ГЛАВА 3
НЕОЖИДАННЫЙ РАКУРС
Словосочетание «неожиданный ракурс» для каждого гражданина может иметь различные интерпретации. Для кого-то это взгляд сквозь замочную скважину своей квартиры на лестничную площадку, для кого-то – в окошко женской бани изнутри прямо в глаза любопытного, озабоченного вьюноши, для кого-то – трезвый взгляд в зеркало на себя после долгого запоя, а для кого-то и вовсе – просто трезвый взгляд на происходящее. Что, как говорится, важнее всего на свете после крепкого сна, тонкого чувства юмора и регулярного стула.
Вот на трезвом взгляде на происходящее и хотелось бы, с вашего разрешения, остановиться подробнее.
В нашем повествовании описывается обычная жизнь наших с вами современников. А кому, простите, может быть интересна та самая пресловутая обычная жизнь? Всем же хочется острых ощущений, нешуточных страстей, серийных или хотя бы одноразовых маньяков и желательно немного крови, просочившейся сквозь белую рубашку.
А что может быть интересного и познавательного в семейных, производственных, соседских и иже с ними взаимоотношениях?
Ничего, скажете вы.
И таки будете правы. Частично.
Но остается тот самый, пресловутый неожиданный ракурс!
То есть косой взгляд на все эти пресные взаимоотношения человека, слегка обладающего чувством юмора, кое-каким жизненным опытом и гипертрофированной самоиронией.
Думаю, что только благодаря данному обстоятельству вы и дочитали это повествование до этой самой буквы «ы». И, смею надеяться, продолжите чтение, изредка улыбаясь.
На этом продолжим писать и мы.
***
Смятение чувств – так можно определить состояние Давида Самойловича Жука, вышедшего из застенков и оказавшегося один на один с собой в ванной комнате квартиры Мани Ривкиной.
Он-то сам и не подозревал, что его состояние можно так возвышенно обозвать.
Додик просто размышлял на тему: что делать и как быть.
Ну, подумайте сами.
Его бурная деятельность, направленная на привлечение к собственной фигуре максимального внимания, завела в определенный тупик.
Вместо того, чтобы восторгаться его остроумием и приносить тем самым Жуку радость, неблагодарные родственники сослали благородного дона в местную тюрьму. Они дали понять не очень дорогому гостю, что ему надо сидеть тихо и не высовываться. Типа, кушай, Додик, пресную мацу, замоченную в горячем курином бульончике с укропчиком, смотри программу спортивных новостей и радуйся жизни.
Вот так созерцал Додик себя, стоя в ванной и глядя в зеркало, начинающееся от пола и заканчивающееся под потолком. Мы специально не подглядывали за ним, но предполагаем, что стоял он в одних трусах на босу ногу, втягивал и отпускал животик, одновременно вдыхая и выдыхая. А также строя себе гримасы, причем одну страшнее другой.
Короче говоря, делал то, что обычно делают люди, когда знают, что их никто не видит.
«Какое счастье для Муси, – думал Давид Самойлович, – обладать таким мужчиной, как я».
И еще он думал, что все эти люди вокруг глубоко неправы, затеяв против него заговор. Они еще пожалеют, что связались с ним. С таким умным, хитрым, сообразительным, красивым. Ну, и так далее. Здесь возможны любые эпитеты, подчеркивающие, сами понимаете, что.
Вышел Додик из ванной снова самим собой.
– Готов к труду и обороне! – крикнул он в пространство квартиры.
– Дедушка Моня! – радостно выскочил ему навстречу внук Миша. – Ты жив!
– Мишенька, – ласково ответил Додик, – ты уже кушал?
– Да, – сказал ребенок.
– А я – нет. Скажи бабушке, что дедушка очень голоден. Я покушаю немножко, и мы с тобой будем радоваться жизни вместе. И потом, неужели тебе никто не говорил, что я – не дедушка Моня, а дедушка Давид Самойлович?
– А где дедушка Моня? – расстроился ребенок.
– Понятия не имею, где твой дедушка Моня, – разозлился Додик. – Я вообще не знаю, о ком идет речь. Что он тебе дался, этот Моня. Что он, еврейский дед Мороз или олигарх?
– Не знаю, – растерялся ребенок. – А ты точно не дедушка Моня?
– Показать паспорт? – вспылил Давид Самойлович. – Что за семейка? Сговорились вы все, что ли?
– Тихо, папа, – из спальни вышла Юля с Риммочкой на руках. – Сейчас придут из магазина Федор с Маней, и будем обедать.
«А дедушку Моню все-таки расстреляли», – грустно подумал Миша.
Здесь хотелось бы заметить, что Миша Ривкин – не даун и не дебил. Он – вполне нормальный для своего возраста ребенок. И чего, скажете вы, дался ему этот пресловутый дедушка Моня? А вот чего. Дети – очень впечатлительная часть человеческого общества. Если вы забыли, то я напомню вам про Моню невыездного, который остался на Украине ухаживать за могилками тех, кто не успел эмигрировать по тем или иным обстоятельствам. Ну, остался себе за долю малую и остался. А баба Маня и мама Юля часто в беседах на кухне вспоминали усопших родственников, вздыхали и горестно говорили друг другу, мол, дай бог дедушке Моне здоровья, пока он жив, мы спокойны, если бы не он, то сердце бы было не на месте. И так далее. Вот Мишка и переживал за этого пресловутого, неизвестного ему дедушку Моню. И представлял себя его дедом Морозом, Бэтманом и Терминатором одновременно. Вот так-то. Думать надо, о чем при ребенке говорить.
***
Гриша Ривкин, несмотря на постоянный бледный вид под загаром и врожденную худосочность, был упрямым и настырным, как многие евреи. Жизнь заставляет быть упрямыми и настойчивыми. Иначе скушают, а вернее, сожрут.
А Гриша после работы направился к Теме в гостиницу.
– Как дела? – радостно встретил Артем нового приятеля.
– Нужны деньги, – ответил Ривкин сразу, не разгуливая вокруг да около.
Услышав, какая сумма нужна Григорию для получения украинского гражданства, Тема очень поскучнел и даже расстроился.
– Может, домой напишешь? – предложил Тема. – Семья вышлет.
– Ты что? Соображаешь, что говоришь? – возмутился Ривкин. – Я от них сбежал тайно, а они еще будут оплачивать мое бегство? Нет, у мамы, конечно, заначка есть. Маня Арковна – человек экономный, про черный день всегда помнит. Но какой нужен повод, чтобы она эту заначку добровольно отдала. Мне такой повод даже в голову не приходит. По крайней мере, это точно не мое украинское гражданство.
