Рабочее название - ХХ век

1 мая 1910 г., суббота.



Просыпаясь солнечным утром, Николай видел на потолке над своей головой солнечных зайчиков, перескакивавших через лепные украшения на стены и обратно на белую гладь свода. Мальчик спал головой к окну выходящему на юго-восток и первые лучи восходящего светила падали на аквариум, стоящий на комоде недалеко от окна. На дне аквариума был создан большой грот для рыбок, слева от которого лежала половинка круга от игрушечного штурвала и раскрытый сундук, полный сокровищ, блики от которых и создавали веселую картинку прыгающих световых пятен на потолке над кроватью.

Этим утром Николаю не пришлось понежиться в теплой постели, следя за их игрой – в комнату вбежала его младшая сестра Ольга, раскрасневшаяся от волнения, с блестящими карими глазами и растрепанными после сна волосами.

– Ты еще не встал! – укоризненно бросила она, подбежав к окну и распахнув его настежь. – Ты не забыл, что сегодня мы едем на пикник?!

Слово «пикник» она произнесла немного в нос, пытаясь придать ему иностранный акцент, но произношение получилось французским.

– Это английское слово, – усмехнулся Николай, приподнимаясь на подушках и занимая на кровати сидячее положение.

Он подтянул ноги под себя, одеяло подоткнул руками со всех сторон, защищая быстро уходящее под прохладным утренним ветерком тепло нагретой кровати.

– Няня произносит его именно так, – заявила сестра, – «пик-ник», – снова повторила она замечательное слово.

– Потому что Марго – француженка, и произношение у нее французское, – улыбнулся Николай.

Ольга забралась на подоконник и принялась болтать ножками, не обращая внимания на последнюю фразу брата. Она уже давно поняла, что переспорить Николя невозможно. Брат говорил мало и медленно, но каждое его слово было продумано и взвешено, словно брату было не четырнадцать лет, а как минимум тридцать. Сама Ольга готова была болтать сколько угодно долго на любые темы, даже на те, о которых слышала в первый раз. Особенно ее занимали политические события и сплетни из жизни высшего общества.

Свадьбы и балы, рождения детей и скандалы с изменами, приезд немецкого князя или японского принца: все было известно Ольге до мельчайших подробностей и обмусоливалось за завтраком, если она успевала пролистать газеты утром, или за обедом, если почтальон опаздывал. Антон Сергеевич уже забыл те времена, когда брал в руки свежую, никем нечитанную газету. Сейчас они доставались ему с вырезанными статьями, смятые, с расплывшимся чайным пятном. Хмуро качая головой, отец пытался привести листы в порядок, тяжко вздыхал и удалялся в свой кабинет, сетуя о том, что нужно выписывать газеты в двойном количестве – для себя и дочери.

– Вылезай из кровати, – сказала Ольга, спрыгнув с подоконника.

Она подошла к аквариуму и стала легонько стучать по стеклу указательным пальцем, стараясь отпугнуть неподвижно зависшую в воде рыбку. Но смотреть на скучных рыб ей быстро надоело, и она вскочила на стол брата, и стала рассматривать книги на полках.

– Не трогай, – без особой надежды на исполнение просьбы, сказал Николай, вылезая из-под одеяла и ступая на цыпочках по вязаным половичкам в поисках непонятно куда исчезнувших тапок.

– Под кроватью посмотри, – посоветовала сестра, глядя на Николая через плечо. – По-моему они туда улетели, когда я мимо пробегала, – краем глаза она следила за его поисками.

– Хорошо хоть ты помнишь, что и куда улетает, когда ты «мимо пробегаешь», – рассмеялся Николай, залезая с головой под кровать.

– Я все помню, – с достоинством ответила Ольга. – У меня в голове не только твои тапки помещаются. И, пожалуйста, хватит копаться. Собирайся быстрее, все уже собрались завтракать!

Она ловко соскочила со стола на стул и со стула на пол, каждый раз встряхивая своими волнистыми черными волосами, рассыпавшимися по плечам. Уже выбегая за дверь комнаты, она обернулась и с сожалением посмотрела на брата.

– Какой же ты соня.

Николай вылез из-под кровати и, надев шлепанцы на ноги, уже топал к ванной комнате, чтобы привести себя в порядок. Сестра действительно вставала раньше него, но зато к девяти вечера превращалась в сонную муху, с трудом передвигавшуюся по комнате и ничего ей от жизни было не надо, кроме как упасть на кровать и предоставить няне Марго стянуть с себя платье. Потом в сонном виде идти чистить зубы и со слипающимися глазами желать родителям доброй ночи.

Для Николая в это время как раз был пик активности. В девять вечера, когда все добропорядочные граждане готовились ко сну, он мог носиться по комнатам, доделывать домашнее задание или собирать модели крейсеров.

В комнату заглянула Марго. Их няня была высокая стройная брюнетка, правильные черты лица которой портило небольшое косоглазие.

– Там вас уже ждут, Николя, – сказала она на очень чистом русском с едва уловимым акцентом, который резче проявлялся у нее только в минуты, когда она сердилась на детей за непослушание. – Чистить зубы, умываться, и – марш в столовую.

– Я быстро, – Николай пустил воду в умывальник и стал ополаскивать лицо.



Вся семья уже была в сборе за большим обеденным столом. Во главе сидел глава семьи Антон Сергеевич. Он недовольно поводил глазами, кивком указав сыну садиться за стол. Около него сидела мама, Ксения Игнатьевна, вместе с сестрой Оксаной. После них вертелась на своем стуле Ольга, донимая Марго своими вопросами о предстоящем пикнике.

С другой стороны стола пустовало место мужа Оксаны Игнатьевны, Рудольфа Генриховича Либенау. Он находился в длительной командировке в Германии. Рудольф Генрихович проводил испытания поставляемого вооружения на заводе Круппа, и почти месяц не мог вернуться в Санкт-Петербург. Он работал в военном министерстве и занимался заказами.

Его сын, Герман, ежедневно перечитывал приходящие от него письма. Герман был на две недели старше Николая и очень этим гордился, беспрестанно напоминая о своем старшинстве и поучая своего кузена по любому поводу. Николай считал его занудой и аккуратистом, и только уверился в своем мнении, когда наткнулся во время игры в прятки на разложенные по парам носки в его шкафу.

Герман сидел сразу после пустого стула своего отца. Николай всегда отодвигался от него как можно дальше, чтобы не видеть как тот степенно, изображая из себя взрослого, ест второе, разрезая мясо ножом и аккуратно нанизывая маленькие кусочки на вилку. Николай ел быстро и деловито, стараясь затратить на еду как можно меньше времени. Он всегда все съедал первым и, попросив у отца разрешения, убегал в свою комнату.

Сейчас торопиться было некуда, так как после завтрака вся семья собиралась на пикник на побережье Финского залива. Николай, хоть по привычке и съел свою порцию быстрее всех, из-за стола не вышел, а остался слушать разговоры взрослых. В отличие от обычных разговорах о политике, за столом говорили о погоде.

– Удачно, что сегодня такой солнечный день, – добродушно произнес Антон Сергеевич, накладывая себе добавку из утятницы, стоящей посреди стола.

Кухарка Анна, обычно прислуживавшая за столом, этим утром была занята сборами на пикник, и приходилось обходиться собственными силами.

– Анна еще вчера говорила, что погода будет отменной, – заметила Ксения. – Она никогда не ошибается. Если назавтра дождь, у нее болят колени, если пасмурная погода – поясница, настоящий барометр.

– Нашли кого слушать, – недовольно заявила ее сестра, скривив в презрительной гримаске лицо.

– Но ведь она оказалась права, – примирительно сказала Ксения. – Погода великолепная.

Оксана хмыкнула, но ничего не ответила. Вести разговоры о прислуги было для нее mauvais ton. Она даже указания давала, используя как можно более короткие предложения.

– Все покушали? – спросила Марго у детей. – Надо собираться.

 – Да, – решительно встал из-за стола Антон Сергеевич. – Нас ждет природа.

Он вынул из нагрудного кармана пиджака расческу и зачесал непослушную прядь назад. Волосы у него были великолепные. Только он, по мнению Ксении Игнатьевны, уделял им слишком много внимания. Впрочем, как и всему своему облику. Антон Сергеевич искренне полагал, что для адвоката внешние данные важны так же, как и его красноречие. Вероятно, в его словах была доля истины, ведь основу его клиентуры составляли женщины.

Он часто представлял их в тяжбах о наследстве. Антон Сергеевич брался даже за иногородние дела, но в командировки посылал своих помощников, покидая Петербург только в исключительных случаях. Наследственные дела превалировали в адвокатской практике Лисневского. Он настолько в них преуспел, что большая часть клиентов обращалась к нему не по рекламному объявлению, а по рекомендациям своих знакомых.

В последнее время практика Антона Сергеевича шла настолько хорошо, что он мог позволить себе устроить выходной в субботу. Хотя его помощники и секретарша продолжали изнывать от жары в конторе.

– Маргарита, соберите вещи детей на день, – приказала Оксана Игнатьевна.

Марго кивнула и вышла из столовой. Вещи у нее были собраны еще вчера, к тому же официально она работала у Антона Сергеевича и была няней только у Николая и Ольги, но заодно опекала и Германа, когда тот гостил у Лисневских. Она недолюбливала, как, впрочем, и все остальные слуги, капризную сестру хозяйки, но умело скрывала свои чувства.

– Мы выезжаем через тридцать две минуты, – объявил Антон Сергеевич, вынув из кармана жилетки часы. – Кто не успеет – на пикник не поедет! – улыбнулся он испуганной Ольге.

– А мы все поместимся в карете? – спросила она, недоуменно оглядев собравшихся.

– Не стоит об этом беспокоиться, мое солнышко, – Антон Сергеевич подхватил ребенка на руки и поцеловал в щеку. – У меня для вас небольшой surprise.

– Что за сюрприз? – сурово спросила Оксана Игнатьевна.

Она не любила неожиданности и считала их проявлением дурного тона. Конечно, выразить свое недовольство в присутствии хозяина дома она не могла, но ее тон ясно давал понять, что она предпочитает обходиться без каких-то там les surprises.

– Увидите, – бодро ответил Антон Сергеевич. – Всему свое время.



Сюрпризом оказался новенький шестиместный автомобиль с шофером, стоявший возле дома. Дети увидели его сразу, как только вышли на улицу.

– Откуда? – обернулась к мужу восхищенная Ксения Игнатьевна.

– Баронесса Тильготен любезно предоставила нам этот экипаж, – объяснил Антон Сергеевич жене. – Я представлял ее интересы в суде и, как она считает, только благодаря моим стараниям автомобиль перешел в ее распоряжение. Баронесса предоставила его нам вместе со своим шофером.

– Чудесно, – чуть не захлопала в ладоши жена, – это так кстати.

– Казимир Модестович, – представил гордый супруг сидевшего за рулем шофера. – Он управляет самоходными экипажами уже восемь лет. Приехал с покойным дядюшкой баронессы из Германии. А это авто сконструировано по специальному заказу барона на фирме Даймлера.

Ольга с Николаем застыли на месте, пораженно разглядывая чудо техники. Герман обошел автомобиль кругом, осторожно потрогав блестящие стеклянные фары и значок на капоте. Лишь одна Оксана Игнатьевна, спокойно отнеслась к «сюрпризу». Она надменно поглядела на Казимира Модестовича, оглянулась на Антона Сергеевича и нарочито громко откашлялась.

Антон Сергеевич, продолжавший расписывать достоинства автомобиля жене, прервался, деловито открыл дверцу и помог золовке подняться в карету. Ольга стремглав забралась внутрь следом за тетей и принялась рассматривать шикарную кожаную обивку, открывать и закрывать дверцу и отодвинула с окон все занавески, чтобы иметь возможность разглядеть внутреннее убранство экипажа.

Мальчики между тем разглядывали его снаружи. Все блестящие детали были изучены ими подробнейшим образом. Осмелев, они даже присели на широкий диванчик рядом с шофером и принялись рассматривать рычаги, кнопки и измерительные приборы, установленные на панели. Деревянное лакированное рулевое колесо также было подвергнуто изучению, после чего Николай и Герман попытались завести разговор с Казимиром Модестовичем.

 – А вот это тормоз? – спросил Герман, указывая вниз, под ноги водителя, откуда торчали блестящие латунные педали.

– Тормоз, акселератор, сцепление, система передач, – шофер говорил с сильным польским акцентом, но любопытные подростки прекрасно поняли его объяснения.

– Двигатель четырехцилиндровый? – с видом знатока спросил Николай, зачитывавшийся статьями об автомобилях.

– Сорок лошадиных сил, – покивал, соглашаясь, Казимир Модестович.

– Ух ты, – раскрылись глаза мальчиков.

– Мама, – воскликнул Николай, соскакивая на землю, – в этом автомобиле спрятано сорок лошадей. Я думаю, он может ехать очень быстро, верст тридцать пять в час, – он вопросительно обернулся на шофера.

– Мы не будем так спешить, – возразил Антон Сергеевич. – Одного моего подзащитного недавно подвергли штрафу за непомерно быструю езду. Правда, у него не было удостоверения полиции, и он без спросу взял мотор у своего отца...

– Это же совсем другое дело, – понимающе воскликнул Николай. – Но Казимир Модестович ведь опытный шофер...

– И сколько составляет сумма штрафа за подобные безответственные выходки? – высунулась из автомобиля Оксана Игнатьевна.

– Сто рублей, – ответил Антон Сергеевич. – Правда, сам он заплатить не смог, а отец отказался, и штраф был заменен арестом на один месяц.

– Хорошо, – удовлетворенно констатировала Оксана Игнатьевна. – Это должно охладить его пыл.

– А где провизия? – спросила Ксения Игнатьевна у мужа. – Она поместиться сюда?

– Ее доставят чуть позже, мы как раз успеем расположиться и размяться после дороги. Анна оканчивает последние приготовления. Итак, – Антон Сергеевич взмахнул рукой, – рассаживаемся по местам и – вперед!

– А Марго поедет с нами? – спросила Ольга.

– Здесь нет для нее места, – расправила юбку Оксана Игнатьевна.

– Мы можем ехать вместе с шофером, – чуть ли не в один голос заявили Николай с Германом.

– Это невозможно, мальчики, – отрицательно покачала головой мать. – На переднем месте во время езды очень дует. Посмотрите, Казимир Модестович одет в специальный автомобильный костюм, чтобы защититься от встречного ветра.

Шофер, развел руками и надел на глаза защитные очки. На нем действительно был теплый кожаный реглан, шлем с очками и рукавицы-краги из толстой коричневой свиной кожи, прошитые сыромятным ремешком.

Николай полжизни бы отдал, чтобы иметь такие же. Он со вздохом залез в автомобиль и устроился рядом с отцом. Огляделся по сторонам. Места для гувернантки не было. Жаль, что Марго не прокатится на этом замечательном автомобиле. Но все-таки как здорово, что отец приготовил им такой сюрприз. Поездка на пикник сама по себе была подарком, но автомобиль придавал ей особую прелесть. Будет, чем похвастаться в гимназии в понедельник.

Естественно дорогой все разговаривали только об автомобилях. В центре внимания был Антон Сергеевич, но и Николаю предоставлялась возможность проявить познания в устройстве и эксплуатации автомобиля. Особенно приятно было изумление маман, когда он рассказывал о системе водяного охлаждения двигателя, описывал устройство радиатора и почему его необходимо располагать в передней части автомобиля. Он как раз недавно прочел переводную статью из немецкого журнала и теперь мог блеснуть своими познаниями по этому вопросу.

Мягкие резиновые пневматические шины замечательно уменьшали тряску при езде по мостовой, и все пассажиры наслаждались плодами прогресса.

– «Континеналь-Шина: лучшая из лучших!», – процитировал рекламу Антон Сергеевич.

Даже Оксана Игнатьевна выразила одобрение новейшему изобретению:

– Все-таки немцы умеют делать автомобили, – с ноткой определенного превосходства заявила она, когда проезжали по Адмиралтейской набережной мимо перевозной пристани.

Замужество с русским немцем сделало ее ярой защитницей всего германского. Она не упускала ни единой возможности напомнить всем о своей «принадлежности» к немецкой нации.

– У нас тоже делают замечательные авто, – тут же начал защищать отечественных производителей Николай. – В Риге, на «Руссо-Балте» выпускают отличные автомобили.

Оксана Игнатьевна только хмыкнула и отвернулась к окошку. Данными о производстве автомобилей она не располагала и предпочла не развивать разговор.

На секунду все замолчали. Слышен был только шум двигателя и резкие крики мальчишки у контроля на пристани:

– К университету, к университету! Плата две копейки!!!

Николай любил кататься на маленьком пароходике через Неву, но сегодня он совершенно спокойно отнесся к крикам зазывалы, и только проводил взглядом серый дым из трубы. На пристани уже почти не было народу, только студенты, выкидывая в воду докуренные папиросы, переходили по трапу на борт.

– Вчера на Коломяжском ипподроме Попов чудом уцелел при аварии «Райта», – Антон Сергеевич перевел разговор на новую тему. – Я надеюсь, завтра будет более удачный день, я купил билеты в ложу у братьев Грачевых.

– Говорят, его аэроплан разбился в щепы, а ему – ничего, – с воодушевлением подхватила Ксения Игнатьевна. – Удивительное везение.

– Не совсем, – тоном знатока поправил ее муж. – У него несколько ушибов. Да и аэроплан не так сильно пострадал как первый в конце апреля1.

– Зачем нужны все эти полеты? – недоуменно спросила ее сестра. – Это удел одиночек, никакого проку от них нет.

– Мама, но за полетами – будущее, – возразил Герман. – Сейчас мы восхищаемся этим автомобилем, а скоро у каждого будет свой аэроплан, и на пикник можно будет летать, а не ездить.

– Это слишком опасно, – безапелляционно заявила Оксана Игнатьевна. – К тому же, мой дорогой, насколько я знаю, для взлета и посадки нужна длинная полоса. Ты же не собираешься перелетать только с одного ипподрома на другой?

Герман задумался.

– Но в целом мальчик прав, – примирительно заметил Антон Сергеевич. – Просто полеты будут использоваться для перемещения между городами, а на небольшие расстояния люди будут ездить на автомобилях.

– И железная дорога будет не нужна? – спросила Ольга.

– Нужна, нужна, – усмехнулся отец. – Она гораздо дешевле и по ней можно перевозить большие грузы. Будут и аэропланы, и автомобили с паровозами. Хотя сейчас, когда прогресс развивается невиданными темпами, сложно даже предположить каким будет мир через десять лет!

– Мне будет двадцать четыре года, – неожиданно произнес Герман. – А папе – пятьдесят пять.

– А я в газете прочитала анекдот, только совершенно не понятно, что там смешного, – не к месту заявила Ольга. – Там мама спрашивает дочку, почему она не хочет поцеловать свою новую гувернантку, а дочка говорит, что боится, потому что когда папа хотел ее поцеловать, гувернантка столкнула его с лестницы.

Ксения Игнатьевна рассмеялась и посмотрела на Антона Сергеевича, который вяло улыбнулся в ответ. Ее сестра приподняла брови и заметила назидающим тоном:

– Тебе, Оленька, рано читать такие анекдоты.

– А что там смешного? – еще раз спросила Ольга.

Никто не ответил. Никита посмотрел на Германа, чтобы убедиться, что тот тоже не нашел в анекдоте ничего смешного. Герман глядел в окно на оживленное движение на Каменноостровском проспекте, как будто не слышал рассказанного анекдота.



Пикник удался на славу. Пока объевшиеся мальчики грелись под теплыми лучами майского солнышка, взрослые совершали пешую прогулку по берегу залива. Были слышны только крики чаек, шум набегающих на берег волн и гудки парохода. Видно было так далеко, что можно было различить блестящий купол Морского собора в Кронштадте. Ольга собирала сухие веточки и подкидывала их в догорающий костер.

– Давайте играть в пряталки! – предложил Николай.

– Только в этот раз первой искать буду не я, – заявила наученная горьким опытом сестра.

– Я буду первым, – сказал Герман. – Считаю до тридцати и иду искать, кто не спрятался – я не виноват! Раз, два...

Ольга с Николаем бросились в разные стороны. Николай отбежал от полянки и укрылся между корней огромной сосны стоявшей на небольшом пригорке. Песок под деревом осыпался, обнажив огромные корни, которые со временем покрылись чешуйками совсем как на стволе и образовали под деревом небольшую пещерку, совершенно незаметную со стороны полянки.

Николай приметил это местечко, когда мальчики ходили собирать ветки для костра. Он случайно наткнулся на дерево и еще тогда подумал, как здесь можно здорово спрятаться. Мальчик залез под самую сосну, так чтобы сквозь небольшое отверстие в сплетенных корнях можно было видеть Германа.

Тот досчитал до конца, отнял руки от глаз и повернулся от берега. Озираясь по сторонам, отошел вглубь леса, куда убежала Ольга и, присматриваясь, не шевелятся ли где кусты, стал искать спрятавшихся. Как и надеялся Николай, Герману и в голову не пришло, что двоюродный брат спрячется так близко. Присев на корточки в самой глубине пещеры мальчик следил за водящим из своего укрытия.

– Антон, вы не могли бы курить с наветренной стороны? – послышался раздраженный голос Оксаны Игнатьевны.

– Да, да, разумеется, – согласился отец. – Я, наверное, пойду распорядиться, чтобы готовились к отъезду.

Николаю было видно, как отец перешел через полянку и направился к автомобилю, около которого стояла Марго, о чем-то весело болтая с Казимиром Модестовичем.

– Давай присядем, – сказала тетя Оксана, и песок осыпался прямо на затаившегося Николая.

Женщины расположились на толстых сосновых корнях.

– Смотри, не испачкайся в смоле, – сказала мама.

– Я хотела поговорить с тобой..., – каким-то несвойственным ей, нерешительным голосом, сказала Оксана Игнатьевна. – Как ты можешь терпеть его выходки?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сама знаешь... Ксения, он обманывает тебя. И я не могу понять, почему ты позволяешь ему делать это.

Мама вскочила на ноги и повернулась так, что Николай увидел ее внезапно покрасневшее лицо. В глазах отражались лучи заходящего солнца.

– Я не хочу слышать этот бред! – приглушенно вскричала она, и ее лицо исказилось в яростной гримасе. Николай отпрянул со своего наблюдательного пункта.

Но ее сестра осталась невозмутимой. Нерешительность уступила место обычной равнодушно-высокомерной нотке в ее голосе:

– Скоро над тобой будут смеяться соседи. Если ты не примешь мер, то станешь посмешищем. Твой муж гуляет направо и налево, а ты уподобляешься японской матроне, которая ничего не видит и не слышит. Я специально приехала к тебе, как только услышала о его похождениях от Матильды Яковлевны.

Мама резко опустилась на травянистый пригорок, словно слова сестры выбили почву у нее из-под ног.

– Об этом уже говорят? – убитым голосом спросила она.

Николай уже жалел, что забрался в это укромное место. Время, прошедшее с начала разговора не позволяло вылезти наружу и дать понять, что он все слышал. Он знал, что взрослые говорят о чем-то неприятном и ему не нужно слышать подобные разговоры, хотя он и не понял большую часть того, что они сказали. Ему очень сильно захотелось быть сейчас где-нибудь далеко в лесу.

– Поставь ему ультиматум! Пусть прогонит эту Марго – приказным тоном продолжила Оксана Игнатьевна.

– А если он...

– У тебя есть средства. Ты вполне сможешь прожить без него.

– Нет, – сокрушенно покачала головой мама. – Тебе легко говорить. Крутишь своим Рудольфом, как заблагорассудится. У нас все по-другому. Я не хочу говорить о моем муже. Меня все устраивает. Антон любит меня... по-своему.

– Боже мой! Я не могу поверить, – всплеснула руками сестра. – Ты рохля, не можешь взглянуть в глаза правде, принять единственно верное решение.

– Закончим этот разговор, – решительно сказала мама. – Нужно идти.

Она встала и пошла к автомобилю. Оксана Игнатьевна тоже встала:

– Ты бесхребетная, – бросила она вдогонку.

Мама ниже опустила голову и ничего не ответила. Он только ускорила шаг, словно хотела быстрее уйти подальше от своей сестры.



2 мая 1910 г., воскресенье.



 Под стать настроению Николая, погода, еще вчера не позволявшая желать лучшего, в воскресенье в корне изменилась. В небе властвовали тяжелые, хмурые тучи, истекавшие влагой. Дул порывистый северный ветер,  пронизывавший гуляющих насквозь и вырывавший из рук зонты. Хмурые, не выспавшиеся обитатели дома медленно сбредались в столовую, приветствовали друг друга кивками головы и садились за стол.

– Что ж твоя Анна не предупредила о погоде? – мрачно пережевывая кашу, спросила Оксана Игнатьевна. – Антон не купил бы билеты на сегодняшнее шоу, не так ли?

Она внимательно посмотрела на Антона Сергеевича. Тот кивнул, проглотил кашу и вытер салфеткой рот:

– Летуны все равно будут летать, – уверенно заявил он. – Если только синий флаг1 не выкинут. Но пока для этого нет никаких оснований, – он привстал со стула и, вытянув шею, посмотрел в окно. – Заключительные полеты обещают быть самыми яркими. Я слышал, Попов намерен побить собственный рекорд высоты полета. Если кто-то испугался непогоды и намерен пропустить зрелище – пожалуйста, я найду, кому презентовать освободившиеся билеты, – он с вызовом посмотрел на Оксану Игнатьевну.

– Мне это абсолютно безразлично, – хоть и сидя, но все равно сверху вниз посмотрела на него сестра жены.

Она не кривила душой, считая все эти полеты напрасной потерей времени. Восхищение веяниями прогресса ни в коей мере ее не касалось. Николай никак не мог смириться с подобным положением вещей:

– Это ведь так здорово, что у нас есть билеты на это шоу! – воскликнул он.

Мальчик посмотрел на отца в поисках поддержки, и мгновенно отвел глаза, вспомнив подслушанный разговор на пикнике. Антон Сергеевич, внимательно посмотрел на сына, откинул непослушную прядь волос со лба и с воодушевлением откликнулся, довольно потирая руки:

– Я думаю, мы не упустим такое развлечение, не так ли, дорогая?

В силу вступила круговая порука семьи Лисневских, сопротивляться которой Оксана Игнатьевна была не в силах. Несмотря на то, что ей никогда не требовалась дополнительная поддержка со стороны, она, видя единодушие противников, смирялась с их позицией, хоть и продолжала выказывать свое недовольство.

В чем же она обвиняла отца? Что он мог сделать такого, чтобы маме нужно было ставить ему ультиматум? Единственное, что понял из вчерашнего разговора Николай, что во всем этом замешана Марго. Но няня совершенно безобидная, милая девушка, и понять, почему ее нужно прогонять из дома было совершенно невозможно.

И вообще, с того времени, как в доме поселилась семья Либенау, все как-то не ладится. Мама у Германа – не приведи Господь. Непонятно, как у бабушки с дедушкой могли родиться две столь непохожие дочери. Сестры такие разные – даже внешне их роднит только цвет волос. Мама красивая, стройная, а тетя Оксана – хоть ест и не много, раздалась вширь. Папа говорит, что немцы любят таких вот полных блондинок, со строгим характером и «исключительными математическими способностями». Это он намекает, что золовка чрезвычайно прижимиста и торгуется в магазинах почище торговки с базара. И точно: даже Герману, кажется, становится не по себе, когда мать пытается сбить цену любой, даже самой незначительной покупки. Странный народ эти немцы...

