Записки разгундяя - 2
Память. Ах, что ты делаешь со мной! Слезы текут по моим старческим щекам, когда я в ночной тиши, сидя перед компьютером в московской квартире, тихо беседую с тенями и образами, приходящими из небытия. Слезливый стал, стариковские нервы слезу совсем не держат. Придумал средство – нажимать до боли на язык осколками свих уцелевших зубов, когда чувствую приближение очередного приступа, что б не расплакаться в самый неподходящий момент и не вызвать недоумение окружающих. Знаю, очередной инсульт наградил меня приступами слезливости и горловыми спазмами - знаю, но ничего с собой поделать не могу. Видимо приближается старость с ее непременными атрибутами – немощность и жалость. Видимо, так Господь наказывает меня за грехи тем, что лишил меня возможности петь – того умения, каким я зарабатывал на хлеб долгую жизнь, когда пел в храме или на эстраде. Приемлю и это, готовясь к новым лишениям….И плачу…
Плачу, когда слышу, как поет Бернес «Темную ночь», вновь вижу картинку из детства – ночь, абажур на столе в виде гриба с синей шляпкой выхватывает из мрака молодого и красивого высокого мужчину, моего отца, познавшего в детстве, что такое оккупация и голод, как жестокость войны безжалостна к беззащитным детям , а потому теперь ходящего из угла в угол с маленькой Маринкой на руках, укачивающего мою сестренку и нежно поющего эту самую «Темную ночь» красивым и теплым голосом . Наверно, в памяти каждого застревают картинки из его детства. А вот я помню эту…. Помню, как легко дышалось в солнечный весенний день, когда «поддатые» папа и дядя Женя вынесли ульи из омшаника и нам разрешили снять пальто, пока пчелы делали первый облет, нам, четырехлетним сорванцам , разрешили сделать по выстрелу из настоящего дедова охотничьего ружья. Помню то волнение, возбуждение и гордость, с каким целился в поставленную бутылку, помню слова деда, нецензурно ругающего «…этих двух пьяных малохольных, которые своим упрямством подведут его, старика, под монастырь!», помню отдачу в плечо от выстрела, помню упоительный запах пороха из стволов, помню лицо братишки Жени с круглыми от восторга глазами. Это и есть те впечатления детства, сумма которых и наполняла мою жизнь в то время.
Помню рваные клочья тумана над водой – я, отец и дядя Юра Мелихов сидим в лодке. Мне 16 лет. Тишина. Ночь, скоро начнет светать. Отца приспичило чего-нибудь пожевать, в темноте он молча лезет в сумку. Достает бутерброды. Один себе, другой бутерброд дяде Юре – оба в темноте сосредоточенно жуют, не отрывая глаз от поплавков.
С чем? – спрашивает дядя Юра, имея ввиду бутерброды.
С ветчиной… - отвечает отец
Странный вкус….На курятину похоже….Ну – ка, посвети! Что-то горько!
Ну и привереда же ты! Избаловала тебя Люська! – бурчит отец и со вздохом отрывает взгляд от поплавка, просовывает руку в сумку за фонарем, включает его и направляет луч на бутерброд.
Бутерброды кишат опарышами, неизвестно как просыпавшимися из пакета для подкормки прямо на продукты.
Так…! – говорит дядя Юра, глядя на отца.
Да уж…! – отец обалдело смотрит на дядю Юру
В ту же секунду, не сговариваясь, оба перегибаются через борт-каждый через свой, и в темноте раздаются рычания блюющих, чередуемые ебуками и проклятиями. Рыбалка удалась на славу!
«Гутен морген, Карл Иваныч…! – эту глуповатую фразу из старого кинофильма я говорю себе каждое утро, пробуждаясь от сна. Еще одну ночь переночевал спокойно, еще один день впереди. Много ли их осталось? Два инсульта пережил, два раза был за гранью – Господь не дал загнуться, выжил. Похоже, для чего-то я ему нужен, мысленно говорю я сам себе. Вот такие вот получаются «перегонки» с тещей. Ей 81 год, а у меня два инсульта – кто кого? Кто раньше «ласты склеит»? Маринкины бомжи, когда узнают, сколько лет я живу «после», говорят « О-о-о-о!» - значит, много. А жена говорит, что я каждое утро должен Бога в зад целовать – в 7 начать и в 10 закончить, что это великая милость Господня, доставшееся мне ни за что. А разве я спорю? Я потому и в церковь хожу, что чувствую некую благодарность Спасителю. Один вопрос – когда…?
…И загадка, над решением которой я колдовал всю жизнь – над чем смеется Пол Маккартни в песне «Серебряные молотки Максвелла»? А вот послушайте- ка….?
Господи! Как жалок и тошнотворен бывает человек! Только что из Собеса. Ее трясло и корежило от ненависти, у нее даже дыхание было заметно сбито от злобы – Яркина-Дояркина! Глаза ото лжи и природной глупости съехали к носу, слова по два-три раза нервно повторяет – первый признак едва сдерживаемой ярости. А меня же это несказанно веселило – защитная реакция, наверное! Выходя, думал – спасибо, Господи, что создал меня не таким, как эта слякоть! Наверное потому и существует такая мразь, что б предупреждать других –« … не будьте такими, как я»!
