P.S. (хвалебная ода) на мой поход... вернее, практику, или, лучше, посягновение на государственные устои и мирно-спокойный лад одного из достопримечательных в своём роде учреждений нашего, своего рода, небезызвестного городка В.
Пиранья
(хвалебная ода)
или
Жизнеописание одной рыбёшки, настолько надеющейся, насколько хватит сил, чтобы, не проронив как-нибудь достоинства и не потеряв чувства меры, к тому же и не обойти хотя бы одной маковой росинки чуда…
Я пиранья.
Но, если предположить, что я пиранья «по привычке», или там может ещё на каких иных паритетах, то это значит - ничего не предположить. Даже допустить мысль, что я пиранья «в душе» уже фантастически.
Я пиранья натуралистическая, естественная и, к тому же, имею точку опоры.
Но, прежде чем завесть «точку», я обзавелась, наконец, службой. Да, я служу с рождения, служу еще, будучи мальком, в одной широко известной в небезызвестном нашем городе «акваканцелярии».
Меня наградила мать-природа тем, чем по-обыкновению одаривала моих предшественников уж тысячу лет кряду: лёгкостью движений, гибкостью стана, подвижностью плавника и шеи. Но дорогая мать не забыла и средство, отличительную черту, индикатор… так сказать «Лакмусовую бумажку» всей мой жизни, - это мои стальные зубки.
Я так давно обитаю в достопочтенной «акваканцелярии», что, наконец, достигла и пенсионного возрасту. А вместе с ним и пенсионного права: я, например, могу переплывать теперь с одного места на другое без особых препятствий, не цепляясь и не колясь брюшком об условности.
Немного об устройстве моей службы.
«Акваканцелярия» - это вместилище того случайного, непоправимого, а вместе с тем и счастливого досуга, раз попав в который, остаёшься невольно и навеки и не то чтобы с носом, а даже целым организмом по любви…
Устройство. Аквариум разделён на три этажа, которые служат одновременно нам и тремя отдельными купальнями, заходя в которые мы, утомившиеся и «измокшие» после трудовых будней, окунаемся, наконец, в «государственную» постель. Не сказать, конечно, что поскрипывают «тумбы для ночлега», но, мне кажется, нашим прародителям следовало бы предусмотреть всё нюансы, в том числе и всё разраставшуюся нашу численность…
Главная же идея всего нашего «предприятия» - это идея создания «многоярусной системы». Прежде, говорят, - впрочем, это по слухам, - не было никакого разделения на этажи: сказать по-правде, все жили как селёдки в бочке, то есть, скрючившись, съёжившись и не без известных фенолов. Но все были довольны, а главное тому, что администрация не администрировала и не била по хвостам, а посещать «место чистки» разрешало добровольно. Раз в год, разве, могла взыскать. Впрочем, говорят, пиранья и без того не жалует ни одного «общественного душа», во всяком случае, не было исключений. А жалует одни только «термы-бани». Главенствующий же орган ширился, разрастался, и потому главных пираний и уже с погонами решили перевесть в самую башню. Но так как мелкие рыбёшки толкались, а икра в своих уютных гнёздышках билась неимоверно, то и решили вырыть отдельный, так сказать, «резервный подпол». Я долго проработала сидючи в нём, и, как помнится, «сослужила службу», на горбу пронеся всю тяготу и лишения нашего канцелярского досуга…
Вспоминаю случай из практики: сидим мы парой, две рыбёшки, так сказать, в два рыльца, - а мы тогда ещё были смешными архивариусятками, - и к нам вдруг навстречу целая делегация. Такие два седенькие старичка, примыкающие к самой большой, главной и «располагающей» рыбке; затем уж все остальные. Все гуськом и по старшинству. Мы были буквально зачарованы: во-первых, неожиданностью встречи, во-вторых, тем, оказывается, что это чуть ли не та самая дальняя родственница того самого праотца великой «Шинели», которому, посвящено столько восторженных возгласов и монументов и теперь которому, кстати, юбилей. А третье, и главное,- с нами в первый раз заговорили: «Что-де вы выносите отсюда?», говорит среди них самая главная. Мы только рты раскрыли, но я всё-таки вызвалась: «Выносим опыт», говорю. «А почему, - продолжала начальствующая