черновик

Мне это уже порядком надоело. Вся эта более чем получасовая возня не давала никакого результата, к тому же, я просто устал. Но затянув потуже шёлковый шарф на шее беспомощно повисшего тела подруги, я принялся с ещё большим остервенением работать бёдрами. Хотелось кончить ещё раз, во что бы то ни стало: в течение последних двадцати минут всеми силами я пытался перевалиться через край и упасть в объятия оргазма, но всё время сползал вниз, приближаясь к цели со скоростью улитки на морозе. Поясница мерзко ныла, а мышцы внизу живота время от времени схватывала судорога. Кроме, того, смазки уже совсем не было, как и смысла продолжать.
Вынув потёртый и уже начавший опадать член, я, отвязав подругу, отнёс её к кровати и бережно уложил на подушки. Развязал руки, снял повязку с глаз, аккуратно отклеил со рта скотч. Подхватил пальцем катящуюся по её щеке слезинку, положил себе на язык и прошептал "люблю". "И я тебя", - хотела ответить она, но лишь закашлялась: видимо, я сильно передавил гортань шарфом. Её имя Алина и она прекрасна: длинные стройные ноги, безупречной формы ягодицы, округлый холмик Венеры и безупречно плоский живот, красивая грудь 1-2 размера с крупными коричневыми сосками, тонкая шея и детское веснушчатое лицо. Короткие волосы, покрашенные в сине-чёрный были когда-то рыжими. Лежа на боку, она дышала ртом как рыба и смотрела на меня своими зелёными заплаканными глазами. Лицо и шея её всё ещё были красными, грудь немного расцарапана, на запястьях остались следы от ремней, а на заднице - от шлепков, но и сейчас она была прекрасна как богиня. Моя богиня.
Я поцеловал её стопу, затянутую в разорванный чулок и пошёл на кухню нарезать фрукты для фреша. Часы на кухне показывали три пятнадцать, из единственной комнаты однокомнатной квартиры доносилось повизгивание Грязного Даника, и соседи позвонили бы, наверное, в милицию, но в замызганной хрущевке на окраине промышленного города жили только цыгане, наркоманы, алкаши, проститутки и студенты, и, даже если бы я сам позвонил и нажаловался, никто бы не приехал. Засовывая дольки яблок и грейпфрута в раздолбанную, но, тем не менее, грозно ревущую китайскую соковыжималку, я думал не о том, что пары начинаются в восемь и не о закончившихся, как ни странно, баблосах (ну, может, самую малость), и даже не о подрастающем в трёхлитровой банке с питательным раствором растении (догадайтесь, каком). Что-то грызло меня опять, нехорошо так... К ****ям! Устал. Надоело всё. Спать хочу.
В шесть пятнадцать зазвонил будильник. В шесть сорок отклеился от кровати и пополз в сортир. Открыл крышку унитаза, пару минут смотрел в зеркало, нажал на слив, пошел обратно. Упал на кровать и вырубился.
Главное не смотреть на солнце, вообще глаза лучше не подымать. Я понял это, лишившись зрения на несколько секунд и едва не упав в обморок. Солнце здесь огромное и белое, всеобъемлющее и неутомимое в своем стремлении испепелить всё живое.
Знакомые звуки сначала вкрадывались, проникали в мое сознание, а затем чередой жестких риффов вырвали меня из оков сна. Бегемотики. Декад оф терион. Апо. Пантос. Какодемонос. Так началось утро понедельника, в начале двенадцатого. Алина уже заварила чай и подогревала бутерброды, в свои пятнадцать она вела себя как полноценная женщина. Я хотел было сочно прогроулить пару слов из припева, но получилось лишь позорное кряхтение: сушняк меня победил, и я поплёлся в клозет.
Позавтракав и усадив подругу за комп качать музыку, я решил позвонить одногрупнику Диме, дабы узнать, не произошло ли в мое отсутствие чего интересного в любимом универе. Однако он понятия не имел, что там творится, вследствие чего предложил пойти пить пиво. Вечер был заполнен, что меня изрядно порадовало, ибо, чем глупее и бессмысленнее занятия, на которые мы расходуем отведенное нам время, тем менее глупой и бессмысленной кажется нам жизнь.
***
И так, мое Имя Ник. Николай. Но чаще меня называют Локи. Почему? Да потому, что анаграмма моего имени звучит как "йа локи н". Вот так вот. Я позиционирую себя, как поэта, и в этом вижу смысл своей жизни. Потому, наверное, что больше ничего не умею. Или не хочу научиться?
Сидя в потертом, но весьма добротном кожаном кресле, я люблю прислушиваться к пульсации крови в своем теле, в полной тишине и абсолютной темноте, созданных при помоши штор, берушей и вакуумных наушников. Обычно этого не чувствуешь, но если полностью расслабиться и уйти в себя, то твое сердце становится центром вселенной, оно проталкивает вязкую дымящуюся жижу по твоим кровеносным сосудам с таким усилием, что кажется, что это твое тело трепещет и извивается под ударами этого воплощения мощи, неутомимого и неудержимого, как прибой, омывающего теплыми волнами все уголки твоего немощного тела. Измеряющего расстояние до твоего конца в четверном измерении. Было уже, наверное, часов пять утра, а муза все не приходила. Крепкий кофе с коньяком совсем не возбуждал сознания, напротив, я чувствовал умиротворение и смертельную усталость. Медленно, но уверенно погружался в сон. Белый, красный, фиолетовый.
***
Утро было привычно ужасным, а во рту будто...нет, даже не кошки, намного хуже. Я не пишу стихи уже пятьдесят один день. Нет, у меня и раньше были подобные запоры, но не больше пары недель. Сейчас все было иначе. Я будто впал в кому, перестал чувствать. Будто умер. Пропали вкусы и запахи, свет и тень перестали различаться. Мне стало безразлично все, удовольствия потеряли цену. Не знаю, было ли это причиной или последствием. А еще… Вы знаете, что такое ломка графомана?
Однако меня упорно радовали два момента: во-первых, сегодня была пятница, а поскольку я проснулся в час дня, она чудесным образом превращалась в выходной; во-вторых же, на вечер сегодняшнего дня у меня намечалась фотосессия (да, я еще и модель для арт-фото). Об этом я обычно не говорю по той простой причине, что фотографирует меня (пока что, по крайней мере) всего один фотограф, вернее, одна. В этом всем меня интересует не столько сама фотосессия, сколько последующая оргия. Нина, фотограф – женщина лет тридцати с внешностью порномодели и камерой за десять косарей. Не знаю даже, что меня возбуждает больше, размер ее груди или объектива и дело даже не в количестве мегапикселей. Просто, я тоже люблю фотографировать, но даже на более-менее сносное «зеркало» у меня накопить никак не получается. Еще я люблю секс, наркотики и секс под наркотиками.
До девяти вечера оставалось не так много времени, особенно с учетом того, что мне нужно было сделать множество важных дел: позавтракать, принять душ, побриться, закинуть на плеер новую музыку. Я завел компьютер и закинул в АИМП единственный пока что альбом «Некротик траст» – украинской группы, состоящей ид двух братьев и множества инструментов, часть из которых, конечно, умещалась в синтезаторе, но, тем не менее. Чашка грейпфрутового мате вливала в голову какое-то движение и жужжание, выталкивая оттуда сонный тупняк. Сознание прояснялось, принося понимание многих вещей: необходимости купить продукты, постирать шмотки, делать курсовой… Все это было так бессмысленно и необходимо. Все это так надоело и однообразно. Надо же быть таким лентяем.
Самое сложное было – закинуть музыку на плеер. Выбрать из сотен архивов с бессмысленными названиями, лежащих в десятках папок без названий что-нибудь достойное и подходящее под непонятное настроение. А может, послушать чего-нибудь из старого? Самый тяжелый наркотик, употребляемый самыми безнадежными наркоманами – новые ощущения. Постоянная необходимость в новой музыке, новых фильмах, книгах, половых партнерах, мыслях. Для большинства людей ограничителями являются веревки стереотипов, кандалы морали, стены общественных ценностей. Но для некоторых единственной границей является только познание последнего из ощущений. У этих презренных прозревших есть крылья, дабы взлететь так высоко, чтобы казаться всем лишь ничтожной точкой, заслоняющей солнце, чтобы познать падение и гибель.
Бриться – дело нужное, но дико лень. Кода дело касается лица, это еще полбеды. А еще лень стирать хайр. Даже облегчение, которое испытываешь, когда расчешешь высохшие уже волосы, не может стать достойным оппонентом моей лени. Благо, забрал из ремонта старенькую замученную стиральную машину – хоть что-то не делать руками. Руки предназначены для клавиатуры (ну, или для струн или кисти), все остальное подобно онанизму – удовольствие получаешь только когда кончишь.
***
Нина была как всегда в отличном расположении духа (что она такого употребляет?), сразу же заварила кофе и принялась наводить мне мейкап. Кофе (где она такой берет), с амаретто, восхитительно свежий и идеально прожаренный был подобен вкусу жизни, горько-великолепный, маленькими глотками, с гущей на дне чашки. В такие моменты я забываю, что не люблю кофе. А сумасшедшее существо с кисточками, карандашами, бутылочками, еще непонятно чем бегало вокруг полуобнаженного меня, со своими огромными эээ…зрачками, гипнотизируя меня и усыпляя внимание, а в следующий момент протянуло мне рюмку с непонятных неаппетитным веществом и стакан воды.
- Это чего такое?
- Это нужно, нужно, нужно… Пей.
- А все же?
- Ну, скажем так, гы-гы, это препарат комплексного действия. Если будешь хорошим мальчиком и выпьешь лекарство, тетя доктор  даст тебе кое-чего для вдохновения, пару порций химической музы.
- (****ь, сейчас свяжу тебя и выпорю, а потом… Тоже мне, добрая фея) А я не двину коников после твоего шаманства?
- Обижаешь, милый, разве я способна отравить такого прелестного мальчика. Разве что пообщаешься с керамическим другом, но это бывает, гы-гы.
Я взял рюмку и проглотил сладко-мерзкое клейстероподобное нечто, запил водой. Прислушался к ощущениям. Ничего. Ничего. Ничего. Нина сменила в плейлисте последний альбом «Ин экстремо» на какой-то бредовый кельтик-психодел-фьюжн, и истерические вопли вперемешку с завываниями и шизоидными партиями на непонятных инструментах наполнили гаражное помещение. Мне вдруг стало как-то холодно, вернее, нет, я не чувствовал холода кожей, я просто замерз. Фотограф взяла меня за руку своей мягкой, как у ангела и манящей живым теплом рукой и повела в соседнюю комнату, завешенную полиэтиленовой пленкой. Изнутри пленка в некоторых местах была испачкана и забрызгана чем-то красным. Я провел пальцем по пятну этого вещества и попробовал его на вкус. Вкуса не было. Ни вкуса, ни запаха. Посреди комнаты стояла каталка, подобная тем, на которых возят лежачих больных в государственных больницах, только еще более разбитая и обшарпанная. Дерматиновое покрытие местами было не то порезанным, не то полопавшимся, а вместо одного колеса торчал криво приваренный ржавый штырь.
Нина уложила меня на каталку и начала пристегивать ремнями руки и ноги. Я все никак не мог разобрать вкус этого вещества, что-то такое знакомое, но никак не вспомнить. И тут меня осенило – варенье. Вишневое, что ли… Простота решения вызвала у меня приступ хохота. Если бы я не был пристегнут к каталке (теперь еще и в области пояса и шеи), я бы, наверное, корчился на полу от смеха. Я вдруг подумал о том, что, наверное, как-то странно себя веду, но эта мысль не задержалась в голове.
Тем временем фотограф вернулась в «операционную» с фотокамерой, бутылкой вина и кожаной плетью. Я собрался перестать смеяться и приняться за дело, то есть входить в образ (интересно, в какой?), мне даже стало немного стыдно за то, что я так тупо ржу тут, пристегнутый к каталке. Но ничего не получилось, осознание глупости ситуации вызвало лишь еще более сильный приступ хохота. Тем временем моя мучительница с невозмутимым лицом откупорила бутылку вина (Като негро, сухое, Чили - как можно пить эту брагу?) и сделала пару глотков, невозмутимо мурлыча при этом что-то отличное от звучащих за прозрачной полиэтиленовой занавесью шаманских напевов, остатками вина принялась поливать меня (Аааа, холодное!!! Или горячее?). Затем ногой выкатила бутылку под пленкой из «палаты», взяла в руки плетку и, размахнувшись, протянула меня по груди. Я чуть было не опрокинул каталку, извиваясь от хохота, а она стегала меня по животу и груди. Сделав ударов двадцать, она отправила плеть вслед за бутылкой и взялась за камеру. Сознание мое постепенно стало проясняться, правда, независимо от тела, которое продолжало биться в истерике. Мышцы лица болели от смеха, а на теле появились ярко красные полосы от ударов. Они переплетались друг с другом и как будто шевелились, вследствие чего посчитать их не представлялось возможным. И тут кожа на груди будто взорвалась раскаленным свинцом. В глазах потемнело и стали загораться красные вспышки, каждая из которых была ярче предыдущей и исчезала не мгновенно, а медленно растекаясь и соединяясь с предыдущими, только это были не вспышки света, а скорее, красной темноты. Живот и грудь жгло огнем, и, что самое страшное, я продолжал хохотать. Музыка играла, я это чувствовал, хотя и слышал лишь звон. Подобное бы, наверное, испытывал  глухой, стоящий возле колонок на рок-концерте. Дикое жжение от плети постепенно растекалось по всему телу по-своему приятным огнем, звон в ушах стал привычным и незаметным, как гул машин для жителей мегаполиса, и, кажется, я перестал смеяться. Я проваливался в сон, но не так, как не спавший двое суток студент засыпает на паре, просто медленно уплывал от берега, подобно пустой бутылке при отливе, без всякого сопротивления. Это был странный сон, без сновидений, скорее дрема, а не сон. Так, наверное, чувствует себя человек под наркозом, находясь при этом в сознании, но частично. Я точно помню, что видел место, где нахожусь, слышал музыку, чувствовал, как Нина стягивает с меня  джинсы, как извивается, сидя на мне, откинувшись назад и виляя бедрами, чувствовал, как засохший край разреза на дерматиновом покрытии каталки натирает мне спину, но все будто со стороны, кусками, словно фильм по телевизору с неисправной антенной.