– Может, написать ей, что тебя взяли в заложники, и требуют выкуп в размере, необходимом для гражданства? – предложил Артем.
– Боюсь за реакцию семьи, – ответил Гриша. – Кому-то может стать плохо. Я потом себе не прощу все эти сердечные приступы.
– Тогда, раз ты такой щепетильный, езжай-ка обратно.
– Нет, ни за что, – Гриша энергично помахал головой справа налево и вздохнул. – Ты знаешь, я бы, возможно, уже и поехал, но боюсь насмешек и угроз жизни и здоровью. Представляешь, как меня встретят? Жена не будет со мной месяц или больше разговаривать, если она вообще уже не ушла к другому, как я ей предлагал.
– Сам предлагал? – поразился Тема.
– А что? Я – благородный человек. Она уже четыре дня, как брошена мужем. Вполне имеет право устроить свою личную жизнь.
– Придурок, – ласково сказал Тема.
– Знаю, – отрешенно ответил Ривкин. – Теперь – Федор Петрович. Ну, этот уважаемый мною человек может и по шее дать. И будет прав. А мама, Маня Арковна, это вообще отдельный разговор. Ее реакция непредсказуема. От выставления вещей за порог до смертоубийства единственного сына.
– Да, – вздохнул и администратор Тема, – горячий вы народ – евреи.
– Да, мы такие.
– Вот я как-то спутался с одной дамочкой. Поселилась она к нам в гостиницу в отдельный номер. А у меня как раз ночное дежурство случилось. Сам понимаешь, как это бывает. Ой, она пока жила здесь, я на все ночи подряд дежурить подписался. А жене сказал, что оба сменщика одновременно заболели. Эпидемия скарлатины. Друг от друга заразились. Воздушно-капельным путем. Эх, скажу я тебе, брат Ривкин, это было что-то. А днем я спать домой приходил, что естественно. И тут как-то звонок в дверь. Я-то после тяжелой смены дрыхну, а жена открывает. А там сменщик мой, Веня, который вроде как должен весь в прыщах и с температурой параллельно земле лежать. Зашел просто в гости, пивка попить. Это со скарлатиной-то! Вот. Так жена мне и не сказала ничего тогда. Затаилась. А ночью пришла в гостиницу. В самый разгар дежурства. Бедная дамочка. В одном плаще на голое тело. А меня супруга неделю домой не пускала. А потом явилась сюда и сказала, чтобы я в венерологическом диспансере справку взял и только тогда с ней домой возвращался. Не с дамочкой, а со справкой.
– И как? – задал вопрос Гриша, так как Тема внезапно замолчал, переваривая в мозгу нахлынувшие воспоминания.
– Да все в порядке оказалось, – улыбнулся Артем, – в смысле, без венерических последствий. И супруга ни разу с тех пор не напоминала о тех печальных событиях. Только слово «скарлатина» не переваривает.
– Ты это к чему мне рассказал? – наивно поинтересовался Ривкин.
– А к тому, брат Григорий, что жены умнее нас. И нечего тебе бояться. Погулял и езжай домой спокойно. К евреям. Нечего тебе здесь делать. Как говорится, умерла, так умерла.
– Кто умерла? – насторожился Гриша, невнимательно слушавший собеседника.
– Это присказка такая. В смысле, в одну реку два раза не входят.
– Почему? Я в нашей реке тысячу раз купался, – поразился Ривкин.
– Господи, Григорий. Что непонятного? Я просто хочу сказать, что возвращаться – плохая примета.
– А я в зеркало даже три раза посмотрел. Так что эта примета не работает.
– Не в этом смысле. Ну, уехали себе, начали строить новую жизнь. Чего теперь-то? Сиди ровно и дыши без больших пауз.
– Не хочу сидеть ровно. Хочу сидеть так, как нравится.
– Какой ты упрямый, Гриша. Мосты уже сожжены, обратной дороги нет. Понял?
– Какие мосты? Что ты мне шьешь, Тема? Тоже, диверсанта нашел.
– О, господи, Ривкин! Этими незатейливыми поговорками я всего-навсего хочу показать тебе, что в твоем приезде на Украину нет никакого смысла.
– Так бы сразу и сказал, – обиделся Гриша. – А то полчаса паришь про реки и мосты. То есть, денег мне не дашь?
– Не дам, Гриша. Вот, первача налить могу. Для снятия стрессовых последствий. У меня сменщик через полчаса подойдет. И мы с тобой можем спокойно посидеть в кабачке «Пид дубом». Возьмем там борща и пива, а самогонка у меня с собой, чтоб не тратиться.
– А давай, Тема. Сегодня есть повод не просто выпить, а нажраться. Крушение надежд, все мосты упали в реки, в которые мы вошли во второй раз. А дорога обратно как раз шла через эти мосты, которые и упали потому, что прогорели дотла. И остается мне сидеть на попе ровно и пить первач. Заодно и помянем умершую.
– Кого это? – насторожился Тема.
– Сам говорил, мол, умерла, так умерла. Не знаю, о ком ты, Артем. Но, тем не менее. Вот ее, бедолагу, и помянем.
***
Мендель Соломонович получил от медсестры Лоры адрес больницы и рекомендацию, к кому и когда обратиться. То есть, ему надо было в общем порядке подойти в больничную регистратуру и записаться на прием к доктору Ефиму Хаймовичу Шпулькеру. Что Хайкин незамедлительно и проделал.
Он надел черный, повседневный костюм, принял благообразный вид, присущий рядовым раввинам, и с замиранием сердца вошел в холл больницы. Где-то в ее недрах нес нужную простым людям службу доктор Шпулькер.
Оплатив талончик и получив его на руки, Мендель поднялся на третий этаж.
В обозначенном в талоне кабинете его уже ждали. Их было двое, страшноватая, абсолютно не накрашенная женщина, кого-то смутно напоминавшая Хайкину, и плотный мужчина, бритый наголо, с синим, блестящим черепом, но с густыми бровями вразлет и двумя кустарниками в ноздрях.
– Присаживайтесь, – сказала женщина голосом Лоры и улыбнулась.
Хайкин сразу заподозрил, что эта дама в белом халате на голое тело и есть его подруга по борьбе с портвейном Лора. Но Мендель никогда не видел Лору ненакрашенной, а тем более в белом халате. Обычно она была либо голой, либо в полотенце. В зависимости от стадии опьянения. И всегда минимум с килограммом черной туши на лице. Поэтому раввин засомневался и сказал кодовую фразу «Португалия с нами». Так они обычно шутили, когда в гостиничном номере наливали по первому бокалу вина и чокались втроем.
– Португалия в нас! – ответила Лора.
