Но ты пой мне еще,
Что я могу изменить,
направляемый собственной тенью...
А. Васильев
- Кто мы?!
- Монстры!
Куплет 1.
Я никому никогда не рассказывал о том, как умер мой отец. Я знал: людям интересно, что с ним случилось, как я попал в интернат, с кем жил до своего тринадцатилетия, почему стал тем, кем стал. Кто-то считал моего отца алкоголиком, бросившим меня на вокзале, кто-то непризнанным гением, покончившим с собой. В интернате слухи приживаются легко, как сорная трава на плодородной почве – и без того приживётся, а уж если подкормить, попрёт так, что потом и не выдерешь.
А я молчал, позволяя слухам врастать в представление обо мне, делать неправильные выводы, проецировать реакции. После того как остался один, я вообще стал мало разговаривать – мне было смертельно скучно. Из огромного и шумного мира постоянно сменяющихся городов я попал в безвременье, безвкусье, безцветье, и мне было невыносимо тоскливо. Кости ныли от отсутствия движения, в голове стоял туман, как после длительного послеобеденного сна. Мне сочувствовали, меня пытались расшевелить, разозлить, включить. Но всё было бесполезно. Пять лет в интернате прошли на одной нудной волне: поел-погулял-поработал-уснул. Это всё было внешнее, таким меланхоличным и замкнутым я казался со стороны, а внутри постоянно шёл диалог с отцом. Я отвечал на его сложные вопросы, строил свои теории, планировал дальнейшее. Мой отец умер, но он жил во мне, заражённом его идеями, его взглядом на мир, на мир декораций, на мир, в котором единственно важным и решающим звеном был я.
После своего восемнадцатилетия я имел право жить отдельно в той квартире на девятом этаже с видом на промзону и вытянувшийся к горизонту тёмно-зелёный лес. Мой дом. Наш последний с отцом дом, в который мы переехали перед самой его смертью. Я даже полгода проходил в местную школу, расположенную в пяти минутах от дома. О той школе у меня осталось лишь одно яркое воспоминание – моя соседка по парте, которая плакала у доски, читая вслух Марину Цветаеву. Я запомнил это стихотворение наизусть, хотя сам не читал стихов никогда.
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,
И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох…
И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох!
О летящие в ночь поезда,
Уносящие сон на вокзале…
Впрочем, знаю я, что и тогда
Не узнали бы вы — если б знали —
Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы, —
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.
У меня была двухкомнатная квартира и работа на хладокомбинате – «грузчики всегда нужны на фабриках, даже такие нелюдимые, как ты». А осенью я поступил в местный ГУ на факультет с длинным и сложным названием, который все коротко называли ФРЭМТом. Как сирота я имел льготные условия для поступления, и моя официальная опекунша Ангелина Андреевна, – я видел её от силы раза три, подала документы, не спрашивая моего мнения. Позвонила в середине июля и сказала, что я зачислен в группу ФР-107 и двадцать восьмого августа должен явиться на сборы, чтобы познакомиться с «ребятами» и деканом факультета.
Но с середины июля и до конца августа лежала огромная пропасть, и я знал, что по закону моей жизни она будет заполнена чем-то, что поменяет меня раз и навсегда. Я чувствовал приближение рубежа, я ждал его, жаждал. И боялся одновременно. За пять лет проживания и обучения в интернате я не встретил ни одного человека, хотя бы на десятую долю обладающего той глубиной вчувствования в мир, что была у моего отца и которую он передал мне. Которой он заразил меня.
Меня уволили с фабрики через неделю после того, как я пришёл туда работать. Досадная случайность лишила меня великолепного места медленного убивания себя. Я заснул на рабочем месте. Было жарко – гнетуще, выматывающее жарко. Воздух не обдувал кожу, а покрывал её тонкой плёнкой испарины, а солнце подогревало, создавая эффект гриля. Вся моя смена была похожа на кур гриль, что продавались на рынке возле моего дома. Хотя они и без жары были похожи на кур, такие же интересы – пожрать, погулять, кого-нибудь поиметь. У них не хватало душевных сил даже на то, чтобы обзавестись постоянной партнёршей. Типичные австралопитеки. Но работу свою они выполняли хорошо уже на протяжении десяти, а кто и двадцати лет. Есть чем гордиться.
Я заснул, забравшись в пустующую кабинку крана. Там по вечерам работала Мария Семёновна - Мурка, весёлая крановщица, хохотушка и просто приятная круглолицая женщина, глядя на которую всегда хочется вспомнить о матери. Мария Семёновна с первого дня взяла меня под своё крыло и разрешила спать на её пустующем рабочем месте, чтобы никто из начальства не увидел.
Увидели свои из бригады и донесли. Я им не нравился, потому что ничего с работы домой не таскал, пиво вместе с ними не пил и власти не ругал. Диагноз был вынесен сразу – «не наш». А если не наш, то значит, доверять нельзя. А если доверять нельзя, значит, пошёл вон. У австралопитеков тоже есть логика, древний инстинкт самосохранения, который очень сложно поддаётся изучению, зато действует безотказно.
Так я остался без работы.
Денег, заработанных за неделю, хватило только на оплату коммунальных услуг и пачку пельменей.
Но я не отчаивался. Мой отец всегда говорил, что отчаяние – это смертный грех. И я ему верил.
Голодный, с двумя мятыми десятками в кармане, которых хватило бы на булку и пакет молока, я гулял по воскресному летнему городу и впервые за долгое время чувствовал себя счастливым. Чувствовал себя человеком. Тем древним и вечным существом, которое живёт в согласии с природой. Нет никаких наслоений, никаких прав, никаких обязанностей. Нет будущего. Есть только город, первобытный голод и свобода. Я смотрел на мир вокруг и впитывал в себя жизнь. Когда мой отец умирал, он ничего не сказал о том, жалеет ли он о чём-нибудь, что бы хотел сделать ещё. Но я знал точно – он не сожалел и был за меня спокоен, потому что я научился жить мгновением и продлевать его. Он знал, что я не буду скучать по нему, знал, что буду искать и рано или поздно найду.
На центральной площади города толпился народ и слышалась музыка. Кто-то пел и играл на гитаре, подключённой к колонке. Я не знал исполняемую мелодию, и слова разбирались с трудом, но меня неумолимо влекло к этому исполнителю. Просто потому, что это было красиво. Летний прохладный вечер, неспешный город и мягкая волнующая мелодия, которая тянула что-то изнутри от меня к себе. И это было так тоскливо и так сладко, что я невольно закрыл глаза, вслушиваясь. Высокий мужской голос пел о грустной сказке, в которой главный герой ищет что-то среди камней, то, что потерял и никак не может вспомнить, что же такое он потерял. И от этого незнания ему очень страшно. А потом в конце он находит оборванную нить от бумажного змея и смотрит в небо. Он нашёл своё отсутствие.
«Небо разрезал самолёта след,
Я искал и нашёл, что меня нет…»
Я протиснулся сквозь толпу и увидел исполнителя. Он сидел на колонке, держа в руках большую чёрную акустическую гитару. Мальчишка лет пятнадцати на вид, в потёртой клетчатой рубашке и обрезанных чёрных джинсах. Светлый. Не светловолосый и незагорелый, а именно такой – светлый. Светлый человек.
Я смотрел на него, на его расслабленную позу, на спокойно опущенные уголки губ и длинные уверенные пальцы, скользящие по струнам, и получал от этого процесса такое же удовольствие, как и от звучащей мелодии. А потом мальчик окинул собравшихся вокруг него слушателей внимательным взглядом серых блестящих глаз, и я понял, что лет ему больше, чем подумал сначала.
Он сыграл ещё одну незамысловатую, но очень приятную мелодию, больше не пел. А потом стал собираться. Редкие слушатели покидали в чехол от гитары смятые десятки, кто-то демонстративно ссыпал туда горсть мелочи. Два каких-то ухмыляющихся парня на спор бросили в чехол по пять копеек – попадёт, не попадёт. Обе монетки попали. Во мне зарождался протест. Ну не понимаешь – уйди, не мешай. Не порти. А мальчик посмотрел на них и улыбнулся, мол, молодцы, такие меткие. Светлый человек.
Я стоял напротив него и не мог уйти. Сжимал в кармане последнюю двадцатку и думал о том, что, быть может, остаться без ужина не так уж и плохо. Зато столько приятного я получил в этот вечер, и должен отблагодарить музыканта. Каждому нужно воздавать по заслугам и не бояться говорить человеку приятное, если он действительно заслужил.
- Твои песни? – я крепче сжал деньги и подошёл ближе. Площадь уже не помнила о недавнем выступлении, - по брусчатке прогуливались парочки, приглушённо гудящие троллейбусы и автобусы впускали и выпускали пассажиров, город зажигал огни.
- Только две, - мальчик аккуратно собрал бумажные деньги из чехла и сгрёб мелочь охапкой. Я прикинул, что заработал он около пятисот рублей. – Остальные на стихи Бродского, Гумилёва, Ахматовой и Есенина.
- Но у тебя же есть больше двух песен?
Мальчик ссыпал мелочь в пакет и спрятал его в боковом кармашке чехла. Стал запаковывать в него гитару. Очень бережно, стараясь не касаться пальцами верхней, слегка протёртой уже деки. Старая гитара, сейчас такие не выпускают.
- С чего ты сделал такой вывод?
Я пожал плечами и вытащил руку из кармана. В конце концов, на двадцатку можно купить две вкусные булки и бутылку лимонада.
- Вижу, - многозначительно улыбнулся я. А потом кивнул на лежащую рядом с колонкой тетрадь. – Там написаны стихи не Ахматовой.
Музыкант запаковал гитару и стал скручивать провода, смущённо улыбаясь.
- Ты меня поймал.
- А ты не скрывался. Хотел, чтобы увидели и спросили.
Мальчик убрал провода в большой передний карман на чехле и застегнул молнию, поднялся и встал напротив меня. Он был ниже почти на целую голову и намного уже в плечах, именно поэтому я и принял его за несовершеннолетнего. Но около губ уже залегла мимическая морщинка, ясно говорящая о возрасте.
- Хотел, - искренне сознался он. – Честолюбие за пояс не заткнёшь.
Он достал из бокового кармана рубашки тонкую пачку «Парламента» и вынул сигарету. Протянул мне пачку, но я отказался. Не умел курить, да и не хотел учиться. Я мог расслабляться без помощи каких-либо побочных средств.
А он отошёл от меня и закурил, продолжая свои сборы.
- А почему играешь на улице? В городе много кафе, можно пойти учиться и там…
- На улице красиво и публика живая, вот ты, например, не ходишь в кафе.
- Я и на улице тебя случайно увидел.
- Но увидел же. А в кафе не увидел бы никогда.
- Но там платят деньги стабильно, - я опять засунул руку в карман и сжал десятки. Я хотел пригласить его перекусить, но отчего-то не мог. Мне казалось, если начну рассказывать, что взял только двадцатник – вот растяпа, он сразу же поймёт, что это все деньги, какие у меня есть. А если не поймёт, то я сам расскажу после.
- А кто говорит о деньгах? Деньги – это для зрителей, чтобы проще было воспринимать. Бесплатное в нашем обществе приравнивается к халтуре и надувательству. А я никого не надуваю, я зарабатываю деньги, так проще выглядит для всех: для зрителей, для родителей и для меня, как следствие.
Мальчик закинул гитару на плечо и взял колонку за ручку. И я вдруг испугался, что он сейчас уйдёт, просто возьмёт и исчезнет этот светлый человек, а я не смогу его задержать.
- Ну, мне пора идти домой, - он кинул докуренную сигарету в сторону урны – попал - и улыбнулся мне довольной улыбкой человека, выполнившего свой долг. И сердце моё рухнуло куда-то в желудок. Уйдёт же!
- Слушай, у меня есть двадцатник. Если тебе не важны деньги, то, может, важна булка с лимонадом? Пить очень хочется… - я почувствовал, как начинаю краснеть под его пристальным взглядом. Мальчик не думал, что я стану его задерживать. Значит, такое часто бывает – кто-то остаётся, болтает о всякой ерунде, а потом уходит. Но я не хотел уходить, потому что был заражён отцовской жаждой, потому что слишком давно не разговаривал с людьми. Со светлыми людьми я не разговаривал никогда.
Мы зашли в кафетерий, и я купил на двадцатник две небольшие круглые булочки с джемовой капелькой посередине и литровую бутылку лимонада, самого обыкновенного – «Буратино». Мой спутник ждал у входа, поставив колонку около своих ног, обутых в пыльные серые кеды. Я помахал булочками и бутылкой, чем вызвал его улыбку и неодобрительное замечание кассирши – «не задерживаем очередь».
Я протянул мальчику булку и взял его колонку – тяжёлая, мы вышли на улицу. Вечерние краски загустевали, синели, становилось мистически красиво – свет фонарей выхватывал из очертаний улиц отдельные детали и создавал вокруг них ореол размытости и призрачности.
- Спасибо за хлеб, за соль, очень вкусно. А можно глотнуть твоего лимонада?
Я протянул бутылку и с нескрываемым интересом наблюдал, как мой новый знакомый пьёт сладкую пузыристую воду. Я всегда любил смотреть на то, как люди получают удовольствие. Это бывало крайне редко. Обычно всех что-то мучает, гнетёт, и никто не замечает того, что даже от обычных вещей можно получить удовольствие.
- Спасибо. Ты где живёшь?
- На Благонравова.
- Это около рынка и промышленной зоны?
Мы шли вдоль центральной дороги, мимо церкви, и мой спутник скользнул по верхушке с подсвеченным крестом напряжённым усталым взглядом. Что-то не ладилось у него с церковью, с религией, быть может, он единственный атеист в семье верующих? Мне нравилось строить предположения, угадывать факты, мотивы, даже мысли всегда мечтал угадать.
- Да, рядом с тем самым домом, что всегда качается.
- Раем для суицидников? - он посмотрел на меня почти с восхищением, или, возможно, я принял за восхищение его любовь к ходившим вокруг соседнего дома легендам. Но всё равно мне стало приятно. Хотя бы место жительства выделяло меня из серой однотипной толпы. Для первого поверхностного знакомства этого было вполне достаточно.
- Ага. И я знал ту девочку, которая прыгнула с него этой весной.
- Я хотел написать про неё песню, но не решился, потому что не знаю, каково это – желать себе смерти. Должно быть, очень страшно.
Я допил последний глоток лимонада и выкинул пустую бутылку в урну, поборов в себе желание оторвать этикетку.
- А мне кажется, что когда решаешься, уже не страшно. Жить страшнее. Мой отец так говорил.
- Мудрый человек твой отец.
- Был… - я удивился, как легко у меня это получилось – сказать кому-то, что мой отец «был». Прошедшее время – это всегда печально, я старался никогда не думать о прошедшем, как о том, что ушло безвозвратно. Оно осталось, во мне, в воздухе, в том, что принято считать жизненным пространством. Я поймал осторожный, сочувствующий взгляд моего спутника и слегка улыбнулся. – Он умер пять лет назад.
- Сочувствую.
- Спасибо.
- А мои родители развелись, когда я учился в пятом классе. Я сейчас живу с бабушкой.
- Где? Я провожу… - я смутился, и, чтобы скрыть своё состояние, переложил колонку в другую руку. Мы ведь даже не познакомились ещё, а я уже навязываюсь.
- В посёлке около парка. Знаешь?
- Конечно, знаю. Далековато от остановки… - я пытался подавить своё смущение, но оно всё больше укоренялось во мне, заставляя краснеть. Хорошо, что ночь скрывает краски, иначе это выглядело бы очень нервно. А я всё ещё надеялся произвести приятное впечатление. Если уж что-то делать, то обязательно рассчитывая на успех.
- Зато каждое утро добровольно-принудительная прогулка и в снег, и в зной, не отвертишься. Меня зовут Марк. А тебя как зовут?
- А меня Илья. Приятно познакомиться, довольно редкое имя. Твои родители евреи?
Мальчик засмеялся и провёл рукой по волосам, демонстрируя их цвет. Пшеничные тонкие волосы, ни капли еврейской крови и в чертах лица.