***
Пробуждение по привычке наступило внезапно в одно из февральских окон. Небо стало вдруг голубым, трава зеленой, на деревьях практически появились почки и почти что распустились цветами. Я не писал стихи больше двух месяцев, будто не дышал, не чувствовал, не жил. Но сегодня музыка была живой, в воздухе появились запахи, отличные от запаха канализации, а на лицах людей – признаки жизни. Ожил и я. Шагая по набережной, я грелся в лучах еще скупого, но живого солнца. В наушниках играли «Люди осени», на лавочках сидели пары, навстречу шедшие девушки были одеты в мини-юбки и колготки телесного цвета, что дарило иллюзию весны и тепла. Я вновь чувствовал каждый мельчайший оттенок цвета, звука, запаха. Я заглядывал в глаза прохожим и в каждом взгляде замечал пробуждение. О нем шептало каждое дуновение ветерка. Им дышал каждый куст. Деревья, растормошенные ветром, потягивались, пробуждаясь от спячки. Я знал, что это ненадолго, что снова будет холодно. Но я пробудился и сегодня уже не усну.
Побродив несколько часов по городу, я разрядил окончательно аккумулятор плеера и направился к небольшому притоноподобному бару, где собиралась вечерами разношерстая труметальная братия. Еще не было восьми, народ только подтягивался, половина столиков была свободна, и, войдя, я мельком оглядел помещение в поисках знакомых либо приятных лиц. За дальним столиком с бутылкой дешевого пива сидел одиноко Сатя, старый мой знакомый. Отрастив козлиную бородку и вьющиеся волосы до плеч, он гордо называл себя сатиром, но движения его были неслаженны и порою попросту комичны, посему называли его исключительно Сатей. Не сказать, что он был очень интересным человеком или вызывал у меня особую симпатию, но встретившись с обрадовавшимся хоть какой-то кампании фавном глазами, я направился к его столику. Сатя был из тех людей, что приходят сюда что называется «потусоваться». Бросив сумку на скамейку и усевшись напротив нарисовавшегося не то собеседника, не то собутыльника, я уже пожалел (впрочем, как обычно), что приперся в этот барыжник. Хотя, собственно, мне ли судить Сатю, да и всех собравшихся тут, сам то я пришел явно не от радости, не потому, что мне тут нравится, да и к спиртному я равнодушен, мне точно также хочется… Общения, что ли. Новых лиц. Приключений на свою пятую точку.
Воодушевленный товарищ бубнел что-то о новом проекте, об отрепетированной программе, о контрактах, о предстоящих концертах. Меня же уже не удивляло, с каким энтузиазмом каждый взявший пару уроков игры на гитаре и прикупивший за сто баксов безымянную электруху и цифровую примочку за пятьдесят баксов, пытается сколотить свой бэнд. Находит басиста, который не смог научиться играть на электрухе, ибо пальцы шибко мохнатые, посему перешел на «Урал» старшего брата, ударника, который никогда не играл на ударных, но думает, что ничего сложного тут нет, вокалистку без слуха но с сиськами, а иногда даже и клавишника, ходившего в дошкольном возрасте два года в музыкальную школу по настоянию бабушки (чтоб не курил после школы за гаражами). Правда, последний обычно «пока что не купил хороший инструмент», но вообще он есть. И потом эта честная братия идет в репетиционку «у Вовы» или «у Васи» и там, попинав немного убитый микшер и выпив десяток литров дешевого пива для вдохновения, пытается переиграть чего из «Арии» или «Киша» или других гениальных групп. К счастью, в баре громко и дерьмово играло что-то, судя по органному звучанию синтезатора и цифровому скриму, из Боргира, поэтому я почти ничего из этой арии талантливого музыканта не слышал. Конечно, возможно, через года четыре ему надоест эта «игра в рок-группе» (вернее, игра в рок-группу), он пострижется, устроится на работу, накопит на подержанный «Айбанез», сносную педальку (привезенную из США, в хорошем состоянии), скажет, что металл гавно, а он теперь крутой джазмен, но, если честно, я в это не верю.
Я бы, наверное, еще добрый час залипал, усыпленный подобными размышлениями, гудением огромного количества убитых колонок и гундосым голосом Сати, но меня разбудило появление чего-то не соответствующего обстановке. Бросив взгляд в сторону входа, я обнаружил, что по ступеням, ведущим в подвал бара спускается обыкновенная толпа говнарей, коими уже забита половина столиков. Первым спускался, походу, самый трушный, эдакий полугот-полуфрик с редкими прозрачными волосами до плеч, россыпью пирсинга на гоблинской харе, в кожаном плаще на голое тело, кожаных (или дерматиновых?) штанах и «стилах» на двадцать дыр, с ремнями и непонятно зачем присобаченными карманами, типа как для мобильного. За ним шла, наверное, его подружка, в рваных колготках (о, боги), кожаной (или тоже дерматиновой?) мини (достаточно короткой, чтобы убедиться, что это все-таки колготки), непонятном замусоленном топе, с какими-то цепями на нем, алюминиевыми, что ли, без признаков наличия груди (может, это трансвестит?), с кучей пирсинга в самых разных местах, красно-синими неживыми волосами и тощими кривыми ногами, на которых болтались огромные ботинки непонятного производства. Третьей плыла труготишная особа, придерживая длинные юбки, под которыми были видны разбитые китайские гриндера-бульдоги, одетые на волосатые ноги без чулок (спасиба, пабливал). Из корсета ее вываливлись огромные груди, правда, с учетом габаритов самой девушки не вызывающие ничего, кроме отвращения, а лицо было почти полностью закрашено черным, так что между накрышенными черной помадой губами и подведенными догадайтесь каким цветом глазами (не то слово подведенными) проступала лишь тонкая полоска намазанного белым гримом лица, да второй подбородок, по доброй традиции не замазанный гримом, покачивался при ходьбе. Четвертой же шла совершенно непонятно как попавшая сюда особа, эдакая блондинка с короткими волосами, голубыми глазами и совершенно ангельским детским лицом. На ней было короткое черное лаковое платье, сшитое из кусков, как у Женщины-кошки, совершенно сумасшедшего вида. Страшно даже подумать, сколько времени подобное чудо нужно шить и столько запросит за подобные изыски ателье. Кроме того, «нью-роки» на ногах и колье от «алчеми» на шее – это как табличку на шею повесить с надписью «вы все - чмошное говно». О фигуре я вообще молчу – годы фитнеса и отказ от дешевого майонеза и пива.
Вся кампания прошла к пустеющему столику, лишь инопланетянка на миг остановилась, проведя глазами по лицам сидящих, будто новые туфли себе выбирая, и присела с краю, с некоторой брезгливостью. Я повернулся к посасывающему пиво из горла Сате, который незаметно для меня умолк и теперь сидел, уставившись в стол: «Что это за зверушка?» «Это Лиз, - он неопределенно хмыкнул, и, сделав выражение лица, будто сейчас сплюнет, продолжил, - такая тварь высокомерная, фригидная сука, любит издеваться, ее уже столько человек хотели бы придушить, но папаша ее, - Сатя показал пальцем наверх, - не то прокурор, не то хз, шишка, короче». Я бросил взгляд в сторону объекта моего интереса, она смотрел на меня, без тени смущения или…вообще без тени чего либо, просто рассматривала меня, как картину. Я посмотрел ей в глаза, но нахальная зверушка не обратила на это никакого внимания, продолжая пялиться на меня, разве что качество материала и швы проверить не подошла. Мою сонливость и усталость как рукой сняло, я отхлебнул из бокала грейпфрутовый сок с водкой и принялся так же бесцеремонно разглядывать достоинства инопланетянки. А их было порядочно, вернее сказать, вся ее внешность была сплошным достоинством: безупречная фигура, ангельское лица, плавные женственные движения – фарфоровая кукла, а не кусок мяса. Внезапно цель поднялась и, шепнув что-то на ухо тру-готишной бабище, направилась к выходу, чем меня изрядно озадачила. Я уже было хотел встать и идти за ней, но озарение остудило мой пыл – возле выхода находилась уборная. Сделав глотов их бокала, я вдруг осознал, что именно это мне и нужно – она одна, без гоблинов, в максимальной удаленности от ревущих колонок - и, помедлив еще пару секунд, встал и стал пробираться мимо трусящих немытыми крашеными хаерами под «майн герц брент» говнарей. Уборная была общая - достаточно просторное помещение с зеркалом, умывальником и четырьмя кабинками. Остановившись перед дверью, я попытался успокоиться, ибо меня начал пробирать мандраж, я вдруг с неимоверной четкостью осознал, что эта может послать, причем очень легко, что я не пикапер и у меня нет десятков заученных  отработанных моделей поведения, в общем, много ненужных мыслей мне в голову пришло вдруг. Наверное, это отголоски каких-то подростковых страхов, подобно страхов перед серьезными драками и еще чем-то подобным. Как бы то ни было, я сказал себе, что лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном, что нехуй вести себя как чмо и дороги назад уже нет и открыл дверь. Я ждал…даже не знаю чего, я не успел тогда над этим подумать, но определенно не того, что она будет стоять перед зеркалом, уперевшись руками в раковину и скучать, будто ожидая моего появления. Посему, зайдя я, мягко говоря, растерялся, как лев, на которого напала антилопа и не нашел ничего лучше, как попытаться пригвоздить жертву к месту убийственным взглядом. Секунд пять-десять мы так и стояли, сцепившись взглядами. Затем «жертва» выразила намерение выйти, сделав пару шагов к выходу и указав глазами на дверную ручку. Признаться честно, я просто растерялся, посему не нашел ничего лучше, как стоять, закрывая собою дверь и смотреть на нее в упор. Было в этой Лиз что-то непостижимое, манящее и пугающее одновременно. Кожа лица выдавала возраст 15-17 лет, но в глазах была вечность, будто две голубые кукольные бусинки скрывали открытый космос, холодный и бесконечный. На лице ее появилось недовольство, вызвавшее у меня улыбку. Это было недовольство маленького капризного ребенка, вернувшее мне уверенность охотника.
- Подожди, дай номер. (Надела маску высокомерия)
- Какой еще номер? (В самом деле, какой)
- Номер аси. (Маска высокомерия дала трещину)
- Зачем? (Что, думала, телефона номер попрошу? Спасибо, нафиг, я как-то уже так попал… у тебя то папа пополняет, небось, а я разорюсь)
- Я тебе напишу.
- Зачем? (****ь, ненавижу эту игру, что не ясно, трахнуть тебя хочу)
- Я так хочу.
- Ну и что? Меня это должно волновать? (Действительно, крепкий орешек, сам уже не прочь ее придушить)
Совершенно ясно, что словами эту проверку на крепость яиц не пройти, поэтому я беру немного офигевшую куклу за плечи, прижимаю к кафельной стене и прямо в лицо, голосом эсэсовца:
- А ты сомневаешься?
По выражению лица, нет, лицо все так же каменное, но по глазам видно, что стена дала трещину.
- У меня нет аси. (Жалкая попытка)
- Заведешь. Это не сложно даже для блондинки. А пока давай номер мобильного.
Достаю свой КПК (руки, вроде, не дрожат). Быстро продиктовав цифры, фифа направляется к двери. Не пускаю, набираю номер. Где-то в складках ее платья начинает вибрировать мобильный, достает, сбрасывает («нокиа» складывающаяся пополам по вертикали, какая же модель? Забыл). Снова направляется к выходу, снова не пускаю. (А где клатч, кто же мобилу таскает в кармане?) Протягиваю руку: «Локи». «Лиз», - с вызовом, помедлив, протягивает руку. Беру мягко за пальцы, наклонившись еле целую костяшки пальцев, сам скашиваю глаза и смотрю в зеркало на себя – первый раз нормально получилось так выпендриться, не хуже чем в фильмах: «Очень приятно». Молча выходит. Занавес.
А я вспотел. Нет, в баре было душно и накурено, но я не потому вспотел. Умылся холодной водой из под крана. Признаться честно, совершенно не хотелось возвращаться вниз, но там была сумка, да и уйти было бы как-то… поджав хвост. И это после победы. Нет, я пошел вниз, высидел там минут десять (она на меня больше не обращала никакого внимания, впрочем, я на нее тоже), слушая пьяное бормотание Сати и какой-то трушный блэк (это когда звук такой, будто писали на диктофон мобильного телефона), допил содержимое бокала, забрал сумку и направился к выходу. Походкой Джеймса Бонда. Не оборачиваясь. И пусть мне покрасят волосы в розовый цвет, если Эвридика не скосила взгляд мне вслед.
***
Два дня прошло. Содержимое бутылки с пятью звездами на этикетке медленно, но уверенно перемещалось в стакан, где смесь коньячного спирта, карамельного красителя и ароматизатора смешивалась дополнительно с непонятными ингредиентами, составляющими то, что мы называем «Пепси», а затем небольшими глотками направлялось в конечный пункт назначения.
Нет, пить в одиночестве дешевый коньяк с колой – это убого. Но, возможно, сегодня настроение было просто чуточку хуже чем обычно или сказалось влияние магнитных бурь, а может быть и не было причины вообще. Как бы то ни было, на душе было паршиво как никогда. В такие моменты особенно ярко и полно осознаешь свое одиночество, безнадежное и вечное одиночество.
Маленькая замызганная кухня, тусклая лампочка на потолке, пустая бутылка на поцарапанном столе. Вечно приоткрытые дверцы буфета, дрожащий и бурчащий «Минск», покрытый точками ржавчины и наклейками. На потолке желтоватые потеки, на стенах отклеивающиеся обои. Сочные детали подобно ударам боксера-тяжеловеса отправляли меня все глубже в нокаут депрессии. Даже если бы я закрыл глаза, то никуда бы не делся от осознания того, что выйдя из кухни, попаду в маленькую комнатушку с незастеленной измятой кроватью, покрытым пылью и дисками компьютерным столом, подпертым к стене тумбочкой с оббитыми углами и отваливающейся дверцей, с выходом на заваленный хламом балкон, с потрескавшейся на потолке штукатуркой, тараканами и, ****ь, вечно витавшим в воздухе запахом безнадежности. Гнилым, затхлым, не желающим выветриваться или подавляться запахами табачного дыма и дыма марихуаны, пота, спермы, презервативов, дорогих парфюмов и дешевого алкоголя.
Впрочем, всего пара шагов до кровати отделяла меня от завтрашнего дня, где я будет снова пафосным и наглым, буду улыбаться и отпускать пошлые шутки, ржать под травой и трахаться под мескалином и только сушняк и легкая тошнота напомнят о том, что от меня все еще несет безнадежностью.
Я выбежал из дома и, оббежав его (и тут никого не было), бросился в лес, начинавшийся сразу за забором. Перепрыгивая забор, чем-то порезал ногу, посему оставлял за собой след из кровавых капель, будто надеясь не заблудиться при помощи этой нехитрой уловки. Впереди между деревьев мелькнула куртка отца, я бросился туда, запутался в колючих кустах, продираясь сквозь которые порвал кожзамовый ремень шлепанца. Зазвонил мобильный в кармане, старый сименс м65. Мать звонила, спрашивала, где я, связь внезапно прервалась. Мобильный отключился - аккумулятор сел. Почему опять забыл его зарядить? Наконец выбрался из колючих зарослей на опушку леса, где полыхал мой дом. Сзади из кустов выскочил отец, спросил, куда и зачем я бегу, когда дом горит.