рыбка, - вы выносите опыт за теннисным столом?» - «Он обширнее»,- отвечаю. И, уходя, как бы в раздумье, вдруг обернулась, уже действительно как будто расположенная к нам… всей своею «широкою» натурою. Мягко покачиваясь на месте, и, как будто лукаво нас осматривая, - хотя это лишь на первый взгляд,- она ещё с большим участием спросила: «А как вы полаете, милые рыбки, как нужно смотреть на наши «дела», чтобы не потонуть в их количестве и сущности?» - «С беспримерной философией», - отчеканила я. Но она, обведя нас всех своим добродушным и таинственным взглядом, уж больше не отвечала; дав молчаливо нам понять своими чёрными, как смоль бровями, что она настолько ценит наш ответ, что не решиться «погубить его излишними перифразами»…
Итак, начала работать я ещё маленькой девочкой. Помниться там и все были девочки моего возрасту, чуть разве старше. Одна мне, помню, с первого, так сказать, заплыва пришлась по духу. У неё раскошные волосы и красивые глаза… я следила за её походкою, мимикой, жестами и всякий раз влюблялась… до покраснения… впрочем, и у той рыбки, всякий раз по моём приходе начинали «свеколиться» щёчки… мы стали душиться одними духами и она, с присущей ей и неотразимой лёгкостью, однажды пожала мне ручку. Впрочем, я уж так стара и беспамятна, что мне и вредно-то вспоминать: чувствительность и слёзы спирают дыхание. А ведь начальство строго выписала регламент: никакой излишней воды, а то пойдут волны и как-нибудь лопнет «предприятие». Так что никаких законов и уж тем более дисциплины не выпишешь.
Если говорить честно, и растворить настежь двери, - я пиранья с хитринкой. Имея зубки, я, в отличие от всех моих сверстниц, «успокоенных судьбою под зелёною водою», обладала, к тому же, и «беспокойною впечатлительностью». Прямым следствием которой и явился мой «вдохновенный романтизм». Эти «тончайшие ниточки», вынашиваемые мною во всё это время «в глубине и под левым плавником», подсказали, наконец, всей моей наружности страстность и неистощимую энергию.
Дело в том, что к нашему аквариуму по соседству примыкал, - правда, касаясь лишь в часы наводнений, - так сказать, смежный «резервуар». Прозванный среди наших, отчасти лестно, отчасти по привычке «либерально-общественным» сценическим. Туда, впрочем, редко заглядывали, в период разве «выброса мостов», крупных праздников, да и то сплошь одно начальство
Но я хоть и не обладала «исключительным правом», всё-таки знала дни. Подкупив часового и обведя плавником подчаска, я, наконец, достигла цели. Всему моему чудаковатому воображению и представиться не могла такая картина. Это было точно во сне, а я, словно зимой, катила с горки в волшебную и фантастическую пропасть. Это было точно во сне: высокие, прекрасной архитектуры стены, играющие и переливающиеся на солнце ярким, лилово-пурпуровым пламенем, изредка, в виде редких полосок, пробегающие, точно на свободе, игристые малахитовые тени, этажерки с выставленными на них свежими цветами, как будто для того, чтобы только привлечь внимание, и нисколько не обжечь своим «резвым дыханием».
Наконец, я вошла. И мне вошедшей уж ничто более не препятствовало. Во-первых, протекали будни и всякое руководство и нижестоящие аппараты, по обыкновению, сидело в своих конторках, поджав хвосты; за письменными же столиками кипела жизнь и «варилось» делопроизводство; вертелась круговерть событий, и, казалось, вот-вот возникнет чудо.
Но чудо по случаю открылось мне. Оказывается, резервуар с «либеральною» рыбёшкою оказался не столь уж либеральным, сколь изысканным и классичным. Настолько что мне дух захватило. Не успела я и войти, как меня за оба плавника подхватили и повели куда-то две рыбины-скрипачки, к третьей, сидящей у рояля. Не успела я и как следует открыть челюсти, как из моей гортани внезапно, помимо воли, начали возникать и с огромною, почти внепиранью силою, стали разрастаться звуки, подобные тем, что иногда издаёт человек в ванной, то есть задушевные и душеспасительные звуки, природа которых ещё не была постигнута пиранью сущностью и до сих пор остаётся под грифом секретности.