- Моя мать питает слабость к редким и незвучным именам, мою сводную сестру зовут Влада – все уже привыкли… Я первый раз знакомлюсь с кем-то после выступления. Обычно люди стараются разграничивать реальность и развлечение. Один только раз мужчина прослушал всё моё выступление, а потом стал говорить о том, что мне нужно учиться, что он может помочь, что у него есть связи.
Лицо Марка стало вдруг суровым и жёстким. Он сжал губы и потеребил край рубашки. Он не стал продолжать, да этого и не требовалось.
- Жажда посочувствовать и помочь неискоренима, - вздохнул я, вспоминая свою опекуншу, которая даже и не скрывала, что терпеть меня не может, но помогает из жалости.
- Он не хотел мне помогать, - в глазах Марка, казавшихся в вечернем искажённом свете чёрными, горел огонь противоречия и бунта. – Он хотел праздно поболтать с неудавшимся музыкантом, подобным себе. Но поскольку у него в руках не было гитары, а у меня была, то это лишь позволило ему взять главенство над ситуацией, а мне мгновенно закрыться. Я просто хочу играть для людей и больше ничего… и к тому же это прекрасная психологическая практика.
- Практика чего? – я недоумённо посмотрел на Марка. Он выглядел настолько уверенным в себе, настолько спокойным, что я в очередной раз задумался о его возрасте.
- Я крайне неуверенный в себе человек. Публичные выступления помогают мне находиться среди людей и чувствовать себя адекватно.
- Ты неуверенный?! – я даже прыснул от смеха, услышав такое заявление. – Да ты производишь впечатление самого уверенного в себе человека на свете. Уж поверь мне, я видел многих…
- Я не говорю о многих, я говорю о себе. Знаешь, Конфуций ещё сказал: «Быть может, и есть такие люди, но я их не видел». Но заочно завидую, - Марк усмехнулся и, поправив ремень от чехла на плече, задумчиво посмотрел на меня. Мы стояли на светофоре – мой дом располагался справа от дороги, через берёзовую аллею, его посёлок виднелся на фоне ночного леса вдалеке. Пятнадцать минут ходьбы, и вдруг захотелось, чтобы эти пятнадцать минут растянулись надолго. Мы разговаривали так, словно знали друг друга сто лет. Обычно общение строится на постепенном узнавании и присматривании, но я чувствовал, что Марк не присматривается ко мне и не оценивает. Он просто шёл и говорил, что думает. Доверял, наверное. И это было приятно, и хотелось ответить ему тем же.
- Не стоит завидовать, в стремлении к совершенству нет ничего странного, - пожал я плечами. – Я никогда не считал себя неуверенным, но выступать на публике не стал бы всё равно.
- Почему?
- Я асоциален.
Мы шагнули на дорогу. Под ногами мелькнула белая полоска, и я сделал широкий шаг, чтобы не наступить на её края. Дурацкая детская привычка. Взгляд неосознанно метнулся к ногам Марка – он тоже перешагнул полоску.
- Так же, как я, неуверен в себе? – мы засмеялись вместе. Он низко и тихо, я – громко всхлипнув. Переглянулись и замолчали. Светлый человек. Неужели нашёл? Жажда, тянувшая из меня силы все последние годы, была утолена. И по спине пробежали мурашки, так было приятно это осознать.
- Тебе нужно идти домой? – Марк достал из кармана связку ключей и свернул к невысокому каменному домику с двумя большими тёмными окнами. Пластиковыми. За стеклопакетами цвели невинные фиалки. – Моя бабушка живёт летом на даче. Можно зависнуть на всю ночь.
- Сигареты, спички, бутылка вина? – улыбнулся я, придерживая калитку, чтобы Марк прошёл, не задев забор висевшей за спиной гитарой.
- Бери выше: секс, драгз, рок-н-ролл!
Марк открыл входную дверь, и я вошёл за ним следом в маленькую тёмную прихожую. Где-то справа тикали часы, а воздух был пропитан чем-то сладким и тёплым. В каждом доме есть свой специфический запах, принадлежащий только этому дому и только этой семье. И сам человек не может его ощутить, привыкнув. Но посторонний вдохнёт полной грудью и мгновенно сделает вывод о том, какая это семья и какой это дом.
В доме Марка пахло стихами, клубничным джемом и свежим постельным бельём.
- Я весь в предвкушении.
Зажёгся свет. И я всмотрелся в небольшую вытянутую комнату – гостиную с расставленной у стен мебелью. Ничего особенного, но идеальный порядок меня смутил. Марк не производил впечатления чрезмерного чистюли. Я не мог себе представить, как он ползает с тряпкой по дому и драит пол, стены, окна. Наверное, его бабушка следит за порядком, а Марк ей не мешает.
- С сексом могут возникнуть проблемы – девочки уже спят.
Я разулся и прошёл в гостиную, осматривая завешанные старинными фотографиями стены и расставленные на тумбочке безделушки – маленькие металлические модели старинных машинок.
- Пусть девочки спят дальше, я сегодня склонен говорить о поэзии. Ты коллекционируешь машинки?
Марк скрылся в соседней комнате и вернулся уже без гитары и верхней клетчатой рубашки. На нём осталась выцветшая хлопчатобумажная майка с облезлым кроликом Роджером на груди.
- Мой отец коллекционирует, почему-то не в своём доме, а здесь.
Я мельком скользнул взглядом по лицу Марка, пытаясь поймать его настроение, но ничего не получилось – мой новый знакомый был абсолютно спокоен, только на дне глаз можно было заметить лёгкую усталость, но я был уверен, что причиной её был вовсе не отец, а сегодняшнее выступление.
- Он живёт здесь, в этом городе?
- Да, - коротко ответил Марк и вновь вышел из комнаты. – Ты пиво с рыбой будешь? Сёмга солёная, пальчики оближешь.
- Тащи, - лениво протянул я, стараясь не показаться слишком навязчивым или слишком голодным. Отец всегда говорил: дают – бери, а бьют – беги. Рыбка сейчас была как нельзя кстати.
Марк постелил газету прямо на пол, поставил на неё четыре запотевшие бутылки «Балтики» и тарелку с нарезанной рыжей лоснящейся сёмгой. Я с трудом сдержал скопившуюся моментально слюну. Внезапно сооружённая поляна выглядела до неприличия аппетитной.
Мы выпили за удачное выступление, потом за знакомство, потом за здоровье, любовь, и себя любимых.
- …я никогда не учился в музыкальной школе, сначала не было денег, потом во мне взыграло эго, я понял, что ненавижу своих родителей, сбежал из дома на два месяца, - говорил Марк, медленно пережёвывая рыбку. Его скулы уже пьяно розовели и глаза казались мутными и непроницаемыми. Но улыбался он довольно и сыто, отчего и мне было приятно смотреть на него и слушать. – Мотался по подворотням, прибился к какой-то компании. Потом понял, что всё-таки это не моё и там нет свободы, вернулся домой, сказал, что буду жить с бабушкой, - Марк хмельно засмеялся и отхлебнул ещё пива из высокого стеклянного бокала. – Каким же я был тогда идиотом…
- Наивным, - поправил я.
- Я стал учиться играть на гитаре, когда успокоился и перестал задавать себе вопрос – почему у меня такая хреновая жизнь… - Марк внезапно погрустнел и на несколько мгновений ушёл в свои мысли, глядя на кружащуюся в бокале пену. Я не мешал ему вспоминать или обдумывать дальнейшее повествование, хотя было интересно, очень интересно, что он скажет дальше. – Обложился книгами, самоучителями, какими-то пособиями… сначала это была для меня китайская грамота, потом стало что-то вытанцовываться. После девятого класса я всё лето проторчал на пашне, заработал целое состояние – три тысячи рублей! Стал брать частные уроки игры.
- Ты правильно решил, для создания чего-то стоящего нужна техника, - согласился я.
- Нет, - Марк помотал головой и отставил пустой стакан, посмотрел на меня пронзительно и отчаянно. – Техника - это не всё что нужно, иногда она отвлекает от главного. Я много времени потратил на освоение навыков игры и добился определённых успехов, а живая музыка, та самая, что внутри, что под пальцами, её никак не удавалось выразить. Пробить путь отсюда, - Марк указал пальцем на свой висок, а потом опустил руку и коснулся груди, – до сюда. Когда я совсем отчаялся и решил, что наверное, моё время уже ушло и даже если я побегу что есть силы, никогда не достигну того поезда, который увозит тех, кто смог начать раньше, в моей жизни появился человек. Он сказал, что во мне что-то есть.
Марк замолчал и посмотрел на свои пальцы, подрагивающие от напряжения.
- И что было дальше?
- Я решил не отчаиваться и продолжать.
Марк улыбнулся и улёгся прямо на пол. Расслабленно провёл рукой по довольной морде облезлого Роджера. Я посмотрел на него сверху вниз. Его блаженно-хмельное, по-девичьи мягкое лицо мало чем отличалось от мультяшного – смешной…
- Ты знаешь, чего хочешь? – спросил он, закрыв глаза.
- В смысле?
- Ну денег, успеха, может быть, идеальных отношений в семье, которую построишь, любви большой и чистой, в конце концов, она тоже может быть целью.
Я пожал плечами, никогда не задумывался о том, чего хочу достичь. О том, как принято было об этом задумываться, строить планы, копить силы, чему-то учиться, что-то создавать.
- Не напрягайся, - хмыкнул Марк и зевнул. – Это самый дурацкий вопрос после «как дела?» и «в чём ты видишь смысл своей жизни?» Я вот считаю, что в мире есть я и моя гитара, а всё остальное - лишнее, белый шум. Я собираюсь уехать отсюда, взять с собой гитару, колонку и двое трусов на смену. Музыка – это уже жизнь, и не надо ничего настраивать сверху, само придёт – и деньги, и успех, и конечно же любовь. Ты знаешь, о чём я говорю. Ты тоже это чувствуешь.
- Я не умею ни на чём играть… и слуха у меня нет, - смутился я, укладываясь на пол рядом с Марком. Веки наливались свинцом, в кончиках пальцев пульсировала усталость. Но спать не хотелось, завтра будет всё по-другому, это закон жизни. А по-другому – значит, хуже. Это я тоже знал не понаслышке.
- Но ты же меня слышишь? Значит, слух у тебя есть. Научиться играть можно за месяц, если знать, чему учиться и зачем учиться… Но я о другом говорил.
- О чём тогда? Я уже пьяный, поэтому притормаживаю.
- Я тоже пьяный, - Марк приподнялся на локте и теперь смотрел на меня сверху вниз. – Ты знаешь, что такое жить, ничего не планируя. Ты гулял в воскресенье вечером один с двадцаткой в кармане. Значит, девушки у тебя нет, работы нет и денег тоже нет. Но ты слушал меня так, как никто никогда не слушал… Ты знаешь, куда нужно смотреть. А этому нельзя научить ни в школе, ни в университете.
- Ну спасибо, блин… Я и не знал, что весь как на ладони. Я привык считать себя незаметным.
Марк сонно улыбнулся и опять лёг на пол, так, чтобы касаться моего плеча своим.
- Отвыкай. Поедешь со мной? Я научу тебя играть на гитаре соло, а сам буду вести ритм-партию и петь. Мне нужен второй инструмент, чтобы звук не проваливался…
Я сел на полу и недоверчиво посмотрел на почти спящего Марка. Он явно бредит, фантазирует. Не мог же он серьёзно предложить мне поехать с ним?
- Мы знакомы меньше двух часов…
- Илюх, не усложняй, - Марк перевернулся на бок и зевнул, не открывая глаз. – Ты же захочешь видеть меня завтра и послезавтра… Давай опустим эти формальности. У нас слишком мало времени.
- Но у меня нет гитары, и денег тоже нет, чтобы её купить. На чём я буду играть?
- У меня есть. Конечно, не такая качественная, как чёрная акустика, но вместе они звучат неплохо, или можно найти тебе старенькую бас-гитару…
- Ты меня совсем не знаешь.
Марк медленно поднялся с пола и осмотрел комнату мутным сонным взглядом, потом остановился на моём лице и громко выдохнул:
- Меня уже вырубает. Будешь спать на кровати или на полу?
- На полу, - скромно выбрал я.
Марк поморщился и взъерошил волосы на затылке.
- Значит, на кровати. Сейчас я разберу постель, это там, - он махнул рукой в сторону прикрытой двери, - в моей комнате.
- Я помогу.
- Я на это и рассчитывал, а ты говоришь, что я тебя не знаю, - он усмехнулся и, пошатываясь, поднялся на ноги. – Подумай пару дней, пока я буду в Москве.
- Уезжаешь?
- Ежемесячная встреча с матерью. Прогулы приравниваются к смертным грехам…
Марк ввалился в свою комнату и, не зажигая свет, плюхнулся на разобранную уже кровать. – Я передумал, будем спать на кровати вместе. Не против?
- Нет, - хмыкнул я, стягивая с себя футболку и брюки. – Только я с краю, а то у меня бывают приступы клаустрофобии, когда сплю зубами к стенке.
Марк хихикнул и подвинулся, уступая мне место. У него была удобная полуторная кровать, на которой мы, два тощих подростка, разместились, едва соприкасаясь согнутыми коленками.
В сон я соскользнул легко и спокойно впервые за долгое время. И снов мне не снилось.
Первый день, отведённый на раздумья, я прослонялся по дому как в тумане, соображая, где же подвох в предложении Марка. Собраться и уехать из города я был не против. Ничего у меня здесь не было, что жаль было бы оставить. Только воспоминания об отце да вот эта квартира. Воспоминания навсегда останутся при мне, и город тут совершенно ни при чём. Интернат выбил все ностальгические мысли о прошлом, оставив лишь лёгкий туман грусти. А квартиру можно сдавать и получать деньги – на первое время хватит. Что мы будем делать вдвоём без жилья и чётких планов? Да всё что угодно!
Я повалился спиной на скрипучий диван и замер, глядя в потолок. Прислушиваясь к себе, к внутреннему голосу отца во мне. Он звал меня идти вслед за Марком, потому что Марк знает, чего хочет, а я нет. Я ничего не знаю, я просто бесформенный поток мыслей и желаний. Мне нужно направление, иначе никогда из меня не выйдет толк. И я не смогу быть удовлетворённым и счастливым. Я устал от сплина, устал от своего невезения, а от себя устал ещё больше.
Скучал.
К пяти утра, когда на небо стало медленно вползать ярко-красное знойное солнце, я всем своим существом осознал, что скучаю по Марку. Хочу его услышать, почувствовать этот спонтанный Инь-Ян. Я рядом с ним – не я. Я рядом с ним - то, чем я хочу быть. Сомнений больше не осталось.
Города и дороги звали, пели свои песни колёса машин, играя на струнах бесконечных магистралей. Я медленно вливался в круговорот новой жизни. Я проснулся и хотел в путь.
- Ангелина Андреевна, доброе утро, это Илья Мельцаев, – я слишком крепко сжимал трубку в руке, поэтому очень скоро она стала влажной, и держать было неудобно, того и гляди выскользнет.
- Здравствуй, Илья, - низкий вальяжный голос моей бывшей опекунши всегда нервировал меня и заставлял чувствовать себя маленьким и нелепым. – Что ты хотел?
- Я хочу сдать квартиру внаём и уехать из города.
- А как же учёба?
- Разберусь на месте…
- Куда собрался поехать?
- Не знаю, пока ещё не определился. Я бы хотел узнать номер телефона вашей дочери, вы говорили, что она занимается недвижимостью…
- Да, занимается. Ты хочешь обратиться в агентство?
- Так быстрее…
- Подожди, Илья. Не суетись. Мой племянник искал квартиру, я сейчас позвоню ему и спрошу. Вдруг заинтересуется предложением. А цену какую хочешь назначить?
Я покрутил в руках телефонный провод и прикинул, сколько бы могла стоить моя квартира в сравнении с остальными. Проблема заключалась в том, что я не знал средние расценки на жильё, а потому боялся продешевить.
- А сколько в среднем стоит стандартная двушка?
- Сейчас шесть-семь тысяч. Но у тебя хорошая квартира, можно и до семи с половиной поднять. Подождёшь минут двадцать, я позвоню племяннику?
