В давние времена, когда Генеральный Секретарь Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев правил, «не приходя в сознание», как говорили юмористы, одной шестой частью земной поверхности и при этом ему оставалось прожить еще два-три года,
я работал в славном плодоовоще-мясомолочного направления совхозе с красивым названием «Пригородный» Грозненско-сельского района Чечено-Ингушской Автономной Социалистической Республики.
Пролетели годы, от самого хозяйства, как и от много другого на территории родного края, в настоящее время остались лишь одни головешки и грустные воспоминания.
Знающие люди говорят, что недавно знаменитые пруды с островом посередине, принадлежавшие совхозу,выкупил известный московский бизнесмен, что родом из села "Пригородное".
Птицеферму, о которой пойдёт речь, разобрали по кирпичику.
Пруд на птицеферме, излюбленное место для рыболовов, откачав воду и выловив всю рыбу, засыпали мусором.
Роскошные, плодоносные сады выкорчевали, а затем опустошенные участки распродали.
Ну и последовавшая затем война окончательно добила всё, что там было, вместе со зданием двухэтажной конторы на центральной усадьбе совхоза.
Это было уже потом...
Название хозяйства полностью соответствовало его географическому положению. Совхоз находился в черте города Грозного, примыкая, даже вклиниваясь своими необыкновенными садами и полями в городскую территорию.
А ведь хороший был совхоз, гремел на всю республику!
В садах и на полях зрели яблоки, сливы, груши, черешня, абрикосы, клубника, помидоры, огурцы и разная зелень.
Производилось молоко, мясо, яйцо, мед и много-много чего другого.
Щедрое солнце, благодатная земля и неустанный труд простых людей творили чудеса.
Среднесписочный состав работающих составлял около пятисот человек.
Вдобавок ко всему этому каждый год под флагами комсомольских строительных отрядов со всей страны на территорию совхоза десантировались в летне-осенний период тысячи студентов.
Плодоовощную продукцию даже при таком количестве сборщиков, физически не успевали собирать, консервные заводы не справлялись с переработкой, торговля не успевала вывозить в ларьки и магазины.
Для моих двадцати семи лет должность заместителя директора по животноводству была очень высокой, а роль архиважная - производить для города свежее мясо, парное молоко, поставлять птицу и яйцо диетическое, при существующем дефиците всего и вся.
О чем красноречиво свидетельствовали скудные прилавки магазинов.
Но мою скромную персону, как ни странно, по схожим, почти одинаковым, причинам интересовали многие высокие и грозные структуры.
И Обком Партии, и Совет Министров и Прокуратуру и чекистов и даже городскую тюрьму, называемой в официальных документах «СИЗО»,.
Обком и Совмин тем, что им нужно было кормить свежей, экологически чистой продукцией изнемогающих от непосильных трудов чиновников партноменклатуры.
Чекистов тем, что в её задачи входило ловить всех, кто плохо умел воровать, не умел лавировать и слишком часто высовывался.
Для выполнения таких задач также нужны была витаминная подкормка.
Но в этом стройном ряду самое значимое место занимала структура, с которой у нас был неиссякающий, неистребимый взаимный интерес.
Это была Центральная Городская Тюрьма, у правоохранителей известная как "СИЗО", куда поступали все те, кто попадал под жернова правоохранительной системы.
Она находилась прямо на берегу реки «Сунжа», а знаменита была тем, что еще при царе впервые в её истории из неё смог уйти ни кто-нибудь, а гроза всего Кавказа, знаменитый абрек Зелимхан Харачоевский.
В этом СИЗО при сталинской тирании побывали и многие другие, в том числе и известный политолог-историк Абудрахман Авторханов.
В ней, ближе к нашему времени, находился под следствием по известному делу "цеховиков", а затем и скончался отец известного ныне в мире бизнеса Давида Якобашвили,совладельца «Римм-Билль-Данн".
И в ней уже два года в качестве важного арестанта находился мой престарелый отец.