Яркое детское впечатление – я в деском лагере «Роза», идем с родителями в сторону Латного, вдоль железнодорожных путей, на которых стоит состав с пленными немцами. Помню, что меня особо поразило – запах казенного борща, которым, буквально, несло от вагона. И взгляды немцев - настороженные и, почему – то, благожелательные. Еще, что бросилось в глаза – поведение охранников и немцев – я не почувствовал вражды, они общались, как родственники. Может, я еще не дорос и не очень понимал тогда, что такое война, фашисты, немцы, но я помню только ощущение доброты и благожелательности от этих худых, коричневых от загара и говорящих на непонятном языке, людей, одетых в поношенную незнакомую военную форму
«Танки везут!» - помню я свой восторженный крик, когда вот так, вблизи, увидел впервые проносящиеся мимо платформы с грозными стволами, которые снились мне по ночам и в них, в этих снах, я видел себя за рулями этих бронированных мастодонтов. Они были накрыты камуфляжной сеткой, что приводило меня в восторг и на всю жизнь стало темой моих рисунков. Я и сейчас, на шестом десятке, нет-нет, да рисую знакомые до боли очертания машин цвета хаки и башен с пушками. Это выше меня, это уже какой-то рефлекс.
О, как я каменел и крепче держался за отцовы плечи, когда он переносил меня верхом на его плечах через Дон-мост, идя с работы. У меня кружилась голова и казалось, что вот-вот мы опрокинемся и полетим в бездну, мелькающую под ногами. Я старался не смотреть туда , заставляя себя думать о чем-то хорошем, например, – о целой корзине клубники, что принес мне отец с работы и я бесконечно-долго поедал ее, про себя думая – вот оно, счастье! Отец тогда работал директором консервного завода в Придонском, и я помню горы овощей и фруктов, которыми он заваливал нас.
А потом все кончилось.…Помню, что с каждым днем слышал везде все больше анекдотов про Хрущева и кукурузу, по малолетству многие из них я не понимал, но, то, что народ был в ярости - видел отчетливо, нужна была только искра, но власти делали все, что б эта искра не появилась. А с продуктами все было хуже и хуже. Как сейчас, помню мамины борщи на комбижире, от которых во рту долго стоял отвратный привкус чего-то гниющего и вызывающего тошноту. Или мамину перловую кашу – тошниловка редчайшая! Как я потом понял – виноват в этом был пластиковый комбижир, смачно удобрявший эту кашку. Мама ездила в Чебоксары на похороны бабушки Наташи через Москву и привезла оттуда одну булку белого батона и пачку хрустящей соломки из теста. Я на три дня сделался местной знаменитостью нашего двора, потому, что выходил во двор, зажав в руке бутерброд из белого батона с сахаром и пучок невиданной никем соломки в другой. Все ждали – народ вот-вот «рванет». Вскоре и рвануло, но не у нас, а южнее, в Новочеркасске. Там голодную толпу расстреляли из пулеметов. Чаще стали произносить слова «пулеметы», «расстрел» и «голод» Это слово родители произносили часто и шепотом, а вскоре «Никитку-кукурузника» скинули. Я до сих пор не понимаю, как этот полуграмотный мелкий человечишка дорвался до власти в такой великой стране? Я думаю, что то, что произошло в 1991году должно было произойти гораздо раньше, но власти тогда сумели отодвинуть эти события на 30 лет. Все эти годы, от 60-х до 80 –х, жили скудно и, потому, когда я слышу сегодня, как кто-то ругает нынешнюю власть и говорит, что «… при комунякях жилось легче», я грустно вздыхаю – «…тебя бы, падла говорливая, в то время, в 60-ые годы, на продуктовые карточки и на каши из перловки, на «сечку» с комбижиром вместо масла» Кстати, о коммунистах – один мой друг очень любит ругать нынешнюю власть, сейчас вообще это стало чем – то вроде хорошего тона - мол, при комуняках ему бы и всему русскому народу жилось легче! Я же ему отвечаю – ты, сынулька, вставь-ка свой язычок в одно известное отверстие и больше молчи – «…за умного сойдешь!». При коммунистах тебя бы первого к стенке поставили с твоим магазинчиком, с новенькой иномаркой у подъезда и твоею любовью каждый год ездить с семьей отдыхать в Египет. Самым лучшим исходом в те годы для тебя было-бы пожизненное заключение в «дурку». Да и то – врядли. Вот лет 30 - 35 «тайгу косить» под Надымом – тебе бы было обеспеченно и еще считай, что легко бы отделался. Откуда тебе знать, какие они – коммунисты, если тебе от роду 35 лет? Есть народная мудрость – «не буди лихо, пока оно тихо!»
