Больше всего трое подъехавших на мулах к постоялому двору были похожи на оборотней или ряженых: так еле заметно криво и перекошено, но вместе с тем единым целым, словно наспех напяленная шкура или маскарадная личина, сидела на них вся одежда. Все кто их видел начинал невольно придумывать, что же случится на постоялом дворе этой ночью, когда они скинут свой образ. Старший, крепкий и высокий, одетый купцом, лет сорока с узкой бородкой, больше всего напоминал дракона. Мрачный, длинный и остроухий скелет-телохранитель (судя по обилию оружия, и даже вернее--по совершенно особого рода повадкам), мог сойти за волка. И низенький, полноватый, кучерявый паренёк-слуга, с нахальной круглой рожей, выглядел как рысёнок. Трое тихо скользнули через перегородившие улицу завалы вечерних теней в напоминающий тёмную яму двор, но не выпали из цепкой и пугливой, как нищий, памяти прохожих и соседей. В воздухе тяжёлым цветочным запахом разлилось предчуствие—дурная будет ночь.
В отличие от прочих хозяин двора был вял и в фантазии не вдавался. Он совсем отупел за долгую и однообразную жизнь, потерял и страх и простую опаску, мог принимать у себя хоть вурдалаков и разбойников, хоть кого. Сдал приезжим, по желанию старшего и солидного, самую тёмную и пыльную, но зато просторную, комнату, пробитую наискось тонкими поваленными колоннами закатного света из зачем-то понаверченных в самых неподходящих местах крохотных окошек, всегда, даже по утрам, вызывавшую даже у хозяина смутное беспокойство и томление, и, получив деньги, забыл о гостях. До той поры, когда иссякнет плата.
Делать троим было нечего и идти некуда, особенно уж разбирать привезённые вещи они не собирались. Так и просидели, почти не шевелясь, до темна, как приворожённые, в руинах дотлевающего Храма Света, глядя на истончающиеся и багровеющие дорические колонны, на тускнеющие и сморщивающиеся остатки огненной мозаики на полу и на летящие градом сверху вниз искры пылинок. Полуспящие души не чуяли времени и только вдруг замечали сильные изменения в комнате и их отражения в себе. Но вот погасло, отпустило, мутной вечерней водой затопило затёкшие тела, натекло в душу через полуприкрытые глаза, показалось—смерть ! Но вдруг впитанная кислая сила заката хлынула в кровь, вымывая тяжёлую дремоту: трое вскочили, бестолково засуетились, заговорили, мешая друг другу, и наконец решили спуститься вниз и поесть.
2
Странная троица сидела в углу полной плещущего и порхающего яркого огня трапезной, делая вид, что пьют вино и тихо переговариваясь на местном языке. Слуга, щурясь, писал на столе пролитым вином и крошками какие-то глупости и хихикая приставал с ними к длинному телохранителю, а тот, легонько его отпихивая, застыв и скрючившись, тихо пересказывал мрачно-сосредоточенному купцу только что подслушанные его острыми, волчьими ушами, несмотря на шум, разговоры, и даже шёпоты, со всей немаленькой залы. Лицо телохранителя было так перекошено от злобы и отвращения, словно его бросили в выгребную яму и он искупался там с головой. Проходившие мимо них по зале, люди в основном безобидные и даже вполне степенные, явно шарахались от мрачного головореза и всё поглядывали на троицу со своих мест. Наконец всё было пересказано и повисла долгая пауза. Наконец купец щёлкнул длинным пальцем по кружке и сказал:
--Это те кто нам нужен.
--Если даже часть услышанного тут и по дороге сюда выдумки, всё равно...не понимаю, кем нужно быть, чтобы вытворять такое ?!—с этими словами телохранитель провёл сощуренными глазами по сидящим в зале, словно с презрением плюнул каждому в лицо. В паре углов в ответ угрожающе завозились и что-то неясно прокричали, напряжённо вглядыаясь в дылду, но не поймав снова его взгляд скоро унялись. Купец остался совершенно спокоен, хотя ложечку презрения у своего собеседника зачерпнул.
--Все они вытворяют примерно одно и то же, и все они...одно и то же. Местный правитель, дукас этот, и его эта...любовница...по большому счёту ничего особенного.
--Они наверное действительно чёрные собаки с Той Стороны !—последние слова телохранитель так выделил голосом, что показалось—продавит стол. Купец поморщился.
--Осторожнее с языком, не забывайся...Э-э-э, Дьего...(услышав своё имя слуга забулькал полупроглоченным вином и казалось сейчас брызнет им, расхохотавшись, во все стороны), Я же вижу твои письменные упражнения... Любой случайный взгляд—и нас начнут подозревать во всём что угодно.
--Да кто здесь знает ЭТОТ язык ?! Для них это не письмо, а просто чёрточки !
--Во-первых, никогда нельзя угадать, кто и что знает... Во-вторых, в нашем мире могут очень дорого обойтись даже чёрточки. А в-третьих, ты пишешь глупости, но пишешь их...молниями ! Я часто удивляюсь случающимся с тобой озарениям, но также часто мне кажется, что всё чему я тебя учу о силе букв и имён стекает с тебя как с гуся вода ! А вдруг что-то почувствуют здешние...ходящие только по прямой ? И те кто поддерживает с ними связь, а я уверен, что наши...одни из них, будут знать о нашем присутствии. Тебя, Федериго, тоже касается...И хватит зыркать по сторонам, словно ты раздумываешь, вырезать тут всех сейчас, или подождать пока мы допьём.
Телохранитель невесело усмехнулся и стал теребить свою кружку. Слуга скептически покривился, но смахнул писанину рукавом. И, явно в отместку, спросил:
--Если они все одинаковы, зачем мы тащились в такую даль ? Занялись бы кем-нибудь поближе.
Купец очень уж долго не отвечал и что-то с ним происходило странное, с его лицом и с руками...Длинный Федериго поднял глаза от стола и они вдруг стали беспокойными, а потом и испуганными. Из слуги вдруг выветрилось всё нахальство и его лицо тоже стало испуганно-напряжённым.
--Простите...меня... Я...не хотел вам говорить...но мне этих двоих УКАЗАЛИ.
Тишина, долго крутившаяся огромной тёмной монетой на столе, была тяжкой и страшной.
--Когда же ?—купец покривился от тона вопроса: и холодного, и напуганного, и догадывающегося, и резко отрезал отвечая названному Дьего, как наверное отрезал бы себе мертвеющий палец:
--В...четвёртый раз !
--Так вот куда вы уезжали без нас...а мы-то дураки ! Ты же мог умереть, рабейну, ты почти умер, мы думали—всё ! Целую неделю...—телохранитель качался, схватившись за голову, и казалось, что сейчас завоет. Тихо и отрешённо сидевший слуга быстро сказал:
--Извини, я ещё тогда догадался, но тебе не сказал, ты и так был как сумасшедший...