*****. Ненавижу такой бред. Простыня и джинсы были мокрые от пота, хоть выжимай. Что за маразм, когда я еще носил такие тапочки, цветных мобильных не было и в помине. Умылся холодной водой. Каждый раз после таких снов ищешь доказательства их нереальности и бредовости. Чтобы успокоить себя. Налил воды в стакан – мучил дикий сушняк, с трудом выпил. За окном светало. Дико хотелось накуриться.
Включил компьютер: с третьей попытки удалось, удерживая равновесие, ткнуть пальцем ноги в пятикопеечную монету кнопки на системнике, упал на кресло, уронил руки на подлокотники, наблюдая за сменой картинок на экране. Включил музыку – «Кип оф калессин», закрыл проигрыватель. Включил «Клавир» «Раммштайна, добавил в плейлист «Мутер», «Майн тайл» и альбом «Моргула». Пошел на кухню, набрал в чайник воды, кран пару раз чихнул и по комнате растекся запах затхлости. Понюхал воду в чайнике – как я мог это пить десять минут назад? Оставив кран открытым, поплелся в сортир. Расстегнул ремень (пряжка надавила красную полосу на животе), ширинку, достал из липких от пота трусов мокрый (по той же причине, не нужно ничего додумывать) член, обрызгав пол и бортик унитаза, все-таки справил нужду, вытер остатками туалетной бумаги (снова закончилась) конец, затем борт керамического друга и пол, бросил скомканный метр бумаги в унитаз и слил воду. Помыл руки, еще раз умылся. Вышел из туалета, дошел до кухни, развернулся, постоял немного. Затем стянул с себя мокрые джинсы, трусы и носки и пошел под душ. Холодные струи воды (какое запиленное выражение, почему все пишут о мытье под душем именно так) смывали вместе с потом (липким и вонючим потом человека, выпившего вчера триста грамм дешевого коньяка) остатки сна и тревоги. Эта мутная субстанция, стекала в канализацию, а вдогонку ей уже спешила пахнущая цитрусами и специями пена. Возможно, через потовые железы из тела человека удаляются не только ненужные соли и токсины, но гормоны, вызывающие тревогу и депрессию. Как бы то ни было, из душа я вышел в гораздо лучшем расположении духа (почти тавтология), из колонок лился «Клавир», а из заполненной до краев раковины на кухне плоскими струями вытекала на кафельный пол вода. Для меня всегда было  загадкой, почему раковина наполняется, если диаметр крана в три раза меньше диаметра канализации?
Этим утром я сварил себе большую чашку крепкого кофе венской обжарки с карамелью. Не смотря ни на что, начался новый день.
***
В универ я пошел пешком. Вообще-то, шагать было прилично, более того, сегодня идти туда не особо нужно было. Часть пар можно было прогулять ввиду того, что на экзамене все равно придется списывать с отксерокопированного конспекта, часть пар не имело смысла посещать, ибо я уже был в черном списке. Такой есть у большинства преподов, наличие там вашей фамилии означает, что иначе как за деньги вы этот предмет не сдадите. Попасть туда можно разными способами, моя обычная «статья» - непосещение.
Но сегодня был особенный день. Сегодня я решил изменить свою жизнь, перестать участвовать в ней в качестве зрителя или, в лучшем случае, подтанцовки. Я пока не знал, какие поставить перед собой цели, не знал, как их достигну и достигну ли, просто, решил выбраться из замкнутого круга, сделать что-либо из ряда вон. Я взял начатую тетрадь, найденную в тумбочке, купил копеечную авторучку и собрался посетить все пары, писать все лекции и даже семинары, затем уехать куда-нибудь за город и там посидеть и поразмыслить. Меня посетило какое-то воодушевление, как будто в жизни случилось что-то хорошее, как в детстве, когда родители пообещали тебе на день рожденья новый велосипед и два месяца, оставшиеся до этого дня ты был счастливым обладателем самого крутого велика, какой только можно было представить. До тех пор, пока утром заветного дня забывчивые папа с мамой не преподносили тебе очередной набор школьных принадлежностей. Ах, милые мои, если б знали вы, что это навсегда отобьет у меня желание учиться, вы бы, наверное, все-таки нашли деньги хотя бы на самый паршивый велосипед. Пусть это и не изменило бы ничего, но вы хотя бы не чувствовали своей вины в том, что ваш сын никогда не станет примерным учителем физики. Впрочем, сомневаюсь, что, даже если бы вы были живы, вы смогли бы провести подобную линию связи, вы ведь желали мне лучшего, как и любые родители периода перестройки, а виной всему только гнилая западная культура, преподнесенная на блюдечке с голубой каемочкой наивным советским людям, с упоением потребляющим американские боевики, немецкое порно, англоязычную музыку и турецкие жвачки.
Когда мои размышления дошли до южноамериканских наркотиков и китайской техники (я бы сказал, китайского всего, ибо трудно найти товар, который они бы не производили), мои ноги дошли до университета. Он сегодня был какой-то другой, встречал меня не как вшивого пса, а как блудного сына, вернувшегося в отчий дом. А на скамеечке в тени каштанов сидели мои одногрупники почти полным составом. Пожалуй, нет смысла приводить нашу демагогию здесь. Скажу лишь, что я действительно готов был пойти на пары и сидеть там как последний задрот, но найти аргументы, позволяющие мне отморозиться, когда одногрупница со своим вторым сопрано, третьим размером груди и сводным хором из пятнадцати голосов разной степени алкогольного красноречия выдает арию гостеприимной именинницы, было достаточно сложно. Меня застали врасплох и смели мою линию обороны, как цунами песочный замок.
В общем, получилось так же, как и с велосипедом. Так же, как обычно, я бы сказал.
***
Утро началось неожиданно в полпятого утра. Мне снилось как я насиловал свою однокурсницу, которая хотела меня убить при помощи шприца, наполненного жидкостью цвета мочи. Перед глазами все еще стояла картина, как она кровожадно улыбается, пряча что-то за спиной а в пищеводе колом стояло нечто, неотвратимо рвавшееся наружу. Кишечник бурлил, желудок сокращался спазмами, а в пищеводе будто застрял десяток апельсинов (вспомнилось видео, где мужчина проглотил целиком двенадцать сосисок, наверное, он чувствовал нечто подобное).
Во рту был неописуемо отвратительный привкус холодной блевотины, челюсти сводило, в голове гудело. Ноги сами понесли меня в ванную, в объятия моего спасителя – керамического друга. Он стоял там же, где и всегда, только крышка была не закрыта, а края обоссаны. Чувствуя спазмы пищевода, я пал ниц перед моим молчаливым собеседником, правым коленом почувствовав холод кафеля, а левым – лужу мочи на полу, вдохнул полной грудью аммиачные пары, готовый к исповеди, но ничего не происходило. Стоял я минуту, или десять, в какой-то момент мне показалось, что я заснул, но желудок мой наконец сжалился надо мной и, изогнувшись, я начал облегчать душу.
Рвало меня, наверное, часа полтора, спазмы не прекращались, меня скручивало в калач и трясло, как осиновый лист. Вкус рвоты давно сменился на горечь желчи, чем-то похожую на горечь неспелых грейпфрутов, и я уже молил пощады у моего пастора – фаянсового мученика, но стоило мне предпринять попытку подняться с колен, как новый приступ подобно каре божьей сгибал меня пополам, указывая мое место.
Вышел из сортира я опустошенный во всех возможных смыслах этого слова. На часах было пять утра, а за окном совсем рассвело – не хватало только пения петухов, отсутствовавшего по причине отсутствия самих петухов. Не было слышно, ни криков соседей, ни гула машин, ни стука строителей, возводящих недалеко от старых хрущевок новую многоэтажку, только стрелки часов, вдохновленные тишиной щелкали особенно громко и торжественно, гордые тем, что служат господину, перед которым все равны и все ничтожно.
Я поставил чайник и попытался вспомнить вчерашний вечер. Никогда еще не было так тяжело составить более или менее четкую картину из обрывков, сохранившихся в памяти. Шампанское, тосты, еще шампанское, еще тосты, мартини, снова шампанское и снова тосты (в тостах после мартини было меньше смысла, чем в предыдущих, но и лести тоже меньше), затем мохито… потом какие-то коктейли, название которых не отпечаталось в памяти… все это вперемешку с салатами, фруктовыми нарезками, кальяном… Все это обретало какую-то последовательность и осмысленность только благодаря выходам в туалет. Первый был совершен довольно трезвым шагом и с мыслью о том, что пора переходить на сок, второй был нужен, чтобы умыться, ибо стало очень душно, третий был самым тяжелым, ибо вступила в силу теория относительности (Эйнштейн был прав!) и стены и пол перестали быть понятиями абсолютными. Помню, что танцевал с Леной (той самой однокурсницей), целовал ей шею, посасывал мочку уха, но, было это до второго выхода в уборную или после оного?
Вспомнил небольшую сиреневато-розовую таблетку, проглоченную как бы невзначай и в сознании стали всплывать все новые сцены. Вот мы рассаживаемся впятнадцатером в три такси, Лена сидит у меня на коленях а меня дико тошнит и спазмы сводят кишечник, отчего эрекция сходит на нет. Я запускаю руку ей под платье, она раздвигает ноги и похотливо ерзает на мне, вызывая еще более острую боль в кишечнике, я же пытаюсь волевым усилием заставить свой член снова затвердеть (непонятно, зачем). Рукой добираюсь до ее трусиков, насквозь мокрых и почти ничего не прикрывающих, пытаюсь ласкать ее через трусики, но они настолько малы, что пальцы погружаются внутрь, и она начинает еще яростнее извиваться, сладостно дыша мне на ухо и слегка постанывая. Мне дико неудобно и запястье быстро устает, но она продолжает двигаться навстречу моим пальцам.
Когда машина останавливается, мне становится легче, боль стихает, а моя яростная наездница бесстыдно стонет. Мы все толпой вылазим, иначе не скажешь, из машин и направляемся в сторону небольшого одноэтажного домика совкового типа, очевидно, снимаемого кем-то из однокурсников. Внутренняя обстановка соответствует внешнему виду – деревянные крашеные полы, дешевые обои, побеленные потолки, советская мебель. Кто-то включает «музыку» - такую же стуканину, как до этого играла в клубе. Я бегу в импровизированный сад, состоящих из пары яблонь и нескольких не то вишень, не то черешен, растущих около дома.
Присел, оперся спиной о ствол старой разлапистой яблони - каждое движение отзывалось острой болью в кишечнике и дико гудела голова, легкая тошнота же была скорее сладостно-приятной. Расстегнул куртку – ну улице было градусов десять, но я истекал потом. Закрыл глаза. Пульсирующая и стучащая в такт музыке боль в висках стала утихать.
Это, пожалуй, было самое приятное воспоминание из всего вечера. Прохладный ветер постепенно охлаждал раскаленное тело, роса остужала расплавленные мысли, разрывающие черепную коробку. Подобие музыки, доносившейся из дома, совсем не мешало и позволяло еще сильнее почувствовать мою удаленность от всего этого. На смену острой потребности в движении, накрывшей меня в клубе пришла расслабленность и умиротворенность, настолько блаженная, что я, кажется, даже заснул в какой-то момент.
Следующие воспоминания почему-то упорно не желали восстанавливаться в полной мере, не знаю, что является причиной этого явления. Период после выхода из клуба и до того, как я задремал под деревом я помню в подробностях, что же было после в силу каких-то реакций в моем мозгу напрочь было сокрыто от меня за исключением пары моментов, в одном из которых я опять яростно лижусь с Леной, а в следующий иду по совершенно пустынной улице. Чайник вскипел.
Сначала я хотел сварить кофе. Но не хотел его пить. Собрался заварить жасминовый оолонг, но желудок в весьма жесткой форме пояснил, что если я буду его пить, то отправлюсь снова нюхать свою блевотину. Выбор мой пал на черный чай с бергамотом, запах которого, как ни странно, не вызвал никаких неприятных ощущений. В голове стало проясняться, вот только кишки горели огнем, и желание хоть что-то делать напрочь пропало. Не хотелось ни есть, ни спать, ни… Даже не знаю, чего бы мне могло сейчас хотеться. Допив чай, я упал на кровать.
***
К обеду мне стало легче. Запив фуразолидон йогуртом, я почувствовал себя достаточно живым, чтобы вернуться в материальный мир. Первым делом не без труда нашел мобильный: три неотвеченных вызова и две смс. Два вызова было от однокурсника Андрея и один от Алины, обе смс тоже были от нее: пожелание спокойной ночи и доброго утра. Я решил начать с того, что проще и набрал Андрея, он не брал трубку. Алине звонить не хотелось, и дело было даже не в чувстве вины, которое так же присутствовало. Просто, она вызвала у меня неприятные ощущения, она была влюблена беспамятно и безумно, готова была на все, моя же страсть перегорела. Или протухла.
Нет, ее красота вызывала у меня восторг и желание, она никогда меня ни в чем не ограничивала и не напрягала, не было в ее чувствах никакого эгоизма, не было обмана или притворства, только собачья преданность. Это меня, наверное, и раздражало. Мы могли общаться на любые темы, но она никогда со мной не спорила, я мог задавать любые вопросы, но она всегда отвечала то, что я хотел услышать. В постели для нее не было границ за исключением тех, которые устанавливал я, но все это было ради меня. Казалось, вся ее жизнь, каждый ее вдох, каждый удар сердца был для меня. Она слушала ту же музыку, что слушал я, смотрела те же фильмы, читала те же книги. Мне все больше казалось, будто она не живой человек – мое отражение, эхо. И секс все чаще напоминал мне мастурбацию. Это порою напрягало меня, надоедало, но это было такой мелочью. Было нечто, что угнетало меня по-настоящему: рядом с ней я был одинок.
Я набрал ее номер, который знал наизусть. Некоторые девушки считают, что большинство мужчин свиньи и им нужен только секс, не задумываясь о том, что им больше нечего дать. Только свое тело и свою собачью преданность в лучшем случае. Ну как может не надоесть человек, которые одинаково одевается на протяжении полугода, который не может посоветовать тебе хорошей книги или интересного фильма, рассказать о чем-то, о чем ты понятия не имел… Черт, короткие гудки. Я опустился на кровать: все тело было будто растоптанным, вялым, бессильным. Зазвонил мобильный – Алина.
- Привет
- Привет (знакомые до боли нотки грусти). Чего не отвечал?