Вот папа – тот да, сделал правильный выбор. В комнате у Николая, рядом с аквариумом стоит фотография сделанная в фотографическом салоне на Староневском. Там мама и папа сидят на маленьком диванчике и держат на руках маленького Николая. Ничего красивее он в жизни не видел. Фотография сделана в 1905 году, когда была русско-японская война. Прошло пять лет, а мама нисколько не изменилась. Только ее волнистые волосы с того времени стали еще длиннее, и сейчас не видны ямочки на щеках, когда она улыбается.

У Германа тоже есть фотография матери. Сделана она сразу после его рождения. На снимке сидит совершенно незнакомая женщина. Николай не мог понять кто это, пока кузен не сказал ему. Только тогда мальчик смог найти знакомые черты. За десять лет со времени рождения сына Оксана Игнатьевна располнела, и черты лица ее округлились. На снимке ее волосы напоминают мамины, а теперь они поредели, и она старается забирать их в пучок на затылке. Не изменился только взгляд, такой же колючий и пронзительный, выискивающий недостатки во всем, начиная от работы прислуги и заканчивая поведением детей. Впрочем, что уж говорить о детях, если даже в поведении отца она нашла что-то предосудительное. Поскорее бы вернулся дядя Рудольф, и они уехали бы к себе домой.

Рудольф Генрихович Либенау нравился Николаю больше чем родная тетя. Педантичный, аккуратный и исключительно вежливый, дядя Рудольф был очень мягким и отзывчивым человеком. Как только они появлялись вместе с Германом, сразу было видно, что дядя души не чает в своем сыне. Разительный контраст в отношениях отца и матери к сыну еще больше усугублял отрицательное отношение Николая к тете. Тетя предпочитала общаться с сыном в командно-назидательной манере, его мнением не интересовалась, и потакать ему намерена не была.

Уж дядя Рудольф не стал бы спорить по поводу похода на Коломяжский ипподром. Уж кто-кто, а Рудольф Генрихович всегда интересовался увлечениями сына и приветствовал интерес мальчиков к полетам и автомобилям. Он был инженером и хорошо разбирался во всякой технике, устройствах моторов, с ним было о чем поговорить. Именно дядя Рудольф привозил с собой журналы со статьями о технических новинках. Жаль, что не он вместо тети Оксаны едет с ними на авиашоу.

Вот если бы отец тоже был инженером.... Ведь адвокат – профессия не для настоящих мужчин. Есть в ней что-то ущербное. Мужчина в век технического прогресса не должен заниматься всякими глупыми бумажками и разглагольствованиями в суде.  Мужчина должен всеми силами способствовать прогрессу, а такие профессии, как адвокаты или нотариусы – передать женщинам.



На ипподроме сегодня, несмотря на ветреную погоду, собралась целая толпа. Еще бы – последний день авиационной недели. С мест, которые заняла семья Лисневских отлично видно, как из ангара выкатывают первый аэроплан. Николай может с первого взгляда определить любую модель. Попов летает на «Райте», эта модель известна всей России. Но Попов сегодня не полетит – обе его машины разбиты на предыдущих выступлениях. Сегодня будут летать только иностранцы.

Из ангара выкатывали моноплан, в котором Николай сразу опознал «Блерио» летчика Морана. В отличие от бипланов Попова и Христиансена он выглядел неказистым и ненадежным. Но именно на таком аэроплане его изобретатель Блерио год назад совершил перелет из Франции в Англию через пролив Ла-Манш.

– Папа, а почему у этого аэроплана так мало крыльев? – спросила Ольга. – Ты же рассказывал что у аэропланов их много, они сверху, снизу и сзади!

Отец, обычно очень любивший отвечать на вопросы своей любимицы, к удивлению Николая только обернулся и досадливо бросил:

– Не сейчас, я потом объясню.

Его явно занимало что-то другое. Отец постоянно вертел головой, словно старался найти кого-то. Один раз он даже привстал со своего места и, прищурив глаза, стал рассматривать группу молодых людей, стоявших у ограждения.

– Дорогая, я отойду ненадолго, – он тронул маму за плечо и, не дожидаясь ответа, стал спускаться по ступенькам трибуны вниз. Он шел, озираясь по сторонам, ища неведомого человека. Николай провожал его глазами сколько мог, но вскоре потерял из виду.

Из-за сильного, порывистого ветра все никак не начинали, аэроплан, так заинтересовавший сестру, снова закатили в ангар. Люди вокруг стали нервно переговариваться, и один пожилой господин в помятом сером пиджаке стал возмущенно спрашивать, у кого ему требовать деньги за свой билет. Оксана Игнатьевна посматривала на сестру и прятала ехидную усмешку в кружевной белый платок с вышитой монограммой О.Л.

– Почему не начинают? – спросила Ольга, неведомо каким образом высидевшая столько времени молча.

– Из-за ветра, – ответил Герман, не оборачиваясь.

– А если ветер не перестанет? – снова спросила Ольга.

– Тогда полетов не будет, – отрезал Николай и посмотрел на Оксану Игнатьевну.

Он ожидал от нее едкого замечания на тему «ну я же говорила, а вы меня не слушали», но та вроде как и не слышала обмена репликами. Тетя сидела опершись о поручень и внимательно разглядывала что-то внизу.

Николай посмотрел в том направлении и увидел отца, который стоял рядом с просто одетой девушкой, у которой на руке висела корзина, прикрытая ярко красной материей. Они стояли у билетных касс. Девушку было плохо видно из-за скрывавшего ее дерева. План созрел в тот же миг.

– Мам, я в туалет, – Николай не нашел лучшего предлога, для того чтобы спуститься вниз.

Быстро сбежав по ступенькам, он, вместо того чтобы направиться налево, где стояли кабинки туалетов, пошел к билетным кассам. Он пробирался через толпу оживленно споривших людей и старался не выпускать из виду голову отца. Чтобы подобраться незамеченным, Николай вышел за поручни, предупредив контролера, что сейчас вернется обратно, и обогнул кассу, подобравшись к самому дереву. Таким образом, он очутился за спиной у девушки и мог даже слышать, что говорил в это время отец.

 – ... и ты постарайся быть как можно услужливей, – расслышал он окончание последней фразы.

Отец говорил таким тоном, словно давал рекомендации своим клиентам, только в его голосе не было слышно обычной мягкости. Он был сосредоточен и быстр:

– У баронессы будет масса неотложных дел в Германии, поэтому дом оставят на твое попечение. За это время ты должна найти бумаги в доме. Я тебе показывал, как они выглядят, так что перепутать ты не должна. Если обнаружишь скрытый сейф, срочно телефонируй мне в контору. Я найду специалиста. Но, думаю, барон просто спрятал бумаги в каком-нибудь потайном местечке.

– Она уезжает на поезде, и не берет шофера, – так же четко и быстро доложила девушка. – Он может помешать.

– Не беспокойся, – кивнул головой отец, – Казимира Модестовича я беру на себя. Я найду, чем его занять. У тебя будет масса времени. Но желательно достать бумаги в течение ближайших дней.

– А я успею?

– Ты будешь в таком же положении, что и барон – у него было мало времени для принятия решения. Постарайся внимательно осмотреть дом и понять, где можно спрятать небольшой пакет с бумагами. Тщательно проверь кабинет и его спальню.

– Она не хватится?

– Баронесса не знает о пакете. Покойный не посвящал ее в свои дела. Если бы не это обстоятельство, я бы не решился на такую комбинацию.

– Ты прелесть, – сказала девушка и чмокнула отца в щеку.

– Но будь предельно осторожна.

– Ты же меня знаешь, – девушка повернулась и, задев Николая широкой серой юбкой, пошла к стоянке извозчиков.

Светлые волосы заплетены в короткую косу, выбивавшуюся из-под полушалка. Ее нельзя назвать красавицей, в сером платье с корзиной в руках она смотрелась довольно просто. На ногах у девушки были дешевые прюнелевые башмаки. Такие девушки обычно работают служанками в небогатых домах или работницами на фабрике. Но что-то в ее облике смущало и выглядело неестественно. Он смотрел ей вслед и никак не мог понять, что привлекло его внимание.

Но терять время нельзя, отец уже наверняка по пути к трибунам, да и тому же пошел редкий, но крупными каплями дождь.

Николай пробрался на место, мимоходом поглядывая на отца. Тот выглядел как всегда. Стряхивая воду с волос наклонился над проходом, и весело разглагольствовал о настроениях присутствующих:

– И не надо на меня так смотреть, Оксана Игнатьевна. Я даже спиной чувствую ваш поучающий взгляд, да. Но синий флаг пока не выброшен и у нас остается надежда, что кто-нибудь из пилотов все же решится рискнуть полететь в такую погоду.

– Я и не думала поучать вас, дорогой Антон, – тетя Оксана отвернулась от отца.

Николаю показалось, что она расстроена тем, что он предупредил заранее заготовленную фразу о ее давешнем нежелании ехать на это шоу, и теперь настроение тетушки безнадежно испорчено. Николай даже поразился своему двойственному чувству. Он был немного расстроен, что из-за плохой погоды шоу не удалось, но в то же время обрадован, что его тетке не удалось прочитать по этому поводу новых нотиций.

Но еще больше его беспокоило, чем занимается отец. Какие у него дела с этой странной девушкой? Николай все никак не мог избавиться от ощущения какой-то странности в ее поведении. Он попытался сосредоточиться на ее образе, но в это время из ангара все-таки выкатили аэроплан.

 На этот раз «Фарман» пилота Эдмонда. Биплан «Фарман» гораздо больше «Блерио» и по сравнению с ним кажется воплощением надежности. В нем впервые применено одно-рычажное управление с педалями, которое в любимом журнале Николая называют «достижением конструкторской мысли». Винт в этом аэроплане располагается позади пилота, что так же отличает «Фарман» от других моделей.

Но полет не задался с самого начала. Биплан разбежался по противоположной от трибун дорожке, его трясло и подбрасывало при разбеге. На небольшой высоте аэроплан пролетел вдоль леса, но на половине первого виража резко приземлился.

– И немудрено в такую-то погоду, – разочарованно вздохнул отец, когда «Фарман» при посадке накренился и чуть не зацепил крылом землю.

– Теперь остальные совсем не выйдут, – расстроено добавил пожилой мужчина в котелке, сидевший рядом.

– О, вы не знаете этих людей, – возразил папа. – Для них риск – милое дело! К тому же стоит учесть наградные, которые выплачиваются победителям соревнований.

– Наградные всегда меньше стоимости ремонта разбитого аэроплана. Но посмотрим...



Уже вечером, когда разочарованным зрителям уже надоело ждать, предпринял попытку Христианс. Он летал меньше минуты и тяжело приземлившись на поле у самой стартовой ленточки, продолжать не захотел.

После второго неудачного полета устроители мероприятия решили, наконец, вывесить синий флаг, свидетельствующий об окончании полетов. Вымокшие под дождем зрители устроили гвалт с требованием вернуть потраченные на билеты деньги.

Папа не собирался ждать завершения переговоров с организаторами шоу:

– La presentation a ete fini, – сказал он, совершенно не расстроившись неудачно проведенному соревнованию. – Надо отправляться в путь.

– Папочка, «презентация» надо говорить совершенно не так, – поправила его Ольга. – Марго произносит «сьён», а не так как ты «цон».

– Ох уж эта Марго, – выразительно вздохнула Оксана Игнатьевна и, приподняв брови, посмотрела на сестру.

Мама ничуть не смутилась этому выпаду:

– Слова надо произносить правильно, – она наклонилась к Ольге и поцеловала ее в лоб. – Молодец, моя умничка!

Николай внимательно следил за выражением ее лица, но ничто не выдало того, что эта фраза как-то повлияла на маму. Она легко поднялась с сиденья и, поправив шляпку, повернулась к мужу.

– Как я сегодня выгляжу? – она спрашивала его, но смотрела в это время на Оксану Игнатьевну, которая на этот раз вздохнула с гораздо большим неодобрением.

– Ты – прелесть, – отец подал ей руку и помог выйти на лестницу. – Как, впрочем, всегда.

Следом за мамой он помог и Оксане Игнатьевне. Потом перенес Ольгу и компания двинулась к стоянке извозчиков, которые уже дожидались седоков. Вот тут, когда Николай шел следом за Оксаной Игнатьевной он и понял, что так смущало его в той девушке, с которой разговаривал отец. Ее походка совершенно не соответствовала ее одежде. Николай даже обрадовался разрешению подспудно мучавшей его проблемы.

Но вслед за решенной проблемой встали другие, ответа на которые найти сразу не удавалось. Почему эта девушка переоделась горничной или служанкой? Почему отец просит ее найти документы какой-то баронессы? И кто же она такая? Что связывает ее с отцом?

Эти вопросы крайне интересовали Николая, но ни на один из них не было ответа. Посоветоваться с кем-то он не мог, как и прямо спросить у отца. Для этого найти объяснение, каким образом он об этом узнал. Все было слишком сложно, и нужно было как следует подумать, прежде чем принимать какое-то решение.



3 мая 1910 г., понедельник.



Любой день лучше понедельника. Всем нехорош первый день недели. И ранним просыпанием, и кислыми лицами окружающих, и необходимостью после выходного дня включаться в опостылевший ритм будней. А уж если еще и погода так и не наладилась, все – пиши пропало.

Мало того, первое лицо, которое Николай встретил в широком коридоре, оказалось лицом нелюбимой тетки.

– Тебя опять все ждут, – вместо пожелания доброго утра услышал Николай. – В твоем возрасте тебе необходимо быть более ответственным, молодой человек. И пораньше ложиться спать, чтобы утром иметь бодрый вид.

Как ей объяснить, что он относится к той группе лиц, которые начинают жить только после обеда, и неважно когда он ляжет спать, в восемь или в половине двенадцатого. Но тетя никогда не слушает чужих аргументов.

– Я уже готов, – отрапортовал Николай, стараясь приобрести как можно более бодрый вид.

Не обращая больше на него внимания, Оксана Игнатьевна проследовала в свою комнату. Только по еле заметному покачиванию головы понятно, что она продолжает немой диалог с племянником.

Только так с ней и можно – соглашаться сразу, чтобы не вызывать новых занудных поучений. Если дать хоть малейший повод усомниться в своем послушании можно битый час провести в ее обществе, выслушивая ее наставления. Причем высказываться она может по любому поводу от поведения за столом, до этики великосветских приемов, на которые у Николая шанс попасть ниже, чем полететь на аэроплане.

В столовой было шумно. Ольга изо всех сил лупила по руке Германа, в которой тот зажал уже изрядно помятую газету.

– Немедленно отдай, – непререкаемым тоном требовала она у двоюродного брата. – Я первая взяла, ты еще спал!

– Ничего не знаю, – отмел ее претензии Герман. – Когда я вошел, газета лежала на столе. Как только я прочитаю статью о французской борьбе – я тебе ее отдам.

– Нет, отдай сейчас, – вырабатывала командный голос Ольга, – иначе тебе не поздоровится.

– Интересно, что это мы такого сделаем, чтобы я испугался, скажи, скажи! Сейчас папеньке побежим жаловаться.

– Николай, отбери у него газету! – заметив брата, потребовала Ольга. – Он ее захватил, пока я бегала..., – она на мгновение замялась, – умываться.

– А сами вы разобраться не можете? – недовольным тоном спросил Николай, которому вовсе не хотелось влезать в эту глупую ссору.

– Ты мне брат или не брат? А брат должен защищать младшую сестру от обидчиков! А меня тут вовсю обижают.

– Герман, – спросил Николай, – на какой странице твоя статья?

– На восьмой.

– Ты обойдешься десять минут без восьмой страницы? – спросил у Ольги Николай.

– Обойдусь, – вздернув носик, ответила Ольга. Она была полностью удовлетворена таким исходом спора. Большая часть газеты досталась ей, и этого было достаточно.

Герман молча вынул из газеты восьмую страницу и протянул измятые останки газеты Ольге. «Интересно, что скажет папа, когда увидит свою газету в таком состоянии?» – подумал Николай.

Отец вошел неожиданно. Николай даже не успел ответить сам себе на заданный вопрос.

– Молодец, – похвалил он Николая. – В тебе растет настоящий адвокат. Можешь считать, что только что заключил первое в жизни мировое соглашение.

Он похлопал сына по плечу и сел за стол.

– Что-то все опаздывают, – заметил он. – Впервые вижу, чтобы к моему приходу в столовой не было Оксаны Игнатьевны. Где твоя мама? – спросил он у Германа.

Тот пожал плечами:

– Наверное, сейчас подойдет.

– А что такое мировое соглашение, пап? – спросил Николай.

– Это когда твой клиент и его оппонент договариваются без судебного разбирательства – решают дело миром.

– Это хорошо или плохо?

– В данном случае – хорошо, потому что ты действовал pro bono, то есть без оплаты, а в реальной жизни – чем дольше длится дело, тем лучше поверенному.

Николай пожал плечами. Все эти пробоно слишком сложно для него. Его не очень интересовали дела его отца, хотя он знал, что тот мечтает, что сын продолжит его дело. О поступлении на юридический факультет университета в семье говорили как о решенном деле, хотя сам Николай надеялся, что до этого не дойдет. Его больше интересовали устройство двигателя внутреннего сгорания, аэродинамика и другие, модные среди его сверстников вещи.

Пока Николай своего отношения к предполагаемому будущему дипломатично не высказывал, полагая, что до поступления в Университет еще далеко, а к той поре что-нибудь обязательно придумается. Он был послушным сыном своих родителей и понимал, что именно на него они возлагают все основные надежды. Ведь не на Ольгу их возлагать?

Николай обернулся посмотреть на сестру. Она сидела за столом, с аккуратно разложенным на коленях платком, и терпеливо ждала, когда за стол сядут опаздывающие мама и тетя Оксана. Марго сидела рядом с ней, заботливо расправляя кружевной воротничок на ее платье. Няня смотрела... Николай никогда не мог четко определить куда смотрит Марго из-за небольшого косоглазия девушки.

Казалось, за несколько лет уже вполне можно было привыкнуть и определиться, но нет, ее взгляд сбивал его с толку, и сейчас оставалось только гадать, куда он направлен, на дверь столовой или на отца. Николай мгновенно обернулся посмотреть, куда смотрит отец, невольно звякнув посудой.

– Ты почему дергаешься? – удивился Герман.

Николай не ответил, потому что ясно успел заметить глаза отца, направленные в сторону Марго. Значит ли это, что в словах тети что-то есть? Или отец наблюдал за Ольгой, своей любимицей.

– О, уже все в сборе? – в дверях показалась мама в нарядном платье из синего бархата.

– Еще не все, – заметил Герман.

– Твоя мама сказала, что завтракать не будет, ей что-то нездоровится.

– Что случилось? – спросил отец.

– Ее снова мучает мигрень.

– Обычно мигрень у нее начинается после обеда, – заметил отец.

– Как будто мигрень бывает по расписанию, – махнула рукой мама. – Это такая болезнь, что даже доктора не знают, от чего она случается.



Обедать Оксана Игнатьевна тоже не вышла. Вернувшиеся из школы дети учили уроки, стараясь вести себя тише воды ниже травы. Анна мыла пол в коридоре, стуча ведром по доскам пола. Ее бормотание себе под нос гулом разносилось по квартире, поневоле заставляя Николая прислушиваться к словам.

– ... где ни поставишь, никогда на место не покладут ... запрет кабинет, нет чтобы прибраться везде как положено ... хоть кол у них на голове теши ... и думает, будто никто не знает, где ключ ...

На Анну, когда она была в мрачном настроении, в семье старались не обращать внимание. Обычно ее хандра проходила через какое-то время, но Оксана Игнатьевна не могла смириться с необходимостью слушать недовольный гул из коридора.

– Анна, – она высунула в коридор обмотанную полотенцем голову, – вы не могли бы закончить уборку в другое время, у меня жуткая мигрень?

Указания в форме вопросов на Анну никогда не действовали, Николай знал это как никто другой, поэтому мысленно предугадал последовавший ответ:

– Ежели ожидать пока все здоровы будут – грязью зарастем, – Анна повернулась к Оксане Игнатьевне, и не разгибая спины посмотрела на нее исподлобья.

Возможно, будь тетя Оксана в форме, разговор мог бы закончиться иначе, но у нее, похоже, действительно болела голова, поскольку дверь в ее комнату закрылась. Защитившая свои редуты Анна, все так же, не разгибаясь, с шумом выжала мокрую тряпку в ведро и продолжила свое занятие.

В прихожей раздался дребезжащий звонок сломанного колокольчика. Кто-то по привычке покрутил старую ручку в двери, не заметив блестящую кнопку электрического звонка. Мокрая тряпка шлепнулась на пол и Анна, вытирая о передник руки, прошла открыть дверь.

– Пакет для  Антона Сергеевича Лисневского, – послышалось с лестничной площадки.

– Он в конторе, – ответила Анна.

– Велено оставить дома, – знакомый женский голос привлек внимание Николая, и он выглянул из комнаты.

Свет из прихожей освещал тонкие черты лица девушки с ипподрома. Большие карие глаза на бледном с редкими веснушками лице, выбивающаяся прядка светлых волос из-под шляпки. Теперь незнакомка была одета вполне достойно. Строгое платье в английском стиле, лакированные туфельки на высоком каблуке. Так могла одеться учительница из гимназии или модная портниха. Превращение было явно ей на пользу.

 – Передайте Антону Сергеевичу, что в здесь бумаги, которые он ждет, – неохотно расставаясь с пакетом, добавила девушка.

– Хорошо, хорошо, передам, – переваливаясь с ноги на ногу, Анна подошла к вешалке в прихожей и положила пакет на полку для шляп.

– Что-нибудь еще?

Девушка отрицательно мотнула головой, бросила взгляд вглубь коридора и нахмурилась, увидев Николая. Анна уже закрывала дверь, но мальчик разглядел в глазах девушки недоумение. Она явно чувствовала, что где-то видела его, но не могла вспомнить где.



Пакет манил своей близостью. Казалось, возьми его – и все тайны раскроются, но даже из своей комнаты Николай видел, что он надежно перевязан крепкой бечевкой и запечатан кроваво-красным сургучом.  Правда, небольшая палочка такого сургуча лежала в письменном столе Николая. Отец ведь наверняка не будет разглядывать оттиск. Разрежет веревку и вскроет конверт. От страха за еще несовершенный проступок по коже пополз противный липкий холодок, и шея покрылась мурашками.

Но желание хоть краешком глаза увидеть злополучные документы из дома баронессы Тильготен (Николай не сомневался, что в пакете именно они) пересилило страх. Как только Анна вышла в ванную комнату сменить воду в ведре, Николай, стараясь производить как можно меньше шума, быстро пересек коридор, схватил пакет и запихнул его за спину, под рубашку. Жесткая бечева поцарапала кожу, но обращать внимание на такие мелочи было некогда.

Скрипнула дверь, и в прихожей показался Герман. Николай повернулся к нему лицом, стараясь понять по лицу кузена, заметил тот его выходку или нет. Но у Германа были свои проблемы:

– Непонятно, почему все считают, что это нужно знать? Прошлый век...

Он пожал плечами, найдя в лице сверстника поддержку своему непониманию, и скрылся в столовой. Через мгновенье он показался с большим куском белого хлеба с толстым слоем масла, щедро посыпанного сахарным песком. Сахар хрустел у него на зубах, так что было слышно за несколько шагов.

– Выучил? – спросил он, останавливаясь около Николая, замершего в неудобной позе с выпяченным животом и выбившейся из штанов рубахой.

– Начал только.

Герман довольно кивнул и, войдя в комнату, закрыл за собой дверь. В том, что задание он успевал готовить раньше всех, не было ничего необычного.

Николай бросился к себе и заперся на задвижку. Всего за несколько секунд он вспотел так, что сторона бумажного конверта, обращенная к его спине стала влажной. Он лихорадочно вытер его оконной шторой, чтобы пот не успел впитаться. Следы нельзя было оставлять ни в коем случае. Хватит того, что придется заново скреплять бечевку сургучом.

Так... печать не слишком отчетливая, разобрать что там, сложно даже сейчас. Это хорошо. Он сломал сургучный отпечаток и ссыпал крошки прямо на стол. Чуть дрожащими от страха и волнения пальцами развязал узел и освободил конверт. К счастью, заклеен тот был из рук вон плохо. Похоже, упаковывая бумаги, девушка изрядно спешила. Не понадобилось даже идти за кипятком для распаривания клапана. Николай осторожно просунул остро отточенное лезвие перочинного ножа и разрезал несколько затвердевших капель клея.

Учащенное сердцебиение уже прошло, и Николай уверенно откинул клапан конверта и достал его содержимое. Это действительно были какие-то бумаги, причем большая их часть была на немецком. Качество печатной машинки оставляло желать лучшего. Половина букв едва просматривалась. Похоже, кроме истертой ленты, пишущая машина имела дефект шрифта, так как некоторые буквы не пропечатались вообще.

Николай пролистал пачку, задерживаясь на каждом листе, где присутствовала кириллица, но кроме того, что бумаги содержали массу технических терминов, знакомых ему по журнальным статьям, посвященным автомобильной тематике, ничего не понял. Последним был тонкий, чуть ли не папирусный лист, сложенный в несколько раз, чтобы подходить по формату к остальным в пачке.

Такого качественного чертежа Николай не видел даже в классе черчения. Что же это такое? Гигантский автомобиль на десяти колесах или ...

Мимо комнаты кто-то прошел. Скрипнули доски пола, и мгновенно вернулся ненадолго уступивший место интересу страх. Разглядывать чертежи некогда. Николай свернул бумагу, и сложил пакет в первоначальном порядке. Капнул клея на клапан, стараясь попадать на старые места, чудом не размазав его дрожащими руками. Заклеил и перевязал бечевкой.

Со стороны пакет смотрелся неповрежденным. Вопрос печати решил оригинально. Приложил к тающему комочку сургуча железную пуговицу с двуглавым орлом, найденную давеча на улице и повернул, размазывая оттиск. Получилось очень неплохо. На настоящем сургуче тоже было ничего не разглядеть. Подул на отпечаток, и помахал пакетом в воздухе, остужая горячее тиснение.

Дело оставалось за малым – положить пакет на место. Тут тоже помог случай. Кепи, лежавшее в шкафу, перекочевало на вешалку. Вместе с ним на должном месте оказался не слишком интересный пакет. Зачем отцу нужны эти документы так и осталось загадкой.

Surprise, как говорит отец, ждал его в комнате. Под столом лежал маленький клочок бумаги, которого там быть не должно. Скорее всего, незаметно для Николая он выпал из пакета. Что с ним делать, Николай не мог даже представить. Повторить операцию по вскрытию пакета не представлялось возможным. Такие вещи удаются только один раз, да и то при большом везении.

Проще всего было сжечь улику на свече, над которой Николай растопил сургучный брусок. В комнате все еще витал густой запах нагретого сургуча и Николай раскрыл окно. Выбросить листок на улицу? Он поднял потеряшку с пола и развернул. Для себя Николай уже принял решение – если бумага не содержит ничего важного, он сожжет ее и забудет, как о страшном сне.