За громким делом отца, длящемся более 4х лет, висел неослабный контроль, начиная от ЦККПСС, Генеральной Прокуратуры, КГБ СССР и до самого низшего звена означенных учреждений.
Я наведывался во внутрь этого заведения, строго охраняемом солдатами внутренних войск и огороженном по периметру высокой стеной с рядами колючей проволоки, всегда за полночь, чтобы увидеться с отцом и передать еду и другие необходимые вещи.
А днем сотрудники, обеспечившие мой проход на объект, наносили взаимный визит вежливости за заработанной ими затаркой.
Таким было общепринятое в то время правило, ты мне - я тебе.
При всем этом, местной Прокуратуре, КГБ и МВД я очень хорошо подходил для роли, чтобы они могли сказать-
"Вот, мы поймали сына того самого вора, который сидит в нашей тюрьме.
Спасибо вам, вышестоящие коллеги, что вы разоблачили матерого преступника раньше нас, прямо из Москвы, из своих высоких кабинетов разглядели!
Да, мы тут виноваты!
Поэтому, за свою промашку, за то что ранее прозевали матерого преступника, занимавшегося частным предпринимательством в особо крупном размере, мы реабилитируемся тем, что посадим рядом с ним его сына.
Вот видите, а говорят, сын за отца не отвечает!
Еще как отвечает!
Он такой же вор, как и его отец, только помельче масштабом.
И он должен сидеть в тюрьме рядом со своим отцом.
Не зря говорят в народе, что "яблоко от яблони недалеко падает".
И быть такого не может, чтобы не воровал.
Место хорошее, доходное.
Вон как размахнулся! Такие показатели рекордные выдает.
Да ему в самый раз орден Ленина к лацкану пиджака прикрепить придется, если его сейчас же не остановить!"
Так, я подозреваю, думали в республиканских правоохранительных ведомствах, как, наверное, и в других структурах власти.
Я кожей чувствовал, что за мной пристально наблюдают, собирают информацию.
Ищут предлог.
И час икс пробил…
29 марта, воскресенье, день моего рождения.
Мы с друзьями после работы отмечаем данное событие в саду, рядом с птицефермой. Льются восторженные речи, горячительные напитки, без которых не обходилось в то время ни одно мероприятие.
Рядом на мангале жарятся шашлыки, птичьи потрошки, стол завален зеленью, разнообразными закусками.
Расстаемся довольные и уставшие почти на рассвете.
В 8 утра меня будит настойчивый звонок домашнего телефона.
Главный бухгалтер совхоза Александр Васильевич Диков просит срочно явиться в контору.
Приехали с МВД Республики по мою душу и хотят со мной пообщаться.
Вкратце передает суть:
На рынке вчера вечером задержана автомашина с птицей совхоза.
Я понял, досье в секретной папке на меня достигло необходимой толщины.
А момент выбран самый неудачный для меня.
Что они приехали именно сегодня – тоже понятно.
Взять врасплох.
Голова от вчерашнего застолья плохо соображает.
Вспоминаю...
В сейфе, в моем кабинете накопилась приличная сумма денег от продаж живых уток на центральном рынке города за субботу и воскресенье.
Но, сколько их продано, точно не знаю.
Птичница передавала деньги частями, свести баланс за выходные не успел, помешал день рождения.
Деньги в сейфе - уже почти преступление.
Это плохо.
Дебит с кредитом свожу почти ежедневно, чувствуя свое особое положение «под колпаком».
Утки, что выращены на пруду, почти все проданы, в остатке примерно одна тысяча.
Разница при пересчете может быть большой.
Может быть недостачи на сотни две голов, а может и все три.
Это я вижу на глаз, другому, не птицеводу, никак не увидеть.
Я знаю, что это в пределах нормы при существующих примитивных технологиях, с выгулом во двор, с ветхими, старыми помещениями.