- Не слышал, на днюхе был вчера, только проснулся.
- Ясно. И как погулял? (укор – что ж, оно и понятно).
- Та паршиво как всегда. Нарвался на свою голову в универе на этих алкашей. Терь чувствую себя препаскудно.
- Хочешь, я приеду? (черт, вот это непростой вопрос)
- Очень хочу. Только позже. Часам в шести, пожалуй, отойду.
- Я бы помогла… (нет уж, спасибо, у меня хоть лицо не в помаде?)
- Не, я сам. Башка трещит и убраться надо. Лучше вечером. (я старался говорить как можно мягче)
- Ладно. (блин, все равно обиделась. Ладно, хрен с ней)
В целом я остался доволен результатами, все прошло достаточно легко. Теперь предстояло привести в порядок себя и заблеванный и обоссанный сортир, принять душ, проверить одежду на предмет посады, спермы, женских выделений, завалявшихся в карманах использованных презервативов и прочих ненужных сюрпризов. Начать решил с пострадавшего, который стал грязнее чем положено в связи с тем, что принял часть моей грязи (хотя не известно, стал ли я после этого чище, чем он). Посыпав основательно унитаз порошком, полив доместосом и присоединив шланг к крану, я начал отчищать его специальной щеткой и поливать водой, старательно, будто прося прощения за то, что так с ним обошелся. Как жаль, что человеку нельзя так же просто снова стать чистым.
Отсоединил шланг, помыл руки под краном. Помыл еще раз с мылом. Умылся. Приблизив лицо к зеркалу, посмотрел себе в глаза. Нет, они ничего мне не говорили о вчерашнем, за исключением того, что были несколько более красными, чем обычно. Мешки под глазами – было и хуже. В целом я все еще достаточно симпатичен – голубые глаза, прямой нос, выразительный рот, мужественные скулы и подбородок, высокий лоб. Виски были выбриты, светлые волосы до плеч сейчас составляли прическу, подходящую разве что для похода в дурдом. Осмотрел шею – засосов не обнаружил, только спелый прыщ сбоку портил вид, словно вулкан посреди пустыни. Сжал его пальцами с двух сторон – гной брызнул на зеркало. Смыл водой. Теперь на месте прыща остался лишь красный след с набухающей каплей сукровицы. Зато на груди был обнаружен засос впечатляющих размеров. Ну что, засос, ты будешь синяком, а буду мыться.
***
В начале седьмого меня разбудил разрывающийся дверной звонок. Вскочив с кровати, я схватил мобильный телефон – на нем было восемь пропущенных, но звонил не он. Бегом направился в кухню, набрал в рот воды, выдавил туда же зубной пасты, прополоскал этим рот. Язык дико щипало, я выпил воды из-под крана. Открыл двери. Алина стояла спиной к двери. «Проходи» - сонным голосом промямлил я.
Ее выражение лица не предвещало ничего хорошего, глаза отметили синяк на моей груди и стояк под полотенцем, которым я обмотал бедра после душа да так и увалился спать. На кровати было свежее белье, аромалампа распространяла запах чайного дерева. Я поставил чайник, стал мыть заварочный под краном. Алина не была у меня уже около недели, за это время на чайных листьях в нем появились серые островки плесени. Такие вещи, как аромалампа и заварочный чайник никогда не использовались мной, когда я был один, и, как следствие, не мылись. Алина скинула ранец на пол, подошла сзади и обняла меня сзади, прижавшись лицом к спине. Я поставил чайник на стол, вытер руки полотенцем и повернулся к ней. Глаза ее блестели от слез.
Я целовал ее веки, целовал лоб, щеки, губы. Когда добрался до шеи, дыхание юной нимфы стало прерывистым. Мой язык забрался в раковину ее ушка, а губы шептали, чтобы она не плакала (хотя, она и так уже не плакала). Я стянул с Алины тонкий весенний свитер и целовала ее грудь, лизал, посасывал, прихватил зубами набухший сосок и с губ ее сорвался стон. Я покрывал поцелуями каждый сантиметр идеального живота, джинсы со стрингами присоединились к свитеру. Она была как всегда безупречно выбрита (в отличие от меня), пахла чистотой и вожделением, и я самозабвенно ласкал ее киску, посасывал торчащие малые губы, проникал языком внутрь, играл с клитором. Руками я крепко держал ее за бедра, а она извивалась и стонала, она кончала и, не успев кончить, снова кончала. В эти моменты я боготворил ее и чувствовал себя величайшим из любовников.
«Войди в меня», - шептала она, молила: «Возьми меня», кричала: «Трахни меня». «Трахнуть тебя как сучку?» – спросил я, «Да, трахни меня, как сучку!» - простонала Алина. Я встал с колен, полотенце упало на пол. Приподнял ее за бедра и, перевернув, поставил на колени лицом  вниз, оголил головку стоящего колом инструмента.
Я входил в нее резко и сильно, трахал ее, драл, как последнюю шалаву. Она извивалась и билась в истерике, комкала руками простыню, выла и стонала, то приподымаясь на руках, то падая лицом на кровать. Я шлепал ее по заднице, шепча: «Что, шлюшка, нравится?», а она то бормотала невнятно, то кричала на всю квартиру: «Да, трахай меня, сильнее», «Трахай как сучку». И, наверное, я бы мог кончить на полчаса раньше, толком не успев начать, но попытался отвлечься, перемножать двухзначные числа или вспомнить одно из своих стихотворений, и прошло еще полчаса, по истечении которых мой член начал медленно но уверенно опадать. Не знаю, был ли виной тому перебор с алкоголем, перевозбуждение или ставшая к тому времени совершенно огромной и скользкой вагина моей подруги, но факт оставался фактом. Думаете, кончить было для меня так важно? Нет, я совсем не боюсь предложений без точки, дело было совсем в другом – я страшно боялся почувствовать себя импотентом. Понимал, что перенесенный триппер, алкоголь наркотики, бесконечный и беспорядочный трах рано или поздно дадут о себе знать, смирился, но, тем не менее, дико боялся наступления этого момента и даже самых слабых его признаков.
Я вышел из нее и она в изнеможении повалилась на кровать, но я взял ее за бедра и вернул в исходную позу. Взяв член в руку, прислонил его головкой к ее заднему проходу. Он снова затвердел. «Нет, подожди», - прошептала она и попыталась отодвинуться, но я схватил ее за бедра и, снова упершись в ее анус, начал толкать член внутрь. Он затвердел до боли, вены вздулись, головка стала пунцовой, я нажал чуть сильнее, и головка проскользнула внутрь. Алина застонала: «Ах, да, выеби меня в задницу!» и крышу у меня снесло. Я не ожидал от нее этого, совсем не ожидал, в какой-то момент я совсем не отдавал себе отчета в том, что делаю, возможно, мое психическое здоровье не отличается твердостью. Я схватил ее за бедра и вогнал прибор рывком на всю длину: «Ай, больно!» - завизжала маленькая шлюшка, но мне было плевать. Я схватил ее за короткие синие волосы и пытался войти в нее еще глубже, пытался разорвать ее, как животное. Она стонала, она кричала, плакала, а я через минуту лежа на ней, кончал в ее прямую кишку. Лежал на ней долго, не в силах пошевелиться, затем встал, вынимая из нее покрытый желтой слизью, сукровицей и спермой член.
Мне было не по себе, я был опустошен так, как не бывал и после пяти оргазмов, я будто чувствовал в себе присутствие кого-то еще, кто пытается выгнать меня из моего же тела. Я не мог поверить, что это я только что желал разорвать задний проход пятнадцатилетней девочки. Алина же села на кровати и, взяв мой грязный и вонючий приап в рот, стала его обсасывать, как будто он был покрыт амброзией. Глаза ее при этом блестели не то от слез, не то от чего-то, что мне было совершенно не понятно.
Я тогда сразу убежал в душ, затем позвонил Димону и, сославшись на вдруг возникшие неотложные проблемы, о которых я только что узнал по телефону, свалил из квартиры, которая все еще хранила в себе запах происшедшего. Все утро я имел дело с мочей и блевотиной, но, если вы спросите, что же вызывает у меня большее отвращение: то, что сегодня сделал я или то, что сделала после этого Алина, то подумав, отвечу, что это все мелочи. Совсем другие вопросы вертелись в моей голове, пока я наматывал круги по парку и не давали мне покоя. Ведь все, что она собой представляет, она взяла от меня, всему, что умеет, научил ее я…
Кого мне винить? К кому испытывать отвращение? Ведь я изменил ее так, как мне хотелось, но хотелось ли этого на самом деле ей? Сделает ли это ее счастливее? А быть может наоборот, это испортит ей жизнь? Может быть, она будет потом винить во всем меня? А я… я не хочу больше быть с ней. Она напоминает мне об отвращении, отвращении к себе – единственному человеку, от которого я не смогу убежать. И каждый раз, когда я буду бросать кого-то и оставаться один, этот монстр будет набрасываться на меня и подобно исчадию ада впиваться в меня миллионами пастей.
Начал моросить дождь и похолодало. Похоже, окно себя исчерпало и все это вполне может закончиться снегом и морозами. И хотя зима дала трещину и наступление тепла было лишь вопросом времени, но сейчас было сыро и мерзко и я начинал кашлять – вчерашняя гулянка вполне могла вылиться в бронхит или чего похуже. Возвращаться же в родную квартиру совсем не хотелось: Алина вряд ли уже ушла. Надо позвонить ей и сказать, чтоб не ждала меня сегодня и шла домой. Я решил пойти пересидеть дождь в интернет-кафе – мне хотелось поговорить с кем-то, желательно незнакомым. Вся эта ситуация меня дико напрягала, угнетала, мешала спокойно дышать. И был еще один странный момент, которому я тогда совсем не придал значения – когда я позвонил Димону, он интересовался, не у меня ли Лена и не вместе ли мы ушли.
В интернет-кафе кипела жизнь, совершенно особая жизнь. В нижнем зале, самом большом и самом шумном сидели линейщики вперемешку с малолетками, висящими вконтакте. Не знаю даже, кто из них большие задроты – и те и другие сидят в клубе сутками, лишь изредка выходя покурить. Я прошел через этот бедлам и поднялся по лестнице на второй этаж, где находились два зала поменьше. Двери одного из них были закрыты и оттуда раздавались громкие крики – контрушники играли турнир, туда я даже не стал заглядывать. Второй приветливо манил тишиной, выключенным светом и мерцанием мониторов. Там были устаревшие компьютеры, пригодные разве что для интернета, неигровые мыши, наушников часто вообще не было, вследствие чего это зал почти всегда был пуст. Сейчас там сидело два человека: мужик лет 40, попивая пиво, переписывался вконтакте, а парниша чмошного вида быстро свернул окна порно сайтов, едва я вошел, но затем снова развернул, не увидев во мне угрозы своему занятию.
Я сел за компьютер в самом углу, который был наиболее далеким от мира сего, нажал кнопку на системнике – ветеран загудел и тут же начал привычно отмазываться от работы, намекая мне разными способами на свою неисправность, но я не эмокид и не домохозяйка, посему быстро привел его в чувства. У компьютеров на старости лет, как и у людей, развивается маразм, склероз и портится характер. Человека несведущего такая техника может здорово озадачить, но опытного юзера не проведешь. Повозившись немного, я таки добился запуска виндовс. С некоторым запозданием включилась программа, требующая от меня ввода пароля и логина, подтверждающих факт оплаты мной услуг клуба. По большому счету, прервав запуск этой программы, можно было использовать компьютер бесплатно, но это было чревато порчей отношений с администраций клуба, чего мне сегодня вечером хотелось меньше всего.
Первым делом я запустил последний альбом «Сатурнус» в онлайн-проигрывателе. Нет, я не решил сегодня умереть, просто настроение было дождливое. С задержкой в пару секунд в перемотанных синей изолентой наушниках зашумел звуковой эффект не то дождя, не то ветра, а за окном, превратившись в ливень, зашумел настоящий дождь – небо разразилось. Падение воды с неба, как и падение человека, начинается с мелких капель, а заканчивается грязью. Не знаю, пал ли человек с небес, но дождь лишь касаясь земли стает грязью, чтобы скрытые в земле семена могли прорости. Я ввел в браузере адрес чата, где в любое время суток можно было встретить некоторое количество идиотов, могущих и хотящих поддержать беседу на любые темы. Это общение чистого разума, где нет имен, нет лиц и тел, нет социальных статусов и материальных положений – только информация, только твоя душа. Понятие души есть у всех народов, хотя представления о ней различны. Сегодня многие передовые ученые считают, что душа есть информационное поле человека, удерживаемое мощным и сложным магнитом – мозгом. И именно в ней происходят все мыслительные процессы, все эмоции, передаваемые телу при помощи электрических импульсов и гармонов. Эта теория объясняет очень многие вещи, которые не могут объяснить приверженцы более консервативных взглядов.
Я по привычке назвался ником граф Оман, который я использовал на многих сайтах, где выкладывал свои стихи. Набрал сообщение «небо разразилось водой, чтобы земля разразилась цветами» и отправил в общий чат, выставил статус «приват», чихнул. В носу появилось мерзкое ощущение простуженности – так и свалиться не долго. За окном все еще полоскал ливень и аптека была не близко, поэтому я отправился за лекарством к кофейному аппарату, ждавшему меня возле кассы на первом этаже. Заодно сходил в сортир – высморкался и облегчился, чтоб уже не спускаться в шумный мир смертных. Подождал два стаканчика двойного эспрессо и поплелся обратно на второй этаж.
Мужик с пивом смотрел фотки подзаплывшей жиром бочкообразной школьницы лет пятнадцати без груди, смотрел основательно. На фото она пыталась строить из себя фотомодель, демонстрируя нелепые гримасы и еще более нелепое белье. Шухерной любитель порно (снова свернул окно, когда я зашел) дошел уже до самых смелых своих фантазий и открыл два десятка страниц с изображением группового секса. К счастью, интернет в этом клубе хороший и это совсем меня не беспокоило, в отличие от того, что опера на моем компьютере выдала ошибку и, перезапустившись, спрашивала, продолжить ли прошлую сессию. Слово «сессия» меня последнее время несколько пугало, но, тем не менее, я нажал «да». Не знаю, сколько личных сообщений мне пришло до того, как заглючил «самый быстрый браузер на планете» (глючит действительно очень быстро), но сейчас на экране было всего одно: «твои сети слишком крупные для этой рыбы» от чатера с ником «Хейлель».
Меня это сообщение ввело в порядочный ступор. С одной стороны, никнейм просто умолял отпустить пару шуток ниже пояса, но фраза меня остановила. Я не знал, что ответить, как будто человек этот имел какой-то статус для меня. Подумав, я написал: «Что значит твой ник?». Потягивал кофе. Смотрел тупо в монитор и пил кофе. Сначала один стаканчик, потом второй. Как будто это был самый важный вопрос в моей жизни и от него зависела моя судьба. А возможно, я просто был простужен.
