Давайте рассмотрим боксерский матч, который проходит перед нашими глазами. Не имеет значение, какой статус имеет матч, идет ли речь о любительском или профессиональном бое. С первого удара мы понимаем, что действительный смысл каждого отдельного боя - состязание за титулы. Конечно, большая часть боксеров знает свои возможности и ограничивает свои амбиции. Если боксеры не знают этого сами, менеджер их информирует, и , в конечном счете он решает, продвигать ли того или иного подопечного, или решить, что он неспособен драться. Но вопрос не в этом. Считается, что существует соревновательная иерархия, которая признается всеми (даже если ценность обладания каким - либо званием весьма спорна), которая с полным правом может сойти за объективную структуру (национального или международного) обществ и что каждый бой проходит в центре этой иерархии; в ней открывается смысл боя: он идет не только для публики, которая жаждет увидеть, как два человека обмениваются ударами, и дело даже не в том, чтобы увидеть красивый бокс, смысл в присутствии при особенном эпизоде подъема и при моменте, который может начать или усугубить падение. Подъем и падение, конечно, имеют смысл не только с точки зрения тотальной иерархии. На некоторых матчах - например на "разогревочных", которые предваряют основной бой -, зритель присутствует без иллюзий: ни один из боксеров не поднимется слишком высоко и не опустится слишком низко; эти посредственные, но крепкие боксеры продолжают заполнять вечера, пока публика ждет основной бой. Но именно это определяет их место в иерархической лестнице; они представляют первые,грубые и очень инертные эшелоны, этого непрерывного движения вверх - вниз, которое и составляет мир бокса. И эта необходимая для их матча тотализация, включая все непосредственно предшествующие и непосредственно предстоящие матчи (те, которые уже объявлены прессой) находит свое непосредственное и вновь тотализирующее значение в том месте, которое этот матч занимает в программе. Вечер иерархичен (двойная иерархия,поднимающаяся до центрального матча начала второй части, переходя к завершающему матчу); и эта иерархия держит зрителей в напряжении, их внимание растет (разумеется), от одного матча к другому. Это предусмотрено самой иерархией (с каждым новым боем появляются все более и более титулованные боксеры), их более - менее нетерпеливым ожиданием - иногда опозданием половины зрителей, которые приходят в течение вечера и объективным аспектом полупустого зала -первый матч программы синтетически объединен с другими как первый момент текущего процесса. И, именно по этой причине он составная часть временной тотализации, то есть он означает вечер в целом в его будущем развитии. Это не значит, что он может сообщить в его реальности (впрочем, часто плохо предполагаемой) о боях, которые последуют. Просто это значит, что в событии, каким является боксерский вечер, он имеет тотализирующее отношение ко всему; это факт, который невозможно отвергать, и который является отправной точкой. Таким образом, диахроническкий синтез (живая иерархия, которая понемногу устанавливается) есть одновременно продукт синхронического синтеза (организаторы выбирали соперников в зависимости от денежой выгоды и репутации бойцов) и в то же время вновь тотализирующая временность синхронической иерархии. Начало вечера - это временной эквивалент первых уровней масштаба. Зрители, организаторы, боксеры переживают эту иерархию в своем развитии, и если бой готов,то собтие становится управляемым с двух сторон (раздваивается): в то время, как исчезает эта недолговременная реальность, первый матч, определяя в самом своем исчезновении, и подтверждая свое незыблемое место в пространственно - временной иерархии, оба противника поднимаются, опускаются (иногда они оба совершают восхождение - при ничейном матче, они хорошо сражались - или же спускаются вниз; чаще всего их движения разнонаправлены), в общем, встречаются после матча на другом уровне. Видно, например,как победитель поднялся в своем значении, хотя он одновременно живет на первом уровне. Это противоречие остается очень интеллигибельным: оно просто разоблачает немного отдаленное будущее. Аплодисменты публики, мнения профессионалов позволят ему занять в следующий раз более высокое положение.
