В израильском городе Беер-Шева есть английское военное кладбище. С одной стороны оно окружено низкими древними домиками Старого города, с другой - новостройками и современными высотками.
На кладбище аккуратно постеленный газон и ряды невысоких каменных плит. Здесь похоронены тысяча сто двадцать три солдата и офицера армии генерала Алленби, павших в Палестине в Первую Мировую войну. В основном это англичане. Есть австралийцы, новозеландцы, есть никому не известные волонтеры. Есть даже один армянин. Бог знает, как он туда попал.
Я неторопливо прохожу меж между обелисками, прямо по траве. Тут тихо. За забором гудят машины и мигает светофор. Там город.
У меня ручка и блокнот. Писать неудобно, буквы ложаться кривыми строчками.
Что такое тысяча сто двадцать три погибших солдат? Разве сравниться эта цифра с двадцатью тысячами англичан погибших в битве на Сомме за один только день? Она не сравниться и с восемнадцатью тысячами погибшими при высадке в Дарданелах. Психологически она не сравниться даже с одним батальоном, в пять минут, в полном составе уничтоженном во время газовой атаки на Ипре.
В масштабе войны это ничтожная цифра, погибших в какой-то пустыне на окраине вселенной. Кто они? Что они? Кто знает о них?
Вечером, дома я сижу у компьютера. Окно нараспашку в ночь. Дымок сигареты, тишина и чашка кофе. Пальцы бегают по клавишам, заносят записанные днем имена. На меня неожиданно выплывает лицо офицера в английской защитной форме. Лицо не военное, оно тонкое, усталое, с умными глазами. Я смотрю на человека, жившего почти сто лет назад. А он смотрит на меня.
Раннее лондонское утро сентября тысяча девятьсот четырнадцатого было недобро пасмурным, как и положено быть утру начала войны. Тишина, непривычная и тревожная укутывала город серым туманом. На рабочих окраинах туман расползался и там тишина сменялась приглушенным гулом, в который вливались лязг колес, гудки паровозов и длинные неровные шеренги, непрерывно вытекающие из переулков и площадей центра.
Этот старый дом, расположенный недалеко от Сити был тих, хотя не спал уже несколько часов. Для офицера, безмолвно стоящего на верхнем пролете лестницы и смотрящего на город, этот дом был родным. Редко посещаемым, но родным. Офицера звали капитан Александр Лэйфон. Он был немолод, как и его старого покроя мундир, оставшийся еще с Бурской войны.
Война, начавшаяся месяц назад закрутила, завертела бесчисленные хороводы песчинок. Подняла, смешала и рассыпала заново, складывая их в кучки, батальоны, эскадры и полки. Один из таких смерчей пригнал капитана из Африки в Лондон, командовать ротой вновь набранного Мидлсекского батальона. Сейчас батальон, пятьсот двенадцать лондонских рабочих, бюргеров, маклеров и разносчиков газет уже маршировал в сторону вокзала Виктории. И скоро капитан к нему присоеденится.
- Александр! - раздался снизу голос матери.
Капитан поморщился. Мундир, не надеваемый уже одиннадцать лет сидел неудобно. Портупея безбожно жала на бедро. Капитан поправил ее рукой.
- Иду, мама, - отозвался он.
Цээлим. Одна из крупнейших тренеровочных баз израильской армии. Девяносто три года назад, двадцать седьмого октября недалеко отсюда проходила оборонительная линия английских войск. Убийственная жара уже спала, но солнце еще стояло в зените и капитан Лэйфон прятался от него под тентом, натянутым на две винтовки. Скорчившись, он писал в дневнике. Спокойно и размеренно. Послышался стук копыт. Капитан поднял голову. Всадником оказался его старый друг еще по Дулвичевскому колледжу, майор Бэрфут, командир батальона. Возле тента он спешился, взял лошадь под уздцы.
- Плохие новости, "Лэфи", - произнес майор.- Оззи* будут только к вечеру, а где наша артиллерия не знает даже господь Бог. Как продвигаются твои дела?
Лэйфон бросил взгляд с пригорка вниз, где солдаты его роты копали траншеи. Мелькали голые спины и пробковые шлемы. Почти половина спин были незагорелыми, белыми.
- Половина моих людей новобранцы, - сказала он, пытаясь вспомнить, сколько же осталось тех, с кем три года назад он покинул Лондон.
Майор Бэрфут пристально посмотрел на него и отвел взгляд. - Вон та балка, -проговорил он, - выводит их прямо на твою позицию. Я бы поставил там пулемет.
Одна из могил на английском военном кладбище принадлежит капитану** Александру Майлсу Лэйфону. Вот, что написано о нем на сайте Английского Национального Военного музея:
"...Группа капитана Лэйфона в течении семи часов удерживала позиции, отбивая многочисленные атаки вражеской пехоты и кавалерии. Противник понес огромные потери. Только напротив места, где лично сражался Лэйфон было насчитано пятнадцать вражеских трупов. Когда большинство солдат его роты были убиты, капитан Лэйфон приказал оставшимся отойти в другие траншеи, а сам, прикрывая отход, вышел на открытое место и сражался, пока не был смертельно ранен. За проявленное мужество был посмертно награжден Орденом Виктории..."
Что интересно, в Национальном Военном музее есть данные о каждом английском солдате, сражавшемся на полях Великой Войны. Каждый занесен в список, о каждом есть упоминание. О многих есть память. Капитан Ван Берг,например, также погибший в Палестине, принадлежал к известной аристократической семье.
Память о нем храниться на семейном сайте. Его многочисленные потомки знают и помнят об их пра-пра-прадеде, погибшем девяносто три года назад. Кто в России помнит что о двух миллионах русских солдат, погибших в той же войне?
Миллионы песчинок, поднятых ветром в августе тысяча девятьсот четырнадцатого пыльной бурей прокатились по половине мира и всей Европе.
Часть из них смогли с попутным ветром вернуться назад, а остальные исчезли, рассыпались, затерялись в складках земли. Всего лишь одной из них был человек в старом, потертом френче, с тонким лицом и чуть усталыми глазами. Капитан Лэйфон. Песчинка войны.
*Оззи - австралийцы
** Посмертно - майор