«Утренняя звезда. Но это не важно. Важно, что значит твой ник», - ответ пришел минут через пять, когда я уже полагал, что человек со странным еврейским никнеймом вышел из чата. Утренняя звезда – единственная ассоциация была связана с какой-то сказкой, содержание которой я уже не помню. А еще так называли булавы с шипами – моргенштерн. А что же значил мой ник? Ну, графоман, коим я и являюсь, сарказма не скрываю. Размышления мои прервало следующее сообщение: «Не там ты ищешь».
Что именно я не там ищу? Присылать туманные фразы с содержанием, которое можно трактовать как угодно может любой дурак. Но мне было интересно, а может, хотелось поймать его на выпендреже. Как бы то ни было, я принял правила игры:
- Смотря что. А где нужно?
- Ты ведь готов стать агнцем?
Тут я уже решил, что он просто пафосно пишет общие фразы, не отвечая на вопросы – это было очевидно, таких товарищей куча на подобных сайтах. Я написал ответ: «Нет, я готов стать самый крутым поэтом нового века», но вдруг задумался – а на самом деле, на что я готов ради этого? Чем я готов пожертвовать? Нет, я не решил, что он знает, что говорит, просто настроение изменилось, и я честно ответил:
- Не знаю.
- Знаешь. Просто, ты еще не осознал. Все продумано до мелочей, поэтому не задумывайся над выбором. Выбор – лишь иллюзия.
Эта фраза давно и часто крутилась в моем сознании, как одна из тех пафосных фраз, о том, что от судьбы не уйдешь и что мы всего лишь части чей-то игрушки, но сейчас она почему-то обрела совсем иной вкус. Каждый раз, делая что-то, я не понимал, почему я делаю так. Как будто я должен был поступать так, а не иначе, игнорируя здравый смысл и позицию целесообразности. Иногда я размышлял над событиями печальными, принесшими много горя и осознавал, что так должно было быть, что это сделало меня мной, сделало меня сильнее и мудрее. Эти размышления прервали следующие два поста Хейлеля:
- Нравится ощущать себя маленьким винтиком в огромном механизме?
- А иначе, зачем ты нужен? В мире не существует того, что не нужно.
Я снова завис. А в самом деле, никто ведь не станет создавать винтик, который нельзя нигде использовать. Каждая вещь создаются с какой-то целью. Вопрос возник сам собой:
- А какая цель у меня? Для чего нужен я?
- Для того, чтобы механизм работал и не разваливался. Все на этом построено. Если ты не будешь выполнять свою функцию – станешь не нужным и пойдешь в утилизацию. ((-: Или ты думаешь, что ты способен на что-то большее? Ты же слизняк, белка в колесе, раб чрева и приапа. Впрочем, даже это ты не можешь делать осознанно.
Я завис окончательно. Видимо, простуда брала свое. Эти фразы я слышал уже, все это так очевидно, но я никак не мог собрать все это в кучу, мозг упорно отказывался работать. Я хотел было ответить что-то этому капитану очевидность, но обнаружил, что он уже вышел из чата. Голова налилась тяжелым тупняком, монитор плыл перед глазами. На часах была половина двенадцатого, хотя казалось, что прошло не более получаса. Я собрался, выключил компьютер и пошел домой.
Ночная прохлада остудила немного мою голову, но вместе с тем меня пробрал озноб. Дождя уже не было, небо было чистым, но было очень сыро и, пожалуй, холодно. Минут через десять меня начало трусить, и я прибавил шаг. Нужно было согреться и поесть. События последних двух дней меня вымотали меня, и я чувствовал себя в конец разбитым и опустошенным. Не было сил хотеть что-то или думать. Такое ощущение, что я как не умеющий плавать человек барахтаюсь в воде, совершаю кучу бесполезных движений, глотаю воду, но научусь ли я плавать или пойду ко дну, выбившись из сил – вот вопрос.
Добрался домой я на автопилоте. Алины уже не было. Я поставил чайник, заварил чай, умылся, не раздеваясь, лег на все еще пахнущую развратом постель и вырубился.
***
Проснулся, ибо за окном что-то громко стучало, и играла какая-то музыка типа марша. На стене сидели огромные пауки, сразу два, недалеко друг от друга. Я хотел было найти какую-нибудь банку, чтобы смахнуть их в нее и выкинуть из окна, но кто-то настойчиво звонил в дверь. Наверное, Алина пришла. Мне так и не удалось посмотреть, который час -  мобильный был выключен – видимо, аккумулятор разрядился ночью.
Открыв дверь, я обнаружил незнакомую женщину, уже спускающуюся по ступенькам вниз. Прочистил горло, чтобы окликнуть ее, но закашлялся. Соседи сверху спускались по лестнице друг за другом, целыми семьями. Я толком никого не знал, да и они на меня не обращали внимания, только девочка лет десяти с куклой без головы в руках обернулась и сказала: «Пойдем, всем нужно выйти» таким совершенно серьезным детским голосом, не терпящим возражений. Я обул туфли и сбежал по ступенькам вниз посмотреть, что там творится и расспросить, почему все выходят.
Когда я вышел из подъезда, меня сначала ослепило солнце, и я зажмурился, когда же все-таки смог открыть глаза, то обнаружил, что все идут одной колонной по выложенной плиткой дороге, причем никого из жильцов моего дома в поле зрения уже не было. Я завязал шнурки и пошел за всеми, но не по дороге, а по обочине, на которой то тут, то там валялись дохлые серые бабочки. Толпа шла усталым первомайским маршем, только вместо знамен и транспарантов держали за руки детей, а тех, что помладше, несли на руках. Все были одеты в какие-то совдеповские ситцевые сарафаны, льняные светлые брюки и светлые рубашки, только я был в черных парусиновых джинсах и черном же свитере. А еще на ногах у меня одного была кожаная обувь – все остальные были обуты в пенопластовые тапочки, кожзамовые кроссовки, совкового вида кеды, некоторые шли в галошах на босую ногу.
Пройдя метров триста, я вспотел – солнце припекало, а я был в свитере. Тогда, остановившись, я осмотрелся – совсем рядом был соседский двор, манивший тенью грецких орехов, а от него до моего двора быстрым шагом две минуты ходьбы. Развернувшись, я побрел через заросли цикория и пырея в сторону дворов, но какая-то бабка схватила меня за свитер и зашипела: «Ты куда это?». В общем-то, я собирался только заскочить домой переодеться, но подобное отношение меня взбесило, я вырвался и рявкнул ей в ответ каким-то не своим, собачьим голосом: «Не твое дело» и направился куда хотел. За спиной у меня кто-то прокукарекал: «Нет, вы видели», а ему ответил что-то неразборчиво целый хор голосов.
Путь до двора оказался не таким уж простым – за ноги цеплялись колючие растения, а кусты цикория сплелись друг с другом и другими травами так, что пару раз я чуть не упал, споткнувшись о них. Когда же я наконец ступил на забетонированную поверхность, то оказалось, что это не соседский двор, а мой, просто я вышел со стороны пустыря. Отряхнув джинсы от прицепившихся к ним колючек, я зашел в свой подъезд, встретивший меня непривычной прохладой, какая бывает только в глубоких подвалах. Поднялся на свой этаж и стал обшаривать карманы в поисках ключей, осознавая тот неприятный факт, что я мог обронить их пока пробирался через пустырь. Карманов на джинсах было не много, и ни в одном из них ключей не было. Я заскрипел зубами и ударил дверь кулаком, затем, скорее на подсознательном уровне, нежели осознанно дернул ручку, и дверь открылась. Я зашел в квартиру, ключи валялись на полу в коридоре, выпав, по-видимому, еще тогда, когда я обувался.
Внезапно из кухни раздался приглушенный стон и следом я услышал характерные шлепки. Даже не догадываясь, что может быть источником подобных звуков, я прошел на кухню, прямо в обуви, и увидел там то, что было высшим проявлением наглости – какой-то хрен в домашних тапочках и спущенных до колен семейках пялил свою сиськастую подружку, положив ее грудью на мой обеденный стол и прихлопывая по пухлой заднице огромной ладонью. Видимо, я не закрыл дверь, а они вот так нагло зашли и… Тут этот амбал поворачивается ко мне, и вылупившись на меня, словно на ожившего покойника начинает орать: «Да ты охуел, ты кто такой?», «Пошел нахуй отсюда!».
Понимая, что силы не равны, я выбегаю  коридор, где в ящик комода был положен газовый баллончик «на всякий пожарный», но у нужного мне ящика оказывается отломана ручка (кто и когда успел?). Я поддеваю ящик сбоку обувной ложкой, и уже когда амбал хватает меня за шкирняк, успеваю заметить, что вместо газового баллончика и крема для обуви там лежат садовые перчатки и пассатижи.
Проснулся я потный, с диким сушняком и мыслью о том, что, наверное, зашел не в свою квартиру. Но тогда откуда на полу мои ключи. И мебель… На кухонном столе к счастью никого не оказалось, только стоял остывший и покрывшийся блестящей пленкой чай, который я тут же выпил, запив его застоявшийся терпкий вкус чашкой воды из-под крана. Такие идиотские сны снятся только по пьяни или при температуре. Только лоб был холодный, хотя я весь горел и покрылся липким потом.
За окном светало. Выпив еще чашку (теперь горячего и свежезаваренного) чая и приняв душ, я почувствовал себя почти здоровым (только горло едва заметно покалывало). Спать совершенно не хотелось, но взамен появился дикий голод. Не найдя ничего в холодильнике (еще бы, ведь там никто ничего не терял), я решил отправиться за продуктами в круглосуточный супермаркет. Погода обещала быть отличной: утро было свежим, небо чистым, и ноги, обутые в потертые мартинсы, радостно топтали потрескавшийся асфальт. Замученные наушники устало вешали мне на уши риф за рифом что-то из Мэнсона, а солнце со скоростью ртути в трубке термометра, опущенного в кипяток вытекало из-за частокола заводских труб и подъемных кранов.
Когда я чуть было не подпрыгнул на фразе «are you motherfuckers ready», сопровождаемую сочнейшим рифом (сложно сдерживаться на этом месте, сколько раз не слушаешь – ноги сами в пляс идут вместе с руками и прочими конечностями), вдруг почувствовал в кармане пальто некое движение. Сунув руку, обнаружил, что мобильный мелко подрагивает – видимо, эта песня действует так не только на людей. Взглянул на экран – время полседьмого, пять входящих смс. Четыре от Алины: не спится, скучаю, люблю, ***маё, пятая от неизвестного номера, следующего содержания: это Лиз, и шесть цифр. До меня не сразу дошло, что это за цифры, только через минуту я вспомнил об айсикью. Шестизнак, а говорила, нет аси. Не красиво врать. Ни на одну смс не стал отвечать, только ускорил шаг – хотел как можно быстрее вернуться домой и залезть в аську.
По дороге из супермаркета затолкал в рот четыре творожных сырка с черносливом и запил черничным йогуртом – употреблением молочного я пытался компенсировать вред от нерегулярного и непереборчивого питания, чрезмерного употребление алкоголя (чаще всего некачественного) и прочих веществ. Открыв дверь, кинул пакет со снедью на пол в коридоре, разулся и сразу сел за компьютер. Включил интернет, запустил квип, и ввел в окошко поиска заветные шесть цифр – догадка оказалась верной, программа нашла пользователя с ником Lilith.
Она была оффлайн. Я посмотрелна часы – начало восьмого. Видимо, сидела всю ночь в интернете и легла спать. Или только что вернулась домой и легла спать. В любом случае, я решил не особо заморачиваться по поводу того, что написать, и ввел просто «Аве». Затем добавил еще «соскучилась?» и нажал на энтер. Отправился на кухню и поставил чайник. Выложил продукты из пакета. Лег на не застеленную еще кровать. С краю.
Проснулся от какого-то дребезжания, странного такого. Поднял голову. Мобильный почему-то лежал в вазе с печеньем (вернее, в которой было печенье еще неделю назад), мигал и вибрировал. Я неохотно встал (очень уж противный был звук, под такой не поспишь) и доковылял до стола (на котором стоял комп, рядом с которым стояла вазочка, в которой дребезжал мобильный) – нога, свисавшая с кровати затекла и при каждом движении по ней распространялось то самое ощущение, как будто в каждую клеточку бьет электрический разряд, этакая маленькая молния. Едва я дотронулся до мобильного, он стих – кто бы сомневался. Тем лучше, успею проснуться и собраться с мыслями. На часах было начало четвертого, башка гудела (думаю, вам знакомо это ощущение: как будто вам в голову залили пару кило свинца), а на мобильном было пять пропущенных вызовов и два смс. Не успел я прочитать первое сообщение, как телефон снова зазвонил. Алина.
- Привет.
- Привет, чего трубку не брал?
- Я спал, что т приболел.
- Можно к тебе приехать, я тебя вылечу… (машинально дернул мышку, дабы включился монитор – просто привычка. Мигающий желтый конвертик в правом нижнем углу экрана заставил сердце биться чаще) …чего молчишь?
- Да я что-то паршиво себя чувствую (три сообщения от Lilith и заявка на авторизацию. Конечно, авторизовать)
- Жалко. Я бы тебе сделала чая, горячую ванну, массажик, еще что-то. Мне понравилось вчера (при упоминании о «вчера» где-то под языком возникло неприятное ощущение, хотя я уже и не помнил толком, отчего же мне стало так мерзко тогда).
- Прости, я те позже чуть наберу, только чуть приду в себя (одной рукой набирать неудобно, блин).
- Хорошо, пока. Я тебя люблю.
- Пока.
Я бросил трубку. Чтоб не создавать ненужного молчания. Ну не могу я ей сказать «люблю». Больше не могу. Нет, я не обманываю ее, просто, надо собраться  с мыслями. Такие ситуации всегда неприятны, всегда сложны, и всегда невероятно сложно найти слова. Но их нужно найти. Я их обязательно найду, только позже.
Я еще раз перечитал сообщения от Лиз. Их было три: «Привет», «Нет, с чего ты взял» и «Просил же асю». Да, конечно, ты просто выполняешь обещания. Что тут удивительного то? Люди всегда выполняют обещания, особенно данные незнакомым людям. Я поместил курсор в нижнее окно, набрал: «Ты выполнишь все, о чем я попрошу? (-: » и нажал на «отправить». Прошел на кухню, поставил чайник, достал сыр и помидоры из холодильника, нарезал себе бутербродов. Вернулся в комнату и добавил громкости на колонках, чтобы не пропустить «О-оу» - звук, сигнализирующий о новом входящем сообщении. Немного подумав, включил музыку. Альбом «Сабвэй ту Салли» девяносто девятого года.