Первый урок доброты. Мне где-то два- два с половиной годика. Проходя мимо дома Тереховых, я неловким броском попадаю и перебиваю камнем ногу желтому пушистому цыпленку. Родители, шедшие рядом, называют меня живодером и отказываются (в шутку, конечно!) от меня, заставляют меня просить прощения у мамы цыпленка, серой хохлатки. Я прошу, а сам реву во всю глотку - не понимаю, как родители могут быть так жестоки ко мне. Но понимаю и другое - сделал больно другому живому существу – судьба тебя накажет! Поэтому никогда больше в жизни ни делал ничего подобного…
Ах, как ласкают душу воспоминания! Это, пожалуй, и все, что остается с нами в старости. Увы, начинаешь это понимать уже на склоне лет, когда телега жизни несется под горку к неизбежной пропасти, набирая ход и уже не реагируя на тормоза, то и дело, стремясь своим грузом по инерции опрокинуться и придавить самого седока. А седок этот – жизнелюб, он надеется еще какое-то время пожить, что-то успеть, кого-то встретить и сравнить с ним свои жизненные наблюдения, поведать тому, как интересно, оказывается, просто жить. Да, бесконечно прав был Воланд, когда говорил, что жизнь не только конечна, но она еще неожиданно конечна. И пока не свершилось это самое «бесповоротное», тороплюсь еще раз, хотя бы мысленно, пережить то, что навсегда застряло в памяти под грифом «нетленное»
Вижу себя сидящим в лодке, 30-тилетним мужчиной рядом с вечным другом и таким же искателем приключений, Владиком. Нас разбудила высокая волна от проходящей баржи. И вовремя, так как идущая следом за ней баржа на наших глазах опрокинула и потопила лодку с рыбаком в ней. Рыбак выплыл, отплевался, и река ожила непечатными словами и оборотами его пожеланий в адрес капитана баржи, столь не гармонировавшими с таким великолепным утром. А мы, радуясь новому дню и раннему утру, успеваем вытравить груз и отодвинуть нашу лодку с пути баржи. Той самой лодки, что мы втихаря уперли у моего батюшки и где ночь переспали на реке. Ах, братцы! Рассвет на реке – это такое чудо! Сколько их осталось в нашей жизни? Как говорят у нас на Дону – «…хер да маненько!» Лучше не думать об этом, а просто жить, доживать последние мгновения, «…что бы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы» Друг Владя полностью со мною согласен, как был согласен и в годы детства (когда мы жили на одной лестничной клетке), и в годы студенчества (когда мы студентами вместе жили на квартире у старой бабушки), и всегда по-жизни. Мы оба знаем правду, одну тайну, которая делает нас потенциальными родными братьями, от чего наш союз делается еще крепче.
« Нас мало избранных….» - писал поэт. Знакомых много, а вот тех, кого я могу назвать друзьями, как, и положено к концу жизни – два-три человека! Их несколько – дружище Владя, Зюзя и Фома. Да продлит Господь их дни! Аминь!
Давно замечено – у всех Камыниных и Ивановых к старости носы становятся горбатыми, что твой ятаган. Наверное, турецкие гены прапрабабки Саши дают о себе знать. Похоже, и я не стану исключением, - он, мой нос, уже сейчас, в 54 года, начинает изгибаться. Так в гроб и лягу – горбоносым…
«В саду при долине…» Где он теперь, этот сад при той долину? Поколения донских казаков смахивали слезу, слушая историю про незатейливую любовь тех времен. А теперь плачу я, оплакивая давно ушедшую силу и славу казачества, которым гордилась Россия. К казакам я имею отношение лишь номинально, но и во мне шевелится гордость за Россию, за былое могущество казачества времен Платова, Брусилова, Деникина. Сумеет ли воспрянуть, возродиться тот стержень, на который была нанизана вся российская история? Ах, как бы хотелось……
Давно это было…..Из ресторана мы вышли вместе. Ее шатало, я был не лучше. Я взял ее под руку и повел в сторону ближайшего подъезда. Была зима. Вечер. Одинокие прохожие – и те обратили на нас свое внимание, странную парочку мы являли – все время падали в снег и с проклятьями поднимались, оглашая полупустынную улицу нецензурной бранью.
Нет! – сказала она – Только не в подъезд! В подъезде – это пошло!
Я рассмотрел ее повнимательнее в темноте (там, в ресторанном угаре, среди балаганного шума и музыки, я запомнил только синюю юбку и светлые волосы) В темноте я пробубнил что-то про привередливость, но у меня это не очень получилось. Вышло что-то наподобие «труфебляприведа». Короче – я сам не понял, что сказал…. Помню, шли куда-то дворами, потом свернули в котельную, что нам подвернулась. Внутри котельной пахло соляркой и угольной пылью. Мрак нарушался отверстием в печи, где что-то мирно клокотало. Над пустым стулом дежурного я рассмотрел репродуктор, старый и закопченный.
«Наверно в такие вещал еще Левитан, как космические корабли бороздят просторы Большого…» - подумал я тогда, но меня посещали совсем другие мысли и градус кипения поднимался во мне все больше.
Я не могу так – в перерыве между поцелуями сказала она, отдышавшись. Половины одежды на ней уже не было, все эти куртки-свитера кучей валялись у нас под ногами. – Я привыкла под музыку…
Где ж я тебе в 2 часа ночи музыку найду? - хотел ответить я, но только просопел что-то невнятное, блудливо озираясь в темноте. Мой взгляд упал на репродуктор – благо, он висел рядом. Я повернул ручку. Пустота котельной гулко наполнилась позывными «Маяка». Она показно расслабилась и повисла у меня на руках….
Короче, через час мы вышли из котельной, грязные и закопченные. У меня хватило ума и такта проводить ее к ней домой на «Кольцовскую», а я сам, уже спя на ходу, отправился к себе на « Улицу 1905 года». Войдя в комнату, я увидел, что я дома один и Владикова постель не разобрана.
«Завис где-то парень» - успел подумать я и рухну на свою постель, не раздеваясь.