--Вы не могли быть со мной. Я чуть не потерял вас ещё в третий раз. Когда у человека остаётся только два ученика, он их поневоле бережёт.—купец улыбался одновременно виновато и непреклонно. При упоминании «третьего раза» его компаньоны явно поёжились, и, удовлетворённо заметив это, он заговорил мягче.—Выхода не было. После всего я не знал главного—что и как делать, только одни общие слова. В толковании этих слов можно было провести всю жизнь. А я не хочу просто написать ещё один трактат о Сокрытом Знании !
Бледного телохранителя тяжёлые воспоминания и вопросы скрючили и как дерево за верёвку остановившегося взгляда пригнули к столу, но сильно дрожащий и пошедший красными пятнами слуга сумел выжать из себя будто за них обоих:
--К-кто к вам пришёл в четвёртый раз ?—и когда купец тихо прошептал в ответ «Юноша», он замертво упал на пол.
3
Выходили они в заваренную на фруктах и лепестках тёплую ночь, прослоенную слабыми ручейками запахов отходов, но круг стал кромкой накрывшего сосуда бесчувственности с коротким запасом воздуха и сил, где эхо собственного голоса вибрирует в теле. Купец выматывающе долго бормотал что-то упрашивающе-угрожающее, так подзывают заигравшуюся собаку, но ученики точно знали, что подзывает он тварей гораздо более страшных и хищных чем все хищники земли и моря взятые вместе и оба не стыдясь дрожали. Гибкая от гортанных и гласных длинная молитва, шершавая от шипящих и в острых коротких шипах согласных медленно ползла, опускаясь в смутные миры, где материя подобна протухшей стоячей воде, и в неё намертво вцеплялись, как рыбы в тяжёлую размокшую верёвку, как звери в просунутую в берлогу размочаленную ветку, и вытягивали, жадно рвали изо рта, казалось что неровности речи выломают зубы и с молитвой вылетят клочья дыхания застрявшие в буквах а потом и лёгкие и внутренности с запутавшимся в них зародышем души. Троих в кругу мотало и било друг о друга словно пьяных в водопаде, их тела омертвели, а головы горели. Существа, более чуждые людям, чем глубоководные ядовитые насекомые и как ядовитые насекомые земли отвратительно суетливые, замелькали возле круга. Медленно подплывали к границе круга как рыбы в аквариуме и вглядывались. Тогда людям внутри становилось даже больно от ужаса, рвущего тело как замёрзшая вода разрывает сосуд: через стенки прозрачного, но крепкого бокала силы накрывающего круг им передавалось жуткое и отвратительное ощущение того, что они даже больше чем жертва и даже гораздо меньше чем пища. Гулкое слово как резкий удар пальцем в стеклянную стенку—и стая отшатывалась, и без того смутные силуэты ещё больше смазывались крутясь хороводом, тогда людей в круге словно обдавало сверху тёплым, ароматным маслом и они выпрямлялись и начинали дышать. В одну из таких передышек, видимо наконец набрав достаточно воздуха, купец с трудом выдавил изо рта, казалось навсегда изувеченного заклинанием, нужные имена. Тени снова наплывали, но голос, подкреплённый новым Словом, уже набрал необходимую силу. Тени за кругом на миг застыли неподвижно и вдруг гибко по-рыбьи дёрнувшись исчезли. Оба молодых помощника враз повалились как подкошенные на колени чуть не с привизгом глотая очистившийся воздух. Купец только шатнулся, но устоял, хотя его била мелкая дрожь. Время стало медленным мёдом сползать по холодным оболочкам перевёрнутых душ. Это длилось очень долго и двое успели отдышаться и начать глупо надеятся, что это всё, но вдруг купец дёрнулся и странно закаменел—хищные тени снова закрутились возле круга, снова будто стало нечем дышать, хотя на страх уже просто не осталось сил. Шаркающие шаги за стеной—какой неуместный звук ! Тем более не поверилось когда через некоторое время в полной смрадной смерти темени открылась калитка и вышли двое обычных людей: обнажённые мужчина и женщина. Они, красивые как звери, шли словно слепые старики, и это было так отвратительно, что хотелось завыть. Тёмные рыбы окружили их роем. И снова началось: заклинание полетело изо рта купца как разматывающийся мокрый канат, но гораздо легче чем раньше—выбрасывать не поднимать. И видимо всё это время петли букв крепко держали теневых тварей, а теперь они утягивали куда-то вдаль и кажется вниз растерянно мечущиеся и отвратно дёргающиеся силуэты. Судя по голосу сам маг испытывал огромное облегчение как человек которого наконец рвёт отравленной пищей, и примерно так же чувствовали себя двое его подручных. Наконец, когда за кругом не осталось ни одной тени, купец брезгливо бросил вон от себя последнее, замыкающее слово--конец связи с чуждым, и как раздавленный под каблуком хрустнул и исчез уже не нужный невидимый купол над кругом. И сразу вернулась настоянная на фруктах ночь, вкусная и сладкая как никогда.
--Сумки !—ещё не отдышавшись, купец уже был за кругом, приказывал и тянул руки, но у помощников всё ещё не было сил подчиняться. Он сам нырнул кошкой вниз, махом вытряхнул из двух сумок вороха дорогой одежды и брякнувшее оружие, потом буквально выдрал из-за пазухи что-то звякнувше-блестящее и подскочил к двум неподвижным светлым фигурам. Два щелчка—и вокруг голых шей засеребрились ошейники остро расцарапанные значками. Купец вдруг коряво, усталым дровосеком, осел на землю и стал молча глядеть на творение рук своих, отпаиваясь ночью и обтирая взмокшее лицо мягким ветром. Очень долго. А когда за спиной знакомо до боли, почтительно и выжидающе, завозились, вскочил, став собой даже больше чем прежний, не оборачиваясь вернулся к застывшей статуями паре и по-особому сложенной правой кистью несильно ударил сначала мужчину, а потом и женщину, в лоб.