- Да, конечно.
Ангелина Андреевна повесила трубку, и я облегчённо выдохнул – маховик событий крутился, и довольно-таки быстро. Только бы Марк не забыл о своём предложении, он же был нетрезв, когда предлагал.
Племянник Ангелины Андреевны перезвонил сам, пообещал подъехать к двум часам, посмотреть квартиру и договориться о цене на месте. Мы сошлись на семи с половиной тысячах в месяц, включая коммунальные платежи. Антону, племяннику моей бывшей опекунши, квартира очень понравилась, особенно вид из окон – на лес и крыши домов. Большая редкость в городе. Он сказал, что жил на первом этаже и всегда мечтал о высоте.
Антон оставил залог за два месяца вперёд.
Я ждал возвращения Марка с готовым рюкзаком – в интернате приучили к философии минимализма. Всё самое главное – в голове, а шмотки – это просто шмотки. Наверное, я был законченным психом или полоумным романтиком, но я привык относиться ко всему серьёзно, к любому предложению поменять свою жизнь. Под лежачий камень, как известно.
Я пришёл к Марку в одиннадцать утра, как и было условлено, с рюкзаком за плечами и деньгами Антона в кармане – это всё, что у меня осталось. Это то, что я готов был промотать и вернуться к разбитому корыту. Строительство планов могло закончиться крахом в одну секунду. Жизнь ткнула меня носом в сей факт, грубо и отрезвляюще. Больше я планы не строил.
- Привет, Илюха, - Марк искренне обрадовался, увидев меня в полной боевой готовности. – Ты всё-таки пришёл… - протараторил он, засуетился, пропуская меня в дом, помогая снять огроменный рюкзак. Его взгляд метался по коридору, а на щеках горел лёгкий встревоженный румянец. Я, наверное, отвлёк его от дел. – Я как раз готовлю обед, присоединишься? Окрошка с кислым квасом и сметаной, бабуля купила у соседки сметану, просто объеденье… - он вдруг остановился и посмотрел на меня широко открытыми светлыми глазами, чем мгновенно застал врасплох, и я смутился. А он всё стоял и смотрел, не моргая, а потом вдруг улыбнулся слегка и тихо произнёс: – Ты пришёл… ты правда пришёл. Теперь всё получится.
Куплет 2.
Я прожил у Марка три недели, прежде чем он принял решение уехать в Нижний Новгород. Я научился играть на гитаре, вернее, запомнил, где какая нота и какую струну дёргать. Считал про себя три такта, а на четвёртый дёргал, в ритм попадал не всегда, но Марк говорил, что всё это фигня и никто из прохожих не поймёт, где я ошибся. Главное – не теряться и продолжать играть дальше. Это было самое трудное – не выпадать из мелодии и не винить себя за ошибку. Чувство вины было мне не чуждо. В интернате его культивировали. «Вы сами виноваты в том, что попали сюда» – читалось в натянутых улыбках и усталых вздохах. Я видел лишь верхний край айсберга, догадываясь о том, что скрыто, а те, кто жил здесь с рождения, в полной мере ощущали прелесть и методы воспитания. Мне искренне было жаль малышей, но я старался к ним не подходить, не тревожить то, что не смогу потом взвалить на себя. Выше головы не прыгнешь.
Марк был замечательным учителем. В меру спокойным, в меру требовательным, в меру неуверенным и оттого нервным. Я привык к нему сразу и привязался мгновенно, словно мы с первого класса были вместе, сидели за одной партой, жили в одном подъезде. И не было ни интерната, ни этих пяти лет моей осознанной летаргии.
Бабушка Марка приняла меня как своего второго внука, называя нас ласково и снисходительно – «сиротками». Я был не против, потому что ко мне это определение относилось в полной мере, а вот Марк морщился и кривил губы. А потом долго отходил, мучая гитару по несколько часов подряд одной и той же мелодией.
- Ты не понимаешь, да? – говорил он, усаживаясь с ногами на идеально чистый письменный стол, - все записи со стихами и нотами он тщательно складывал в ящики, чтобы бабушка не выкинула по ошибке. – Она же меня привязывает, знает, что я вот-вот сорвусь и уеду. Заставляет чувствовать вину и оставаться на месте, с ней оставаться в этом городе. Господи, какой же это гадкий, душный город, ни одной перспективы… - Марк обнимал свои коленки и опускал на них узкий подбородок, становясь похожим на обиженного маленького ребёнка. Я смотрел на него и действительно не понимал. У Марка была потрясающая бабушка – живая, ироничная, заботливая. Она готовила только то, что любит Марк, никогда ему не перечила, не донимала расспросами, просто наблюдала и словно не могла налюбоваться. Жалела. Наверное, это и не нравилось внуку больше всего. Каким бы гордым и независимым он ни хотел казаться, он всё равно каждую секунду знал, что его бросили родители, оставили барахтаться одного.
- Она тебя любит и боится потерять, - я тоже подсел к письменному столу и положил локти, коснулся ступни Марка и слегка потянул за мизинец. – Я бы тоже боялся на её месте.
Он тяжело вздохнул и, подняв голову, посмотрел в окно. Ногу не стал убирать, я мягко сжал пальцами маленький тёплый мизинец и скользнул по щиколотке. У Марка была мягкая гладкая кожа и едва заметные золотистые волоски на тонких лодыжках. Я до сих пор не знал, сколько ему лет.
- Я всё равно уеду, - тихо проговорил Марк и, посмотрев на меня, широко улыбнулся. – Мне щекотно.
Я убрал руку от его ноги и отодвинулся от стола.
- Намёк понят, - усмехнулся я, чувствуя, как в животе что-то неприятно сжалось, словно мне дали по рукам – нельзя. И ещё не успел понять, что натворил, а уже больно. Марку же нравилось, и мне нравилось. - Не сердись на бабулю, она у тебя мировая. Такие пироги печёт! А то, что «сиротками» называет… это такая малость, согласись? Хотя ты же не по этой причине бесишься.
Марк пересел на край стола и свесил ноги, помотал ими, примирительно касаясь моего бедра.
- Не по этой, - выдохнул он и ссутулился, вжав голову в плечи. – Отец не жил с нами никогда, а мать уехала в Москву, когда мне было восемь. Второй класс… Мне все завидовали, типа если родителей нет, значит, можно устраивать всякие тусовки и вообще делать, что хочешь.
- Устраивал? – я вновь поймал ногу Марка и потянул за мизинец. На этот раз он не стал говорить, что ему щекотно. Потеплело.
- Один раз, когда бабушка попала в больницу с воспалением лёгких. Мне было так страшно, что я не мог оставаться дома один. Стены давили, и в каждом шорохе мерещилась какая-то гадость. Я малодушно готовился к худшему, а потом позвонил однокласснику, и тот собрал компанию желающих внезапно повеселиться. Мы пьянствовали всю ночь напролёт, но я так и не перестал бояться, просто отключился, как перегревшийся радиоприёмник. А утром мне позвонили из больницы и сказали, что бабушке стало лучше. Больше я никого не приглашал в её дом. А ты?
- Что я?
Марк поставил свою узкую аккуратную ступню мне на бедро и слегка надавил пяткой на напрягшуюся вдруг мышцу. Я ущипнул его за икру, и он резко убрал ногу. Опять поставил их на стол.
- Как у тебя дела обстоят с пьянками-гулянками? – будничным тоном спросил он, нарочито расслабленно глядя на меня. Я растерялся, опустил глаза, понимая вдруг, что совсем забыл, о чём мы говорили до того момента, как он поставил свою ногу мне на бедро. Это было так неожиданно и странно, словно он коснулся всего моего тела сразу. – Ты пять лет прожил в интернате. Была компания?
Я набрал в грудь побольше воздуха и медленно выдохнул, приходя в себя. Чувственные вещи всегда сбивали волну моих мыслей. Я растворялся в своих ощущениях и терял связь с окружающим миром. Это было сродни наркомании, по тому, как я себе представлял это явление.
- Нет, я же говорил, что асоциален. Все окружающие меня люди казались мне скучными и тупыми. У тебя не бывает такого ощущения, что ты свалился с луны? Когда все чему-то радуются, а ты не можешь даже улыбнуться – словно рот порвётся или кожа на щеках потрескается. И всем хорошо, все они вместе, а я не могу понять – а что случилось? Где-то произошёл взрыв, а я не услышал.
- Бывает, очень часто бывает, - усмехнулся он. В кармане сумки завибрировал телефон, и Марк спрыгнул со стола, чтобы ответить.
Он посмотрел на дисплей и мгновенно побледнел, будто киномеханик пропустил несколько кадров и грубо склеил плёнку – вот Марк обычный, улыбающийся, живой и знакомый, а потом сразу через мгновение – белое полотно с выцветшим взглядом серых потухших глаз.
Он щёлкнул по кнопке и раскладушка расхлопнулась.
- Да, это Марк… - бесцветным глухим голосом проговорил он и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Меня охватила паника. Что случилось? Я сразу же подумал про Зою Ивановну - бабушку Марка, может быть, с ней что-то? Но тогда Марк не стал бы называться только лишь по имени… Родители? Он не настолько их боится, чтобы так страшно белеть. Вопросы, вопросы… А я слишком мало его знаю, чтобы найти ответ, лежащий на поверхности, но только бы всё обошлось. Я знал, что иногда плохое случается и с хорошими людьми.
Марк вернулся в комнату уже без телефона. Молча открыл свой шкаф и стал искать что-то в ворохе одежды.
- Хочешь попробовать себя перед публикой? – вдруг спросил он, обернувшись. Он уже не был бледным. Лихорадочный блеск в глазах и горящие губы сигнализировали о наступлении истерики. Но Марк держался, только двигался слишком резко и куда-то звал с собой.
- Приглашают выступить? – как можно бодрее предположил я.
- Да, нужно исполнить две песни на репетиционной базе. Знаешь группу «Дикий плющ»?
Я напряг память, ничего подобного раньше не слышал. Я вообще не был меломаном, тем более не знал местные команды, считая их не стоящими внимания, пока не увидел выступление Марка на улице. Хотя он был исключением. Его музыка была не просто приятным набором музыкальных фраз, его музыка была его жизнью, откровением и уходом.
- Нет, известная?
Марк пожал плечами и снял через голову домашнего Роджера. Придирчиво осмотрел чёрный джемпер с белым росчерком молнии на правом плече. Я лишь однажды видел Марка в этом джемпере – впечатляло. Он был худым и невысоким, но пропорциональным, отчего вся его фигура казалась миниатюрной копией Микеланджеловского юноши. Только волосы не вились, а спокойно лились по шее.
- Не важно… Они играют по выходным в кафе «Песня». Репетируют на базе Игоря Орлова, если что, то это самая лучшая репетиционная база в городе, а Игорь – лидер группы Memfis Streets. Он мне позвонил, сказал, что мы можем поиграть в эту субботу с «Диким плющом».
- Вот это да! – выдохнул я обрадованно, вскочил с места. Перетряхнул свой рюкзак в поисках более-менее приличной одежды. Всё собирался купить, да руки так и не дошли, а теперь и не было ничего приличного, кроме потёртой джинсовой рубашки, которая осталась ещё со времён интерната. Я бы с таким удовольствием сжёг ту одежду, что носил в течение последних пяти лет! – Блин… надеть вообще нечего. Я не буду смотреться как последний лох в этой рубашке?
Марк мельком глянул на меня и мотнул головой. Он меня не видел, был слишком погружен в себя и свои истеричные мысли – блеск в глазах не исчезал, и теперь на скулах горели алые пятна.
- Марк… - я откинул рубашку в сторону и подошёл ближе к снявшему свои домашние шорты Марку. Он поднял на меня рассеянный взгляд и слегка улыбнулся по инерции. – Это очень ответственное выступление? Или что? Ты мне скажи, чтобы я знал, к чему готовиться.
Марк сжал моё предплечье ледяной рукой, потом стал натягивать чёрные «концертные» джинсы.
- Не волнуйся, играй так, как сможешь. Это не твоя демонстрация силы.
- «Дикий плющ» или Игорь этот, хозяин базы?
Марк повернулся ко мне и, закусив губу, посмотрел внимательно и напряжённо. Оценивал, достоин ли я его откровенности. Гадкая, неуместная обида мгновенно поднялась к горлу и сдавила. Я никогда не навязывался, никогда никому ничего не обещал, никого не предавал – это всё было мне неведомо. И казалось, что Марк знает о том, что я человек, которому можно доверять. Казалось.
- Игорь Александрович – друг моего отца. Отец попросил его помочь… И вот он помогает, выставляя нас перед какими-то отмороженными панками. Достало! Если бы ты знал, как меня достало это всё… этот его тон – «если ты хочешь себя попробовать»… Конечно, я хочу! Он всегда знает, чего я хочу… - Марк резко замолчал и устало прислонился спиной к шкафу, посмотрел на свои ноги. – Это ещё одна причина, по которой я не могу оставаться в этом городе. Здесь я всегда буду чуть хуже, чем все остальные, и выше подняться мне не дадут.
- Понятно. Теперь всё понятно…
Марк вздохнул и развернулся ко мне спиной, захлопнул дверцу шкафа.
- Ничего тебе не понятно, - прошептал он едва слышно, но в глазах его больше не было безумного блеска, и бледность не выжигала щёки.
Репетиционная база располагалась на самом последнем этаже машиностроительного завода. Нас встретили низкие тёмные своды и закрытая железная дверь, за которой слышался грохот барабанной установки. По спине от затылка вниз скатился холод. Я вдруг запаниковал и позволил Марку первому войти. А если я ошибусь? Подведу… Я смотрел на белобрысую макушку предельно сосредоточенного и одновременно расслабленного Марка и понимал, что он, несмотря на свой более чем мягкий характер, не простит грубой ошибки на ответственном показательном выступлении. Сейчас будет битва, а не потом, в кафе, если нас туда вообще пригласят после сегодняшней пробы.
- Велком ту хелл, - усмехнулся Марк и толкнул чёрную тяжёлую дверь. Мы вошли внутрь светлого и уютно обставленного помещения – приют безумного музыканта. На обитых рейками стенах висели плакаты известных гитаристов и просто красивых полуобнажённых девочек с гитарами в обнимку. Девочки улыбались голливудскими улыбками, которые казались издевательскими. Ну давай, давай, поиграй для нас, мальчик! Вдоль стен стояли два низких диванчика и одинаковые стулья из набора «всё для пенсионеров». За стеклянной звукоизолирующей перегородкой располагалась барабанная установка и сам собственно барабанщик. Микрофоны ютились в углу около двух высоких, пугающе чёрных колонок. За барабанной установкой сидел широкоплечий парень в наушниках и постукивал одной палочкой по верхней тарелке, потом прихватывал её двумя пальцами и сосредоточенно вслушивался. Напротив него через стекло на диванчике сидели два других участника группы – гитарист, настраивающий тёмно-синюю электрогитару, и томный рыженький мальчик, вальяжно раскинувший бледные ноги в коротких клетчатых шортах и пристукивающий пальцами в такт барабанщику. Скорее всего, это был вокалист. У всех вокалистов весьма специфический взгляд, говорящий, что они тут главные и это неоспоримо. У Марка тоже был такой взгляд.
- Привет, - я поздоровался с «Диким плющом» и снял с плеча свою гитару.
Гитарист улыбнулся мне, демонстрируя крупные и неровные передние зубы, и дружелюбно кивнул, мальчик-вокалист только лишь глянул мельком и перекатил во рту ярко-голубой комок жвачки, принялся усердно его пережёвывать. Барабанщик даже не заметил, что мы пришли.
Марк окинул собравшихся напряжённым взглядом и вышел обратно в коридор, доставая на ходу из кармана телефон.
- Репетируете? – спросил я, осторожно присаживаясь на свободный диванчик, провалился в какую-то ямину в продавленном сидении и судорожно сжал в руках ремень от чехла.
Гитарист опять кивнул и отложил гитару в сторону, взял с пола бутылку минералки и отвинтил крышку.
- Уже закончили. Ждём Игоря.