Потом я часто встречал ЕЕ на проспекте, она всегда делала «морду тяпкой» и не здоровалась – ну, еще бы, она шла под руку с высоким симпатичным парнем, наверно тоже – большим любителем музыки!
В пятилетнем возрасте у Олеси появилась странная привычка – орать, сидя на горшке! Сидит себе, знаете ли, и орет во всю глотку. Тужилась она так, что ли – сейчас уже неизвестно?
Ты чего кричишь, доча? – спрашиваю я - Может у тебя глисты?
А она отвечает - Ну, какой ты глупый, папа! Ведь я же КА-КА-Ю!!!
Почему при этом надо было орать – до сих пор загадка…
Она часто приходит ко мне во сне. Я даже имя ее не помню. Помню запах чистоты промытых волос на голове и как у меня при ее виде моментально начиналась эрекция и мокли ладони. Чувство стыда и робости моментально сбивали дыхание и мне казалось, что мои желания видят все окружающие. Она была на год старше и была в третьем отряде пионерлагеря. Помню, как горело и шелушилось лицо после Прощального костра, помню ее капризную фразу, что «… от некоторых даже в последний день отъезда трудно отделаться!» и ее взгляд, говорящий совсем об обратном, побудивший меня у всех на глазах подбежать и сунуть в ее потную прохладную ладошку записку с текстом «Л…ю».
Что было дальше – я плохо помню. Помню, что в автобусе всю дорогу мечтал увидеть на обочине дороги их перевернутый и горящий автобус и, будто, я вытаскиваю ее без чувств и спасаю ее. Мне так хотелось совершить для нее какой-нибудь подвиг, во мне все кричало - это не могло кончиться вот-так, обыкновенно! А ведь кончилось…! И снова началось.…И угомонился я только в 42 года у алтаря, где нас венчали со второй женой.
«Чудны дела твои, Господи!»
Боже, какая страшная смерть. Нелепо.…За что ты ее так? Даже я перестал ее ненавидеть за столько лет. Осталась только жалость к и заблудшему человеку. Когда ее вспоминаю, перед глазами одна картина – как мы увозили маленькую дочку Олесю из занюханного и Богом проклятого Дербента.
Салон самолета. Олеся без сознания. Я только-что подписал все бумаги, беря ответственность за жизнь Олеси на себя, лишь бы скорее улететь. Врач по-кавказски цокает языком и с сомнением качает головой – «…не довезете!» Только-что из-под капельницы. Олеся изможденная и бледная лежит в кресле. Бортпроводнице что-то все время не нравится, она агрессивна. Кричит и говорит, что сейчас вышвырнет нас из самолета, что с билетами что-то не так. И вдруг я сзади слышу голос моей Веры;
-Если ты, сучка, сделаешь сюда еще шаг, я размозжу тебе голову на хер вот этой бутылкой!
В наступившей тишине оборачиваюсь и вижу ее взгляд – стоит в проходе с бутылкой наперевес и смотрит на ноги проводницы, если та двинется – точно жахнет по балде! То же самое увидела в ее взгляде и проводница, и со страхом делает шаг назад. Все. Инцидент улажен. Вообще-то, в нашей семье не принято было ругаться матом, я впервые слышал подобное от Верочки. Проводница возмущенно ругается, но это больше так, для виду, но шага вперед так и не сделала. Я никогда, ни до, ни после, не видел такого взгляда своей жены… - взгляд волчицы, спасающего своего волчонка!
Эту историю мне рассказал Владя. Мы долго хохотали, я не удержался и тиснул ее в свою в свою книгу.
Ходили долго, облазили все кусты и ночные парки. Наконец, от обилия поцелуев ей захотелось большего. К тому времени они сидели на скамейке и брюки Владика были расстегнуты, зиппер на них был спущен до самого низа. В порыве обожания он взвалил ее на руки и двинулся в густую тень ближайшей беседки, что б до конца оформить свои отношения и завершить начатое. Но на полпути почувствовал, что расстегнутые брюки сползли до колен, и создают помеху его похотливым желаниям. Тогда он, как стреноженный конь, со спущенными до лодыжек (руки то были заняты разомлевшей девицей!) джинсами, прыжками преодолев последние метры, углубился в тень беседки. Дорого бы я дал, что б воочию посмотреть эту картину - как Владик галопом скачками прыгает в стойло! Но мне хватило и Владикова рассказа, в картинках и жестах с элементами пантомимы, поведанного мне. А вы говорите – любовь…
Ночь. Вагон. Мы с Верой и Олесей едем на лето в Воронеж. Глубокой ночью поезд делает остановку в Ряжске, подсаживая новых пассажиров. В наше купе входит новый пассажир, располагается, разворачивает сверток и начинает кушать перед сном. По купе разносится острый запах копченой колбасы и соленых огурчиков. Мужчина тихо ест. Неожиданно с верхней полки, где лежат Вера и Олеся, раздается укоризненный голос маленькой Олеси:
– Мама, а когда дядя даст нам покушать?
На минуту мужчина перестает жевать, Потом тихо выходит в коридор и я слышу, как он шепотом просит проводника поселить его в другом купе. А я тем временем слышу сонное посапывание с верхней полки, где мирно спят два моих родных человечка.