4
Всё было очень обычно. Как стало обычным с рассвета, так и не прекращалось. Правда как-то необычно тяжко было на душе, но где-то глубоко—не нырнёшь не увидишь. Пленники уже через пять минут после удара в лоб вели себя совершенно обыкновенно, хотя подавленно и молча. В их поведении сохранились только две ненормальности: они беспрекословно и мгновенно исполняли всё, что им говорил Рабби, и ещё они оба время от времени тянули руки к шеям и не донося отдёргивали их. Вот и всё. А так—просто задумчивые благородные сеньор и сеньора на хороших лошадях путешествуют в обществе купца и его слуг на хороших же мулах. Зато в те пять минут... Они были похожи на двух пойманных тигров, пытающихся разорвать верёвки, в которых одновремено было столько человеческого, столько человеческой тоски, злобы, горя друг из-за друга, сколько не снилось ни одному обычному человеку. Это даже Рабби выдержал с явным трудом. Это было хуже всего. Потом как во сне: постоялый двор, вещи в охапку, оседлали мулов, две молчаливые безвольные куклы качаются в сёдлах, они летят через преснеющую и мутнеющую ночь, забывая вдыхать ветер и словно просто пропуская его сквозь себя, тихая и опасная суета на тайной конюшне и куклы уже пересажены на отличных коней с богатой сбруей. Неправдоподобно глупая и жадная стража у ворот, неправдоподобно быстрая скачка, потому что нужно успеть до рассвета, сыро клубится по обеим сторонам чёрный лес и у гранитной скалы снова ощущение тёмного нездешья, как в кругу. Рабби со скрежетом царапает скалу своим священным ножом и никто как и в прошлый раз не успевает заметить каким образом и когда невидная длинная царапина превращается в большой тёмный проход. Небо светлеет. Всё что было в проходе выпало из памяти. Они кажется проснулись уже вне его, в обычном серо-водянистом дне, который медленно мешали тяжёлые густые кроны. Они ехали по дороге, оба слуги помертвели от усталости, а мёртвые куклы наоборот вдруг ожили и стали тихо преговариваться. Несколько раз они обернулись и молодых повело от ветра исходящего от их лиц и фигур...чего-то такого смешанного... Величия, подчёркнутого благородства, какой-то страстности что ли... Было неловко на них смотреть и молодые люди старались этого не делать. Телохранитель напрягся и подъехал поближе к пленным, откровенно положив руку на меч. Через некоторое время конники подскакали с обеих сторон к Рабби, кажется совсем не уставшему, а словно ровно и страшно горевшему, как отсвет факела на клинке. Так быстро и слаженно они подскакали, что телохранитель успел только моргнуть и зачем-то выхватить обеими руками оружие, бесполезное на таком расстоянии. Обернувшийся на лязг Рабби спокойно махнул рукой и крикнул:
--Не бойтесь, я же говорил: пока на них ошейники они ничего не смогут сделать !
Слуга и телохранитель всё же подъехали поближе, как из недоверия, так и из-за любопытства. Но неторопливый разговор звучал так обычно, с такими обыденными интонациями, что его жуткий смысл, напоминающий прошедшую ночь и то что пришлось пережить до и ради этой ночи, мелькающее тихими тенями среди тумана полумыслей...он не пробивал корку запёкшейся усталости, обычный разговор...полусон в седле...тёмные ветки помешивают серый день...
--Так кто же вы такой ?
Пауза.
--Меня зовут Рабби Йосеф де ла Рена.
--Иудей ?!!! И куда же вы нас везёте ?
--Недалеко. В двух днях пути находится могила праведника Рабби Барзилая. Там, на этой могиле, я принесу вас в жертву.
После таких слов поневоле пришлось долго помолчать.
--Вам нужны мы оба ? Я бы заплатил чем хотите за то, чтобы вы её отпустили.
--Я бы сама заплатила чем угодно если бы вы отпустили его.
Снова лёгкая пауза.
--В Книге Сияния сказано: над людьми, живущими в любви друг к другу, Божий Суд не властен. Вот так прочтёшь что-нибудь, и думаешь, что это просто аллегория, а оно действует вокруг тебя каждый миг как солнечный свет. Вот почему мне пришлось...
Долгое молчание.
--Я что, превысил какое-то определённое колличество, убивая ваших единоверцев, или убил их больше других правителей, или вы просто случайно решили начать с нас, а потом прирежете их всех, заканчивая папой ? Тайную мудрость вы знаете великолепно, лучше всех, кого я когда-либо знал и, как оказалось, гораздо лучше нас с Лилой. Никто из тех, с кем я заключил союз, не только не смогли вам помешать, но вообще ничего о вас не знали ! Так что с этой стороны препятствия не будет, если отбросить всё прочее вы возможно сможете... Но ведь, насколько я понимаю, вы верующий и несколько ограничены в своих действиях. Еврейский маг, считающий себя новым Моисеем, являющий чудеса, закалающий царей и повергающий в ужас армии—такое возможно разве что при конце света, как вы считаете ?. Он что, уже наступает ? Или вы решили его поторопить, восстав на своего Бога ?
--Дукас интересуется моими целями и полномочиями ?! Ну да, я же забыл, что ты прежде всего не нечистая тварь, не жестокое и блудливое животное, а как и любой тебе подобный—политик, политик ! Сейчас я тебе объясню ! О крестовых походах, когда почти полностью вырезали целые общины, и о том как пьяный сброд убивает празднующих Суккот, обвиняя их в колдовском ритуале против короля, ты, конечно, слышал, правда ?! Четырнадцать веков кошмара пополам с огненными видениями накопились у нас у всех в крови очень, очень густым и тяжёлым осадком, понимаешь ?! Но оставим нас. Ты удивишься, но нас интересует и происходящее с другими ! Тот самый сброд, который я упомянул, эти полуживотные, прежде чем кинутся на единственных в округе подозрительных чужаков были же сами выкошены теми же крестоносцами, и чумой, и голодом, и ещё Бог знает чем, а в основном—такими как ты, которые и были причиной всего перечисленного ! Не надо корчить страдальчески-иронические рожи, это ясно любому, умеющему рассуждать ! И вот я, изучавший тайные знания всю свою жизнь, понял, что главное несчастье на земле приносят личные воплощения безличного зла, те кто пьёт его кислое вино по своей воле. Стихийные разрушения, болезни, обычные войны—ерунда ! Всё это можно бы было вытерпеть, но вас, нелюдей, терпеть больше нельзя ! И я взял с собой двух лучших своих учеников, а мне было из кого выбирать, поверь, ко мне сходились издалека чтобы услышать слова мудрости... Но я взял с собой только Яакова де Лунель, хотя он ещё подросток, и Иссахара Длинного, и решился применить свои знания не по мелочи, делая амулеты от злых духов для беременных женщин, а для большего, как мудрецы прошлого ! Первый раз мы постились неделю, дукас, в открытом поле. Неделя молитв и заклинаний, на кусочках хлеба и воде из ручья, до полного бесчуствия... Пока не пришёл тот, кто всегда первым приходит к спрашивающим иудеям—пророк Элиягу. Вы знаете как это—стоять перед пришедшим с одного из небес, с любого из них ?! Так просто пишут в книгах заклинаний: «и явился Такой-то, и повалился такой-то сын такого-то на лице свое, так как не мог видеть света лика и ужасных глаз...» Просто смешно ! Что-то вас дрожь пробирает ! Вы же с этим сами никогда не сталкивались ! А, Сила Гнилой Воды в вас знает и трясётся ?! Да, это было действительно ужасно, Господи, как страшно ! Мои ученики, они мне как дети, это не просто слова, тряслись как новорожденные щенки ! И ладно маленький Яаков, с него, маменькиного сынка какой спрос, но Длинный... Он из семьи насильно обращённых, ещё два года назад он был христианином и успел послужить в двух армиях, такого насмотрелся в непрекращающихся походах, что я уже думал—никогда не добужусь его души. А я крепился, знал, что