Это так сказать, естественная убыль, обеспечиваемая воронами, крысами, хомяками.
Пока утята вырастают на выгулах, особенно в первые тридцать дней, нет да нет, по одному их и утаскивают птицы и зверьки.
Потом мы находили целые штабеля высохших цыплячьих косточек в норах крыс, на чердаках птичников.
Но кому это объяснишь? Кто примет мои оправдания?
Назвать недостачу хищением в крупных размерах, дело самое простое.
Посадят, раскрутят, а потом из за решетки камеры оправдывайся.
Это то, что им как раз и требуется, чтобы подвести меня под статью.
Итак, подъезжаю к центральной усадьбе хозяйства.
Бухгалтерия на первом этаже.
Захожу в кабинет к главбуху.
В кабинете, кроме него, двое, начальник сельхозотдела МВД Республики подполковник Кочин Михаил Иванович и еще один оперативник.
Другие сотрудники на ферме, опечатали кабинет и смотрят за порядком на птицеферме.
То есть целая группа захвата, все вооружены.
Подумалось, вот он настал час испытания.
Выдержу-свободен, нет - значит рядом с отцом.
А то слишком часто туда в последнее время по ночам бегал,
провалюсь сегодня, пропишут в камере всерьез и надолго.
Думаю, а если я сяду, то кто нас с отцом будет обеспечивать всем необходимым?
Некому!
А на тюремной баланде быстро ноги протянешь.
Значит, моя цель в этой схватке любой ценой выйти победителем.
Остаться на свободе и идти дальше.
Кочин надменно, пренебрежительно, свысока, как на классового врага, смотрит на меня.
Взгляд синих глаз из под рыжих бровей откровенно недобрый.
Твёрдо и жёстко объясняет суть своего приезда.
-На рынке мы вчера задержали вашу птичницу, торгующую живой уткой.
По имеющимся документам продукция данного совхоза.
У нас есть обоснованное подозрение, а некоторые сигналы были и до этого, что вы торгуете левой, неучтенной продукцией.
Расхищаете социалистическую собственность, народное добро, понимаете ли!
-Затем следует пауза, вопросительный взгляд... Я молчу.
Он продолжает-
Вот сейчас Вы с нами проедете на ферму и проведем необходимую проверку, а если надо и ревизию.
Нам,- уже обращаясь к главбуху,- для цели проверки нужен представитель от совхоза, умеющий считать и председатель народного контроля совхоза от общественности-
Едем в полном составе, отсюда до фермы метров триста.
Кочин всю дорогу строит недовольство на лице, как будто я оторвал его от важных дел.
Он еще больше разошелся, когда увидел ферму.
Посреди божественных садов, пруд, на водной глади которого мирно плавают косяки белоснежных уток.
На выгулах перед другими корпусами, в тени крон тутовых деревьев, много кур и цыплят.
Птичницы, занятые кормлением поголовья, журчащий ручей, впадающий в пруд.
Никакого неприятного запаха.
Кругом живописная природа, по периметру и на территории увесистые, пышные кроны плодовых деревьев.
Гармоничное сочетание производства и прекрасной природы.
Из душных шумных улиц города попадаешь в умиротворенное тихое благодатное местечко, откуда не хочется уезжать.
Но еще больше его вывела из себя обстановка в моем кабинете.
Рабочий стол с красивым красным импортным телефоном, кресло, кровать, книжный шкаф с литературой, ковер на полу, кондиционер, холодильник, чистые занавески на окнах и огромный сейф в углу.
Снаружи и не подумаешь, обыкновенный птичник, а зайдешь - такая вот картина.
Все мы зашли, расселись, несколько оперативников стали во дворе.
Кочин приказывает мне составить отчет движения поголовья птицы на сегодняшнюю дату.
Я открываю сейф, денежные купюры лежат кучей, в беспорядке, некоторые в пачках.
Вытаскиваю и кладу на стол.
Сразу видно, что деньги не пересчитывались.
