






Рецензия на «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

С огромным удовольствием читаю Ваши произведения. В них присутствует какой-то свой, особенный характерный стиль. А еще в них можно найти очень интересные мысли-размышления, мысли-наблюдения о жизни, которые заставляют задуматься. Мне всегда было приятно читать именно такие книги, которые не являются просто развлекательной массовой литературой.

Зореслава   07.08.2009 19:38   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Спа-си-бо! Рад услышать весть, что серьезные, с размышлениями произведения еще вызывают интерес! Но вы взяли самый объемистый из имеющихся здесь вещей. И пожалуй - самый непростой! Спасибо! Виталий. Заходите почаще! Буду - ждать!

Виталий Овчинников   07.08.2009 21:20   Заявить о нарушении правил / Удалить


Заходила (уже прочла Adorable Yulie, Мне отомщение, Проклятие Любви ), и буду заходить – веди столько надо еще перечесть. А чем вещь объемистей, тем интересней. Когда читаешь книгу, то, как будто попадаешь в другой мир - мир авторского вымысла и читательского домысла.
P.S Давыдова Вам передавала пламенный привет)

Зореслава   07.08.2009 22:03   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечан





Рецензия на «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Ты знаешь что я сейчас подуиал, прочитав роман?
Молодец! Нет.... нет не ты молодец, а я. Во! Осилить все это с экрана....
А по-правде (т.е. понатуре), конечно понравилось. И очень! И твоим знанием жизни,и многих ее сторон, и психологических аспектов. Будто ты с Андрем прошел все это рядом (понимаю, что он с тобой рядом...). Хороши стихи. (Ты есть на Стихири? Я есть.)
Жаль, что не можешь издать.
Конечно, есть некая темнота в моем понимании поступков Андрея. Но на вкус и цвет... И много опечаток и технического брака по причине Word"а полагаю.
Чувствуется рука мастера. Спасибо!
Успехов.
С уважением

Виталий Полищук   06.08.2009 16:25   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания

Спасибо, тезка, за добрые слова! И за мужество, с которым ты читал эту вещь! Согласен - с экрана прочитать такую махину! Это стоит большого мужества! Так что - спасибо и еще раз спасибо! Виталий.
PS Один товарищь мне сказал, что из романа можно сделать хороший сценарий для сериала. Сделать -то можно - это в моих силах! Но кто возьмется фильм делать - это вопрос вопросов! Я лет десят назад пробовал бегать по нынешним миллионерам! И зарекся это делать дальше! Примитивнейшие личности! Или такие мне попадались?! Был у человек десяти! Вот пропить, прогудеть миллион - это пожалуйста! На книгу дать - ни за что!!! Вот такие они пироги! С ув. Виталий

Виталий Овчинников   06.08.2009 17:43   Заявить о нарушении правил / Удалить
Да, Виталий! Чуть не забыл! На Стихире я есть! С ноября прошлого года.

Виталий Овчинников   06.08.2009 17:46   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания





Рецензия  на « Преданная любовь»  (Виталий Овчинников)

Здравствуйте, Виталий. Прочитала Ваш роман. Понравился очень. На мой взгляд - это один из Ваших лучших романов, наполненных событиями и жизненными взлётами и падениями. Непростая история любви Андрея, его сложная, запутанная жизнь вызывают живой отклик и интерес, очень ярко описаны события, связанные с аварией в шахте и невероятное спасение героя. Написано остро, вызывают огромное чувство сопереживания, нескрываемый интерес к судьбе героя. Инфантильное отношение к семейной жизни компенсируется щедростью, простой общения Андрея с окружающими людьми. Действительно, роман резко обрывается, без всякого эпилога, возможно, это не совсем правильно, как будто Вам срочно захотелось закончить роман... Очень понравились стихи, сопровождающие тексты, особенно во второй части романа и в его конце. Жаль, что ничего, даже намёка, не сделано, чтобы осветить дальнейшую судьбу главной героини - Зины, а хотелось бы понять, как сложилась её жизнь. В любом случае я благодарю Вас за приятное чтение, которое стало возможно благодаря Вашему труду, Вам дальнейшего вдохновения и творческого полёта, с теплом , Татьяна

Татьяна Ёжкина   06.08.2009 15:00   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания

Спасибо, Таня! Рад, что вы осилили мой этот роман и что он вам понравился! А вторая часть романа была, но я ее выбросил! После того, как побегал по редакциям и по издательствам! Выброси всю рукопись романа! Но первая часть сохранилась случайно - ее читал один знакомый и не отдавал ее мне несколько месяцев, ждал, пока я перебешусь! Отголоски второй части - в романе "Не от мира сего"

Виталий Овчинников   06.08.2009 17:28   Заявить о нарушении правил / Удалить
Жаль, что погорячился и выбросил. Немного не хватает окончания, хотя главное, конечно, уже сказано. Вам дальнейших успехов и удачи. Татьяна

Татьяна Ёжкина   06.08.2009 17:43   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания





Рецензия на  «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Полностью согласен с хорошей оценкой вашего романа Светланой Тишковой. Дерзайте и дальше! Успеха вам в творчестве. С уважением...

Владимир Блеклов   15.07.2009 17:32   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Спасибо вам за добрые слова о моем романе! Он мне не просто достался! Еще раз Спасибо! Виталий. Заходите! У меня есть и небольшие вещи! Те, что вверху списка! Виталий

Виталий Овчинников   15.07.2009 21:37   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания





Рецензия на «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Ваш роман – это не просто роман – это настоящее отображение прозы жизни, с ее изнанкой, которая никогда не бывает красивой. Вы пишите так, что невозможно оторваться, невозможно отвлечься на что-то постороннее. Образ главного героя понятен и заслуживает симпатии, несмотря на его легкомысленные выходки. Хотя за свое легкомыслие он заплатил сполна. Его любовь к Зине, есть любовь с первого взгляда, которую он пронесет через всю свою жизнь, которая останется с ним навсегда. Вы, правильно сказали, что о самом главном человек для себя будет думать потом, когда эти события уйдут в прошлое, в небытиё. И только после этого мы чаще всего анализируем свою жизнь, свои поступки, свои ошибки. Жизнь, действительно, приземляет нас своими буднями, повседневными заботами. Полностью согласна с Вами, что любовь – это не только брать от любимого человека, но и отдавать себя полностью без остатка. На протяжении всего романа Андрей пытается убежать от себя, но можно убежать от чего угодно только не от себя. От себя не убежишь, и себя не обманешь. Все правильно в жизни все иначе, все перемешено, перепутано, не всегда поймешь, где одно переходит в другое, когда плохое становится хорошим, а добро переходит во зло. И зло по закону бумеранга возвращается, но его возвращение в десять раз сильнее. У меня были минуты, когда при чтении не было сил сдержать слезы, и душа наполнялась болью.
А сколько хороших и прекрасных стихов было написано главным героем. Наиболее запомнились из них: «Не суди – и не будешь судимым», «В дыхании зимней ночи», «Бывает, улыбка вдруг сердце затронет», «Я жить, наверно, не умею», «Не возвращайтесь на пустые пепелища», «В твоих глазах застывшая печаль». Все это говорит, что он не просто личность, а творческая личность.
Виталий, я от всей души, от всего сердца могу сказать, что Вы настоящий писатель. Ведь писателем можно назвать только тогда, когда его произведения не просто читают, а когда его произведения заставляют нас плакать и смеяться, грустить и радоваться, вместе с героями его произведения. Вам это удалось. Спасибо Вам за этот роман. С уважением, Светлана.

Светлана Тишкова   17.02.2009 23:34   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Добрый день, Светлана! Что-то я запозднился с замечаниями на Вашу рецензию! Да и какие здесь могут быть замечания!? Спасибо, что одолели этот мой труд и что написали рецензию или рецку, как говорят, сейчас. В общем я соглашаюсь с Вашей точкой зрения. Главная мысль, которую я хотел провести в романе, что не все молодые люди готовы к любви, если она к ним приходит! Для некоторых, незрелых душой, любовь становится обременительной и сложной. Для них в этом возрасте женщина нужна лишь для сексуальной разрядки молодог и бурно растущего организма. Любовь пугает их своей мощью и своей ответственностью, и они бегут от нее! А если любовь оказалась еще и настоящей - тогда это трагедия на всю жизнь!
Еще раз спасибо за рецензи. Виталий.