Так они обычно говорили, когда выпивали портвейн до дна.
Шпулькер переводил взгляд с пациента на свою помощницу. Он уже начал нервничать, потому что тоже имел виды на Лору в часы ночных дежурств.
– Я оставлю вас ненадолго, – деликатно сказала женщина и встала, показав вполне приличную ногу. Вид в профиль.
Врач и раввин одновременно вздохнули.
Дверь кабинета за Лорой плотно закрылась.
– Ефим, – представился Шпулькер.
– Хайкин, – невпопад ответил Мендель.
– А фамилия? – спросил доктор.
– Это фамилия, – подумав, ответил раввин.
– Тогда начнем сначала, – решил врач и представился снова, – Ефим.
– Мендель, – ответил Хайкин.
– Уже лучше, – улыбнулся Шпулькер.
– Очень рад.
– На что жалуетесь, Мендель? – поинтересовался доктор.
– На Давида Самойловича Жука, – искренне ответил Хайкин.
– Шеф «Моссада»?
– С чего вы взяли?
– Лора сказала.
– Скорее, резидент ФСБ, – шепнул Хайкин.
– Это гораздо хуже, – поморщился врач. – Хотите соскочить?
– Мечтаю.
– Дело серьезное, но поправимое. Какой орган будем лечить?
– В каком смысле? – испугался Мендель.
– Ладно, понятно. Тогда помолчите. Сейчас начнем лечение.
– Я морально не готов, – еще больше испугался Хайкин.
Доктор приложил палец к губам и напечатал фразу на клавиатуре компьютера, стоящего перед ним на столе: «А материально готовы?»
Мендель утвердительно кивнул.
– Две-три тысячи американских шекелей потянете? – появилось на мониторе.
Мендель кивнул.
– Это главное, – снова напечатал врач, предварительно стерев предыдущий вопрос.
Хайкин натянуто улыбнулся. Судя по всему, доктор Шпулькер сам состоял на службе в какой-нибудь секретной разведке.
А тот продолжал компьютерный диалог:
– Если хотите попасть на лечение к нам, вспомните о своих невропатологиях.
Мендель посерел.
Шпулькер, убедившись, что его не поняли, стер фразу и напечатал поверх ее:
– Радикулит?
Хайкин пожал плечами.
– Гипертония? – набрал доктор.
– Отложение солей?
– Мигрени, головные боли, склонность к немотивированным слезам и суицидам?
Слезы тут же, как по заказу, появились на глазах раввина. Захотелось покончить с собой.
– Вот, – напечатал Шпулькер, – как видно, уже гораздо теплее. Ноги немеют? Руки холодеют?
Хайкин утвердительно кивнул. И ноги, и руки у него немедленно онемели и остыли.
Как у любого впечатлительного человека, организм раввина примерял на себя болезни по мере их перечисления доктором. Еще две-три посложнее, и уже никакое лечение Хайкину бы не понадобилось.
Но Шпулькеру и так все было ясно. Он позвонил. Тут же явилась Лора.
– Лорочка, – сказал доктор, – выдайте больному направление на анализы и УЗИ. Случай запущенный, будем госпитализировать.
***
Гриша, помянув с Темой кого-то, а кого, уже не помнил и сам, аккуратно передвигая кирзовые сапоги, добрел до своего вагончика. Где благополучно заснул.
Во сне все было хорошо.
За особые заслуги в построении жилых и промышленных зданий Ривкину абсолютно бесплатно выдали гражданство. Он начал зарабатывать огромные деньги, став с Тарасюком компаньонами. Купил большую квартиру. Нет, не так. Он купил новую квартиру семье Завалюков: Артему, Анне, их дочке и собаке смешанной породы. Вследствие чего освободилась старая квартира Ривкиных. Вот оно, счастье! Наконец, вернулась вся семья: Юля, Мишка и Риммочка. Маня Арковна осталась в Израиле с Федором Петровичем. Ничего, будем ездить друг к другу в гости. Миша сразу же пошел в украинскую школу. Правда, теперь в душевой украинского бассейна над ним смеялись по противоположной причине. Но сделать уже ничего было нельзя. Наращивать еще не научились. Но ничего, ради жизни на родине еще и не такое можно вытерпеть. Хорошо, хоть русский язык Мишка не забыл. Правда, теперь украинский – главнее, в связи с независимостью, пардон, самостийностью. А Риммочке еще все равно. Для нее важнее, что папа с мамой рядом. И брат Михаил. Вот Юля. Она, конечно, даже во сне доставляла Григорию какой-то дискомфорт. Он все никак не мог взглянуть ей в глаза. Уклонялась супруга от прямого взгляда почему-то. Может, уже и не супруга? Может, Игорь Львович поспешил выполнить наказ друга? А Юля и не отказалась? Кому она может понадобиться с двумя детьми? Придется и бывшего преподавателя с собой брать. Только в качестве кого? Друга семьи? Ну и пусть. Главное, чтобы детям и Юльке хорошо было. А я рядом буду. Мало ли, что. Протяну руку помощи. Материальную или еще какую-нибудь. Эх, мать моя, Маня Арковна!
Гриша неожиданно проснулся от чьих-то рыданий. Его подушка была насквозь мокрой. Какого черта? Ривкин прислушался. Рыдания затихли. Только глаза его слиплись от слез. Он почему-то облегченно вздохнул.
***
Давид Самойлович без всякого удовольствия съел обед из четырех блюд. Вообще-то, обед был из трех блюд. Но у Мани Арковны оставался на дне кастрюли вчерашний гороховый суп с копченой свиной грудинкой на выброс, который Додик попросил разогреть ему в качестве аперитива.
У каждого из нас свой аперитив по жизни, согласитесь, друзья. У кого-то сто пятьдесят грамм водочки. У кого-то слабоалкогольный коктейль. У кого-то простая кружка пива. А у кого-то гороховый суп с копченой свиной грудинкой.
Я знал одного хлопца, который в качестве аперитива употреблял или параллельно водку с пивом, или слабоалкогольный коктейль, состоящий из водки с пивом в одном флаконе. И до горохового супа, кстати, дело у него никогда не доходило. Аперитив одновременно являлся и снотворным. Спокойной ночи, дорогой друг. Иногда прямо с утра пораньше.
Додик предпочитал суп. Оно и понятно. И наше уважение к нему от этого обстоятельства никак не уменьшается. Но и не увеличивается, к сожалению. Уважение к супу вообще никакого отношения не имеет. По крайней мере, напрямую. Хотя, если человек умеет готовить классный суп, то ему за это почтение и уважуха. От нас, простых едоков с большими ложками. Которых, к сожалению, большинство.