До сих пор перед глазами накачанная загорелая ляжка отца, сидящего за столом в трусах, из которой торчит осколок бутылочного стекла и поток крови, сбегающей на пол, где стоит уже лужа крови. Папа несколько заигрался и потерял ориентацию в пространстве, а может слишком реально воспринял слова мамы о том, что лучше приносить и пить водку дома, чем под забором в компании сомнительных личностей – не знаю. Но смелый папин жест с доставанием из пиджака бутылки водки и водружением ее (бутылки!) на стол, кончился ожидаемо – мама тут-же схватила ее и с размаху трухнула ею по столу. Весело брызнули осколки, один из них тут-же вонзился папе в ногу. Никогда не забуду, как решительность на лице мамы сменилась полной растерянностью, а лицо папы выражало веселое удивление – «...смотри-ка, кровь»!? Подобные сцены в доме Ивановых происходили довольно часто и, как правило, сопровождались обилием ненормативной лексики с обеих сторон. То с балкона на дорогу летели куски мяса, что папа привез из долгой командировки. То папа рвал на груди новую шерстяную кофту, показывая всем, как его достала подобная семейная жизнь. То папу выгружали из служебного « газика» совершенно невменяемого после трех дней отлучки. А мы с Маринкой смотрели на все это и постигали азы семейной жизни, мысленно клянясь себе – никогда не будем так жить!
О, какое страшное зрелище. Вижу в первый раз и, надеюсь, в последний! Стою на балконе своей квартиры. Смерч завис на фоне 2 школы, то увеличиваясь в ширине, то уменьшаясь, а то и вовсе разламываясь «в талии». Облака, венчающие верхушку, стремительно вращаются и их засасывает в воронку. Судя по масштабам и допустимому расстоянию, смерч бесчинствует где-то над рекой Осетр. Позже я воочию сам увидел масштабы разрушений – стволы берез в районе села Протекино были, как бритвой срезаны, огромные бревна с корнем вырваны легко и небрежно. Можно подумать, что стадо мастодонтов выясняло отношения здесь и их мало заботило, что при этом о них подумают всякие слоны и носороги. « Человек - венец природы?» говорите вы мне? Ха-ха, как бы не так, он беспомощно и жалко мнется в сторонке, когда стихия входит в раж! Его удел – собирать осколки посуды, когда все кончится. Всякие там атомные бомбы, нейтронные колайдеры и лазерные пушки – детский лепет по сравнению с тем, что припрятано у природы за пазухой.
Он появился как-то сразу, с гневно пылающем лицом.
Что-уж я невнятно прочел – до сих пор не понял. Тут- же подлетел ко мне и, указуя перстом на выход, закричал: - «Вон из храма!»
Наверное, читая «Псалтирь», я что-то невнятно прочел вслух, со мной это бывает – инсульт тому виной, некоторые буквы при разговоре выпадают, но в любом случае не стоило так поддаваться дурному настроению. В принципе я, КМС по баскетболу, мог ему и одной, непарализованной рукой, внушить почтение и уважение к себе, калеке, но мне стало стыдно – за него, настоятеля церкви, у которого оказались дамские нервишки. Представляете – драка в храме! Позор… Я примирительно поднял вверх руку (вторая, увы, бесполезно болталась справа!), извинился (хотя по сейчас не знаю-за что!) и пошел на выход. Меня провожали недоуменные и жалобные взгляды прихожан. Но все это – и позор ситуации, и взгляды прихожан, и недоумение жены – я стоически выдержал, не проронив, ни слова. Позже меня очень удивила позиция жены, бравшей под защиту этого неврастеника. Через некоторое время все забылось, но сознание того, что бывают и такие священники, долго вызывало во мне дрожь омерзения.
Невольно чувствую себя «Копченым», который в моем детстве часто приговаривал: - «Падла, ЧК всю кровь попила!», читая эти строки, больше похожие на приговор: - «Выставку Иванова О.А. закрыть, работы отправить в запасник музея, где им надлежит находиться до решения комиссии Облотдела культуры. Обеспечение охраны работ поручить гл. хранителю музея т. Магсимовой Л.И. Подпись: - зав. отделом пропаганды и агитации т. Фадеевич А.И.»
Так-то, брат – дядя! В диссиденты попал, ты теперь вроде А. Солженицына – «…никто его работ не читал, но все заранее осуждают!», думал я. Выставку моих работ закрыли через 30 минут после открытия самой выставки, работы сняли и сложили в пыльный чулан «…впредь до выяснения!» Три дня ждали приезда комиссии из Москвы, три дня я «вибрировал», ожидая ссылки, репрессий, погоста. Приехала комиссия во главе с бабкой-Родимовой, нашим бдительным лизоблюдам во главе с т. Фадеевичем А.И. навешала «пилюлей», а меня взгромоздила на пьедестал, обозвав «…местным Рокуэлом Кентом» Впрочем, я даже радоваться не мог – так меня запугали Зарайские чинуши!
Выставку милостиво разрешили вновь открыть, на что я заявил – это как водку пить с продолжением – выпить, потом изо рта вылить ее обратно в стакан, а потом снова выпить. На новом открытии выставки выступающий т. Фадеевич заявил вдруг, что некомпетентность стала бичом нашего времени, что надо бить тревогу. Все понимает, падла! Сума ты переметная! В ответном слове я сказал, что надо бить не тревогу, а морду и не одну. Все гуманно промолчали, понимая, на какие морды я намекаю. Но работы свои я с выставки благоразумно забрал и просто раздарил желающим. Нет уж, гран мерси! Я лучше так похожу, на свободе с чистой совестью! Больше уж я в Зарайске выставок не устраивал!