Вокалист смерил гитариста и меня презрительным взглядом и опять стал активно жевать, нарочито развязно причмокивая. Он меня раздражал. Ещё в интернате у меня стали наблюдаться внезапные вспышки агрессии – часто ловил себя на мысли, что хочу ударить человека просто так, врезать по башке, по лицу, чтобы не смотрел, не чавкал, не суетился. Причин можно было найти множество, но все они не тянули на провокацию конфликта, и постепенно раздражение уходило само собой, чаще всего вместе с объектом, его вызвавшим. Я привык к размеренному существованию, к неспешности, вдумчивости. Жизнь в интернате сбила мой внутренний маятник, и я невольно старался вернуться к прежнему положению, даже методом ненависти ко всем окружающим.
Вернулся Марк, я с облегчением отвлёкся от звуков, издаваемых рыжим мальчишкой.
- Игорь позвонил, сказал, чтобы начали без него.
- А он не наш продюсер, чтобы мы по указке начинали, - протянул рыжий придурок, и моё раздражение вспыхнуло вновь. Сейчас я ему точно врежу. Без предупреждения прямо в ухо… Я уже представлял шокированное лицо вокалиста неизвестной мне группы, как его глаза наполняются слезами, и мне было приятно представлять себе его боль и унижение.
- Чем быстрее начнём, тем быстрее закончим. Валь, давай уже? – гитарист посмотрел на рыжего задаваку и встал с диванчика.
- Начинайте, я хочу послушать, - махнул рукой тот самый Валя и посмотрел на меня с ответной ненавистью. Интересно, что он представлял? Взгляд у мальчишки был острым как бритва и тяжёлым как кирпичная плита – никаких шансов.
Марк, не обращая на вокалиста никакого внимания, подошёл к гитаристу и тихо спросил у него, где можно взять третий микрофон – два для гитар и один для него, чтобы петь.
Мы начинали первыми. Механическая память творит чудеса. Мои мысли метались от ненависти к рыжему ублюдку, который возомнил себя пупом земли, потом я заметил, что сидевший за стеклом барабанщик снял наушники и стал к нам прислушиваться, отстукивая ритм по нижней бочке – это было здорово. Нам действительно нужен был ударник. Потом в комнатку вошёл высокий мужчина в сером свитере и стал слушать, глядя на Марка… И Марк… он был потрясающим вокалистом – переплавлял слова в эмоции и давал волну. Все ощущали идущую от Марка волну. Он был чертовски харизматичным.
Мы сыграли две песни, потом мужчина, скорее всего, это и был Игорь Александрович, попросил Марка исполнить что-нибудь ещё, и мы сыграли одну из последних подготовленных песен о стремлении человека к саморазрушению и одновременной любви к жизни. Я, когда впервые услышал текст, сказал, что это сложная песня и мало кто поймёт, о чём она. Это желание уничтожить то, что любишь, несмелость и жажда, лёгкий аффект и отчаяние… Марк всегда писал о сложном.
- Где учился играть? – спросил меня гитарист «Дикого плюща», восхищённо осматривая мою более чем скромную гитару. Гриф немного повело, и по ладам она строила не с первого раза. – Учагу закончил?
- Нигде не учился, - гордо пожал я плечами. – Марк показал, как играть, а дальше – дело техники.
- Здорово. Я с пяти лет мучаюсь, - парень вздохнул и стал подключать свою гитару. – Останетесь послушать, что мы играем?
- Так вроде бы репетиция закончилась? – ответил я машинально, заметив краем глаза, что Марк зачехлил свою гитару и вышел из комнаты вслед за Игорем. Игорь улыбался, и меня это успокоило.
- Мы с Тошкой поиграем, это Валька уже закончил.
- Говори за себя, - рыжий придурочный Валя чпокнул надувшийся из жвачки пузырь и встал с дивана, расслабленным жестом человека, привыкшего к вниманию, поправил футболку и подошёл к микрофону. Поднял его с таким выражением лица, словно рост Марка был неизлечимой и заразной болезнью. Опять захотелось ему дать затрещину.
Мальчишку задел явный успех Марка, нужно было отыграться. Мне даже стало интересно, какие козыри он держит в рукаве, если так легко угадывает в любом проявлении посторонних провокацию.
Когда он запел, высоко и истерично, задрыгал руками и ногами в такт мелодии, я понял, что такое опыт. Опыт даёт стиль, драйв, но не даёт той самой тонкой волны, которая независимо от подготовленности к стилю музыканта проникает в подсознание и говорит с тобой на твоём языке, а не на языке автора и композитора. Валька был панком по натуре, и это всё, что я понял из его выступления.
На второй, более лирической песне о несчастной панковской любви вернулся Марк, сел рядом со мной и задумчиво улыбнулся, он был далёк от репетиционного выступления «Дикого плюща», он всё ещё обсуждал что-то с Игорем Александровичем в своём сознании. Хотел бы я знать, о чём они говорили.
- Как тебе показалось, Игорю понравились мои песни? – спросил Марк после того, как мы попрощались с музыкантами и вышли на вечереющую улицу.
- Да. Я думаю, что понравились.
- Почему?
- Он слушал тебя очень внимательно.
- Этого мало… может, что-то ещё заметил? Я знаю, что ты смотрел на него, тебе интересно, кто как ко мне относится.
Я пожевал нижнюю губу, задумчиво возвёл глаза к малиновому постзакатному небу и попытался вспомнить всё, что я увидел. Вот он Игорь, стоит рядом с рыжим выскочкой, руки сложены на груди, спокойный взгляд карих глаз и лёгкая, едва заметная улыбка на губах. Не снисходительная, а скорее…
- Он улыбался так, словно ты его сын, и он тобой очень доволен, но старается это скрыть.
- Я так и думал, что ничего и не изменилось, - разочарованно выдохнул Марк и снял чехол с плеча, протянул мне гитару. – Шнурки развязались.
Я придержал гитару, пока он завязывал шнурки – я смотрел сверху вниз на этого сильного и такого растерянного мальчишку и чувствовал, как волна нежности и восхищения поднимается внутри, растекается по телу, отзывается в каждой клеточке.
- Ты пел обалденно. Нам даже ударник начал подыгрывать, а этот рыжий болван потом специально стал демонстрировать, что он тоже крутой… позавидовал тебе.
Марк поднялся, взял у меня гитару и, смутившись, отвёл взгляд.
- Мне тоже понравилось, как мы выступили. Может, отметим? Пошли в «Табакерку» посидим, пивка попьём?
- Пошли, - легко согласился я, не скрывая растягивающую губы довольную улыбку. Мы сегодня были героями, победителями – у нас всё получилось. Отец говорил, что себя нужно баловать, когда знаешь, что сделал что-то достойное.
- Моя первая девчонка была баскетболисткой. Она приходила на нашу спортивную площадку, потому что жила неподалёку, и тренировалась по три часа – с трёх до шести вечера. Представляешь, три часа подряд слушать это однотонное бум-бум-бум-бдыщ… Она с такой силой долбала мяч о баскетбольный щит, что та два раза падала. Один раз я починил, потому что меня заставила заведующая. Тогда я и познакомился с Галей. Я хотел её убить сразу же, как только подошла, а она, представляешь, горячо благодарила меня за помощь. Когда я второй раз починил ей сетку на кольце, мы поцеловались… - я уже был пьян, и язык едва ворочался в постоянно пересыхающем рту. Мы ехали в автобусе медленно, собирая припозднившихся желающих добраться домой. На каждой остановке стояли по несколько минут, но я не торопил время. Мне нравилось то состояние, в котором я пребывал в этот насыщенный событиями вечер. Марк устало привалился плечом к стеклу и дремал, закрыв глаза. Он быстрее пьянел и сразу начинал задрёмывать. А меня тянуло поговорить, пусть и самому с собой.
- Круто… - отозвался Марк и нескромно зевнул, не прикрывая ладонью рот. Он был очень непосредственным. – Ты у нас мачо-мен… Вы переспали?
- Да, если это можно назвать словом «переспали». В раздевалке поздно вечером, я толком ничего не успел понять… Помню только, что было неудобно, я врезался в ящик и расцарапал себе руку, а Галя всё время просила остановиться. У нас обоих это был первый раз.
- Сочувствую, - хмельно хихикнул Марк и открыл глаза, посмотрел на меня. Я тоже смотрел на него, не в силах оторвать взгляд. Дурацкая детская игра в гляделки – неприкрытая угроза. Его глаза горели как два маячка, и в голове моей замкнуло. SOS, SOS…
- А у тебя когда был первый секс? – сглотнув вязкую слюну, прошептал я. Марк облизнул губы и ткнулся носом мне в шею. Хрюкнул что-то невразумительное и затих. Я загнанно осмотрелся – в салоне автобуса никто не стоял – все сидели и сонно хлопали глазами. На нас не смотрели. – Не хрюкай, а ответь…
Марк тяжело поднял голову и провёл рукой по щеке. Откинул со лба светлую лёгкую чёлку и опять прислонился виском к стеклу. На меня он больше не смотрел.
- Никогда.
На стекле остался след от его вздоха. И сердце моё тревожно сжалось.
- Иногда я думаю, что хочу быть на месте Вальки… - тихо сказал Марк и сполз с подушки, провёл раскрытой ладонью по стене, словно что-то размазывая.
В комнате было душно, раскрытые настежь окна не добавляли прохлады. Только кузнечики истошно стрекотали около дома, и пахло костром – скорее всего, жгли в парке. Я перевернулся на бок и посмотрел вверх с пола туда, где белела тонкая согнутая в коленке нога Марка. Я не видел его лица, для этого пришлось бы приподняться на локте, но мне было откровенно лень. Расслабленное сознание требовало отдыха.
- Валькины родители занимаются поставками музыкального оборудования в Москве. Ему выгодно помогать. Даже то, что он наркоман и истерик никого не смущает… Мой отец считает, что любое творчество – это невроз. Личность сопротивляется давлению окружающего мира и начинает устраиваться, переделывая всё под себя, выполняя функции бога. Не понимаю, что плохого в том, чтобы чувствовать себя богом, хотя бы иногда? Дело же только в осознании ответственности за свои поступки.
- Это самое тяжёлое и есть, - откликнулся я. Нога Марка колыхнулась и сползла вниз, беспомощно повисла. Он перевернулся на живот и зашуршал подушкой.
- Значит, мой отец трус, - хмыкнул Марк и замолчал. Я ждал его дальнейших рассуждений, но он упорно молчал и не двигался.
А потом Марк перевернулся на спину, подняв ноги на кровать. Ему тоже было жарко. Алкоголь всё ещё бродил под кожей.
- Я уже задолбался слушать чужие мнения. Все вокруг знают, как мне нужно прожить жизнь – где учиться, что и для кого играть, как дышать, с кем спать… К чёрту всех. Буду продолжать делать то, что я сам хочу, и даже если мне не повезёт, и я всё потеряю – это будет моя ошибка, моя личная, осознанная ошибка. Илья… я иногда не понимаю: я ли это решил или кто-то когда-то мне это посоветовал… Мне кажется, что у меня нет ничего своего, за что хочется бороться, ради чего стоит жить, - Марк коротко рассмеялся. – Несу какую-то пафосную чушь, а ты меня так внимательно слушаешь, что даже смешно…
- Нам нужно уехать туда, где нет никаких знакомых, где никто не знает, как тебе нужно жить.
- Да, я знаю… - Марк тяжело вздохнул и опять замолчал. – Во вторник мы выступим в кафе перед «Диким плющом», а потом уедем.
- Это правильное решение, - согласился я и тихо добавил: - А можно тебя спросить?
- Спрашивай, - сонно протянул Марк. Он уже начал засыпать, но мне нужно было знать.
- Сколько тебе лет?
- Восемнадцать – время собирать камни… А ты думал?
- Лет двадцать или даже больше.
- Это потому что я постоянно бурчу, как последний старикан.
Я засмеялся, Марк тоже пару раз сдержанно хихикнул в подушку.
- И поэтому тоже.
- Давай спать уже, а то завтра опять будешь как сонная муха ползать с утра.
- Буду всё равно. Ненавижу утро… Спокойной ночи, Марк.
- Угу…
Марк отключился сразу же. Я слышал его ровное дыхание, вплетающееся в сонм ночных звуков, доносившихся из открытого окна. Стрёкот кузнечиков, шуршание автомобильных шин и гулкое ритмичное дыхание проезжающих мимо поездов. Вперёд, вперёд… Кто-то уезжает, кто-то приезжает, вся моя жизнь – вокзалы, переезды, новые квартиры, знакомые. Я привык не стоять на месте, скользить по течению. А сейчас, когда я лежал на мягком матрасе под тонкой простынкой, пахнущей цветами и свежестью, слушал размеренное дыхание лежащего рядом на кровати Марка, смотрел на его макушку – я захотел остановиться. Впервые захотел остаться здесь, в этом доме, рядом с этим светлым человеком. Или хотя бы просто рядом с ним.
Утром у Марка не было настроения. Он провалялся в кровати до обеда, потом вяло поел, односложно отвечая на вопросы бабушки. Я смотрел на его серое задумчивое лицо и понимал, что вчерашнее выступление на репетиционной базе с «Диким плющом» не прошло бесследно. На Марка напала апатия. Всё-таки догнала…
- Порепетируем после того, как поедим? Я вчера на проигрыше запутался немного в нотах, вместо си дал две до. Но вроде бы никто не заметил, вовремя успел сообразить, что там дальше играть.
Я болтал, болтал так, что чуть язык не отсох. Марк не любил, когда я молчу. Но сегодня, пожалуй, ему было всё равно, говорю я что-либо или молчу. Он меня не замечал. Бренчал на гитаре что-то чужое и замысловатое. Думал. Думал о чём-то далёком и очень невесёлом.
Я прекратил донимать его праздной болтовнёй и вышел на улицу, напросился в помощники Зое Ивановне, и мы бодренько собрали два ведра крупных налитых огурцов.
- Ты бы поговорил с Марком, он же совсем не хочет учиться… - пожаловалась мне бабушка Марка, когда мы сидели под навесом на крыльце и мыли хрустящие полосатые огурцы. Удержаться не смогли и съели по одной маленькой закорючке. – Сказал, что ему не нужно образование. Но как это не нужно, Илюшенька? Его и отец бы пристроил к себе в фирму, если бы у него было высшее образование. Упёрся в эту свою гитару, как будто она его накормит… Ты бы поговорил с ним, он же тебя слушает.
Я смотрел на свои мокрые ладони и не находил слов. А что я мог сказать? Что я тоже забил на образование, бросил квартиру и собираюсь поехать вслед за Марком и его гитарой хоть на край света? Думаю, что Зою Ивановну такой ответ бы не удовлетворил.
- Он сам принимает решения, я не могу на него влиять… - промямлил я, но тут же собрался и добавил уже увереннее, глядя в водянистые голубые, такие вдумчивые и живые глаза – у Марка такие же… - Ему хочется попробовать свои силы в музыке, а потом он вернётся к учёбе. Не волнуйтесь.
Зоя Ивановна вздохнула и стала собирать помытые огурцы в чистое пластиковое ведро, понесла их на засолку. Я остался сидеть на пороге, глядя на пыльную улицу, по которой с истошными криками бегали девчонки, кидая друг на друга какого-то жука.
- Бабуля ужасы рассказывать умеет, сам иногда проникаюсь, – Марк появился на крыльце в своём помятом Роджере и коротких летних шортах. Он рассеянно зевнул и, спустившись с крыльца, уселся на последней ступеньке, вытянул вперед босые ровные ноги. – Если слушать всё, что она говорит, то можно двинуться на почве паранойи.
Я улыбнулся, глядя на снующую по огороду Зою Ивановну, она рвала укроп и листья смородины, а потом перевёл взгляд на хмурого взлохмаченного Марка. Он всё ещё думал свою невесёлую мысль, но хотя бы не молчал.
- Она хочет, чтобы ты пошёл учиться и не думал о высоком.
- Ааа… - многозначительно выдал он и потянул носки на себя, поморщился и вальяжно откинулся на подставленные сзади руки. – Про это я слушаю стабильно каждую неделю. Нужно идти учиться, чтобы отец мной гордился и взял в свою контору. Так она сказала?