не могу «пасть на лицо своё», не один я, их надо беречь. И главное, ничего толком не узнал я в тот раз, кроме одного—моё намерение угодно Господу ! Ну, как мои полномочия ?! Как я радовался тогда, как только стал способен что-то чувствовать ! Но что делать-то так и не было ясно. А дорожка уж протоптана. Значит—надо идти выше. Двенадцать дней, дукас, всё то же самое, пока мир не стал мутиться в глазах и, хуже того, уже и в мыслях, а тело не онемело как дерево от постоянных омовений в ручье. И сошли к нам, ужасные ликом и с огненными взглядами, ангелы Уриэль и Михаэль. Ну-ну, не вздрагивайте так, в именах, конечно, заключена сила, но уверяю вас... Переживёте ! А вот мы пережили с трудом ! Ребята мои как рухнули в начале на колени и стали биться словно в лихорадке, так и пролежали потом целый день. Ты, наверное, всегда себя считал ужасным ликом в гневе, дукас, а огненным взглядом всегда славилась твоя Лила, да ?! Но я снова справился. А узнал только, что нужно принести жертву Господу и как это надо сделать. И ещё--множество символических иносказаний. Как же я раньше любил их толковать, ай-ай-ай, я на весь еврейский мир славился своими...глубокими комментариями ! А тут—словно мозг выгорел. Да и страшно—в обычном толковании ошибёшься—плохо, конечно, но... А здесь... Но ладно, я уже шёл по дороге и не видел смысла останавливаться. Как я уговаривал учеников не идти со мной ! Да нет, вру, не мог я уже никого по-настоящему уговаривать, всё внутри уже словно одеревенело и льдом затянуло. И мы снова пошли вместе. Двадцать один день поста. И людьми-то нас под конец можно было назвать только условно ! И явился Властелин Спинки Трона, Сандальфон. Сеньоры, вам плохо ? Не калечь коня, дукас, он ни при чём. Так вот... Как я призывал Господа, чтобы хоть каплю отчерпнул от этого ужаса, чтобы хоть пушинкой придержал мою душонку в теле и не дал мне упасть, только бы не упасть !!! А Лунель и Длинный с самого начала лежали как истоптанные тряпки, и семь дней потом я возился с ними как с параличными. Но узнал, да, про точное место жертвы, про могилу Барзилая... И опять получил множество смутных иносказаний впридачу. А внутри уже всё было...как бы описать...как чёрное бушующее море в тёмной пустоте. Корпеть над листами с записями, расшифровывать их полгода, год ?!... Может и надо было, но не выдержал... Сбежал от учеников, да не в прошлое место, новое нашёл, далеко, в лесу... Сорок дней. В этот раз я, можно сказать, полностью умер, сгорел в холодном пламени, и снова родился из кипящей воды. И вот тогда... Ко мне пришёл Юноша, Властелин Лика... Проклятье, держи лошадь она её затопчет ! Лунель так же рухнул, как твоя подруга, когда я ему сказал в трапезной... Ну, я всё-таки дорасскажу тебе...держи, держи голову выше... Он мне сказал, что нужно выбрать самое страшное, самое худшее личное воплощение безличной всеразрушающей силы, и принести его в жертву. Тогда все такие личные воплощения исчезнут с лица земли, совсем, и их больше никогда не будет. Страшнее вас я никого не нашёл\.
5
Ехали молча уже очень долго. Когда Рабби начал дико орать, совершенно потеряв свой облик и власть над собой, ученики сразу встрепенулись, но, услышав о чём он орёт, сразу же и притихли, сидели скрючившись и мёртвой хваткой вцепившись в несчастных мулов. Нет страшнее приступа, чем тот, который немного утихает, а потом разгорается снова и снова, и хочется только, чтобы он уже кончился. Рабби вдруг начинал говорить спокойно, и неожиданно опять непривычно истерически кричал, и конца этому видно не было. По посадке всадников было отлично видно, как в начале эти крики совершенно их не трогают и вызывают в них только весёлое презрение. И вдруг они совершенно застыли, но несмотря на неподвижность стали странно напоминать носимые и разрываемые ветром пучки травы. Ночное заклинание выплыло в памяти. Потом женщина мешком съехала под копыта и вокруг неё началась суета, и Рабби договорил последние слова замороженно-бледному дукасу уже над телом. И вовремя закончил—ещё чуть и Яаков прибавил бы ему хлопот, как накануне.
Полнокровный и нахальный Лунель, постоянно впадающий в полуобморочное состояние--это было для Иссахара тяжким зрелищем. А вдобавок к тому, что его самого постоянно вело... В общем, хорошо, что они ехали молча. Даже дукас и его подруга больше не разговаривали друг с другом.
Дорога давно благоразумно ползла по ровному месту, оставляя лес далеко по обеим сторонам, словно боясь порезаться о его шевелящиеся тёмные зазубрины. Наверное поэтому они промедлили, когда с обеих сторон наперерез к ним из леса поскакали и побежали люди с узкими просверками впереди них и редкими крупинками матового света на телах—так неправдоподобно просто и открыто всё происходило. Промедлили пока не стало поздно.
--Прикажите мне, иначе нас переколют, их слишком много и большинство—дезертиры, я вижу по оружию и одежде, они умеют сражаться, а серьёзный боец у вас только один...—дукас сказал всё это очень спокойно, но одним выдохом.
--Рабби, Имя ?...—де ла Рена слабо улыбнулся назад на робкое вяканье, даже не разобрав из-за внутреннего напряжения, кто это там из двоих...
--У меня хватило бы сил даже после всего использовать Огненное Имя, но вы же помните: «Использующий Имя для себя да будет уничтожен». Считается, что зто не касается крайних случаев...но мы не можем рисковать согрешить сейчас, когда почти...и так уже грешны и запачканы сверх меры ! Бог милостив, будем надеятся Он не захочет...
--Ну быстрее же, Рабби, они рядом !!!
--А...да...я приказываю вам, дукас, вступить в бой, и если надо—и вам сеньора, и.. Лунель, за Длинного !
Это будто попадаешь в вихрь: крутишься ужом, лицо стянуто, в горле холод и всё вокруг косо вертится. Только нельзя сосредотачиваться на звериной злобе кромсающих тебя и воздух, на их жгучем желании вспороть тебя как мешок. Трое евреев соскочили с мулов и привычно встали медленно отступающим треугольником, и их сразу же отрезали от пары на конях. Иссахару сразу повезло—он свёл мечи накрест и отрубил руку с топором, и сразу не повезло—на него налетел очень хорошо владевший мечём и кинжалом кольчужник, должно быть бывший офицер, с равнодушным пухлым лицом, и не дал взять на себя ещё кого-то. Де ла Рена короткими и резкими движениями держал сразу троих, но скорее за счёт своего внушительного и уверенного вида, чем искусства. Лунель отбивал случайные удары, на него никто не обращал специального внимания. Вдруг Де ла Рена резко прыгнул почти вперёд спиной, отшибая Длинного и, казалось не глядя, ткнул мечём поверх плеча...с хрустом прошив шею пухлолицего. Иссахар крутнулся и вылетел на его место, а там, судя по воплям какие издают только исполосованные сталью люди, не смогли сразу приспособиться к смене противника. Лунель нырнул куда-то вниз и рубанул выскочившего вперёд копейщика под колено, человек заорал и упал не выпуская копья и тут же почти распластавшийся по земле Де ла Рена полоснул его мечём по горлу. Вокруг них сразу как-то поредело, воздух попрозрачнел и перестал казаться смертно-коричневым как предвестье могильной земли, даже несмотря на сильный запах крови и четыре трупа под ногами. Радостная злоба нападающих, прибежавших рвать и резать, явно сменилась осторожной жаждой поскорее убить не пострадав самим, и выпады стали реже, и те в большинстве были обманные. Как символы общего настроения в Иссахара полетел нож, а в Де ла Рену—копьё но оба уклонились. При первой атаке трое словно оглохли, а теперь к ним пробились внешние звуки, и были они...
