Смерть кота как зеркало абсурдности христианской морали
Больше некому стало
Протыкать пальцем дырки в бумаге окон,
Но как холодно в доме!
(Хокку "Умер ребёнок")
У нашего Васика, огромного красавца-сибиряка, появилась одышка. Жена сносила его к ветеринару и принесла страшный диагноз: более 50% лёгких разрушены раком. «Боже мой! – подумал я, – как же ему, наверное, больно!». Но он молча терпел, ничем не выдавая своих страданий.
- Его надо срочно усыпить. Такой процент поражения – это уже неизлечимо. – сказал я.
- Какой же ты бесчувственный! Нет! Мы с Васиком будем бороться и совершим чудо! Врач сказал, надо делать уколы!
- Он, конечно, скажет. Ты же ему деньги платишь.
- Ты - бесчувственный! Причём тут деньги!
Со следующего же дня начались уколы утром и вечером. Для этого бедного Васика вытаскивали из-под дивана, куда он забивался каждый раз, как только замечал приготовления к уколу (он был очень умный кот!), заворачивали в одеяло, чтобы не царапался, и вкалывали два укола. Справляться с ним было на удивление легко (он был очень мощным котом, но очень ослаб от болезни). После этого он распластывался на полу и долго часто-часто дышал, приходя в себя после такого стресса.
События развивались стремительно. Не прошло и недели, как, возвращаясь с работы, я ещё на лестнице услышал страшные кошачьи вопли. Жена встретила меня с квадратными глазами:
- Васику плохо!
А то я не догадался! Васик лежал на полу, и при каждом выдохе издавал громкий стон, каких я раньше от него никогда не слышал. Жена, конечно, подстелила ему мягкое одеяльце и вообще всячески изображала соучастие, не сводя с него глаз, сложив ладони и приговаривая:
- Бедненький! Тебе больно! Ну, потерпи, потерпи!
Васик в последний раз издал какой-то уж совсем жуткий визг, дёрнулся, изо рта у него хлынула кровь, и он затих.
- Ну, вот и всё. Отмучился… - со слезами прошептала жена. – Всё-таки, мы были не самые плохие хозяева…
Я сразу вспомнил, как в своё время она с жуткими скандалами потребовала кастрировать его, и я не смог отстоять собрата, о чём потом все годы мучился угрызениями. Дай ей волю, она бы и меня оскопила ради своего спокойствия. А ведь считала себя христианкой, проповедовала любовь к ближнему. Но все эти принципы работали только когда под «ближним» понималась она.
«Эх, Васик, Васик! – думал я. – Что за жизнь ты прожил в угоду нашим удовольствиям! Ни любви не знал, ни воли, проведя всю жизнь в стенах квартиры, лишь на месяц выезжая летом на дачу…».
- Мы сделали для тебя всё, что могли… - опять запричитала над тельцем кота жена.
Я не выдержал.
- Ты всё это делала не для него, а для себя, чтобы поступать в соответствии с вбитыми в тебя с детства ложными догмами! Как ты думаешь, если бы Васик мог выбирать, что бы он выбрал: муки последней недели или лёгкий безболезненный уход от одного укола сразу после страшного диагноза?
Сколько старых, безнадёжно больных людей мучаются сами, годами прикованные к кровати, живущие на обезболивающих уколах, и – ещё хуже! – портят жизнь своим близким, вынужденным всё свободное время посвящать уходу за живыми мертвецами, не имеющим возможности съездить в отпуск и даже сходить всей семьёй в гости.
В последний год жизни отца я часто слышал от него: «Как я хочу умереть!».
Я – безусловный сторонник эвтаназии.