В жизни с нами происходит множество невероятного и порой непостижимого. В череде каждодневных событий, которые даже не задерживаются в нашей памяти, существуют события «вертикальные», «стержневые», «формообразующие». Такие разнообразные и весьма занятные характеристики мне доводилось слышать, записывая интервью с выдающимися людьми современности: литературоведом Львом Аннинским, поэтом Андреем Шацковым, художником Анатолием Евменовым и многими другими.
Что касается моей собственной, пока ещё не столь продолжительной жизни, то встречи с этими людьми уже можно назвать событиями стержневыми. Однако задолго до этого произошла встреча, значимость которой, пожалуй, вовсе невозможно определить при помощи превосходных степеней. Я имею в виду встречу с великолепным современным поэтом Сергеем Георгиевичем Макаровым – человеком, которому посвящены мои сегодняшние размышления.
«То был русский Фальстаф, ликующая плоть. Скинув, как латы, кожаную душегрейку, в посконной рубахе в "пятухах", звал к самовару. Блины подавал стопкой, "яишницу" диаметром в полметра – шмяк на блюдо» . Эти слова принадлежат писателю-эммигранту Григорию Рыскину (США) – к его во всех отношениях важной статье о творчестве Сергея Макарова мы ещё неоднократно вернёмся. (Здесь и далее цитируется по материалам, опубликованным в альманахе «Панорама» № 1052, june 6 – 12, 2001, с. B – 2, B – 8. Издатель альманаха: KMNB MEDIA GROUP, Лос-Анджелес, США.) Сейчас же мне хотелось бы поделиться такими воспоминаниями. Когда я впервые появился во Дворце творчества Юных, Макаров вёл группу довольно сильных молодых литераторов. Я же не умел вообще ничего: характеризуя такое положение вещей, обычно применяют латинское выражение «tabula rasa». И Макаров это прекрасно понимал. Впоследствии, когда между нами уже наладились тесные отношения, он откровенно признался, что я был самым слабым из всех его учеников. Я тогда искренне поблагодарил учителя за то, что он не обозначал это с самого начала, дав возможность либо подрасти и закрепиться, либо вовсе сойти с дистанции.
А затем, уже после моего обучения в клубе, в 2001 году состоялся шестидесятилетний юбилей Сергея Георгиевича. Отмечался он с размахом, с многочисленными публикациями стихов поэта и мыслей о нём в газетах, коллективных сборниках. Проходили творческие встречи. «…Но ещё не семьдесят – утешимся» - так написал Макаров о той дате. Всего лишь одна строка поэта говорила о том, что сколь желанны и сладкоголосы не были всяческие поздравления и напутствия, земной человек не может расстаться с думами о столь быстротечном времени… В следующем 2011 году Сергей Макаров подведёт итоги нового прожитого десятилетия. Какие строки он напишет теперь? Неизвестно. Но очевидно одно – неуёмная творческая энергия поэта просто не позволит ему одряхлеть, сбавить ритм, превратиться в «тоскующего» стихотворца. Конечно же, многое изменилось: и на литературной карте России, и в жизни самого Мастера. Например, он окончательно расстался с городом на Неве, где долгое время жил и работал. Полагаю, нет смысла говорить о том, что для человека, вдохновителями которого всегда являлись Сергей Есенин, Павел Васильев и Борис Корнилов, возвращение к русской природе было жизненно необходимо. Так и поступил Макаров, сделав в Петербурге много славных дел…
C тех пор мы не встречались, но духовно, думается, всегда были вместе. Именно поэтому я пишу сейчас этот текст. С одной стороны, обращаюсь лично к моему дорогому учителю, с другой – к самому себе. Смог ли я понять и принять его поэзию, ведь сам работаю в совершенно другом направлении? Смогу ли заинтересовать современного россиянина, рассказав об этом человеке? А ведь Макарова нужно обязательно читать! Он принадлежит к той категории поэтов, которые пишут о России и для России. Поэтому здесь сразу хотелось бы упредить неуместные замечания критиков о том, что подобная «фольклорная», «дремучая» поэзия узконаправленна и не затрагивает глубинных проблем современного общества. Это не так. Скорее, совсем наоборот – простота и доступность «фольклорного» языка, на котором говорит Сергей Макаров, подводит нас к этим проблемам в гораздо большей степени, нежели любые постмодернистские игры разума. Достигается это посредством мастерского владения художественным образом, а также «ситуационным письмом», когда на примере отдельно взятого русского персонажа – североморского мечтателя, тверского мужика или гордого, своенравного казака – можно проследить истоки национальной традиции . (То же самое можно сказать и о русском поэте Андрее Шацкове (род. в 1952 г.); о нём я упоминал в самом начале.) Той самой традиции, которую мы, несмотря на последствия глобализации и унификации жизни, обязаны сохранить и приумножить.
