--
bad-habbits.posterous.com
--
1.
«Рано сегодня Николай Иванович», - подумал Валентин Александрович, открыв дверь мастерской и заметив своего партнера раздевающегося за шторкой в углу. Он подумал это как-то машинально, без всякого повода, и совсем не потому, что предполагал наличие какой-нибудь особой побудительной причины, какого-нибудь значительного, изначального звена в цепи событий, закончившейся появлением Николая Ивановича в мастерской раньше обычного — Валентин Александрович был уже не в том возрасте чтобы мыслить подобным образом. Ему было 59 и он старался мыслить проще.
2.
Николай Иванович проснулся около пяти утра, может быть в десять минут шестого. В это время было еще темно и вставать как-то совсем не хотелось. Впереди маячил новый длинный осенний день и чтобы хоть как-то сократить его, Николай Иванович решил еще немного полежать в постели — надежды снова уснуть у него не было. Так, ни о чем особо не думая, он пролежал еще около часа и наконец с кряхтением поднялся, сел, протер глаза и, опираясь рукой на стоявший рядом с кроватью стол, встал.
Утренний моцион Николая Ивановича не отличался сложностью и уже минут через двадцать заняться ему было решительно нечем. Накинув старое потертое пальтишко Николай Иванович вышел на балкон, сел на табурет у окна и закурил «Приму». Небо было низким и серым, а с единственного дерева, вишни, располагавшейся прямо напротив окна, уже практически облетели листья. «Ветрено», - как-то машинально подумал Николай Иванович и вздохнул. Николай Иванович был одинок, не в том смысле, что жена давно умерла, а дети разъехались кто куда и были заняты только собой, а в том смысле, что он сам практически перестал общаться со своими родителями еще до того, как они умерли. Телевизора у Николая Ивановича не было и чтобы хоть как-то скоротать время он сел в облезлое но удобное кресло, надел очки и взял в руки Шолохова. На прошлой неделе он был в гостях у Валентина Александровича и забрал у него совершенно непонятным образом оказавшиеся там несколько томов сочинений Булгакова — Валентин Александрович практически не читал, а убивал свое свободное время у телевизора так что возражать не стал, но даже обрадовался. Сейчас две указанные книги стояли на полке над кроватью и прежде чем достать закладку из кусочка газеты из «Поднятой целины» Николай Иванович с опаской покосился на них. Он никогда до этого не читал Булгакова, а Шолохов был близок и знаком. «Потом, как-нибудь потом», - сказал себе Николай Иванович и углубился в чтение.
В восемь открывался ближайший продуктовый магазин, супермаркет «Фуршет», Николай Иванович появился там в двадцать минут девятого. Он предпочитал покупать продукты понемногу каждый день чтобы все было свежим. Еще по дороге от дома к магазину Николай Иванович продумал, что будет готовить сегодня («Со вчера еще осталось немного борща, его можно будет доесть в обед, но овощи нужно купить свежие, на ужин можно приготовить жаркое, к нему хорошо бы квашеной капусты») и вот сейчас медленно ходил вдоль полок. Он долго выбирал картошку, помидоры и огурцы, пристально осматривал мясо, все никак не решаясь, мял и нюхал хлеб. А вот с водкой все было проще — он, как обычно, взял чекушку черного «Немирова». Немного посомневавшись он все-таки взял баночку сардин с открывашкой-чекой.
Домой Николай Иванович вернулся в 9:02 — прямо из коридора были видны простые настенные часы и Николай Иванович в очередной раз подумал, что неплохо бы заменить в них батарейку. С покупками было покончено, продукты разложены в холодильнике и Николай Иванович в каком-то, казалось, замешательстве, замер посреди комнаты. Комната совершенно внезапно показалась ему особенно темной, цвета — тусклыми, блеклыми, вытертыми, мебель старой. Он совершенно не допускал мысли, что тусклой, вытертой и блеклой является сама его жизнь и что комната тут, по большому счету, ни при чем. Нужно было чем-то занять себя и он посмотрел, как бы с надеждой, на Шолохова, потом на Горького и Шишкова и, в последнюю очередь, на Булгакова, вздохнул, прошел на балкон и выкурил сигарету. Читать не хотелось. Сквозь прикрытую дверь в комнату было слышно, как тикают часы — тикали они, казалось, особенно громко.