Друг-Люська. Мы стали друзьями как-то незаметно, чувствуя раз-от-раза желание общаться, ибо общение это дополняло что-то в нас, не смотря на разницу в полах и возрасте. Как женщину я ее не воспринимал, нам хватало просто общения. Рано или поздно, но такое общение наверняка бы закончилось чем-то большим, но тут вмешалась судьба – я женился! А вскоре уехал. Так мы и остались с Люськой друзьями, о чем, впрочем, уже не жалеем.
-Ой, осторожно, милый! Здесь у меня эрогенные зоны! – кокетливо заметила она, вынимая мою руку у себя из-за пазухи.
-Да что ты, милая! Такое впечатление, что ты ими сплошь покрыта, и даже в три слоя!
Наши общения от сложных полунамеков и велеречивости вполне естественно перетекли в бесстыдные и брутальные, во всяком случае – с моей стороны! С красивыми словами было покончено! Слова «семья» и «верность супружескому долгу» вспоминались мною с чувством некоторого стыда и досады, не говоря о ней. Новые чувства захватили меня и уже помыкали мною, как им вздумается. Последним из моих сумасбродств была поездка в г. Лебедянь, на ее родину. После чего мне моими друзьями было заявлено, что я последний идиот, что ездит по городам и весям в поисках любовных приключений. Я пытался отшучиваться, спрашивая: - «Да? А кто первый?» А мама, когда узнала, откуда я вернулся, картинно всплеснула руками и сказала: «Сволочь!»
Правильно сказано – «…Нет прока в своем Отечестве!»
Трехлетняя Олеся гадает – как называется дикая свинья? «Бан! Нет, бакан! Черт, забыла!» - Оказалось – «кабан»… Вообще, растет холодная и независимая натура. Например, у Веры сердечный приступ. Я специально закрываю дверь в комнату, что бы ни испугать ребенка видом больной мамы. Вдруг дверь распахивается, на пороге стоит маленькая Олеся и требует вынести любимую книжку про Золушку. Вид распростертой мамы, лежащей в обмороке, ее ничуть не взволновал. Вот сиди и думай – то ли она впрямь такая бессердечная, то ли умело скрывает свои истинные чувств? Ладно, старость покажет….Но девчонка растет не без талантов. Экстерном поступила сразу на 3 курс художественной школы, заняла первое место в городском конкурсе рисунков на асфальте. Вчера смотрим балет и вдруг крупным планом показывают танцора и его забабашку весьма крупных размеров. Олеся во все горло заблажила «Ура!!» Подрастает девочка….. Или по ТВ танцуют молдавский танец. Спрашиваю – кто по-национальности танцующие?
«Чурки!!!» - не задумываясь, чеканит Олеся. Вся в папу…..
«Так. А вот эту партию поют мужчины и теноры!» – говорит Дмитрий Кузьмич, разбирая партитуру, но говорит таким тоном, что все вокруг понимают – теноров за мужчин он не признает Я совсем недавно пою в хоре муз. училища, но мне все пока ужасно нравится. И даже тот факт, что я отношусь к тенорам, не особо напрягает меня….
Идеи – они, как гвозди. Чем сильнее по ним бьют, тем глубже они входят. Не моя мысль, где-то вычитал. Идея бессмертия души человека, видимо, мною наследована от отца. Я только привнес в нее свои религиозно-философские черты, отчего она не стала хуже.
«Сынок, и почему так несправедливо устроено – зачем-то надо умирать?» - говорил мне задумчиво отец за месяц до смерти. Как сейчас его вижу – крупный, ужасно похожий на великого певца Шаляпина в старости, горбоносый, подперев одной рукой голову, слушает диск Шаляпина, которого он боготворил. Особенно ему нравилась «Клубится волною…». Взгляд его становился глубоким, глаза влажнели, губы плотно сжимались. Куда девался простой русский мужик, парень из народа, хохмач и балагур с хитроватым прищуром? Что-то мистическое было в его сходстве с Федором Ивановичем. Передо мною на диване полувозлежал маститый старец, устремив свой взгляд куда-то дапеко-дапеко, туда, куда мне не пробраться за все коврижки мира. А может быть это только мне так кажется? Это сугубо мое видение? Знаю одно – я всегда любил родителей и для меня понятия «русский, Родина, родня…» - не сотрясание воздуха, а слова, вызывающие комок в горле и дрожь в голосе. И когда в известном фильме задают вопрос – «Вы гангстеры?» и звучит ответ «Нет, мы русские!», меня переполняет гордость. Да, такие мы – русские! Все время –«…на грани фола!»И мне претят понятия «человек вселенной, космополит, толерантность…». Я русский! И горжусь этим… А кому это не нравится – попрошу выйти вон..!