Пообедав и придя в благостное состояние духа, Жук поблагодарил собравшихся и вышел из-за стола. За столом, кстати, он вел себя чинно и благородно. Не балагурил, не искрил, не рассказывал страшных тюремных историй. Нет, ни словом, ни намеком он не напоминал семье о днях, проведенной в тюрьме.
Так вот, вышел Давид Самойлович из-за стола, поблагодарил неопределенно и как-то между делом поинтересовался:
– А Гриша на работе?
В ответ на этот невинный вопрос Юля выскочила из-за стола, схватила Риммочку и в слезах убежала в спальню.
– Не понял? – оторопел Жук. – Шо такое?
– Гриша уехал, – мрачно ответила баба Маня.
– В кибуц, за курами? – ничего другого в голову Додику не пришло.
А куда же еще мог уехать его непутевый зять, как не за продуктами питания.
– Гриша уехал на Украину, – добавил Федор Петрович.
– За курами, на Украину? – поразился Давид Самойлович.
– Да за какими курами! – крикнула Маня Арковна. – К бабе какой-нибудь, наверное!
– К Мусе! Он поехал к Мусе! – вдруг завопил Додик.
– Малахольный! – крикнула баба Маня. – Он и знать не знает никакой Муси!
– Я столько раз про нее рассказывал, – простонал Жук, – что Гриша не мог не влюбиться заочно. Тем более, что он видел ее фотографию в составе «Красных струн». Какой я идиот! Немедленно уезжаю! Где мой костюм, шляпа и ботинки?
– А может, и правда? – присоединил свой мужской голос Федор Петрович.
– Еще один малахольный! – крикнула Маня Арковна. – Он даже на родную жену смотреть не мог. В последнее время.
– Потому и не мог, – уже чуть не плакал Додик. – Я ему несколько раз это фото показывал. Нашего ансамбля «Красные струны». Там моя Мусечка так приятно выглядит. Вот, дал бог зятька! Не думал я, что муж моей дочери отобьет у меня подружку.
– Ша! – шумнула Маня Арковна. – Допустим, что Григорий действительно поехал в Харьков навестить твою Пусю в отсутствие кавалера.
– Мусю, – горько поправил Давид Самойлович.
– Какая разница, – махнула рукой баба Маня. – Скажи теперь мне честно, Давид. Ты ей что, настолько не доверяешь?
– Честно? – переспросил Жук. – Конечно доверяю, но жутко ревную.
– Так твоя Пуся и без Гриши могла найти себе утешение. Разве не так?
Давид Самойлович скорбно промолчал.
«Конечно, могла, – подумал он, – и наверняка нашла. Но с каким-то незнакомым кобелем не так обидно. А вот с родственником, то есть с зятем, недопустимо».
– Что за бред вы все несете? – Это возмущенная Юля с Риммочкой на руках присоединилась к разговору. – Да Грише, кроме меня, никто не нужен!
– Ты не знаешь Мусю, – пробурчал Жук.
– И знать не хочу! – крикнула Юля.
Риммочка поморщилась и приготовилась к продолжительному плачу.
– Я знаю, где папа! – храбро, из-за мамы выкрикнул Мишка.
– Ну? – спросила баба Маня. – Все – ша! Кроме Миши. Ну?
– Он поехал за дедушкой Моней, – сказал Миша. – Мы все соскучились по дедушке Моне. Вот папа и поехал. Папа привезет дедушку Моню. Вот увидите.
– Юля, – зашипел Давид Самойлович, – кто этот незнакомый мне Моня? У ребенка навязчивая идея. Мишенька, я твой дедушка. Зачем тебе какие-то посторонние старики? Хочешь конфетку? Или супчик? Маня, дай ребенку что-нибудь, чтобы он почувствовал, что у него тоже иногда счастливое детство.
– Хоть бы позвонил, малахольный, – вздохнула баба Маня. – Кто его воспитывал?
В этот момент в дверь позвонили. Миша побежал открывать. А как же. Там мог быть или папа, или дедушка Моня, или оба сразу.
А был там бывший преподаватель истории из Москвы, а ныне простой строительный рабочий Игорь Львович. Он был в костюме из прошлого. И с букетиком цветов без запаха.
На него уставилось все семейство. Даже Риммочка передумала плакать и заулыбалась.
Игорь Львович засмущался. Он не ожидал увидеть такое скопление народа.
– Извините, – сказал он. – Гриша перед отъездом просил навещать свою семью. Мало ли, что. Принести что-нибудь или прибить. Может, в деньгах нуждаетесь, к примеру.
– Кто этот человек? – насторожился Давид Самойлович. – Не дедушка Моня?
– Это заместитель Гриши, – вздохнула Маня Арковна. – Мой сын поручил этому малахольному жениться на Юле, если мало ли, что.
Юля фыркнула и убежала в спальню, унеся Риммочку. Миша спрятался под столом, чтобы быть в курсе происходящего.
– Присаживайтесь, дорогой мой, – Додик очень заинтересовался этой историей. А как же, вот и неожиданное приключение. А он уже думал, что отпуск в Израиле завершится бездарно и пресно. – Игорь Львович? Очень, очень приятно. А я – папа вашей потенциальной невесты, Давид Самойлович. Говорите, что Гриша так и сказал, чтобы моя дочь оперлась в трудную минуту на ваше крепкое плечо?
– Если что, – смутился бывший преподаватель.
– Так это «если что» уже наступило, – улыбнулся Додик. – Позвольте задать вам несколько вопросов за жизнь?
– Ша! – строго сказала Жуку Маня Арковна. – При мне, живой и невредимой, переходить дорогу моему сыну? Не позволю! Вы, строитель чужого счастья. Покиньте мой дом!
Игорь Львович покраснел от волнения и вскочил, намереваясь выполнить приказ хозяйки.
– Маня, ша и ты! – ответил на это Давид Самойлович. – Ты не одна живешь на этом празднике жизни. Моя Юля тоже прописана в данной квартире. Не мешай строить ей новую жизнь. Раз предыдущее существование с твоим сыном не удалось.
– Додик, – презрительно заявила Маня Арковна, – он и в Африке Додик. Пойдем, Федор, не будем мешать этим будущим родственникам.
– Куда? – воспротивился Петрунько. – Сейчас футбол по телевизору показывать будут.
– У нас кетчуп кончился, – баба Маня буквально вцепилась в рукав Федора и тащила его на выход из квартиры.
– Ты же не любишь кетчуп, дорогая? – поразился Петрунько.
– Гриша любил, – Маня Арковна чуть не плакала от натуги и злости.
– Хорошо, хорошо, – Федор открыл дверь и вышел первым.
С женщиной вообще лучше не спорить, а тем более в таком состоянии.