Считаем вместе, подбиваем итог. Выводим сумму.
Составляю оборотную ведомость поголовья на 30-ое число, вывожу остаток,с учетом продаж в выходные дни, выраженном наличной суммой в сейфе.
Кочин недоволен.
На его вопрос, в самом вначале пересчета, - а сколько денег в сейфе?, - я ответил, - примерно столько то.-
Слово «примерно», вывело его из себя.
-Живешь здесь, как бай, как князь какой-то, понимаешь ли!
Как капиталист заморский! Здесь «примерно» не должно быть.
Социализм - это прежде всего строгий учет!!
У себя дома, в своем курятнике, будешь делать что угодно!
А здесь государственная собственность, это государственное добро, а Вы «примерно»…!
Махинации тут не пройдут!-
Отвечаю - Давайте не торопиться. Выведем спокойно остаток, потом уже делайте свои выводы.-
Но он распаляется всё больше.
Главбух, благоволивший ко мне, порядочный, простой человек и интеллигент до мозга костей, мягко пытается сбить не в меру агрессивный накал милиционера.
-Михаил Иванович! Мы его знаем хорошо.
Всё, что сейчас здесь мы видим, благодаря ему.
Он завез всю эту птицу, находит для них корма, организовывает труд людей, день и ночь он здесь на работе, на виду у общественности, у руководства, у парткома.
Хороший специалист и организатор!
За два года производство мяса увеличил, вы подумайте,... в десять раз.
Молока в два раза, производство яйца куриного довел до миллиона штук при нуле до него, сданной рыбы в торговлю возросло в разы.
Пруд, который мы видим, построил на месте карьера для мусора без единого рубля совхозных затрат, где рыбины по 7-8кг, а то и поболее.
Хорошо тащит тяжелый воз под названием «животноводство», без выходных, без праздников, день и ночь на работе.
Отчетность сдает вовремя, инвентаризации тоже по срокам.
Никаких замечаний к нему ни разу не было. -
После убедительно длинного монолога Александра Васильевича, Кочин немного приостыл.
Но, тем не менее, вижу его грозный настрой и намерение достичь определенной цели.
Составлен акт о пересчете и количестве денег в сейфе.
Меня обвиняют в том, что я вопреки инструкции, производил хранение денег вне кассы.
Это запрещено Законом.
Привожу свои доводы:
Законом не запрещено торговать по выходным, наоборот, обеспечивать горожан продукцией наша первейшая задача и обязанность.
А по выходным дням тем более.
Продовольственная Программа партии для трудящихся важнее всего.
Это политический вопрос и он стоит выше нарушенной мной инструкции.
Сейф на птичнике тоже совхозный. Выходит, хранение производилось не дома под подушкой, не в карманах, а на территории охраняемого государственного объекта.
Значит, логически, тут нет серьезного нарушения, оно произошло вследствие нестыковок в Законах.
Меня молча слушают, но процесс работы комиссии продолжаются.
Теперь остается пересчитать уток в пруду и сличить остаток по отчету с фактическим наличием.
И затем, просто вывести разницу.
Это будет самый главный момент, та самая истина, которая выявит, кто я – вор, посягнувший на народное добро или добропорядочный гражданин и честный работник.
Все вместе выходим во двор.
Собираю птичниц, свободных от работ.
Надо загнать уток с пруда в корпус и выпуская их во двор через лаз, считать по одной.
Но утки совсем не собираются выходить из воды.
У них совсем другие планы.
В воде им хорошо, воля, плыви, куда хочешь, а в помещении темно и неуютно. Пытаемся криками выгнать их на сушу, ближе к корпусу.
Бесполезно, они косяками уплывают на середину пруда, оттуда двигаются по разным направлениям в места подальше от нас.
Тогда пытаемся считать на поверхности издали, указательными пальцами тыкая вдаль, в пространство. Но они не стоят неподвижно на месте, то ныряют под воду, то расходятся в разные стороны, все белые, как снежные холмики, сливаются в глазах, перемешиваясь и счет сбивается.