Через грязное кухонное окно в комнату совсем не попадал свет. Я выглянул на улицу: небо затянули серые тучи - похоже, хороший день обломался – то-то меня так вырубило. Башка гудела, болели глаза. Я попытался сильно зажмуриться, но от этого не стало легче, только глаза заслезились. Во рту было такое неприятное ощущение, делающее бутерброды безвкусными, а чай просто мерзким, в ушах шумело.
Я доел, вылил остатки чая в раковину, чашку мыть не стал - в кухне было невыносимо темно. Меня давила эта темнота, давила музыка, играющая в соседней комнате, давили вопли, доносящиеся со двора. Хотелось срочно выбежать в свежий августовский вечер, пробежаться босиком по траве, упасть на спину и смотреть на звезды. Но сейчас едва начался март, и несмотря на то, что было на удивление тепло, до августа было еще слишком далеко.
Из колонок донеслось долгожданное «О-оу», и, очнувшись от накатившей снова вялости, я поплелся к компу. Однако, от Лиз не было сообщений. Вместо этого мне предлагали зарегистрироваться на сайте, где я легко найду себе партнера для секса. Хорошо, хоть не предложили увеличить член, а то подобные предложения кого угодно заставят комплексовать. Вот будет мне пятьдесят, стану я старым и некрасивым, тогда увеличу себе член и зарегистрируюсь на этом сайте. Чтоб дрочить свой увеличенный член, разглядывая фото с фейк-страниц. Хотя, если честно, лучше сдохнуть.
Подобные размышления  пробудили во мне странное чувство, как будто я забыл что-то важное, что-то, что очень не хотел забыть. И вот оно лежит на поверхности, вот я вижу это нечто, но никак не могу зацепить его и вытащить, чтобы понять, что это. Промучившись пару минут, я понял, что уже утратил нить размышлений. Меня снова клонило в сон. Я свернул окно айсикью, закрыл проигрыватель – в комнате стало чуть тише, но ничуть не легче, нажал на рабочем столе правой кнопкой мыши, выбрал в контекстном меню пункт «обновить» - экран мигнул. Повторил это несколько раз, непонятно зачем. Просто вредная привычка. Открыл снова асю – новых сообщений не было.
Внезапно зажужжал мобильный, в этот раз на кровати – снова пришлось передвигать вялое туловище. Алина, а я так… Хотя, нет, не надеялся, в общем-то. Промелькнула нелепая мысль не брать трубку, но потом вспомнил, что все равно обещал позвонить.
- Да, привет.
- Привет, как ты себя чувствуешь?
- Уже получше, только спать хочется.
- Это хорошо. Откроешь дверь? (у меня появились нехорошие подозрения)
- А что там?
- Увидишь, лекарство для тебя.
- Хэх, ну я не знаааю (и точно не знаю, что же делать?)
- Ну зайчик. Там нет ничего страшного.
Деваться было некуда, пришлось открывать. Да, Алина собственной персоной, с большим желтым пакетом. Внезапно вспомнил об незакрытой аське, хотел пойти закрыть, мало ли, но был остановлен жарким поцелуем. Вырвался. Выключил квип и для конспирации включил музыку, «Детстарс». Алина доставала из пакета мандарины, печенье (ненавижу печенье) и золотистый пакетик с чаем – и зачем я показал ей чайный магазин? На ней сегодня было легкий весенний зелено-золотистый плащ, черное облегающее вязаное платье и, кажется, чулки. Сняла плащ и бросила на спинку стула – стало ясно не только, что на ней чулки, но и что на ней нет белья. Это заметил не только я и на моих джинсах появился выпирающий бугор. Она, видимо заметив результат своих усилий, улыбнулась: «Я тут тебе специальный чай от простуды купила и витаминчики», убежала на кухню.
Я прошел за ней. Алина мыла под краном заварочный чайник. Прижался к ней сзади – она вильнула задницей, прогнула спину, прощебетала: «Садись, ты больной, я буду тебя лечить». Я опустился на старый кухонный табурет, взял в руки пакетик с чаем – как я и предполагал, лапачо. Кору дерева лапачо инки использовали для лечения всех болезней, ее целебные свойства много раз доказаны, но вкус ее мне никогда не нравился. Тем более, с печеньем.
Я снова встал, подошел сзади к моющей чашки Алине (да, я тоже заметил утром, что не осталось ни одной чистой, но мыть было лень), отобрал у нее чашку, закрыл кран, вытер ей руки полотенцем. Все это время мой стоящий колом прибор был прижат к ее мягкому месту, а губы касались ее шеи. Я сжал руками ее груди через мягкую ткань платья, провел руками по животу, взял ее за бедра и, прижав ее к себе еще сильнее, слегка укусил за плече. С ее раскрытых губ сорвался стон, она стала тереться об меня еще сильнее, отчего из джинсов на низкой посадке, свободно висящих на бедрах, выглянула головка моего любопытного друга. Увидев это, Алина развернулась ко мне лицом и, став на колени, начала облизывать ее, пытаясь совладать с пуговицами на ширинке.
Конечно, я не мог ей не помочь. Потом я долго думал о том, что мог сделать, а что нет. Думал о том, что стоило делать, а о чем стоит жалеть. Конечно, я не мог ее не впустить, хотя хотел. Конечно, я мог бы ее не трахать в этот раз, сославшись на болезнь, но, черт возьми, как это возможно? Как возможно сказать, что ты ее больше не любишь девушке без белья в полупрозрачном вязаном платье и чулках? Тем более, если девушка потрясающе красива. Тем более, если она час держит тебя на грани оргазма, чередуя вылизывание твоих яичек и ануса с заглатыванием твоего колом стоящего прибора, что называется по самые помидоры. Тем более… Нет, после того, как я излил реки спермы ей на лицо и в рот, я пожалел о том, что я не сказал ей все честно как только она вошла, но уже через пятнадцать минут, трахая ее на кухонном столе, я жалел лишь о том, что единственный пригодный для этого стол на пять сантиметров выше, чем надо, чтобы было удобно.
***
Напротив меня сидела молодая пара. Колец еще не было, но было видно, что это ненадолго – даже сидя рядом с ней на скамейке он выглядел, как пес, который извивается у ее ног и машет хвостом самым усердным образом. Худенький такой парнишка в белых брючках, офисных ботинках, белом свитере, шарфе, бежевом пальто и с сумкой на коленях. Он держал подругу за руку, она же сидела, как королевна из коровника: в белом весеннем плаще в крупный черный горошек (ни он, ни имеющийся под ним розовый гольфик не скрывали отличной груди), розовых сапогах без каблука, с золотым браслетом (судя по тому, как часто она его поправляла, недавно подаренным). Симпатичные, хоть и несколько скучные черты лица, хорошая фигура, красивая грудь хорошо проглядывалась сквозь ткань тоненького гольфа.
Несмотря на то, что мысли мои были заняты совсем другим, я не без удовольствия разглядывал ее сквозь стекла (а вернее, поляризованные пластиковые линзы) солнцезащитных очков. Девушка не могла этого не почувствовать. Соски ее стали набухли и явственно выделялись на фоне двух холмов груди, обтянутой розовой тканью, впрочем, возможно, причиной тому был не я и не мои взгляды. Но ее мимолетные взгляды не остались мною незамеченными.
Парень все время пытался привлечь ее внимание, проявить какие-то знаки внимания: то волосы поправит, то погладит по руке, она же отвечала взаимностью явно без удовольствия. Что-то шепнула ему на ухо, и верный пес тут же начал рыться в сумке и выудил оттуда солнцезащитные очки – глаза захотела спрятать, плутовка, солнца то почти нет. Я смотрел ей в лицо и улыбался – несмотря на неприятнейшие мысли, мучившие меня все утро, эта ситуация меня дико забавляла.
А он все гладил ее руку, шептал ей что-то на ухо – она выдавливала улыбку. Жалкое зрелище. Мне было жалко парнишку, по большому счету, но, что тут поделаешь? Тем временем она еще что-то шепнула ему, и он тут же с ловкостью заправского фокусника достал из сумки, следующий девайс: айпод с наушниками – королева желала слушать музыку.
Тем временем, автобус подъехал к моей остановке, и я вынужден был оставить эту забавную сцену, которой не хватало лишь комментариев Дроздова. Небольшое серое здание с проходной, табличкой с национальным гербом и прочими полагающимися примочками.
Тяжесть внутри меня, немного отступившая благодаря цирку в маршрутке, проявилась десятикратно. Сердце начало биться так, словно его кто-то держал руками – медленно, раскатисто и с оттягом, ладони мгновенно вспотели, в голове загудело. Мне казалось, хватило бы самого малейшего повода, чтобы меня начало трусить.
Утром мне позвонил следователь и пригласил, как он выразился, «зайти к нему пообщаться» к двум часам. Я понятия не имел, какой будет тема общения, но мне сразу стало очень плохо. Я стал пить зеленый чай, я пил ройбуш, я одолжил у соседей валерьянку, мне было дико не по себе, а через час после следователя позвонил Димон. Его голос был совершенно незнакомым, будто вдруг утратил присущие ему мегатонны радости все до грамма. Сначала он просто молчал в трубку, я тоже молчал, предчувствуя нечто ужасное. Зачем словно приговор прозвучало: «Лену вчера нашли. За городом. Мертвой. На теле следы насилия. Причину смерти пока не определили. Следователь опрашивает всех, кто был на днюхе». Я молчал. Я просто не мог не молчать. Я просто не мог говорить. Но кто-то чужим голосом ответил ему в трубку: «Да, он мне уже звонил». Дальше я поставил телефон на беззвучный режим и сел играть в контр-страйк. С ботами.
На проходной пропустили без проблем, объяснили, как пройти в двести восьмой кабинет. Он оказался закрытым, но рядом с ним стояла деревянная обшарпанная скамья. Стены, потолок, полы – все тут было обшарпанным. В одной из стен было два отверстия, наскоро замазанных цементом, будто от пуль. Дико воняло куривом. Света в коридоре не было, только в конце коридора окно с решеткой – вспомнилась фраза «свет в конце тоннеля», стало еще больше не по себе. Кажется, меня начало трусить.
Я попытался себя успокоить. Попытался убедить себя, что я не мог ее убить, ведь я себя хорошо знаю. Но все дело в том, что я так и не мог вспомнить, чем закончилось празднование того дня рождения. Ее последнего дня рождения, на который я попал по воле случая. Набатом прогремело в голове слово «фатум».
Мужчина лет сорока-пятидесяти вышел из-за угла с какими-то бумагами в руках. На нем были потертые дешевые джинсы, потертый свитер, измятые ботинки – этакий старый опер. Он подошел  к двери и стал открывать ее большим ключом, прижимая плечом – дверь поддалась. Я встал. Как назло вспомнилась шутка насчет «присаживайтесь, садиться пока рано». Стало еще больше не по себе.
Однако следователь не шутил. Смотрел из под бровей и задавал вопросы: «как зовут», «какого года», «работаете-учитесь», «как давно знакомы с гражданкой», «что делали в ночь». Я пытался отвечать, а он все записывал и записывал, с невозмутимым таким видом. А я, наверное, больше не мог нервничать. Я просто отвечал. Отвечал, что был на этом злосчастном дне рождения, что поехал со всеми в загородный дом, что был сильно пьян, мне стало плохо и я ни с кем не попрощавшись, ушел домой». А опер все записывал и записывал, как робот. И курил, жуткие такие сигареты, одну за другой. А затем поднял глаза на меня и спросил, таким дружеским голосом, не употреблял ли я наркотиков и не видел ли, как их употребляют другие.
Сразу вспотели ладони, сразу начало метаться из стороны в сторону сердце, сразу потемнело в глазах и зашумело в ушах. Вспомнились розовато-сиреневатые таблетки. И конечно я ответил, что я конечно не употреблял никаких наркотиков и конечно не видел, чтобы кто-то их употреблял, но я много пил, часто выходил и не мог видеть всего. Следователь разве что не расплылся в отеческой улыбке и не потрепал меня по волосам, а затем уже официальным голосом изрек, что гражданка такая-то скончалась от передозировки амфетамином, ибо у нее было слабое сердце, и, конечно, можно было бы взять анализ кожи из-под ее ногтей, и анализ спермы на ее коже одежде и анализ крови всех присутствующих на том мероприятии, но никому не нужна лишняя работа и лишние неприятности, а гражданку все равно не вернешь, поэтому, если я не против, то нужно только подписать протокол.
Нужно ли говорить, что я был не против. Думаю, не стоит говорить о том, как вдруг заныли царапины на моей пояснице. И о том, чья была сперма, я, кажется, тоже догадывался. А из серого трехэтажного здания я вылетел быстрее, чем вылетел бы из университета, если бы прилюдно навалил кучу ректору на письменный стол.
***
Договорились встретиться в шесть возле памятника Ленину. Для этого понадобилось около недели общения по асе. Вернее, даже больше, чем неделя понадобилось для того, чтобы понять, как договориться с ней о встрече, а договорились за пять минут. Я до последнего старался быть очень вежливым и культурным и крайне ненавязчивым, да. Но когда целую неделю вы утром договариваетесь о встрече, а через полчаса или час встреча вдруг отменяется, это уже попахивает издевательством. И выдержка у меня не железная, и настроение утром было препаршивое. Едва поднявшись с постели я почувствовал себя крайне паршиво – день с утра не заладился. Когда я зашел в асю, цветочек возле абонента Lilith уже был зеленого цвета. Сначала я хотел просто ее игнорить, меня уже несколько дней посещала идея забить на нее, но что-то мешало. Нет, я прекрасно понимал, что чем больше я с ней ношусь, тем меньше ей интересен, но ничего не мог с собой поделать.
Утро определенно началось паршиво. Паршивое утро паршивого дня, мать его, понедельника. С Алиной мы трахались как кролики, самозабвенно и исступленно, почти каждый день, по пять раз в сутки. Нет, я не решил, что готов быть с ней, ничего не изменилось – она все так же была мне безразлична, с каждым днем все больше. Что-то сломалось, наверное. Но я ей ничего не говорил, я ее просто трахал, а она каждый раз после секса шептала мне слова любви. Меня это уже не раздражало, я слишком устал, я смертельно устал от ненужности, от человеческого безразличия, от окружающих меня тупости и уродства, от фальши и лжи, которыми, казалось, пропитал сам воздух. Я устал от грязной темной железобетонной конуры, от грязных замусоренных улиц с потрескавшимся асфальтом, облезшими домами, неработающими фонтанами, грязными ржавыми жигулями на улицах, от людей в спортивных костюмах и разбитых кроссовках, в дешевых криво пошитых джинсах, и дерматиновых шлепках, пьющих дешевое синтетическое пиво, от бабушек, замотанных в десятки годами не стиранных одежек, несущих из магазинов соевую колбасу и черствый хлеб. Устал я от того, что ****ские макароны, которые я решил сварить за неимением другой еды, не успев свариться, разварились и тут же слиплись в комок. И потому я зашел в асю с твердым намерением послать эту малолетнюю овцу прямиком на три веселых буквы.