– Так на чем мы остановились? – ласково спросил Жук у бывшего преподавателя истории, когда плацдарм опустел.
– Мне приказали покинуть дом, – смущенно улыбнулся Игорь Львович.
– Это приказание отменяется, дружок, – Додик почувствовал себя хозяином в отсутствие бабы Мани. – Так расскажите мне, где болтается этот идиот, мой любимый зять Ривкин.
– Гриша не идиот, – обиделся за друга строитель, – он нормальный парень, только очень чувствительный.
– Хорошо, так где этот чувствительный?
– Где-то на Украине, – грустно вздохнул историк в отставке.
– И какого, простите, ляда его туда понесло?
– Тоска ностальгическая замучила, – еще раз вздохнул историк. – Он же чуть не спился. Я, правда, не могу понять этого, но компанию Грише регулярно составлял. Из сострадания и просто потому, что выпить люблю.
– Я всегда знал, что Ривкин – хлюпик, – стукнул Додик ладонью по столу. – Интересно, где мой зять болтается? Насчет Муси я, конечно, погорячился. Гриша не может вызвать у нее интерес, а тем более эротические фантазии. Работы он лишился, квартиру продали, денег у него, насколько я понимаю, мышка наплакала. Гражданства нет, лозунг «Евреи, все в Израиль!» висит в Украине на каждом углу и торчит в каждом рту. И Гриша с его специфической махровой внешностью и специфическим, раздражающим простого хохла, паспортом. Это же хуже красной тряпки для быка-производителя. Если Ривкина еще не прибили или у него не отобрали все деньги, то он просто обязан лететь в самолете ближайшим рейсом на Тель-Авив.
– Я тоже на это надеюсь, – сказал Игорь Львович.
– Надеется он, красавчик, – хмыкнул Жук. – А чего ж ты приперся сюда с цветами и в костюме из прошлой жизни?
– Так, посмотреть, – покраснел бывший историк, – может, помощь нужна.
– Таки нужна, – шепнул Додик. – Будем разводить Юлю и срочно на тебе женить. Или как правильно сказать? Возьмешь, отрок, мою дочь замуж с детишками-сиротинушками?
– А Гриша? Вдруг вернется?
– Ты где живешь? – спросил неожиданно Давид Самойлович.
– Квартиру снимаю, полуторакомнатную.
– Ривкин переедет туда, а ты – к молодой жене и детям. Ну?
– А Юля как же? Вдруг не согласится?
– Об этом не думай. Этот вопрос я беру на себя. Все, теперь иди. Только оставь мне свой номер телефона, дорогой зять.
***
Менделю Соломоновичу Хайкину выделили отдельную палату на неврологическом отделении у доктора Шпулькера.
Получив результаты анализов, врач в компании с медсестрой Лорой явились к раввину со скорбными лицами.
Если кто не знает, скорбное лицо вашего врача – чисто профессиональное дело, и непосредственно к вашим болезням никакого отношения не имеет. С таким выражением на лице доктору гораздо проще перечислять пациенту его болезни и, тем более, называть окончательную сумму гонорара. В этом месте лицо врача становится особенно трагическим и светлеет только при вопросе «Доктор, а я буду жить?». «Конечно, будете! – восклицает целитель, – особенно, если будете выполнять мои рекомендации». Вот тут он в своей стихии. Сумму гонорара больной проглотил, не пережевывая. Конечно, когда речь идет о жизни и смерти, нам с вами плевать на деньги, мы не торгуемся. Мы хочем жить, именно хочем!
Так вот, доктор Шпулькер и Лора с трагическими лицами вошли в палату Менделя.
До этого Хайкин чувствовал себя вполне прилично. Ел все без ограничений, пил любимый португальский портвейн, любил женщин, несмотря на избыточный вес и какую-то стадию ожирения. В общем, в свои пятьдесят пять выглядел на пятьдесят четыре. С половиной. И к врачам, по крайней мере, в Израиле еще ни разу не обращался. Ну, не было повода. А тут попал в больницу и сразу же почувствовал свой возраст. Там побаливает, там покалывает, там плохо проходит, а там слишком часто льется. Обстановка, знаете ли, располагает.
Шпулькер и Лора сочувственно смотрели на Хайкина.
Тут, от взглядов профессиональных, ему стало совсем плохо.
– Вот видите, Лорочка! – воскликнул доктор. – Он же бледный, как ваш халат. Как он еще жив с такими показателями и с таким цветом лица.
Шпулькер помахал бумажками, в которых очевидно и было написано, что жить осталось Менделю всего-ничего, если он срочно не заплатит. Причем мимо кассы, а прямо в карман Ефиму Хаймовичу. Если платить в кассу, то он, доктор Шпулькер, за результат не отвечает. Пусть там, в кассе, тогда и ставят диагноз, и назначают лечение. А вот если прямо в карман, то совсем другое дело. Тогда вся мера ответственности, бессонные ночи у постели умирающего, и так далее. И лучшие лекарства, и чай зеленый с лимоном и медом, и даже при желании, черт с ней, медсестра Лора вместо грелки в полный рост. Лежа. За ваши деньги – в лепешку. Чтоб вы нам были здоровы.
– Лора, – умоляюще посмотрел Мендель на подругу, – я же понарошку хотел, чтобы от работы.
– Извини, – сурово ответила медсестра, показывая левую ногу без всяких признаков одежды под халатом, – уже ничего нельзя изменить.
Но Лорина нога не вызывала сейчас у Хайкина никаких ассоциаций. Не до того было раввину. Вот оно как обернулось. Как говорится, не буди лихо, пока тихо. Хотел получить болезнь, и вот она. Тут как здесь. И не одна, а в букете.
– Дорогой мой, – доктор посмотрел в карточку, – Мендель Соломонович! Ничего страшного пока нет. Вы как раз вовремя обратились. Еще пару дней или даже часов, и было бы поздно. А так. Сейчас мы с вами прокапаем живительный растворчик, сделаем клизмочку с травками, скушаем пару таблеточек и посмотрим на вас. Понюхаем содержимое клизмочки, поковыряем анализы. Даст бог, и обойдется без хирургического вмешательства. Отрезать, это мы всегда успеем.
– Что отрезать? – Мендель стал еще бледнее. Ну, как вода по сравнению с молоком. Очень впечатлительный человек, этот раввин.
– О, у человека, а тем более такого запущенного, как вы, всегда найдется, что. Вот, к примеру, пришел к нам недавно один цветущий гражданин чисто случайно. Справка ему понадобилась для поездки куда-то. Улыбался, игриво Лорочке подмигивал. А это всегда меня раздражает, когда посторонние граждане Лорочке подмигивают.
