Посвящается Дому, Маме и Дням, Которые Длились Вечно.
1
Голос мамы доносился с неба – “Не уходи далеко от Дома...”. Я стояла в луже и смотрела, как в ней отражается небо. Мамы в луже не было, но её голос прыгал по луже вместе с солнечными зайчиками, и это было очень смешно. Это был очень-очень счастливый день – у меня появились настоящие резиновые сапоги и были они прекрасного голубого цвета, почти как небо надо мной. Они были со мной, в самом центре прекрасной лужи с красивыми округлыми краями. Уходить от Дома я не собиралась – он был моим миром, таким необычайно огромным, что уйти от него мне было не под силу. И я, маленькая девочка в голубых резиновых сапогах, стояла в красивой луже с округлыми краями и смотрела на отражение неба. “Я буду помнить это всегда” – я всё ещё помню, как эта странная идея возникла в моей голове, и я всё ещё помню.
2
Лужа у Дома была создана для резиновых сапог. Она всегда появлялась в нескольких метрах от нашего подъезда после дождя. Нигде в другом мире, известном мне на тот момент, я не видела такой прекрасной лужи. Она была очень доброй, так как не заполняла собой всё пространство дороги, а располагалась на ней немного со стороны. В замечательную лужу впадал ручеёк. Он тоже всегда приходил вместе с дождём из-за угла Дома. Он был такой узкий, что не надо было делать никаких усилий, чтобы его перепрыгнуть. Но прыгать через него я не любила, я любила пускать по нему кораблики из придорожного мусора – желтые листья вполне годились для этого увлекательного занятия. Когда мои кораблики приплывали к центру лужи, я оставалась стоять на её берегах. Чтобы как-то приблизиться к корабликам, я начинала ходить по краям лужи. Мама мои хождения по краям лужи не любила – мои мокрые ноги почему-то её всегда очень беспокоили. И так было всегда, до сегодняшнего дня. Теперь всё изменилось – у меня есть резиновые голубые сапоги! Я сияла от счастья, стоя в центре лужи, и ощущала себя большим корабликом. Счастье могло длиться вечно, но мои ноги замерзли, и я побежала в Дом.
3
Я не помню, когда мне пришло ощущение Дома. Моя семья переехала в Дом, когда мне было до двух лет. До этого мы обитали в коммунальной квартире, в комнате рядом с комнатой моего прадедушки. Ту квартиру я не помню, но тот дом помню – мама как-то показала мне его, он был расположен недалеко от её работы в центре города. Иногда, уже став подростком, я приходила к нему, но он не вызывал у меня ощущения Дома. Тот дом я помню уже обречённым – он довольно долго стоял незаселённый, ждал, пока его взорвут для прокладки нового проезда в старом районе города. После его взрыва в небо вонзились как два зуба от убитого дракона остатки двух лестничных проходов. Их разбирали долго – второй взрыв городская администрация уже не разрешила. Обреченность того дома навсегда засела занозой в сердце – для меня это была часть памяти о прадеде. Может, именно из-за него я так люблю теперь старые дома? Но это будущее, а пока я хочу побыть в прошлом – я возвращаюсь к Дому.
4
Дом начинался с нашего подъезда – мы жили в самом первом подъезде, на пятом этаже. Над нами было четыре этажа, и под нами было четыре этажа. Когда я научилась считать, как и всё в мире, мне это показалось прекрасным – четыре плюс один плюс четыре. Лестница стала моими первыми счётами. Я считала всё – ступеньки, двери, перила, гвозди в оконных рамах, гвозди в дверной обивке, сколько дверей с дверной обивкой, сколько дверей без дверной обивки, сколько этажей проехал лифт, сколько этажей ещё осталось проехать лифту - абсолютно всё. Рассматривать номера на дверях было тоже одним из занимательнейших развлечений по дороге вниз. По дороге наверх я большей частью считала ступеньки – сколько мне осталось до двери нашей квартиры, и мечтала поскорее увидеть самый красивый номер на свете. Конечно, это был номер двадцать - номер нашей квартиры. Должна отметить, что обретённая способность считать стала для меня спасением – до этого лестница казалась бесконечной и была необычайно страшной: из того прошлого я помню ощущение перемены черных пятен дверей и белых пятен окон. Я помню, как я, очень-очень маленькая, скольжу вдоль стены падающей спиралью вниз лестницы, в страхе приблизится к шахте лифта, и чёрно-белый мир кружится вокруг меня. Страх той бесконечной лестницы мучил ночными кошмарами уже тогда, в детстве, и навсегда застрял в памяти. Сейчас мне не хочется оживлять тот давний страх, я иду дальше.