Шикарное женское имя – Даздраперма. Расшифровывается, как « Да здравствует Первое мая!» Это как же надо ненавидеть своего ребенка, чтобы дать ему подобное имя? Звучнее может быть только имя, прочитанное мною на одной табличке – «Доктор Продросимус»! Тоже, хорош мальчик…
Почему-то сегодня, 2 июня, видел во сне папу. Проснулся и понял – сегодня его День Смерти. Давно готовился к этому дню, а вот вчера – напрочь забыл. Прости, папа….12 июня, в твой День рожденья, пойду в церковь, закажу поминальную службу, что делаю каждый год. Твои фото отправил Маринке, мне они без надобности, я тебя и так помню, каким добрым и веселым ты был. Был сыном своей матери, «графини Феклы», за словом в карман не лез, иногда был очень наблюдателен, а потому язвителен и резок. Выпить любил, баб любил, любил веселые компании и розыгрыши – но все это делал с добротой и веселой шуткой, про свою смерть всегда говорил с веселой хохмой, ждал ее и не боялся. Потому, что не верил, все думал – это далеко, это не про него. Господи, дай и мне так – что б без страха…. А еще лучше, как со Светкиным папой было. Зимой упал – и не встает. Подбежали, стали поднимать, думали поскользнулся – а он уже мертвый! Хорошая смерть…..
До сих пор не могу простить себе этого. И зачем я рассказал ей об этом? Какая выгода от всего подслушанного, тем более все это оказалось неправдой. Зачем оклеветал хорошего доброго дядьку, порядочного человека? Единственным оправданием мне может служить то, что я был молод и глуп, хотя, конечно, это слабое утешение. Но ведь до сих пор помню? Наверное, со стороны это смотрелось мерзко. Фу, сам себе противен.…Прости меня, Таня…..
Жена Вера когда-то рассказывала мне, что ее родители, будучи совсем молодыми, на Новый год в Норильске гуляли в одной компании и в самый разгар веселья одна девушка неловко повернулась и громко пукнула. Ну, пукнуда и пукнула, с кем не бывает. На наш современный взгляд, людей, покупающих «Плейбой» в киоске на углу или смотрящих «Империю чувств» по видеомагнитофону, событие мелкое, улыбнулись и забыли. А она, бедная, переживала-переживала, да утром и повесилась. Слава Богу – откачали, успели довезти до больницы. А вы знаете, я бы хотел жить в те времена, когда люди были чистые и скромные. Когда так реагировали на всякую житейскую мелочь. Кто-то скажет – анахронизм. А я скажу – духовная чистота и скромность. Не стоит думать, что я призываю вешаться из-за всяких пустяков, это явный перегиб. Да, мы приобрели нейтронный коллайдер и прокладки «Котекс», отвозим в ремонт свои «Мерседесы» и запросто обращаемся с компьютером, но что-то гораздо более важное утеряно безвозвратно….
Вообще, сейчас вспоминаю юность – ну и дураки же мы были, глупые, а потому – жестокие. Ну, надо же, учился парень в пединституте, у него не было рук, он писал лекции, зажав авторучку зубами. Так мы ему кличку придумали – «Аплодисмент». И у нас еще хватало ума смеяться над этим. Эдак мы считали себя юмористами и острословами. Прости нас дураков, Господи…
Как – то мама в откровенной беседе про Ирку, которую она очень любила и жалела, сказала мне: - «Если она тебе дорога – женись!», а мне послышалось – «Если тебе надо «рога» – женись!»
Наверное, кто-что хочет, тот, то и слышит…..
Перед танцами захожу к Владику, что б вместе идти в ДК. Дверь открыта, в квартире – никого. Из ванной раздается плеск воды и странное мычанье. Захожу….И вижу картину – Владик, совершенно в невменяемом состоянии, одной рукой моет голову, а другой держится за стену, из головы свищет кровь. Владя, говорю, ловчей двумя руками голову мыть, ты чего второй за стенку уцепился? Владя что-то пробурчал нечленораздельно, я только потом понял – «Эт, что б меня в море не унесло! Когда в ванну влезал – поскользнулся, головой о край ванной ударился. Кабы там были мозги – отбил бы на хер»! Оказалось, они у Бориска с браги пробу снимали. Вот и наснимались. Так и пошел он на танцы – с окровавленной головой. Зато чистый…
Что ж мне этот гипс так надоел! – на уроке скульптуры говорит Миша Максаков.
Да, человеченки бы… - голосом старого каннибала мечтательно отвечает Славка Котляков
Мы едем с маленькой Олесей в автобусе. Видя приближающегося кондуктора, Олеся с беспокойством заерзала и спрашивает меня – «Папа! А мы билетики будем сегодня чмокать?
«Чмокать!» - значит компостировать.
Система, в которой мы жили, то бишь – Советска власть, была тупа и чванлива. Человека, если он сдавался, ломала «на раз!» Но ее легко било бить ее же оружием – то есть, тупостью, демагогией и чванством.