И наоборот, чем было бы состязание за титул, если бы два боксера не были бы высокого уровня, если бы они не были известны, если бы их предыдущие бои не оставались бы в памяти, если бы их превосходство не было бы действительно выражено в числе побежденных противников, из числа самых первых, которых они вынудили лежать на ринге вполусумрачном состоянии, и те снова становились обезличенными? Эти два человека, по - видимому очень довольные, которые поднимаются на ринг под шум аплодисментов, в ярко раскрашенных халатах - это их "общее", оно включает уже побежденных противников, и, через их посредство, весь мир бокса. Иными словами, иерархия их возносит, они - две ее вершины. И отныне вот о чем свидетельствует вечер и момент, когда они появляются: предыдущие бои были проведены, они закончены, они растворились в общем процессе, их поглощение прошлым осуществляет объективную темпорализацию (временность) иерархического превосходства чемпионов, и в то же время оно отсылает к более глубоким процессам реальной и произошедшей темпорализации: то, что определяется как профессиональная жизнь двух противников - по крайней мере в ближайшие годы - то, что , посреди сотен превратностей, заставляет их реализовать синхроническую иерархию в диахроническом движении, переходя из одного уровня на другой, благодаря выигранным боям, то есть - сталкиваясь со все более и более сильными противниками,одновремнно занимать в программах все более и более важное место. Таким образом течение боксерского вечера воссоздает течение их жизни, происходящие бои воспроизводят историю их собственных; приводя к забвению почти всех, кого они победили.
Если мы установили, что бой, каким бы он ни был, есть настоящая ретотализация всех боев; если ясно,что он может быть расшифрован только через них, если у него есть смысл только если он ставит себя в условия современного бокса (число боксеров, статус каждого, международное или национальное значение бокса, увлечение или утрата интереса публики и.т.д.), поймем без труда, что бокс как таковой присутствует в каждом моменте поединка как спорт и как техника, со всеми человеческими качествами и со всеми материальными условиями (тренеровки, состояние здоровья и.т.д.) которых он требует. Таким образом можно понять, на что пришла посмотреть публика, и что приготовили организаторы (хорошо или плохо), чтобы показать хороший бокс. Это означает практику боя (для каждого из соперников), которая превосходит изученную технику, реализуя ее каждую секунду. Движение здесь уже само по себе - изобретение: решение ударить противника слева может быть объяснено хитростью, неожиданным действием соперника Но все это требует техники: скорости, сильного удара, работы ног и.т.д. - и конечно, умения держать равновесие при каждом ударе. Здесь бокс - и финансовое мероприятие, и техника, и всегда новое изобретение каждого. И, конечно, не надо удовлетворяться словами:есть боксеры есть тренеры, есть менеджеры. Постепенное улучшение удара или умения уклоняться - особое событие его собственной жизни. Но - мы должны возвратиться туда - эти индивиды, связанные(собранные) в группы, через тысячи встреч и во всех местах мира, прибавляют понемногу в техническом отношении; эта техника была разработана профессионалами, ставшими учителями или тренерами; синтетическая совокупность сначала стала единством методов, способов тренировок, режимов и.т.д. , потом, понемногу, посредством языка, теорией. В этой практической и теоретической унификации, требуемой самим фактом боя, содержится обязательство для каждого из противников бороться, используя свою собственную технику. Здесь мы опять встречаем то, о чем говорили ранее - синтетическое единство национальных и международных организаций, которые соглашаются совместно устанавливать комплекс правил (чтобы наблюдать) и чтобы реализовать в единстве теории и практики то, что часто называют искусством бокса. Так созданный социальный объект обладает объективной реальностью организованного продукта: но в этом аспекте он лишь абстракция: это общность возможных значений и практик; в то же время он присутствует в каждом мгновении, как каждая упущенная и реализованная возможность, в каждом моменте тренировки, во всех перипетиях боя. Одновременно внутри и снаружи: определение тела, финансовой стоимости, технических знаний, короче постепенное производство социального человека: боксер, и в то же время постоянство(общность) теоретико - практических значений, на которое каждый ссылается в одно и то же время, от менеджера до зрителя, включая менеджеров, тренеров, секундантов и.т.д. и которое в то же время есть превзойденное(пройденное), так как каждый удар понят и предвидится этой общностью, и превышение, поскольку она закрывается(замыкается) вновь на настоящем бою, чтобы оперировать всеми конкретными тотализациями современных боев. Боксер превосходит бокс, и бокс вновь замыкается на нем, потому что бокс требует превосходства, он весь заключается в ударе, но, напротив, удар перчаткой есть ничто иное, как требование бокса. С этой точки зрения следует заметить, что разрыв, который здесь проявляется, в глубине этой огромной чаши, ожесточенный антагонизм двух противников может выразиться реально только -в своей интеллигибельности или в своей фундаментальной интеллигибельности - тотализирующей унификацией техники, которую они совместно проявляют в бою. Если пойти дальше, само их противостояние основано на соглашении (не факт,что оно всегда соблюдается): следовать правилам, ограничиваться разрешенными приемами.
