Тогда мы еще не родились и у нас не было имен. Если у тебя нет ни дома, ни родных необходимость как-то именоваться отпадает, ведь звать тебя некому и некуда. А с Ней мы понимали друг друга без слов. Мне кажется и слов тогда не было, ведь все слова привязаны к языку, а язык – к месту, где ты живешь. А там, где мы были до рождения, не существовало ни наций, ни народов, ни стран, да и определенного места тоже не было – все растворялось в серебряной дымке через несколько шагов.
Еще за миг до того, как я хотел показать Ей что-нибудь или привлечь внимание, Она прикасалась ко мне, как будто уже все знала. А я всегда опаздывал, когда Она что-то хотела от меня, чуть-чуть, всего лишь на миг, но опаздывал.
Помню, мы бродили по колено в теплой желтой воде, которая не была ни мутной, ни прозрачной, но в ней ничего не отражалось. Да и отражаться было нечему, кроме легкой серебряной дымки, затягивающей пространство. Из воды медленно всплывали яркие оранжевые шары и лопались фонтанами сверкающих брызг. Она смеялась и пыталась поймать брызги рукой, но ничего не получалось, только пальцы начинали светиться.
Не знаю, как я тогда выглядел, ведь в воде ничего не отражалось, и зеркал у нас не было. Наверное, я мог видеть себя в Ее глазах, но сейчас, когда я стараюсь что-то вспомнить, я вижу не свой образ, не Ее саму, не Ее лицо, только Ее глаза – большие, темные с бесконечной бархатной глубиной.
Она всегда смотрела на меня очень внимательно, с теплой симпатией, за которой пряталась легкая грусть. Казалось, Она знала что-то, чего я не знал, но не могла или не хотела сказать. Я смотрел в Ее глаза часами, а, может быть, это были минуты, ведь и времени там не существовало или оно текло совсем иначе, по кругу, или сворачивалось в спираль, сливаясь с самим собой.
Желаний у нас тогда тоже не было, только мечты. Когда мы выходили из теплой желтой воды и ложились на белый песок, прижавшись друг к другу, то мечтали, как когда-нибудь в том месте, у которого будет название, мы встретимся и проживем долго-долго. Кажется, мы даже придумали название этому месту, хотя не знали ни звуков, ни слов и нарисовали его на песке.
Но вы же знаете, как трудно рождаться, на это уходит так много сил, что прежняя память теряется вместе с ними. И почти ничего не остается.
Я забыл, как выглядел тот рисунок. Может быть, в самом раннем детстве, когда я еще не научился говорить, и ничего не нарушало моей изначальной памяти, я еще видел своим внутренним взором черты, прорезающие песок. Но как только язык начинает выговаривать слова, вся безмолвная память начинает стираться.
Став взрослым, почти каждый вечер, когда становится тише, дневные шумы уплывают вместе с солнцем за край горизонта, я становлюсь у окна и пытаюсь вспомнить. Мимо проходят женщины, многие из них красивы, хорошо сложены и хотят, чтобы я обратил на них внимание, бросая в мою сторону кокетливые взгляды. Да вот беда – ни у одной из них нет таких больших темных глаз с бесконечной бархатной глубиной. И я продолжаю мучить свою память до тех пор, пока тупая головная боль не вынуждает меня лечь в постель. И во сне я ничего не вижу, кроме серебряного тумана.
Но почему-то мне кажется, что когда-нибудь я все-таки вспомню, если не рисунок, то хотя бы название этого места. А если знаешь название, найдешь и дорогу, которая туда ведет. Наверное, Она уже давно пришла в это место и ждет меня там, ведь я всегда опаздывал, еще до того, как мы родились.