Всего две строчки:

«То, что ты просил.

Люблю, жду, целую, твоя М.»



4 мая 1910 г., вторник.



«Кыш, кыш, кто-то тут ворует мясо? С-с-шт. Вот я тебя веником, зараза. Мя-я-у».

Антон Сергеевич открыл глаза и провел языком по пересохшим губам. В голове еще плавали как картошка в чугунке, остатки дурного сна. Повернув голову вправо, краем глаза посмотрел на часы. Проснулся на двадцать минут раньше.

– Еще раз замечу – прибью, – в реальном мире приглушенный голос Анны продолжал тему из сновидений.

Не раз Антон Сергеевич замечал за собой такое – проснешься и не знаешь, то ли ты уже действительно проснулся, то ли продолжаешь смотреть утренний сон. Он повернул голову в другую сторону. Рядом, на подушке, подложив под розовую щеку ладошку, спала жена. Белокурые локоны разметались и опускались на лицо спящей, мерно колышась в такт дыханию.

Даже после стольких лет брака, Антону Сергеевичу было приятно наблюдать за спящей женой. Если бы не жажда нового, неуемный, требующий постоянных перемен характер, возможно, он оставался бы верным супругом.

Интересно, подозревает ли Ксения о его романах на стороне? Скорее всего – нет. Ибо такой прозорливый человек, как Антон Сергеевич, а он себя считал таковым, сразу бы заметил в своей жене, с которой он прожил бок о бок столько лет признаки ревности. Даже тщательно скрываемой.

Ложиться под одеяло на двадцать минут Антон Сергеевич не стал. Стараясь не тревожить жену, он осторожно вылез из кровати, оделся и вышел из спальни.

Вода в кране была холодной, только чуть отдавала болотцем. Неторопливо умыв лицо и почистив зубы, Антон Сергеевич прошел на кухню, чтобы стащить у отвернувшейся на мгновенье Анны кусок ветчины с накрытой платком тарелки.

– Доброе утро, – поздоровался он, пряча за спиной ветчину.

– Доброе, доброе, – подозрительно глядя на визитера, ответила она.

Уж кто-кто, а Анна знала, что не просто так заявился хозяин с утра пораньше на кухню. Уличить его в посягательстве на сервированные для завтрака тарелки, было для нее делом чести. Но в этот раз она уже упустила момент. Не переставая приглядывать за хозяином краешком глаза, она поставила на плиту большую кастрюлю с водой. Между ними уже давно существовал этот неписаный утренний ритуал. Поняв, что к остальным припасам путь заказан, Антон Сергеевич, аккуратно перекладывая ветчину из руки в руку, повернулся и вышел из кухни, записав на свой счет первую победу в сегодняшнем, обещавшем быть напряженном дне.

Продажа бумаг покойного барона – дело нелегкое, мало того – опасное и чреватое большими неприятностями в случае нарушения приватности сделки. Покупатели – люди хоть и знакомые, всегда вызывали у Антона Сергеевича чувство безотчетной тревоги. Но сделка была выгодна и задумана давно, задолго до скоропостижной кончины барона. Отказываться от нее из-за нелепых страхов было неразумно, особенно учитывая, как легко бумаги были получены.

Антон Сергеевич не рассчитывал заполучить их без всяких проблем. Еще при жизни покойного он задумал многоходовую, сложнейшую операцию по отъему документов из сейфа барона в Берлине. Операция была в своей пиковой фазе, бумаги перекочевали в только что купленный бароном дом в Петербурге, когда Тильготен скончался. Не теряя времени, пришлось незамедлительно знакомиться с наследницей объекта разработки и путем немыслимых ухищрений, делавших честь его таланту поверенного, устраивать дело о наследстве таким образом, чтобы дом и машина, в которой предположительно мог находиться пакет, из всех многочисленных наследников, достались именно ей.

Устроить к ней Марию оказалось делом несложным. Обмолвился общему знакомому о Марии, баронессе посоветовал нанять кого-нибудь привести в порядок дом, пока она будет в отъезде, и все устроилось само собой. Остальное – дело удачи. Либо Мария быстро обнаружит спрятанные бумаги, либо нет, и тогда придется искать его лично, хоть и очень не хочется очаровывать плоскогрудую и тонкогубую баронессу.

Дойдя до столовой, он сунул в рот кусок ветчины, и вытер руки платком из нагрудного кармана. Антон Сергеевич точно знал, что та же ветчина, взятая с той же самой тарелки за завтраком, будет в разы менее вкусной по сравнению с этой, утянутой на кухне. Возможно, именно это ощущение запретного плода привело его к той жизни, которую он вел. И он ничуть не жалел об этом. Считал себя исключительно удачливым и умным – сочетание, безусловно приносящее полный успех в жизни.

Доходы от его основной работы составляли в лучшем случае десятую часть тех денег, что он зарабатывал своим хобби. А если принять во внимание удовлетворение, которое приносила ему побочная деятельность, то следовало признать, что она начинала занимать все большее место в его жизни. Единственный недостаток хобби виделся Антону Сергеевичу в статьях Уложения о наказаниях, в коих рассказывалось о мошенничестве и кражах. Но должен же быть у хобби хоть какой-то недостаток?



За столом в столовой сидела Марго. Антон Сергеевич кивнул гувернантке и приветливо поздоровался:

– Здоровеньки булы, Маргарита Карловна, – он пробежался глазами по завиткам ее темных волос у длинной шеи, вырезу скромного, но элегантного платья.

– Здравствуйте, Антон Сергеевич, – четко выговорила Марго.

Она не посмотрела на него – стеснялась своего косящего левого глаза, хотя он не раз говорил ей, что такой взгляд придает ей дополнительное очарование. И он не кривил душой, ему, как это ни парадоксально, нравились женщины с небольшими физическими недостатками. До определенной степени, конечно. Вот и у Марии был небольшой дефект, хотя он и не сразу его приметил.

Одна нога у девушки была короче другой и при ходьбе она еле заметно прихрамывала. Свою обувь Мария делала на заказ. Подошва и каблук на правой туфельке у нее были толще, чем на левой, поэтому ее изюминку он разглядел только когда девушка осталась без обуви. Ее беззащитное выражение лица в момент, когда она впервые прошлась по комнате, стараясь прихрамывать как можно незаметнее, совершенно покорило его, а ведь он к тому времени и без того был полностью очарован девушкой.

Недостатки его любовниц восполняла его жена, Ксения. Вот уж у кого Антон Сергеевич не находил ни одного изъяна. Они составляли замечательную пару. Он – сильный, умный, находчивый авантюрист и она – нежная, покорная, преданная. Это сочетание полностью устраивало Антона Сергеевича, и он не собирался ничего менять, несмотря на свои многочисленные увлечения на стороне.

Детей он просто обожал. Единственным его кошмаром было расстаться с ними из-за своих темных делишек, которые, как он подозревал, давно обратили на себя пристальное внимание не только полицейского управления, но и других заинтересованных лиц, которым он не раз переходил дорогу.

Вот и с этими бумагами, даже учитывая что все прошло без сучка без задоринки, не все гладко. Получив их, он должен был сильно насолить Гюнтеру Штольцу, который гонялся за ними параллельно с ним больше полугода. Гюнтеру пришлось остаться с носом.

Герр Штольц, к счастью, не подозревает об участии Антона Сергеевича в данном деле, иначе от него можно было ждать любых неприятностей. Немец не простит нанесенного ему оскорбления. Именно так он расценит тот факт, что бумаги оказались у Антона Сергеевича. Поэтому сразу после завтрака глава семьи заперся в своем кабинете и распечатал пакет.

Чертежи, технические расчеты – все на месте. Странно только, что Мария не прибавила не слова. Наверное, рассчитывала передать ему пакет лично. «Надо будет встретиться с ней», – подумал Антон Сергеевич и мысленно представил белоснежную, с крапинками веснушек грудь. Неотрывно следящие за ним карие миндалевидные глаза с бездонными зрачками. Встревоженные лаской, напрягшиеся соски и округлые плечи, покрывшиеся от осторожных прикосновений мурашками. От воспоминаний о Марии у него потеплело в груди, и рот заполнился набежавшей слюной, как у голодающего при виде тарелки дымящихся щей.

 Но Антон Сергеевич отогнал от себя непрошеные воспоминания и, положив бумаги на стол, принялся за работу. Для начала он расшторил окна, чтобы в кабинете было светлее. На противоположной стене закрепил на шести крохотных булавках чертеж. Фотографический аппарат, сделанный по специальному заказу на предприятии Цейса, установил у окна таким образом, чтобы объектив был направлен на чертеж.

Фотографией он начал увлекаться недавно, после того, как купил у секретаря барона фотографии записной книжки. Пока получалось неважно, с секретарскими снимками было даже не сравнить, но сейчас качество было не обязательно. Главное – продемонстрировать наличие бумаг в своем распоряжении. Для этого довольно фотографии чертежа и нескольких копий с технических расчетов. После этого можно открывать торги, которые, не сомневался Антон Сергеевич, будут недолгими.

Очень уж аппетитный пирожок.



5 мая 1910 г., среда.



Из пролетки вышел толстый человек в круглых очках и отвратительными тонкими усиками над несоразмерно широкими губами, резким движением открыл клетчатый зонт на длинной ручке и, передернувшись от попавшего на лицо дождя, быстрым шагом направился по Садовой улице в сторону Сенной площади.

Проходя мимо витрины кондитерской, он остановился на мгновение рассмотреть шикарные заварные пирожные и поправить воротник на слишком теплом для летней погоды пальто. Заодно взглянул на наручный хронометр фирмы Moser, убедился, что время терпит, и зашел в заведение.

Вышел через пять минут с картонной коробкой в левой руке, и уже не торопясь, двинулся дальше. Без пяти минут десять он прибыл на место встречи с продавцом «товара». У толстяка были четкие инструкции по поводу цены и описание «товара». Исполняя роль посредника, толстяк должен был выполнить определенные предписания, забыть о которых он очень боялся.

На каждом следующем пункте он повторял про себя последовательность действий, каждый раз страшась пропустить что-нибудь важное. От этого задания зависело его будущее, и ошибиться было невозможно.

Как и было велено нанимателем, он вышел из пролетки на углу Невского проспекта и Садовой улицы, пошел в сторону Сенной площади, заглянул в кондитерскую по левой стороне и купил пирожные. Выходя из магазина, внимательно посмотрел по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. Люди шли в основном по противоположной стороне, укрываясь от дождя в аркаде Гостиного двора.

До гостиницы пешком было минут десять ходу, но толстяк специально шел медленно, чтобы иметь время убедится в отсутствии слежки. Опыта у него было маловато, и он отчаянно боялся сделать что-либо не так. Но благополучно добрался до намеченной цели и вошел в маленький, но уютный холл гостиницы.

Повесил мокрый зонт на специальную подставку и огляделся по сторонам. Портье за стойкой внимательно рассматривал его, всем своим видом показывая готовность услужить новому клиенту.

– Не жалует нас сегодня погодка, – подобострастно заметил он. – Ночью то ниже нуля опускалось.

– Я договорился о встрече с мистером Робинзоном, – сказал толстяк. – Он остановился в вашей гостинице.

– Да, да, – заулыбался человек, – вот он, спускается по лестнице.

Англичанин на вид был лет сорока с небольшим. Усы, небольшая бородка, волнистые волосы зачесаны назад. Во рту длиннющая сигара. Вид надменный и спокойный, как будто он не военные секреты приехал продавать, а по делам своей фирмы. У толстяка к тому времени в теплом пальто совершенно упрела спина, и лысина под котелком покрылась испариной. Даже в пустом холле гостиницы он оглядывался по сторонам, как загнанный зверь.

– Добрый день, – учтиво поклонился англичанин, страшно коверкая русскую речь.

Но и то слава богу, иначе как с ним разговаривать, не через переводчика ведь.

– Да какой уж добрый, разве ж такой дождь добрый..., – зачастил было толстяк, но увидев недоуменное выражение лица собеседника понял, что с тем нужно разговаривать помедленней. Иначе ничего не поймет.

– Говорите медленнее, пожалуйста, – подтвердил тот его догадку.

– Здрасте, – ограничился толстяк. – Вы мистер Робинзон?

– Да, а вы – мистер Копытин?

– Очень приятно познакомиться, – сказал толстяк, улыбнулся, протянул собеседнику руку, но тут же, словно испугавшись, отдернул ее.

Мистер Робинзон ничуть не смутился нервному поведению толстяка, достал из кармана коробок, чиркнул спичкой и попыхивая ароматным дымом раскурил свою сигару.

– Вы не должны волноваться, мистер Копытин. Я сейчас передам вам только копии бумаг, которые вас интересуют, – иностранец полез в карман и достал конверт небольшого формата с открытым клапаном. – Настолько я понимаю, вы представляете людей, желающих приобрести оригиналы. Сейчас ваша задача – передать их вашим нанимателям.

– Да, да, – энергично закивал головой толстяк, обрадованный тем, что объяснения англичанина полностью совпадают с данным ему поручением.

– Также я хотел бы через вас оговорить сумму, которая будет уплачена в обмен на оригиналы.

– Сколько? – Копытин почувствовал себя настоящим дельцом высокого полета.

– Я предполагал выручить сто тысяч рублей, – небрежно произнес мистер Робинзон, выпустив колечко дыма к потолку.

От объявленной суммы у толстяка приоткрылся рот, и выпучились глаза. Ему не нужно было даже говорить, что он крайне удивлен означенным предложением.

– Если сумма не устроит ваших нанимателей, я обращусь с подобным предложением к другой заинтересованной стороне.

– Я передам, – рот Копытина захлопнулся.

– Всего хорошего, – мистер Робинзон учтиво откланялся. – Когда ваши наниматели примут решение, известите меня письмом «до востребования» на Главпочтамт.



С легким сердцем возвращался Копытин обратно. Нет, не надо думать, что толстяк совершенно расслабился и не выполнил последний пункт данного ему поручения. Наоборот, он чуть ли не бегом пробежал по всему маршруту, который отрабатывал не далее как вчера утром. Прошел через несколько проходных дворов, зашел в трактир на Литейном и вышел через задний ход, вернулся обратно на Невский и проехался на извозчике до Фонтанки.

 Убедившись, что любой человек, пожелавший проследить за ним от гостиницы на Садовой, давно потерял его след, толстяк вошел в неприметный доходный дом около Знаменской церкви.

Во втором номере его ждал человек, фамилии которого Копытин не знал. Зато наниматель, похоже, знал о нем чуть больше чем сам толстяк. От одного только вида стальных глаз и тонких, крепко сжатых губ Копытина бросало то в жар, то в холод.

– Принесли?

Копытин протянул незнакомцу конверт.

Тот встал со стула и подошел к окну. С минуту разглядывал содержимое конверта в большую лупу, которую вынул из внутреннего кармана пиджака.

– Сколько?

– Сто тыщ!

Незнакомец кивнул. Толстяк не понял, то ли сумма устроила нанимателя, то ли он принял к сведению это немыслимую цифру. За посреднические услуги толстяку полагались премиальные в размере ста рублей, поэтому кивок собеседника он воспринял неоднозначно.

– Что ответить?

– Как состоится обмен? – вот и все что спросил тонкогубый господин, не глядя в сторону Копытина.

– Я должен связаться через почтамт и договориться, – в голове толстяка билась только одна мысль – как он продешевил.

– Если все пройдет гладко, получите в десять раз больше оговоренного, – тонкогубый читал его мысли.

– Рад стараться, – эти два слова полностью передали радость толстяка.

– Постарайтесь закончить это дело как можно быстрее, – незнакомец надел шляпу и, не попрощавшись, вышел.

– Тысяча рублей... – прошептал ошарашенный Копытин, запрокинув голову к потолку и мысленно составляя список того, что можно купить на эту сумму.



6 мая 1910 г., четверг.



В конторе у отца Николай любил бывать из-за зала машинисток. Там всегда была свободная пишущая машинка, на которой можно было быстро-быстро оттарабанить на топких клавишах какую-нибудь галиматью или сочинить стишок и тут же напечатать его четким красивым шрифтом на «Ундервуде».

Документы, составленные адвокатским бюро отца, всегда выглядели лучше всех, ибо выходили в свет только в напечатанном виде. В машинном зале стоял непрекращающийся гул, производимый четырьмя машинистками, которые перепечатывали необходимые документы. Все кто входил в комнату, мгновенно морщились и, задав задание, старались поскорее выйти.

Машинистками были четыре женщины лет тридцати-сорока с одинаково тусклым выражением на лицах. У двух из них были круглые очки в стальной оправе. На Николая, печатавшего двумя пальцами, они смотрели снисходительно. Одна даже, поблескивая стеклами очков, предложила свою помощь, но юноша, поблагодарив, отказался от ее услуг, сославшись на необходимость тренироваться.

Контора располагалась на втором этаже. Прямо за дверью располагалась обширная приемная с двумя диванами и секретарским столом, за которым обычно сидел Семен Васильевич – младший помощник присяжного поверенного, молодой человек, только что закончивший университет. Был в конторе отца и штат секретарей, которые располагались в отдельной комнате сразу за приемной.

Смежным с секретарской комнатой был зал машинисток. А дальше по коридору находился кабинет отца, за которым в закутке налево была маленькая дверка кладовки. Справа по коридору находилась дверь кабинета помощников, где и происходила основная работа.

В этот раз Николай зашел на работу к отцу, чтобы напечатать работу по истории.

У отца в кабинете было важное совещание и Семен Васильевич, сразу направил его в зал машинисток. Николай уселся за столик со свободной пишущей машинкой и при невысокой скорости печати умудрился закончить свою работу через полтора часа. За это время он напечатал весь текст, перечитал и аккуратно исправил опечатки. На одной из страниц опечаток было слишком много, его нужно было переделать, но стопка бумаги, лежавшая около машинки подошла к концу, и Николай спросил у свободной в этот момент машинистки:

– Можно позаимствовать у вас листок бумаги?

Женщина протянула руку за листком, но неожиданно остановилась:

– А тебе не трудно будет достать новую пачку из кладовки? – попросила она. – А то там такая неудобная лестница.

– Конечно, – тут же согласился Николай, желая быть полезным. – А где кладовка?

– За кабинетом твоего отца, по коридору и налево. Маленькая серая дверь. Ты не ошибешься. Если надо, я могу подержать лестницу.

– Не надо, я сам справлюсь.

– Зачем они только засунули всю бумагу на верхние полки? – извиняющимся тоном сказала машинистка.



Лестница был действительно ужасно неудобной. Создавалось впечатление, что одна нога у нее короче другой, потому что стояла она криво, хотя падать ей в тесной кладовке было все равно некуда. Бумагу действительно засунули зачем-то на самый верх, хотя и внизу еще было полно свободного места на полках. Но когда тебе четырнадцать, забраться по лестнице под самый потолок – одно удовольствие.

Николай бодро поднялся к верхним полкам и зацепил перевязанную тесемкой пачку плотной бумаги, стоявшую у самого вентиляционного отверстия. Как только он подвинул ее на себя, тут же услышал невнятное бормотание из кабинета.

Даже зная, что подслушивать нехорошо, Николай не мог удержаться, чтобы не подняться на две ступеньки выше и не отодвинуть от решетки вентиляционного отверстия еще одну пачку. Слышимость стала гораздо лучше.

– Мне неприятно, что весь наш, с такой тщательностью разработанный план может рухнуть только из-за того, что эта комиссия вдруг найдет эти документы. Кто только придумал начать разгребать эти архивы? – недовольно сказал незнакомый грубый голос.

– Это будет действительно не слишком приятно, – согласился другой голос, в котором Николай тотчас узнал отца. – Но такова жизнь – ничто не достается задаром!

– Не надо, не надо, – с желчью в голосе возразил собеседник. – Эти ваши идиотские нравоучения сейчас совершенно не к чему. Вы отлично понимаете – если бумаги из архива увидят свет, мы лишимся большей части имущества.

 – Значит, надо чтобы они его не увидели, – сказал отец, и Николай словно воочию увидел как он разводит руками, улыбается и откидывает прядь волос ос лба.

– И что вы предлагаете? – спросил голос.

– Если эти бумаги так тревожат вас – надо их уничтожить. Вот и все.

– Все у вас просто. Но это только на словах!

– Не беспокойтесь, я берусь решить эту проблему, – заявил отец.

– Вы уже что-то придумали ?

– Все действительно довольно просто. Я знаком с одним из членов комиссии. Городской архив хранится в нескольких местах: в цокольном этаже думы, там сейчас сидит архивариус, в кладовых Нарвских и Московских триумфальных ворот и на Обводном, в одном из корпусов городской скотобойни.

Мне не под силу уничтожить весь архив, также как и найти интересующие нас документы в отдельности. Но я могу определить, в какое из этих мест помещены эти бумаги. Я почти уверен, что они находятся либо на Обводном, либо в подвале городской думы. В первом случае выход довольно прост, шшик и пуфф, – отец издал звуки, словно чиркнула спичка и загорелся огонь.

– А во втором? – спросил голос.

– Чуть сложнее, но тоже решаемо, – в голосе отца не было ни капли сомнения, что задача ему по плечу.

Николай не мог поверить, что это говорит его отец. Ведь его слова нельзя расценивать иначе: только что он предложил поджечь бумаги какого-то архива. Чуть ли не в здании городской думы. Николай чуть с лестницы не свалился. С каждым новым днем он узнавал о своем отце что-то новое. Но тем временем разговор в кабинете продолжался:

– Хорошо, – заметно успокоился незнакомый голос. – Так и поступим. Вы решаете проблему с архивной комиссией, а я пока займусь реализацией.

– Даже если брать в расчет самый простой случай, решение потребует некоторых издержек.

– Не стесняйтесь, мы покроем расходы из первой же выручки. Главное – сделать дело наверняка. А то меня за последнюю неделю постоянно мучают мигрени из-за этих комиссий, юристов... Как его там?

– Не важно. Пусть роются в том, что останется. Пока в управе не поймут важности их работы, нам опасаться нечего. К тому же после смерти Никитина – инициатора создания комиссии, там по слухам наметился определенный застой.

– Ну и ладно, – скрипнуло кресло, видно говоривший поднялся. – Но постарайтесь не затягивать с этим.

– Я когда-нибудь затягивал?

– Все равно, сделайте побыстрее, чтобы у меня голова не болела.

– В начале следующей недели вы сможете спать спокойно. Обещаю!



7 мая 1910 г., пятница.



На набережной было шумно и пахло дикой смесью пота, нечистот и крови. Рядом находился городской скотопригонный двор. Даже во рту ощущался неприятный железистый привкус. Антон Сергеевич морщился от яркого весеннего солнца, стараясь не потревожить густые накладные брови. Волосы он прятал под мятым картузом с наполовину оторванным козырьком. Вместе с потертой жилеткой и грязновато-серой рубахой навыпуск он представлял собой точную копию грузчика со скотобойни, расположенной неподалеку.

Рядом с ним стоял Колька Нога – маленький, шустрый малый лет семнадцати, с невероятной скоростью умудрявшийся перемещать изжеванную папироску из одного угла рта в другой. Кольку ему порекомендовали в трактире на Васильевском.  Завсегдатаи заведения утверждали, что пацан жаден до денег настолько, что готов бы был мать родную продать, если бы у Кольки она была.

Такая рекомендация вдохновила Лисневского, и теперь он объяснял Ноге, что тому необходимо сделать, чтобы заработать двадцать пять рублей. Колька схватывал налету и даже пытался вносить в план собственные исправления.

– Лучше туды плеснуть керосинчиком, – перебил он Лисневского и потер руки. – Тогда так займется, нипочем не потушат. Там же бумаги напихано, все полки забиты. Заполыхает – будь здоров!

Лисневский помотал головой.

– Думай, тютя, – он постучал по Колькиной голове костяшками пальцев.

Колька отклонил голову и почесал ушибленное место.

– Тады ж все просекут, что запалили нарочно, – продолжал Лисневский, стараясь не выходить из образа. – А нам-то надоть чтоб не скумекали что почем. Нехай мыслят так. Шел мужик, прикурил, спичку бросил не туда куда надо и – пошло-поехало. Все одно водой лить будут, бумага в кашу расползется.

– Ить, хитер ты Никитич, – уважительно покачал головой. – Но вдруг как не займется? Что мне тогда, стоять там и спички в подвал кидать? Засекут – не поздоровится.

– Я ж тебе о том и толкую, голова твоя кучерявая, ты обожди, пока никого не будет, вот эту папку запали и просунь ее через решетку. А там само пойдет.

 Лисневский протянул Ноге заранее заготовленную старую папку с чистыми листами бумаги внутри.

– Смотри только в темноте, не ошибись, куда кидать, – добавил адвокат. – И не болтай лишнего. Язык-то мигом укорочу.

– Ночи-то светлые, – подмигнул Колька. – А болтать нам незачем. Не боись, не подведу.

– Бывай, хлопец, – Лисневский развернулся, и тяжело ставя ноги на землю, потопал в сторону Загородного проспекта, где можно было легче поймать «ваньку».



Дел сегодня было невпроворот. Сегодня нужно забежать в канцелярию окружного суда и провернуть одно очень простое, но не терпящее отлагательства дело. Надо только принять приличный облик, а то вряд ли биндюжника пустят на порог. Антон Сергеевич улыбнулся собственным мыслям, представив, как он в мятом картузе и рубахе навыпуск прорывается в канцелярию и представляется присяжным поверенным Лисневским. Вот смеху-то будет.

Но канцелярия окружного суда это вам не бал-маскарад. Там все нужно обставить самым пристойным образом. Особенно, когда дело касается столь тонкого вопроса. Поэтому вместе с нарядом, Антон Сергеевич постарался войти в образ преуспевающего юриста, человека, который держит слово и которому можно доверять.

На Николаевском вокзале в камере хранения Антон Сергеевич предъявил квитанцию, получил пакет со своей обычной одеждой и переоделся в туалетной комнате вокзала. Из кабинки вышел уже в своем настоящем обличии. В руке держал саквояж с маскарадным костюмом грузчика. Так с саквояжем и отправился по делам.

 Перво-наперво Антон Сергеевич побывал в канцелярии окружного суда. В комнате царила деловая сутолока. Шуршали бумаги, скрипели стулья, звонко шлепались печати на официальные бумаги. Лисневский с минуту постоял, присматриваясь к молодому человеку за крайним столом у окна.

У секретаря был болезненный, чуть ли не изможденный вид. Под глубоко сидящими глазами очерчены круги, неровно подстриженные редкие волосы были прилизаны к черепу так, что сквозь них просвечивала кожа. Тонкие губы и длинный нос довершали его облик крайне больного человека.

Из полученных Антоном Сергеевичем сведений было известно, что зовут его Афанасием Тимофеевичем Злотовым. Закончил юридический факультет университета. Живет со старушкой матерью в доходном доме где-то на Фонтанке. Рассеянный, стеснительный и услужливый. То, что надо для задуманного адвокатом плана.

Перед секретарем предстал учтиво-вежливым господином.

– Присяжный поверенный Лисневский. Антон Сергеевич, – протянул для пожатия руку.

– Афанасий Тимофеевич, – представился секретарь и откашлялся, прикрыв кулаком рот. Видно долго ни с кем не разговаривал, и в горле запершило.