Таким образом, каждый матч - это и есть бокс. Он может быть представлен тотально и позитивно, когда два боксера - чемпионы, и когда они прилагают все усилия для того, чтобы победить. Или тотализация становится негативной: публика видит слабость бойцов которые не реализуют своих умений (и далеки от того, чтобы показать что - то большее) в своих теоретических и практических операциях, которые можно назвать искусством боксировать. Но это не значит, что бокс как искусство, как "чистый спорт" не имеет настоящей реальности, напротив, это она определяет пределы и возможности обоих противников; именно она определяет их будущее место в будущей иерархии, их карьеру, через требования и протесты зала, которые отмечают организаторы и менеджеры. Приходит ощущение ее глубокого присутствия, в той мере, в какой она господствует над бойцами, хотя они и не могут ее превзойти, в той мере, в какой она ими обладает с помощью правил, жестов, целей, которые они преследуют. Они не интериоризируют реальность в их ретотализации практического поля. Этот матч, где оба дебютанта запутываются, каждый есть жертва одновременно своих неловкостей, и неловкостей противника, имеет реальность, более глубокую, чем просто господство работников над их работой, производя на глазах у всех их будущее (они опустятся вниз по карьерной лестнице, или оставят профессию), представляя его как значение и как судьбу. Это действительно значение в той мере, какой он может быть выражено средствами языка ("они ничего не стоят, и никуда не годятся и.т.д.") но это судьба в той мере, в какой это настоящее превосходство боксеров над боксом постигается (схвачено) как присутствие их несчастного будущего.
Таким образом, боксерский матч проявляется перед всеми как единое событие, которое происходит необратимо, и сталкивает единичных индивидов, и весь бокс в целом представлен и ставится под сомнение в этом событии. В каждом бою бокс осуществляется, реализуется, и протекает реализуясь. В каждом бою он здесь, фиксирующий и тотализирующий, как среда, которая производит из себя, как растущая трещина, бой этих двух единичных личностей. Никто не может понять увлеченность зрителей - очень часто и сами боксеры - если не знает двойного измерения матча, так же как и двойное присутствие бокса. Эта драка была бы неинтересна, если бы она не тотализировала в своей конкретной темпорализации (временности) этот фиксированный и абстрактный мир, который ее ретотализует; но эта тотализация остается схематической и формальной (как в случае, если боксер и его спарринг - партнер проводят "демонстрацию боя" без ударов), если бы она не воплощала своей единичности "странного боя", то есть одновременно неисчерпаемого богатства и непредвиденности, по крайней мере частичной.