5
Задолго до того, как я научилась толком считать, я обнаружила, что кроме нашего подъезда, в Доме были ещё несколько жилых подъездов и много, весьма неясных по счету, строящихся. Они, строящиеся, были окружены сплошным забором, за которым что-то происходило, и мне было запрещено туда приближаться. Честно говоря, я и не приближалась – замкнутые пространства уже тогда не привлекали моего внимания – кто-то в детском садике рассказал мне страшилку про девочку, которую захлопнул холодильник, и она умерла. Стать такой захлопнутой девочкой мне не хотелось: однажды меня уже захлопнуло дверью в ванную комнату, и я поняла, что опасность исходит не только от двери холодильника. Да и люди, сновавшие за забор, большие, черные, вовсе не были похожи на добрых воспитательниц из детского садика. Но, несмотря на страх, частенько я стояла на безопасном расстоянии от начала забора и смотрела на этих чёрных людей: мне всё было очень интересно, замечательно и страшно интересно.
6
Опасность подстерегала за каждой дверью, даже в нашей квартире. Тогда, в ванной комнате, мне было очень страшно, я орала во весь голос, хотя меня и маму разделяли только узкая дверная щель, влажный воздух и захлопнувшаяся задвижка на двери. Как захлопнулась задвижка, я не помню, хотя помню, что не без моего участия, порожденного стремлением понять, как же всё-таки работает эта штука, но отчетливо помню, что орали все - я, мама и мой старший брат – мама и брат орали на меня, требуя, чтобы я перестала орать. Уж не помню, перестала ли я орать в тот раз или нет, но после того случая я всегда орала, когда закрывали дверь в ванную комнату - в захлёб, в полный детский голос, “белугой”, как говаривала мама. Была страшна не дверь, а ожидание того, что прячется за ней. Что там прячется, я не знала, но знала, что это расположено недружелюбно и всегда хочет меня съесть. Все двери были страшные, абсолютно все – коричневые, черные, с номерами и без, в подъезд, на кухню, в маленькую комнату, в другие квартиры. Нестрашным было только дверное стекло, но его было так мало! Если я могла спрятаться за дверью, присев ниже стекла и мама меня уже не видела, значит, кто угодно мог это сделать. И я боялась всех дверей.
7
Спускаясь по лестнице, я всегда вздрагивала, если где-то вверху хлопала дверь. У меня сразу возникало ощущение, что страшное невообразимое что-то прыгает по лестнице и хочет вцепиться в меня зубами волка из сказки. Волка я не боялась, я боялась зубов волка, которые взяло себе что-то страшное. Или кто-то страшный. Наверное, это всё-таки был кто-то, но с ним я ещё не встречалась, а только представляла, как этот кто-то должен выглядеть – чтобы узнать при встрече. Страх не парализовал, а заставлял действовать - чтобы избежать нападения страшных чавкающих зубов, я начала учиться прыгать через ступеньки. Я так и не научилась съезжать по перилам лестницы вниз, как делал мой брат, из-за страха приблизиться к шахте лифта, вокруг которой собственно и кружились перила, но зато я научилась перепрыгивать сразу несколько ступенек. Я страшно гордилась собой, ведь никто из маленьких девочек не мог так прыгать. Я прыгала вниз, не думая, что могу упасть. Я просто летела от лестничного проёма с окнами до следующего лестничного проёма с окнами, закрывая глаза при перелёте через область дверей, и так дальше и дальше, по спирали вниз, к входной двери подъезда, чтобы пулей вылететь на улицу.
8
На самом деле улица начиналась за углом Дома, а вылетала я во двор. Двор был небольшой, но тенистый – на него всегда падала тень от Дома. Тень Дома начиналась рядом, у нашего подъезда и уходила в даль, к забору со стройкой. Когда появлялась тень, я не знала, но всегда обращала внимание на её присутствие – возвращаясь, домой, сначала из детского садика, а потом со школы, я всегда вздрагивала, пересекая границу тени. Я не понимала, почему мне запрещено играть на свету, почему я должна быть в тени двора. Но мама всё время терпеливо объясняла, что там, за углом, машины, трамваи и большое дорожное движение, а это опасно. Мне казалось, что тень намного опаснее, но мама не соглашалась и упорно запрещала заходить за угол Дома, на свет. Иногда я бегала туда тайком от мамы, иногда это оставалось незаметным, а иногда – нет, и мама делала мне нагоняй. Летом там было очень здорово: много света и очень много растений – просто зелёная трава, и одуванчики, и ромашки, и сирень. Там даже была ива – необычайно страшное дерево с собственной тенью. Заходить под иву я боялась – кто-то из дворовых детей рассказал мне, что можно зайти под иву и потеряться навсегда. Это было похоже на конец истории с холодильником и мне не нравилось.