На первомайской демонстрации девочки из нашего «7а» не стали ждать машину, что отвозила в школу знамена, а побросали кумачи на дорогу, прямо под колеса транспорта. На понедельник назначили общее собрание дружины, где Старшая пионервожатая распекала наших девочек в хвост и гриву. И вдруг, одна из виновных заявила, что это во всем виновата Старшая пионервожатая. Что плохо их воспитывала, спустя рукава занималась с ними патриотизмом и своим примером прививала им вкус к легкой жизни. Мол, даже сегодня, на собрание дружины, пришла с накрашенными тушью глазами и ногтями «а ля Мэрилин Монро», что это идеологическая диверсия и подрыв авторитета партии. И тут наша обвинитель вдруг чувствует, что неожиданно превратилась в обвиняемую, с которой вот-вот снимут красный галстук и надают идеологических оплеух. Тогда пионервожатая делает «поворот оверштаг» и начинает источать елей и курить благовония в адрес недавних виновниц скандала. Что, дескать, бедные девочки ни в чем не виноваты, а виноват шофер, не вовремя приехавший за знаменами. И ловко перевела тему в русло трудовой дисциплины, которая пока у нас не на высоте. Вуаля! Девочек не только не исключили из пионеров, но даже наградили грамотами ЦК ВЛКСМ «…за бдительность в отражении идеологической диверсии». Как гласит русская пословица: - «Не все коту масло и творог, когда - нить и мордой об порог!» Прощения просим, ошибочка вышла…..
С каким-то благоговением и умилением смотрю на старую фотографию. На ней старший родной брат моего деда Ивана – Федот и два его товарища, снялись перед отправкой на фронт, на подавление антоновского мятежа. Следов русопятой простоватости на лице, молодом и красивом, нет и в помине. На меня смотрит умное лицо с живыми глазами. Хочется предостеречь, крикнуть из нашего века – остановись! Через полгода тебя зарубят тамбовские мужики из банды Маруси - «Огонек»! Какую правду ты защищаешь? Мстишь за убитого белогвардейцами отца? Ты опустошаешь и разоряешь земли таких же, как и ты, мужиков. Бог не Микитка, он правду видит! Остановись!
Нет, не докричаться.…У истории нет сослагательного наклонения. Все уже решено там, наверху… Можешь браво петь в теплушке «Наш паровоз, вперед лети…», заглушая страх и сомнения где-то внутри себя. Можешь приветственно горланить «Ура!!» в честь прибывшего к вам в полк тов. Троцкого, даже не догадываясь, что этот жид толкает вас, русских, на братоубийство. Все напрасно.… У каждого свой путь, своя юдоль. Остается только горестно вздыхать. Судьбу, как черновик, не перепишешь набело. Грустно….
До сих пор помню, как пахли ее страницы – клеем, типографской краской и Москвой. И название у нее было интригующее – «Волшебник Изумрудного города»
Ее купили мне в день первого моего приезда в Москву на Павелецком вокзале – помню чарующую смесь запаха кофе и «пассажиров», выходящих из здания вокзала; помню ропот пассажирской массы в метро; гул и грохот поездов; мой восторг от самоедущей дорожки эскалатора и мое упрямое лежание на полу станции метро, настырно требующего и доказывающего моим родителям, что именно покупка этой книги и являлась целью моего путешествия с ними в Москву. Родители, скрипя сердцем, купили-таки мне книгу, но пообещали по приезде в Семилуки выписать мне изрядную порцию подзатыльников – сейчас они очень устали и издерганы дорогой.
А на утро был полный восторг от Красной площади. Не помешали ему даже содранные коленки при падении с Царь-пушки и постоянные выговоры мне моих родителей. Критически осмотрев Спасскую башню, пришлось признать, что она выше водонапорной башни у нас на Третьем заводе в Семилуках, а мои последующие попытки поковырять пальцем в носу у статуи князя Пожарского вызвали всеобщий восторг и смех окружающих. Потом был зоопарк. Я плохо помню всех этих волков и верблюдов от полноты впечатлений, но в памяти застряла картинка – удав пожирает живых белых мышей внутри стеклянного террариума, устланного опилками. Помню мамины слова, что она отдаст меня на съедение этому удаву, если я не перестану клянчить педальную машину. Угроза возымела действие и я, наконец, заткнулся. Далее наш вояж был на Родину мамы, в город Чебоксары. Я лежал на верхней полке купе вагона, листал книгу «Волшебник Изумрудного города» - я только-что научился читать, и в минуты отдохновения от книги заранее пытался представить себе - какие они, эти самые Чебоксары?
Широта Волги, вольный ветер и покусанный мною врач-стаматолог, за то, что пытался просунуть мне в рот бормашину – вот и все впечатления от Чебоксар, что сохранила моя детская память. Знал бы - не ездил бы, лучше бы подождал бы родителей недельку в Москве, у дяди Миши Вольнова. И, хотя прошло уже 50 лет – а смотри-ка, что-то помню….
Вы верите в сны? Мне в 10 классе приснился сон. Будто я медленно поднимаюсь по лестнице нашей школы на 4 этаж, где был расположен Женькин класс «10В-класс химии» и спорт – зал. Почему медленно – а черт его знает! Наверное, потому, что во сне. Уже около дверей спорт - зала меня окликает худой высокий скуластый подросток в очках и в пионерским галстуке, у которого были отжеваны и откусаны концы. Широко улыбаясь, протягивает мне руку для рукопожатия, несет какую-то ахинею и вдруг, ни с того-ни с сего, желает мне удачи. Я машинально жму ему руку, мысленно удивляясь странноватому парню и задаваясь вопросом – где я мог его видеть? И тут я проснулся….
Отмотав весь сон назад, я еще раз или два пытался понять, что это было. И только утром вспомнил, где я мог видеть этого улыбчивого мальчишку – а видел я его каждое утро в зеркале, когда брился. Может, так мое детство прощалось со мной? Выходит, я сам себе желал удачи? Чертовщина какая-то. Мистика! Господи, и чего только не приснится …..