Тут же стал извиняться, но Лисневский прервал его:

– Насколько мне стало известно, коллега, вы занимаетесь рассылкой повесток свидетелям по делам вашей канцелярии.

– Да, это входит в мои обязанности, – как-то испуганно проговорил секретарь, выбитый из колеи обращением «коллега». – Я что-то упустил?

– Нет-нет, – добродушно ответил Антон Сергеевич, – я только хотел осведомиться, не высылали ли вы повестки неким..., – он посмотрел в заранее приготовленный листок, – Яблонскому и Ольшанскому?

Высокий лоб Злотова нахмурился.

– Нет, я не помню этих фамилий, – его руки шарили по столу, раздвигая бумаги. – А, вот, – он приблизил бумагу к глазам. – Есть такие. Яблонский Г.Р. и Ольшанский С.Т. свидетели по делу о несостоятельности заводчика Нефедова. На двадцать седьмое число. Эти?

– Как прекрасно, когда в делах царит такой порядок, – ничуть не смущаясь собственной бессовестной лести, заговорил Лисневский. – Я и не чаял так споро разыскать эти повестки.

– А что случилось?

– Сущая безделица, – махнул рукой Антон Сергеевич. – Показания этих двоих мне не потребуются. Вот я и подумал, что людей почем зря тревожить? Живут они не близко, а мне потом будет совестно за их напрасные хлопоты.

– Но мне нужен Ваш официальный отказ, – неуверенно заметил Злотов. – У меня ведь предписание судьи...

– За бумажками дело не станет, коллега, – обаятельно улыбнулся Лисневский. – На следующей неделе, первым делом занесу вам необходимую бумагу.

– Да? Ну, тогда ладно, – протянул секретарь, очарованный обхождением элегантного посетителя. – Но на следующей неделе обязательно. Не подведите меня.

– Слово адвоката, – Антон Сергеевич положил руку на сердце.

Он крепко пожал руку молодому человеку и еще раз похвалил его расторопность. Еще бы – такой растяпа. Даже не проверил, кто вызывал свидетелей на заседание. Первостатейный болван. Теперь свидетелей на следующем заседании не дождутся, и у Лисневского в запасе будет еще как минимум шесть недель.

Этика данного поступка



8 мая 1910 г., суббота.



Николай смотрел в газету, не веря своему счастью. Сегодня открывается чемпионат по французской борьбе! Только успела закончиться авиационная неделя на Коломяжском ипподроме, за которой он следил с неослабевающим интересом, как судьба преподнесла ему новый подарок.

В турнире примут участие самые известные борцы: венгр Ганс Каванна, австриец Том Жаксон, известный как Длинный Том, чернокожий боец из Вест-Индии Вилли Чезе, и Бруно Геккельшмидт. Надо беспременно сходить посмотреть. Такие имена! Николай уже предвкушал удовольствие.

Приятное известие заставило Николая на какое-то время забыть обо всем. А ведь еще секунду назад он размышлял о том, что узнал об отце за последние дни. Теперь фигура отца предстала перед ним совершенно в другом свете. И непонятно даже хорошо это или плохо.

Самый главный вопрос заключался в следующем: зачем отец это делает? Зачем он похищает документы баронессы? Зачем ему уничтожать архив с документами? Неужели ему не хватает денег? Ведь присяжные поверенные неплохо зарабатывают. Друзья отца из коллегии всегда так хорошо одеты. Курят дорогие сигары и у многих собственный выезд. У некоторых даже собственные автомобили!

А отец выглядит каким-то гешефтмахером, прикрывающимся адвокатской практикой, а на деле занимающимся мошенничеством и кражами. На этом месте мысли Николая приняли иное направление. Ведь если говорить откровенно, он ничего не знает о собственном отце! Нельзя брать в расчет только то, что он умудрился случайно посмотреть или подслушать! Может, обстоятельства сложились таким образом, что папе ничего не оставалось, как действовать подобным образом!

Прежде чем делать какие-либо выводы, нужно больше узнать об отце и его жизни. Но как это сделать, вот в чем вопрос. Не следить же за ним изо дня в день? Или следить?

Этот способ узнать больше представлялся Николаю довольно волнующим и недостойным одновременно. Но не задавать же отцу вопрос о его делах прямо в лоб? «Что у тебя за дела с этой молодой девушкой, которая украла чертежи и документы у баронессы Тильготен?» или «Как ты собираешься уничтожить бумаги в городском архиве?».





10 мая 1910 г., понедельник.



Искушение надуть покупателя было велико, но Антон Сергеевич крепя сердце, отказался от этой идеи. Несмотря на то, что по его плану покупатели не должны были узнать его настоящего имени и думать, что документы продает англичанин мистер Робинзон, в таких делах требовалась крайняя осторожность. Ведь обиженный покупатель приложит массу усилий, чтобы вычислить мистера Робинзона и примерно наказать его.

Процедура обмена должна была пройти четко и без осложнений. Но Лисневский все равно оговорил все моменты, могущие возникнуть при передаче документов. Место действия – ресторан «Кюба». Там всегда много народа и есть отдельные кабинеты, в которых можно уединится. Толстяк снимет там кабинет на вечер.

С метрдотелем ресторана Лисневский договорился заранее. Толстяку будет предложен номер с окнами, выходящими во двор. Это было необходимо для реализации запасного варианта страховки.

Мистер Робинзон придет туда ровно в семь тридцать. Толстяк настоял на проверке документов, пока англичанин будет пересчитывать деньги. Лисневский был не против. За документы он был совершенно спокоен, а вот денежки действительно нужно пересчитать. Как стыдно то будет, если ему всучат подделку или просто нарезанные газеты.

Естественно он уже договорился о страховке – два дюжих молодца прикроют его на случай возникновения непредвиденных ситуаций со стороны толстяка. Пришлось заплатить парням не только за работу, но и за недешевый ужин в ресторане.

Покупатели наверняка также подстраховались. Адвокат открыл ящик стола маленьким ключиком, висевшим на часовой цепочке рядом с брелоками. В ящике в лакированной коробочке с монограммой владельца лежал короткоствольный «Смит и Вессон».

Антон Сергеевич сунул его за спину и подошел к зеркалу проверить, не топорщится ли где ткань. Под просторным пиджаком в полоску заметно ничего не было. Револьвер – предосторожность на крайний случай. Когда речь идет о таких деньгах, нельзя рассчитывать только на силу бицепсов. Но адвокат надеялся, что применять оружие не придется. Слишком уж людное место выбрано для совершения обмена.

Когда Лисневский предложил его, толстяк долго артачиться не стал, значит, его наниматели велели соглашаться на любые варианты, а это обнадеживало. Но кроме самих покупателей, опасаться следовало и контрразведку, которая вполне могла устроить за ними слежку. Без всякого сомнения, его партнеры – люди ушлые, шпиков чувствуют за милю, но и на старуху бывает проруха.

На этот случай в плане был запасной вариант – под окнами помещения, где будет проходить обмен, должна стоять коляска. На роль возницы пришлось выбрать Марию. Доверить столь ответственное поручение Лисневский больше никому не мог. При малейшей опасности мистер Робинзон должен выбросить пакет с документами или деньги (по обстоятельствам) в открытую форточку. Тогда, даже в случае ареста можно будет надеяться на благополучный исход дела.

Антон Сергеевич еще раз подошел к зеркалу и внимательно проверил все ли в порядке. Для превращения в чопорного англичанина нужно было только добавить бородку. Открыл саквояж. Проверил – борода и клей на месте. Положил в саквояж документы. Теперь можно выходить. Лисневский набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание, стараясь успокоиться.

Вот так каждый раз перед ответственным делом. Никак не удается избавиться от учащенного сердцебиения, и как ни стыдно даже руки дрожат. Лисневский всегда боялся, что этот тремор выдаст его когда-нибудь с головой. Чтобы проверить себя он вытянул правую руку и подержал ее на весу, стараясь избавиться от волнения.

– С богом.

Креститься не стал. Он и слова-то эти проговаривал больше по привычке, как это делали мать и отец. Сам давно в бога не верил, предпочитая, правда, не распространяться об этом.

Посмотрел на лежащий на столе конверт с четкими (только с пятого раза получились) фотографиями всех бумаг барона. Было бы опрометчиво оставлять их здесь, но Лисневский уже опаздывал и положился на извечный русский «авось». Он вышел из кабинета и запер дверь на ключ. Огляделся и никого не заметив, сунул его за наличник встроенного в стену шкафа, где у Анны хранились принадлежности для уборки.



Николай через щелку в двери смотрел, как отец выходит из дома. Обул ботинки, накинул на плечи куртку и, схватив зонт, выбежал вслед за ним. Успел вовремя, на противоположной стороне улицы отец как раз садился на извозчика.

Николай оглянулся по сторонам. Как назло – ни одного «ваньки» округ. Пока искал вариант, извозчик успел отъехать на порядочное расстояние. Эх, была не была!

Николай успел вскочить на запятки в последний момент. Хорошо, что верх поднят и ни пассажир, ни кучер не заметили его маневра. Пролетка не спеша катила к центру. Сидеть сзади Николаю пришлось впервые (не уличный он был мальчишка), хорошо хоть удобно примостился и, несмотря на неровную булыжную дорогу, грохнуться наземь не рисковал.

Выехали на Невский проспект. По широкой торцевой мостовой лошадь, понукаемая извозчиком, поскакала быстрее. Трясти стал меньше, но Николаю пришлось вцепиться в свой насест, стараясь не свалиться на полном ходу на мостовую. Но как только показалась башня Думы, и впереди показались повозки и моторы, продвигаться стало гораздо труднее.

У Гостиного двора отец расплатился и вышел. Николай расслышал, как он сказал вознице, вылезая:

– Without change, – и со смешным акцентом добавил чуть ли не по слогам, – без сдачи.

– Спасибо, мистер, – ответил кучер и дернул вожжами, – но, милая, сдай назад.

Николай подождал, пока отец отойдет на приличное расстояние, но не слишком далеко, чтобы не упустить, соскочил с запяток и проследовал за ним в Гостиный двор. На голове у отца красовался высокий черный цилиндр-шапокляк, которого раньше Николай у него не видел. Следить за ним было не трудно, высокую шляпу было видно издалека. Отец спокойно шел сначала по Невской линии, потом свернул на Перинную. Изредка останавливался и рассматривал товар. Один раз даже долго торговался в табачной лавке с торговцем. Зачем ему табак, было не понятно.

Так ничего и не купив, отец битых полчаса перемещался по торговым рядам. Николай изрядно устал проталкиваться через толпу покупателей, отбиваться от навязчивых продавцов и следить за отцом, стараясь одновременно не упустить его из виду и не попасться ему на глаза. Ведь он, в отличие от отца, был одет как обычно, и узнать его не составляло труда.

То и дело Николаю приходилось утирать со лба выступивший пот, в Гостином, несмотря на открытые настежь окна, было жарко и душно. Горло пересохло, и Николай остановился около разносчика кваса, зазывно выкрикивавшего:

– А кому кваску, яблочного, грушевого, лимонного? Вку-усный ква-ас...

Тут он и упустил фигуру в высоком цилиндре. Взял кружку, глотком осушил. Бросил взгляд в сторону цилиндра, а нате! Еще секунду назад отец был шагах в пятнадцати впереди, и бац! – исчез, пропал, словно под землю провалился. Николай бросился вперед, заглянул на лестницы, завернул за угол.

Вот он! Уже осторожнее Николай «повел» цилиндр, не сводя с него глаз. Было бы обидно упустить его сейчас, когда потрачено столько времени. И ведь ясно, что происходит что-то необычное. Ведь неспроста отец вырядился в эту шляпу и разговаривает с акцентом. Николай даже рискнул подобраться поближе, чтобы наверняка не упустить объект наблюдения. Тут-то он и заметил свою ошибку.

Цилиндр был тот самый, только голова – другая! Как могло получиться, что в Гостином дворе появились два человека, на голове у которых были столь экстравагантные головные уборы? В одинаковых серых в строгую полоску костюмах. Не иначе как это способ сбить с толку надоедливый хвост.

Неужели отец заметил за собой слежку? Или этот трюк был исполнен по заранее задуманному плану? Скорее всего, именно так. Отец не знал, будут следить за ним или нет, и совершил подмену на всякий случай – как любил говаривать «береженого бог бережет». Где теперь его искать?

Николай вышел на Садовую в полном расстройстве, повесив голову и кляня себя за невнимательность. По Невскому прогрохотал трамвай. Нужно было возвращаться домой. Николай заглянул в кошелек. На извозчика хватит, но тратить деньги не хотелось, придется топать пешком. Благо до дома тут не далеко.

Николай перебежал Садовую и вышел на Невский, направляясь к Аничкову мосту. Дальше по Фонтанке и уже рядом Бассейная1. Они переехали в центр недавно. До этого жили на Выборгской стороне на Большом Сампсониевском. Вот туда бы пришлось добираться гораздо дольше. А так ничего, дойдет.

Но не прошел он и десяти шагов, как наткнулся на знакомый головной убор. В первый момент даже не поверил своему счастью, подбежал ближе. Точно – отец! Идет себе спокойненько, как ни в чем ни бывало, помахивает тросточкой. Откуда взялась трость – не понятно, когда из дома выходил, был без нее.

Теперь уж не упущу, твердо решил Николай. Но чтобы выполнить данное себе обещание, пришлось подобраться чуть ближе, рискуя попасться на глаза. Но лучше уж так, чем пустить псу под хвост потраченные на слежку полтора часа.

Отец шел не оглядываясь, но довольно быстро, так что Николаю пришлось усилено лавировать в потоке возвращающихся с работы людей, и не терять его из вида. У Аничкова моста отец круто развернулся и зашагал в обратную сторону. По Невскому шли довольно долго. За Казанским собором отец свернул налево и порядком петлял по улочкам. Только через минут сорок вышли на Большую Морскую. Николай даже приноровился к филерской работе. Держался на расстоянии, частенько переходил на другую сторону, держался незаметно.

Когда отец вошел в здание ресторана «Кюба» Николай уже так приноровился в слежке, что стал чувствовать себя опытным шпиком. Это даже начинало нравиться ему. Походило на какую-то игру.

Но теперь перед ним стоял важный вопрос: входить ли в ресторан следом за отцом или оставаться снаружи и дожидаться, пока он выйдет, чтобы продолжить слежку. По всему выходило, что надо идти внутрь. Иначе зачем было разводить такую канитель, если не узнаешь с кем встречается отец в таком дорогом ресторане?

Теперь осталось решить, под каким видом сюда можно проникнуть. Небось только швейцару в этом заведении принято давать не меньше рубля на чай. Рубль Николай пожалел. Он обошел здание кругом, присмотрелся к заднему выходу, но тот был закрыт. Окна нижнего этажа находились слишком высоко, чтобы можно было через них проникнуть внутрь, не привлекая внимания. Да и не похоже было, что это окна ресторана. Скорее каких-то контор.

К тому же во дворе стояли старые дрожки. Бородатый «ванька» нетерпеливо играл вожжами. Нахально лезть через окно в его присутствии было опрометчиво. Оставался единственный выход – дождаться, пока в ресторан будет заходить достаточно большая компания и присоединиться к ней.

Николай вернулся на свой пост у главного входа и, прислонившись к гудящему фонарному столбу, принялся ждать.



В отдельном кабинете ресторана сидел толстяк Копытин, на другой стороне стола худощавый субъект с тонкими губами и пронзительными серо-стальными глазами. Их выражение сразу не понравилось Антону Сергеевичу. Но он решительно затворил за собой дверь кабинета и подошел к столу.

– How do you do? – вежливо поздоровался он с покупателями.

– Здравствуйте, – толстяк мелко затряс головой.

Тонкогубый только наклонил голову. По четкости наклона можно было принять его за армейского офицера. «Еле удержался, чтоб каблуками не прищелкнуть», – подумал адвокат.

– Деньги при вас? – спросил Лисневский, сразу переходя к делу.

Худощавый молчун деловито достал коричневый саквояж и со щелчком раскрыл его. Внутри виднелись банковские денежные упаковки. Купюры в основном крупные – по пятьдесят и сто рублей. Да иначе и не поместились бы, наверное, в небольшой саквояж.

– Мне нужно будет пересчитать, – сказал Антон Сергеевич, хотя процедура была оговорена заранее.

– Да-да, конечно, – снова затряс головой толстяк и, достав из кармана большой клетчатый платок, утер им шею.

Лисневский тут же воспользовался этим.

– Действительно, что-то жарковато у вас тут, – сказал он. Откройте окно, пожалуйста.

Худощавый кивнул толстяку. Сам, похоже, упускать Лисневского из виду не собирался. Не доверяет. Что ж, Антон Сергеевич не стал ждать, пока толстяк откроет окно, отодвинув в стороны кремовые гардины. Положил на стол папку и, оглядевшись по сторонам, сел на стул. Достал из саквояжа пачку денег. Не распаковывая, пролистал ее за уголки, проверяя, не напихали ли туда резаной бумаги. Вроде нормально. Вытащил еще одну.

Худощавый тем временем пристально изучал бумаги. Достал лупу и стал рассматривать чертеж через увеличительное стекло. Из нагрудного внутреннего кармана извлек маленькую записную книжку и стал сверять какие-то цифры. Судя по виду, остался доволен.

Адвокат тем временем выборочно проверил еще несколько пачек. На глаз, чтобы не терять время, прикинул количество. Вроде сходится. Осталось проверить подлинность купюр. Распечатал пачку и вытащил банкноту из середины. Сличил номера со следующей. Разные. Посмотрел подпись, пощупал бумагу. Антон Сергеевич никогда себя специалистом по поддельным деньгам не считал, хотя фальшивок видел на своем веку немало. Здесь все как будто было в порядке.

– Все нормально? – спросил он у худощавого, который к тому времени спрятал лупу и свой блокнотик в карман.

Тот, все так же молча кивнул.

– Тогда, позвольте откланяться, – Лисневский не забывал про английский акцент. – Good bye!

Но выйти из кабинета ему не дали. Словно из-под земли сзади возникли двое в неброской военной форме. Один крепко вцепился в запястье руки, в которой адвокат держал саквояж с деньгами.

– Кто это, что вам тут надо? – задергался толстяк.

Очевидно, его не поставили в известность об изменениях в плане действий. И это хорошо. Потому что в данный момент Лисневскому был нужен проход к окну. Бросать саквояж отсюда было рискованно, колеблющиеся на ветру портьеры могли помешать. Сильно ударив каблуком в коленную чашечку державшего его человека, он бросился к толстяку, который завизжал от страха. Адвокат миновал его справа, упал грудью на стол, и, несмотря на бросившегося наперерез худощавого, швырнул саквояж в открытое окно. Не повезло. Тот на мгновенье опередил полет, перехватив чемоданчик у самой гардины.

– Есть! – воскликнул худощавый, прижимая саквояж к себе.

Но папка с документами осталась на столе. Лисневский тут же переключился на нее. Одним движением он толкнул ее по направлению к окну, и папка, перелетев через подоконник, выпала со второго этажа во двор.

– Черт! – раздосадовано крикнул кто-то сзади.

– Скорее во двор, – скомандовал худощавый. – А ты держи его.

Один из противников затопал к выходу, а на адвоката навалился второй. Худощавый старался помочь ему, вцепившись в правую руку Антона Сергеевича. Хорошо хоть не решился выпустить саквояж, иначе пришлось бы туго. А так Лисневский с трудом перевернулся на спину, чувствуя, как в нее впиваются острые осколки разбитой посуды и ребристый барабан револьвера, ногами расшвырял нападавших. Один удар получился исключительно удачным. Пяткой угодил худощавому прямо в нос, и тот отлетел к входной двери.

Звать на помощь не было времени. Адвокат соскочил со стола и выдернул револьвер из-за спины. Маленькая смертоносная машинка тускло сверкнула в руке вороненой сталью. Нападавшие замерли.

– Не надо глупостей, мистер Робинзон, – гнусаво заговорил худощавый. – Нас трое и ваши шансы не велики.

Каков нахал, удивился Антон Сергеевич, это против то шестизарядного пистолета! «Нас трое». Было бы желание, остались бы тут лежать с дырками в голове. Адвокат еженедельно посещал тир и показывал неплохие результаты с двадцати шагов. Но по живой мишени стрелять не приходилось, да и намерения не было. Не хотелось брать грех на душу.

– Чего вы хотите? – тяжело дыша, спросил Лисневский. – Документы вам не вернуть, деньги остались у вас.

– Мы из военной контрразведки, – гнусаво заявил худощавый, повергнув в шок толстяка.

Копытин грузно упал на диван у столика и остался сидеть, открыв рот.

– Ну и что?

– Вы арестованы по подозрению в хищении документов, представляющих государственную тайну.

– Не может быть, – саркастически воскликнул Лисневский, – каких документов?

– Сейчас принесут.

– Подождем, – спокойно заявил адвокат.

Долго ждать не пришлось. В кабинет ввалился бегавший во двор человек:

– Там ничего нет, – с порога доложил он. – Видно кто-то ждал у окна.

– Ничего, – растерянно заявил худощавый. – Вы все равно арестованы. Отдайте оружие.

– Мне хотелось бы увидеть ваши документы, – сказал Лисневский.

– Ай-ай-ай, какие мы грамотные, – саркастически усмехнулся один из офицеров, но бумаги предъявил.

Лисневский внимательно ознакомился с предъявленными документами, и передал револьвер худощавому рукояткой вперед:

– Чем еще я могу помочь доблестным защитникам отечества?

– Не надо иронии, мистер Робинзон, – прогнусавил тот в ответ. – Лучше скажите, как ваше настоящее имя.

– Джордж Огастус Робинзон, – невозмутимо заявил Лисневский, думая лишь об одном – на столе в кабинете остались фотокопии бумаг барона.

Всего-то и делов было – спрятать их подальше от конторы и дома – и он чувствовал бы себя в полной безопасности. А теперь необходимо было выкручиваться. Хотя чем это ему поможет, Лисневский понятия не имел. Просто весь предыдущий опыт его жизни свидетельствовал о том, что случиться может все что угодно. Надо только дать судьбе шанс.

– Понятно. По-хорошему не хотим, значит. Тогда вам придется проехать вместе с нами.

– А если бы назвался – не пришлось бы?

– Ишь, весельчак, – озлобился офицер и замахнулся локтем.

– Отставить! – скомандовал худощавый. – Без рукоприкладства!



Так и не проник Николай внутрь ресторана. По всему выходило – зря он столько времени следил за отцом, трясся на запятках, бродил по Гостиному двору и битый час стоял у ресторана. Только швейцару примелькался. Теперь уж и не пристроишься к гулящему народу, если попадется таковой.

По уму – надо сниматься с поста под фонарем и топать домой, чтобы не влетело от Марго по пятое число. Но Николай уговаривал себя, подожду еще пять минут, еще, еще...

И тут его терпение было вознаграждено. Подкатили аж три пролетки с веселой и шумной компанией. В руках у прибывших были бутылки, и вываливаясь из экипажей они орали песни нестройными пьяными голосами. Такие не то что не заметят пристроившегося к ним чужака, еще и напоят его и накормят задаром.

Николай незаметной тенью влился в толпу, стараясь держаться как можно дальше от швейцара, который распахнул обе створки двери и придерживал одну из них, угодливо кланяясь вновь прибывшим клиентам. Но дальше входа пройти не удалось.

– Посторонитесь, господа, – раздался зычный голос.

Николай вытянул шею, пытаясь рассмотреть говорившего, и лицом к лицу столкнулся с отцом, которого под руки выводили два офицера. На мгновенье у отца на лице промелькнула тень удивления, но он тут же взял себя в руки и, не подавая вида, что узнал Николая, прошел мимо него к стоявшему у тротуара авто.

Николай оторопело смотрел ему вслед, и никак не мог сообразить, что ему теперь надлежит делать. Отец уже садился на заднее сиденье автомобиля, как вдруг встал во весь рост и крикнул на какого-то прохожего:

– Сожги папку в кабинете!

– Что такое? – мгновенно забеспокоились сопровождавшие его офицеры.

Один из них бросился за прохожим, а второй стал заталкивать отца внутрь автомобиля.

Николай круто развернулся и пошел прочь от ресторана, стараясь как можно быстрее скрыться из вида. Он-то хорошо понял, кому адресован этот крик отца. Оставалось только надеяться, что он первым попадет домой, и найдет нужную папку.



– И где ты шлялся? – начала нравоучения Анна, открывшая ему дверь. – Мать твоя совсем извелась. Маргарита не спит. Все тебя ждут.

Кроме Оксаны Игнатьевны, конечно, саркастически подумал Николай.

Он прошел в гостиную, остановился у стола. На стуле, почему-то в отцовском халате, с растрепанными волосами сидела мама.

– Что случилось? – тут же спросила она.

Николай огляделся. Больше в гостиной никого не было. Если кто-то еще и не спал, то ожидали его появления в своих комнатах.

Что ответить на вопрос мамы, Николай не знал. Единственным желанием было проникнуть в отцовский кабинет и выполнить поручение. Ведь с минуты на минуту здесь могли появиться те люди.

– Мне нужно выполнить поручение папы, – с ходу заявил он.

– Ты видел его?

– Мне нужно в его кабинет, – не обратил внимания на вопрос Николай. – Ты случайно не знаешь, где ключ?

– Я ничего не понимаю. Что случилось?

Мама словно тоже не слышала его вопроса. Получалось, будто разговаривают двое глухих. Николаю показалось, что это ужасно смешно, и он едва не рассмеялся, но, понимая, как это будет выглядеть со стороны, сдержал себя и даже не улыбнулся.

– Мне срочно нужно попасть в папин кабинет! – потребовал он громче. – Срочно!!

– Чего ты кричишь? – в дверях появилась Анна. – Ночь на дворе. Перебудишь всех!

В голове у Николая забрезжило какое-то неясное воспоминание, он пристально вгляделся в Анну и спросил:

– А ты не знаешь, где отец держит ключ от кабинета?

– Это евоное дело, где свои ключи держать, – тут же скрылась в свой панцирь старая черепаха.

– Мне срочно надо!! Папа просил кое-что сделать!

– А где ключ не сказал, – понимающе кивнула Анна.

Было видно, что так просто свой секрет она не раскроет.

– Там такая ситуация... он не мог, – промямлил Николай.

Он понимал, что сейчас никак нельзя мямлить и проявлять нерешительность, ведь это только подстегнет их к дальнейшим вопросам, но поделать с собой ничего не мог. Не мог придумать, как сказать матери, что еще полчаса назад видел, как отца забрали люди в форме. И что, скорее всего, за дело. Не мог сказать, что еще недавно считал, что работа отца не подходит настоящему мужчине, и начал уважать его только когда узнал, что тот занимается таинственными и, возможно, преступными делами.

Объяснить такое было действительно невозможно.

Но теперь ему самому предстояло пройти экзамен на мужественность, спасти своего отца, который надеется на него. И времени на это было катастрофически мало!

– Мне нужен ключ! – твердо заявил он Анне. – Ты знаешь где он! Я уверен! Когда папа придет, он сам все объяснит. А сейчас мне нужно срочно попасть в его кабинет.

– Ишь, какой скорый, срочно ему надо, – произнесла Анна, но в ее голосе послышались нерешительные нотки. – А мне потом от Антона Сергеевича влетит, за то что показала.