9
Однажды я обнаружила за углом несколько настолько красивых цветочков, что у меня захватило дыхание. Они были похожи на белые маленькие одуванчики, но были очень маленькие и пушистые. Я бегала тайком любоваться на них и хранила свой секрет несколько дней. Потом я всё-таки не удержалась и в один день рассказала всему свету про эти цветочки – и маме, и всем на свете. В тот день несколько моих друзей из дворовых детей пошли вместе со мной смотреть на чудо. Цветочки им понравились, но не настолько как мне – дыхание у них не перехватило. Зато им понравилось за углом, они начали активно уговаривать своих родителей разрешить играть нам и там, за углом, на траве, которой было очень-очень много. Поскольку дорогу с трамвайной линией и Дом разделял засаженный травой, кустами и деревьями широкий участок, в конце концов, раздавленные детским натиском, родители разрешили нам играть и там. Для меня это была маленькая победа над тенью, но об этом я никому никогда не рассказывала, до сегодняшнего дня.
10
Как же называть эти цветочки? Меня терзал вопрос их названия, я хотела всё знать и решила спросить маму. Поскольку это было ещё до разрешения играть за углом, надо было быть очень осторожной. Я долго выдумывала, как же спросить маму, чтобы не получить нагоняй, а потом выпалила всю историю про красивые цветочки как она есть. Как это ни странно, мама нагоняй мне не сделала, а просто пошла со мной за угол, посмотреть на замечательные цветочки, и сказала, что называются они маргаритки. Ещё она сказала, что она не любит эти цветы, потому что они всегда растут на кладбище. Что такое кладбище, толком я ещё не представляла, хотя дети мне рассказывали. Я попросилась на кладбище и мама согласилась. Потом, через несколько дней, мы поехали с ней на кладбище, к прадедушке, и мне там очень понравилось – там было очень много-много маргариток. Там где спал прадедушка, мама тоже посадила маргаритки, сама, запретив мне к ним прикасаться. Я зачарованно смотрела на посаженные маргаритки и думала про прадедушку, который почему-то уснул и уже давно не приходил к нам в гости.
11
Я обожала прадедушку, хотя тогда для меня он был дедушка. Другого дедушки у меня тогда не было. Он был единственный человек в мире, который терпеливо мне всё объяснял. А кроме этого он приносил мне в подарки карандаши. Я любила его больше всех на свете, больше мамы, больше папы, больше всех. От него всегда исходило странное сияние, которое меня очень успокаивало. Когда он уходил, я прилипала к стеклу окна и кричала, пока он не скрывался из виду. С пятого этажа видно было плохо, к тому же он быстро пропадал из виду за углом. От желания видеть его как можно дольше я почти выдавливала собой стекло, и мама с трудом оттаскивала меня от окна. Потом он стал уходить в другую сторону: стройка постепенно отодвинулась дальше, так как у Дома появился новый угол, и он стал похож две палочки под углом. Когда я научилась читать буквы, я поняла, что он стал похож на букву Г, и теперь стройка висела на его дальнем хвосте. Дедушка уходил туда, в угол буквы Г: там появилась арка для прохода на улицу. Теперь я смотрела на деда из окна дольше и внимательнее, давление на стекло с моей стороны полностью прекратилось. Мне очень нравился момент, когда дед доходит до арки и исчезает в её свете. Это было страшно и волшебно.
12
Ходить сама до арки в начале я очень боялась - это был совсем другой мир, мы с мамой, папой и братом проходили через неё только по выходным, когда ехали куда-нибудь гулять, сначала на трамвае, а потом на метро. Проезжать через арку на папиных плечах было чудесно. Когда я была сверху, на папиных плечах, тень долго не отпускала меня, но потом она убегала одним махом, и свет обрушивался на меня со всех сторон. Там, за аркой, было безумное количество света. И людей. Во дворе я никогда не видела столько людей, сколько было с той стороны Дома. Все заходившие во двор взрослые люди быстро исчезали за дверьми подъездов и во дворе оставались только дети. Взрослые были где-то рядом, обычно в окнах, как моя мама – её голос мог донестись до меня из форточки, но увидеть её в окне было невозможно. Обычно в окне я видела только соседа с седьмого этажа – почему-то летом у него всегда было открыто окно. Зимой даже его окно закрывалось. А там, за аркой, было очень много людей, и летом, и зимой, все они куда-то торопились, хотя иногда стояли рядом с нами и тоже ждали трамвая. Трамвай я любила – мало того, что он был цветной, у него были очень красивые круглые глаза. Встреча с трамваем всегда обещала приключения. Но что я не понимала, так это как он едет, когда вагоновожатый находится у него спереди, а не толкает его сзади. И я засыпала маму или папу вопросами о трамвае по дороге до метро.