Медсестра слегка покраснела и попыталась прикрыть халатом левую ногу. Соответственно, открыв для обзора правую.
– Я не подмигивал, – жалостно произнес Мендель Соломонович.
– Ты просто с ней спал. Я понимаю, – жестко ответил доктор Шпулькер. – Короче говоря, я тому гражданину такую справку выписал, что его с такими показателями не только за границу, а даже просто из дома выпускать нельзя было. Он-то не посмотрел, что я там понаписал, а счастливый, продолжая подмигивать, побежал дальше. А через неделю примчался обратно с изменившимся лицом. И уже не подмигивал, а подергивал глазами и другими частями лица. Видно, справку прочитал. «Что это, доктор? – закричал с порога. – Сколько мне жить осталось?» А я с невинным, измученным чужими анализами анфасом взял в руки эту справку, сделал вид, что внимательно читаю ее, и говорю, как бы извиняясь. Ой, пардон, говорю, дорогой мой. Это же, говорю, награда нашла другого героя. У вас же моча, как слеза, и кал, одни сплошные витамины. Вот вам ваша справка и живите счастливо. Только не подмигивайте между делом, прошу вас, посторонним женщинам.
Лорочка в течение всего рассказа Ефима Хаймовича загадочно улыбалась.
А Менделю было не до улыбок. Он ничего не понимал.
Доктор увидел это и понимающе вздохнул. У него в руке был лист бумаги, который он с таинственным видом вручил Хайкину.
А там было написано: «Так надо. Продолжайте бледнеть».
Мендель облегченно вздохнул, а врач отобрал у него записку и, скомкав, сунул в рот. Лора, с обожанием глядя на Шпулькера, уже стояла наготове со стаканом кипяченой воды. Запить компромат.
***
Игорь Львович после общения с потенциальным тестем направился в свою холостяцкую квартирку. Смертельно хотелось кушать. Его ведь так и не покормили у Ривкиных. Вот тебе и благородное семейство, блин. И это еще мягко сказано.
Бывший историк жил в двухэтажном доме на первом этаже. Такая себе маленькая полуторакомнатная квартирка. На самом деле квартирка была однокомнатной, но полутора – как-то солидней звучит. Особенно в момент предложения на местном рынке недвижимости. То есть, когда Игорь Львович впервые явился в риэлтерскую контору, то перед ним встал выбор, снимать одно– или двухкомнатную квартиру. Он долго сомневался, оценивая свои возможности на ближайшую перспективу, и решил остановиться на однушке.
И тут-то как раз благородный агент, глядя на Игоря Львовича влюбленными и честными глазами, сделал предложение, от которого невозможно было отказаться.
«Эксклюзивное, типа, только для вас, потому что вы, как никто другой, производите впечатление порядочного, интеллигентного господина».
Как тут устоишь. Особенно после совкового сервиса, основанного на устойчивых словосочетаниях «не нравится, вали отсюда», «третий сорт – еще не брак», «в нагрузку к билету на Пугачеву покупайте два билета в консерваторию на утреннее выступление и, я вас умоляю, можете не ходить».
Так Игорь Львович, практически не раздумывая, вселился в эту квартирку. Та самая половинка комнатки оказалась маленьким аппендиксом размером метр на два, примыкающим к кухне два метра на два, и комнатке три метра на четыре. Плюс совместный санузел с унитазом, слава богу, и душем в углу со сливом в полу. Нет, унитаз имел свой слив. А слив в полу был точно под душем. Плюс уклон в том же полу, чтобы вода из душа стекала туда, куда надо.
Комфортабельная, уютная, светлая и очень теплая квартира. Не просто очень теплая, а невыносимо жаркая и душная в любое время года. Только зимой, в сезон дождей, историк постоянно мерз. Парового отопления в Израиле нет, поэтому греться приходится подручными средствами, типа, масляными батареями и теплыми вещами. Или водкой. Что в нашем случае гораздо ближе к истине, которая, сами знаете, в чем.
Так вот. В Израиле темнеет рано. Поэтому Игорь Львович подходил к дому уже в сплошной темноте, разбавленной очень экономными кое-где фонарями.
А в подъезде еще и лампочка была разбита.
Короче говоря, дверь своей квартиры историк искал наощупь. Но неожиданное препятствие не давало ему пройти. Что-то лежало у порога. Какая-то куча мусора, или что.
Игорь Львович попинал кучу, пытаясь определить ее происхождение.
В ответ он услышал неопределенное мычание. Или что оказалось живым организмом. Ну, раз мычало.
Тогда историк ударил кучу ногой. Так, посильнее немного.
– Э! – крикнула куча. – Нигде нет покоя еврею!
– Кто здесь? – справедливо поинтересовался Игорь Львович.
– Дух Григория Ривкина, – ответила куча.
– А где он сам? – спросил хозяин.
– Не знаю, – буркнул дух Григория Ривкина. – Я его давно не видел. С тех пор, как стемнело.
– Гриша! – обрадовался Игорь Львович. – Ты все-таки вернулся.
– Как видишь. Или нет. Как слышишь. Помоги подняться. Что-то у меня все органы занемели.
– Дай руку, Гришенька. Я тебя не вижу.
– Может пукнуть? Для ориентира.
***
Жук мягко поскребся в комнату дочери:
– Юленька, это папа.
После этих слов, посчитав, что условности выполнены, Давид Самойлович приоткрыл дверь и сунул туда улыбающуюся голову.
Юля нахмурилась, Миша насупился, Риммочка заулыбалась.
– Родные мои, – вслед за головой просунулось и тело отца и деда. И практически святого духа, хочется добавить не задумываясь. – Как же вы теперь без папки и мужа. Ай-ай-ай. В чужой стране. И дедушка далеко, ничем помочь не сможет.
– Дедушка Моня? – насторожился Миша.
– Какой Моня? Я же о себе. Как вы без мужского плеча и других органов?
– Ничего, папа, – ответила Юля, – справимся как-нибудь. Мама вон тоже без тебя не пропала. И я не пропаду. Тем более, что Маня Арковна и Федор Петрович всегда рядом.
– Дочка, ты наивна, как твоя мать по имени Зина. Это раньше ты была женой ее сына. И эта женщина вынуждена была тебя терпеть. А теперь ей ни к чему притворяться. Так что, остались вы одни во всем этом враждебном мире.
– Что ты такое говоришь? Да Маня Арковна мне, как мать родная. А детей моих любит больше жизни. У тебя все? Мне детей укладывать надо.
– Все, я уже иду. Поговорим попозже, после ужина, если дождемся.
