Глава 3.
Первая любовь
Поначалу жизнь в замке показалась Эгриму непонятной, суетной и тяжелой. Он прятался, но всякий раз его находили и ругали. Долгие уговоры, объяснения и угрозы учителя и гувернантки, которых Барон нанял для своего воспитанника, не возымели должного действия. Наоборот, не чувствуя душевного родства, тепла обитателей замка, пугаясь нового образа жизни, Эгрим все больше замыкался в себе. После того, как крестьянские дети, с которыми он решил подружиться, увидев его нашептывания, высмеяли его, он стал молиться молча, в себе. И хотя Катарина учила, что произнесенное слово к Богу быстрее достигает Его ушей, Эгрим чувствовал, что Господь и так слышит и понимает его молитвы.
Ему нравилось учиться. Он готов был днями и ночами листать книги, по слогам читать их, рассматривать иллюстрации. Фантазия дорисовывала недостающие миры, воображение питало его мечты и стремления. Но он все чаще и чаще исчезал. Когда чаша терпения слуг переполнилась, они пожаловались Барону. В тот раз Эгрим впервые узнал, что такое розги. Его били долго и методично, ожидая мольбы и раскаянья, но он только улыбался, слизывая язычком обильные слезы. Он плакал от физической боли, обиды не было, он понимал взрослых, он знал, почему они так бояться его уединений. Не за него, а за себя они бояться, что бы не говорилось вслух. С того дня он больше не прятался.
Избитая спина и ягодицы научили почти семилетнего мальчика принимать жизнь со всеми ее сложностями и страхами с высоко поднятой головой, прямо лицом к лицу. Круг его деятельности резко расширился. Он учился верховой езде, фехтованию, владению техникой боя на ножах, и просто развивал силу.
День своего шестнадцатилетия Эгрим встретил на кладбище: умер Барон. За несколько дней мир изменился. Конечно, его готовили к переменам: Барон долго болел. Матушка Ефимия часто приезжала к ним и долго объясняла воспитаннику что его ждет после смерти Барона. Эгрим должен будет отбыть в духовную семинарию, там учиться и стать священником. Так решил его покровитель, да и сам он был не против. Свора многочисленных наследников слетелась на добычу уже через несколько дней, и каждый требовал свое. Эгрим понял, что ему лучше удалиться с глаз долой, пока знать поделит имение. Он выпросился у Матушки поехать в ближайший городок и пожить там, на постоялом дворе. Опасаясь за мальчика, монахиня приставила к нему своего старого кучера в услужение.
Провинциальный городок показался Эгриму неизвестным и очень интересным миром. Он бродил по улочками между серых домиков, подолгу сидел на берегу быстрой холодной реки, гулял по тропинками ухоженного сада, где не осталось даже пожелтевшего листочка – все выгребли садовники, вымощенным мостовым, в дождливые дни валялся в постели на постоялом дворе, прислушиваясь к стонам за тонкой стеной и методическим поскрипываниям кровати. Его мало интересовало, что делали там люди, он просто не думал об этом.
Однажды Эгрим оставил свою дверь открытой, чтобы проветрить тесную комнатушечку, которую они снимали с кучером, а сам в это время сидел за столом и мечтал. Вдруг его ухо уловило пение, нежное женское пение. Звуки были настолько точны и чисты, что Эгрим не удержался и подпел. Когда усиленное многократно девичье пение заполнило весь дом, жильцы повысовывались со своих комнат, некоторые даже недовольно заворчали, мол, не отдыха, ни покоя. А девушка испуганно замолчала. Еще несколько минут его голос звучало соло, а потом Эгрим умолк. На пороге его комнаты стояло невероятное создание примерно его возраста, нежное, темноволосое, в не очень чистом платье, переднике, шапочке на головке, но несомненно девушка. Что-то внутри юноши подпрыгнуло, и сердце помчалось за ним вдогонку.
- Это ты пел? – спросила девушка.
- Я – ответил Эгрим пересохшими почему-то губами.
- Замечательно. Ты талантлив. А зачем ты здесь? Я знаю, ты небогат, но за тобой всегда таскается этот слуга. Кто ты?
- Я – Эгрим. А ты?
- А я? А я – Лави.
- Лави? Не слышал никогда такого имени. Ты откуда?
- Из деревни. Конечно, не слышал. Полное имя Славия. Так чем ты занимаешься?
- Ничем. Живу. А ты?
- А я временно работаю посудомойкой в этой сточной канаве. Понял?
- Да. Понял. Но ты хорошо поешь, душевно.
- Может быть. Мне нужно идти, - и она убежала.
С того дня что-то новое, большое вошло в жизнь Эгрима. Он все чаще думал о девушке, и хотя видел ее несколько раз на дню, но ему всегда было мало. Хотелось еще, и еще, и еще. Выручала все та же фантазия. Он уединялся, мечтал о ней и тихонько пел. Это были самые счастливые времена. Его фантазия рисовала картины его сладостной жизни с этой девушкой, пусть даже в далеком будущем. Он руководит церковным хором, поет, играет на органе, а она в белой кружевной шали с младенцем на руках, как мадонна на картине в соборе, слушает и наслаждается их пением. Он улыбался такой идиллии.
Все оборвалось, еще не начавшись. Сидя в задумчивости на заднем дворе трактира, когда солнце черкнуло землю на западе, Эгрим вдруг совсем рядом, под навесом, где хранился корм для лошадей - сено и солома, услышал приглушенный смех, затем возню, затем стоны. Он пригляделся и увидел живописную картину юношеского разврата. Его Лави вздрагивала и стонала, утопая в траве, смятая и покорная, отдаваясь интимным ласкам и проникновениям какого-то мужчины. Эгрима стошнило от увиденного, а еще больше от представленного. Он бросился прочь. Слезы капали на руки и согнутые коленки. И это были слезы стыда. Не в первый конечно раз, он чувствовал стыд, но так сильно - впервые. Стыд – это, пожалуй, единственное чувство, которому детей учат с пеленок. И правильно. Бесстыдность человеческая быстро перерастает в бессовестность, а затем в черствость и жестокость. Светлые, святые мечты Эгрима рухнули в пыль и грязь действительности, и назад их было уже не воротить. Ночь он провел в лихорадке.
Продолжение http://www.proza.ru/2010/09/06/82