Действие за спинами окруживших троицу вдруг в один миг передвинулось и стало хорошо видно. Вот там действительно была резня... Изломаных людей раскатало по траве словно муравьёв медвежьей лапой. Двое на конях гнали жалкие остатки к лесу. Высокий солдат в кожаном панцире и меховой шапке вскинул меч навстречу нависшему над ним коннику, тяжёлый железный свист отбросил защиту, распарывая толстую кожу как бумагу и отшвыривая вон разрубленное тело. Конь пролетел ещё несколько шагов, взмах—и ещё одного словно вбило в траву. Женщина плавно изогнулась отклоняясь от топора и захлестнув поднятую руку хлыстом перекинула её ломая через круп, буквально кромсая в куски прижатого к лошади длинным кинжалом. Дикий визг её жертвы смешался с визгом залитого кровью дрожащего коня, который всё-таки неимоверным образом стоял как вкопанный. Целую минуту только сейчас оглянувшиеся назад люди вокруг троих евреев стояли столбом. А потом молча рванулись прочь, каждый в свою сторону.
6
За стенами мелко хлестала холодная чернота, но в комнате, на жаровне в углу, невидимый ветер сильно трепал пучок острой и красной огненной травы, жаркие остренькие лезвия разлетались во все стороны. Де ла Рена проигрывал дукасу партию в шахматы, а игрок он был очень сильный. Он с ленивым беспокойством посмотрел в другую половину комнаты, где его ученики оживлённо, но тихо, разговаривали с Лилой. Лунель как обычно дерзил и между делом составлял гематрии из каких-то клочков и обломков. Опять ! Но не было, почему-то, сил сделать ему выговор. У Длинного дерзить, по неопытности не очень-то получалось. М-да, самый опасный вид очарования—естественный и напрочь лишённый кокетства. Бедные парни были, наверно, постоянно наготове, ожидая, что эта ведьма будет пытаться их соблазнить, а она и не думала, и даже не пыталась вызвать жалость. Просто каждым жестом, взглядом и словом излучала нечто такое, отчего к ней жутко тянуло. Умно. И каким-то странным образом смесь неосознанного уважения к силе с осознанным отвращением к мясницким повадкам этих двух отродий проторила дорожку между ними, особенно ней, и тремя евреями. Но нет, опасаться не стоит, уж слишком глупо и пошло это выглядит—ученики, соблазнённые сатанинской блудницей, предают своего учителя.... Они конечно молоды, но всё же много читали...гм...и хороший вкус он им привить успел... Но зря он отвлёкся от собственной беседы.
--Что значит книжник ! Ничего кроме прочитанного знать не знает! Зачем вы повели нас этой дорогой, всем же известно, что на ней рвани полным полно, беглые и дезертиры из всех окрестных княжеств стекаются в этот лес !
--Это была короткая дорога, а о лесе я действительно не знал... Какие сила и мужество заключены в вас обоих ! Жаль только, что... До сих пор не могу прийти в себя от ваших подвигов... Вы с таким наслаждением и жестокостью убивали, и не прекратили когда в этом отпала необходимость...
--Знаете, Рабби, мне тоже жалко тех людей. Но в пылу битвы, а иногда и вне её, я и моя подруга совершенно теряем власть над собой. К счастью вы не видели, что мы устроили год назад. У нас тогда был немножко бунт и немножко война с соседями. Пришлось и на поле боя потрудиться, и деревни жечь, и пытать-казнить разными способами после того как всё было кончено... И не буду прятаться за утверждением, что так было нужно. Вовсе не всегда.
Де ла Рена помолчал, потирая усы давно снятым с доски пехотинцем, и решил переменить неприятную тему.
--Пожалуйста оставим это ! Лучше скажите, кто вас учил играть в шахматы ?
--Жизнь. Нет, я серьёзно ! По-моему эту игру придумали вовсе не манихейцы, как считается, а такие как я. Чёрные, белые—цвет-то как раз в игре чистая условность, а первый ход много преимущества не даёт. А вот то, что в игре жёсткие правила, начиная с мёртвой механической очерёдности ходов, ограничивают творчество личности, делает её абсолютно нашей.
--Но хаос...
--Правильно ! Его первое проявление—беспорядок, а второе—мёртвый порядок. Да что я вам объясняю, вы же приверженец Каббалы, а значит знаете всё это лучше меня. Между прочим, если не секрет, что это за нож, которым вы сделали проход в скале ?
--Очень примечательный. Принадлежал когда-то главе галилейской секты фанатиков-кинжальщиков, щедро обагрён кровью римских солдат...
--Фанатиков, вот как...
--Фанатиков, что уж там ! Из-за которых и погибло наше царство, как вы наверно знаете из Иосифа Флавиуса.
Даже в полутьме было заметно, как полыхнул в их сторону взглядом Лунель. Он придерживался иного взгляда на секариев и вообще на всю ту историю. Это было тем более странно, что сам он фанатиком вовсе не был. Просто молодой ещё, и хорошо, что он стал именно его учеником, подумал Де ла Рена. Они помолчали и неторопливо обменялись ходами. Дукас вдруг задумчиво спросил:
--Вы, кстати не заметили, как протекают все наши беседы ?
--Как ?
--Частью очень уж обыденно, не соответствуя ИСТИННО происходящему между нами, а частично--по накатаному пути, совершенно предсказуемо, как обычный диалог ну скажем...мм...священника-экзорциста с вызванным им бесом. Начиная с первого разговора в дороге, включая, извините что напоминаю, вашей вспышки, и даже её содержания. Вы не собираетесь написать потом книжицу на основе наших совместных похождений ?—иронически-приятно улыбнулся дукас.
Де ла Рена долго напряжённо молчал, а душа медленно отливала куда-то вниз, в песок недосказанного. Всё правильно, действительно... И потому так страшно, что непонятно, где и что он упустил, что не так и...как же он сам не заметил ?!. Диалог случайных попутчиков...диалог беса с магом...сплошь общие места...
--Почему вы мне об этом сказали ?
Дукас только неопределённо пожал плечами:
--Кстати,--дукас медленно сделал ход слоном, и вся позиция совершенно преобразилась, став ещё хуже для его противника—меня, и Лилу конечно, удивило то, с помощью...мм...каких сил вы нас пленили.