Давид Самойлович вышел из комнаты и натолкнулся на бабу Маню. Она как раз стояла у него за спиной и очевидно слышала весь разговор.
– Ша! – сказала она Додику. – Даже не думай продолжать свою подрывную деятельность. Оставь в покое девку, ей сейчас и так тяжело.
– Вот, – торжествующе поднял указательный палец правой руки Жук. – Сама подтверждаешь, что ей тяжело. А мне, как отцу, больно смотреть на эту тяжесть. Надо же как-то исправлять положение. Да, мои дети выросли без отца. Так что же теперь, и внукам повторять их скорбный путь? Не позволю!
– Неужели сам, – ухмыльнулась Маня Арковна, – заменишь внукам отца? Чтобы, так сказать, компенсировать моральный ущерб дочери.
– Что ты в этом понимаешь, женщина, – Давид Самойлович куда-то в пространство погрозил пальчиком. – Вам это не дано. Лучше бы за сыном смотрела. Ну, ничего, я, как только в Харьков приеду, тут же во всеукраинский розыск подам. Возмездие настигнет злодея!
– Давид Самойлович, ты бы как-нибудь поаккуратней со словами, – вмешался в диалог родственников Федор Петрович.
– Да я и так употребляю у вас только нормативную лексику. А то возьмете, и опять в тюрягу засадите. С вас станется.
– Не прав, Давид. Мы к этому никакого отношения не имеем, – покачал головой Петрунько.
– Но и особой радости после моего освобождения я на ваших лицах тоже не увидел. Ладно, кто-то обещал трехразовое питание. А я сегодня питался только один раз. До трех считать не разучились?
***
Вернемся в одну из больниц города Хайфы. Не в смысле, что нам туда уже пора в отдельно стоящее здание с венками у входа. А просто взглянем любопытным взглядом на пребывание в этом богоугодном заведении Менделя Хайкина.
Он уже сообщил вышестоящему руководству о своей практически неизлечимой болезни и попросил подыскать ему замену.
«Синагога в Кайф-Ате не должна стоять под замком, – дрогнувшим голосом сказал начальству Хайкин. – Да, и позаботьтесь, пожалуйста, об одном хорошем человеке по имени Федор Петрович. Нет, не еврей, но тем не менее».
«Ждем подтверждения диагноза с печатью», – ответило начальство Менделю.
А доктор Шпулькер продолжал играть в шпионов. Он приходил в палату к Менделю с ноутбуком, ставил на столик рядом с кроватью таким образом, чтобы экран монитора был виден и больному. Потом подмигивал ему и начинал двойной монолог.
– Как себя чувствуем, дорогой мой? – громко говорил врач, параллельно печатая на клавиатуре: «Все идет хорошо, в вашу мочу я добавил ложку сахара. Коллеги в ужасе».
– Завтра соберется консилиум, – продолжал говорить Ефим Хаймович.
А на мониторе появилось:
«Эти придурки перепугались. Я вместо вашей крови налил в пробирку кровь одного старичка-доходяги».
– Соблюдайте диету, дорогой Мендель, – просил врач вслух, печатая новый текст:
«Хотя с вашим калом с примесью собачьего уже никакие диеты не помогут».
– У вас есть родственники в Израиле? – спросил Шпулькер.
– Никого, – ответил Мендель Соломонович. – Только младшая сестра на Украине.
– Приехать сможет?
– А зачем? – дрогнувшим голосом поинтересовался раввин. Да, в душе он оставался служителем культа.
Доктор проигнорировал вопрос пациента, сделав трагическое лицо:
– Вы мне ее координаты дайте, на всякий случай. Кстати, как ее зовут?
– Нина Соломоновна.
– Вот, с ней мы и обсудим кое-какие моменты.
– Какие еще моменты? – занервничал Мендель. – На что вы намекаете?
«Не надо кричать, – напечатал доктор. – С вашими анализами не живут. Лежите и делайте вид, что доходите. Сейчас Лора загримирует вас чем-нибудь белым. Больше потейте, можете даже сходить под себя. Ничего страшного, постельное белье тут же поменяют. Зато произведет впечатление на окружающих».
Хайкин уже ничего не понимал. Где игра, где правда, где болезнь, где симуляция. Ему и на самом деле стало нехорошо. Мендель сильно побледнел и начал оседать, клонясь лицом вниз.
«Вот и славно, – написал очередную фразу доктор. – Какой понятливый больной попался. Знаете, во времена былые, когда я в месяц по три призывника от службы в армии отмазывал, разные случаи происходили. Хотите, расскажу?»
Хайкин кивнул всем лицом, упав анфасом в подушку. И застыл, забывшись.
– Я тогда присяду, – вслух улыбнулся своим воспоминаниям доктор, похлопав Менделя Соломоновича по спинке и продолжая бегло, одним пальцем набирать текст: «Знаете ли, мой дорогой, несмотря на статью в советской конституции о службе в армии, как о священном долге каждого из нас, спешили исполнить этот долг немногие. Или у кого денег не было, или связей. Вот я как раз про тех, у кого деньги были. Вы-то как, отдали еврейский долг советской военной доктрине?»
Мендель, что естественно, промолчал.
«Не стесняйтесь, дорогой мой, – напечатал Шпулькер. – Врачу и священнику можно говорить все. Ладно, не настаиваю. Так вот. Был у меня один уникальный случай. Ну, представьте себе ситуацию. Я работал в окружном военном госпитале, в одном областном городе Украины. Заведующий отделением невропатологии. Практически вершина карьеры в то непростое время для еврея с высшим медицинским образованием. Но юноши нашей с вами национальности в моей практике не попадались. То есть, конечно, не в этом смысле. Естественно, они болели, как и все остальные. Я имею в виду, что от армии по состоянию здоровья они не отмазывались. Нет, опять не так. Вот, если действительно больны были, то получали освобождение от службы на общих основаниях. А так чтобы, имея здоровое тело, искать в нем изъяны, чтобы не служить, то этого не было ни разу. И я вам объясню, почему. Ну, представьте себе, дорогой мой, негра среди сплошных белых, к примеру, в бане. Или, что еще страшнее, так как мы с вами тоже светлокожие, белого среди черных в общей тюремной камере. Или пингвина, выплывшего себе на берег, а там крокодилы на песочке греются. Или шахтер случайно не там вышел на поверхность, и попал на женский нудистский пляж. Я эти примеры к чему. Вот приблизительно так чувствовал себя еврей в советском обществе. Ах, ну что же я вам все это рассказываю. Как будто вы были не тем же и не там же».
Доктор под впечатлением от нахлынувшего нежно погладил Менделя по спине. Тот дернулся в ответ. Нет, скорее не в ответ, а в конвульсиях.