Однако мы не можем отрицать, что для большей части зрителей дело не заходит слишком далеко: каждый матч ретотализирует бокс и все другие матчи, бокс (как объективная иерархия и "оценка" боксеров) ретотализирует в свою очередь каждый происходящий матч. Но им не кажется необходимым спрашивать себя, являются ли все эти разрывы, организованные социальной структурой в то же время тотализацией всех разрывов того же "общества". Или, другими словами, если социальная совокупность со множеством своих конфликтов воплощается в такую единичную тотализацию взаимной негативности. По крайней мере, в этом нет необходимости для болельщиков: но , может быть это происходит от того, что они сами и есть часть этого матча. Наоборот, а кругах, враждебных спорту, связанному с насилием, нет ничего проще, чем представлять бокс как продукт "человеческой агрессивности" и как один из факторов, способных усиливать эту обычную агрессивность. Мы не будем останавливаться на этом идеалистическом и натуралистическом понятии агрессии, но нужно отметить, что насилие в боксе связано с двумя различными типами конфликтов - то есть, непосредственный, и через серию посредников.
Ближайшая(непосредственная) тотализация: воплощение.
В ближайшем времени матч есть публичное воплощение всего конфликта. Он относится без посредников к межчеловеческому напряжению, которое производит интериоризацию нехватки. Именно этот тип отношений мы должны описать вначале. Что мы здесь видим? Собравшиеся вместе люди увлеченно следят за определенным поединком. Но мы уже знаем, что этот поединок есть настоящее воплощение некоторого вида регламентированного насилия под названием бокс. Итак вся совокупность правил и технических требований, которые и составляют это "искусство", происходит из систематического и непрерывного усовершенствования самого непосредственного и голого насилия: когда невооруженные люди сами для себя являются инструментом для ведения боя. Все известные нам сегодня социальные группы вооружены - каким бы примитивным не было их вооружение. Но всегда существует возможность, для достаточно подготовленных индивидов встретиться в таком виде боя, который кажется обычной борьбой, хотя это докажет только, что такая борьба - первое столкновение индивидов в поле нехватки. Можно уверенно сказать, что глубинное происхождение всякой ссоры - всегда нехватка. Здесь было бы слишком долго объяснять, почему, например,вызов, есть выражение человеческого насилия как интериоризированной нехватки. Но мы поймем без труда, как насилие, которое взывает интерес публики, может предстать перед жестокой публикой как никого не интересующее мужество. На самом деле незаинтересованность - мираж: соперники хотят утвердиться, заслужить уважение, славу, получить материальную прибыль. Тем не менее бой в самом себе "бесплатен": победа не сделает победителя богатым, он не получит жену противника; нужно включить сложный социальный мир арбитров, судей и зрителей. Вознаграждение скорее, чем завоевание: в некоторых случаях (в матче, когда обладатель титула побежден претендентом) , побежденный может утешиться ощущением, что у него гораздо больше денег, чем у победителя. Отрезая любую связь с непосредственными интересами, навязывая посредничество разных групп, установив на "бирже" награду за заслуги и за победу (за исключением случая нокаута) , совещательное решение подготовленных секундантов, насилие теряет свою крайнюю необходимость, оно освобождается от значений, которые воплощены в нем, которые его смешивают и приводят в движение. Какой бы ни была драчливость и гнев наших бойцовых "петухов" , их редко разделяет ненависть: бешеное желание победить, ярость рождаются из функции - то есть, из насилия, которое надо осуществить - не из насилия гнева, вопреки тому, как это происходит в ссоре. В то же время соперники предпринимают меры предосторожности (перчатки, каппа, ракушка, запрет опасных ударов) и профессиональная техника способствует тому, чтобы уйти от беспорядочного обмена ударами, как это бывает на улицах. На улице, в действительности, два взбешенных человека одинаковой силы бросаются друг на друга, не зная никаких правил, никакой техники, парализованные их взаимным невежеством(незнанием), катаются по земле, калечат или просто бьют друг друга, случайно. Меньше всего это вытекает из голого насилия - это нечто вроде смешного (гротескного) несчастного случая, отмечающего человеческие границы. Следовательно, все идет к тому, чтобы смешать этот первый образ конфликта: впрочем, это не является спектаклем, но головокружением; свидетели разделяют их, либо набрасываются друг на друга с кулаками.