Другое дело – как нам читать Макарова, если мы требуем постоянного обновления сюжетной основы, внедрения новых литературно-выразительных средств, близких нашему жизненному укладу? Вопрос сложный. Однако другой известный русский поэт настоятельно не рекомендовал душе лениться. В нашем случае нужно преодолеть значительный барьер между современностью и тем историко-культурным пространством русского народного прошлого, куда предлагает отправиться Сергей Макаров. Игра, поверьте, стоит свеч. В этом смысле его поэзия – именно «диковинка», а не «обыкновенка»; автор обладает настолько богатым словарным запасом, что впору создавать отдельный словарь Макарова. Я уже не говорю о том, что будущие создатели пособий по написанию стихов, продолжатели советского теоретика Квятковского, в своих книгах обязательно будут цитировать Макарова как непревзойдённого техника – «складывателя» стиха. В этом ему, пожалуй, просто нет равных.
Не стану также подробно говорить о проистекающих из сказанного истинах – было всякое. Осознавая масштабы Макарова как действительно народного поэта, «из кустов графоман глядел с напряжённым лицом завистника». Каждому из них хотелось бы иметь такой талантище, да Господь не дал. Создавая вокруг себя атмосферу псевдоизбранности, разыгрывая презрение к собственному народу, каждому из них одновременно с этим хотелось почувствовать тепло народной любви. Да не приходила она и не придёт… У Сергея Макарова есть уникальный талант разговаривать с собственным народом на его языке. Таким образом, Макаров становится своего рода единственным и неповторимым экскурсоводом по России: может в стихах рассказать сельскому мужичку о том, какие красоты можно увидеть в Царском Селе, кто такой Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин и даже продемонстрировать «Воззрения Айвазовского», взявшегося «краскою не восторженной, а встревоженной вал девятый живописать»! В этом смысле Макаров очень схож с Сергеем Есениным, которого восторженно встречали на селе и гордились им: вот он каков, наш герой! И не стоит здесь иронизировать и зубоскалить: такова правда той жизни, что мы, горожане, не знаем и потому не имеем никакого морального права отрицать её ценности…
* * *
Сергей Макаров посвящает «витязям российского стиха» собственные стихотворные циклы и таким образом чётко обозначает преемственность. И вроде бы лёгка и напевна поэтическая строка, но и она обязательно вскрикнет, словно раненая птица; обязательно заставит наше сердце обливаться кровью, ибо без этого нет поэзии вообще. «Нигде могилы нет / Корнилова Бориса» - так просто и так страшно. Сегодня стихи Корнилова известны многим. В городе Семёнов, на Родине поэта, работает его музей. И даже более того – несколько лет подряд автор этих строк становится свидетелем вручения литературной премии имени Бориса Петровича Корнилова. Всё это воспринимается по факту, по состоянию на 2010 – й год. Истинная же глубина трагедии становится понятна тогда, когда вспоминаешь о том, что Корнилова лишили даже места упокоения, что лежит он в братской расстрельной яме, будучи отмечен в этом страшном списке каким-нибудь сто шестьдесят седьмым…
Поэт Сергей Макаров сделал невероятно много для того, чтобы мы сегодня вспомнили имя не только Бориса Корнилова, но даже его деда Тараса, которого, как справедливо сказал мне однажды Лев Аннинский, очень трудно «связать» с комсомольской убеждённостью внука. Во всех этих несоответствиях, болевых разрывах – история многострадальной России. Другой деятель культуры однажды призвал меня задуматься над таким вопросом: почему люди сегодня боятся изучать собственную историю? И, выждав паузу, дал собственный, поразивший меня ответ: потому что она написана кровью. Конечно же, с ним мне как раз захотелось поспорить, поскольку совершенно очевидно, что современный человек не изучает собственную историю по другой причине, куда более простой. Однако ответ-образ, представленный мне, крепко засел в памяти.
