ГЛАВА 4
МЕСТЬ
Додик сделал вид, что и думать забыл про этого раввина.
И тем самым ослабил бдительность Федора Петровича. Тот поначалу следил за каждым шагом гостя. Додик за газетой, Петрунько идет тоже. Жук на рынок, купить персиков или винограду себе и внукам, если останется. Федор шагает рядом – за арбузом, к примеру. Давид собрался в редакцию местной русскоязычной газеты, Петрович вместе с ним, как репей. Интересно ведь, никогда, типа, не был в редакциях.
Да, про поход Додика к израильским журналистам надо рассказать особо. Как пел Высоцкий, там «на четверть бывший наш народ». В смысле, что двадцать пять процентов населения Израиля – подъехало из бывшего Советского Союза. Сейчас, думаю, статистика еще более удручающая. Высоцкий сочинил эти строчки в семидесятые годы. А с тех пор ехали и ехали, летели и летели, плыли и плыли. А страна-то маленькая. Я там был, видел. Точно не резиновая.
Ситуация в русскоязычной газете еще более поражающая воображение. Весь коллектив – эмигранты разных поколений. Половину статей тупо из российских газет переписывают. Еще четверть – переводят из израильских. Нет, одну статью обязательно свою печатают. Плюс кроссворд из сборника «тещин язык». И страничка анекдотов про чукчей, молдаван и арабов. Специфика такая. Про евреев нельзя, титульная нация. Хоть где-то титульная. Ха.
С пониманием наблюдаю вашу ироническую улыбку. Жму руку даже, соглашаясь с доводами.
Давид Самойлович, перед тем, как посетить редакцию, прочел несколько номеров этой газеты по диагонали. Он вообще читал очень мало, засыпая после первой строчки. Но если по диагонали, то успевал понять общий смысл целой статьи. А этого и достаточно было. Поэтому в тот момент, когда они с Федором переступали порог редакции, Жук примерно представлял, чем занимаются эти ренегаты.
Было очень жарко, и Додик направился на встречу в белой кепке, шортах, футболке с какой-то надписью на иврите и сандалиях. Рядом шел Федор в серых брюках и серой же рубашке с короткими рукавами. Петрунько принципиально не носил коротких штанов и маек вместо рубах.
«В исподнем на людях ходить – себя не уважать», – со значением говаривал он. Даже Миша Ривкин после этих слов перестал носить короткие штанишки. Только в домашней обстановке.
Но Давид Самойлович человеком был не местным, сегодня здесь, а завтра в Харькове. Так что пусть уж, раз к жаре нашей не привык.
Громко сказано – редакция газеты. Так, маленькая прокуренная комнатка, в которой плотно стояло три стола, за которыми сидело трое измученных духотой, бессонными ночами, плохим кофе и дешевой водкой журналистов.
Вошедшие из-за табачного смога даже не сразу разглядели, что происходит в тесной комнатке.
– Что надо? – истерично заорал кто-то изнутри. – Закройте дверь, дует!
Федор, стоявший ближе к выходу, закрыл за собой дверь.
– Простите, – пытаясь глубоко не вдыхать, спросил Жук, – здесь находится редакция?
Он сам был заядлым курильщиком с малых лет, но дышать нужно всем, даже тем, кто привык вдыхать смесь кислорода и никотина. Но если в этой смеси содержание кислорода близится к нулю, легкие начинают протестовать и не принимают этот дым в себя. Легкие вообще-то у курильщиков и некурильщиков устроены абсолютно идентично.
– Да, здесь редакция, – крикнул кто-то. – Говорите быстрее, у нас сдача номера.
– А форточки у вас нет? – невинно поинтересовался Петрунько.
– Зачем нам форточка? – ответил тот же голос.
– Может, проветрить помещение? – спросил Федор, поддерживая мысль Давида.
Возникла пауза. Такой элементарный вопрос почему-то никогда не приходил в голову никому из обитателей кабинета. Они даже не знали, в какой стороне находится окно. Понять это действительно было сложно, разве что путем исключения. Стены были завешаны газетами и фотографиями. Помещение освещали лампы дневного света и экраны мониторов.
– Вот оно, – показал кто-то из редакторов, лысый худой мужчина в очках и бородке, – за этими пыльными шторами.
Он встал и попробовал добраться до окна. На него тут же рухнули пыльные газеты, старые фотографии, не менее пыльные. Выбравшись из-под завала, журналист попытался раздвинуть шторы. Лучше бы он этого не делал. К сигаретному дыму примешался столб пыли, поднявшийся от штор. Сколько лет они не трогали эту конструкцию, одному богу известно. Но вот и конечная цель – окно. Последний рывок – пыль вместе с дымом устремилась из комнаты вон. Видимость явно улучшилась. Даже легкие заработали чуть лучше, ощутив увеличение в смеси кислорода.
Журналисты и посетители оглядели друг друга. Особенно весело выглядел Давид Самойлович. На его некогда белых одеждах лежал ровный темно-серый налет.
– Здравствуйте, коллеги, – Жук снял кепку, и во всей его фигуре появилось одно светлое пятно – лысина. – Привет вам с Украины. А я все думал раньше, отчего так все газеты пылью пахнут. Теперь понимаю – отчего. Такое утро, а вы сидите тут в темноте, без солнечного света, чахнете над своими компьютерами.
– Что у вас тут горит? – вдруг заорал кто-то из коридора. – С ума посходили, что ли!
Додик принюхался. Действительно, пахло паленым. А говорят еще, что нет дыма без огня. Только здесь сначала дым появился, и только потом запах горелого мяса. Скорость света опередила скорость нюха.
– Маня! – крикнул Федор. – Что за хрень у тебя на кухне творится?