Момент, когда конфликт, голый, свободный от любого видимого принуждения, умело начерченный знанием, правилами и возможностями,превращается, сам в себе, в спектакль, соответствующий, во всех сообществах, захвату оценивающего сознания: действия индивида определяются не только угрозой насилия против людей, и обязанностью ответить на это насилие, надо еще оценить допустимость оборонительного насилия (даже наступательного, когда не исключается возможность предварительного нападения); в манихействе нехватки насилие на службе добра, оно и есть добро; индивид (и, конечно,группа) усваивает свое чувство человеческого достоинства и ненасилие, которое его поддерживает. Он украшает это именем силы. Человек должен быть сильным; сила есть доказательство его права. Это имеет простую причину: если он побежден, он подчинен праву другого, манихейство опрокидывается, побежденный должен быть неправым. Таким образом то, что было только материальной обусловленностью, пересекающей индивида и противопоставляющей его другому, становится ценностью(exis), которую упражнение(занятие) должно развивать , и которое должно иметь возможность изменяться на практике, как только ситуация этого потребует. Вот почему - какими бы ни были вооружения, чье происхождение социальное - индивид, который берет на себя насилие, сначала утверждает его на уровне безоружной наготы. Мы видим, что есть сотни, тысячи разных способов реализации себя как сильного (то есть, когда добро становиться ужасным), и что они зависят от присущих группе структур, определяемых совокупностью материальных и технических условий. И нет сомнения, что в сообществах где господствующим классом является военная аристократия, дворянин не отличается от своего вооружения; он отказывается от наготы фундаментального боя в той мере, в какой этот поединок оценивает простолюдинов, тех кто не обладает техникой и не использует шпагу. Но это не является тем, что он считает (существенным): внутренний смысл в том, что он , беря на себя насилие от имени мужественной силы, индивид (так же, как и группа) устанавливает его для себя как свой долг (становиться сильнее каждый день) и как свое привилегированное средство; он делает его, по необходимости, объектом, и, в той мере, в какой его манихейство отрывает насилие от частных или коллективных интересов, которые он должен защищать, незаинтересованной добродетелью. Бой как взаимное насилие есть акт, установленный для себя, в воинственных обществах, в той мере, в какой насилие, средство на службе блага, должно осознать себя как финальная негативная реализация блага (через разрушение зла) и заканчивается тем, что определяется как завершение(цель). Бой, который протекает публично, и не имеет другой цели кроме как существовать публично как абсолютное событие, не нужно полагать, что он предназначен представлять насилие, чтобы он действительно его представлял, насилие должно было бы быть воображаемым. Итак, оно существует реально и может быть смертельным, следуя способу(ходу) боя. Не нужно говорить, что бойцы его представляют: они слишком заняты боем, особенно если борьба длительная и рискует стать смертельной. Речь нисколько не идет о комедии,но об осуществленной реализации. По отношению к сомнительным боям войны турнир был для рыцарства возможностью осуществить насилие в своей регламентированной чистоте, под видом "лабораторного опыта". Рисковали своей жизнью, чтобы забрать чужую, но освобождая пространство боя от пехотинцев, всегда готовых перерубить жилы лошади, от лучников, а также от других сеньоров, чье вмешательство скрывало или мешало настоящему развитию особого поединка. Общество, которое устанавливает свое насилие как объект должно, боясь опрокинуться в идеализм , реализовать его как материальный объект, то есть как событие публичное и немотивированное(бесплатное). Жестокая "игра" воплощает тип насилия, который характеризует рассматриваемое общество: но этот характер - к которому мы еще вернемся - который отсылает к практическим посредничествам, не должен помешать нам увидеть, что публичный бой есть воплощение перед всеми (перед всем) фундаментального насилия.