Снова пришлось крепко помолчать. Да что ж это такое !... Где то на первом этаже послышались приглушённые шумы, топоты-разговоры. Новые постояльцы наверное.
--Как я уже сказал ваши отношения с подругой, ваша взаимная любовь, а также взаимная привязанность между вами и теми вашими подданными, которые вас обожали и о которых вы заботились...это сделало невозможным использование против вас святых сил Божьего Суда.
--И...те кто к вам явился, посоветовали вам...
--Нет, воспользоваться нечистыми демонами я догадался сам, просто то было единственное решение.—сказав это Де ла Рена ощутил разливающийся внутри холодок, но усилием воли превратил его в небольшой камень и вдавил поглубже внутрь себя.
--Пьющие Гнилую Воду...—с непередаваемым выражением пробормотал дукас. Де ла Рену передёрнуло от воспоминаний.
--У нас это ничего не значит !
Боже, Лунель в последнее время как с цепи сорвался ! Но учить его вежливости совершенно бесполезно. И даже опять не хочется делать ему выговор. Тем более, что он прав.
--Разве любые средства хороши для достижения цели ?—строго и даже чопорно спросил дукас. Лунель вкрадчиво выплыл из полутьмы и, почему-то прямо уставившись не на дукаса, а на Де ла Рену, прошипел:
--Мы думаем прежде всего о том, принесёт ли поступок добро в мир, а не о том, добрый он сам по себе или нет. Мы печёмся не о личном спасении !
Де ла Рена постарался незаметно мазнуть взглядом по дукасу, и успел заметить его слепой, застывший взгляд, направленный в место, где только что был Лунель. Но и взгляд и Лунель мгновенно исчезли.
Незапертая дверь вдруг грохнула в стену, тёмные фигуры вломились в комнату и заскользили вдоль стен. Все вскочили, мелькнул высокий силуэт Иссахара и в той стороне зазвенел металл о металл, тяжело задышали и зашаркали. Чей-то взмах и шахматы брызнули с доски в разные стороны, словно кто-то решил повторить с ними в миниатюре сцену у дороги. Жаровню подбросило и перевернуло страшным пинком, расшвыряв угли чуть не на треть комнаты.
--Прекратить !—в дверях появились двое в рясах. Лязг затих, осталось шипящее дыхание людей и огня. Монах помоложе, с умным и скрытным смуглым лицом, вошёл внутрь и остановился прямо напротив дукаса ни на кого больше не глядя.
--Эти трое, с которыми вместе вы сударь и ваша дама путешествуете вместе, очевидно ввели вас в заблуждение как и многих других. Это переодетые евреи. За ними числится много всего и в отношении вас они также видимо затевали недоброе.
Дукас поглядел на монаха с такой иронией, что тот даже покраснел.
--Евреи ?! Никогда не поверю ! Сто раз видел как они едят некошерное ! И вообще, ни в их внешности, ни в поведении, ни в речах, нет ничего еврейского !
--И тем не менее, нам это точно известно, мы получили донос.
--Ну, если он от конкурентов, то он воистину достоин доверия !
--Он от уважаемых иудеев, справедливо озабоченных деятельностью этой банды.
--Как это мило, что христианские, и светские и церковные, власти столь легки на подъём, когда нужно помочь евреям разобраться в их внутренних распрях !
Этого монах уже не выдержал и залился бордовым.
--Вы неоправданно дерзки, сударь ! Позвольте узнать ваше благородное имя и звание !
--Я покажу тебе свой герб.
И дукас спокойно вытянул правую руку с крупной печаткой. Монах молчал, постепенно возвращаясь в нормальный цвет, и выглядел скорее просто удивлённым, чем сильно ошарашенным.
--Теперь я узнаю ваше сиятельство, я, конечно, видел ваши портреты... Прошу простить наше вторжение и мои резкие слова и необдуманное поведение, но было известно, что вы уже давно не путешествуете за пределы...
--Тайная политика, что поделаешь ! Надеюсь на твою скромность и на скромность твоих людей.—Вид при этих словах у дукаса был пародийно хитрый и заговорщицкий. Но он не сумел разрешить основных сомнений монаха, тот морщил широкий лоб и тяжко мигал.
--А эти люди, они...
--Это мои люди. Они мне помогают в...разных делах. Пойди сюда, Осмундо ! У меня всеми деликатными делами занимается дружище Осмундо, ты сильно его обидел, любезный: он не любит вспоминать о своём еврейском происхождении, его семья крестилась по собственному желанию ещё до его рождения.
--Но эти трое были как евреи в разных еврейских общинах и такое там вытворяли и говорили, что !...
--А ты медленно соображаешь, монах,—медленно и жёстко, с нехорошей задумчивостью и без следа прежней шутливости проговорил дукас. Монах осунулся и глядел в пол, его сопровождающие казалось затаили дыхание.—Но тут дукас снова ухмыльнулся и продолжал в прежнем тоне.
--Где и кем только не были Осмундо и компания ! У меня столько интересов...также и в еврейских общинах...Кстати, если не хочешь со мной когда-нибудь поссориться, запомни на будущее всех троих моих милых мерзавцев. Осмундо ты уже знаешь. Дылда—Ренье, он наёмник из Бургони. Этот многообещающий малыш—Велито, кастилец. И пожалуйста не мешай им впредь !
Пока дукас нёс всю эту чушь, три еврея постарались сделать зловещие, циничные и прощелыжные лица. Глянув на них дукас дёрнулся, странно всхлипнул даже с каим-то привизгом, и постаравшись спрятать лицо в тени, сказал сдавленным голосом.
--Осмундо, дай нашему гостю на прокорм его понятливости. Ещё что нибудь ?
Денег монах, конечно, не взял. Незваные гости ушли, их будто и не было, и их следы поросли тут же возродившейся огненной травой, всегда так бурно растущей на ночных соках. Всё произошло неправдоподобно быстро и неправдоподобно нелепо. Доверчивые монахи, донос, неловкая стража с факелами, тайные агенты... Бред, театр теней. Вспомнилась жадная стража ворот, покладистые бандиты на ночной конюшне. Слишком всё темно и смутно...
Все шахматы было решено считать погибшими и сложить в общий гроб. Ленивая и предсказуемая беседа была извлечена и заново натянута, как старая разлохмаченная верёвка, между оставшимися, в прежнем сочетании...за исключением помрачневшего Лунеля, полностью ушедшего в гематрии. И Де ла Рене всё смутно казалось, что у него украли с доски фигуру, и это было как-то неуловимо связано с тем, что он ничего не сделал во время вторжения. Почему не сделал ? Не мог, почему-то... Почему не мог ? Копаться в этом было слишком неприятно и сложно.
7
Он часто занимался врачеванием, но тут Де ла Рене показалось, что он сам сейчас умрёт от отвращения, которое отказалась смягчить жалость, почему-то, и без всяких объяснений, никак не приходящая. Деревня гибла, причём в отвратительных муках: её явно посетила эпидемия...непонятно чего. И не важно, что тех кто при смерти пока мало, и серьёзно больных тоже. В начале болезни стояли уже все, и именно слабость не позволила им разбежаться. Слишком быстро разошлась зараза, хотя не очень быстро убивала.