Все рыбины как будто были мне знакомы; точно из моего племени. Одна, деликатно раскрыв губы, как будто маленькой трубочкой, напоминающие звуки лесной флейты, подозвала меня поближе; и, сделав реверанс, вручила палочки для дирижирования. И я, неведомо почему, оказалась в центре событий. Музыканты и все прочие члены расступились и, выпростав руки из карманов, прижали свои смычки. Мужчины сняли колпачки и втиснули меня на сцену (надо заметить, если говорить в скобках, что я ни чуть не удивлялась этому в первую минуту; во вторую же постепенно открывала рот, так что на третьей мне вдруг пришла в голову мысль, что они помнят, как я, еще, будучи несмышлёной девочкой, играла на театре среди школьников и школьниц, и может по этому только с такой лёгкостью и счастьем впустили меня поглядеть на мир…столь противоположный в своих убеждениях и взглядах тому, в котором пребывала я с минуту прежде). И я, наконец, запела.
Моё длительное, протяжное пение, разрастаясь, как буря, и как будто не могло остановиться.
И вдруг откуда-то не возьмись, возникла благодарная публика, блестящие серые, голубые глаза и горячие красные ладони, готовые сейчас, в одну минуту всплеснуть и обдать меня всей полнотой своей нереальной прелести и дружеским, ласковым светом, что я невольно уже не принадлежала себе и тихонько-тихонько… словно тоненькая речка, растворяясь, потихоньку заполняла все тёмные и светлые уголки этого шумного зала.
Я была на истинной свободе и парила, как птица. Впервые в жизни мне открылось как будто какое-то откровение, правда и чистый родник жизни. И я готова была плескаться в нем, как будто в каком источнике или в бурлящем джакузи, и не расставаться с ним во веки веков!
Но, наконец, всё умолкло. И я проснулась.
То был лишь сон, волшебный сон.
Однако ж тот незначительный побег, так стремительно и неповторимо засевший у меня где-то между грудных рёбер, навеки остался в моём маленьком, но горячем сердечке…
Резюме.
… Чеканя эти строки, хотя так и не словив ни золотой, ни рыбки щучки, я, всё-таки, капельку надеялась. На что – загадка. Для меня – вдвойне. Но, не в силах колыхаться в канцелярских «водах» более без, так сказать, «определенья этих вод», без разумного обоснования причины колыханий и биений о каменья их о действительность, я не могла прожить и минуты. Моя страстная, пусть и изрядно поседевшая наружность, как бы для того и готовилась, чтобы, измокнув, наконец, встретить истину.
И, встречая её то в бесконечной нити коридоров, то в аромате свежих роз, бравших своё начало откуда-то сверху, то в бесчисленном рое «кабинок для занятий делопроизводством», которые как приветливые туристы, в солнечную, жаркую пору прячутся под тендем под предлогом чаепития, я, наконец, стала забываться и потихоньку обретать покой.
Обретя покой с одними, я тут же находила счастье в других, и, уважая и собственную рыбью честь, и начальство, я всё же не могла иногда налюбоваться на жизнь и более «простого сословия»… и не иначе как по любви дарила улыбки, а они, как свет от радуги летом, возвращались ко мне с удесятеренною силою каким-то сверхлетучим бумерангом…
Увлечась разговором и рыбкою «высшего пошиба», я невольно спускалась этажом ниже и находила прелесть беседы с простыми мудрыми и всегда заботливыми уборщицами и сородичами по делу… рыбёшками-архивариусятками…
Сердце моё, наконец, успокоилось. Мысли улеглись. Так что не снились уж больше ночами ни необычайные привидения из замков, ни выговоры «по делу» и начальству, ни даже та… незабвенно-волшебная сказка с заманчивым роялем и причудливыми скрипачами, которые поначалу так мучили меня своими нереально возвышенными сентенциями!
Словом, полнота и довольство разлились во мне, как в каком-то океане.… И я, глубоко и чутко прислушиваясь к голосам друзей и подруг, невольно почувствовала всем своими неукротимым пираньем сердцем, что и я здесь не лишняя, что и мне здесь есть место, и что именно здесь, а нигде в другом уголке на планете, точно также, как и в не существующем, нереальном мире, но ещё более того, и с больше силою меня точно также помнят и ценят, любят и ждут! И что когда бы я не пришла, в который бы час не заглянула… меня всегда… в ту же самую минуту обдаст такая же свежая волна светлых надежд, мечтаний и любви, которым имя счастье, которым слово - «Ты»…
О, Ты – моя пиранья жизнь!
не найдя предлог для брани,
в океане или в бане,
остаюсь, заранее с вами,
ваша нежная пиранья!..
март - декабрь 2009