В действительности, у зрителей двусмысленное отношение: в их ожидании увидеть "красивый спорт", "красивый бокс", они хотят оценить человеческие качества: отвагу, умение, ум и.т.д. Это правда. Только в этих технических и моральных оценках не было бы никакого смысла, если бы они не были вызваны реальностью опасной борьбы. Это тоже самое, как быть взволнованным воображаемым представлением мужества в театре, или понемногу открывать мужество в событии, которое разворачивается, и чья реальность схватывается сначала. И конечно, здесь речь не идет о шахматной партии; зрители видят окровавленных людей, терпящих боль, иногда падающих; они видят, как их лица опухают под ударами, готовые взорваться. И именно потому, что событие не воображаемое, зритель не может оставаться пассивным; сила воображения проистекает из непреодолимой дистанции, отделяющей меня от него, в театре, и которая оставляет меня бессильным. Но зритель этой очищенной драки - актер, потому что она действительно проходит перед ним. Он поощряет или порицает боксеров, он кричит; он чувствует себя в центре события по мере того, как оно происходит; его насилие присутствует полностью (тотально) и он стремится сообщить его бойцам, чтобы ускорить течение боя. Впрочем, это насилие не приспособлено для того,чтобы присутствовать в усилиях каждого из противников: оно не будет насилием без превосходства, без предпочтения, без желания быть пристрастным; зритель выбирает свою точку зрения: он поддерживает своего соотечественника, или того, за чьей карьерой он следит; или его предпочтения определяются по ходу матча, по разным причинам: например, он выбрал марсельского боксера, потому что тот вел по ходу первых двух раундов; впоследствии он будет упорствовать в том, чтобы видеть его победителем, он откажется видеть удары , которые получает его фаворит, он поддержит его не только голосом, но и чем - то вроде бешеного и пустого усилия чтобы сообщить ему свою личную волю. Наконец, он идентифицируется с ним, он ведет бой через него: он и есть воплощение насилия , это может закончиться тем, что он ударит своего соседа: драка в зале всегда возможна, как естественный и предусмотренный результат боя.
На этом уровне воплощается именно фундаментальное насилие: даже если у него есть какие - то эмпирические знания о боксе, зритель не может оценить ударов, если он их не наносит там, на ринге, кулаками своих любимцев; он не может поддержать свое увлеченное пристрастие, не разделяя гнева бойца. Я бы описал это так: гнев у "воинственного" боксера пробуждается при первом ударе, иногда даже, как только он поднимается на ринг; этот гнев выражается во внезапности, "злобе" его атаки, и это видимое выражение схвачено(понято) в той мере, в какой она вызывает тот же гнев у зрителя. Этот гнев появляется не от опасности и не от желания победить,он не является борьбой против страха: это воплощение предшествующего насилия,которое ведет свое происхождение из положения самого свидетеля, и которое поддерживается у него - вне моментов, когда оно может проявиться - как недомогание, нервное напряжение, иногда даже как грустная пассивность. В этом смысле публичное насилие - которое поддерживает боксеров, которое их ведет и оживляет, и которое они воплощают в своем матче - это то,что рождается в каждом социальном принуждении: перенесенном угнетении, пережитом отчуждении, последовательном бессилии, эксплуатации, работе сверх нормы, а также во "внутренних" или частных конфликтах, которые только переводят эти латентные конфликты в область сингулярного(личного). Два боксера собирают и повторно направляют(реэкстриорезируют) в ударах, в которые они собирают совокупность напряжений, скрытую или открытую борьбу, которая характеризуют режим, в котором мы живем, который делает нас жестокими в самом малом нашем желании, в самых нежных наших ласках. В то же время это насилие одобряется в них, через них это депрессия, недомогание, ненависть, которая не осмеливается признать себя итд. Становится мужеством, эффективностью, настоящим манихейством силы. Публика производит боксеров: не тем, что она обычно делает, поощрением или неодобрением, но материально и вполне реально, так как она финансирует огромную операцию, которую можно назвать мировой бокс. Также сознание того, что зритель ощущает себя реальной живой силой боя, не неверно: он переводит в особенные отношения практическую правду;и отношения (энтузиазм, крики, свистки и.т.д.), заключают подразумеваемое понимание этой правды: если эти свидетели позволяют себе кричать, бушевать, оскорблять, то это только потому, что они за это заплатили. Но боксеры напротив, воплощают данный реальный конфликт, фундаментальное насилия и право на насилие. Это воплощение изменяет весь зал, так как публика в нем участвует и ее насилие передается боксерам. Матч повсюду, вездесущая война замыкает свой круг. Публика - это коллектив, который находит там, на ринге, единство своей группы и свои бесчисленные разрывы: спонтанная и подвижная(неустойчивая) дихотомия превращает каждого в противника своего соседа или (если они поставили на одного боксера) в братьев по оружию.