Я кивнул. Да, наверное, я всё-таки зря волновался. Марк и без меня знает, что ему сделать со своей жизнью, с кем общаться и кого слушать. Главное, чтобы он не молчал.
- Игорь сказал, что ему понравилось наше выступление и песни мои тоже понравились. Говорит, мой талант прогрессирует. Люблю слова вроде «прогрессирует», есть в них что-то… эээ… обнадёживающее.
- Это должно быть приятно, - пожал я плечами. – А на довольного собой ты не очень похож.
- Это приятно, - едва заметно улыбнулся Марк. – Ты, когда доволен собой, фонтанируешь эмоциями и визжишь, как резаный, от счастья? Что-то не замечал…
Я засмеялся, представив себя в подобном состоянии. Немыслимо. И впрямь, счастье – оно не у всех отражается на лице. Кто-то привыкает к маске флегматичности, и все переживания глубоко внутри происходят, бурлит радость, растёт удовольствие… Да, бывают и такие. Только Марк не такой. Марк открыт и прямолинеен. И сейчас он пытается меня обмануть, перехитрить, но я слишком много смотрел на людей, оценивая и делая выводы. Но если он хочет что-то скрыть, пусть. Имеет право.
- Я флегматик по натуре, и счастье – понятие весьма растяжимое.
- Абстрактное, - поправил Марк и, подтянув к себе ноги, стал увлечённо чесать лодыжку. На бледной коже расцвели три красных пятнышка от комариных укусов. – Пошли в переход, сыграем, там очень хорошая акустика, можно даже без комбика в две гитары сбацать.
- Я знаю четыре песни от силы.
- Будешь подпевать и создавать эффект толпы.
- Ну пошли.
- А потом наквасимся! И я расскажу тебе все свои страшные тайны!
Про тайны забыли сразу же после безумно угарного выступления в переходе. К нам присоседились какие-то панкующие девочки, увлеченно подпевали, прыгали и приставали к прохожим, и не ушли после. Пили все вместе на холодных трубах в кустах около моей школы, знакомились и прикалывались до утра. Марк больше не уходил в себя, оживился и смеялся заразительно и искренне. Рассказывал анекдоты, смешные истории из жизни знаменитых людей. Фонтанировал эмоциями и не скрывал своего хорошего настроения, потому что он такой – открытый и светлый. И это было самое замечательное, что произошло этим тёплым летним вечером.
А потом, когда возвращались домой, проводив девочек, Марк сказал, что в эти выходные мы уезжаем в Нижний Новгород.
Куплет 3.
В Нижнем Новгороде нас никто не встречал с транспарантами и табличками «Добро пожаловать в новую жизнь!» Шёл мелкий противный дождь, он забивался за шиворот, стекал по лицу, капал с носа и подбородка – мерзость отменная. На вокзале толпились хмурые серые люди. Город мне не понравился прямо с вешалки. Марк ещё до отъезда выяснил, что недалеко от центра есть дешёвая гостиница – самое то на первое время.
Сколько будет длиться это самое «первое время», никто из нас не знал. Будущее было в будущем, а сейчас хотелось в тепло и что-нибудь ещё съесть.
- Главное – попробовать, жалеть будем после, - широко улыбался Марк, и по щекам его текли капли, словно слёзы. Смешной такой, довольный. Ему всё нравилось: и город, и люди, и наша смелость. – Здесь много клубов, куда-нибудь напросимся. А если не напросимся, то пойдём в переход.
- Я жалеть не буду. Мне всё нравится, что бы ни случилось.
- Это потому что у тебя ничего нет, тебе нечего терять, - Марк встал на остановке и достал из кармана сложенный вдвое листок, на котором был написан адрес гостиницы и номер автобуса, чтобы доехать. – Тебе легко, и мне с тобой легко, пока…
- Пока что? – сердце забилось быстрее, и я нервно смахнул воду с лица, поправил ремень рюкзака.
- Пока ты не найдёшь то, что будет жалко оставить, - спокойно ответил Марк и посмотрел на меня всезнающе, так, словно видел насквозь. Но он ошибался. – Ты же не считаешь, что мы останемся вместе навечно? – усмехнулся он невесело и холодно. Меня невольно прошиб озноб от того, как жёстко и горько это прозвучало.
- Не знаю, что такое «навечно», но до пятницы я абсолютно свободен, - отшутился я, хлопнул Марка по плечу, рука на мгновение замерла и скользнула по его щеке, тоже смахивая воду. Марк не стал останавливать мой жест, просто смотрел своими большими, светлыми, как дождевая вода, глазами и, казалось, перестал дышать. Я тоже не дышал.
Мальчик, которого бросили, не мог подумать иначе.
Приехал автобус и забрал нас из этого дождя и молчания. Всю дорогу мы не смотрели друг на друга, каждый лелеял свои сомнения и домыслы, а вокруг нас строились планы, измерения, решения. Целая сеть решений, как паутина - стоит только несмело дёрнуть за какую-нибудь ниточку, и вся сеть придёт в движение, и ещё неизвестно, где и сколько нитей порвётся.
В гостинице нас встретила улыбающаяся, слегка хмельная тётя-администратор и что-то долго болтала о том, какая у них замечательная гостиница и что мы молодцы, раз пришли именно сюда. По специфическому запаху и холодному сквозняку, разгуливающему по коридору, складывалось впечатление, что раньше здесь была или ветеринарная лечебница, или школа для умственно отсталых подростков.
Тётя открыла двадцать первый номер.
- Самая лучшая комната только для вас! – озвучила она скромное пространство комнаты и звякнула ключами об стол, наверное, увидела в каком-нибудь крутом американском детективе и решила повторить с русским размахом и удалью. – Располагайтесь. Если нужно будет что-то, я всегда здесь, обращайтесь.
Она говорила, глядя на Марка, и улыбалась ему так добродушно, словно он был её любимым племянником, который приехал погостить на каникулах. Ещё чуть-чуть, и она бы точно потрепала его по мокрым, прилипшим к ушам волосам. Мне самому захотелось сделать то же самое, глядя на то, как он сочувственно и понимающе слушает этот гостеприимный бред.
Когда администраторша ушла, Марк стянул с себя мокрую куртку и штаны, небрежно кинул их на стул и плюхнулся на одну из двух аккуратно убранных кроватей.
- Она к тебе неравнодушна, - улыбнулся я, медленно раздеваясь и развешивая одежду на створках шкафа. Одежду Марка тоже развесил.
- Я выгляжу привлекательно. Смазливая мордашка даёт больше преимуществ в общении. Людям нравится смотреть на красивые лица.
- Ещё скажи, что тебе это не льстит, - хмыкнул я, расчехляя гитару и проверяя, не намокла ли. Дека была сухая, гриф вроде тоже. У меня был кожаный тонкий чехол, не то что у Марка – пуленепробиваемый, поэтому он даже и не волновался. А вообще он свои гитары любил трепетно. Иногда мне казалось, что даже больше, чем людей.
- Нравится, девочки прохода не дают… - Марк лениво потянулся, что-то хрустнуло в его правой ноге. В мятом джемпере, сползших на бёдра трусах и с хрустящей ногой – он выглядел весьма сексуально, девочкам бы понравилось, подумал я вдруг и смутился. Слишком медленно отвёл взгляд, что явно не ускользнуло от внимания Марка. Я смутился ещё больше. Что-то было в Марке такое, отчего на него всегда хотелось смотреть, запоминать, потом прокручивать эти воспоминания в голове, перед сном. Словно он был танцором, который постоянно исполняет сложнейший танец, и дух захватывает, и страшно, а оторваться уже невозможно. Наслаждение на грани запретного. Он поднялся и сел на кровати, потянулся и тоже стал расчехлять гитару. – Та девочка, про которую ты рассказывал, Галя, кажется, вы встречались?
Я неожиданно слишком сильно дёрнул за верхнюю струну, и комната наполнилась низким монотонным звуком.
- Блин, - выругался я и зажал струну пальцем. – Нашел о чём спросить…
- Я был пьян, когда ты рассказал, поэтому не сообразил… А мне интересно, на самом деле.
Марк тоже был слегка смущён. Я не мог понять, зачем он начал этот разговор. По мне, абсолютно неинтересный. В моей жизни было мало интересных событий, чтобы сходу начать рассказывать: а ещё вот это было, а ещё вот то… и то я видел, и это… Я мог бы считаться скучным собеседником, если бы с кем-то начал беседовать. Быть может, поэтому я любил больше молчать, а быть может, потому, что мои наблюдения касались только меня одного и я не хотел растрачивать их на других людей.
- Нет, мы не встречались. Пару раз Галя приходила на площадку, мы разговаривали о том, о сём, а потом она переехала на другую улицу и стала ходить на другую площадку. Так закончилась история моей первой… - я осёкся, мысленно себя одёрнув, – моего первого секса.
- А ты не хотел её разыскать?.. Ну хоть иногда жалеешь, что она переехала? – Марк прикусывал нижнюю губу и тут же отпускал, потом закусывал вновь. И смотрел на меня неотрывно, ждал. Ему нужен был мой ответ, зачем?
- Нет, не жалею. Я не любил её. Сначала я забыл её голос, потом лицо, скоро и имя забуду.
- Жаль, - Марк, наконец, опустил глаза, по всей видимости, что-то для себя решив, и взял в руки гитару, провёл большим пальцем по струнам, проверяя, настроена ли она.
- Ну, всему своё время, наверное… Тогда я был не способен влюбляться, мне было всего четырнадцать лет.
- А при чём тут возраст? – искренне удивился Марк. – Это отношение к жизни. Ты скользишь по поверхности, и это отражается на всём, что ты делаешь. Я не только про тебя говорю, почти у всех так… Читал «Евгения Онегина»?
- Смутно припоминаю, там ещё была какая-то Татьяна, которой он писал письмо.
Марк широко улыбнулся и согласно кивнул.
- Этим письмом всех замучили, правда, сначала она ему написала, тоже весьма страдательно… А ты писал кому-нибудь письма?
Я стянул с себя влажные джинсы и носки, потрогал футболку и решил оставить пока. По полу тёк холод, и из неплотно прикрытой форточки тоже поддувало. Я посмотрел в окно на серую унылую улицу и почувствовал лёгкую усталость. Она тянула что-то из меня, что-то очень важное и нужное, как клещ, и я не мог сосредоточиться на главном вопросе, никогда не умел сосредотачиваться на главном. Это Марк очень точно заметил.
- Нет, некому было.
- А я писал письма своему отцу, - Марк обнял гитару за гриф и приложился к верхней деке щекой. – Я обвинял его в том, что он безответственный и аморальный человек, что лучше бы они с матерью бросили меня в детском доме, чем вот так… знать, что где-то есть твои родители, но им нет до тебя никакого дела. Я писал ему до ужаса пафосные обличительные стихи… Эти письма два года валялись в моём столе, неотправленными. А потом я их сжёг за домом, чтобы не возникло соблазна отправить. Мой отец и без меня знал, что он не прав.
- Зря не отправил. Таких отцов нужно обличать.
Марк вздохнул, брякнул тоненькой ми. Отставил гитару в сторону и стал копаться в своей сумке.
- Обличить можно раз и навсегда. А я пока не готов отказаться от отца, другого мне не дадут. Но я не о своём отце хотел поговорить, а о Евгении Онегине. О том, что если хочешь чего-то добиться, то нужно собрать в кулак все силы и ударить, а не распыляться по мелочам, понимаешь? Чтобы потом не жалеть о бесцельно прожитом…
- Я не жалею.
Марк закусил губу и устало выдохнул. По всей видимости, его задел мой ответ, а быть может, задело что-то иное, мой пофигизм, например. Но я был таким всегда, ещё отец учил – обращать внимание внутрь себя, а внешнее будет меняться всегда, независимо от усилий. И в сознании постоянно всплывало из детских воспоминаний: если неподвижно сидеть на берегу, то рано или поздно по реке проплывёт труп твоего врага.
- Если есть выбор – идти или не идти, лучше не идти, - тихо проговорил Марк и забрался на кровать с ногами, рассматривая тетрадь со своими записями. – Быть может, когда-нибудь я стану столь же мудрым, как буддист, и буду смотреть на восход, играя на мандолине.
- Ты избегаешь сильных людей, а это неправильно. У них есть чему поучиться.
- Я хочу сам стать сильным, а рядом с ними я этого не смогу сделать.
- Поэтому ты взял меня с собой?
В груди разрастался холод, словно кто-то впрыснул в лёгкие кубик льда, потом второй, третий. Марк слегка смутился, но потом поднял на меня спокойный глубокий взгляд и согласно кивнул.
- Ты не будешь мне мешать, это всё, чего я сейчас хочу.
Я стоял на остановке, зябко поёживаясь. Мы с Марком решили разделиться: я отправился на поиски квартиры, а Марк пошёл договариваться с хозяином какого-то клуба в центре, чтобы играть там по вечерам в качестве кого угодно: хоть музыкантов, хоть мебели. Свои песни и не свои… Марк готов был использовать любую возможность. Ему хотелось играть, творить музыку, и как можно скорее.
- Творчество – это болезнь, - говорил Марк, и глаза его светились безумно и заразительно. В такие момент он был сам на себя не похож и от этого казался ещё более впечатляющим, как маленький полководец с деревянным мечом наперевес. Один взмах игрушечного меча, и армия мгновенно рвётся в бой, сметая всё на своём пути не понарошку, а на самом деле, с истошными криками и реками крови. – Оно живёт внутри, где-то в глубине, в душе, может быть, или в мозгу… и если не подкормить этого паразита, он начинает скрестись, выть по ночам, сводить с ума. Иногда я просто не могу выносить его зов, так он болезненно пульсирует внутри и не даёт вздохнуть, не даёт радоваться простым вещам, любить самые обыкновенные мелочи. Ему всегда мало, и чем больше даёшь, тем больше ему нужно… И этот процесс необратим.
- Но есть же что-то положительное? Удовлетворение? Эйфория?
- Конечно. Ни с чем не сравнимое удовольствие, из-за него и возникает зависимость. Именно это и нужно мне – войти в это изменённое состояние сознания, чтобы вокруг хоть трава не расти. Это чувство даже влюблённость не может перекрыть.
Я мгновенно ухватился за проскользнувшую фразу:
- Ты был влюблён?
Марк лукаво подмигнул, соглашаясь.
- Ну я же не в диком лесу живу, а среди людей.
- Но ты говорил, что никогда не занимался сексом, вот я и подумал…
- Одно не является прямым следствием другого. Это всё интернатские заблуждения.
- Да, там стрёмно оставаться девственником даже в шестнадцать. Таких уникумов жестоко игнорировали и всячески изводили, считая их ущербными.
- Скоты, - процедил Марк сквозь зубы, и по щекам его поползли красные пятна раздражения.
- Поэтому лучше всё-таки жить с бабушкой… - я успокаивающе приобнял его за шею и погладил по спине. Такой тощий… косточка к косточке, вон они все – под рукой. Хорошо, что я не встретил Марка в интернате. От него бы там ничего не оставили, вынудив стать замкнутым и озлобленным волчонком. С его-то взглядами и идеями!
Марк сидел в кафешке около нашей гостиницы и потягивал дымящийся кофе. Ароматный, без сливок, горький. Марк не любил сладкое. Он вообще был весьма парадоксальным человеком, внешность которого абсолютно не подходила его вкусам, привычкам и настроению. От этого и влекло так сильно, и замирало в груди от восторга общения, от присутствия рядом, от возможности быть для него полезным.
Марк заметил моё приближение и радостно замахал рукой. Я улыбнулся в ответ, понимая, что скоро у нас будет выступление – довольный Марк первое тому подтверждение.
- Ну, что с квартирой? – он протянул мне наполовину отпитый стакан с кофе, предлагая. Я отказался. Хотелось съесть что-нибудь посущественнее.
- Я посмотрел три варианта, остановился на двушке в спальном районе. Седьмой этаж, с видом на Оку, недалеко от остановки, - я уселся за стол и достал кошелёк из сумки. Денег было немного. Мы с Марком решили экономить по максимуму, стараясь не думать о том, что будет, когда деньги закончатся. Возвращаться обратно отчаянно не хотелось. Больше из-за Марка, для него это было бы равносильно проигрышу, а ему так сильно хотелось сыграть эту партию против незнакомого большого города!