Но я что-то мне помешало. Может, быть, она была слишком красива. Или слишком умна. Или я просто тряпка. Как бы то ни было, я спросил: «Ну, сегодня то мы гуляем?», но получил в ответ обыкновенное: «Я не против». Я слышал это уже не раз, и не два, и не три, и… В общем, я написал ей что-то вроде: «Значит, в шесть возле Ленина, и если ты, безмозглая зверушка, вздумаешь отморозиться, то лучше иди сразу куда подальше и ниипи мне моск», и даже не знаю, какого ответа я ожидал, и вообще, на что рассчитывал, но она согласилась. Ответила просто: «Я буду. И не собиралась отмораживаться».
Я вышел из аси. И больше в нее не заходил до самого вечера. Принял душ, побрился, привел себя в полный порядок. Вылил на себя остатки любимой туалетной воды от Этро, долго причесывался. Пил чай. Раз пять, каждый раз разный. В полпятого зашел в асю, она была офф, и ни одного сообщения. С утра два раза звонил Алине, говорил что вечером буду занят - позвонил еще раз. В этот раз сказал, что не прочь ее увидеть и позвоню если смогу встретиться. Если. Лиз ведь могла и не прийти. Маленькая сучка вполне могла меня просто развести. Хотелось прихватить с собой удавку, но положил в сумку презервативы и влажные салфетки. На самом деле, день начался препаршиво, в такие дни обычно все получается через одно место, так почему бы и ей не выставить меня идиотом?
До места встречи было минут двадцать ходьбы, полчаса прогулочным шагом. В половину шестого вдруг обнаружил, что уже половина шестого, а я уже в гробу видел эту прогулку и эту белобрысую курицу. Оделся, создал на голове бардак и вышел из квартиры. Через минуту вернулся за плеером и наушниками.
Не смотря на то, что до пятницы было далеко, на набережной грязной вонючей реки было полно народу. Я уже порядком опаздывал, пришлось шагать в ускоренном темпе. Подходившую под настроение «Отамнию» пришлось сменить на более располагающий к быстрой ходьбе «Витал ремайнс». Без десяти. Плеер пиликнул и выключился. Ну, конечно, кто бы сомневался, сегодня ведь мой самый удачный день.
Мои размышления прервали какие-то крики. Я обернулся – метрах в десяти сидела пара обычных чмошных быдланов, просто крассических: кроссовки, спортивные штаны, облезлые искусственные дубленки. И конечно, с пивом. Один из этих обиженных жизнью отошел на пару метром от второго и кричал что-то высоким сиплым голосом. Я снял наушники. Слова «волосатое ***ло» и «педрило» явно были адресованы мне. Нет, я не любитель драк, но рука сама нащупала в кармане сумки свинцовый кулачный грузик – весомый аргумент в дискуссиях с теми, кто плохо понимает по-человечески.
Я направился в сторону продолжающего кричать нецензурщину и махать руками чмошника, план действий был давно выработан и утвержден единогласно, а свинцовый цилиндр в руке делал его легко выполнимым. Но в кармане что-то вибрировало – я выудил оттуда мобильный. Смс от Лиз сообщала о том, что она уже на месте, а часы сообщали о том, что уже без пяти шесть – надо было поспешить. Я моментально остыл, и грузик отправился обратно в сумку до следующего раза.
Остаток пути я меньше думал о Лиз, хотя отправленная смс и не мешала ей находиться сейчас дома, ничуть не мешала, но это уже похоже на паранойю. Я быстро, как только мог, топтал потрескавшуюся плитку мостовой и все думал о том, каким же нужно быть чмом, чтобы таким вот образом, оскорбляя людей на улице, пытаться поднять собственное самомнение. А ведь каждый человек пытается хоть как-то доказать себе, что он что-то из себя представляет. Но кто-то пытается чего-то достичь: стать очень богатым или знаменитым, добиться успехов в спорте или у женщин, а что же остается самым убогим? Упиваться каждый день дешевым алкоголем, чтобы хоть на несколько часов забыть о том, что ты просто дерьмо, жалкое ничтожество? Избивать собак, кричать маты в адрес прохожих, насиловать детей? Неизвестно, куда бы привела меня нить размышлений, но дойдя до памятника Ленину, я вынужден был прекратить этот внутренний диалог и уже не помню, чем он закончился. Да и важно ли? Проходят сотни, тысячи лет, мыслители раз за разом приходят к одним и тем же выводам, но человек не меняется.
А что касается Лиз – с ней все было хорошо: мы гуляли, я был галантен и настойчив, она была сексуальна и послушна. Бесконечно сексуальна, идеально красива и по-рабски послушна. Я полтора часа ласкал ее пальцами в темном парке, или, может, два. Трахал ее стоя у ограды, сидя на скамейке, в темных подворотнях и на освещенных улицах. Когда кончились презервативы, трахал ее в зад, потом еще раз и еще раз, уже на кладбище. В час или два ночи стало очень холодно, слишком холодно, и я проводил ее домой.
Член стоял колом, стоял до боли, я хотел ее еще и еще, я сошел с ума и никак не мог насытиться ее нечеловеческой плотью. Мне казалось, что если вскрыть ей кишки, то там не окажется ни капли говна, что она не ест и не пьет и состоит не из мяса, а из высококачественного силикона или из какой-то сверхчистой материи, из которой состоят только боги. На ее теле, за исключением головы, не было, наверное, ни единого волоска, у нее под кожей не было, пожалуй, ни грамма лишнего жира, а кожа была… Я долго не мог подобрать слова. В конце концов, я замерз и забил на это – я был слишком легко одет и, как оказалось, адски устал. Остановив маршрутку, я поехал домой.
Думал я о том, что меня должна была мучить совесть – с десяток пропущенных вызовов и смс от Алины успел я заметить до того, как мобильный выключился. Но не мучила. Меня терзало нечто другое, нечто странное и необъяснимое, как будто моя жизнь обрела смысл. Я думал о Лиз – во время секса она всегда улыбалась. А заглатывая член, смотрела в глаза. Даже не знаю, что мне доставляло больше удовольствия: минет или ее взгляд. А еще я был точно уверен, что хочу провести свое завтра с ней. И послезавтра. И… И мне хочется целовать каждый миллиметр ее тела, просто целовать, пока губы не потрескаются. И смотреть, как она спит. И зашнуровывать ее обувь и ее корсеты. Заваривать ей чай, сварить ей кофе с карамелью и амаретто…
Проснулся я оттого, что небритый кавказец, водитель маршрутки, толкал меня в плече и говорил со своим мерзким акцентом, что он дальше не едет. Еще бы, было три часа ночи, а этот чурбан не заметив меня, спящего на заднем сидении, привез меня в какие-то ****и за городом, где у них располагался автопарк. Я было хотел возразить, но из ворот вышло еще два таких же абрека и я поспешил вывалить из маршрутки подобру-поздорову, в холодную мартовскую ночь.
Узнав напоследок, в каком направлении мне топать, я побрел уныло в сторону трассы, ведущей в город. Одет я был в легкие «мартинсы», весеннее пальто, под которым был тонкий свитер и джинсы, не ел ничего уже часов двенадцать, и меня дико колотил озноб. Кроме того, злость нарастала с каждым шагом, злость на этого слепого чурбана, на эту тупую маршрутку, на конченый дубарь, на говеный день и, мать ее, говеную жизнь, в которой черная полоса сменялась еще более черной так, что уже и не разберешь, которая из них белая. Предавшись подобным размышлениям, я яростно утаптывал щебень пока не дошел до трассы, по которой мимо меня пронесся, горя огнями и дразня подсвеченной табличкой с обозначениями, междугородний автобус.
Даже не знаю, остановился бы он, если бы я пришел на минуту, на полминуты раньше и проголосовал, или нет, но это была последняя капля – и даже материть было не кого, я просто застыл посередь дороги в порыве бессильной злобы. Еще одно доказательство того, что это не мир, а какое-то дерьмо, жалкая карикатура, нарисованная больным на голову идиотом, которому доставляет удовольствие издеваться над своими персонажами. А на меня неслись две фары, а я шел им навстречу. Судя по ширине и высоте фар, это был огромный джип, причем, ехавший со скоростью не меньше 200 километров в час, и прежде чем я пришел в себя и осознал, что это пару тонн железа, а не жалкая картинка в уродливом и безвкусно нарисованном комиксе, махина,  вильнув в сторону и завизжав тормозами, как огромная бешеная свинья, остановилась на обочине, одним колесом в кювете.
Я остановился и обернулся, начиная осознавать, что мне лучше бы успокоиться и прийти в себя. Из машины вылезла громоздкая фигура в плаще и, выставив правую руку вперед, заорала истеричным басом. Я успел услышать только слово «долбоеб», затем что-то, щелкнув, ударило меня в бедро, и я упал и, кажется, потерял сознание. 
Очнулся от удара в живот – огромный амбал, склонившись надо мной, пинал меня ногами, молча, только громко сопел. Я попытался закрыть руками живот, но получил ботинком по лицу и снова вырубился.
Очнулся на обочине от того, что дико замерз, правая рука и нога онемели, пальцев я не чувствовал. С трудом поднялся и снова упал - левую ногу свело от боли. С трудом встал, провел рукой по левому бедру, посмотрел. Рука была  в грязи, кожа была синюшного цвета, но крови не было. Чтобы как-то отогреть руки, засунул их под пальто и поплелся вдоль трассы, как мне казалось, в сторону города.
***
Женщина лет тридцати лежала на огромной кровати посреди пустой комнаты, отделанной деревом и тканью, с гобеленами на огромном окне и зеркальным потолком. Множество латунных ручек на одной из стен выдавали в ней хитроумно замаскированный шифоньер. Кроме кровати, пары прикроватных тумбочек, пары латунных бра и этой стены-шифоньера, в комнате ничего не было.
На одной из тумбочек зазвонил старинного вида будильник, огромный, круглый. Затарахтел, как бешеный, и, тут же получив по башке, на которой располагалась большая плоская кнопка, замолчал. Женщина перевернулась на спину, бордовое покрывало сползло по скользкой шелковой простыне на пол, будто хотело спрятаться под кроватью, и оставило хозяйку полностью обнаженной. Она раскинула руки и ноги в стороны и, изогнувшись, потянулась. Массивные бедра в контрасте с достаточно узкой талией, огромные груди с крупными коричневыми сосками – все это было похоже на начало качественного и красивого порно, но главная героиня, скорчив недовольную гримасу, села на кровати, нащупала ногой тапочки и сонно побрела из комнаты.
Справив малую нужду, она включила душ, и в автоматическом бойлере вспыхнул огонь – начала нагреваться вода. Залезла под душ и стала намыливаться, едва проводя мочалкой по коже, больше выдавливая ароматную пену на плечи, грудь, бедра, живот. Сжала пальцами набухший сосок и загадочно улыбнулась – работа работой, а тело требует ласки. Мочалка упала к ногам, растекшись по поддону потоками пены, а вторая рука привычно скользнула между ног.
Из ванной она вышла в приподнятом настроении и, на ходу завязывая халат, бодро пошлепала в сторону кухни, уже предчувствуя приятную горечь утреннего кофе, однако заметила мигающий дисплей на мобильном – видимо, кто-то звонил рано утром. Пять пропущенных вызовов от неизвестного абонента: что ж, клиенту можно перезвонить и чуть позже.
Выпив кофе, почувствовала себя готовой к общению с клиентом, но, набрав номер, услышала лишь полминуты длинных гудков: «Надо будет – перезвонит» - с этими словами женщина достала из холодильника яблоки и морковь для фреша, но мобильный на столе два раза коротко дернулся на вибро и мигнул монитором – входящее сообщение. «Он что, решил мне смс написать? Надеюсь, перезвонить не просит», - но это было системное сообщение, извещающее о пропущенном вызове, опять от неизвестного номера. Видимо пока она набирала одного клиента, ей пытался дозвониться другой. На часах было почти девять, а в 11 надо быть на свадьбе, даже раньше, чтоб успеть сделать десяток кадров перед загсом, но все равно решила перезвонить и набрала номер.
Несколько секунд слушала идиотскую музыку, заменяющую длинные гудки и уже было хотела бросать трубку, но гундосый голос ответил еле слышно: «Алло». «Черри студио, меня зовут Нинель, доброе утро. Что вы хотели?» - проворковала она заученную фразу. Из трубки раздался кашель, затем кто-то, прочистив горло, пробормотал знакомым баритоном: «Это Локки, Ник. Можно к те? Я тут немного побитый, мобила сдохла, ключи от квартиры посеял, говно, короче». «О, хоспади, – женщина села на стол и уставившись в потолок, пару секунд молчала, - но я сейчас уезжаю, буду поздно ночью, свадьбу фотаю сеня. Но ты приходи, я ключ оставлю в фонаре правом, возле черного входа. Денег те оставлю на кухне на столе, к врачу сходи. В холодильнике еды не особо, но что найдешь – твое…» «Я возле твоего дома, через минуту буду», - прервал ее собеседник.
Снова завязав распахнувшийся халат, она побежала открывать. Перед дверью стоял давно знакомый человек, но сегодня он был совершенно не похож на себя: грязная одежда, спутавшиеся волосы, на виске огромная ссадина, разбитые губы распухли. На вид ему сейчас можно было дать лет тридцать пять, а то и все сорок. Даже взгляд был совершенно потухший.
Опустившись на пол, он принялся расшнуровывать испачканные грязью берцы, кожа на правой руке была покрасневшей – явный признак обморожения. Кое-как стянул грязное пальто и свитер, затем не более чистые джинсы, обнажив огромные гематомы на левом бедре и животе. «У тя йод и гель какой-нить есть?» - страдалец посмотрел на нее умоляющим взглядом. «В ванной в шкафчике аптечка, там левомеколь есть, еще что-то, посмотришь. Черт, мне пора бежать, я бы тебе помогла, но я уже должна выезжать, а я еще не собрана», - с этими словами женщина убежала по ступенькам на второй этаж. Парень же, проследив за движением ее крупных бедер, стал нехотя вставать с пола.
