Чёрная узкоглазая женщина сидела в бело-голубой будке переносного туалета и читала книгу «Великие мореплаватели». Книга была старая, добротная и немыслимого формата – в раскрытом состоянии её края почти касались стенок игрушечного домика. Чтица переворачивала страницы не часто, - спешить ей некуда, червонцы сами ложатся в руки, - но такое редкое событие всё ж случалось. И тогда будка начинала раскачиваться, поскрипывать и робко напевать на особый пластмассовый манер, совсем непохожий на песнь корабельных снастей.
Но несовместимы эти звуки лишь для проезжего, спешащего, несущегося куда-то вглубь улиц человека, шмыгающего серой тенью по тротуару, скользкому зимою от раскисшего солёного снега, а летом от нестерпимого оплавляющего и камни мазутного городского зноя. Узкоглазая, хорошо помнила чистое звучание нарт, летящих под окрики оледеневшего хлыста, поэтому звук сейчас узнавала и легко перемещала его из зачитанной книги и памяти, соединяла в ощущение реальности и не думала о бренности уносящихся в морозную пустоту мгновений. Их бесконечная череда, как и её собственное краткое присутствие на земле, было тайной, не подлежащей разгадке, потому и гадать Узкоглазая не собиралась – не дело это серьёзного человека. Для гаданий нужен костёр, бубен и молочная водка, а так… баловство.
Будка-маятник замерла. Она отмерила порцию своей бледной, вечерней тени, неуклюже скакнувшей по головам людей на автобусной остановке, уложилась в установленный гармонией интервал, хлопнула дверным вздохом, освободила от аммиачной тяжести дух и успокоилась. Казалось, это утлый рыбачий карбас перевалил, наконец, пологую, приливную волну, чтобы в ночь уйти в открытое море, пересечь его и попытаться достигнуть утреннего океана. Узкоглазая почувствовала оставшуюся на берегу скорбь и тщетную надежду на борту этого судёнышка. Красное солнце, обещавшее на завтра ветреную погоду, окунулось в полосатые фиолетовые тучи. Тёмными мигающими точками в них висели птицы.
Неожиданно для ворон, привыкших к спокойствию в будке и обступивших вход плотным полукольцом, туалетная билетёрша заволновалась. Однако на плоском, реликтовом её лице это никак не отразилось, только нога в обрезанном валенке, обтянутом блестящей галошей, нервно застучала по алюминиевому порожку. Предотъездное волнение – обычное дело. Одна беда – никуда она не поедет, не запряжёт оленя, не выпьет на дорогу кипятка, в меру сдобренного жирным на ощупь кусочком плиточного чая и отправленным за щеку рафинадом.
«Оле, оле, оле!», - кричали духи города. Маленький поезд из бело-голубых будок вздрогнул и поплыл мимо остановки, которую по замыслу предприимчивых хозяев Узкоглазой должен был обслуживать вечно. Поезд покрякивал и постанывал, а затем тоскливо завыл. Перенервничавшие и зря вспорхнувшие вороны быстро сообразили – кричит не подозрительный поезд, это воет их кормилица, узкоглазая и по-родственному чёрная. Вороны ответили хриплым карканьем. В нём слышалось разочарование и осуждение кормилицы, а заодно и всех, кто не вовремя выдаёт еду, кто очень несерьёзно относится к выбросу каменных сухарей, костей и других лакомств. Они, двуногие существа без перьев, не ведают, какое зло несут, нарушая точнейшее расписание движения стаи, сейчас уже готовой отправиться на ночёвку и ожидающей лишь ужина.
Свет дня угас. Вспыхнули уличные фонари. Всё вокруг стало ослепительно белым. Город мгновенно оделся удушающей белизной, усиленной контрастом с редкими жёлтыми световыми пятнами, такими же пятнами свисают с брюха клочья шерсти у старого белого медведя. Узкие глаза билетёрши сомкнулись, книга упала на порожек и раскрылась на странице с рисунком Огненной земли, чёрно-глянцевой на фоне возвышающихся над ней вулканов в огромных песцовых шапках. И любой, кто случайно глянул на эту картину, действительно был бы ослеплён северной красотой. Однако никто не остановился, не посмотрел на чёрную женщину, и она не поделилась своим видением.
Никем не удерживаемое оно медленно съёжилось. Ледяные торосы с хрустом сдвинулись, потёрлись напоследок перекошенными плоскостями, рассыпались и, утратив алмазные грани, обрели обычную равнодушную матовость. В набухший ледяной кашей берег бесшумно врезались зелёно-серые валы. Они бережно поднимали незнакомую землю, словно брали на руки невесту или женщину, не успевшую навредить и надоесть, и несли в неизвестном направлении сквозь лес троллейбусных рогов и путаницу обвисших проводов.
«Буду завтра капитанская дочь», - думала Узкоглазая, оттирая от снега «Великих мореплавателей» и вытаскивая из корзинки для бумаг «Повести Белкина». Она собрала свои вещи, запихнула за пазуху пакет с дневной выручкой и навесила замок на голубую дверцу.