– Не влетит, – успокоил ее Николай. – Он только рад будет.

Мама сидела на стуле, и слушала их препирательства с широко открытыми глазами.

– Вы разговариваете так, словно меня здесь в помине нет, – очнулась она. – Откуда ты, Анна, знаешь, где ключ от кабинета Антона?

– Видела, куда он его кладет, когда из дома уходит, – не теряя достоинства, ответила служанка.

– Понятно. А тебе что надо в отцовском кабинете? – спросила мама Николая.

– Мне нужна одна папка, – сказал он, умолчав о том, что ее необходимо уничтожить.

– Какая?

Тут Николай задумался. Он полагал, что знает, о какой папке идет речь, но полностью уверен в этом не был.

– Я ее узнаю, – уверенно сказал он.

– Не понятно. И что ты будешь с нею делать?

Тут Николай вздохнул. Придумывать что-то, а потом путаться во вранье было сейчас некстати. И он решил сказать правду:

– Папа сказал сжечь ее.

Мама только головой покачала. Николай с досадой уставился на нее. Как она не понимает, что он уже взрослый и что ему можно доверять.

– Я же не просто так это говорю, – он чуть не сорвался на крик. – Это нужно сделать как можно скорее. Если вы не дадите мне ключ, я сломаю дверь.

Брови у Анны удивленно вскинулись. Мама внимательно посмотрела на сына, словно впервые его видела.

– Ну, что ж, – приняла мама решение. – Пойдем, посмотрим на эту папку.



11 мая 1910 г., вторник.



В дверь позвонили рано утром. Анна отворила дверь. На пороге стоял пристав Приходько, которого Анна знала без малого тридцать лет, и давно уже называла не иначе как Иван Федрыч. Пристав величал ее Пал-лной, и после смерти жены в пятом году частенько захаживал к ней на чай.

На это раз он держался вполне официально, поскольку за его спиной стояли два офицера в серых мундирах. Рядом с военными стоял человек в штатском. Нос у него распух, и под обоими глазами виднелись синеватые полукружья. Несмотря на непрезентабельный вид, первым заговорил именно он.

– Квартира присяжного поверенного Лисневского? – гнусавый говорок вызвал усмешку у двух офицеров, стоявших рядом.

Усмехались они, правда, скрытно, чтобы не вызвать неудовольствия начальства.

Анна молча кивнула, рассматривая пришельцев исподлобья. Вытерла мокрые руки о передник. Несмотря на присутствие Ивана Федоровича, подозрительность не покинула ее испытующего взгляда. Кто такие? Зачем пришли?

Ситуацию разъяснил штатский:

– Мы пришли произвести обыск квартиры на предмет документов, содержащих государственные секреты. Если вам известно, где они находятся, и вы хотите выдать их нам самостоятельно...

Анна вопросительно взглянула на Приходько. Тот пожал плечами и кивнул головой. Кухарка посторонилась и дала мужчинам войти в квартиру.

– Анна, кто там? – послышался голос Оксаны Игнатьевны.

– Из полиции, с обыском, – громко ответила Анна.

Тут же в коридор вышла Ксения Игнатьевна, которая в отсутствие мужа чувствовала себя главным человеком в доме.

– Господа..? Чем обязана?

– Штабс-капитан Горин, – представился гнусавый, увидев перед собой даму. – Артемий Кузьмич.

– Ксения Игнатьевна Лисневская, – автоматически ответила женщина. – Чем обязана?

– У нас есть предписание осуществить в вашем доме обыск с целью обнаружения бумаг, имеющих государственное значение. Если вам известно..., – начал было повторять свою речь Горин.

– Моего мужа нет дома, а мне ничего не известно ни о каких бумагах, – тут же заявила Лисневская, мысленно представляя горящую в печке синюю папку.

Интересно, от нее хоть что-нибудь осталось?

– Ваш муж в данный момент находится у нас, – встрял один из офицеров. – Дает показания.

Если он хотел этими словами напугать женщину, то добился своей цели. Лисневская побледнела и, пошатнувшись, оперлась на тумбочку с зеркалом, стоящую в прихожей. Несколько мгновений она не могла вымолвить ни слова. Потом лицо ее вытянулось, и словно превратилось в гипсовую маску. Только одними губами произнесла:

– Ищите.

Она повела рукой, приглашая присутствующих войти в прихожую. Офицеры и худощавый деловито протопали внутрь, а пристав Приходько все переминался на пороге.

– И вы заходите, Иван Федорович, – пригласила его Ксения Игнатьевна. – Что ж тут стоять.

Она прошла в комнату и у двери остановилась, обернувшись назад:

– Вы, господа, занимайтесь своим делом, если я понадоблюсь, зовите.



Обыск продолжался всю первую половину дня. Николай и Герман уже успели привыкнуть к раздающемуся из кабинета главы семейства шуму перелистываемых бумаг, передвигаемых шкафов и деловитому снованию по коридору офицеров.

Николай старался не попадаться им на глаза, опасаясь, как бы его не узнали во вчерашнем посетителе «Кюба». Но, похоже, его персона совершенно не интересовала офицеров. Они перерыли весь огромный архив Лисневского, накопившийся за годы юридической практики, перешерстили всю библиотеку и даже заглянули в топку печи.

Поворошив пепел длинной кочергой, и перемазавшись в саже, штабс-капитан порывисто поднялся с колен и, отряхиваясь от золы, сказал:

– Все, собираемся.

Разочарованные сыщики столпились у выхода все под тем же подозрительным взглядом Анны. На их лицах была маска плохо скрываемого разочарования. Похоже, они очень надеялись на более удачные результаты обыска.

Ксения Игнатьевна вышла в прихожую и спокойно наблюдала, как непрошеные гости собираются.

– Что-нибудь нашли? – спросила она.

– Найдем, обязательно найдем, – заверил ее Горин, словно убеждая себя самого и своих подчиненных. – Наша группа работает сейчас в конторе вашего мужа.

Он попытался надеть маску самоуверенности, но с распухшим носом и синяками под глазами это вызвало лишь улыбку на лице Лисневской. Заметив ее, Горин совсем стушевался, быстро попрощался и исчез за дверью.

Пристав поднялся со своего стула последним. Что-то пробурчав напоследок в качестве извинений за вторжение он осторожно прикрыл за собой дверь.

В коридор высунулась голова Николая:

– Ушли? – спросил он у Анны, которая стояла ближе.

– Ушли, голубчики, – кивнула та.

Обернулась мама.

– Теперь рассказывай, – ее голос не предвещал ничего хорошего.



12 мая 1910 г., среда.



На столе лежала раскрытая газета. Просто удивительно, что на нее никто не покусился. Вероятно потому, что такая газета не слишком интересна для Ольги. Это были официальные «Санкт-Петербургские ведомости». Николай глянул на дату. Свежая. Кто-то не поленился с утра выйти на улицу и купить («Ведомости» в семье Лисневских не выписывали). На пятой странице отчеркнут заголовок статьи:



«Пожар в городском архиве.

Возникший в ночь на 10 мая, при довольно странных обстоятельствах, пожар в здании, занимаемом городским архивом, может иметь печальные для города последствия.

Дело в том, что в архиве хранятся документы, устанавливающие права города на целый ряд земель и зданий колоссальной стоимости, захваченных частными и правительственными учреждениями.

До последнего времени в архиве работали городские юристы и особая комиссия, причем обнаружены ценные документы, дающие надежду на возврат городу таких многомиллионных имуществ как выгонные земли, воинские казармы, здание комендантского управления, жандармского дивизиона и др.

Какие документы уничтожены пожаром, пока не выяснено, так как архив разбросан в нескольких зданиях и содержится в беспорядке.

Странным представляется то обстоятельство, что известие о пожаре в здании архива нисколько не встревожило управу, которая даже не сделала распоряжения о выяснении, какие документы уничтожены огнем».



Неужто тот самый архив, о котором на той неделе он подслушал разговор в конторе у отца? Вот это дела... Приятно узнать, что твой отец человек слова. Его партнер теперь сможет спать спокойно. Как и было обещано. Интересно, где теперь сам отец.

Ответ на свой вопрос Николай узнал тотчас. В гостиную вошел Антон Сергеевич собственной персоной.

– Читаешь? – вместо утреннего приветствия спросил он сына.

– Да, – как можно небрежнее сказал Николай, успешно разыгрывая взрослого. – Попалась интересная статья. Про пожар в городском архиве. Точнее в той его части, что находится на Обводном. Там где скотопригонный двор. Ты наверное знаешь.

Отец с интересом посмотрел на Николая.

– Оп-ля, наш пострел и тут поспел, – протяжно сказал он, словно сам себе не веря. – Или я ошибаюсь?

Здорово, что отец оценил его способности, но в то же время мелькнула мысль, что теперь придется объяснять, каким образом он оказался в курсе дела.

– Чуть-чуть, – сообщил он.

– Чуть-чуть ошибаюсь или...

– Я немного в курсе, – многозначительно ответил Николай, и покраснел. Было приятно признаваться в своей осведомленности. 

– Вот так-так... Насчет чего ты еще в курсе? – спросил отец. – Нет, подожди, – он встал и закрыл дверь в комнату. – Говори.

Николай задумался. На самом деле он знал очень немного. Девушка, документы баронессы Тильготен, городской архив. Стоит ли рассказывать обо всем? Он внимательно посмотрел на отца. Тот ждал ответа. Похоже, настала пора откровения.

– Я знаю про документы баронессы, – начал Николай. – Ты просил ту девушку с ипподрома..., – он попытался подобрать подходящее и не слишком резкое слово, – забрать их.

– Ты и про Марию знаешь? – на лице Антона Сергеевича было написано неподдельное изумление. – О-хо-хо! – Он покачал головой.

«Значит, ее зовут Мария».

– Знаю. И про пожар на городском архиве, чтобы уничтожить документы. Ты говорил об этом в прошлый четверг, с каким-то клиентом у себя в конторе.

Отец вскинулся:

– Это уже слишком! Как ты узнал? Тебя же там не было.

– Я доставал бумагу из кладовки. Меня одна из машинисток попросила. А там есть отдушина, через которую все прекрасно слышно.

– А про Марию как узнал?

– Видел тебя с ней у билетных касс ипподрома.

– Что еще?

– Ничего, – Николай почесал за ухом.

– Да уж. И этого хватит, чтобы раз и навсегда изменить свое мнение об отце, не так ли?

Антон Сергеевич подошел к Николаю, встал у него за спиной и положил руки на плечи мальчика.

– И что ты обо всем этом думаешь?

Николай смотрел в стол, не зная, что ответить на вопрос. И без этого сказано было слишком многое. Антон Сергеевич понял молчание сына по-своему:

– Понятно, – горько вздохнул он. – И собственно... что еще можно ожидать? – Лисневский обошел стол и сел напротив. Вопросительно посмотрел на сына, ища в его глазах подтверждения своему предположению.

Николай поднял голову и неожиданно задал вопрос, который интересовал его сейчас больше всего:

– А зачем тебе все это?

Антон Сергеевич встрепенулся, его взгляд посветлел.

– Чтобы не закиснуть, для чего же еще. Ведь скучно жить как все. Ты это потом тоже почувствуешь... когда станешь старше. В жизни нужны перемены, чтобы каждый следующий день был не похож на предыдущий. Не хочу быть обывателем. Ведь только вслушайся в это слово, – отец по буквам произнес, – «обыватель». Обычный, обыденный, быдло – все это однокоренные слова.

– «Быдло» не однокоренное..., – не успел договорить Николай, как отец перебил его.

– Не по грамматике – по смыслу. Ты пойми, я ведь не банальный вор какой-нибудь, как ты мог подумать, я – искатель приключений, я стремлюсь разорвать замкнутый круг, в котором остальные задыхаются от скуки.

– Так стань летчиком, путешественником, – горячо возразил Николай, – ведь на свете столько интересных профессий, где много риска, приключений и дней, непохожих один на другой.

– И что скажет твоя мама, когда я, став путешественником, уеду на год в Антарктиду или буду каждый день подвергать себя риску свернуть шею на одном из этих «блерио»?

– А что она скажет, – у Николая было желание напомнить о девушке с ипподрома, но он не решился и сказал другое, – когда тебя посадят в тюрьму или отправят на каторгу?

Сказал, и сердце зашлось от подобной перспективы. А отец даже не скривился. Только рукой махнул.

– У меня все под контролем, тут ведь вся соль в том, чтобы не оступиться. Как у канатоходца, который идет на десятиметровой высоте по тонкой, туго натянутой веревке.

Отец на секунду замолчал, похоже, недовольный сравнением, но потом продолжил еще с большим жаром:

– Представь себе: составить головокружительную комбинацию, воплотить ее в жизнь, сорвать куш, да дело даже не в этом, – отец отмахнулся от только что сказанных слов, глаза его загорелись, и на лице было такое выражение, словно у религиозного фанатика, воочию узревшего воскрешение Христа. – Дело в игре, которая затягивает гораздо глубже, чем карты или рулетка в казино. Именно в том, что ходишь по краю пропасти, балансируя при каждом шаге у края бездны.

– Неужели такое может нравиться?

– Поживи как все – и не такое понравиться. Если у тебя в голове мозги, а не протухшая каша. Вот скажи мне, как ты оказался около «Кюба»?

– Следил за тобой, – ответил Николай, глядя отцу прямо в глаза. – От самого дома.

Тот тряхнул головой.

– Этого не может быть..., – он снисходительно улыбнулся.

– Я потерял тебя в Гостином, а потом случайно увидел на Невском, – поспешно сказал Николай, видя, что отец не верит ему.

– Повезло, – констатировал отец. – Ну, и как тебе филерская служба?

– Не понравилось, – замотал головой Николай.

– Похоже, мы с тобой разные люди. Жаль. Я думал, ты сейчас в таком возрасте, что готов в омут с головой кинуться, лишь бы почувствовать запах приключений. Мы с тобой могли бы такие кунштюки проворачивать, голова закружится, – мечтательно вздохнул Антон Сергеевич. – Да видно, не судьба. Что поделаешь.

Помечтать ему не дали. Дверь в комнату отворилась и вошла заспанная Ольга.

– Уже встал? – потягиваясь, спросила она Николая. – Удивительно! – повернулась к отцу. – Привет папочка.

Она подошла и чмокнула его в щеку:

– Почему тебя не было вчера?

– Работа, – Антон Сергеевич заговорщицки подмигнул сыну.

Николай лишь рукой махнул, что тут поделаешь. И он еще думал об обстоятельствах, заставивших отца действовать столь неприглядным образом! А тому просто хочется приключений. Николай почувствовал себя сорокалетним стариком, умудренным жизненным опытом, которому молодой мальчишка говорит о романтике и жажде перемен. Почему так складывается жизнь?

Он жаждал продолжить разговор, разобраться в причинах поступков отца, но за весь день договорить интересный разговор так и не пришлось.



13 мая 1910 г., четверг.



Николай пришел из гимназии довольно поздно. После занятий они с друзьями зашли посмотреть на белугу в живорыбный садок на Фонтанке напротив Летнего сада. Садок этот был довольно большой, для обеспеченных покупателей. Его устроили на огромной барже, стоявшей на приколе у Прачечного моста.

Про огромную живую белугу рассказал один из старших гимназистов. С возбуждением описывал ее размеры, вид и огромную силу, когда она бьет хвостом, окатывая фонтаном воды все вокруг себя. Идея пойти посмотреть на нее принадлежала как ни странно Никите.

Обычно он никогда не выступал зачинщиком подобных мероприятий, но в это раз его словно какая-то сила толкнула, и предложение было сделано прежде, чем Николай успел обдумать все как следует. А потом отступать было уже поздно, назвался груздем – полезай в кузовок.

Когда стайка гимназистов спустилась на палубу и стала обходить разложенные кучи мороженой рыбы на льду, Николай и внимания не обратил на девушку с пожилым господином, стоявших около бочонков с икрой. Группа ребят проскочила около них, сразу направившись к приказчику около самого большого садка, в котором, по логике и должна была содержаться огромная рыбина.

Толстый, с окладистой бородой приказчик в аккуратном кожаном фартуке, охотно дал им посмотреть на живое чудо. Обычно белуги доставлялись к садкам только замороженными, а здесь, в садке плавала живая рыбина больше полутора метров в длину. Вдоволь налюбовавшись белугой, гимназисты заодно заглянули в бочки с живыми сигами. Один даже закатав рукав, вытащил из воды извивающуюся рыбешку, которая выскользнула у него из руки, обдав брызгами стоявших вокруг людей.

Николай отскочил в сторону и тут увидел ее. Теперь она стояла на корме, так что надстройка на барже практически скрывала ее от остальных посетителей магазина. Она стояла лицом к нему, но Николая не заметила, так как смотрела на своего спутника. Пожилой господин держал ее за руки и что-то живо говорил.

– А ну-ка брысь отседова! – скомандовал недовольный баловством продавец.

Гимназисты шумной толпой покинули баржу, а Николай прошел туда, где стояла Мария. Он был в нескольких метрах от беседующих, когда поймал себя на мысли о том, что подслушивать все-таки нехорошо, и что в последнее время это входит у него в привычку.

Терзаемый любопытством, он круто развернулся и пошел к сходням, желая как можно быстрее покинуть живорыбный садок, чтобы не поддаться искушению подслушать разговор девушки с ее спутником.

Николай чуть ли не бегом двинулся по Фонтанке в сторону дома, но не удержался, и, отойдя шагов на триста, обернулся. Девушка шла к Неве, почему-то одна. Николай проводил ее взглядом, пока тонкая фигурка не скрылась из вида.

По дороге домой, Николай размышлял о том, как все-таки тесен мир. Он уже в который раз встречает Марию в таком большом городе как Санкт-Петербург. Ведь здесь живет столько людей, а судьба что ни день сводит его с одним человеком. Почему так происходит? Может быть, в этом есть какой-то смысл?

Отец встретил его вопросом. Он подошел к Николаю в прихожей и, наклонившись к нему, спросил:

– Где был? Я жду тебя уже больше часа.

– Зачем?

Не отвечая, Антон Сергеевич взял его за руку и повел к окну, выходящему на улицу.

– Видишь пролетку? – спросил он, указывая на перекресток, возле которого действительно стояла ничем не примечательная пролетка. – Целый день стоит напротив нашего дома, – пожаловался отец. – Я пробовал отцепиться от них, но не вышло, сидят плотно, даже не скрываются. Обложили со всех сторон. А у меня сегодня важная встреча. Ты должен мне помочь.

Вот те на! Николай чуть не присвистнул от удивления. Это же надо, втягивать собственного сына в свои махинации. Должен, виде те ли! Решение пришло сразу: он ни за что никуда не пойдет. Николай принял независимый вид и прямо посмотрел на отца. Тот только по одному выражению лица обязан понять, что о помощи не может быть и речи.

Но отец то ли не понял, то ли не присматривался к упрямой физиономии сыночка, потому что сказал:

– Надо сообщить Марии, что за мной следят. Пусть все отменяют. Сначала нужно избавиться от моих провожатых. Ты сможешь? – вот теперь Антон Сергеевич с надеждой посмотрел на лицо Николая. – Я пойму, если ты откажешься, но ты здорово выручил бы меня, если сходил к ней.

Рот у Николая уже открылся, и оттуда должна была вырваться заготовленная заранее фраза, но неожиданно для самого себя он спросил:

– А где это?

– Она снимает квартиру в доходном доме Шмидта. Это...

– Я знаю, на Васильевском, дом с башенкой.

– Точно. Одиннадцатая квартира. Постучи три раза.

Отец постучал по подоконнику. Тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза, тук.

– Запомнил?

Николай повторил.

– Правильно. Ты же видел ее на скаковом поле? Запомнил, как выглядит?

Николай кивнул. Он отлично запомнил как выглядит Мария. Так хорошо, что она уже вторую ночь снилась ему во сне.

– Скажешь ей, что надо все отменить. И пусть завтра подойдет ко мне в контору под видом посетительницы. Фамилия Конотоп. Мария Феоктистовна Конотоп.

– Мария Феоктистовна Конотоп, – повторил Николай.

Антон Сергеевич задумался, припоминая, не упустил ли чего.

– Это все. И сразу назад.



«Ванька» полз медленно, словно жалея свою тощую лошадь. Зато взял недорого, Николаю удалось прилично сэкономить на поездке. Когда выехали на набережную, подул несильный, но довольно холодный ветер. Николай, памятуя наставления отца, фартук коляски не поднял, крутил по сторонам головой, примечая следующие за ними автомобили, пролетки и даже ломовиков, хотя понимал, что следить за ним на ломовике – было бы чересчур.

Пока доехали до Васильевского, жутко продрог, особенно сильно, когда переезжали через Николаевский мост1. Солнце вроде светит, но совсем не греет. Похоже, последним теплым днем была та суббота, когда они ездили на пикник. Следующие две недели в смысле погоды явно не задались. По ночам столбик термометра опускался ниже нуля2. Анна говорит, заморозками побило всю рассаду, и на рынке цены на зелень поднялись чуть ли не вдвое против прежних.

А ведь именно в ту субботу все и началось, вспомнил Николай. Под корнями сосны, где он спрятался от Германа. Времени прошло всего ничего, а кажется, словно это было год назад. А Марию он впервые увидел на следующий день в воскресенье. И кажется (сейчас Николай вспоминал об этом с удивлением), тогда она ему совершенно не понравилась. Это из-за того, что ее поцеловал отец. Или потому что она была переодета служанкой?

Как одежда меняет людей! Только подумать, что такая прелестная девушка могла ему не понравиться. Сегодня на барже живорыбного садка он взгляд от нее отвести не мог. А сейчас он едет к ней. На этом месте размышлений сердце Николая заколотилось сильнее. К тому же его неказистая коляска поворачивала на 13-ую линию, где и находился доходный дом, построенный архитектором Шмидтом.



Квартира номер одиннадцать располагалась на третьем этаже. Внизу был какой-то магазин, впрочем, как и во всех доходных домах, построенных недавно. На втором какие-то конторы. Дверь с табличкой №11 была выкрашена в серый цвет. На наличнике прикреплен электрический звонок. Николай постоял минутку, отдышался и привел себя в порядок. Одернул куртку, несколько раз провел пятерней по голове, укладывая растрепавшиеся от ветра непослушные волосы.

Наконец решился, и чуть было не нажал на звонок. В последнюю секунду его рука остановилась, и он вспомнил, что отец велел стучать в дверь особенным стуком.

Тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза, тук.

Вроде правильно.

Дверь отворилась без лишних вопросов.

– Почему так долго? – раздался знакомый голос.

Видимо Мария начала задавать этот вопрос, еще не увидев посетителя, потому что как только их глаза встретились, она отпрянула, и лицо ее окаменело.

– Что вам нужно? – ее глаза пристально изучали Николая.

– Вы меня, наверное, не помните, – сказал Николай. – Я Николай Лисневский. Сын Антона Сергеевича.

На лице у девушки отразилась целая гамма чувств. Сначала проступила тень недоверия, потом она улыбнулась, вспомнив, что видела его в квартире, когда передавала пакет. И тут же она снова нахмурилась, так что брови сошлись на переносице, а маленький носик сморщился. Еще тогда она подумала, что где-то встречала этого юношу. Вот и сейчас ее не отпускало deja vue.

– Да, Коля, – Мария отстранилась. – Проходи.

Николай не любил, когда его называли уменьшительным именем, и всегда старался дать понять это своим знакомым, но в ее устах оно прозвучало не как у других, а как-то иначе, и поправлять ее не хотелось.

Он вошел в квартиру и осмотрелся. Из большой прихожей с высоким зеркалом через всю квартиру шел длинный коридор. Двери в комнаты располагались с левой стороны, а справа была небольшая ниша, в которой стоял кожаный диван с высокой деревянной спинкой.

Кроме шикарного зеркала в прихожей была дешевая вешалка, на которой висли несколько курток, длинная ротонда и синий извозчицкий кафтан. Рядом стоял пустая подставка для зонтиков.

– Что-то случилось? – спросила девушка, подождав, пока Николай изучит обстановку.

– Папа просил передать, что не сможет прийти сегодня. За ним следят. Он просит все отменить, а завтра подойти к нему в контору. Он сделает пометку для секретаря, что подойдет новая клиентка Мария Феоктистовна Конотоп.

– Понятно, – Мария кивнула. – Но отменять ничего не будем, так ему и передай.

Дверь одной из комнат отворилась, и в коридор вышел высокий мужчина с небритым лицом и в круглых очках. Он был в белой как снег рубашке и брюках отутюженных до такой степени, что о стрелки можно было порезаться. Волосы его были зачесаны назад, и открывали высокий без морщин лоб. Мария обернулась.

– Где Вацек? – спросил мужчина. – И кто это? – он указал на Николая.

Мужчина сразу не понравился Николаю. Во-первых, своим бесцеремонным тыканьем пальцем. А во-вторых, внутри юноши вдруг появилось некое чувство, которое он моментально принял за интуицию, подсказавшее ему, что мужчине нельзя доверять.

Тут его мысли скользнули на первый вопрос, заданный небритым. Николай почему-то и доли мгновения не сомневался, что для мужчины Вацек – это его отец. Если давеча он мог переодеться и разыгрывать из себя англичанина, то почему он не может строить из себя поляка для небритого.

– Вацек заболел, – быстро ответил Николай. – Не придет.

Мужчина подошел ближе и принялся рассматривать Николая. Стал быстро задавать вопросы:

– А ты кто таков? На замену? Не слишком молод? Ты, Марыся, знаешь этого молодца?

Мария неуверенно кивнула, с изумлением посмотрев на Николая. Он даже покраснел, до того этот взгляд приятно щекотал его самолюбие. Ради такого взгляда он был готов на все.

– Знаю, – кивнула девушка. – Это Сенька с Лиговки. Помощник у Вацека.

– Дрон, – коротко представился мужчина. – Ладно, тогда перетасуем, – непонятно сказал мужчина. И тут же пояснил. – Ты, Сенька, будешь стоять на шухере. А Рыжий пойдет внутрь.

– На шухере? – переспросил Николай.

– А ты хотел сразу в дело? Звиняй, но пока я тебя не изучу, потерпишь на стреме. Не боись, при дележе не обидим.

До Николая медленно стала доходить весь кошмар ситуации, в которой он оказался. Первым порывом было отказаться от предложения, но один взгляд, брошенный на Марию, в корне изменил его решение.

– На стреме так на стреме, – лихо согласился Николай, тряхнув головой, так что непослушные волосы разметались по сторонам.

Он снова пригладил их пятерней, чувствуя, как предательски дрожат коленки. А отец-то каков – из одной передряги тут же лезет в следующую, а отдуваться приходится Николаю.

– Тогда переодень его, – приказал Дрон, и отвернулся, потеряв интерес к юноше.

Он прошел по коридору и скрылся в дальней комнате.

– Зачем ты согласился? – нервно прошептала Мария. – Твой отец мне голову оторвет.

Николай, все еще ощущавший слабость в ногах, состроил на лице как можно более удалое выражение, улыбнулся девушке и небрежно махнул рукой:

– Не хотел тебя подводить.

– О, Господи, – поморщилась Мария на его напускную удаль. – Ты ж даже не знаешь, во что ты встреваешь. Эти люди не в игрушки играют.

