Дядя Колька - инвалид колясочник. Церебральный паралич, проклятый! То ли родовая травма, то ли ещё чего, кто это теперь сможет определить? Сорок лет уже почти прошло. И для матери вечная боль и мучение, и сестрам дополнительное неудобство. Но другие больные церебральным параличом хоть двигаются кое-как сами, едят, переодеваются, пусть и с посторонней помощью, разговаривают, хоть и с трудом. А Колька ничего и никак, не говорит почти совсем и руками и ногами двигает хаотично и с трудом. Мычит только иногда непонятно что, да головой дёргает, словно уворачиваясь от мух. Может, если бы жил в городе, да лечили его так, как сейчас лечат, то и мог бы он хоть ходить сам. А в деревне, да ещё и сорок лет назад, какое лечение? Так и остался он недвижимой деревяшкой. Говорят, что не доживают в большинстве своём такие инвалиды и до сорока лет. Да тут Кольке повезло. Ну, хоть в этом, да и то ладно.
Мать Кольки, ещё и до его родов была в деревне известна, как хорошая знахарка. Заговаривала малым детишкам грыжи, лечила от сглаза, испуга и разных младенческих болезней. Травами всякими пользовала деревенских. Да и городских приезжих тоже. А вот самой вишь ты, не повезло. Бабки деревенские говорили, что это у неё крест такой за то, что зналась с нечистой силой. За то, что много мнит о себе. Может, они конкурентками ей были, а может просто языками чесали, кто их знает. Но, наверно, все эти материны заговоры и травы и позволили Кольке прожить столько трудных лет и не умереть до срока от тоски.
А почему его звали дядька Колька? А кто его знает? В деревне всех убогих до самой смерти называют не полным именем, а сокращённым. Да и произносят как-то так, что оно больше на собачью кличку похоже. Борька-а, Васька-а, словно намекая, что и сами инвалиды тоже виноваты в том, что с ними случилось. Вот и этот с самого детства всё Колька, да Колька, словно и не взрослел никогда, а отчества то его никто и не знал, потому что родился он без отца.
Было у Кольки ещё две младшие сестры, которые помогали матери ухаживать за ним, даже любили его по-своему. И как-то понимали его бессвязные звуки, а может и не понимали, а просто угадывали все его желания. Как только на улице сходил последний снег, и солнышко жарко парило в прохладных лужах, Кольку тепло одевали в тёплый, вязанный матерью джемпер и болоньевую курточку. Садили на инвалидную коляску и выкатывали за ворота. Тогда у него был праздник. Он целый день, улыбаясь, щурился на солнце, пытался не слушающимися руками приветствовать прохожих и как мог, искренне радовался жизни. В обед мать или кто- то из сестёр увозил его во двор, чтобы покормить с ложечки, попоить с кружечки и снова водворить на старое место. На улице его ни кто не трогал и не обижал. Пацаны-хулиганы старались обходить его стороной, так как побаивались его пронзительного синего малоосмысленного взгляда. Старушки, проходя, крестились и вытирали носы. Единственное существо, которое относилось к нему фамильярно, это был рыжий соседский пёсик по кличке Жук. Только он иногда мог подойти к коляске и бесцеремонно, задрав ногу, пометить колесо. И потом, обнюхав Колькины руки, побежать дальше по своим собачьим делам.
И так Колька проводил на улице почти всё лето. До самых первых белых мух. Пока его окончательно не увозили в избу. Зимой прогулки были у него редко. Мать и сестры были обычно весь день заняты и только вечером, раз или два в неделю, вывозили его на улицу подышать свежим воздухом. Зимой гулять с ним было не очень удобно. Узкие колёса коляски ежеминутно проваливались в глубокий рыхлый снег, и коляска ежеминутно грозила опрокинуться вместе с беспомощным пассажиром.
В это лето все было как всегда. Кольку утром одели, вывезли за ворота. Весь день он просидел, наблюдая за жизнью улицы. В обед его покормили, попоили. А когда вечером младшая сестра вышла завозить его домой, то с удивлением обнаружила, что его на улице нет….