- А как сама квартира? – он елозил на стуле, с трудом концентрируясь на разговоре. Его так и подмывало поделиться своими новостями. И я хотел того же.
- Сгодится. Лучше чем то… эм… помещение, в котором мы обитаем сейчас.
Марк засмеялся и залпом допил кофе, поморщился от горечи.
- А у меня просто отличные новости! – заговорил он, вальяжно растягивая слова, смакуя их. Ещё тот интриган. Я подался вперёд, ближе к нему, чтобы не пропустить ни одного слова, ни одной эмоции. Глядя на Марка, я понимал, что такое быть в азарте, быть чем-то увлечённым. И это действительно было заразно и вызывало привыкание. – Я нашёл нам, во-первых, - он стал отгибать пальцы, демонстрируя свои находки, - репетиционную базу, во-вторых, барабанщика и, в-третьих, место, где мы будет выступать в эту пятницу.
Я нервно хихикнул и откинулся на стуле.
- Да ты гонишь! Кого заманьячил, чтобы всё это найти?
- Никого, - Марка чуть не трясло от возбуждения. Он смял стаканчик из-под кофе и стал теребить его в руках. Наверное, ему нелегко дались все эти находки, поэтому теперь он чувствовал себя вполне заслуживающим похвалы. – Я пришёл в клуб «220 V» на Покровке и познакомился там с девчонкой, которая оказалась ударником и ещё она же знает тех, кто сдаёт репетиционку по вечерам. Такое вот удачное стечение обстоятельств.
- Круто! – обрадованно выдал я. – А что за ударник-девушка? Профессионалка или так, любительница?
- Её Кристина зовут. Она играла в какой-то панковской группе, потом поссорилась с вокалистом и теперь находится в свободном плавании. Подыгрывает то этим, то другим. У неё дома есть своя маленькая ударная установка. Сказала, что не против поиграть с нами, даже бесплатно. Обещала сегодня вечером прийти в гостиницу, чтобы познакомиться поближе и послушать, что мы играем.
- Звучит обнадёживающе. Девушка-ударница – моя самая смелая эротическая фантазия, - пошутил я на автомате. В интернате было принято пошло шутить, там это считалось правилом хорошего тона. Если пошлишь, значит, ещё живой и с тобой можно иметь дело.
Марк засмеялся, но тут же стал серьёзным и заговорил, чуть понизив голос:
- Не стоит путать личные привязанности и работу. Двое – это двигатель, а трое – это проблема. Лучше найди девочку на стороне, а в группе этого устраивать не нужно. Илья, ты меня понял?
Я кивнул. Конечно, понял. Марк как всегда был прав. Все хорошие рок-группы распадались или из-за денег, или из-за женщин. Денег у нас кот наплакал, а женщины… но я даже не видел эту Кристину ещё! Дурная фантазия нарисовала какой-то милый образ Онегинской Татьяны с Галиной безбашенностью и напором. Другая не пошла бы играть в неизвестную группу с двумя приезжими парнями.
- А если она в тебя влюбится? – предположил я, глядя на задумавшегося Марка. Вот кто был истинным мужским образцом из романтического рассказа. Большие светлые глаза, яркие губы, правильный весь, серьёзный и талантливый. Только слишком требовательный. Но на девочек это не должно было распространяться, наверное… Я не знал. До Марка я никогда не встречал похожих людей. И думаю, что никогда не встречу. Он один, только один такой.
Марк смущённо усмехнулся:
- Не думаю, я не в её вкусе, - тихо проговорил он и встал из-за стола. – Пошли поиграем до прихода Кристины, а то не очень хочется выглядеть дилетантами.
Когда Кристина вошла в номер, я мгновенно понял, о чём говорил Марк. Действительно, он был не в её вкусе. Высокая широкоплечая девушка с длинными готически чёрными волосами, рассыпанными по плечам, она казалась копией героини из «Семейки Адамс». Марк смотрел на неё снизу вверх, что-то рассказывал, что-то спрашивал, и казалось, что он успокоился, увидев мою более чем показательную реакцию. Кристина мне не понравилась. Она смеялась слишком громко, говорила слишком громко и слишком много. Но это было не всё, она постоянно называла меня «Лёней», хотя я представился сразу. Я был ошеломлён и сбит с толку. Светлый образ девочки-ударницы из романа Александра Сергеевича померк. Началась работа.
Марк спел одну из своих последних песен, я подыграл на куплетах, потому что сам ещё не выучил всю свою партию. Кристина слушала внимательно, отбивая чёткий ритм по матрасу. Когда она не смеялась и не говорила, можно было предположить, что она серьёзная и понимающая. Но это было заблуждением. Я всегда говорил Марку, что его песни сложные и на понимание их глубины рассчитывать никогда не стоит. Кристина не поняла. Песня, наполненная отчаянием и неизбежностью, ей показалась светлой и вполне себе радостной. Марк не стал её разубеждать. Нам нужна была ударница, а не душевная подруга.
- Чья-то печаль кажется другим игрушечной, - говорил он после, вечером, когда мы уже готовились ко сну. Он устало возил рукой по своим волосам, пытаясь распутать слипшиеся прядки. Горячую воду отключили, поэтому мыться пришлось по-спартански, пока спичка горит, и кожа может выносить ледяные удары душа. – Я не могу требовать ото всех понимания... но когда сталкиваешься нос к носу с такими кардинально противоположными мнениями, которые возникают у Кристины, кажется, что бессилие – это непреодолимо. Или же идею нужно укладывать в другую форму, или отказаться от этой идеи.
- Как ты можешь отказаться? – я подполз к его кровати и уселся на полу, положив подбородок на жёсткий матрас. Нога Марка была так близко от моей руки, что я не удержался и сжал пальцами его тонкую длинную ступню, погладил по щиколотке большим пальцем. Успокаивая. Иногда мне казалось, что Марк нуждается в моих прикосновениях, и не только потому, что они ему приятны. Честолюбивый, гордый мальчик, такой колючий порой, нуждается в элементарной человеческой ласке. И я мог приласкать. Мне это тоже было приятно – касаться. В моём мире вечно хаотического потока мыслей, чувств и желаний он был связующим звеном с другим миром – упорядоченным, поддающимся законам, стремящимся вверх. Всегда вверх. – Идея – это потребность. Тебе нужно высказаться, иначе, как ты сам говорил, она тебя сожрёт.
- Но никто не понимает… - Марк положил голову на подушку и, не моргая, посмотрел на меня, - ты понимаешь?
Я сильнее сжал в ладони ступню Марка и зябко передёрнул плечами. Мне всегда было трудно говорить о своих чувствах, словно из меня тащат эти слова раскалёнными щипцами.
- Я чувствую импульсы, которые складываются в образы. К этим образам у меня возникает отношение. Я могу анализировать только это отношение.
- И как ты относишься к моей последней песне?
- Ты боишься проиграть, боишься вернуться к началу ни с чем. И знаешь, что вернёшься, хотя отчаянно хочешь верить в обратное.
- Это страшно, да? – Марк закрыл глаза и тяжело вздохнул. – Я мечтаю выиграть, хотя знаю, что всё равно проиграю. Логика против интуиции.
Я отпустил ногу Марка и с трудом удержался от желания провести рукой по его светлой, спокойно лежащей на подушке голове – определить на ощупь мягкость его волос, температуру лба, проследить пальцами очертания губ, я смотрел на него и хотел бы потрогать его всего, чтобы точно знать, какой он, этот светлый человек. Что он действительно есть, что он попал в мой поток и меняет направление движения. Наверное, я сумасшедший.
Я видел в интернате, как двое мальчишек занимались сексом друг с другом. Это погано выглядело, возможно, потому что они оба не хотели этого, но среда заставит. Я знал, что такие отношения были не единичны. Простая физиология – поиск партнёра по сексу. В интернате все были немного со сдвигом. Я уже забыл, где свихнулся – там, или ещё до смерти отца я был таким странным и жадным до эмпирических познаний. Мы с отцом много говорили, исследовали, измеряли. Мой отец был таким же, как я, или я был таким же, как он. Иногда мне кажется, что его и не было вообще - я всегда был один.
Хотя я точно знаю, что история тех мальчишек в интернате и наша с Марком – это разные вещи, абсолютно разные вещи. Секс тут совершенно ни при чём. Марк был выше этой столь понятной потребности. Я хотел его понять и ощутить, сделать себе переливание крови. Свою – густую и тёмную – разбавить его светлой и быстрой. И быть может, тогда я смогу помочь ему, смогу понять его, поговорить на его языке и пообещать, что всё получится.
На третью репетицию Кристина пришла неожиданно изменившейся. Тёмные бесформенные пряди она выкрасила в светло-русый цвет и аккуратно собрала в хвост на затылке. Она сменила не только причёску, но и одежду, смыла с лица краску, делавшую её похожей на героиню ужастика, и была теперь самой обыкновенной девчонкой, только высокой, как баскетболистка, и слишком активной. Она внимательно смотрела на меня из-за ударной установки и улыбалась каким-то своим мыслям и наблюдениям. Марк не замечал этих взглядов и по-прежнему вёл себя чуть отстранённо, диктуя свои условия и объясняя, как нужно делать правильно, а не ту фигню, что мы иногда делали. Только раздражался больше обычного и всё хмурился, что на его гладком и красивом лице было особенно хорошо заметно. Он знал, что изменение Кристины было не просто так, а по поводу. Женщины ни одного движения не сделают просто так, без причины.
В субботу Кристина мне позвонила на нашу новую квартиру с видом на Оку и сказала, что хочет со мной обсудить один вопрос. Марка дома не было, уехал на выходные к матери в Москву. «Родительский день никто не отменял, будь ты хоть мегазвездой», - говорил он и кривил губы. Его жизнь менялась, а мать тянула его обратно в то болото зависимостей, из которого он только-только начал выбираться. Он сказал, что это будет последний визит, дальше можно ограничиться звонками и открытками.
Кристина пришла ко мне с бутылкой коньяка и какой-то закуски, сделанной на скорую руку. Сказала, что у неё сегодня день рождения и надо отметить. Мы отметили. Напористые девушки всегда вызывали во мне трепет и волну подсознательного вожделения. Порочность и невинность разговоров, жестов, взглядов и прикосновений в сочетании с алкоголем и вкусной едой расслабляют волю и не позволяют отказаться от предложенного угощения, особенно когда девушка говорит: «Не напрягайся, это просто секс…»
Она сама разделась и стянула с меня футболку, расстегнула штаны и целовалась умело и чувственно. Я ощущал её мягкую объёмную грудь своей, и тревожный сигнал предупреждения – «трое – это проблема» - постепенно смолк. Я хотел, я действительно хотел секса, как говорила Кристина, и тихо смеялась над моими неумелыми порывами. Я не смог остановиться.
А потом мы лежали на полу в моей комнате и курили. Я старался не смотреть на призывно торчащие розовые соски, томно раскинутые бёдра и не мог на них не смотреть. Хотелось ещё. И мы повторили, не один и не два раза. Мы занимались сексом до утра, а потом уснули тут же на полу, не одеваясь.
- А тебе не кажется, что Марк тебя использует?
На кухне аппетитно пахло кофе и вкусной запеканкой. Кристина с распущенными по спине волосами, в моём халате, казалась прекрасной богиней. Женщина у плиты – самое приятное зрелище, которое я когда-либо видел.
- Не кажется, - зевнул я, устроившись за столом и лениво нарезая батон тонкими ломтиками. – Я сам пришёл к нему, и мы всё делаем вместе.
Говорить с Кристиной о Марке было неправильным, я так чувствовал. Всё внутри меня бунтовало. Марк – это то, что я сам не мог понять, находясь рядом с ним чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. И мне нравилось открывать его постепенно, один ящичек Дали за другим. Рассматривать, наслаждаться, закрывать обратно. Кристина добавляла пошлости в этот сокровенный процесс грубыми и неоправданно пренебрежительными фразами.
- Неправда, - Кристина поставила передо мной тарелку с запеканкой и села напротив. – Он ведёт себя как хозяин, а ты как его… подмастерье. Тебя это не унижает? Даже меня задевает его приказной тон, но я-то просто приходящий человек, а ты с ним живёшь, ты его друг…
- Это не приказной тон, - нахмурился я. Непонимание – самое страшное и непреодолимое обстоятельство. Именно его боится Марк, к нему пытается привыкнуть и никак не может, потому что это каждый раз неприятно шокирует, и приходится осаждать резко и грубо. Кристине никогда не понять, что происходит между мной и Марком, даже если я начну подробно объяснять что, как, и почему именно так, а не иначе. Со стороны, возможно, так оно и выглядит, как она сказала. А внутри, внутри скрывается совершенство. – Марк знает, как нужно. Это его песни, его музыка. Он имеет права требовать выполнения его правил и отдачи.
- Я не про песни и музыку. - Она накрыла мою руку своей, я руку убрал. – Он тебя использует и не позволяет отвлекаться. Я уверена, Марк сказал тебе, что со мной нельзя спать. Ты так активно сопротивлялся… Но, Илюша, - она приподнялась над столом и, дотянувшись, чмокнула меня в губы, - работа работой, но и личную жизнь тоже надо как-то устраивать. А ты же постоянно рядом с ним! Как хвостик. Пусть Марк думает только о своих песнях, они у него замечательные, но ты не должен думать только о них. У тебя своя жизнь, а у него своя…
Я смотрел на Кристину, вспоминал, как здорово нам было вместе этой ночью, как мне было хорошо ни о чём не думать, а просто плыть по течению, не сопротивляясь и ничего не усложняя. Это было как возвращение к себе, вниз, в привычный хаос и бессилие. И мне стало страшно, потому что я уже начал меняться и возвращаться назад не хотел.
Марк приехал вечером, уставший и замкнутый. Он разобрал сумку и вяло пожевал приготовленную мной солянку.
- Спину продуло в поезде, не помнёшь? – спросил он после ужина, пытаясь дотянуться до своей поясницы и поводить по ней руками.
- В аптеку нужно сбегать за согревающим кремом, а то никакого толку от массажа не будет, и шерстяным шарфом перевязать.
Марк согласно кивнул. Таким послушным и расстроенным я видел его впервые, наверное, действительно было больно от того, что продуло или его мать задела чем-то. Я сбегал, нет, слетал в аптеку за считанные минуты, напугал сонную девушку-аптекаршу рассказом о жутких болях в пояснице и попросил её посоветовать что-нибудь обезболивающее и как можно быстрее, иначе человек не выживет от того, что ему продуло спину. Главное, как подать информацию, а уж её содержимое будет оцениваться в последнюю очередь.
Марк лежал поверх покрывала, недоверчиво поглядывая на меня, но не споря. Только лишь раз дёрнулся и недовольно зашипел, когда я коснулся его спины холодными пальцами. Он был худым и твёрдым, казалось, что там даже массировать-то нечего – одни кости и сухожилия, сплошные ямочки и возвышения, позвонки и суставы. В Марке не было ничего лишнего – всё для движения. Я гладил его спину, сначала слегка надавливая кончиками пальцев на поясницу, потом стал давить сильнее, втирая крем и пытаясь разогнать болезненные ощущения. Продуло справа, там, где спина плавно переходит в таз и можно почувствовать небольшое уплотнение. Я аккуратно стянул трусы Марка на середину бедра и стал сильнее нажимать на его правый бок, не стесняясь, рассматривая бледную кожу на его ягодицах. Две родинки-близняшки на правой половинке, по-девчачьи трогательные ямочки, и ровные длинные ноги, которые изредка подёргивались, если я начинал давить чрезмерно сильно.