В стихах Сергея Макарова мы можем постоянно видеть переживания относительно того, какой сложный путь прошла его страна. И вроде понимает поэт умом, какие основы, к примеру, царь Пётр заложил, но душа покоя себе не находит, жалея «стрелецких Марусь», отказываясь в который раз оправдывать насилие. Ещё одна историческая ситуация – события на Сенатской площади – также находит отклик в душе поэта. Русский поэт во все времена заступался за страдающих – это благородно: «У места казни декабристов / Стою безмолвно, шапку сняв…». Однако правда литературная и правда историческая – разные; и подчас историческая правда своей хладнокровной беспощадностью перевешивает гуманистическую правду литературы. Сергей Макаров, например, не пишет о предательском выстреле в героя Отечественной войны 1812 года генерал-губернатора Милорадовича. После этого выстрела, собственно, потянулась кровавая ниточка. Не пишет он также о радикальных настроениях некоторых декабристов, «русская правда» которых была далеко не романтической затеей. Впрочем, это лишь мысли вслух. Возвращаясь непосредственно к тексту стихотворения поэта, мы видим русский исход – «снег и кровь» - «мгновенная фотография», вызывающая вполне очевидные ассоциации с последней дуэлью Пушкина и многократно повторяющаяся впоследствии. История России действительно пишется кровью…
Стоит ли говорить после этого, насколько личной трагедией для Сергея Макарова становится казнь русских поэтов в советское время? Отдельной трагической нотой в литературной концепции поэта звучит стихотворение «Плач по Павлу Васильеву»: вот и назвали мы ещё одного «витязя российского стиха», которого постигла участь Бориса Корнилова – расстрел:
Земля после дождика клевером пахла
В объятьях рассвета…
Не стало поэта Васильева Павла,
Не стало поэта.
Опять-таки – так просто и так страшно. Начало стихотворения построено на удачном контрасте, когда красавица-природа просыпается, готовясь прожить новый день, а для одного из её мятежных сыновей этот день уже не наступит никогда. Дочитав стихотворение до конца, мы увидим, что женское начало усиливается и персонифицируется: вместе с Сергеем Макаровым Павла Васильева оплакивает «светлейшая женщина – муза», придуманная автором, конечно же, для того, чтобы донести до нас хрестоматийное славянское послание Ярославны. Есть и другие важные строки, тоже простые и понятные, но оттого болевые и не менее трагичные в аспекте современной жизни «литературной кухни»: «И плакали, но не от горя – от счастья, / Плохие поэты…». (Вспоминаем о графомане с «напряжённым лицом завистника»!) «Писатели, что в вашем околотке? Писатели: "Грызём друг другу глотки"…». Так до Сергея Макарова написал Андрей Вознесенский, а до Вознесенского – Михаил Булгаков. Куда уж подробнее? Но всё равно продолжаются в нашем цеху грязные столкновения и препирательства, делёжка премий и грантов (квартиры и дачи теперь не дают, а то было бы ещё хуже!), о чём благочестивый обыватель, хвала Создателю, не ведает.
Однако, несмотря на сказанное, Сергей Макаров каким-то невероятным образом остаётся поэтом, смотрящим на жизнь радужно и позитивно. В чём его секрет? «Откуда черпает Поэт радость? Почему она постоянно звучит в стихах Макарова и нет её у Бродского? Брался ли кто-нибудь подсчитать, сколько раз у последнего встречаются слова: "смерть", "одиночество", "сойти с ума"? /…/ Отчёго в нём (в Сергее Макарове. – К. К.) эта вера? Да оттого, что Сергей Макаров – поэт национальный, в лучшем смысле этого слова. Как говорил Мартин Бубер: "Его внутренняя субстанция, закодированная в крови и генах, разворачивается вокруг"…».
Конечно, здесь сложно согласиться с Григорием Рыскиным, поскольку сравнение Макарова с Бродским, если таковое вообще возможно, вышло резковатым. Однако я намеренно воспользовался именно этой цитатой по некоторым причинам. Снова возвращаясь к славным временам моего обучения у Сергея Макарова (и впоследствии у другого поэта Алексея Ахматова, пришедшего на смену), я вспоминаю о том, какие настроения витали в нашем литературном клубе. Это был конец девяностых: уважаемому читателю будет нетрудно догадаться, что многие начинающие авторы буквально бредили именно стихами Бродского. Сейчас мода на него отхлынула, а тогда…
Конечно же, я не воспользовался бы советом Григория Рыскина и не стал бы подсчитывать количество «коварных» слов у Бродского и количество радостных восклицаний у Макарова. Я имею честь быть знакомым с молодым питерским поэтом Григорием Хубулавой, который употребляет слова «смерть» и «одиночество» куда больше Бродского. И, тем не менее, это вовсе не означает, что Григорий принадлежит к группе сочинителей, восхваляющих суицид. У него – большая жизненная история боли и её преодоления, выраженная в ритмике и рифме. Думается, у Бродского, несмотря на его невыносимый снобизм и склонность к витийству, была та же история. Я никогда не относился к страстным поклонникам Бродского, но в данном случае нельзя не признать, что его литературные поиски давали определённые результаты именно в плоскости внепространственного и вневременного «страдания».