***
Проснулся от стука в дверь. Будто кто-то колотил по ней ногами так, словно от этого зависит его жизнь. Нина сидела за компьютером, как ни в чем не бывало. Я встал и направился к двери – на ногах у меня были странного вида тапочки, непонятно откуда взявшиеся в квартире. Я посмотрел в глазок – амбал в плаще лупил по двери кулаком, заглядывая ежесекундно в глазок, и орал что-то о том, что я попал. Нина подошла сзади и обняла меня за талию, забравшись рукой в джинсы. Я хотел возразить, что сейчас не время, но мужик вроде собрался уходить. Развернулся и еще раз пнул дверь ногой и заглянул в глазок, будто не понимал, что он односторонний. Нина сжимала рукой мой не хотевший вставать член, а амбал начал спускаться пор ступенькам вниз, через каждые два шага оборачиваясь.
Я развернулся, задрал халат, обнажив Нинину объемную задницу, и прижался к ней полустоящим членом. Она похотливо вильнула бедрами и еще сильнее прогнула спину, отчего разница между шириной талии и бедер стала просто феноменальной.
Разлепив глаза, я стал разглядывать узор на навесном потолке в прихожей, а напольные часы с боем исправно отбивали шесть часов. Нина, как и большинство творческих людей, необъяснимо стремилась к мало кому понятному комфорту и экзотической и, зачастую, непосильной роскоши. Жилая часть ее немаленького дома была отделана деревом и дорогими тканями, на стенах висело огромное количество картин и разных непонятных предметов интерьера, в гостиной стояли две тяжеленные напольные вазы, напольные же деревянные часы с боем и маятником, наличник неисправного камина был сделан из натурального камня. На потолке висела громадная люстра, состоящая из небольших хрустальных плафонов, прикрепленных к цепям, растянутым по всему потолку. Это притом, что снаружи дом был вообще не отштукатурен, а половина оного являлась абсолютно нежилой.
Башка жутко гудела. Сдвинув полотенце, намотанное на бедра, я осмотрел свою левую ногу. Сантиметров на 20 выше колена располагался не сильно большая, но очень сочная иссиня-черная гематома с подкожным кровоподтеком, на животе тоже красовалось серо-синее пятно с желтоватой окантовкой, на  правом ребре обнаружилась ссадина. Я попытался вдохнуть – похоже, ребро было сломано. Ничего, ребра быстро срастаются.
Бросил взгляд на часы, разбудившие меня на самом интересном месте такого чудесного сна, собственно, на единственном месте, которое я смог вспомнить: начало сна начисто исчезло из моей памяти – с того момента, как я проснулся, минутная стрелка продвинулась на два деления. С трудом встал и поковылял в сортир.
Справив нужду и вымыв руки, стал разглядывать себя в зеркало: ссадины на лбу, смазанные каким-то дезинфицирующе-заживляющим гелем выглядели уже намного лучше, а вот разбитые губы все еще были с одного бока в пару раз больше, чем требовалось. Кожа на тыльной стороне ладони, смазанная этим же гелем, почти перестала жечь, но все еще была красной. В целом своим состоянием я остался доволен, единственное, что меня огорчало – кажется, я снова сильно простудился.
В холодильнике нашелся вполне съедобный сыр, овощи и банка с медом, а в одном из шкафчиков я нашел множество банок с чаем. Заварив себе показавшийся мне наиболее подходящим и добавив в него хорошую порцию меда, я употребил сие подручное лекарство с парой бутербродов, не без труда, смею заметить. Сразу почувствовав себя лучше и не найдя лучшего занятия, я завалился спать на том же самом диване.
Снова проснулся от грохота входной двери – пришла Нина: веселая, пьяная и отчего-то жутко довольная собой, бросила сумку на диван и принялась разглядывать мои «боевые ранения». Вволю поахав и поохав, утопала на кухню готовить мне чудо снадобье от простуды. Мне совершенно ничего не хотелось, так часто бывает, когда проспишь весь день, а, возможно, дело было в простуде. Башка была будто набита ватой и песком, левая нога при каждом шаге простреливала спазмами боли, синяк на животе тоже давал о себе знать. Встал и поплелся на кухню.
Чудо-доктор там варила что-то в маленькой кастрюльке, приплясывая и мурлыча себе что-то под нос. На столе стояла огромная глиняная кружка и бутылка «Гавана клуб», в воздухе витал аромат корицы, кофе и чего-то еще. Нина взяла еще одну кастрюльку, наподобие первой, поместила в нее что-то вроде друшлака, только с сеточкой и стала аккуратно, насколько это было возможно с учетом того, что она не слишком твердо стояла на ногах и при этом еще и приплясывала, выливать туда свое варево. Затем процеженное «лекарство» перелила, все так же «аккуратно» в эту самую громадную кружку, затем вытащила из кофеварки контейнер с кофе, и добавила его в и без того адскую смесь, видимо, чтобы спалось крепче. Кружку с ведьминым зельем начинающая бабка Ёжка с довольным видом протянула мне.
Я чувствовал себя настолько паршиво, что даже не стал спрашивать ее, не пронесет ли меня от этого. Однако пойло оказалось не таким уж противным. Очень горьким, приторно-сладким, вязко-горячим, но, пожалуй, даже вкусным. Пикантно вкусным. И моментально растеклось по телу огнем, начиная от языка и пищевода, которые пришлось тушить кефиром.
***
Проснулся в семь утра. Голова почти не болит, горло тоже и даже нога. Фак, нет, нога болит. Начал мягко разминать ногу – судорога прошла. Встал и поковылял в клозет, скорее чтобы прийти в себя. На камине висела огромная табличка, на которой было маркером написано «ЗАПИСКА ВНИЗУ». Под табличкой действительно лежал листок бумаги с рекомендациями по поводу того, что можно съесть и чем заняться после. Нет уж, «мамочка», сам разберусь, хватит валяться. Рассмотрел свое лицо – оно имело вполне презентабельный вид. Выстиранная одежда лежала стопкой на небольшом кожаном пуфе. Нине определенно пора завести детей, а то заботиться не о ком. Даже трусы постирала. Ну, да, я ж их вчера утром прямо возле ванны бросил, совсем о них забыл.
Позавтракал кефиром и хлебом с отрубями – после вчерашнего чудо-зелья внутри все горело – стало легче. Можно было собираться домой. Вот только, ключей нет, где же я мог их посеять то? И тут меня осенило – сумка. В ней остался плеер с наушниками, и ключи сунул туда же. Кажется.
Размышления мои прервал грохот входной двери – ох и люблю же я такие огромные стальные двери. Вот у меня хорошая дверь – старая и деревянная. Воровать у меня нечего – ценностей дома не храню, зато если не найду ключи, можно будет ее монтировкой сковырнуть. Или проще от соседей перелезть по балконам и в балконной стекло выбить, все равно треснувшее. Вот только, у соседей балкон застекленный.
Нина зашла на кухню еще более довольная чем вчера. «А я твое пальто в химчистку отвезла – в машинку оно не влезло», - пробормотала она, почему-то, извиняющимся тоном. «Слушай, отвезешь меня в одно место, я хочу сумку поискать, - я посмотрел на кофейный аппарат, затем на Нинину огромную грудь, которую даже свитер и куртка с меховым воротником не могли скрыть, - там мой плеер, уши и, кажись, ключи от квартиры».
***
Алина очень сильно обиделась. Обижаться по большому счету было не на что – я действительно не мог ей позвонить. Думаю, причина была не в этом, скорее в том, что я не брал трубку до того, как разрядился аккумулятор на мобильном. Я не стал ей ничего объяснять, не стал придумывать оправданий, не стал ей врать. Просто сказал, что гулял, а мобильный был в сумке – так оно, в общем то, и было.
А ключи нашлись. Они вместе с плеером преспокойно лежали в сумке на обочине дороги. Сумка была настолько грязной, что вряд ли могла кого-то заинтересовать, настолько грязной, что на ее поиски ушло около получаса, несмотря на то, что территория ее возможной дислокации была крайне мала.
Что же касается Лиз, с ней я больше не встречался. Писал ей в асю, что скучаю и все такое, но приболел и не могу встретиться – она не настаивала. Казалось, что ей было совершенно плевать, я делал вид, что мне тоже. Глупая игра, в которой никто не выигрывает.
А Нина пригласила меня в гости, отпраздновать счастливый конец этого грустного происшествия. В общем то, я должен был быть инициатором подобного мероприятия, я отлично понимал, что необходимо выразить свою благодарность за ее помощь. Просто за хорошее отношение, черт возьми. Много ли в мире людей, кроме твоих врагов, которым на тебя не наплевать?
В общем, затарившись в ближайшем супермаркете парой бутылок мартини и маринованными ананасами, я приплелся погожим мартовским вечером к ней домой. Настроение, если честно, было совсем не праздничное – ссора с Алиной и безразличие Лиз грызли меня изнутри, отбирая силы. Несмотря на отличную погоду и быстро поправляющееся здоровье, несмотря на то, что вся эта история закончилась без серьезных последствий, проснувшись в начале второй половины дня, я почувствовал себя смертельно уставшим.
Моя благодетельница встречала меня в шелковом красном пеньюаре, с красными глазами и бокалом виски в руке – мартини оказалось не в тему. Прошли на кухню, Нина шагала уже нетвердо: на столе стояла полупустая бутылка коньяка «Арарат премиум» или что-то вроде того – надписей на русском не было. Налила второй бокал, щедрой рукой, почти до краев. Произнесла тост: за то, что завтра будет лучше, ибо сегодня дерьмовый день.
Сегодня Нину бросил ее френд – похожий на Конана или Рэйзора Рамона байкер с низким гнусавым голосом. Нет, она не из тех, кто расстраивается по мелочам, она из тех, кто не прочь упиться. А сегодня день ее не задался с самого утра: разбила объектив, сорвала этим оплаченную фотосессию, в результате всех послала и на все забила – тоже верно. Иногда бывают дни, когда какая-то неприятность подкашивает нас с утра, и потом целый день все валится из рук. Я не люблю мистифицировать на пустом месте. Думаю, если бы она с утра не поссорилась с этим перекачанным мачо, она бы была более внимательна, и объектив бы остался целым, и день был бы вполне удачным.
В коньяках я не разбираюсь, если честно. Как по мне, этот коньяк мало отличался от коньяка за десять долларов, да и от конька за пять долларов я бы вряд ли его отличил. Но пился он мягко и быстро, и вскоре разговор зашел в область «ты меня уважаешь», где границы рамки и границы быстро стираются. Выслушав монолог моей собеседницы или, правильнее будет сказать, собутыльницы о нетвердости характера и члена «Конана» с не то грузинскими, не то армянскими корнями, об отвратительности волос в подмышках и в трусах, о его мещанских вкусах и т.д. и т.п., я в ответ затянул свою арию, выложил все, что было на душе. И об Алине: о том случае, который «переломил» мое отношение к ней и о нынешней неопределенности – Нина только кивала и бормотала низким голосом, подперев голову рукой: «Даже не загоняйся, все нормально, ничего страшного».
Я хотел рассказать ей о Лиз, но не знал, с чего начать. Повисла странная пауза, более трезвым собеседникам, наверное, показавшаяся бы неловкой. Нина вылила в свой бокал остатки коньяка и со словами «сейчас, сейчас», покачиваясь, вышла.
Вернулась минут через пять, когда я уже начал засыпать с початой бутылкой «Деварс» и вопросом: «Ну, вот скажи, чего тебя в ней не устаивает?» Опустилась на табурет и стала наливать виски в свой пустой и мой полупустой бокалы. «Вот, она же красивая, - это было в большей степени утверждение, нежели вопрос, - в постели хороша, не напрягает тебя, - она отпила из бокала с выражением лица, говорящим о том, что она еще не закончила вопрос, - трахал бы ее и радовался».
Я вздохнул. Все было верно, но что-то грызло меня, что-то мешало спокойно радоваться жизни. Я хотел чего-то большего, чего-то идеального. «Она ведь не мешает те ходить налево. Предохраняйся, главное, и трахай кого хочешь, - я сделал жест бокалом в ее сторону и выразительно сглотнул обжигающую язык жидкость, но Нина будто не замечала моей попытки поставить ее слова под сомнения, и на четверть тона громче продолжила, - да я тебе говорю, ей плевать, совершенно плевать, трахаешь ли ты кого-то еще, она даже знать об этом не хочет, - Нинин бокал становился пустым все чаще, а речь ее становилась все менее четкой – она уже порядком наклюкалась, - она боится скорее того, что ты ее бросишь, найдя другую».
Я вздохнул. Я задумался. Да, именно так все и было. Я хотел найти другую, возможно, уже нашел. Я попытался рассказать о Лиз, подобрать слова, чтобы выразить охватившее меня безумие. Раньше мне казалось, что выражать чувства словами – единственное, что у меня выходит более или менее достойно. Но сейчас я нес полную чушь, сбивался, говорил банальности, совершенно не отображающие реальное положение дел. Нина слушала меня молча. Минут пять или десять. Потом все так же молча начала качать головой, сначала едва заметно, затем с хлопком поставила тяжелый бокал на пластиковую поверхность стола, будто ставя жирную точку в моем повествовании со словами:
- Да трахни ты ее и не парься!
- Да я уже, но дело не в этом…
Нина была очень пьяна и плевать хотела на мои объяснения: «Да что ты понимаешь в женской психологии? Тебе мудрая немолодая женщина, - эти слова она произнесла с особым пафосом, - говорит – трахай ее. И игнорируй. И будет она за тобой бегать как собачка. Ну почему вы мужчины либо козлы, либо идиоты? Ну, зачем все усложнять? У тебя в распоряжении есть твердый работящий член и две классные телки, ты думаешь, Бог придумал два пола для того, чтобы ты себе мозг насиловал?
Мне вспомнилась фраза о том, что ****ь надо бабу, а не ее мозги. Я вдруг осознал, что давно потерял нить разговора и пытаюсь выхватить отдельные фразы и хоть как-то на них отреагировать – меня вырубало. Я пошел в клозет, чтобы умыться. Мое состояние можно было описать двумя словами «полная умиротворенность».
***
Алина не звонила и не писала. Прошла уже почти неделя,  следы приключений той ночи остались только в моей памяти. Я много писал, гулял в одиночестве, слушал музыку. Творчество снова стало вытеснять из моей жизни все мирские заботы. Только от него я получал истинное удовольствие, и только оно давало мне удовлетворение и умиротворение.
Я много думал. Вся череда событий складывалась передо мной в совершенно ясную цепочку, все было подчинено определенному плану. Я должен был осознать, что живу для того, чтобы писать и только это занятие дает мне силы жить дальше. Я догадывался об этом и раньше, но только сейчас мои воспоминания сложились в достаточно ясную картинку.
Часто переписывался по айсикью с Лиз, практически сутками. Наши отношения стали как будто теплее, я больше не видел в ней только красивую тушку, она перестала быть для меня фарфоровой куклой. Я был счастлив, пожалуй. Настолько, насколько может быть счастливым поэт.