«Да, было время, – продолжил печатать Шпулькер, не обращая внимания на пациента. – А если в одном коллективе, к примеру, уже работал еврей. И туда приходил трудоустраиваться еще один. Так вы что себе думаете? Что тот, первый, встречал второго с распростертыми объятьями? С хлебом и солью? Или с мацой и штруделем? Я вас умоляю. Он никогда не признавался в своей национальной принадлежности. Особенно, если фамилия была какая-нибудь неопределенная. К примеру, Рахлин или Рахленко. Человеку несведущему сложно. А если еще и внешность, не бьющая сразу в глаз антисемита, то тогда вообще. И начиналась между теми двумя борьба за одно место под солнцем. Кто, типа, из двух евреев – меньше заслуживает носить это позорное звание. А для завоевания в этой нешуточной борьбе первого места что было нужно? Правильно, дорогой мой. Меньше соперника быть похожим на еврея. Нет, дело не во внешности. Какие качества, по общему мнению, присущи нам с вами? Хитрость, жадность, ум, слабые мышцы. Значит что? Правильно. Надо было становиться глупым, щедрым, простодушным и физически крепким. Кому позволяло материальное положение и здоровье. И таких евреев повсеместно становилось все больше и больше. Но от этого любовь к нашей нации, к сожалению, не стала всенародной. Даже наоборот. Хотя было много отдельных случаев дружбы и даже смешанных с другими нациями браков. Но это скорее исключение, подтверждающее все вышесказанное. Фу. Мне кажется, я вас утомил, дорогой мой. Но я же еще не рассказал про тот случай. Хорошо, в другой раз».
– Отдыхайте, голубчик, – сказал Шпулькер вслух. – Лорочка, клизму с алоэ нашему дружку.
***
Итак, Гриша вернулся. Они сидели друг напротив друга с бывшим историком в его малогабаритной квартирке.
Ривкин выглядел изможденным, осунувшимся и бледнолицым.
В общем, как обычно.
Одет Гриша был в каску, строительную спецовку и сапоги, выданные ему добрым Тарасюком. И даже руки в засохшем в некоторых местах цементе. Ривкин стеснительно прятал их в рукавах длинноватой и широковатой одежды.
– Вернулся? – зачем-то разочарованно спросил Игорь Львович. Он был еще под впечатлением от разговора с будущим тестем. А тут такой облом в спецовке и сапогах.
Гриша хотел пошутить по этому поводу, но вдруг дернул челюстью, отгоняя набежавшую слезу, и просто кивнул.
– А чего в таком виде? – небрежно поинтересовался бывший историк.
Ривкин скорчил и без того сморщенное лицо. Он как будто впервые оглядел себя и сообразил, в чем он так спешно сбежал с Украины. Тут же в его мозгу что-то вспыхнуло и перенесло Григория туда, где он провел почти неделю.
***
А Тарасюк, пожалев Гришу, пошел по тому же пути, что когда-то Маня Арковна. Хотя и не сговаривались они друг с другом. Но Роман Иванович, пользуясь служебным положением, поставил дело на гораздо более широкую ногу.
Ночью в вагончик к беспокойно спящему эмигранту ворвались трое. Светя фонариками в лицо Ривкину, двое быстро связали его, предварительно достав из кармана спецовки паспорт. Гриша ведь так и спал, в спецовке, в сапогах и в каске.
Паспорт они передали спокойно ожидавшему развития событий третьему, нервно покуривавшему на улице Артему Завалюку.
Тема, получив документ, не теряя времени зря, помчался в ближайшие круглосуточные кассы. Там трудилась одна его подружка (надеюсь, что Темина жена не прочтет эти строки).
Дамочка, томно вздыхая и делая в надежде на ближайшее будущее карие глазки Артему, быстро оформила билет по паспорту Ривкина на обратный маршрут Киев – Тель-Авив. На ближайший рейс, который планировался уже через пять часов.
Гришу, в чем был (не до переодеваний), усадили в машину Тарасюка и повезли в аэропорт славного города Киева.
Там Завалюк и еще один крепкий парень со стройки взяли Гришу под относительно белые ручки и повели к стойке регистрации.
Представители израильской авиакомпании брезгливо посмотрели на грязного и потного пассажира. Но, увидев паспорт гражданина их маленькой, но гордой страны, сразу переменили мнение, сочувственно завздыхали и взяли Гришу под свою опеку. Его увели в какую-то подсобку, умыли, напоили сладким чаем. И даже приставили на время, оставшееся до отлета, персонального охранника из числа членов экипажа.
Тарасюк, Тема и крепкий парень со стройки, убедившись, что Ривкин в надежных руках, направились на выход.
Артем, вдруг спохватившись, схватил авоську, которую рассеянно нес Роман Иванович Тарасюк, и передал чернявой девушке, сидевшей за стойкой регистрации, со словами:
– Передайте, пожалуйста, этому потерпевшему его багаж.
Девушка брезгливо посмотрела на авоську, из которой торчала литровая бутылка горилки, шмат сала в фольге, солидный круг домашней колбасы и две буханки черного ржаного хлеба.
– Что, нельзя? – спросил Артем. – Гостинцы, с родины.
Девушка пожала плечами и пошла посоветоваться с кем-то старше званием. Возвратившись, она кивнула с улыбкой и сказала:
– Разрешили, в порядке исключения.
– Вот спасибо, – чуть не заплакал от избытка чувств Артем. – Привет евреям передавайте.
***
– Что это воняет так, чесноком? – принюхался Игорь Львович.
В его квартире никогда не пахло домашней пищей. Не считать же домашней пищей покупные котлеты, которые при жарке пахнут несвежим хлебом.
– Не знаю, – пожал плечами Гриша. – Мне кажется, что это я провонял чесноком. Меня этот запах преследует всю дорогу. Не пойму, откуда.
– А это что за мешок у тебя в руках? – поинтересовался Игорь Львович.
– Понятия не имею, – пожал плечами Ривкин. – При выходе из самолета стюардесса торжественно вручила. И сказала, что это привет евреям с родины.
– От кого? – спросил бывший историк (что это я все бывший да бывший, историки, как и менты, бывшими не бывают).
– Может, от президента Украины, – предположил Гриша.
– Давай посмотрим, – в очередной раз принюхался Игорь Львович.
Историка же так и не покормили сегодня у Ривкиных.
Он чуть ли не силой вырвал мешок, приварившийся к потным рукам друга.
Представьте себе эту картину. Два голодных мужика и это изобилие.
Стоит ли продолжать дальше. Оставлю концовку эпизода вашему воображению.
(продолжение http://www.proza.ru/2010/09/04/983)