Марк довольно постанывал и улыбался, прижимаясь щекой к покрывалу и закрывая глаза. Ему всегда нравились мои прикосновения, значит, и массаж нравился, даже очень… Как и мне. Голова медленно плыла от осознания того, что наконец-то я его трогаю, всего, где хочу… могу помять шею, провести согнутым указательным пальцем вдоль позвоночника, слегка ущипнуть за мягкую ягодицу, чтобы вызвать тихий грудной смех и смущённое ворчание, могу погладить каждое рёбрышко, лопатки, как сложенные крылышки, упругие плечи. Вдохнуть запах его тела, перемешанный с жарким ароматом согревающей мази, от которой горят руки и тонкая кожа под пальцами. Я могу согреть его всего, закутать как ребёнка в одеяло и настоять на том, чтобы он не разворачивался. Погладить по голове. Я могу, могу… А Кристина не права. То, что происходит между мной и Марком, нельзя описать словами. Возможно, это любовь, возможно, дружба, возможно, что я ещё ни черта не знаю о жизни и слов таких не знаю. Но я чувствую это, когда засыпаю, как меня укрывает чем-то тёплым и мягким, словно это не я закутывал Марка, а он меня… словно это не я гладил его, а он меня гладит и шепчет что-то, как отец шептал мне, когда я засыпал.
У Пути нет ни конца, ни начала,
А все живое рождается и умирает.
Неведомо нам совершенство:
Что нынче пусто, завтра будет полным.
Не даны навеки формы вещам.
Не задержать вереницу лет.
Не остановить времени бег.
Упадок и расцвет, изобилие и скудость:
Приходит конец - и снова грядет начало!
Я медленно сходил с ума от вседозволенности и бессилия.
Куплет 4.
- Валька сказала, что Марк педик, - Кристина хозяйничала на своей кухне, а я сонно зевал в кружку с крепким чаем. Утром я не понимал вообще ни черта. И почему все люди, что меня окружали, могли вставать так рано и нормально себя чувствовать при этом? Несправедливо, блин. Но этот разговор я не смог проспать.
- А она дура, - серьёзно проговорил я и отставил кружку в сторону. – Совсем чокнулась?
Кристина обиженно надула губы. Валька была её лучшей подружкой, ну насколько одна девчонка может быть подружкой для другой. Им так удобнее, и на променад есть с кем сходить и обсудить насущные проблемы тоже есть с кем, а большего и не нужно. Вообще женщины эгоистичны просто до безобразия.
- Я тебе говорю, Валька не могла ошибиться. Вчера Марк её провожал до дома и даже не поцеловал на прощанье.
Я смотрел на Кристину как на полоумную, и пытался свести одно заявление с другим.
Вчера вечером мы выступили в «220 V». Отлично выступили, народу набилась целая толпа, так что барменам пришлось стулья даже из подсобки вытаскивать, чтобы все смогли рассесться. Марк зажигал так, что я даже сам отвлекался от своих партий и смотрел на него. Он был на своём месте, именно на том месте, на котором всегда хотел быть – около микрофона с гитарой, и зрители уже могли подпевать его песням, требовать сыграть на бис. Марк светился, и я тоже чувствовал себя счастливым и спокойным, глядя на него. У нас всё получилось.
Мы вывалились из клуба в полночь, довольные и пьяные. Кристина познакомила со своей подружкой Валей, и мы помотались по ночному городу сначала вчетвером. Потом Валя, которую я плохо запомнил вообще, попросила Марка проводить её домой. А мы с Кристиной пошли к ней в гости, где как раз никого не было. Вот и всё, что я мог сказать по данному вопросу. Никакой особенной страсти или влечения ни со стороны Вали, ни стороны Марка я не заметил, хотя прекрасно знал, как выглядит Марк, когда увлечён какой-то идеей.
- Ну, значит, она ему не понравилась, он же не обязан каждую девчонку, которую до дома провожает, целовать?
Кристина снисходительно вздохнула и покачала головой.
- Валька в этом деле профессионалка. Любого парня разведёт на секс, если он нормален. Ты видел, какая у неё грудь, задница и ноги?
Я пожал плечами, смутно припоминая Валину фигуру. Нормальная такая фигура, вполне себе модельная.
- А должен был?
- ****ь, Илюх! – Кристина кинула измазанную в соусе деревянную лопатку в раковину и запрыгнула на стол рядом со мной. В разрезе халата показались чёрные трусики и бледное бедро. Но я не смог переключиться на соблазнительную ногу с разговора об ориентации Марка. Я знал, что всё у него нормально… я был почти в этом уверен. Он просто другой, он так сразу не станет бросаться на девчонку, даже если она ему понравилась. – Ты меня слушаешь вообще?! Валя предложила ему перепихнуться просто так, без обязательств, а он её отдинамил быстро и грубо. Понимаешь? Нормальные парни так не поступают! Они или соглашаются, или начинают оправдываться, мямлить, что у них там девушка дома, дети малые, дела… А этот просто отшил и всё. Словно он не по этой части вообще.
- Марк не стал бы спать с твоей Валей, даже если бы она была последней женщиной на Земле, - уверенно проговорил я, вставая из-за стола. – Он человек чести. Знаешь, что это такое?
Кристина состроила недовольную гримаску, словно я попал в точку, словно… Наверное, всё-таки Марк ей нравился больше, чем я думал вначале. Он был в её вкусе. Оттого и искала она причину его безразличия на поверхности, и критиковала, и бесилась, как любая отвергнутая девушка, считающая себя вполне достойной внимания.
- Он влюблён. И всегда верен себе. Всегда. И он не я, чтобы вестись на все ваши бабские штучки… - выдохнул я с сожалением, глядя себе под ноги. – И если он тебе действительно нравится, - я поднял взгляд на покрасневшую вдруг Кристину, - то хотя бы удержись от желания его унизить, и подругу свою удержи.
- Кристина предлагала тебе переспать?
Марк оторвался от гитары и удивлённо посмотрел на меня, оценивая степень моей неадекватности. Он сидел в своей комнате на неубранной кровати, растрёпанный со сна и захваченный вдохновением. Я ему помешал, и мне было стыдно и неудобно, но нужно было узнать, оправданы ли мои сомнения.
- Нет, она же вроде тобой увлеклась.
Марк исподлобья смотрел на меня и снисходительно улыбался. Должно быть, выглядел я довольно глупо.
- Увлекалась, - согласился я и почесал затылок, чувствуя себя чуть легче.
- Начались проблемы? Я предупреждал, что все эти любовные игры в коллективе ни к чему хорошему не приведут. Ты в ней уже сомневаешься, хотя вы встречаетесь всего неделю. Не так сильна любовь, как её малюют? – Марк добродушно усмехнулся и отложил гитару в сторону. Значит, я его сбил с волны. Чёрт! Но раз Марк оставил гитару, значит, можно и продолжить. Я отодвинул одеяло и плюхнулся на край кровати. Матрас обиженно скрипнул. Никогда не слышал, как он скрипит, хотя Марк всегда возится во сне.
- Её подружка оскорбилась, что ты не поцеловал её на прощание, - сказал я, удерживаясь от той части сделанных выводов, которая касались его ориентации.
Марк потянулся и машинально провёл рукой по спине, поморщился болезненно. Он посмотрел на меня с немым вопросом. Я кивнул, он молча стянул с себя мятую футболку и вернулся обратно на кровать. Улёгся лицом вниз и прижал руки к бокам.
- Я ей до плеча едва достаю, кто бы мог подумать… - хмыкнул Марк и зажмурился от удовольствия, когда я провёл кончиками пальцев по его спине. Я взял с полки согревающий крем и выдавил на пальцы, стал втирать постепенно в кожу на пояснице. – Наверное, она подумала, что я какой-нибудь ненормальный.
- Педик, - честно поправил я и сильнее надавил на правый бок. Марк дёрнулся в сторону и закусил губу. Я ослабил давление и стал массировать уже мягче, ту точку, где болело больше всего.
- Очень мило, - выдохнул Марк, вновь расслабляясь. – А она слишком высокого о себе мнения, эта Валя. Мне она сразу не понравилась.
- Но она предлагала тебе просто заняться сексом…
- Тебе и об этом уже доложили? – Марк потёр щёку и заправил за уши щекочущие нос прядки. – Именно поэтому я и отказался. Не хочу стать предметом обсуждения двух гламурных подружек.
- А тебе не всё равно?
Марк вдруг перевернулся на бок и остановил мои движения, посмотрел на меня снизу вверх, внимательно и отрезвляюще.
- Нет, мне не всё равно. Я думал, что и тебе тоже. Кристина прессует? Я думал, что ты сильнее.
Он устало опустился обратно на кровать и закрыл глаза. Больше Марк ничего не сказал, а я не смог ему ничего ответить, просто мял его поясницу, разгоняя боль, пока крем полностью не впитался.
Время не стоит на месте. Отец говорил, что всё течёт, всё меняется. Я учился жизни, взрослел, набирал опыт, совершал ошибки. Это было неизбежно, как то, что солнце всегда восходит на небо. Совершать ошибки – нормально. Больно осознавать то, что ошибся, тем более, если ошибся глупо. Я не должен был рассказывать Марку о нашем разговоре с Кристиной, тогда бы он от меня не отдалился.
Поток поменял направление. В нём появилась женщина с твёрдой рукой и чёткими принципами или отсутствием таковых. Кристина всегда держала меня за руку, когда мы прогуливались по улице, старалась продемонстрировать всему миру, что я её парень, а она моя девушка. Несколько раз она пыталась заговорить о том, чтобы жить вместе, в её квартире. Родители были бы не против. У Кристины богатые родители, поэтому дочка могла не работать и встречаться с неработающим амбициозным музыкантом. То, что мы играли почти каждый вечер в клубе, в расчёт не бралось. Хотя деньги это приносило, и вполне приличные. Хватало заплатить за квартиру и оставалось на еду. Ещё приходили деньги за аренду моей квартиры, и отец Марка присылал некоторую сумму, которую мы тратили на съём репетиционной базы, покупку новых примочек к гитарам и копили на студию звукозаписи.
Мы жили хорошо, даже можно сказать, что мы жили просто превосходно. Пока однажды Кристине не взбрело в голову поговорить с Марком о моём будущем.
- Тебя просили отпустить, - сказал он между отыгрышем одного куплета и припева.
Мы были вдвоём на репетиционке, гудел вентилятор под потолком и высоко попискивали гитары в колонках. Я прижал гриф, чтобы заглушить противный звук, и в груди у меня похолодело. Куда отпустить?
- В смысле?
Марк откинул волосы со лба и посмотрел на меня открыто и снисходительно. Мы давно с ним не разговаривали вот так вот просто, о жизни, о планах, о нас.
- Кристина сказала, что я держу тебя и не даю принять решение о переезде. Она сказала, что её родители уже звали тебя жить с ними… строить семью. У меня попросили твоей руки, официально. Когда свадьба?
Я неловко брякнул рукой по струнам и отложил гитару от греха подальше. Голова шла кругом. Марк говорил о чём-то ещё, иронично называя меня женихом, а себя моим вредным родителем, который не пускает дитятку строить светлое будущее. А я смотрел на него и ничего не мог ответить. Это был полный бред. Какая свадьба? Я не любил Кристину, мне было всё равно, где она сейчас, когда мы тут репетируем.
- Марк, ты чего? Какая к чёртовой матери свадьба? – наконец высказался я. – Первый раз слышу.
Марк засмеялся громко и коротко.
- Илюха, ты как всегда в своём стиле. Проснись! Иначе тебя женят без твоего согласия, и проснёшься ты однажды утром женатым и с двумя детьми. Может быть, даже не твоими. Кристина грамотно всё делает, с таким дурачком как ты, так и надо…
Я хотел возмутиться, иногда Марк переходил все дозволенные границы, но посмотрев на его вдруг посерьёзневшее лицо со сдвинутыми на переносице бровями, я передумал. Ситуация действительно была комичная, если не сказать грубее – идиотская. И главным идиотом во всей этой истории действительно был я.
- Поставь её на место, - вновь заговорил Марк, - она слишком замечталась. Или женись. Не играй с ней больше, дальше будет сложнее порвать.
- Я не хочу жениться. Я не люблю её, - честно признал я, присаживаясь на продавленный диванчик рядом с Марком. – Мы просто спали, потому что нам хотелось… Она же сама разводила всю эту философию о свободных отношениях без каких-либо обязательств… Не думал, что она воспримет это так серьёзно.
Марк приобнял меня за плечи и провёл согнутыми пальцами по шее вверх к затылку. По телу пробежали мурашки. И стало так хорошо и спокойно. Никогда Кристина не станет для меня важнее Марка, быть может, вообще никто не станет. Он мой внутренний маятник, за которым я следую.
- Бестолочь ты непроходимая. Только ты можешь считать, что постоянный секс – это просто так. А люди, нормальные, не из интерната, имеют свойство привыкать, привязываться… влюбляться, в конце концов.
- Знаю, - я повернулся лицом к Марку, он тоже смотрел на меня. Так близко, что видно каждую его ресничку. Тёмные у основания и светлые на кончиках. И глаза светло-голубые, почти прозрачные, как капельки дождя на асфальте. Капли воды… - Я до тринадцати лет жил в семье с отцом, поэтому я не совсем потерян для общества.
Марк смущённо улыбнулся, его губы мгновенно стали розовыми, и щёки залило краской.
- Извини, - прошептал он и, чуть подавшись, ткнулся лбом в моё плечо, потом вновь поднял голову и широко улыбнулся. – Иногда ты ведёшь себя как полный кретин.
- Только иногда? – усмехнулся я и взъерошил его волосы на затылке. - Блин, нужно что-то решить с Кристиной, а то впрямь без меня меня поженят.
- Скажи, что тебе рано ещё обзаводиться семьёй, вот когда заработаешь миллион, тогда и будешь думать, - Марк потрепал меня по голове и встал с диванчика. В его кармане завибрировал сотовый.
- Хреново так всё получилось…
- Да, гордиться тут нечем. Но лучше поздно, чем никогда, - рассеянно улыбнулся он и вышел из комнаты, чтобы ответить на звонок. Я смотрел на закрывшуюся за Марком дверь и, казалось, знал, кто звонит ему. Вот только чем всё это закончится, я не мог предвидеть тогда, хотя должен был догадаться.
Мой поток несся вперёд в заданном Марком направлении, сметая всё на своём пути.
Я отказался жить у Кристины, чем вызвал море слёз, обвинений и оскорблений. Я вновь вспомнил, что эта девушка может кричать очень громко.
Обычный пятничный концерт. Опять клуб «220 V». Наш любимый клуб. Мы с него начинали. Задымленный зал, тусклый свет фонарей, стук пивных бокалов о деревянные столы, хруст арахиса-чипсов-сухариков, приглушённые голоса и прорезающий всё это суженное пространство голос Марка. Высокий, чистый тенор. Пронзительный, объёмный, резонирующий с чем-то внутри, с тем, что принято называть душой, с той струной, что натянута до предела и жаждет быть тронутой, жаждет зазвучать, поднять со дна все страхи, все радости – Марк пел для всех, Марк пел для каждого, о каждом. И ему внимали. Сегодня у нас был акустический концерт в две гитары.
Я рассеянно скользил взглядом по толпе. Выпитая перед выступлением кружка пива не пропала даром, мне было легко и приятно, я не волновался, как обычно. Движения были расслабленными и плавными, память работала как часы – ни одного промаха.
А потом я увидел в толпе знакомое лицо. Меньше всего я думал, что увижу его здесь. Указательный палец соскользнул с грифа, и нота ре захлебнулась. Я резко выровнял мелодию и опять поднял глаза в толпу, неужели показалось? Нет. Он стоял около стены, в темноте, сложив руки на груди, и улыбался добродушно и гордо. Он смотрел на Марка, а Марк смотрел на стоящую впереди девочку с большим букетом ромашек и подмигивал ей.
Игорь Александрович пришёл на концерт Марка. Сам.
Когда песня закончилась, я вновь вгляделся в темноту, но никого там не увидел. Внимательно осмотрел зал, пока Марк болтал о чём-то смешном, кажется, он рассказывал о том, как я на автопилоте репетирую с утра. Игорь ушёл.
И после выступления я его не видел в зале, но какое-то дурное предчувствие не покидало меня весь вечер. Он появился здесь не просто так. А вдруг это просто моя паранойя? Для Марка это важный человек, можно сказать даже, самый важный. Его кумир, фарватер, его внутренний маятник.