Несколько попыток ни к чему не приводят.
Не получается пересчет. Кочин вновь начинает злиться.
Грозится вызвать стрелков с оружием для отстрела и таким образом закончить пересчет.
Я парирую фразой – В таком случае, Вам придется дать мне официальный документ о снятии с меня всякой ответственности за каждую подсчитанную таким образом утку.-
Он смотрит на меня недовольно.
Вновь начинается попытка пересчета, но ни одна утка так и не вышла из воды.
Кочин напряженно думает.
Спрашивает
- А как вы сами то считаете их, когда составляете свой отчет?-
Я отвечаю - Когда они в суточном возрасте, только вылупились из яйца.
Берем в руки по одной и пересаживаем в картонные коробки там, где покупаем.
И через два месяца, после того как они подрастают, считаем по ходу продажи.
Больше никак.
При существующей технологии по-другому невозможно.
Он -
И что, теперь благодаря Вашей супертехнологии, нам вечно сидеть здесь,
пока не отловим каждую?-
-Выходит, что так! - отвечаю невозмутимо.
Кочин ходит по берегу пруда и нервно курит.
Его оперативники ждут дальнейших указаний.
Смотрю на него и думаю.
Он подневольный, ему приказали, поэтому вынужден копать.
На коллегии министра внутренних дел республики рано утром, как потом мне стало известно, доложили- в совхозе «Пригородный» идет расхищение социалистической собственности в крупных размерах.
Процессом этим заправляет главный зоотехник-бригадир птицефермы, сын того самого, который сидит в «СИЗО» под следствием по нашумевшему громкому «делу цеховиков» Министерства местной промышленности РФ.
Надо во что бы то ни стало дать ход и этому делу, в Москве не могут не заметить, как тут местные правоохранители, в унисон с московскими дружно искореняют организованную преступность целого клана, целой фамилии.
Посыпятся награды, звездочки на погоны за успешное проведение операции по разоблачению очередного сына «врага народа».
Когда после беготни по берегу пруда и тщетных попыток произвести пересчет, все подустали, продрогли, а моим "гостям" стало понятно, что ничего невозможно сделать, я предложил немного разогреться, перекусить, так как время обеда подошло. Кочин взглянул мне в лицо и как бы нехотя, согласился на чашку чая.
Пока мы занимались попытками пересчета, мои помощники и друзья занимались подготовкой к обеду.
Я увидел нескрываемое изумление в глазах Кочина, когда мы вошли в кабинет.
Нас ждал стол, накрытый по всем правилам ресторанной сервировки.
Более того, на столе стояли, отсвечивая серебристыми пробками, бутылки отборной пшеничной водки, называемой «Бройлером», коньяка «Вайнах» и весьма дефицитного в то время чешского пива «Будвар».
Кочин изобразил на лице неудовольствие, хотя я заметил еле уловимый блеск радости и желания в глазах.
Но видя, что трое настроены решительно пообедать, он нехотя присел за стол.
Он ещё пытался, как-то выразить в мой адрес недовольство несколькими полушутливо, полусерьезными репликами.
Александр Васильевич, с которым мы были очень дружны, как старший взял в свои руки бразды управления обстановкой.
Я молчал, выражая тем самым и уважение к гостям, пусть и незваным и смирение перед старшими по возрасту.
Кочин, видя такой разворот, своих помощников, стоявших во дворе в ожидании, отпустил.
Но предупредил, чтобы завтра с утра, как штык, стояли здесь для пересчета.
Итак, водка разлита по стаканам.
Поджаренные порошки и части свежезабитой молодой птицы с перцем, с луком кружат голову, огурцы, помидоры, разнообразная зелень, соления вызывают обильное слюновыделение.
Я вижу, что Кочин голоден и по характерному блеску в глазах не прочь выпить.