При упоминании об игрушках Николай насупился, подозревая, что замечание касалось его возраста, и его решимость заменить отца еще больше укрепилась. Он не мелюзга какая-нибудь, пятнадцатый год пошел как-никак.

– Ну что же, значит, пришло и мне время отложить игрушки в сторону, – напыщенно произнес он, давая понять, что намек понял, но полностью отвергает его.

– О, Господи, – еще раз простонала Мария, увидев в нем еще большего ребенка, чем можно было ожидать. – Что же делать? – тут ей в голову пришла какая-то мысль, и лицо оживилось. – А твой отец сейчас где? В конторе или дома?

– Был дома, но мог и в контору поехать, – засомневался Николай.

– Мне надо срочно протелефонировать ему. В вашем доме у кого-нибудь есть телефон? – с надеждой спросила она.

– Не знаю, – пожал плечами Николай. – Мы только недавно переехали. А в конторе точно есть.

– Знаю, – кивнула девушка. – Я попробую связаться с ним. Подожди меня здесь.

Она порывисто открыла дверь на лестницу, но в коридоре показался Дрон. С его щек капала на пол пена, а в руке он держал бритву.

– Куда это ты собралась? – недовольно крикнул он через весь коридор.

– Я ненадолго, – ответила девушка.

– Да ты что?! – отрезал Дрон. – Через полчаса выходим. Живо переодевайся, а его прикинь под извозчика. Сенька, не стой столбом, примерь одёжу.

Дрон ткнул пальцем в вешалку, на которой весел синий кафтан.

– Вот и все, – Мария стукнула кулачком по косяку двери. – Не успеть, – на ее лице появилось сосредоточенное выражение, и она стала отдавать указания приглушенным, но четким голосом. – Будешь извозчиком. Сиди на козлах смирно. Никого не подсаживай. Будет заваруха – гони оттуда как можно быстрее. Понял?

Николай кивнул. Мария вдруг озабоченно спросила:

– Ты хоть когда-нибудь пролеткой управлял?

– На телеге ездил в деревне, – сознался Николай. – Но я справлюсь, – горячо уверил он девушку, когда она расстроено покачала головой.

– Ладно, все равно другого варианта нет, – решилась она. – Будем надеяться, что все пройдет как по маслу.

Девушка наклонилась к самому уху Николая и прошептала:

– В крайнем случае, скидывай кафтан и беги оттуда что есть мочи, – отстранилась и уже погромче, для остальных добавила: – Примеряй кафтан и вот это.

С вешалки достала коробку, в которой, как показалось Николаю, лежали срезанные волосы. На поверку волосы оказались окладистой бородой с усами и две маленьких кустистых брови.

– Я тебе их приклею, сам себя не узнаешь, – засмеялась Мария.

Ее смех, такой звонкий и жизнерадостный немного приподнял Николаю настроение, несколько увядшее после давешних предупреждений.

Она смазала ему подбородок и верхнюю губу гримерным клеем и приклеила щекочущую бороду с усами.

– Глянь-ка, какой «ванька» получился. Просто загляденье, – отстранилась она от Николая, рассматривая свою работу. – Сверху шапку, и надень кафтан.

Кафтан был почти в пору, только рукава были чуть длиннее, чем надо, а вот кучерская шляпа с пряжкой на тулье держалась только на ушах, полностью скрывая лоб и налезая на глаза.

– Напихай внутрь тряпок, – посоветовал Дрон, выглянув на секунду в коридор. – И побыстрее. Ты сама еще не одета.

Тряпок не оказалось, внутрь шляпы напихали старых газет. Теперь она держалась прочно, и можно было не опасаться, что в ответственный момент соскользнет и закроет обзор.

– Рукава закатай, – бросила Мария, и скрылась в одной из комнат. Из другой вышел Дрон вместе с рыжим пареньком лет семнадцати.

Хороший дорогой шерстяной костюм придавал Дрону вид преуспевающего коммерсанта. Паренек нарядился студентом.

– Это Сенька, – бросил Дрон пареньку и прошел мимо Николая.

– Я Леонид Никитин, – церемонно представился паренек. – А что случилось с Вацеком?

– Заболел, – махнул рукой Николай. – Отравился чем-то, – пояснил он для правдоподобности.

– Не холера? – настороженно спросил Леонид.

– Да ну тебя, – отмахнулся Николай, входя в роль. – Не накаркай! Супа съел грибного и лежит теперь весь зеленый. Ничё, оклемается!

– Дай Бог ему здоровья, – ответил вежливый Леонид.

Судя по грамотной речи, он и в самом деле был студентом, а не притворялся. А вот какой из Дрона коммерсант... Тут Николай только головой покачал. Одного костюма мало. Если придется разговаривать с кем-нибудь, то его сразу раскусят.

– Пора, – скомандовал Дрон.

– А Мар..., – подавился Николай, чуть не назвав Марию по имени. – А Марыся?

– Вы с Лёнькой на пролетке вперед нас. Потом мы с Марысей подкатим. С шиком, на тройке в лаковой коляске.

– Пыль в глаза, – улыбнулся Леонид. – Да кто ж в этой конторе будет знать, на чем вы подъехали?

– Не важно, – донесся голос Марии, которая как оказалось, прислушивалась к разговору в коридоре. – Нужно быть полностью правдоподобными. Провалиться можно из-за такого пустяка...

Леонид кивнул, соглашаясь, как будто его кивок Мария могла разглядеть сквозь стену. Но она, похоже, поняла и так.

– Дрон, визитки не забудь, – крикнула она.

– Само собой.

Дрон вынул из кармана пачку аккуратных прямоугольных карточек. Протянул одну Николаю. Витиеватым шрифтом на них было написано:

«Максим Александрович Трапезников,

директор-распорядитель

Рязанской ситценабивной фабрики».

Николай с удивлением рассматривал красивый прямоугольник, гадая, во что обошлось изготовление этих карточек.

– Встали нам эти визитки в копеечку, – заявил Дрон, словно подслушав его мысли. – Ну да ладно, все траты сторицей окупятся.

Он весело рассмеялся и сказал:

– Нут-ка, присядем на дорожку.

Николай и Леонид прошли за ним в комнату. Она была абсолютно пустой, не считая стола и трех колченогих стульев, вероятно купленных где-то на барахолке. Несмотря на приличные обои и лепнину на потолке, комната выглядела каким-то притоном из-за грязи на полу и дешевой мебели.

Посидели. Первым встал Дрон.

– С Богом, – на выдохе произнес он и перекрестился.



Пролетка стояла у самого дома. На козлах сидел самый что ни на есть настоящий извозчик. Лёнька вскочил на козлы, и, достав из кармана несколько мятых купюр, отдал ему. Мужик слез на тротуар и похлопал по крупу лошадь.

– Вы уж там хлопчики мою Глашку не забижайте, – по волжски окая попросил он.

– Не боись, дядя, – кивнул Лёнька и перебрался назад. – Давай, Сенька, лезь скорее. Нам время терять нельзя.

Николай забрался на козлы и снял с поручня вожжи. Как управлять пролеткой, он не знал. В теории, конечно, ничего сложного в этом не было. Хлестни вожжами да крикни: «Но-о, пошла!» и кобыла должна двигаться вперед, потянешь влево или вправо – повернет, скажешь «Тпру-у, милая!» – остановиться. Вроде несложно. Сам тысячу раз видал, как управляет повозкой «ванька» или мчится по проспекту лихач. Но для спокойной уверенности было Николаю как до небес. Только и смог он тряхнуть вожжами и сиплым голосом сказать:

– Но-о! Ну давай!

То ли тряхнуть надо было сильнее, то ли в голосе Николая не хватало должной командной нотки, но кобылка даже с места не тронулась. Скосив грустный глаз на незадачливого возницу, она переминалась с ноги на ногу.

Извозчик стоял на тротуаре, наблюдая за безуспешными попытками Николая сдвинуться с места, и качал головой.

– Ох ты-ж, бесовска сила, – расстроено заявил он, когда Николай неуклюже дернул поводьями так, что несчастная Глашка подала назад, ударив колесом в тротуарный столбик. – Ты, браток, не пьян ли часом?

– Все в порядке, дядя, – успокоил извозчика Лёнька. – Я ему сейчас помогу.

Он перебрался обратно на козлы и взял вожжи у Николая.

– Ты что, совсем не умеешь? – спросил он шепотом.

Николай лишь кивнул головой, стараясь спрятать сгорающее от стыда лицо под полами набитой газетами шапки.

– Что же сразу-то не сказал?

Николай промолчал.

– Ладно, – Лёнька звонко щелкнул вожжами по лоснящемуся крупу лошадки, и та резво тронулась вперед, – учись, пока я жив.

– Куда едем-то? – спросил Николай, отчаянно переживая за свой провал в деле управления пролеткой. Что-то подумает Мария, если узнает?

– К Екатерининской канаве1. Здание Кредитно-ссудного товарищества «Доверие», – ответил Лёнька.

Всю дорогу Николай впитывал азы извозчичьего ремесла. Что бы раньше, когда ездил бессчетное количество раз на пролетках, смотреть и учиться? То-то бы проявил себя. Ведь действительно не сложно, все как и думал, только поуверенней надо, понял Николай, когда через десять минут Лёнька передал ему бразды правления.

Через пять минут он уже не мог понять, как так получилось, что глупая скотина не слушалась его команды. Николай нахлестывал кобылу вожжами, словно наказывая за давешнее непослушание, и несчастная неслась во весь опор по булыжной мостовой. Пролетка грохотала колесами, вызывая удивление прохожих, недовольно провожавших ее глазами.

– Эй, лихач, угомонись! – закричал Лёнька сзади. – А то налетим на столб! Езжай спокойно!

Николай устыдился своей показной удали и немного сбавил ход, хотя у него руки чесались привстать на козлах и с гиканьем и криками припустить по мосту через Неву. То-то прокатились бы. Но Ленькин окрик подействовал, и Николай взял себя в руки.

К дому на Екатерининском канале они прибыли даже раньше, чем необходимо.

– Ладно, раньше – не позже, – махнул рукой Лёнька. – Подождем немного. Встань вот там, чтобы не привлекать внимания. Когда скажу, медленно подъедем к парадному входу, ты притормозишь и встанешь рядом. Сойдешь с пролетки и станешь осматривать колесо, как будто что-то не в порядке. Если сунутся с помощью, изображай немого. Стой, никуда не уезжай, пока не выйдет Дрон и Мария. Учти – твое дело прикрыть нас на всякий случай.

– А что вы там делать-то будете?

– Деньги получать, – ухмыльнулся Лёнька. – Вацек все продумал, он разве тебе не рассказывал?

Николай помотал головой.

– Вацек – голова! Такая голова! – Лёнька восхищенно округлил глаза. – Хотел бы я с ним работать. Говорят, он деньги лопатой гребет. Ушлый тип.

Да, нечего говорить, отличная рекомендация родному отцу. Николай не знал, что и ответить. Но, чтобы поддержать «Вацека», сказал:

– Да, точно, Вацек – молодец.

Получилось как-то по-детски. Лёнька удивленно посмотрел на Николая. Но как исправиться и экспрессивно выразить свое восхищение «Вацеком» гимназист не знал. В его лексиконе не хватало нужных слов. Он просто отвернулся и сделал вид, что не заметил взгляда соседа.

– Ну, я пошел, – сказал Лёнька через минуту.

– Ни пуха, ни пера, – сказал на прощанье Николай.

– К черту, Сенька, к черту, – бросил тот, соскакивая на тротуар. – Бывай.

Он походя провел рукой по крупу лошади и в довершение шлепнул ее легонько по шее. Глашка повела мутным глазом ему вслед. Николай тоже проводил Леньку взглядом, пока тот не скрылся за красивой дверью с гигантскими медными ручками. Над окнами второго этажа красовалась большая вывеска «Кредитно-судное товарищество «ДОВЕРИЕ». У двери стоял внушительного вида швейцар, метров двух ростом, внимательнейшим образом изучавший входящих в контору людей.

Николай удивленно рассматривал великана, который фуражкой едва не задевал за балки железного навеса, который простирался над дверью до самого тротуара, чтобы во время дождя клиенты конторы могли без зонтов дойти до двери. Он так загляделся на швейцара, что чуть не пропустил появление элегантной кареты, из которой вышла пара.

Сначала появился Дрон. Николай уже видел его в костюме и поэтому не удивился. Потом появилась женщина, которой он подал руку, чтобы помочь спуститься по откидной лестнице. Широкополая шляпа с прозрачной вуалью, тонкая рука в белой перчатке, маленькая ножка в бежевом ботинке с тонюсеньким каблучком.

Но... не может же это быть Мария? Даже сердце захолонуло. Какая красавица!

У Николая рот открылся и не закрывался до тех пор, пока девушка не вошла в услужливо открытую гигантом-швейцаром дверь. Теперь нужно ждать, когда они выйдут. Николай постарался устроиться на козлах поудобнее. Минуты текли медленно. Лишь сердце немного спешило, убыстрив свой обычный темп.

Дела кредитно-ссудного товарищества явно шли неплохо. Посетители сновали туда-сюда не давая швейцару ни минуты покоя. Каждый раз, когда дверь открывалась, Николай всматривался в выходящих людей, ожидая с минуты на минуту увидеть Марию.

Вот сейчас... вот сейчас... выйдут. Надо быть наготове. Николай взял поводья в руки и стал легонько перебирать их. Глашка все еще тяжело дышала. Бедняга не привыкла к такому темпу. Ее округлые бока вздымались слишком часто. Надо было дать ей спокойно пройтись, подумал Николай.

Его раздумья были прерваны громким стуком: массивная дверь распахнулась настежь, чудом не зацепив швейцара, у которого с головы свалилась фуражка, и на улицу выскочил Лёнька. В руке студент держал небольшого размера сумку. Лёнька бросился в сторону Николая, но в пролетку не сел, а побежал дальше к мостику через канал. Дернулся вправо, на мост, но вдали, на Итальянской, маячил полицейский в форме. Лёнька рыскнул по набережной в сторону собора и свернул влево в переулок, выходящий на Конюшенную улицу.

Швейцар, удивленно смотрел ему вслед, но за ним не побежал, а наоборот, вошел в здание.

Сердце у Николая запрыгало в груди, и дыхание перехватило поднявшаяся из района солнечного сплетения волна удушливого страха. Он с нетерпением ожидал появления Дрона и, главное, Марии, но из дверного проема больше никто не появлялся.

Ожидание становилось нестерпимым. Николай ерзал на неудобной скамейке на козлах и нервно теребил вожжи. Что же никто не выходит? То дверь не успевала закрываться, то вообще никто не выходит. И Лёнька убежал стремглав...

Вопреки всем инструкциям Николай спрыгнул вниз, на мостовую и, завязав поводья узлом на ближайшем тротуарном столбике, на негнущихся от волнения ногах побрел к заветной дверце. Потянул на себя медную ручку, с трудом приоткрыл тяжеленную дверь на четверть и просунул в образовавшуюся щель голову. На лестнице никого не было. Николай зашел внутрь и стал медленно подниматься, задрав голову и пытаясь посмотреть, что твориться наверху.

Но там царила полная тишина, а разглядеть ничего не удавалось. Было слышно только, как на карнизе клокочут голуби. Николай заставил себя ускорить шаг и поднялся на второй этаж. Кляня себя за дурацкий наряд с бородой и усами, под которыми от волнения вспотела кожа и невыносимо чесалось, решительно отворил дверь и моментально услышал шум.

Он вошел в главный зал конторы, ярко освещенный массивными люстрами. Слева, у барьера, там, где над окошечком краснела надпись «Касса» лежал, прижатый к полу коленом швейцара, Дрон. Его красивый костюм был порван в нескольких местах, правый рукав почти оторван. За столиком с изящной настольной лампой с зеленым стеклянным абажуром сидела Мария. Ее лицо и без того бледное, в свете зеленой лампы казалось каким-то нереальным. Глаза девушки были закрыты.

На звук открывшейся двери все обернулись и посмотрели на Николая.

– Закрыто, закрыто, – замахал руками мужчина, стоявший ближе всего к двери. – Приходите завтра, – его даже не удивило появление «ваньки» в помещении кредитного товарищества.

Дрон приподнял голову и посмотрел на Николая. В его глазах царила необъятная пустота, которую Николаю никогда не приходилось видеть прежде. Абсолютная отрешенность, которая, наверное, возникает только у загнанного волка, когда он мечется перед флажками и не находит выхода от приближающихся охотников. И вот, он стоит, беспомощно скаля бесполезные на расстоянии клыки.

Николай не мог продолжать смотреть на поверженного Дрона и перевел взгляд на Марию, которая по-прежнему сидела в кресле полузакрыв глаза. Если Дрону не поможешь, то она, вроде бы свободна и ее никто не удерживает. Но что можно предпринять в такой ситуации, если даже заговорить он не может, в нем сразу опознают поддельного «ваньку» и тотчас он окажется в подобном же беспомощном положении.

Значит, для освобождения Марии он должен освободить Дрона, ибо только с его помощью можно выручить девушку. Решение пришло в один миг. Он стремглав бросился прямо на швейцара и изо всех сил с разбега толкнул его, сбивая с ног. Упал сам и, запутавшись в неудобном кафтане, еле высвободился из него. Швейцар от удара отлетел к кассе и, похоже, крепко приложился об нее головой. А что же Дрон? Тот уже вскочил на ноги и, к изумлению Николая, оттолкнув бросившегося ему навстречу мужчину, уже выскакивал на лестницу.

Вот мерзавец! Он просто-напросто бросил Марию в беде, даже не попытавшись выручить ее! Девушка все так же сидела за столом, только голова ее склонилась на грудь. Похоже, что из-за треволнений она потеряла сознание. Николай болезненно поморщился, попытавшись подняться на ноги и подойти к ней. Пока швейцар не мог им помешать, все еще оставалась надежда помочь ей.



14 мая 1910 г., пятница.

 

– Ну, и какого черта тебя понесло наверх?! – раздраженно спросил Антон Сергеевич. – Ведь тебе сто раз повторяли, чтобы сидел в пролетке! И ни-ку-да не совался!

Николай сидел на стуле в центре отцовского кабинета, понурив голову. Мария стояла у окна, так что ее точеный профиль был отлично виден с места Николая. Ему показалось, что ее губы растягиваются в насмешливой улыбке, словно отец говорит что-то смешное. Непроизвольно Николай улыбнулся.

– И ты еще ухмыляешься! – пораженно воскликнул отец. – Сначала я сказал тебе – сразу домой, ты не послушался и остался, потом Мария сказала тебе сидеть внизу в пролетке, ты поднялся наверх, а теперь после всего того, что ты натворил, ты сидишь и ухмыляешься. Как это понимать?

Антон Сергеевич навис над Николаем, и во время монолога его усы шевелились прямо около глаз мальчика. Он уже забыл, что сам втянул своего сына в эту историю.

– Антон, что ты так разошелся? – раздался мелодичный голос Марии от окна. – Ведь ничего страшного не случилось.

– Это не важно, – отрезал отец. – В операции, из-за его  появления произошел сбой, и теперь у полиции могут возникнуть подозрения. Придется подкупать швейцара и давать массу показаний по поводу сбежавших преступников. Ведь предполагалось, что Дрон попадется! Без него у Лёньки не было бы ни единого шанса разобраться в ситуации. А вдвоем они могут понять, что их использовали в этой комбинации.

– А что за комбинация? – жалобным тоном спросил Николая, сам себя ненавидя за эти жалостливые нотки в голосе.

Самое обидное, что отец даже не обратил на его вопрос внимания. Но Мария повернулась к нему и сказала:

– Твой отец – один из компаньонов «Кредитно-ссудного товарищества «Доверие».

И замолчала, хотя Николай ожидал продолжения.

– Вот видишь, – тут обернулся и отец. Но обратился он не к нему, а к Марии. – Он даже не в силах понять, почему ты не продолжаешь!

– Это естественно, – стала защищать его Мария. – Ведь ему никто ничего не объяснил!

– Мне бы и не надо было пояснять, что к чему, если бы я увидел, кто всем заправляет в этом «товариществе».

Николай отвернулся. Неприятно, когда твой собственный отец не воспринимает тебя всерьез. Но ведь действительно сложно разобраться, что происходит, когда готовишься за какие-то махинации идти в тюрьму, а оказывается, что на самом деле...

Что же оказывается на самом деле, Николай додумать не успел. Потому что в этот момент его озарило: ведь отец с самого начала задумал неудачное ограбление собственной конторы! И Дрона он приносил в жертву полиции, чтобы все думали, что ограбление совершено в действительности!

То есть сбежавший мошенник Лёнька должен был сбежать, а Дрону было суждено попасться, и только вмешательство Николая спасло его от печальной участи.

– Я понял, – воскликнул Николай, и снова устыдился, как не по-взрослому прозвучала эта фраза. Все-таки нужно заранее продумывать, что говорить, чтобы тебя не приняли за маленького.

– Что ты понял? – спросила Мария.

– Вы с самого начала хотели, чтобы Дрон попался, а Лёнька убежал. Для того, чтобы все подумали, что контору на самом деле ограбили. Точно?

– Вот видишь, он все понял, – с удовлетворением констатировала Мария.

– Когда разжевали и в рот положили – понял, – язвительно ответил отец, но Николай заметил, что взгляд его стал немного другим, более мягким.

Или более довольным? Николай с подозрением посмотрел на отца. Не скрывалась ли за всей этой операцией еще одна цель, кроме очевидной – припрятать денежки товарищества под видом ограбления? Ведь не далее как вчера он отказывался иметь с махинациями отца что-либо общее, а теперь его легко втянули в такую авантюру. А он сидит и радуется, что разгадал хитроумный план этих гешефтмахеров. А план-то может быть еще более хитроумным...

– А зачем вы меня-то во все это втравили? – подозрительно сощурив глаза, спросил Николай.

Отец удивленно посмотрел на него. По лицу Антона Сергеевича невозможно было понять, что он думает на самом деле.

– Тебя никто не втягивал, – сказал он. – Ты сам влез в эту передрягу. Мне нужно было лишь передать Марии, что я не приду. Ведь ее сообщники ждали меня, и мое отсутствие должно было вызвать подозрение.

– Но ведь по плану ты и не должен был приходить? Кого же ты намеревался послать вместо меня?

– Да любого мальчишку, который за пятак поднимется на третий этаж и передаст записку. Но слежка смешала мне карты.

Вроде, все выходило гладко, но Николай уже уяснил, что на мякине отца не провести – голову он может заморочить любому. Для выяснения всех обстоятельств следовало, пожалуй, поговорить с Марией, может быть у нее удастся выведать больше информации.

Но все же он решил попробовать найти версии отца бреши:

– Тогда причем здесь ваш спектакль по поводу моей догадливости?

Отец на мгновение замялся, словно не зная, что ответить, но потом махнул рукой:

– Мария вчера утверждала, что ты сразу все поймешь, а я твердил, что слишком далек от всех этих комбинаций, и не сможешь разобраться, что к чему. Мы чуть не поспорили.

Тут Николаю пришло время задуматься, не найдя подходящего ответа на такую откровенность. Ведь с одной стороны, Мария сделала ставку на его ум и догадливость, это говорило о том, что она увидела в нем не только маленького мальчика, но с другой стороны, отец не хотел признавать в нем сообразительность, а это говорило о многом. Ведь, как и всякий мальчишка, Николай хотел добиться одобрения отца, его редкой похвалы, на которую не скупилась мать.

– Ну и кто выиграл? – наконец спросил он.

– Похоже, что Мария, – ответил отец, – и я рад этому. Всегда приятно видеть, что твой сын не какой-нибудь простак. Хотя ты мог бы догадаться и раньше, – добавил Антон Сергеевич, капнув обязательную каплю уксуса.

– Господи, все мужчины так скупы на похвалу, – разочарованно покачала головой Мария. – И ты таким же будешь? – спросила она у Николая.

Тот только залился краской смущения. Хорошо хоть в кабинете было не слишком светло и можно было надеяться, что его покрасневшая физиономия не слишком бросается в глаза. И было бы с чего! К нему просто обратились с вопросом! А еще мнил себя взрослым мужчиной. Разве мужчины краснеют, когда к ним обращаются женщины? И спросить то об этом у кого. Не у отца же? Он ведь на смех поднимет.



15 мая 1910 г., суббота.



– С приездом, – отец пожал руку Рудольфу Генриховичу.

Вялая и влажная ладонь отца Германа всегда вызывали у Лисневского желание вытереть руку после рукопожатия. Но каждый раз он усилием воли сдерживал себя. Рудольф, или как называла его Оксана Игнатьевна – Рудик, был, в сущности, неплохим человеком. Хороший отец, примерный муж, профессионал в своем деле он вызывал на первый взгляд только положительные эмоции, но его чрезмерная педантичность, замешанная на занудстве уже через несколько дней вызывала раздражение. Этого не замечали лишь Герман, безоговорочно обожавший отца, и Ксения Игнатьевна, которая была под стать своему мужу и занудство почитала за неколебимость убеждений.

– Дорога была просто кошмарная, – сообщил недовольным тоном Рудольф Генрихович вместо приветствия.

К его отрицательным чертам можно было отнести также то, что он почитал за правило осведомлять всех окружающих о своих чувствах и ощущениях, будучи полностью уверенным, что они интересуют  всех без исключения.

– Мы с Гюнтером были просто вне себя, – из-за спины Рудольфа Генриховича показался тщедушный человечек, с редкими рыжими волосами вокруг обширной проплешины.

У него были мясистые сильно оттопыренные уши и маленькие, близко посаженные глаза неопределенного цвета. Он протянул руку Антону Сергеевичу.

– Добро пожаловать, – чуть поклонился Лисневский, стараясь не сжимать узкую ладошку гостя чересчур сильно.

Однако, несмотря на неказистый вид, руки у Гюнтера оказались довольно сильными.

– Здрав-ству-те. Очен рад встрече, – медленно, но очень чисто проговорил немец. Единственным недостатком его русского было отсутствие мягких согласных. – Гюнтер Шварцкопф, – ему пришлось представиться самому, потому что Оксана Игнатьевна, ничуть не смущаясь посторонних, повисла на шее у мужа, не дав ему выполнить положенный в таких случаях ритуал.

– Это мой коллега из Германии, – наконец оторвался от своей половины Рудольф Генрихович. – Он будет представлять в Генштабе новейшее вооружение, изготовленное на заводах Круппа. Я присутствовал на испытаниях и могу вас заверить, мои рекомендации будут самыми положительными. К сожалению, не могу вам рассказать всего, но это что-то...

Либенау отстранился и замахал руками, показывая, насколько секретными являются сведения. Гюнтер только кивнул плешивой головой, показывая, что и без того сказано достаточно. Было видно, что он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Мы заехали ненадолго, – продолжил Рудольф Генрихович. – Нам надо заказать номер в гостинице. Представляете, в «Астории» не оказалось свободных номеров. Гюнтер хотел остановиться там, поближе к немецкому посольству.

– А в «Англетер»? – спросила Оксана Игнатьевна.

Антон Сергеевич широко улыбнулся, недовольно покачивая головой:

– Рудольф, ну что вы такое говорите, ваш гость – наш гость. Пусть Гюнтер остановиться у нас.

Немец удивленно вскинул белесые брови. Волны морщинок побежали по лбу.

– Нет, нет, что вы. Я не хотел бы обременять вас, – начал отнекиваться он.