- А, пропади ты! - в сердцах сказал Николай Иванович комнате и решил немедленно, вот прямо сейчас, поехать в Академию.
3.
Николай Иванович вышел из-за шторки, он разделся до растянутых семейных трусов и сейчас как раз обвязывался ниже пояса простыней, простыня была старенькая, но чистая — ее Николай Иванович всегда приносил с собой. «А вот и Валентин Александрович», - машинально отметил Николай Иванович, заметив партнера, направлявшегося к нему от дверей мастерской.
- Добрый день, - поздоровался он, как всегда строго и сухо. Нельзя сказать, что он испытывал неприязнь к Валентину Александровичу или же старался держать дистанцию, напротив, он, порой, ловил себя на мысли, что неплохо бы поздороваться как-то живо и тепло, но это всегда казалось ему неуместным.
- Здравствуйте, здравствуйте, - быстро и даже слегка нервно ответил Валентин Александрович. - А Вы сегодня рано.
- Вы очень наблюдательны, - холодно отметил Николай Иванович и направился к стульям, стоявшим на небольшом возвышении посреди мастерской.
Он сел на выкрашенный в синий цвет крепко сбитый деревянный стул и стал наблюдать за очертаниями Валентина Александровича, в это время как раз переодевавшегося за шторкой. «Что-то он дергается что ли» - отметил про себя Николай Иванович, но дальше в этих рассуждениях не пошел так как именно в этот момент ему почему-то вспомнилась квартира. Он отвернулся и начал смотреть в окно.
Вскоре из-за шторки появился Валентин Александрович — он присел на коричневый стул в метре от Николая Ивановича. Сидел он на краешке и спина у него была очень ровная. Студенты Академии художеств начали постепенно, нестройно, приступать к работе. Кто-то продолжал болтать, кто-то курил, но ни Николай Иванович, ни Валентин Александрович не отмечали деталей студенческого быта — по негласному правилу оно старались обращать на студентов как можно меньше внимания, порой даже создавалось впечатление, что те для них просто не существуют. Обычно они с Валентином Александровичем разговаривали о прошлом, о старых временах, о Сталине и Берии, о войне, но сегодня было как-то не до этого и потому они молчали и важно смотрели в разные стороны. Николай Иванович изредка косился на своего коллегу и отмечал его прямую спину. «Ну ничего, - думал он. - сложен-то я лучше, всегда был, это и сейчас видно». При этих мыслях он украдкой осматривал свое морщинистое стариковское тело и усилием воли подавлял легкое чувство раздражения, проявлявшееся, как ему казалось, где-то ближе к затылку.
4.
По дороге в Академию Валентин Александрович, не изменяя своей обычной привычке, остановился у киоска на выходе из метро и купил газеты — он любил посидеть на скамеечке в парке и почитать. Сколько Валентин Александрович себя помнил, он всегда читал газеты — разные газеты в разных местах и при разных обстоятельствах.
Было ветрено, небо, казалось, находилось очень близко к земле, холодный ветер гонял по парку пожелтевшие листья — все это отдавалось в душе Валентина Александровича каким-то смутным раздражением и производило в целом гнетущее впечатление. Он в нерешительности остановился перед своей любимой скамейкой — она была влажной от прошедшего ночью дождя и казалось, что сидеть на ней будет мерзко и крайне неприятно. Валентин Александрович огляделся — он был в парке совершенно один и черные холодные скамейки уныло окружали его со всех сторон. В этот момент Валентин Александрович постарался припомнить, случалось ли что-то подобное с ним в прошлые годы работы в Академии — логика подсказывала ему, что должно было случаться, ведь каждый год была осень и частенько бывали дожди — и как он поступал в такой ситуации раньше. Он силился припомнить возможные варианты решения так как ему очень не хотелось изобретать что-то новое, казалось, что в прошлом точно должен быть ответ, но память подводила его и, так ни к чему и ни придя, он с какой-то злобой уселся на скамейку и тут же буквально почувствовал, как влага пропитывает пальто. «Ну и черт с тобой», - выругался Валентин Александрович и развернул газету.