В той же мере, в какой, в синтетической унификации, часть есть тотализация всего (или тотализация общности) воплощение есть своеобразная форма тотализации. Его содержание это тотальная общность или осуществление тотализации. И здесь мы не слышим, что она есть символ или выражение, но что она реализуется реально и практически как тотальность производящаяся здесь и сейчас. Каждый боксерский матч воплощает весь бокс как воплощение фундаментального насилия. И нужно остерегаться того,чтобы смешивать разные подходы(способы) к пониманию. Так как я говорю не только что матч отсылает к современной общности боксеров, к их иерархии, статусу, к рецептам их искусства, не только что эта общность отсылает к современным формам насилия, как к абстрактным и трансцендентным значениям в которых надо было бы сообщить о настоящем бытии. Но напротив, я скажу что бой заворачивается в нем как его реальная субстанция и фундаментальное насилие как его практическое осуществление. Оно непосредственно здесь и повсюду в зале, это сама ткань движения темпорализации как производство поединка зрителями и как унификация (и взаимное столкновение) зрителей в нем. И причина этого воплощения - не мистическая, потому что это - разбросанное насилие каждого зрителя, который ретотализуется через организации и группы, которые образованы чтобы доставить ему возможности для ретотализации(ретотализироваться). И когда мы настаиваем на присутствии в личности и повсюду фундаментального насилия, не стоит ожидать, что оно не существует в другом месте; но, просто мы обнаруживаем, что это насилие есть всегда внутри повсюду где оно существует. Позитивистский разум ограничивается конечно тем, что отмечает песчинки(пыль) конфликта, вызванную различными факторами, сводимую, в самом лучшем случае, к общему знаменателю. Именно поэтому ему невозможно понять отношение отдельного матча к насилия, и, с другой стороны, к огромной сети организаций и федераций, которая составляет мир бокса. Акт насилия это всегда все насилие, потому что он - реэкстериоризация интериоризироанной нехватки; или эта нехватка никогда не является абстрактным или внутренним принципом по отношению к социальной общности: в каждый момент это есть синтетическое отношение всех людей с нечеловеческой(неодушевленной) материальностью и всех людей между собой через эту материальность, и поскольку совокупность техники, производственных отношений и исторических условий дает этому отношению определение и единство. Таким образом, интериоризация есть интериоризация настоящей(современной) нехватки как объективной реальности; и насилие каждого существует только как групповое насилие всех, так как нехватка определяется через свое отношение к нуждам и потребностям людей,составляющих сегодня рассмотренную социальную общность. Единичность (единство) этого насилия не осуществляет унификацию индивидов и групп, так наоборот она им противостоит: но во всяком насильственном действии, все насилие существует как унификация, в этом действии и через него, всех противостояний, которые встречают люди и которые они вызывают. Достаточно увидеть то, что собирает в себе давление, принуждение и нищету действий пьяного отца, который бьет ребенка, чтобы понять, что все социальное насилие нашего режима заключено в этом человеке и в его ярости в настоящий момент .