Рассказ
I
Отложив на потом дела, никогда не кончающиеся в доме, она удобно и мягко устроилась в кресле и ничто не мешало теперь ее отдыху. На случай, если сын решит заехать пообедать – у нее все готово: обед разогрет и стоит на плите.
Нажала кнопку телевизора и улыбнулась. Звонкие детские голоса всегда притягивали ее к экрану. Сейчас там удивительным дискантом выводил мальчишка потрясающую «Аве, Мария!» И она, вся обратившаяся в слух, больше не обращала внимания ни на царапающий стук инжирной ветки по стеклу окна, ни на порывы ветра, беснующиеся над ее маленьким домиком.
На сцене в зажигательной лезгинке, как на катке, теперь заскользили девочки и мальчики в грузинских национальных костюмах.
Она подалась вперед. Напряглась. Села прямо, стиснув ладонями подлокотники кресла. Огневой ритм танца мгновенно проник во все ее существо. Каждое движение на экране усиливало напряжение мышц.
И вдруг, упруго поднявшись, она твердо стала на пальчики, распрямила спину, вскинула руки на уровень груди и, приподняв подбородок, величаво пошла по кругу комнаты, которая неожиданно утратила сжатые объемы и превратилась в огромную сцену концертного зала. Руки взлетали и опускались шелковыми крыльями, всплескивались за спиной, устремляясь за нею и вместе с нею, а сама она слилась в едином полете музыки, танца и веления души.
Давно, в далеком далеке, какой-то специалист в хореографии отметил необычность ее локтевого сустава, сказав, что ей, за просто так, подарены природой руки балерины…
Лезгинка кружила ее. Отдавшись притягательной силе огня и грации, она, красивая и молодая, плыла рядом со своим джигитом. Белые широкие рукава ниспадали к ногам, а платье в полете было похоже на парус. И у самых колен трепетали кончики распустившихся кос.
С последним аккордом на доли секунды застыла на цыпочках, задержав дыхание, вслушиваясь в замерший зал, и, не справившись с волнением, рухнула в кресло… А зал взорвался аплодисментами! К ногам падали цветы! Светясь от счастья, что состоялась(!), жадно, взахлеб, каждой клеточкой своего тела впитывала этот гром аплодисментов – заслуженных, так трудно доставшихся ей.
… А утром следующего дня пожаловалась сыну: отчего-то болят ноги и ломит все тело. И поспешила успокоить его, что ничего не делала по дому, абсолютно ничего. И только к вечеру воскликнула:
– Вспомнила! Я танцевала лезгинку!
– Да помнишь ли ты, сколько тебе лет?! Какие танцы, ма?!
– Оставь, сынок. Это была такая лезгинка! – и она посмотрела на него взглядом, в котором вместилась вся ее жизнь.
II
В большом просторном цехе, среди станков и машинного оборудования, молодая стройная женщина ловко орудовала метлой, сгребая рабочий мусор в ровненькие кучки, загружала тележку металлической стружкой и везла в отвал. Мыла, скребла, чистила окна и… пела, радуясь. что осталась одна, и ее никто не видит, не слышит и не мешает. Пела во всю мощь, не сдерживая голоса – чистого и глубокого, и в самом пении слышалось, как счастлива женщина в этом полете души.
Это была она! Это ей мастер сказал: «С таким-то голосом – да с метелкой?!» Это она привозила родному заводу призы с конкурсов и смотров… Это ей предлагали заняться вокалом на профессиональной основе.
Но, потеряв в войну родителей и мужа, осталась в семье за старшую. И теперь у нее – трое, за чью жизнь она ответственна: брат с сестрою и ее малютка-сын. Над предложением долго думала и понимала, что такое случается однажды, и может никогда не повториться. Порой все валилось из рук… Наконец сделала выбор. Она выбрала семью, и при другом раскладе просто не могла бы жить.
Недавно проснулась среди ночи. Долго лежала, не зажигая света. Полная луна светила прямо в лицо и разбередила своим притяжением. Неведомая сила заставила встать и подойти к окну. В неоновом свечении луны старенький сад едва заметно вздыхал листвой. Ветра не было. Как застывшие декорации темные стволы чернели за окном с обеих сторон. Огромная звезда, пульсирующая ослепительно ртутным блеском, пугала своей величиной. Глядя на изуродованный постоянным отпиливанием сухих веток орех, вспоминала, какою большой и красивой была его крона. Девчонкой, она забиралась в нее, на самый верх дерева, и пела на всю округу, собирая в слушатели соседскую детвору...