Он попытался читать, но в мире, казалось, творилось одно только дерьмо и Валентин Александрович, пребывавший в довольно растрепанных чувствах, никак не мог сосредоточиться. Он сложил газету, положил ее на колени, прикрыл ладонями и уставился в пространство, поначалу задаваясь вопросом, что же это такое с ним сегодня, но быстро впав в состояние, подобное трансовому. Так он и сидел в течении довольно продолжительного времени, а ветер шумел в ветвях деревьев и шевелил листья то поближе, то подальше от Валентина Александровича и со стороны казалось, что какой-то старик присел тут умирать. Валентин Александрович вдруг и сам почувствовал что-то неладное и встрепенулся. Он огляделся и заметил, что все еще находится в парке совершенно один и ему почудилось, что стало заметно темнее и что что-то неприятное несколько раз пронеслось в воздухе мимо него. Он не мог объяснить себе причины этого внезапного беспокойства, но он вдруг совершенно отчетливо почувствовал, что хочет жить. Зачем и как — он не думал. Вместо этого он резко поднялся, уронив одну из газет, которую тут же отнесло ветром, и, боязливо оглядываясь, стремительно зашагал прочь из парка. На ходу он пытался отогнать от себя мысли, так, чтобы не думать по возможности ни о чем, кроме чего-то практичного и земного, например — как бы не попасть под машину.
5.
В перерыве Николай Иванович и Валентин Александрович традиционно уединились за шторкой. Валентин Александрович расстелил на столе газету, Николай Иванович порезал хлеб и, повозившись с чекой, открыл сардины. Валентин Александрович достал из шкафчика, забитого засохшими тюбиками с краской, баночками и ветошью, два стеклянных граненых стакана: оба не признавали новомодных пластиковых стаканчиков, которыми пользовались для возлияний студенты и это была одна из тех немногих общих черт, которые связывали их помимо старости и одиночества. Они соорудили бутерброды и перекусили, а затем Николай Иванович разлил по первой и они, чокнувшись, выпили. Студенты, остававшиеся в это время в мастерской, могли наблюдать происходившее за шторкой как в китайском театре теней. Немного подождав Николай Иванович разлил остававшуюся водку, они всегда выпивали чекушку в два захода, частенько при этом они разговаривали, но сегодня каждый, казалось, был сосредоточен на себе. В молчании были помыты и убраны обратно в шкафчик граненые стаканы, в молчании сложена и аккуратно уложена в мусорное ведро газета. В молчании они вернулись на свои места: Николай Иванович на выкрашенный в синий цвет крепко сбитый деревянный стул, Валентин Александрович — на коричневый с потрескавшимся от времени лаком.
6.
После занятия, когда Николай Иванович и Валентин Александрович, как всегда важные и полные пренебрежения, с высоко поднятыми головами покинули мастерскую и разошлись по своим стариковским делам, Джон подозвал меня и увлек за собой к стеллажам в противоположном закутку натурщиков конце мастерской.
- Отец, я тебе сейчас такое покажу — никогда не поверишь!
Он порылся среди пачек старого, пожелтевшего от времени ватмана, достал одну, положил на пол рядом. Потом присел на корточки и начал аккуратно брать листы и, рассматривая, откладывать их в сторону — как будто искал что-то. Я стоял рядом и смотрел — то были работы студентов прошлых лет, довольно старые рисунки углем. Джон подал мне снизу один из листов и я, аккуратно взяв его за края, развернул. На рисунке был довольно недурно изображен Валентин Александрович, он стоял, осанка у него была даже какая-то царственная, Валентин Александрович гордо, слегка подняв подбородок, смотрел в сторону. Ему было, быть может, около тридцати, не больше. Джон подал мне другой лист. На нем грубыми, резкими чертами автор изобразил Николая Ивановича. Автору удалось подчеркнуть правильные черты лица Николая Ивановича и мне даже почудилось в них что-то римское. Я смотрел и удивлялся — похоже лет тридцать назад Николай Иванович был очень хорош собой. Его физическая форма была выше всяких похвал.