- Илюш, пошли выйдем, я хочу с тобой поговорить, - Кристина, уже изрядно подвыпившая, повисла на моём плече и настойчиво отвлекала от тяжёлых мыслей о появлении Игоря. Я не хотел оставлять Марка без присмотра, словно Игорь захочет его забрать у меня. Я совсем спятил.
- Мы ненадолго, - я поднялся из-за стола и вытащил за собой Кристину. – Если что, звони.
Марк согласно кивнул и протянул руку подошедшему ударнику из группы, выступавшей перед нами. Они стали увлечённо что-то обсуждать.
- Илюша… - Кристина переминалась с ноги на ногу и старалась не смотреть мне в глаза. – Ты обиделся?
- С чего бы это? – я спрятал озябшие руки в карманы джинсов и посмотрел на проехавшую мимо машину. Вгляделся в лицо водителя, пытаясь угадать в нём черты Игоря Александровича. – Это ты должна на меня обижаться вроде бы…
- Ну ты какой-то отстранённый… мы больше не целуемся после того разговора. Да, я хотела жить вместе. Ты первый парень, которому я это предложила… Но я знаю, что слишком поторопилась. Этот твой интернат, сложно оправиться…
- Дело не в интернате. Дело в тебе и во мне, в наших отношениях дело. Ты где-то пропадаешь целыми днями, у тебя своя компания, куда мне не хочется приходить. Моего единственного друга ты недолюбливаешь, сплетничаешь о нём со своими дружками-подружками, хотя играешь в его группе. Понимаешь, к чему я, Кристин?
- Я не сплетничаю… - обиженно протянула девушка и пошатнулась. Я придержал её за плечо. В глазах Кристины блеснули слёзы, но они меня нисколько не тронули. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо, я хочу тебя спасти…
- От кого спасти? Ты совсем чокнутая?
- От твоего Марка! – выкрикнула она, опять возвращаясь к своему излюбленному способу общения. – Все видят, что он тебя использует! Один ты как идиот не замечаешь этого! Про вас говорят такие вещи, что у меня уши в трубочку сворачиваются. И не надоело тебе так унижаться?!
- Ты совсем тронулась… и компания твоя - сборище таких же ненормальных. Они завидуют Марку и его таланту завидуют!
- Дурак ты, Илья… какой же ты дурак! Я-то уже привыкла, - Кристина обняла меня за шею и прижалась всем телом. – Но он же ни одну девчонку к тебе не подпустит. Мне тебя жалко, Илюша…
- Не нужно, - тихо ответил я и отодвинул Кристину, снял её руки со своих плеч. – Я считаю, что нам больше не стоит встречаться. Всё закончилось, извини.
Я оставил её на улице одну. Хотя мы никогда и не были вместе. Просто каждый думал о своём, пока не понял, что хватит.
Мой мир наполнен сплошными отрицаниями. Не могу, не хочу, не останусь, не, не, не… Не подходите ко мне, не смотрите, не спрашивайте. Я нулевая точка, я чёрная дыра, меня нет, и я не хочу, чтобы это изменялось. Кристина не права. Дело не в Марке, не он меня использует, а наоборот. Я нуждаюсь в нём, в его энергии, в его взгляде на жизнь, в его тепле, силе, таланте, я никому не позволю занять его место. Марк – мой светлый человек. И это непреложно.
В клубе Марка не было. Ударник, с которым он разговаривал, когда я ушёл с Кристиной, сказал, что к их столику подошёл высокий мужчина в кожаной жилетке и круглых очках, и они вышли вместе с Марком через заднюю дверь.
Я невидящим взглядом окинул дымный зал и ощутил привычную вымораживающую душу пустоту. Последний раз я чувствовал её, когда узнал, что мой отец умер.
Марка не было три дня. Семьдесят два часа тишины, пустоты и ожидания. Каждый скрип в коридоре за дверью поднимал меня на ноги, каждый раз, когда лифт останавливался на этаже, я подходил к двери и смотрел в глазок. Я ждал звонка, ждал возвращения, ждал и боялся самого худшего, того, что Марк не вернётся.
Я постоянно думал о Марке, думал об Игоре, о том, что могло их связывать, почему они ушли вместе… эти звонки, бледность Марка и его апатии, внезапный приезд Игоря и их исчезновение. Ответ был на поверхности, я видел его, ощущал и тут же гнал от себя, гнал малодушно, чтобы не нарушить целостность обожаемого мной образа. Но Марк шире, чем мой образ, он живой… живой мальчик, который хотел убежать от себя и не смог. Но он хотел, я чувствовал, как он рвался из опутавшей его паутины, как сопротивлялся и хотел жить иначе. И потому я всё ещё ждал, ждал, что и он вспомнит о своём желании, вспомнит обо мне, сможет преодолеть себя, если всё действительно так, как я думаю.
Он пришёл ночью по истечении третьего дня. Открыл дверь своим ключом, и сонный коридор огласился грохотом упавших с полки ключей.
- ****ец… - хихикнул Марк и стукнул об пол гитарой. Зашуршала молния на куртке. Я вскочил с кровати и распахнул дверь своей комнаты, зажёг свет в коридоре и замер, пытаясь вобрать в себя то, что видели мои глаза. Видели и не верили. Явно невменяемый Марк сидел около двери и пытался снять с себя надетую наизнанку куртку. Его пальцы, тонкие и бледные, не могли справиться с застёжкой. Марк засмеялся, высоко, истерично, болезненно.
- Помочь раздеться? – я сел на колени рядом с ним, вдыхая чужой острый запах мужского одеколона, от которого кружилась голова, и в груди закипало от ярости. Я убью этого Игоря. Если ещё раз он посмеет подойти к Марку, я его точно убью.
- Ну помоги, раз уж вызвался, мой милый друг, - он опять хихикнул и поднял голову, посмотрел куда-то мимо меня своими огромными светлыми глазами с расширенными зрачками. Марк был под наркотой.
- Где ты был? – я аккуратно снял с него куртку, одновременно осматривая открытые участки кожи – всё было чисто, только на скуле ближе к уху я рассмотрел едва заметный синяк, который, скорее всего, был вовсе не синяком. Под ложечкой противно засосало. Всё-таки я надеялся, что мои домыслы останутся домыслами.
Марк шмыгнул носом и попытался встать, но не смог, обхватил руками голову и сжал виски.
- Мы нюхали абсент, пили кокаин и думали, что никогда не умрём… - фальшиво пропел он и попытался меня оттолкнуть от себя. – Отстань… я пришёл за вещами, я уезжаю на Тибет.
- Какими ещё вещами, Марк? – я перехватил его руки за запястья, остановил вялое сопротивление, обнял. – Я тебя никуда не отпущу в таком виде. Сейчас ты отдохнёшь, а потом уже поедешь на Тибет…
- Я всё решил. Игорь меня будет ждать. Мы как два героя из фильма – «Поймай меня, если сможешь», - Марк хрюкнул носом, засмеялся опять, прижался ко мне вплотную и затих.
- Подождёт твой Игорь, ничего с ним не случится, - я подхватил Марка под коленками и под мышками, поднял на руки.
- Илья… - выдохнул Марк, уже отключаясь, - какой же я дурак…
- Ещё какой, - вдохнул я, укладывая уже заснувшего Марка на кровать и стягивая с него ботинки. На нём был только один носок, если добавить к этому вывернутую наизнанку куртку, получается, что Марк одевался впопыхах. Он сбежал. От чего же он сбежал?
Я поставил его гитару на подставку, повесил куртку на вешалку, поставил ботинки на место. Марк спал крепко. И я не смог удержаться. Пальцы дрожали, и ткань рубашки казалась предательски тонкой, пуговицы выскальзывали из петелек одна за другой. Я снял рубашку, придерживая Марка под спину, осмотрел грудь, шею, сгибы локтей – всё было как всегда, никаких следов насилия или экстремального секса. Я чуть успокоился и стал расстёгивать ремень на брюках. Запах цитрусового парфюма забивался в нос, я хотел бы вымыть Марка с мылом, чтобы он не пах так порочно, бессильно и незнакомо. Я хотел бы повернуть время вспять и не позволить ему уйти с Игорем, я бы мог его удержать. Но меня не было рядом. И теперь мне остаётся только стиснуть зубы и продолжить своё исследование.
На ногах тоже не было никаких отметин. Значит, насилия не было. Было что-то другое…
Согласие? Тогда зачем он убегал? Наркотики тоже не увязывались в идеальную картину встречи двух любящих людей.
Я накрыл Марка своим одеялом и вышел на балкон. Ночную улицу огласил истеричный вой сирены. На душе было тревожно и глухо. И я точно знал, что утро не принесёт ничего хорошего. Главная битва впереди. Я не смог заснуть до утра.
В полдень я вошёл в комнату Марка. Он уже проснулся и лежал с открытыми глазами на кровати, смотрел невидящим взглядом прямо перед собой, молчал и не двигался.
- Я приготовил запеканку по фирменному рецепту, тебе должно понравиться. Со сметаной, как любит подавать твоя бабушка, - я старался говорить бодро и увлечённо, как самый настоящий идиот, прекрасно знающий, что Марка вся эта забота может только раздражать. Но он не раздражался. Он просто молчал и смотрел в противоположную стену. – «Аэроплан» приглашают нас выступить с ними на фестивале пива в следующую субботу, обещают много бесплатной выпивки. Народу будет море, здесь давно не было рок-фестиваля подобного размаха…
Я говорил что-то ещё, активно размахивая руками, расхаживая по комнате и раскладывая по местам разбросанные Марком вещи. Я терпеть не мог убираться, но сейчас мне это было необходимо – чем-то занять руки, мысли, чтобы они не скакали от одного безумного предположения к другому. Главное, что он жив, вернулся и скоро заговорит. Марк не может долго молчать.
И я, как всегда, оказался прав. Марк выбрался из-под одеяла и сел на кровати, прислонившись голой спиной к стене.
- Принеси попить, пожалуйста, - попросил он, облизнув потрескавшиеся бледные губы. Натянул на свои опущенные плечи одеяло и уткнулся подбородком в сведённые вместе колени. Предельно закрытая поза. Для меня. Это значит, что желание рассказать о том, где он был, пересиливает голос рассудка и принципов.
Он пил долго, жмурясь от удовольствия и не теряя ни капли. Марк всегда был очень аккуратным. Я зачарованно смотрел на его двигающийся кадык, отсчитывающий глотки, и больше не старался угадать, что с ним случилось. Это что-то было страшным, и точка. Но я не должен проникаться излучаемым страхом, потому что иначе от меня не будет никакой помощи. Бояться на пару – не выход, не решение, просто слабость.
- Я уже давно влюблён в Игоря, - начал говорить Марк, сжимая керамическую кружку. Скользил кончиками пальцев по ободку, обводил ручку. Он смотрел на дно кружки и не улыбался. – Наверное, потому что он абсолютно не был похож на моего отца. Всегда весёлый, уверенный в себе, он обещал и никогда не забывал о своих обещаниях. Настоящий мужик, тот самый, который сказал и сделал. Игорь меня восхищает как идеал человека свободного и талантливого. Я всегда хотел быть на него похожим… - Марк замолчал, рвано выдохнул и отставил кружку на стол. Скользнул по мне загнанным взглядом и продолжил, отвернувшись к окну: - Я брал у него уроки игры на гитаре, когда к нему на репетиционную базу приходили группы. Я часто смотрел на то, как они репетируют, завидовал и строил планы. Я знал, что когда-нибудь и у меня будет группа, я приду сюда не один и покажу высший пилотаж, - Марк вдруг улыбнулся беспечно и светло, так, как он всегда улыбался мне, когда репетиции удавались, партии сыгрывались и оставалось ещё много времени на то, чтобы просто помотаться по городу. Я кивнул и тоже улыбнулся в ответ, подсел к нему на кровать. Марка всегда хотелось касаться, быть как можно ближе, слушать как можно внимательнее. – И теперь у меня есть группа…
Марк нервно рассмеялся и хлопнул раскрытой ладонью по бедру. Я вздрогнул от неожиданности и накрыл его руку своей, чтобы он больше не пугал меня, а продолжал говорить. Марк болезненно поморщился, но руку не убрал.
- Он сказал мне, что у меня талант, дар божий… Он много чего ещё говорил, Игорь всегда так красиво говорит, что трудно не проникнуться, трудно удержаться и не оправдать его доверия. А позавчера, или когда там?
- Три дня назад.
- Да, три дня назад он подошёл после концерта, мы поехали в какой-то уютный кабачок, где тусовалась его группа, оказывается, они приехали в Нижний на гастроли на три дня, но у них попал в аварию ритм-гитарист, поэтому не мог бы я помочь… Я знал все партии ритм-гитары. Мы выступили на стадионе, потом в каком-то клубе на окраине, после концерта напились в честь успешного концерта. Игорь отвёз меня в гостиницу и предложил продолжить банкет – стать их гитаристом и его… - Марк запустил свободную руку в волосы и с силой сжал кулак. На его неподвижных, смотрящих куда-то вглубь себя глазах блеснули слёзы. – Он сказал, что я не должен скрывать своих желаний, что я такой же, как он… Он сказал, что мы с тобой не умеем скрываться и по нам всё видно. А я как последний кретин слушал его, слушал по инерции, я был пьяный и дурной. Мне всегда нравилось, когда ко мне прикасаются, это он тоже знал. Знал, что мне нравится и делал так…
Марк опустил голову, и одна слезинка сорвалась с его ресниц, он быстро смахнул её кончиками пальцев. Я подсел ближе и осторожно коснулся его холодного плеча, обнял. Я первый раз видел, как Марк плачет, и в горле моём тоже росло напряжение.
Он пару раз сдержанно шмыгнул носом и отодвинулся от меня, придерживая за плечи.
- Я сказал, что подумаю, а сам сбежал… Представляешь, этот человек, которым я всегда восхищался, хочет взять в группу левого гитариста только чтобы затащить в постель… чтобы я был ему обязан, чтобы… он считает меня шлюхой. Он всех считает шлюхами. Кто-то продаёт ему своё время, своё умение, а кто-то тело…
Я провёл руками по его спине сверху вниз, погладил.
- Наверное, он слишком долго шёл к своей цели, - вздохнул Марк. – Так долго, что забыл о чести. Но как можно быть последней сволочью и писать такую глубокую и душевную музыку? Я не понимаю…
- Это талант. Талант в отрыве от человека, талант сам по себе. Для меня такой талант ничего не значит.
Мы сидели неподвижно, обнявшись. И молчали. Марк начал говорить первым.
- Я хотел восхищаться этим человеком. Мне нужно было на кого-то равняться. Я слабый… трусливый, я слишком трусливый. Мой бог сказал, чтобы я прыгнул к нему в койку, и он за это возьмёт меня в свою группу. Я остался без бога и теперь мне страшно.
- Тебе не нужен бог. Ты можешь сам стать им. Если захочешь, конечно… А можешь всё бросить и искать нового бога. Марк, другого пути нет…
Марк замолчал, судорожно вдыхая воздух и пытаясь подавить всхлипы. Он больше не плакал. Думал, думал…
- Я не могу бросить… - вздохнул он наконец, и потёрся холодным носом о мою шею. – «Аэроплан» ждут нашего согласия на совместное выступление. Да и с ударником надо что-то решать. Кристина сказала, что уходит…
- Суета сует, - обрадованно улыбнулся я и прижался щекой к виску Марка. По телу текло спокойствие и уверенность. Всё хорошо, так иногда нужно знать, что просто «всё хорошо». – Я рад, что ты остаёшься. Рад, что ты со мной.
- Это ты со мной, Илюха… ты со мной.
Иногда мне кажется, что я сплю и вижу сон. Сон о жизни, о жизни за стеклом. За плотным стеклом, состоящим из тысячи крошечных вселенных, где в каждой есть маленький зелёный шарик, покрытый воздушной оболочкой. Он вращается вокруг солнца, и на одной из улиц северного города идёт снег, белый пушистый снег, который так похож на тебя. И я вижу, как ты улыбаешься, глядя на снег. Мой светлый человек. И тебе кажется, что это всего лишь сон, сон о жизни, о жизни без стёкол, заборов и решёток.
Июль-август 2010 г.