Надо бы подсадить молодых саженцев. Да и малину – тоже пересадить, вон туда, где когда-то стоял их прежний домик, ушедший в землю по самые окошки. На смену ему, сын еще подростком, сработал новый – тоже маленький, но крепкий, в котором она живет и сейчас. Вспомнилось, как, уже после войны, приходила с работы в тот крохотный домик с большой печкой. Ее ждали три пары детских глаз и больше смотрели не на нее, а на сумку, в которой приносила паек. И все оживало! «Мужчины» тащили небольшие полешки и хворост, топили печку, а она и сестренка готовили еду.
Трещали в печке дрова, пахло смолой, и теплый дух быстро заполнял домик. В этот раз дали шкварки с мясокомбината. Вареная картошка и шипящие в золотистом луке выжаренные кусочки сала издавали такой аромат, что сосало под ложечкой. А когда она поставила миску на стол, – ни одна царская еда не была так вкусна, как эта!
Согревшись, сытые и порозовевшие, усаживались потеснее друг к другу и пели. И украинские, и русские песни. Все подряд. А она любила итальянские. Единственным источником и учителем тогда служило радио, а ученицей она оказалась способной.
1II
Ее хватило, чтобы поднять на ноги детей; прожить жизнь, испытать в полной мере холод бабьего одиночества; растить внуков; и все это время с сыном и его семьей ходить в горы.
Однажды они поднимались по одному из склонов Малого Кавказа, согнувшись в три погибели от его крутизны: сын с невесткой, внук и она сама.. Ей тогда исполнилось семьдесят. Они торопились. До вершины оставалось немного, но нужно было еще успеть до захода солнца возвратиться в долину. А солнце уже спускалось за гору.
Обратный путь нормальным спуском назвать было нельзя. Чуть не сломя голову они скатывались вниз. Ускорение не давало замедлить движение. Сумерки густели. Сын бежал впереди, его белая рубашка становилась едва различимым ориентиром. А страх быть застигнутым ночью на склоне, превратил их спуск в «полет». И она, едва замечая, куда попадают ноги и что проносится мимо, не отставала, перепрыгивая через валуны и кустарники, громко вскрикивая при этом от захватывающей дух скорости. Как они тогда целыми и невредимыми скатились в долину, понять не могут до сих пор…
Походы эти она любила. Здесь она забывала о возрасте и ни в чем не уступала молодым. А, оставаясь наедине, пела. Голос взмывал ввысь, разливался, едва касаясь верхушек деревьев, эхом прокатывался по склонам и окончательно растворялся в горах.
Как-то, отойдя от привала, заблудилась. Но не испугалась. Запела. И вздрогнула, когда откуда-то слева, с соседней горы, услышала мужскую партию из этого дуэта. Снова запела. И снова услышала продолжение… От потрясения быстро нашла дорогу к привалу. А вечером к их костру пришел человек сверху – лесник. Он-то и был тем таинственным голосом, который отвечал ей в лесу. Намного моложе ее, высокий, широкоплечий, с мягкой пружинистой походкой.
Он влюбился в нее сразу. Ухаживая за нею, приносил с гор лесные цветы. Помогал снимать с деревьев орехи. Выдолбил свирель и длинными вечерами удивительные трели омолаживали ее душу. Когда он спускался с гор, они ходили к морю. Сидя на берегу, пели дуэтом итальянские песни. До темноты. Луна ласково обливала их голубым светом. Кинув несколько плоских камней в лунную дорожку, они прощались с морем и уходили домой.
Море и горы любили оба. Он говорил, что любит сильней. Она улыбалась в ответ…
Ее дети подшучивали над нею. Возлюбленная?.. В ее-то годы!.. А она с грустью смотрела на этого человека, и что-то заставляло ее очень бережно относиться к его объяснениям, что-то неуловимо знакомое щемило и тревожило душу. Сама сполна познавшая муку вдовьей постели, безысходную боль от осколков неосуществленной мечты и тяжелый физический труд, она находила что-то общее в их судьбах, видела в нем, как в зеркале, свое отраженье.
Он предложил ей руку и сердце. Но она слишком долго была одна, и не смогла в такую длинную одинокую жизнь впустить еще одно одиночество…
Все, о чем здесь написано, я узнала от нее самой. Я была у нее в гостях. Высоким чистым голосом, в восклицаниях и хохоте, она открывала мне историю за историей.
Рассказывая о леснике, она напела мне ту женскую партию из дуэта. И я, совершенно обалдевшая, смотрела на нее и не могла говорить…
В день, когда я была у нее, отмечалось ее рождение. Восемьдесят шесть! И она сетовала на детей и друзей, что все подарки принесли продуктами, и никто не догадался купить духи…
Прощаясь, она сказала:
– Жаль, что уезжаешь. Ты мне подарила праздник! Я снова прошла по забытым тропинкам… Разволновалась душа… И так грустно. Но я буду тебя ждать! На следующий день рождения!
* Посвящается жительнице г. Туапсе Заднепровской Нине Дмитриевне