Это было опасно, но они всё равно переходили из одного выбеленного дома в другой, ничего не могли с собой поделать. Добротные дома, округлые садики, ровные ограды, и грязной разлохмаченной крысой в них мечется смерть—это дикое сочетание просто тянуло посмотреть ещё, что-то ещё проверить. Они вошли в очередной домик в центре деревни: яркая комнатка, всё в густом желтке солнца, но жуткий запах и труп на кровати. И вдруг действительно мелькнуло нечто в тёмном углу, впрочем побольше чем крыса. Все как один резко отпрянули, испуганно запереминались и заоглядывались. Дукас кивнул подруге и та быстро выскользнула наружу. Тогда он схватил железной рукой Де ла Рену и буквально вытолкнул им и своим телом, как тараном, Лунеля и Иссахара.
--Послушайте...это не просто болезнь.
--А что ?
--Это вроде демона...раньше все болезни считались демонами, и сегодня многие так думают... Но мы с вами, Рабби, знаем физику, медицину и астрологию...
--Да, в основном болезни побуждают природные причины. Но не все.
--Вот ! Это мерзкая тварь...
--Мерзкая тварь ? И для вас тоже ?
--Да, да, и для нас тоже ! Вы ещё не заметили, что не совсем правильно нас себе представляли ?!
--Допустим. И что ?
--Есть возможность спасти всех, кто не при смерти. Но вы должны мне приказать...
--Конечно, приказываю вам спасти этих людей, если вы это можете.
--И мне нужна Лила.
--Хорошо, и ей приказываю вам помогать. А мы...
--А вам троим нельзя даже приближаться к больным, иначе они умрут.
--А это ещё почему ?!
--Потому, что вы относитесь к свету. Демон этой болезни действует по приговору Высшего Суда, вы ему мешать не можете. А мы—с Другой Стороны, на нас он не сможет пенять Суду Неба.
Трое евреев потерянно сидели на залитой солнцем ярко-зелёной траве далеко от выложенных на ней кругами тел, в тёмном, в светлом, нагих. Без тени брезгливости дукас осторожно носил их из деревни и бережно укладывал на землю, с видом, выражающим такую сосредоточенную жалость, что было не по себе. Лила ходила вокруг тел на траве с дымящей серым плошкой и выглядела скорей грозно, как сдерживающий дикую ярость часовой, и серый тяжёлый дым заволакивал жуткое лежбище. Временами казалось, что в траве за кругом что-то суетливо мелькает и оттуда доносит лёгким зловонием, но дым сразу же его перебивал. До евреев почти не доходили ни смрад, ни дым, усугубляя ощущение их неучастия. Лунель кусал губы и драл траву, глядя на учителя, Иссахар сидел неподвижно и безнадёжно. А Де ла Рена глядел в небо и лихорадочно, но лениво, старался поймать мысль... Ныла голова, в теле дрожало горячее беспокойство. Как когда нужно решить сложную задачу, но все мысли о другом, и хочется непонятно чего, но очень сильно. Почему же так режет глаз картинка себя в чистом на фоне вымазанной горячим солнцем свежей природы вне пятачка грязного дыма ?!
--В этом нет никаких символов !!! Просто необходимость, случай !
Де ла Рена сильно вздрогнул когда Лунель злобно проорал эти слова, но ответил ему тускло и лениво.
--Да ? Тебе не кажется, что нас будто устранили из грязной жизни в свет, а сами там хозяйничают ?...
--Нет ! Нет ! Нет !
Было лень спорить. Всё-таки как можно сказать: это символ, а это нет ? Вся жизнь символ... И как же тяжко смотреть на него из яркого и чистого бездействия !
Когда закат впитался во всё, во что только успел, и в наставших сумерках снова почудилась смерть, кислая красная сила опять хлынула, оживляя, в кровь. И на этот раз подняла не только засыпающих, но и почти мёртвых.
8
Коричневое, безветренное и сладковато пахнущее, выгоревшее поле под гладким пасмурным небом. Жирные сгоревшие колосья отвратительно похожи на горелых насекомых и от этого, да ещё от слабости, подташнивает. В теле—ничего, вся усталость и отвращение—в этом поле, это поле. Несчастные Длинный и Лунель совершенно не в себе от утомления, медленно ехали сзади.
--Дай нам хлеба, мы не доедем !
Де ла Рена вздрогнул, как вздрагивал каждый раз слыша в течении последних нескольких часов эту просьбу от одного из двоих пленников. Бледные, непривычно умоляющие непривыкшие умолять лица, как у капризных и жестоких, но детей, которых не проймёшь ни руганью, ни побоями, и вдруг нечто действительно жуткое, а ты всё-таки взрослый и несмотря ни на что...ну как на это смотреть ! И снова, конечно, просят скорее друг за друга, чем за себя... Но нет... Вообще, как ему пришло в голову сравнить с детьми таких людей ? Но и верно было в них что-то детски-звериное...как и в большинстве гоим, впрочем.
--Всего три дня не можете потерпеть без еды ? Вот она привычка к роскошной жизни ! Голод не жажда, а от жажды вы не страдаете, я позволял вам пить, когда вы могли достать воду сами. Мы тоже ничего не ели все эти дни и терпим это спокойно !
--Рабби, у нас это иначе, дело не в роскошной жизни, это ошейники...Сила уходит и не пополняется, внутри страшный голод, не наш голод—голод в нас ! И это даже не просто голод... Это страшно, не дай Бесконечный тебе узнать когда-нибудь такое... Дай хлеба !
--Какая же вам разница где и как умереть ?! Я везу вас на смерть, не забыли ? Так что если ты расчитывал...
Лила вдруг негромко и очень грустно рассмеялась.
--И это говорите вы, знаток всяческих страданий, своих и чужих ? Умереть под вашим ножом мгновенной смертью жертвенного животного в руках опытного священника или той страшной смертью, которая ждёт нас сейчас—это большая разница.
В их лица Де ла Рена решил больше не смотреть и ничего там не проверять: с первого взгляда хватило достоверности на всю жизнь, и то как едут, вцепившись друг в друга... Просто надо надолго замолчать и хранить это молчание, сжимая обратно как бы ни раздувалось.
--Ни я, ни мои ученики, ничего не можем вам давать ! Это будет будто мы служим вам и поклоняемся тому, что стоит за вами !
--Так вам сказали ваши наставники ?—обречённо спросил дукас.
--Нет ! Но это столь естественный вывод из всего, что я знаю... Я, знаете ли, отношусь к тем, кого с детства учат искусству толкования, доведённому до совершенства за века и века. Потому что от толкования и зависит всё-всё... Так что в этом отношении у меня нет сомнений.