– И, правда, неудобно, – смущенно заявил Либенау. – Мы и так вас стеснили на время ремонта.

– Пустое, – отклонил возражения Антон Сергеевич. – У нас есть еще одна пустая гостевая комната. Ксения покажет ее Гюнтеру.

– Они настаивают, – наклонившись к самому лицу Гюнтера, сказал Рудольф Генрихович. – И что-то мне говорит, нам надо соглашаться, – он распрямился и обращаясь ко всем присутствующим добавил, – но как только освободятся номера в «Астории» Гюнтер переедет туда.

– Хорошо, – согласился Антон Сергеевич, – раз уж таковы были первоначальные планы. Я сейчас скажу Анне, чтобы она приготовила комнату. А где ваш багаж?

– Оставили в  полицейском участке на вокзале, – пояснил Рудольф Генрихович, – В багаже у Гюнтера некоторые образцы из Берлина..., – он многозначительно подвигал бровями. – По правилам, их нельзя оставлять без охраны. В поезде с нами ехал сотрудник из военного ведомства Германии, но он должен был вернуться обратно ближайшим поездом. Он сопроводил нас до участка. Заодно и вещи там оставили. Решили, когда снимем Гюнтеру номер в гостинице – тогда и заберем.

Антон Сергеевич кивнул головой и предложил:

– Я могу послать кого-нибудь за ними.

– Не стоит, – отказался Гюнтер. – В любом случае вещи отдадут только нам. Такова договоренность с дежурным. Заберем их завтра. А все необходимое на один день у меня с собой, – он поднял с пола небольшой саквояж.

– Что же там такое, чего нельзя оставить без присмотра полиции?

– О, без преувеличения, это изобретение откроет новую эпоху вооружений.

В это время раздался звонок. Рудольф Генрихович, ближе всего стоявший к двери, открыл ее и впустил Ксению Генриховну.

– О, Рудольф, вы приехали, – звонко воскликнула Ксения Игнатьевна. – Это замечательно, а то Оксана очень за вас переживала после сообщений о взрыве на заводе в Берлине.

– Нас там не было, – вставил Гюнтер. – К счастью.

– Это мой коллега из Берлина, Гюнтер Шварцкопф. Приехал на испытания новейших разработок его завода, – представил его Либенау.

– Очень приятно. Вы немец?

– Имею честь..., – Шварцкопф наклонился и поцеловал ручку хозяйки дома.

– У вас прекрасный русский. Я почти не улавливаю акцента.

– Моя мать полька, она прекрасно говорила по-русски. Очень долго прожила в Москве. Так что я практически руссак.

Ксения Игнатьевна улыбнулась. Гюнтер, на ее взгляд, был совершенно не похож не русского. Рыжеволосый, с проплешиной, словно выцветшими  бровями и бесцветными глазами он как никто другой напоминал настоящего немца. Ей с трудом удалось не рассмеяться на его слова. Она надеялась, что улыбка не вышла слишком кривой и сразу закусила нижнюю губу.

– То ли пруссак, то ли руссак, – встряла в разговор невесть как оказавшаяся здесь Анна и тут же скрылась на кухне.

– Это настоящий образчик народной меткости в словах, – улыбнулся Шварцкопф, нарушая возникшую неловкую паузу после реплики Анны.

Антон Сергеевич внимательно посмотрел на гостя, удивившись быстроте его реакции и сообразительности. Он очень тактично вывел хозяев дома из того положения, в котором они оказались по вине своей прислуги. Хотя Гюнтер не был похож на блистающего остроумием человека, под его довольно скромной внешностью явно таилось нечто большее, чем можно было разглядеть с первого взгляда.

Но предаваться изучению нового знакомого Антон Сергеевич не стал. У него в голове возник некий план, который он и сам пока не смог бы четко сформулировать, но волнительное предчувствие удачи уже требовало действий. Целью данного плана было заполучить вещички Гюнтера, которые настолько важны, что за ними требуется пригляд со стороны полиции. У Антона Сергеевича была какая-то навязчивая страсть к военным секретам.

Были моменты, которые смущали Лисневского: такой план требовал времени, а его не было; за ним постоянно следила контрразведка во главе с настырным штабс-капитаном Гориным; К тому же Шварцкопф на данный момент являлся его гостем, а красть у гостей было делом низким.

Антон Сергеевич учтиво пригласил объект своего мысленного противостояния с морально-этическими принципами пройти в гостиную и последовал за ним. Он смотрел сверху вниз на плешку Гюнтера и размышлял о том, что, по сути, те образцы, охрана которых поручена вокзальным полицейским, не являются собственностью Шварцкопфа. Можно даже сказать, что он вообще в данный момент не имеет к ним отношения, поскольку он являлся только сопровождающим, и их исчезновение не причинит ему никаких неудобств.

А отсутствие времени нельзя считать фактором, на который стоит обращать внимание. Его никогда не хватает. Оставалась слежка со стороны контрразведки, которая осложнялась тем, что в какой-то степени, по мнению Лисневского, была со стороны Горина делом личным. Антон Сергеевич даже стал корить себя за то, что не смог удержаться и ударил штабс-капитана по носу. Теперь отвязаться от шпиков было гораздо более сложным делом. Ведь они знают, что Горин с них три шкуры спустит, если они упустят адвоката.

А без участия самого Лисневского в такой операции было не обойтись. Весь план строился, да и вообще появился на свет из-за невероятного сходства одного старого знакомого Лисневского с германским подданным. Даже Мария с ее прирожденными способностями не сможет уговорить ювелира участвовать в этом экспромте. Он знает о ее существовании только понаслышке и вряд ли захочет даже разговаривать с ней на столь скользкую тему.

Леопольд Беркович был румынским евреем, невероятно похожим на Шварцкопфа, за исключением черной масти. Он переехал в Петербург из Бухареста много лет назад, удачно устроился на Выборгской стороне и Лисневский частенько обращался к нему для сбыта некоторых безделушек, которые периодически оказывались у него в руках. Правда, последние несколько лет интересы Антона Сергеевич сместились в другие сферы и отношения с Берковичем практически прервались, но адвокат изредка справлялся о нем, и знал, что дела у ювелира идут по-прежнему, с успехом, его бизнес процветает.

Леопольд никогда не спрашивал у своих знакомых, откуда к ним попали ювелирные изделия, он слишком хорошо это знал, но сам участия в операциях, насколько было известно Лисневскому, участия не принимал. Беркович осторожничал во всем, даже в мелочах. Даже подумать об участии в «деле» было для него слишком смело. Но Лисневский чувствовал, что в этой робкой душе кроется непереносимое желание более деятельной жизни.

Иногда в этих прижатых к переносице глазах Антон Сергеевич замечал тот блеск, который выдавал в их владельце желание вырваться из опостылевшей мастерской на окраине города. Кроме врожденной робости Берковича наверняка сдерживало понимание того, что подобные мечты всегда остаются мечтами, никогда не воплощаясь в реальность. Если такому предложить главную роль в спектакле, то он ни за что не удержится.

Правда, все это были домыслы Антона Сергеевича, но попробовать стоило. Риск заключался в том, что если спектакль не будет иметь успеха, Беркович станет слишком опасной фигурой. Поэтому необходимо продумать запасной план на этот случай. Никоим образом не следовало допускать, чтобы Берковича захватили при попытке получить багаж Шварцкопфа. Для полной убедительности следовало вручить ему документы на имя Гюнтера Шварцкопфа. Тогда все сомнения могущие возникнуть при получении багажа будут сведены в минимуме.

Однако изготовить документы иностранного государства хорошего качества за столь короткий срок, можно даже не рассчитывать. Остается только позаимствовать их у плешивого немца. На время конечно. Утром документы должны незаметно для владельца вернуться на положенное место. При таких козырях, как перекрашенный румынский еврей, идеально похожий на Шварцкопфа, оригинальные документы на случай проверки, все должно пройти как по маслу.

Антон Сергеевич улыбнулся. План сложился еще до того, как они вошли в гостиную. Для себя он решил так: если Беркович откажется, то настаивать он не будет. Может быть только чуть-чуть, для соблюдения приличий. И только в том случае, если согласие ювелира будет получено, он изымет документы у Гюнтера.

После длительного и, если верить словам Либенау, не слишком комфортного переезда, немец должен спать без задних ног. Забрать из его комнаты бумажник будет проще, чем отобрать конфету у ребенка. В принципе, Лисневский обладал навыками, позволявшими незаметно вытащить портмоне у бодрствующего человека.

Эти способности он приобрел у своего клиента Василия Сотникова. За свою привычку жевать табак  тот был более известен как Жвала. Василий стал одним из первых клиентов новоиспеченного присяжного поверенного Лисневского, который в ту пору брался за любые дела, не брезгуя защищать явных уголовников.

Жвала был коренастым мужиком с рябой физиономией, на которой в полном соответствии с теорией Ламброзо отражались все деяния его преступной жизни. Единственное, что у Сотникова было по-настоящему красивым, были его руки. Такие руки могли сделать честь любому пианисту. Длинные тонкие пальцы заканчивались ухоженными ногтями правильной формы.

Руки Жвалы представляли такой разительный контраст с его внешним видом, что Лисневскому в первые мгновения их знакомства показалось, что при создании Сотникова Господь бог явно ошибся, наделив его принадлежащему другому индивиду конечностями. Антон Сергеевич до сих пор был уверен, что где-то по земле ходит человек с прекрасным одухотворенным лицом, сложением Аполлона и заскорузлыми кистями рук, которые должны были принадлежать Василию Сотникову.

Этот несостоявшийся пианист, вероятно, не смог найти применение своим неуклюжим короткопалым рукам. Зато Жвала из-за явной ошибки провидения стал настоящим виртуозом-карманником. Его нервические пальцы могли обчистить человека так ловко, что простак не замечал абсолютно ничего. Сотников умудрялся снимать с жертвы наручные часы и вынимать бумажники из внутренних карманов пиджаков зимой, когда добраться до этих карманов было проблематично даже их владельцам.

Попался Сотников на мелочевке, не свойственной его высокой квалификации вора-карманника: вышел на рынок за продуктами и походя стащил с прилавка кусок говяжьего филе. Как признавался он Лисневскому, воровать в тот день не собирался и сделал это «так, для баловства», но попался и полицейское начальство, у которого Жвала был на примете, воспользовалось его промашкой.

К Лисневскому он попал случайно. Антон Сергеевич даже в молодые годы не взялся бы за защиту мелкого воришки, но его сокурсник Володька Кислевский, уговорил его «подменить в этом деле, не в службу, а в дружбу».

Лисневскому Жвала сразу понравился. Была в этом дядьке какая-то особая внутренняя сила и мудрость. Он то и дело сыпал русскими пословицами и поговорками, причем, в отличие от некоторых знакомых Лисневского всегда к месту и так, словно заподлицо шляпку гвоздя вколачивал. Да и за время процесса Жвала дал молодому адвокату больше советов, чем сам Лисневский своему клиенту.

В глубине души Антон Сергеевич считал, что именно Василий Сотников открыл в нем настоящее призвание. Возможно, это вышло у Жвалы случайно, но, скорее всего он что-то заметил в своем защитнике и невольно дал ему толчок в новом направлении. Так или иначе, встреча с Сотниковым круто изменила жизнь Лисневского и нельзя сказать, что он был недоволен произошедшими изменениями.

Даже те навыки, которые Антон Сергеевич ни разу так и не применил в жизни, вроде вытаскивания у зазевавшихся простофиль их кошельков, он никогда не считал лишними. Умение на горб не давит, говаривал Сотников, и Лисневский был с ним полностью согласен. Но в случае с Гюнтером Шварцкопфом ему легче было действовать, когда постоялец уснет. А Лисневский при разработке своих планов предпочитал использовать как можно более простые пути для достижения цели.

За эту часть операции, Лисневский не волновался. Единственное, что его беспокоило, так это согласие Берковича. Ведь он давно не видел ювелира, и за это время его внешность могла претерпеть серьезные изменения. А если поддельный Шварцкопф не будет достаточно похож на настоящего, то весь замечательный план можно будет выкинуть в мусорную корзину.

К тому же надобно продумать, чем заинтересовать старого знакомца для привлечения его к этой операции. Ведь одних подспудных желаний будет явно недостаточно. Он, как и все его собратья по профессии задаром не работает. А ведь никто пока не знает что за «образцы» везет милейший Шварцкопф. Это могут оказаться вполне заурядные вещички, сбыт которых не принесет ни гроша.  Да если это ликвидный материалец, то и с ним могут возникнуть проблемы. Стоит только вспомнить злополучные бумаги барона, из-за которых за ним теперь гоняется неугомонный штабс-капитан из контрразведки. А когда-то они представлялись таким лакомым кусочком!

Интересно, отстанет Горин от него, если отдать ему эти злополучные документы? Лисневский усмехнулся. Он естественно не собирался никому отдавать бумаги Тильготена. По крайней мере, задаром. Но поставленный вопрос инициировал в его мозгу еще одну интересную мысль, которая требовала обдумывания.

Но сейчас следовало сосредоточиться на главном, и Антон Сергеевич взглянул на мясистые оттопыренные уши своего гостя. Он вспомнил утверждение, слышанное им когда-то, что оттопыренные уши означают в человеке так и не проснувшееся либидо. Представив Гюнтера обнаженным, Антон Сергеевич в задумчивости поджал губы, размышляя о том, что за женщина может соблазниться подобным экземпляром.

Сам он очень внимательно следил за своей внешностью, полагая, что как ни крути, а человека встречают по одежке. В эту фразу стоило бы добавить «и по внешнему виду». Ибо будь даже человек семи пядей во лбу, но с внешностью подопытного профессора Франкенштейна ему тяжеловато придется в обществе обычных людей.

Вот и этому лопоухому тоже, наверное, непросто доказать окружающим свои профессиональные способности. Вот если бы он работал в цирке-шапито на пару с каким-нибудь «длинным Томом», то все что ему было бы нужно – прилепить красный нос и напялить на голову яркий оранжевый парик.

Люди с неказистой внешностью, по классификации Антона Сергеевича, делились на два вида. Одни – тихони с комплексом неполноценности, с трудом составляющие слова в предложения и старающиеся держаться как можно незаметнее; другие – полная их противоположность, старающиеся привлечь к себе всеобщее внимание и выставляющие напоказ напористую уверенность, сразу стараясь показать, что представляют из себя нечто большее, чем можно подумать исходя из их облика.

Судя по всему, Гюнтер Шварцкопф относился ко второму виду ушастых коротышек. По крайней мере, в его поведении не было ни капли смущения или неловкости. Каким образом использовать это качество объекта, Лисневский пока не знал, но пристально наблюдал за ним, стараясь уловить его манеру поведения или наличие слов-паразитов в его речи.

Для Берковича такая информация будет очень кстати, когда придется приступить к основной части плана. Если среди полицейских окажется наблюдательный человек, знание привычек немца будет как нельзя кстати. Антон Сергеевич любил продумывать мельчайшие детали проведения операции.

Немец уверенно прошел в центр гостиной и уселся на стул почти посреди комнаты, еще раз подтвердив правильность классификации Лисневского. Положив ногу на ногу, он с интересом стал крутить головой, рассматривая обстановку в комнате.

– Как хорошо добраться домой, – облегченно вздохнул Рудольф Генрихович, опускаясь на диван. Это заявление было не совсем верным, так как он тоже находился в гостях, но все восприняли его как выражение радости по поводу возвращения на родину.

– Неужели в Германии так плохо? – с еле скрываемой усмешкой спросил Антон Сергеевич, зная отношение свояка к исторической родине.

– Нет, – Либенау раскинул руки на спинке дивана и отклонил голову на ковер, висевший на стене. – Но, как я уже сказал, дорога была ужасной. Оказаться в вашей уютной гостиной – непередаваемое наслаждение для уставших путников, не так ли? – последние слова он обратил к своему коллеге.

– Несомненно, – закивал плешивой головкой Шварцкопф.

– Если гости устали, быть может, ты покажешь им комнаты? – спросил Антон Сергеевич жену, подразумевая конечно именно немецкого гостя, так как Либенау знал, где его комната.

– А может по чашечке кофе? – бодреньким голосом спросил Рудольф Генрихович.

– Да, разумеется, – Антон Сергеевич встал и направился на кухню сказать Анне, чтобы приготовила кофе. Заодно он зашел в гостевую комнату, предназначавшуюся Шварцкопфу, и заглянул внутрь.

Около кровати стояла небольшая тумбочка. Именно туда немец положит свои документы, решил Лисневский. Либо он оставит бумажник в кармане пиджака. Для того чтобы дойти до тумбочки, потребуется обойти кровать. Если сон у поданного германского императора чуткий, это будет непросто, так как проход между столом и кроватью слишком узок.

Антон Сергеевич зашел внутрь и закрыл за собой дверь. Осторожно подвинул кровать вглубь комнаты и переставил тумбочку ближе к двери. Заодно поставил напольную вешалку рядом с ней. Оглядев творение своих рук, он довольно потер ладони и вышел.

Осталось продумать две вещи. Под каким предлогом покинуть гостей, и каким образом отделаться от слежки. Не нужно, чтобы его видели у Берковича.



16 мая 1910 г., воскресенье.



– Это что еще за железяка? – спросил фальшивый Гюнтер Шварцкопф, отфыркиваясь от воды, которой он смывал краску с волос.

– Не знаю, – замогильным голосом ответил Лисневский, крутя в руках тяжелую загогулину, при первом рассмотрении напоминавшую диковинный ухват на короткой ручке. Его начинала тревожить мысль, что овчинка в данном деле не стоила выделки. – Черт, все в масле, – он посмотрел на свои руки, блестевшие после соприкосновения с маслянистой поверхностью металла.

Он осторожно, кончиками пальцев, стараясь не испачкать дорогой костюм, вынул из нагрудного кармана клетчатый платок в цвет галстуку и вытер им руки. Наклонившись над сундуком с германским орлом на крышке, он заглянул внутрь.

– Там что-нибудь есть еще? – спросила Мария, лившая на голову Берковича воду из кувшина.

– Не отвлекайся, – недовольно попросил ювелир. – Мне надо как следует смыть эту гадость. Лей сюда. Если я приду в контору с такими волосами...

Мария послушно наклонила кувшин, смывая мыльную пену с головы сообщника. Одновременно она искоса наблюдала за действиями Антона Сергеевича, который вынул из сундука толстую книгу в шикарном кожаном переплете с железной застежкой.

– Как все-таки у этих немцев все прилично оформлено, – с нескрываемой завистью в голосе заметил Лисневский, перелистывая книгу. – У нас эту штуковину привезли бы, дай Бог, в деревянном ящике или еще того хлестче – в холщовом мешке.

– Что за книга? – спросил Беркович. – По толщине – «Война и мир».

– Думаю, этот фолиант – описание непонятной штуковины, – Антон Сергеевич указал на лежащий на столе предмет. – На мой взгляд, похоже на какое-то оружие. Вот дуло, вот приклад, не хватает только спускового крючка.

Он снова заглянул в сундук. Запустил внутрь руку и пошарил там.

– Ага, тут какая-то ниша, – Антон Сергеевич вытащил небольшой вкладыш. – Как я и предполагал. Тут недостающие детали. Только как-то уж больно сложно. Пружина, и два магазина с патронами. Только размер великоват.

Антон Сергеевич продолжал рассматривать устройство.

– Что бы это ни было, в собранном виде эта штука будет лишь чуть меньше винтовки. Ерунда какая-то. Этот Шварцкопф, когда говорил о своем «образце» выглядел так, словно привез восьмое чудо света. Если бы я знал, что вместо этого мы найдем в сундуке кучу железяк, то не стал бы даже поднимать свой..., – он замолк и посмотрел на Марию.

– Заканчивай, – спокойно выливая остатки воды на голову Берковича, сказала она. – Не стал бы ради этого поднимать свой зад из кресла?

– Что-то вроде того, – усмехнулся Лисневский.

– Я думаю, прежде чем испытывать подобное разочарование, нужно разобраться в конструкции оружия или что бы это ни было, а потом уже начинать расстраиваться. Почитай лучше, что там написано, в этой книге.

– Она по-немецки, – развел руками адвокат. – Если бы я внимательно слушал мою бонну в детстве, то сейчас я быстренько прочитал бы этот титанический труд и собрал разрозненные детали воедино. Но я упустил свой шанс еще тридцать пять лет назад. Румынский ведь похож на немецкий? – спросил он у Берковича.

У ювелира на голове было намотано полотенце, словно остатки его волос требовали особой процедуры сушки. Под ними не было видно обычно выступающих ушей, и Беркович выглядел в этой чалме вполне прилично. Такой вполне мог знать немецкий язык. Но надежды Лисневского не оправдались. Беркович энергично помотал головой.

На Марию Антон Сергеевич даже не поглядел. Однако она с претензией заявила:

– А я, значит, знать иностранный язык не могу по определению?

– А ты знаешь?

– Немного, – скромно потупилась девушка.

Она подошла к столу и взяла тяжелый том в руки.

– Это действительно описание, – сказала она, пробежав глазами несколько строк. – Автоматическая штурмовая винтовка.

– Что это? – переспросил Беркович, по роду своей деятельности не сталкивавшийся с оружием.

– Похоже, это компактный пулемет, – удивленно протянул Антон Сергеевич. – Если так, это действительно восьмое чудо света. Такая штуковина может оказаться самым опасным оружием на свете. Даже представить невозможно, что получиться, если армии мира будут вооружены вот этим.

Он поднял со стола промасленный металл, и теперь уже не побоявшись испачкаться, стал разглядывать его со всех сторон. Заглянул в ствол и казенную часть. Попытался приладить магазин, но быстро отказался от своей затеи.

– Надо разобраться в конструкции. Возможно, нам самим пригодится компактный пулемет.

– А как же моя доля? – спросил Беркович.

– Я выплачу из своих средств. Устроит?

– Какая мне разница, откуда деньги? – усмехнулся ювелир. – Лишь бы платили. Что я зря своей шкурой рисковал?

– Не зря, не зря, – добродушно откликнулся Антон Сергеевич. – Свои гроши ты получишь, можешь не сомневаться.

– Да уж, я их честно заработал, до сих пор поджилки дрожат.

Насчет честного заработка Лисневский мог бы поспорить, но не стал. Беркович действительно здорово поработал. Все основные моменты ухватил на лету, и только по мелочам пришлось провести несколько репетиций. Но и понятно, Беркович не мог понаблюдать за своим двойником и перенять его движения и стиль. Но опасаться того, что полицейские на вокзале успели за короткое время хорошо запомнить Шварцкопфа, тоже не стоило.

Все прошло великолепно. У дежурного не возникло и тени подозрения насчет личности посетителя. Не потребовались и документы Шварцкопфа, чему Лисневский был только рад. Не стоило ставить беднягу в безвыходное положение, предъявляя его документы полиции при получении груза. У него и без того будут неприятности.

– Сможешь перевести этот талмуд? – спросил он девушку. – Чтобы понять, как собрать все эти детали воедино, нам нужно будет знать о нашей находке все.

– Ты издеваешься? – возмутилась Мария. – Да тут годы потребуются, чтобы все это...

– Нам надо знать, как собрать оружие целиком. Надо попробовать его в деле. Иначе каким образом ты предлагаешь предлагать его потенциальным покупателям?

– Ты же собирался оставить его себе? – с подозрением спросил Беркович.

– Не важно, ты думаешь, я буду пользоваться разобранным пистолетом?

– Я про свою долю, – объяснил ювелир. – Сколько ты мне заплатишь?

– Триста рублей тебя устроит?

– Невиданная щедрость! – издевательски воскликнул Беркович. – Я проделал всю работу, и ты собираешься заплатить мне всего три вшивых «катеньки»?

Антон Сергеевич тяжело вздохнул. Его грудная клетка поднялась и опустилась. Он недовольно покачал головой. Как он мог забыть про невиданную жадность своего старого знакомого? Надо было сразу договариваться на конкретную сумму. Тогда он согласился бы и на двести.

– Провернул, говоришь..., – протянул Лисневский, неодобрительно глядя на своего сообщника. – А я так, с боку припеку... И сколько ты хочешь?

Его глаза из-под нахмуренных бровей следили за ювелиром. В них было что-то такое, от чего Беркович стушевался и сбавил напор:

– Ну, я не это имел в виду, – промямлил он. – Просто... сам понимаешь, я рисковал, когда сунулся на вокзал и забрал этот сундучок. Меня могли взять за жабры. Если ты считаешь, что триста рублей достаточно – так тому и быть. Но я хотел бы знать, сколько ты собираешься выручить за него.

– Даже представления не имею, – перестал хмуриться Антон Сергеевич. – Я же не знал, что в этом ящике.

По лицу Берковича можно было сразу понять, что он ни на грош не верит адвокату. Антон Сергеевич, в который раз убедился, что доверие не входит в список добродетелей ювелира.

– А почему этот сундук такой тяжелый? – неожиданно спросил Беркович, внезапно подумавший, что в сундуке могут скрываться и другие предметы, которые Лисневский попросту хочет скрыть от него. – Мы с полицейским еле донесли его до подводы. Хорошо хоть дежурный приказал ему помочь мне. А то радикулит согнул бы меня в бараний рог. Такие тяжести мне поднимать противопоказано.

Цену набивает, подумал Лисневский, но на всякий случай заглянул внутрь сундука, стараясь рассмотреть, нет ли в нем каких-либо потайных мест. Он сунул руку внутрь и, дойдя до днища, попытался определить, на каком уровне оно находится.

– Похоже, ты прав, – констатировал Антон Сергеевич, качая головой. – Тут есть что-то еще.

Он провел рукой по всему периметру днища и тут же нащупал в ткани два углубления в противоположных концах сундука. Ухватив покрепче затянутое холстом дно, он потянул его вверх, и легко вытащил наружу.

– Что там? – прохрипел Беркович. Похоже, он все еще надеялся, что железяка положена в сундучок для отвода глаз, а самое главное спрятано под фальшивым дном.

Мария тоже смотрела во все глаза на действия адвоката. Интересно, подумал Лисневский, она тоже мне не доверяет и считает, что я давно планировал подобную операцию и знал наверняка, что за багаж оставил Шварцкопф на вокзале? По глазам девушки было не понятно, о чем она думает. Мария подошла ближе и с нескрываемым интересом заглянула внутрь сундучка.

– Что там? – переспросил Беркович, чуть не трясясь от нетерпения.

– Патроны, – разочарованно ответила Мария. – Куча коробок с патронами.

Действительно на дне сундука были ровными рядами уложены коробки с патронами. Адвокат вытащил одну и раскрыл. На него смотрели остроносые наконечники пуль.

– Сколько же их тут? – спросила Мария.

– Тут на целый полк хватит, – сунул голову в сундук Беркович. – Недаром он такой неподъемный.

– Полк не полк, но не понятно, зачем даже столько? Тут и за день их не перестрелять.

Мария, листавшая в это время описание, спросила:

– А сколько патронов помещается в магазин?

Лисневский взял один из магазинов в руки и, ведя ногтем по узкой щели, в которой виднелись края капсюлей патронов, расположенных в шахматном порядке, быстро пересчитал их количество.

– Двадцать пять.