Куда он мог подеваться, было непонятно. Сам он уехать не мог, потому что руками шевелил еле-еле. Друзей у него быть не могло. Оставалась одна версия – его укатили хулиганистые деревенские пацаны. Ну хорошо, если покатают и к дому привезут, а если где нибудь бросят? Он же беспомощный как недельный младенец, ни попросить, ни позвать на помощь сам не сможет. Сестра в панике бросилась домой. Все втроем они высыпали на улицу. Уже темнело. Коров уже разогнали по домам, и прохожих в деревне почти не было видно. Только где-то далеко гремела танцплощадка. Ни кто не мог сказать, куда он подевался.
Они решили разделиться и каждой отдельно прочёсывать свою улицу. Но результаты поисков ничего не давали, они искали его больше часа, но всё в пустую. В самом конце длинной улицы, в парке, заросшем высокими тополями и густыми черёмухами, во всю мощь своих дребезжащих колонок, веселилась танцплощадка. Деревенская дискотека. Ансамбль из местных музыкантов, отчаянно фальшивя, но зато максимально громко пел песни о любви. А когда музыканты уставали изгаляться над бедными инструментами, то включался большой катушечный магнитофон. С модными в ту пору иностранцами, группами «БОНИ М» и «АББА». Местная молодёжь и приехавшие на каникулы к бабушкам старшеклассники и студенты, выпендривались друг перед другом, крутя замысловатые кренделя из своих рук и ног. Ярко мигали разноцветные огни цветомузыки. Уставшая бегать кругами по деревне младшая Колькина сестра, уже и не надеясь на успех, в отчаянии заглянула и на танцплощадку.
Каково же было её удивление, когда в самом центре светового круга она увидела знакомую инвалидную коляску брата. Две городские девчонки в не по-деревенски коротких юбках, кружились сами и медленно кружили в танце Кольку, замершего в коляске. Двое местных подвыпивших парней угощали его пивом, и время от времени наклоняли к нему головы, что-то ему объясняя. Ответить он ничего естественно не мог и только кивал головой. Колька был безумно счастлив! Это было видно по его радостным глазам, по улыбке, гуляющей на его, всегда плотно сомкнутых губах, по его рукам пытающимся прихлопывать в такт музыке. Ему нравилось всё! Нравились эти деревенские парни, которые обычно проходили мимо, даже, не взглянув в его сторону. А сейчас они на равных разговаривали с ним, что-то рассказывали. Нравилось пиво, которым они его угостили. От него он как будто проснулся, и появились силы, чтобы немного двигать руками и ногами. Нравилась громкая музыка, которая колыхала его нутро, заставляя вибрировать, раньше не ощущаемые мышцы. Нравился яркий свет, промывающий глаза и проникающий внутрь тела. А особенно нравились ему городские девчонки, от которых так вкусно пахло и их голые коленки, мелькающие у самого его лица. Как он хотел бы просто прикоснуться к ним рукою. И как ему было тепло от их прикосновений.
Это они, девчонки, привезли его на дискотеку. Они весело шли по улице и, увидев сидящего у ворот Кольку, озорно крикнули, - Чего сидишь? Пошли с нами! – и он непроизвольно кивнул им в ответ. И они выкатили коляску на дорогу и с ветерком домчали Кольку до такой весёлой жизни. Никогда ещё ему не было так хорошо!
С огромным трудом пришлось сестре увозить его с танцевальной площадки. Дядька Колька сопротивлялся изо всех сил. Он возмущённо мычал, крутил головой, пытался прогнать сестру и отталкивал её руки от коляски. Но сделать ничего не мог, с большим сожалением ему пришлось покинуть этот праздник жизни. Этих знакомых парней, угощавших его пивом и этих девчонок, красивее которых он не видел никогда в жизни. И красивые девчонки помахали ему руками и прокричали в след, - Приходи ещё завтра, дядька Колька!
Назавтра вечером, когда сестра вышла за ворота закатывать коляску во двор, дядька Колька взбунтовался. Он совал руки в колёса, громко мычал, крутил головой и всячески препятствовал сестре. Он изо всех сил протестовал. Вышла мать, поинтересоваться что случилось. Сестра наклонилась в попытке понять малосвязный поток звуков, произносимый Колькой. Долго слушала, и наконец, сказала:
- Мам, он говорит, что снова танцевать хочет!