Но что-то его держит.
Нужен небольшой толчок. Самый небольшой, чуточку, но чтобы это выглядело естественно и ненавязчиво.
И этот толчок дает главный бухгалтер, взявший на себя роль тамады.
Поднимает бокал и говорит - Быть Добру-.
Все дружно выпивают,
Кочин, чуть замедлившись, подумав, секундами позже опрокидывает свой бокал.
Второй бокал наполнен и опорожняется еще быстрее и дружнее.
Тут и третий и четвертый пошли...
Кочин вписывается в темп поднимаемых стаканов и уже не отстает, но даже порой опережает.
Дальше счет теряется, легче вести счет пустой таре.
В процессе в комнату вносят горячие шашлыки из молодой баранины, приправленные луком и уксусом и пышные лепешки, еще теплые, прямо с рынка на "Минутке".
Аппетит разгорается по ходу.
Кочин иногда бросает в мой адрес реплики, которые уже выглядят больше дружеской шуткой, нежели угрозой.
Закончили обильную, веселую трапезу поздно ночью.
Михаил Иванович уехал вместе с шатающимся на ногах неподкупным народным контролером.
В мои планы не входило, чтобы пересчет состоялся.
Любую большую цифру, что в сторону излишка, что в сторону недостачи можно было трактовать, как неучтенку или хищение.
И в одинаковой мере квалифицировать, как тяжкое преступление.
Такой результат лишал меня необходимого маневра, а секрет, чтобы так не получилось, был довольно прост.
К счастью моему, секрет этот знают только несколько птичниц и я.
Заключается он в том, что сытая утка никогда не выйдет из воды и не зайдет в помещение.
И чтобы загнать её у корпус, надо довести утку на выгульном дворе до состояния голода, а корма рассыпать только в самом помещении.
Поэтому, я даю команду накормить птицу досыта, именно, во дворе и более того, наполнить комбикормом все кормушки на берегу до самого верху.
Утром я чуть свет был уже на ферме,
Кочин, как и обещал, подъехал с оперативниками позже.
Утки, сытые, довольные плавно, словно белые ватные подушечки, скользили по спокойной глади пруда, изредка подныривая в глубину, не обращая на нас, стоящих на берегу, никакого внимания.
Кочин спрашивает- Почему же не загнали в помещение?-
Отвечаю - Ну не хотят они выходить из воды.
Даже сам не знаю, как их отловлю, почти дикими стали!-
Кочин с недовольным лицом ходит по берегу, потом начинает свистеть, его помощники делают то же самое.
Утки не обращают на нас никакого внимания.
Еще раз предпринимается попытка завести уток в помещение.
Потом очередная попытка пересчитать с расстояния.
Тоже самое. Безрезультатно.
Так же, как и вчера, они плывут в разные стороны, по ходу меняя траекторию, рассыпаются, потом вновь соединяются.
Бегающие в отдалении люди их беспокоят меньше мошкары, летающей над водой.
Я развожу руками и говорю, что ничего не получится.
Что у меня самого большая проблема отловить их для продажи.
Когда их было много, ловились легче, а в воде осталась самая неуловимая, невоспитанная, преступная часть утиного этноса.
Вдобавок, дополняю свою мысль, что утку удастся выловить не меньше чем за месяц, ночами, по одной штуке, используя накидки и иные приспособления.
Если они согласны ночевать и со мной участвовать в этом процессе, пожалуйста, я не против.
Изложив свои доводы, я спокойно стал ждать ответа.
Отойдя в сторону, милиционеры стали совещаться, довольно оживленно, но со стороны видно, что они не знают, что делать.
Наконец, они подходят.
По чуть растерянным лицам вижу, что это добровольная сдача.
И операция по разоблачению опасного преступника сорвалась.
Итог работы.
Никакого хищения не установлено, деньги сданы в кассу, как и положено, фактический остаток соответствует остатку по документам.
Но министр будет очень недоволен.