– Здесь написано, что магазин отстреливается за десять секунд, – сообщила Мария. – Так что и нескольких часов не потребуется, чтобы выпустить все эти пули в цель. Дольше будут заряжать сменный магазин.

– Не может быть, – возмутился Лисневский. – Ты что-то напутала.

– Здесь так написано.

– Дай сюда, – потребовал Антон Сергеевич, забыв, что язык описания ему не знаком.

Мария усмехнулась, но протянула фолиант ему через стол.

– Где? Где это написано?

– Внизу страницы.

– Действительно, десять секунд. И без перевода понятно. Может быть опечатка? По-моему даже самый быстрострельный пулемет не показывает подобных результатов.

– А почем нынче патроны? – изумился Беркович. – Это же сколько рубликов улетает за десять секунд?

Близко посаженные глазки ювелира зажглись огнем праведного негодования. В его голове никак не могла поместиться мысль, кому может потребоваться оружие, для которого патронов не напасешься.

– Бесполезная железяка, – вынес он свой вердикт, презрительно оглядев Лисневского с ног до головы. Для Берковича стало ясно, что искать покупателей на подобную вещь адвокат будет долго и надо соглашаться на те деньги, которые тот предлагал раньше. – Триста рублей, говоришь?

Лисневский кивнул, подтверждая договоренность. Он был расстроен, поняв, что столь разорительное в употреблении оружие вряд ли найдет своего покупателя. Для чего вообще изобретено оружие, для которого нужно носить с собой десять килограммов боеприпасов. В этом нет рационального зерна. Но что сделано, то сделано. Не возвращать же сундучок Шварцкопфу. Мол, нашел на дороге, не вы обронили?



17 мая 1910 г., понедельник.



Гюнтер Шварцкопф был вне себя. Лицо, плешь и даже видимая под редкими волосами кожа головы приняла ярко-красный оттенок. Рудольф Генрихович даже немного забеспокоился, как бы приезжего гостя не хватил удар. Но встрять в перепалку между коллегой и дежурным офицером на вокзале он не осмеливался.

– У меня есть свидетель, что вам было поручено охранять важнейшие образцы военного снаряжения, которые мы привезли из Германии! – русский язык Шварцкопфа потерял свою безупречность из-за волнения немца.

– А у меня есть пять свидетелей, что вы сами забрали свой багаж вчера утром! – нервно доказывал свою правоту дежурный. – Я лично приказал помочь вам погрузить сундук в подводу!

Разговор проходил на повышенных тонах и через стеклянную дверь, выходившую из кабинета дежурного в общий зал, было видно, как оборачиваются на возбужденные возгласы люди. Рудольфу Генриховичу было не по себе, но пришлось вмешаться:

– Я хочу заметить, что это совершенно невозможно, – как можно тише произнес он, стараясь вернуть разговор в конструктивное русло. – Мой гость, господин Шварцкопф, находился в это время на квартире моего свояка, присяжного поверенного Лисневского. Я могу подтвердить, что утром в воскресенье он никак не мог получать здесь свой багаж.

– Кагалымов! – крикнул сквозь закрытую дверь дежурный.

– Слушаю, ваше благородие, – в кабинет вошел высокий полицейский с раскосыми татарскими глазами. Жесткие волосы его торчали на макушке в разные стороны.

– Видел когда-нибудь этого господина?

– Так точно, – пробасил гигант. – Вчера с утра сундук ему помогал тащить. Вы же сами приказали. Неужто забыли?

– Свободен, – поморщившись на последнее замечание своего подчиненного, приказал дежурный.

Гигант пожал плечами и вышел. Либенау непонимающе переглянулся с Шварцкопфом.

– Я не понимаю, – развел руками Рудольф Генрихович.

– Как же я буду представлять  изобретение перед комиссией? – недоуменно и беспомощно спросил немец. – Что мне теперь делать?

– Вы действительно не забирали ваш багаж? – спросил дежурный.

– Во сколько это произошло? – спросил Либенау.

– В воскресенье, часов в шесть утра, приблизительно, – ответил, чуть задумавшись, офицер. – Я мог бы поклясться, что это вы, – обратился он к Шварцкопфу. – Но если это не так, то нужно заявить о краже. Вы можете сделать это прямо здесь, но поскольку дело, по-видимому, касается, военного ведомства, следует уведомить их следователя\дознавателя. Боюсь, таковы правила.

– Да, да, мы понимаем, – хмуро согласился Либенау. – Все это очень странно. Как такое могло произойти?

– Я в растерянности, – сказал Шварцкопф. – Я приехал в Россию для демонстрации изобретения инженеров нашей фирмы, а теперь...

Он удрученно замолк. Было видно, что он никак не может примириться с потерей доверенного ему образца технической мысли.

– Вы же знаете, что я вчера утром не мог быть здесь, – обратился он за поддержкой к Рудольфу Генриховичу.

– Разумеется, я подтвержу это. И я уверен, Лисневские подтвердят ваше алиби.

– Боже мой! – слово «алиби» повергло Шварцкопфа в шоковое состояние. Он неожиданно осознал, что подобное происшествие в первую очередь бросает тень на него самого.

– Наверное, мне необходимо обратиться за помощью к вашему свояку, Антону Сергеевичу.

– Зачем? – не понял Либенау.

– Ведь вы говорили, что он – присяжный поверенный, адвокат?

– Гюнтер, неужели вы считаете, что в этом инциденте обвинят вас?

– Ох, – руки немца безвольно повисли вдоль туловища. – Я не знаю что думать..., – тут ему в голову пришла какая-то мысль, и он чуть не вскричал. –  Мне необходимо известить руководство. Надо послать телеграмму. Срочно!

Приняв такое решение, он немного приободрился. Либенау даже удивился, как изменилось его лицо. Словно его непривлекательные черты озарил свет. Морщины озабоченности разгладились, и из глаз ушло обреченное выражение. Как будто решив переложить на другие плечи часть ответственности, Гюнтер получил дополнительный заряд энергии.

– Где у вас ближайший телеграф? – решительно спросил он у Рудольфа Генриховича.

Тот пожал плечами; вопросительно посмотрел на офицера.

– Переедете через канал, – махнул рукой тот, – и по проспекту два квартала или три. Там спросите. Только обязательно возвращайтесь назад, а то скоро здесь будет настоящее столпотворение. С вас же показания должны снять!

У дежурного был такой вид, словно он отпускал на волю преступников, вину которых не мог доказать.

– Может быть, с вами послать кого-нибудь? – нерешительно спросил он.

– Не надо, – отказался от провожатого Либенау. – Это излишне. Мы справимся сами.



– Зайди ко мне в кабинет, – попросил Антон Сергеевич, поднявшись вечером из-за стола.

Ужинали в усеченном составе; Рудольф Генрихович все еще разбирался вместе с Шварцкопфом с необъяснимой пропажей имущества на вокзале. Антон Сергеевич чувствовал себя немного неловко перед гостями и всеми силами старался выказать им свое сочувствие, но от этого становилось только хуже. Но даже сам Лисневский не мог разобраться, от чего на душе лежит груз, то ли от сознания вины, то ли от того, что использовать или продать похищенный образец пока не представлялось возможным. И эта напрасная трата усилий и денег лежала на Лисневском тяжким бременем разочарования от успешно проведенной, но вполне бесполезной операции.

К тому же Антону Сергеевичу предстоял разговор с сыном, откладывать который далее было невозможно. Разговор он решил начать с пряника, особенно такая возможность у него была:

– Тут тебе причитается, – заявил он, вытаскивая из ящика стола пачку купюр.

– Что это? – удивленно спросил Николай, ожидая от отца какого-то подвоха.

Его глаза с настороженностью наблюдали за действиями Антона Сергеевича. Но тот еще шире улыбнулся и перебросил пачку на противоположный край стола, ближе к Николаю.

– Это за четверг. У меня принцип – всякая работа должна быть оплачена.

Настороженность во взгляде сына сменилась упреком:

– Ты на самом деле думаешь, что я возьму эти деньги?

– А тебе не нужны деньги? – наигранно изумился Антон Сергеевич, про себя проклиная неудачное начало разговора.

– Только не такие.

– Какие такие?

– Украденные, – с вызовом, чуть не крикнул Николай.

Вот тебе и пряник, подумал Антон Сергеевич, разглядывая красное от возмущения лицо старшего отпрыска. И как он меня этим пряником в ответ, только крошки по кабинету веером. Лисневский растеряно стал задвигать ящик стола, но его заело и никак не удавалось справиться с проблемой; он на самом деле не мог представить, что его предложение обернется подобным образом.

– И у кого же я их, по твоему мнению, украл? – заставив себя успокоиться, спросил Антон Сергеевич сына.

–  Не знаю, – отмахнулся от вопроса Николай. – И какая разница у кого? Главное – эти деньги тебе не принадлежат!

– А ты никогда не задумывался, на каком основании деньги принадлежат всем этим князькам, баронам и помещикам? – Антон Сергеевич откинулся на спинку кресла и попытался расслабиться, чтобы не выдать внутреннего напряжения.

– Даже если они тоже украли их, то это ни в коей мере не оправдывает тебя! – все более и более горячась, заявил Николай.

– Закрой дверь, – попросил отец, увидев, что волнение мальчика перехлестывает через край. – Не надо, чтобы наш разговор…

Николай встревожено обернулся. Дверь в кабинет действительно была прикрыта не плотно, и их разговор вполне могли услышать в коридоре. А слово «украл», прозвучавшее несколько раз на повышенных тонах вызвало бы массу ненужных вопросов, отвечать на которые не хотелось как отцу, так и сыну.

Прикрыв дверь, Николай обернулся и, перейдя на громкий шепот, продолжил:

– Как бы не поступали те люди, мы не должны им уподобляться. Ведь это не честно. Не правильно!

– А как же все разговоры о равенстве, которые ты с таким воодушевлением обсуждал на прошлой неделе? Каким образом можно установить подобное равенство между людьми? Ведь оно предполагает изъятие излишков у одних и передачу их другим людям?

Николай замолк. Ему действительно нравилось рассуждать о равенстве между людьми, такие разговоры были в моде, но никогда не переходил от порожних разговоров к обсуждению конкретных действий в отношении установления справедливости. Что ответить отцу он не знал.

– Ты только прикрываешься словами, оправдывая свои действия. А на самом деле сам знаешь, что поступаешь нечестно, непорядочно.

– Я поступаю, как и все вокруг. Ты просто не догадываешься по малолетству об изнанке реальной жизни. Или, возможно, ты – идеалист, готовый прозябать в нищете, лишь бы не причинить огорчения людям, не задумывающимся и не желающим задумываться ни о какой справедливости и полагающим, что все блага жизни предназначены только им по праву рождения.

Чем это, по-твоему, заслужила баронесса Тильготен шикарный мотор с шофером? Никак тем, что выскочила замуж по расчету за дряхлого старика, который вскоре к ее удовольствию закончил свое бренное существование, оставив ей миллионное наследство, которое благодаря моим усилиям ей удалось отстоять от других подобных «родственничков».

– Какое мне дело до баронессы? Ведь это не она мой отец? И в любом случае, она получила эти деньги честным путем. Ведь не под страхом смерти она заставила барона жениться на себе?

– То есть ты предпочитаешь нищенское существование на те гроши, которые способен заработать «честный человек», богатству и уважению в обществе, которого он будет лишен по причине своей ничтожности и никомуненужности?

Для самолюбия Николая это было уже слишком. Нелегко признаваться в возрасте четырнадцати лет, что выбираешь путь к ничтожности и никомуненужности.

– По крайней мере, этот человек сможет уважать сам себя! – на грани крика выдохнул Николай и выскочил из отцовского кабинета.

 

Он схватил с вешалки тужурку, накинул ее на плечи, сунул ноги в башмаки и, перепрыгивая через ступени, скатился вниз по лестнице. Вывалился на улицу. С неба накрапывал мелкий, колючий дождь. Николай быстрым шагом двинулся в сторону Литейного проспекта, на ходу оглядываясь назад, словно опасаясь, что отец выскочит на улицу вслед за ним, и будет мучить его своими вопросами.

Ему хотелось уйти, побыть одному и обдумать все, что свалилось на него за последние дни. Этот месяц оказался слишком насыщен событиями, оценку которым Николай не мог дать. Впервые он разговаривал со своим отцом о подобных вещах и оказался не подготовленным к разговору. Ведь он никогда не задумывался о том, как живут другие люди, почему одни ездят на шикарных авто по торцевой мостовой Невского, а другие топчут склизкую грязь прохудившимися башмаками в рабочих районах на Выборгской стороне.

Но небо быстро хмурилось над его головой, порывы ветра становились все сильнее и сильнее. Чувствовалось, что приближается нешуточная гроза. Николая огляделся в поисках подходящего убежища и заметил через дорогу витрину ювелирной лавки.

Пока дождь не превратился в ливень, Николай проскочил под самым носом у пролетки и забежал в сухую теплоту магазинчика. Звякнул колокольчик и из внутренних помещений тут же показался сухонький старичок, с кипой на затылке. В глазу вставлено увеличительное стекло, в руке маленькие щипчики. Внимательно глянул на вошедшего невооруженным глазом и поздоровался:

– Добрый день! Вам что-нибудь угодно?

Николай стушевался, промямлил:

– Здрасте.

По какой-то причине он всегда смущался тревожить занятых людей и уже хотел выйти, как внимание его привлекла витрина в центре магазина. Она представляла собой тумбу-шестигранник, увенчанную стеклянным колпаком. Под колпаком сверкали золотые украшения.

– Я посмотрю, – сказал Николай, преодолев нерешительность, и подошел к тумбе.

Украшений было всего три. Скромное, но очень элегантное ожерелье с тремя камнями, один из которых был раза в два больше соседних. Слева от ожерелья лежал браслет. Браслет состоял из сплетенных хвостами и лапами обезьянок, каждая из которых в свободной лапке держала драгоценный камушек. Браслет представлял собой настоящее произведение искусства. Можно было разглядеть мельчайшие нюансы забавных выражений на мордашках приматов. Обойдя тумбу с другой стороны, Николай увидел большую диадему, усыпанную маленькими блестящими камушками.

Все предметы выглядели очень древними, несмотря на то, что прекрасно сохранились и блестели как новые. Вероятно, это была изюминка магазинчика, так как на остальных витринах ювелирные изделия лежали на черном бархате ровными рядами, а эти три украшения красовались на тумбе в центре помещения.

– Нравится? – раздался голос за спиной Николая скрипучий голосок.

Юноша не заметил, как старик вышел из-за стойки и подошел к нему.

– Очень, – честно признался Николай. – Хотя диадема...

Он сморщил нос, показывая, что вещица понравилась ему меньше всего.

– Да, – легко согласился старик, – диадема так себе.

Когда он кивал, Николаю казалось, еще немного и его нос, испещренный синеватыми прожилками, соприкоснется с верхней губой. Близко стоящие глаза скрывались в тени густых бровей, но смотрели оттуда скорее насмешливо, чем мрачно.

– У вас хороший вкус молодой человек, – растянул рот в улыбке продавец. – Диадема на этой витрине – всего лишь неплохая подделка. Я использую ее, чтобы «почувствовать» клиента. Зато две остальные вещицы – достойны внимания. Особенно рекомендую приглядеться к обезьянкам. Очаровательные красавицы всех времен когда-то носили этот браслет на своих запястьях. Мне он достался по случаю, в ужасном состоянии. Привести его в порядок составило большого труда. Но теперь он восстановлен и может снова заблистать на запястье вашей сердечной подруги. Или вы пока не знаете барышни, достойной такого украшения?

У Николая внезапно пересохло во рту. Он представил себе Марию. Как он берет ее руку и надевает браслет. Ее тонкие пальчики соприкасаются с его пальцами, глаза глядят в глаза. Видение налетело на него как порыв ветра и заставило учащенно забиться сердце.

– Знаю, – ответил он, глядя сквозь старика.

– Это заметно, – усмехнулся продавец.

Николай снова смутился, представив, как изменилось его лицо при воспоминании о Марии, если даже незнакомый человек разглядел на нем его чувства.

Дверь отворилась, колокольчик звякнул, и в магазинчик вошла полная дама, заслонив собой свет, падавший в помещение с улицы. Откинув голову назад, и глядя на Николая и старика сверху вниз через полуприкрытые глаза, дама прошла к стойке и требовательно застучала по дереву пальцами в белоснежных перчатках.

– Добрый день. Что вам угодно? – переключился старик на более перспективного покупателя.

– Отвратительный, – ответила женщина, стряхивая воду с плеч резкими движениями руки. – День просто отвратный. Сломалась застежка на моей броши. Мне порекомендовали вас как толкового мастера. И вот приходиться самой тащиться в такую погоду в эту лавку.

Нос женщины презрительно сморщился, будто ее ноздри уловили дурной запах.

– Моя горничная сломала ногу, – продолжала перечислять свои беды дама, высказывая их таким тоном, словно к этим неудобствам несчастный ювелир был причастен лично. – Кухарка – полная дура, которой нельзя доверить ничего, кроме кастрюль и сковородок. Других слуг в свой загородный особняк я не взяла. Поэтому пришлось самой одеваться, и ехать в город. Хорошо хоть у меня есть еще другие дела.

– Вы так дорожите этой вещью? – мягко удивился старик, снизу вверх заглядывая даме в лицо.

– За городом, как вы понимаете, эта брошь не нужна мне вовсе! Но я предпочитаю, чтобы все и всегда находилось на своем месте и содержалось в полном порядке, – заявила женщина непререкаемым тоном.

– Да, конечно-с, – поспешил согласиться ювелир, чтобы не вызвать нового потока высокомерных излияний посетительницы. – Где ваша брошка?

Та достала из небольшого ридикюля сверток и положила на стойку. Было заметно, что дама предпочитает избегать прямого контакта со стариком. Николай одновременно испытывал двойственное чувство неприязни к женщине и желания наблюдать за ее манерами. Он не часто сталкивался с подобным поведением, но для женщины, очевидно, таковое являлось нормой.

– Вы подождете, пока я починю ее, или заедете за ней завтра?

– Завтра за ней заедет моя новая служанка. Неужели вы думали, что пока старая не выздоровеет, я буду прибирать в комнате сама? – раздраженно ответил дама. – Выпишите мне квитанцию и поторопитесь, я не хочу проторчать здесь целый день!

– Как вам будет угодно, – ювелир заторопился, не желая вызвать новый всплеск недовольства заказчицы.

Пока он скрылся в подсобном помещении, чтобы заполнить бланк квитанции, посетительница подошла к центральной витрине, около которой находился Николай. Юноша исподволь наблюдал за женщиной, которая рассматривала украшения.

– Вот квитанция, – мастер вышел с бумажкой в руке. – Завтра ваша брошка будет как новенькая, утром-с можно будет забрать.

– Хорошо, – кивнула женщина. – А почем эта безделушка? – спросила она, указывая на браслет с обезьянками, который так приглянулся Николаю.

Ему стало неприятно, что понравившуюся ему вещь, которую он пусть только мысленно, но надевал на узкое запястье Марии, купит эта неприятная особа, пальцы которой напоминали ему венские сосиски, а запястье было отделено от кисти жировой складочкой.

Толстуха смерила Николая неприязненным взглядом, который мгновенно оценил растрепанные волосы и чуть промокшие плечи куртки, хорошей, но уже поношенной, с оторванной верхней пуговицей.

– Подвиньтесь, – скомандовала толстуха Николаю, – вы мне мешаете.

Волна возмущения поднялась к горлу Николая, на секунду перехватив дыхание. Но он быстро оправился и охрипшим от волнения голосом резко ответил:

– И не подумаю.

– Каков нахал, – чуть ли не ласково удивилась дама, приподняв брови и вздернув поросячий носик. – Я хочу ближе рассмотреть понравившееся мне украшение, а вы загораживаете мне проход.

– Если вы говорите о браслете, то я сам собираюсь его купить.

– Ты?

К Николаю даже в гимназии не обращались на «ты» и его намерение во что бы то ни стало проучить зазнавшуюся толстуху стало непоколебимым.

– Я. А что вас так удивляет?

– Сомневаюсь, что у вас достанет денег купить столь дорогую вещь, – толстуха чуть ли не издевалась над Николаем, но тот почувствовал в себе уверенность и решительно сказал:

– Отбросьте излишние сомненья, на этот браслетик у меня деньги найдутся!

Николай даже предположить не мог, сколько может стоить подобное украшение, но стук крови в висках не давал возможности успокоиться. Он продолжал наступать, едко заметив:

– У вас, кажется, были какие-то дела?

Правая бровь у неприятной особы изогнулась, губы сложились в усмешке. Женщина явно была докой в словесных перепалках, черпая силу во врожденном внутреннем превосходстве над другими. Но дама ничего не успела ответить, как чудовищная мысль змейкой скользнула под черепную коробку Николая и сразу юркнула куда-то вниз, ближе к грудине, да так, что сердце захолонуло, замерло на секунду и вновь бросилось вскачь, гоня к щекам юноши горячую кровь.

– Вы все подстроили! – вскричал он.

Николай отступил на шаг назад и указал на женщину пальцем.

– Вы заодно с моим отцом все это придумали, чтобы вынудить меня взять эти грязные деньги! – он с возмущением вглядывался в ненавистное лицо с двойным подбородком через сузившиеся щелочки глаз. Как ловко они провели его!

Даме пришлось также отступить к стойке, за которой стоял ювелир. Этот ее маневр еще больше утвердил юношу в правильности своих догадок. Его ловко провели! Чуть не заставили поверить в этот спектакль.

– Но вы слишком плохая актриса, – с облегчением от своей догадливости засмеялся он. – Я вам не поверил.

– Он сумасшедший, – растерянно обернулась к старику-ювелиру женщина, ища поддержки.

Но ювелир был сам напуган внезапной вспышкой посетителя. Дама, не получив в его лице ожидаемой защиты, стала пробираться к выходу вдоль витрины, стараясь держаться  как можно дальше от Николая.

– Можете передать ему, что план провалился! И добавьте, что я восхищаюсь его изобретательностью. Так быстро организовать ваше появление мог только выдающийся авантюрист.

Женщина выскользнула на улицу, и звук дверного колокольчика еще продолжал звучать в магазине, как она чересчур проворно для ее комплекции вскочила в коляску, стоявшую на улице и раздался звонкий цокот копыт по булыжной мостовой.

Вместе с ее исчезновением к Николаю внезапно пришло отрезвление. Идея о причастности отца к появлению этой женщины стала казаться смехотворной. Как глупо выглядело его поведение, каким дураком он выставил себя на секунду вообразив, что отец из-за него станет разыгрывать столь сложную интригу!

Ювелир продолжал удивленно и насторожено поглядывать на него из-за стойки, и взгляд старика не давал возможности усомниться, что Николай еще секунду назад выглядел буйнопомешанным.

– Извините, – ему пришлось опустить голову, чтобы не видеть этих глубокопосаженых слезящихся глаз.

– Вы спугнули многообещающего клиента, – старик решился выйти из-за стойки. – А сами, небось, браслетик-то не собираетесь покупать. Что на вас нашло?

– Не знаю, – понуро потупившись в истертый пол, произнес Николай. – Я запутался, представил себе что…

Он замолчал.

– Нехорошо, – разочарованно помотал головой ювелир. – Мадам, конечно, вела себя несколько бесцеремонно, но ваши действия, молодой человек, были еще более экстравагантны.

– Мне он действительно очень нравиться, но он, наверное, очень дорогой…

– Да, вещица раритетная, – согласился старик, смирившись с потерей выгодного клиента.

– А сколько он все-таки стоит? – неожиданно для самого себя спросил Николай.

Перед его мысленным взором снова промелькнула соблазнительная картина тонкого запястья Марии, украшенного чудесным украшением.

– Две тысячи рублей, – ответил ювелир. – Для вас могу сделать небольшую скидку. Рублей сто.

Огромные деньги! Николай разочарованно сглотнул, дернув кадыком. А сколько было в той пачке, которую предлагал полчаса назад отец? Никак не меньше двух тысяч. Николай представил пачку шуршащих бумажек в руке отца. Там виднелись кредитные билеты на пятьдесят и сто рублей. Да, там было гораздо больше двух тысяч. На эти деньги можно было купить половину этой лавочки.

Если бы он взял их, то сейчас купил бы браслет и, встретив в следующий раз Марию, смог бы подарить его ей. Но он отказался и правильно сделал.

Или нет?

Чего он добился этим отказом? Сделанного он не исправил, поссорился с отцом, попал в неловкую ситуацию в ювелирном магазине, хотя мог бы проучить зазнавшуюся матрону, вытащив из кармана нужную сумму и спокойно, не теряя достоинства, расплатиться со стариком за понравившуюся вещь. То-то бы у этой тетки выпучились глаза! Мысль так пришлась по вкусу Николаю, что он невольно улыбнулся. Но вернуться обратно домой совершенно невозможно.

 Николай подошел к выходу, одним резким движением распахнул дверь. Звонко тренькнул колокольчик. Юноша остановился на пороге, пустыми глазами глядя на мокрую от дождя мостовую, между булыжниками которой уже стали появляться первые ручейки. Ему казалось, что в этот момент он принимает важнейшее решение в своей жизни. Решение, которое изменит всю его жизнь.



… ноября 1911 года.



– «Невский «Скэтинг-Ринк» на Невском, 100 приглашает. Прокат коньков. Буфет, оркестр. Ежедневно три сеанса». Нам подходит на… наверное на восемь вечера. «Трек прекрасно отшлифован. Во дворе «Скэтинг-Ринка» имеются места для стоянки экипажей и автомобилей господ посетителей». Сходим?

– Неа, – Мария сладко потянулась, уронив подушку с кровати на пол. – Ты меня так утомил, – она лукаво улыбнулась. – Я и пальчиком пошевелить не могу.

Девушка выпростала из-под одеяла ножку и шаловливо провела по бедру партнера мизинцем. Николай свернул газету и встал.

– Может, в кинематограф сходим? – предложил он, наливая из хрустального графина воду в стакан. – Там-то тебе мизинцем шевелить не придется.

– Надоели все эти кинематографы, – наморщила носик девушка. – Неужели тебе хочется на улицу в такую погоду. Здесь так тепло, уютно. Я лежу на кровати. Голенькая!

Николай упал рядом с девушкой на кровать.

– Ты неисправимая лентяйка! – он с головой зарылся под одеяло и стал щекотать Марию. – Скорее вылезай, уже почти полдень. Сколько можно валяться в постели!

– Перестань, – взмолилась она. – Я готова на все! Сейчас умру от смеха! Поехали кататься, поехали в кинематограф. Все что хочешь…

– А ты угадай, что я хочу, – его голова вынырнула на поверхность где-то в районе ее живота.

Девушка сверху вниз смотрела в карие блестящие глаза. По хитрому выражению на его лице было понятно, что ближайший час на улицу они не выйдут.

-- Нет-нет, я уже одеваюсь, -- Мария сорвалась с кровати, звонко зашлепав по крашеным доскам босыми ногами.

-- Живо обратно, -- вдогонку скомандовал Николай, выпростав растопыренную пятерню из-под одеяла.

-- И не подуаю, -- звонко рассмеялась в ответ девушка. -- Ты же сам хотел вылезти из этой норы, подышать свежим воздухом.

-- Я не настроен спешить именно сейчас, -- Николай перекатилася на спину, откинув в сторону одеяло. -- Я в полной боевой готовности и