Виталий Овчинников   23.02.2009 13:12   Заявить о нарушении правил / Удалить
Да,Виталий,Вы правы.Ответственность пугает,без нее проще,поэтому и бегут,не хотят связывать себя.С уважением,Светлана.

Светлана Тишкова   23.02.2009 23:08   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечани





Рецензия на  «Преданная любовь» (Виталий Овчинников)

Виталий! Произведение - замечательное!
И написано прекрасно, но читать произведения,
такого объёма действительно достаточно трудно.
Даже разбитые по главам романы теперешние
читатели читать не хотят: просто окидывают
взглядом, и испугавшись, уходят.
Сужу по собственному опыту: у самой помещён
на страницу роман "Рыжая кошка" - о первой,
и неудавшейся любви, а такж о событиях в
Фергане. Хотя помещены только пять глав
из одиннадцати, их одолел только один
человек. и посоветовал разбить их на более
мелкие части... Это, увы, проза нашей жизни.
Ваш герой Анрей - близок и понятен, он - живой
человек. Он ищет себя, шарахается по жизни,
как слепой котёнок... Такие люди мне встречались.
Да, собственно, и я, наверное, отношусь к их числу.
Очень понравилось то, что душа у Вашего героя
чистая, живая, добрая.
Пока до конца не дочитала, но ещё, непременно вернусь!
С теплом, уважением и пожеланием успехов,

Тамара Злобина   06.02.2009 18:09   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания

Спасибо, Тамара! Рад, что Вы читаете моего Андрея! Непростая судьба, непростой характер и непростая жизнь! Что ж поделать! Какая есть, такая и есть! Но это не моя биография, хотя многое взято и из моей жизни. Частично продолжение его жизни показано в романе "Не от мира сего" или жизнь ненормального" Хотя имя главного героя там - Олег!
А то, что Вы сказали про объем - полностью с Вами соггласен! Но разбивать все на маленькие кусочки - очень не хочется! Издать пробовал -не получается, так как нужны большие деньги. Спонсоров не нашел - жадные они все нынешние богатеи! Поэтому единственный выход - писать в стол и на интерент. Другого выхода не вижу. Спасибо за теплые слова! Виталий.
PS Во время событий в Фергане у меня там пропал студенческий друг, геолог, Толик Козенок. Он жили с семьей в Андижане. Следов не нашел, хотя и искал

Виталий Овчинников   06.02.2009 18:44   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания






 Написать рецензию
Даже не верится, что я все-таки дочитала ваш роман. Если была бы книга, то я его проглотила бы давно, а так сидела за маленьким ноутбуком... Я благодарю вас от всей души за доставленное удовольствие. Мне ваш герой стал близок, и я переживала, прослеживая его жизнь и судьбу. Всего вам доброго. Кира.

Кира Крузис   27.01.2011 11:43   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
Добавить замечания
Спасибо, Кира, что осилили такую махину! Хотя, мне говорят, что он читается легко. У нас в городе роман ходит в рукописи и на дисках. Даже у директора завода есть экземпляр. Толку, правда, никакого - денег на издание все-равно не дал! А нужно было-то всего навсего что-то около ста тысяч! Для завода, имевшего тогда оборот в дестки миллинов, вообще ничего не стоило! Виталий

Виталий Овчинников   27.01.2011 18:41   Заявить о нарушении правил / Удалить
Роман читается очень легко. Тяжело было заново находить оставленную главу. Я мышку по 10 минут в конце держала, чтобы найти нужное место. Но кое- что перечитывала из уже прочитанных глав. Я думаю, что вы завоевали уже своего сайтовского читателя, а это огромная аудитрия читателей, и она будет расти.Ведь люди читают то, что им нравится!.Если я, прочитав один ваш роман, осталась бы равнодушной, то я бы в лучшем случае дочитала бы его, и больше не появлялась на вашей странице, А в худшем бросила бв в самом начале. А я перечитала все, что у вас есть... И буду ждать еще!!!
С благодарностью. Кира.

Кира Крузис   27.01.2011 19:16   Заявить о нарушении правил / Удалить
Спасибо, Кира, за такие слова!

Виталий Овчинников   27.01.2011 19:48   Заявить о нарушении правил / Удалить