Они не поникли больше, чем до того, ничего в них не изменилось. Не стали ни упрашивать, ни притворяться. Просто в самом Де ла Рене закончилась какая-то важная порция внутренних сил, и он не мог их больше ни видеть, ни слышать. И погнал усталого мула вперёд. Он сам и его мул оказались крепче всех в их компании, и хоть это как-то утешало. Проклятое поле ! Вспомнилась больная деревня и таскающие тела дукас с подругой, и сделалось ещё муторнее. Почему они помогли им на постоялом дворе ? И как он не задумался об этом раньше ? Собственно, он не задумался и ещё раньше, о том, почему они дрались вместе с ними в лесу ? Вернее, он как-то мельком говорил себе, что они хотели оттянуть свою смерть в надежде освободиться, но теперь это скорее становится только одной из возможностей. Господи, неужели ему их жалко ?! Де ла Рена нырнул в себя поглубже, широко раскрывая усталые и щиплющие внутренние глаза. Нет, какое облегчение, это не жалость ! Как можно жалеть таких ?... Милосердие ? Н-нет... Но что-то неопределимое, тёмное, там было, не была глубина пустой. Кстати о толкованиях, самое время подумать. Если они говорят правду и просто умрут в мучениях по дороге, будет ли считаться принесение их в жертву и как его тогда проделать ? Вообще-то жертва должна быть живой, но может в данном случае... А если нет ? Еврейский закон потому и выжил, что он гибкий: новое толкование может помочь обойти старое. Но не беспредельно гибкий. Всё равно придётся искать обходные пути, сейчас или потом. Так сейчас или потом ?
Тишина вдруг стала иной, как глубоко вбитый в землю кол. Де ла Рена быстро обернулся. Пленники стояли на коленях возле чего-то серого на коричневой траве. Сердце судорожно встало на цыпочки заглядывая в пропасть. Это был его мещок, он наверное отвязался от седла. Дукас медленно сунул в него руку и плавно вынул лепёшку, отломил кусочек, его подруга тоже, поднесли пальцы ко ртам... Их руки протянулись к ошейникам, смяли и разорвали их, положили рядом с мешком. Они встали и пошли к нему. Де ла Рена не чувствовал ни страха, ни разочарования, только бесчуствие, похожее на конец долгого поста перед заклятием, даже не в последний, а в третий раз. Вперед вдруг каким-то образом вырвался Лунель и длинными скачками полетел к Рабби, и так же вдруг и ниоткуда вынырнул Иссахар с мечами наголо и кинулся на освободившуюся нечисть, но был в мгновение обезоружен и сломан будто игрушечный, тряпкой отброшен в пахнущую горелой падалью траву. Слишком быстро, просто и тихо, им даже не дали толком осознать, что убивают Длинного, что уже убили, что они не успели его оплакать, или вообще не способны сейчас это сделать, а может и не будут никогда. Красный и задыхаюшийся Лунель подбежал и как бесцеремоный ребёнок полез под плащ застывшего учителя и выхватил оттуда древний нож, обернулся по-рысьи, встал между ним и подошедшими.
--Не подходите, вам не справиться со мной ! Я не вижу в вас людей !
Остановились. Яаков злобно засмеялся, по-детски запрокидывая голову.
--И никогда...и мне всё равно было, что вы делаете и говорите !... Какая разница, ну какая разница, что Божья искра утонувшая в помоях когда поплачет, а когда полюбит, собачку погладит и девочке даст пирожок ?! Как же ты посмел, а, ну как ?! Всё это время вести себя с ними как с людьми, с ними, с этими...да что там, думать о них как о людях, верить в их все эти штуки !... Тебя обыграли как младенца !
–А как быть с тем, что мы дважды помогли ВАМ, мальчик ? А спасти деревню полную умирающих в муках людей—это дать девочке пирожок ?
--Помогли ?! Да вы нас тогда и переиграли ! Сволочь, мразь, нелюдь !!! А деревня...сколько таких деревень умрут ещё под вашей властью когда вы не испытаете к ним такую же мимолётную жалость ?! Может на небе вам ваше добро и зачтётся, а здесь оно не считается ! У нас не считается, не должно ! И я, если только смогу...без всяких заклинаний...вот этим самым ножом, которым наши предки таких же как вы...утончённых римлян, умеющих быть добрыми к своим рабам...к некоторым из них, особенно женского пола...культуру они несли варварам !...
Яаков визжал как ненормальный, тряся длинным ножом и, кажется, даже мотая головой в припадке дикой ярости, разочарования, горя, такие были у него часто и раньше, но этот с самого начала не был обычной истерикой. Словно горячий фонтан ударил из земли, прорастая в теле огненным красным деревцем и будто превращая визжащего Лунеля в великана. Ему казалось, что он сейчас разровняет руками местность впереди себя вместе с ненавистной парочкой. Вдруг, на рабах и варварах он неожиданно остро почувствовал, что начинает явно заговариваться, и волна мгновенно схлынула, оставив после себя горячий как кипяток пот на всём теле. И никого перед собой он больше не видел. Труп Иссахара лежал на месте, лошади и мулы осторожно переминались и прядали ушами далеко в стороне. Он обернулся и поглядел назад на прямого с расширенными глазами Де ла Рену.
--Они исчезли, Лунель.
Лунель не отвечал, глядя на учителя круглыми и ещё тёмными от злобы глазами, и слишком много в них читалось противоречивого, чтобы как-то определить этот взгляд. Потом молча заткнул нож за свой пояс. Де ла Рена опустил голову.
--Да, возьми его себе, мне он больше не нужен. Ты теперь мой единственный ученик. Прежние вряд ли ко мне вернутся, я слишком изменился. С магией покончено, отныне я только толкователь, тщательно соблюдающий заповеди начётчик. Забавно, да ? Не то что я испугался, просто второй возможности мне никто не даст, а мелкая суетня мне никогда не нравилась. Амулеты с именами ангелов, изгнание из домов духов заклинаниями... А теперь и вовсе. Ведь огонь не погас, Яаков, просто он теперь ничего не сожжёт, а делать на нём суп—нет у меня столько равнодушия и смирения. Ты хоть понимаешь, как я жестоко наказан, Яаков ? Ты идёшь со мной ? Ты был плохим учеником. Наверное потому, что ты сам учитель. Нельзя идти по моей дороге, это просто бесполезно. И это тоже мне в наказание—я знаю, что завалил эту дорогу для других, будь они в сотни раз меня сильнее. Но главный талант никогда у человека не отбирается, даже в аду. Такова Милость Божья. Я всегда был великолепным толкователем...за исключением последних месяцев.
Неожиданно Де ла Рена услышал стук удаляющихся копыт. Он быстро поднял голову и понял, что его речей давно никто не слушал. Де ла Рена криво улыбнулся и тут же поморщился как от боли. Лунель летел над отвратительным полем на коне дукаса, вцепившись в него изо всех сил. Рысёнок. Де ла Рена опять усмехнулся. Совершенно непонятно, что же теперь будет. Но последним пророчеством у него мелькнуло видение: по Древу Божественных Сил нетерпеливо и яростно бродит огромная рысь, и ёжатся, ёжатся поглядывая вверх ничего не понимающие человекоподобные твари, пьющие по своей воле Гнилую Воду.