– Так, значит, нет никакой надежды убедить вас остаться и не лететь?.. – Я машинально в пятнадцатый раз пробовала на вкус фразу, ставшую бессмысленной уже после первого маминого ответа…
– Ты же прекрасно знаешь, как для отца важен этот симпозиум, – сухо произнесла мама (наша вчерашняя ссора еще отзывалась металлическими нотками в ее голосе). – И хватит об этом, – припечатала она, в сердцах надавив на не закрывающийся чемодан, упрямо не желавший вместить последнюю второпях выхваченную из шкафа блузку. Резким движением застегнула молнию.
Меня же в этот момент сжигало непонятное чувство: будто весь мир раскалывается надвое, а об этом никто не знает… Приписав его своему вечному паническому страху перед самолетами, я скомкала его и тоже постаралась засунуть куда-то в глубину души, между осадком от вчерашнего неприятного разговора и желанием поговорить с мамой о самых главных вещах… Но ей было не до этого. Они опаздывали на электричку. А через два часа огромный, громоздкий, похожий на откормленную птицу самолет поднимет их в воздух, совершенно чуждую им стихию. За домом прогрохотал поезд, как бы подтверждая мою малодушную мысль о превосходстве наземного транспорта над воздушным. Папа, с двумя чемоданами в руках и с портфелем подмышкой, быстрыми шагами вышел на крыльцо, и одна ступенька жалобно скрипнула под его ногой. «Приеду – починю», – автоматически отметил он и поспешил за калитку.
– Пап! А со мной-то попрощаться? – я готова была расплакаться от такой преступной рассеянности.
– Да-да… Пока, Ленка. Как только прилетим, отзвоним. – И он чмокнул меня мимо правого уха. – Ну где ты там? Опаздываем же!
Мама выбежала еще с одним чемоданом, из которого предательски торчал уголок непослушной блузки.
– Ну, всё. Пока…
– Мам… – неловко, вполголоса начала я.
– Ну что еще? – она повернулась ко мне вполоборота, уже направляясь к выходу.
– Надо бы поговорить…
Она отмахнулась:
– Вернемся, тогда и поговорим. Пока. Мы опаздываем! – Она придержала калитку рукой. Я схватилась за дверцу как за последнюю соломинку. Может, произойдет чудо и они останутся и не полетят ни в какую Америку? Их удаляющиеся фигуры расплывались в вечернем сумраке…
***
– Ну? Проводила что ли своих-то? – за забором стояла тетя Маша, соседка. Как справляться-то будешь?
– Да ничего, как-нибудь. С бабушкой вместе… – На самом деле я еще не задумывалась об этом. Все мои мысли были похожи на туземцев, пляшущих на раскаленных углях замысловатый танец. Вдалеке послышался басовитый протяжный гудок.
– Ну-ну… – Тетя Маша побрела вглубь своего огорода.
Незнакомый поезд, тяжело громыхая, сбавлял скорость. «Вот странно, я же все поезда здесь знаю. По расписанию следующий только через сорок минут…» – подумала я, наблюдая, как закопченный почтовый состав останавливается прямо перед нашим домом… Под толстым слоем копоти было невозможно разглядеть, какого цвета вагоны. Окна же все были наглухо закрыты складными железными шторами. Только в тамбуре дрожал напряженный неестественно-розовый свет, будто бы лампочка собиралась вот-вот перегореть, а в глубине торчали какие-то провода. Вдруг дверца вагона с дребезжанием растворилась и чья-то рука выбросила небольшой сверток. Тот с глухим стуком приземлился прямо возле нашего порога. Я машинально подняла его, пытаясь в то же самое время вглядеться в темный проем закрывающейся двери вагона. Но никого не увидела. В другую же секунду поезд тронулся. Так же машинально я начала разворачивать жесткую черную от пыли обертку.
– Не трожь! Брось сейчас же! – ко мне из глубины своего сада со всех ног бежала тетя Маша, размахивая руками. – Не разворачивай! Брось эту гадость!
Я с сомнением взвешивала на руке странный пакет. Ни адреса, ни имени на нем не было…
Тетя Маша, дыша как паровоз, подбежала и выбила его у меня из рук.
– Ты что! Из этого поезда ничего нельзя брать! Он приносит несчастье. Знаешь, что люди говорят…
В своем взвинченном состоянии я была готова поверить чему угодно. Поэтому подняла сверток и послушно швырнула его подальше в придорожные кусты…
– А что?
– Ничего. Мала еще. – Тетя Маша осеклась и прикусила язык. – Только этот поезд давненько уже не видели в наших краях. И тут нате вам! – Она плюнула в сторону, куда ушел таинственный поезд, перекрестилась и пошла к дому…
***
А дальше было всё как во сне… Только вот почему-то никак не удавалось проснуться. Сначала к нам пришел какой-то человек в строгом костюме и долго разговаривал с бабушкой. После его ухода бабушка только плакала и отказывалась мне что-либо объяснять. Потом пришли соседи, приносили какие-то вещи, по очереди долго гладили меня по голове… Лица их расплывались, а потом сплющивались, как куски теста, в один бесформенный комок… У меня был жар, и мне казалось, что на меня несется пышущий огнем поезд, а я всё стою на рельсах и никак не могу сдвинуться с места. В голове нарастал стук колес, и огромный плакат с надписью «Америка» заслонял всё небо от востока до запада…
Потом приезжал мистер Синкрайт, помощник устроителя симпозиума и папин коллега. Он привез фотографии. На одной из них папа в своем любимом клетчатом костюме, импозантно поправляя очки, читал свой доклад. На другой – мама, в чуть сбившейся блузке, той самой, упорно не помещавшейся в чемодан, сидела за столиком ресторана, чуть наклонив голову и опустив глаза. Она всегда так делала, когда смущалась или чувствовала себя не в своей тарелке… Только она умела – так…
Это были их последние фотографии. Они долетели до Америки, но вот обратно – нет. Самолет упал где-то над океаном. И даже если их найдут, я всё равно не смогу сказать им, как же я их люблю… И все слова на свете становились совершенно бесполезными, не нужными больше, превращаясь в разноцветный бумажный сор… Время разбило свой циферблат и замерло в скорбном молчании…
***
Я проснулась вся в слезах, в своей комнате на 6 этаже. Вся действительность этого мира хлынула в меня как в отверстую трубу, и я чуть не захлебнулась. Не то от слёз, не то от счастья. Мягкая уютная тишина бережно накрыла меня своим пушистым платком. Из темноты проглядывали знакомые очертания пианино и полуоткрытой двери… Так это был сон, сон! Всё неправда! Мои родители мирно спали за стеной в соседней комнате. Я слушала их дыхание, и мои плечи содрогались от судорожных рыданий. «Не буду больше вообще спать! Никогда! Никогда…» – упрямо твердила я, обхватив голову руками. Но разве это главное… Главное – что еще не поздно сказать им, как же я их люблю…