А вот в чём стопроцентно прав Григорий Рыскин, так это в том, что Сергей Макаров (о нём, кстати, говорят и пишут значительно меньше, чем о Бродском!) – национальный поэт. Он знает, на что может опереться. Вот именно это и даёт ему возможность, видя проблему и страдание, не спустится до уровня их бесконечного смакования.
Григорий Рыскин продолжает: «Суть поэзии Сергея Макарова – языкотворческая. Он раскапывает осквернённый родник русской речи. Любовно оберегает. Исцеляет». И снова в точку! Здесь, пожалуй, кроется природа славянского миссионерства Макарова, делающее его по-настоящему уникальным поэтом. Он не просто фиксирует происходящее в собственной душе. Он ставит перед собой важную задачу; зная, «как сильно язык занемог» и «как долго его исцелять», поэт выходит на бой. К несчастью, это бой неравный. Потому что в России появляется всё больше людей, которые – парадоксально! – знают английский язык гораздо лучше, чем собственный. Это важно для бизнеса, для мира цифр и продвижения дела… Не менее парадоксально то, что сам Сергей Макаров мог бы сколотить целое состояние: его лекции и мастер-классы по русской поэзии могли бы иметь оглушительный успех; подобно, скажем, лекциям искусствоведа Александра Васильева о моде. Я не шучу – это было вполне реально. Просто такой расклад приемлем для кого угодно, но только не для Макарова. Он должен оставаться русским миссионером, далёким от бизнеса. И это будет оценено потомками.
* * *
В поэзии Сергея Макарова заложены все основы, понимание которых приведёт нас к пониманию самих себя. Яркие фрагменты русской истории, традиции и фольклор, святость материнства, долг перед Отечеством… К сожалению, поэзия Макарова при всей доступности её содержания труднодоступна в смысле поиска. Стихов поэта в Интернете вы не найдёте, разве что одну-две подборки. Этого мало. Остаётся надеяться, что сборники его стихов попадали в библиотеки – некоторые из них, к примеру, книга «Развиднелось» (2003) вышла невиданным по нынешним временам тиражом 17500 экземпляров.
Заканчивается эта книга трогательным стихотворением, где Сергей Георгиевич Макаров обращается ко всем нам – выпускникам литературно-художественного клуба «Дерзание»:
А время на месте застыть не должно,
Одно поколенье другим сменено:
Мы юных поэтов увидим на миг
Их учит поэзии мой ученик!
«Мы» - это Сергей Макаров и Виктор Кречетов; писатель, которому посвящено данное стихотворение. Эти два человека функционально поделили два основных литературных поля – поэзию и прозу – и стали настоящими легендами Аничкова Дворца.
Заканчивается на этом и моя статья. Скажу честно – я специально решил выстроить её на личных воспоминаниях, а также подобрал самые простые цитаты из стихов поэта. Мне не хотелось бы в этом случае писать научный трактат, пытаться объяснять поэзию Макарова при помощи сложных терминологических конструкций. Таких работ много – например, статья доцента Мордовского государственного университета Натальи Самаркиной «Фольклорные праосновы в современном поэтическом творчестве». Вообще я искренне надеюсь на то, что за эти годы о Сергее Георгиевиче было написано и опубликовано много разных текстов, ибо его творчество достойно разностороннего исследования.
И напоследок – всего одно стихотворение. Небольшое и простое:
И вновь – Прощённый День,
Прощенье – всем окрест.
И сочным солнцем высь
Набухла голубая.
Вот нищенка сидит,
С изюмом сдобу ест,
Держа её в руках,
Блаженно колупая.
Прощенье – палачам
И даже – главарю?!
Бывал я под щитом,
Бывал и на коне.
Всем, кто меня знавал,
«Спасибо!» - говорю
За ненависть ко мне
И за любовь ко мне.
2010