Озвученная на коллегии министерства оперативная информация не подтверждается.
Сын "врага народа" пока еще не враг, поэтому временно остается на свободе.
Михаил Иванович просит меня согласиться на то, что в общем поголовье птицы, якобы, при проведенном пересчете, обнаружена недостача в количестве трех голов, на сумму 4 рубля пятьдесят копеек.
В противном случае, наверху не поймут, если всё совпадет в ноль.
Такого в природе не бывает.
Видя, что я раздумываю, и подозреваю в этом скрытый подвох, начинает уверять, что это считается незначительным недостатком, не влекущим за собой никаких уголовных или административных последствий.
Смотрю на Александра Васильевича, на нашего главбуха, он это тоже подтверждает. Меня уже просят.
Я, входя в их непростое положение, иду навстречу.
Вношу в кассу совхоза сумму и корешок приходного ордера оставляю для отчета, а копию Михаил Иванович прикладывает к документам расследования дела.
Еще с утра, на всякий случай, чтобы быть готовым к такой развязке, я дал своим помощникам команду, чтобы экипировка стола была такой же, как и вчера.
Михаил Иванович, как будто понял, что ожидается сабантуй, привычно отпускает своих оперативников.
Мы зашли в кабинет и расселись за столом.
Кочин стал относиться ко мне несколько мягче, тон недовольства почти исчез.
Хотя чувствуется некоторое напряжение в поведении.
Мы продолжили в том же составе, роль тамады вновь исполнял главбух.
Пили теперь за страну советов, за нерушимый союз рабочих и крестьян, за партию и правительство, за мои организаторские способности, за высокие производственные показатели.
Но чем дальше пили, тем меньше за партию и советы, а больше за мужчин, за здоровье, за женщин.
Расстались мы в тот вечер с Михаилом Ивановичем тепло.
После этого случая он иногда заезжал ко мне, то просто посидеть, то немного птицы домой взять по себестоимости.
В другие дни заездов он ничего не просил, но я сам просил его дать ключи от машины и птичница, понимая меня с полуслова, опускала в багажник сверток с парой потрошеных цыплят и полусотней яиц.
Я всегда встречал его с удовольствием, ведь в то время при желании можно было сначала кинуть человека за решетку, а потом шить дело.
Как сами правоохранители говорили, «был бы человек, а статья всегда найдется».
Что этого не произошло со мной, я всё же остался благодарен ему.
В нем была черта, которая мне нравилась.
Какая-то мужицкая простота и грубоватость, прямота, безо всяких задних мыслей. Мозолистые руки его, с потрескавшимися ногтями, чуть неглаженная одежда и простая манера говорить вызывали у меня к нему одновременно и уважение и жалость.
Мне хотелось чем-то помочь ему.
Иногда, я по его настроению приглашал в свой кабинет и мы по мужски, за накрытым столом, трапезничали уже одни.
Итак, мы стали друзьями.
В один поздний вечер я вез его домой на своей машине.
Уже прощаясь, он неожиданно спросил
-Скажи честно, дело прошлое, в тот день у тебя на сколько уток было меньше на самом деле?-
Я рассмеялся и ответил. - Михаил Иванович!
Официально было меньше ровно настолько, насколько мы с Вами подписали в акте пересчета, на четыре с половиной рубля.
…Ну, а если честно, по факту, то меньше ровно на триста пять голов...
Он с усмешкой взглянул мне в глаза.
Молчал и неотрывно смотрел. Пауза затянулась.
Улыбнувшись, спрашиваю:
-Сожалеете, что в тот день меня не посадили…?-
Он задумчиво, с хрипотцой в голосе, произнес:
- Спасибо за правду!
Что не посадил, ничуть не сожалею.
Будь очень осторожен, мой юный друг, впереди тебя ждёт немало испытаний!
Но я верю, что ты с ними справишься...-
И крепко пожав мне руку, вышел у своего дома...