– Это не хрень, а азу по-татарски тушится.
– Оно не тушится, – возразил Петрунько, – а плавится, наверное.
– Конечно, Юля с Мишей ушли к врачу, а на мне и обед, и Риммочка. Так пусть лучше азу плавится, чем моя внучка. И, между прочим, в доме двое мужчин кроме меня. И хоть бы кто-нибудь помог.
Додик открыл глаза. А где редакция? Приснится же такое.
***
На самом деле редакция оказалась небольшим уютным офисом, состоящим из трех комнат. В первой сидела симпатичная моложавая женщина, явно выполнявшая секретарские функции. У нее на столе стояла табличка «Яна Фишер, референт». Женщина лучезарно улыбнулась вошедшим Петрунько и Жуку:
– Чем могу быть полезна?
Додик вздохнул в ответ:
– Если бы не Муся. Мы могли бы переговорить с вашим руководством?
– По какому вопросу?
– Есть мысли о сотрудничестве.
– Минуточку, сейчас узнаю, – Яна подняла трубку и, дождавшись ответа, спросила. – Леня, ты можешь принять посетителей?
Леня с той стороны заорал так, что даже Федор сделал шаг назад.
– Мать всех посетителей на свете! – кричал Леня. (Яна выставила трубку так, чтобы всем было лучше слышно).
– Мать всех, кто мешает людям работать! – кричал Леня дальше.
– Они хуже Саддама Хусейна и Адольфа Гитлера, и их матерей тоже! – надрывался Леня.
Возникла пауза. Додик и Федор молча стояли и ждали продолжения. Яна с улыбкой поднесла трубку к уху.
– Они еще здесь? – тихо спросил Леня с той стороны.
– Да, – Яна подмигнула посетителям.
– Тогда приглашай, раз такие упрямые.
***
Кабинет Лени был чуть меньше, чем у референта. На одном из столов, за которым и сидел хозяин кабинета, стояла табличка «Леонид Фишер. Главный редактор». За другим, очевидно, Леня тренировал свои голосовые связки на подчиненных. На его лице не было никаких следов недавнего ора. Только трехдневная щетина и воспаленные от недосыпа глаза.
– У вас три минуты, – сказал Фишер. – Мы номер в печать сдаем.
Давид Самойлович, даже не присев, чтобы не терять время, начал быстро говорить:
– Читаю вашу газету с наслаждением. Постоянно прошу родственников, чтобы присылали мне в Харьков. Единственная честная и независимая пресса, которую я знаю.
– Стоп! – Леня поднял руку. – Вы можете повторить это еще раз?
– Хоть на страшном суде, – Додик положил руку на грудь в районе сердца.
– Тогда идемте.
Он встал и пошел в третий кабинет, на двери которого висела вывеска «Посторонним Х». Давид и Федор вошли за ним. Там за компьютерами сидели два всклокоченных человека. Один, примерно возраста Жука, с табличкой на столе «Абрам Фишер, журналист». И второй, совсем юноша, «Митя Фишер, репортер-фотограф». Оба в очках и с перхотью на плечах.
– Ну? – с вызовом сказал Леня. – Вы – двое придурков, которые достали меня своим нытьем. Послушайте, что говорят умные люди.
Умные люди стояли рядом с Леней и не понимали, что им уже предоставили слово. Возникла пауза.
– Долго я буду ждать! – крикнул главный редактор, глядя на портрет Голды Мейер, висящий напротив на стене. Но бывшая премьер-министр Израиля, к сожалению, уже ничего не могла сказать.
Федор подтолкнул Жука, типа, давай, твоя очередь вещать.
– Да, господа, – поддержал Леню Додик. – Именно из вашей газеты мы черпаем правдивую информацию об истинном положении русских эмигрантов в Израиле. Спасибо вам большое за честность. Если местные власти начнут гонения на вас, мы выступим с поддержкой. Развернем международную кампанию под лозунгом «Свободу семье Фишеров!» Соберем теплые вещи, продукты, книги, подадим в международный суд протест на приговор.
Фишеры с любопытством смотрели на разошедшегося посетителя.
– Ты где нашел эту птицу-говоруна? – спросил Митя у отца. – Он, по-моему, не совсем здоров.
– Коммунисты своих не сдают, – продолжал Давид Самойлович. – Если партия скажет, встанем грудью на вашу защиту.
– Товарищ, – это Абрам Фишер подошел к Жуку, – вы чаю не хотите? Пойдемте. Я так понимаю вашу горячность. Вы успокойтесь, в Израиле нам ничего не угрожает. Кругом евреи и немного арабов. Расскажите лучше, как там Харьков. А мы из Львова приехали. Вот, видите, газету свою издаем. Прибыли не приносит, но хоть чем-то заняты весь день.
– Пролетарии всех стран, объединяйтесь! – честно пытался закончить свою мысль Додик.
– Тихо, тихо, дорогой мой. Яночка, сделай нам чаю. Так, говорите, читаете нашу газетенку? Любопытно. А я думал, что, кроме семьи Фишеров, она никому и на фиг не нужна.
– Папа! – крикнул Леня, – человек не будет просто так приходить и морочить нам голову. Он даже знает, как называется наша газета.
Повисла немая пауза. Все Фишеры посмотрели на Додика. Ну?
Жук побледнел и начал вспоминать. Черт, он же действительно прочитал один номер почти целиком и в двух – последнюю страницу с анекдотами.
– Земля обетованная? – наугад произнес Додик.
– Холодно! – крикнул Митя, заходясь от смеха.
– Израильская правда? – ляпнул Жук.
– Совсем замерзли! – хохотал младший Фишер.
– Вестник эмиграции? – предпринял очередную попытку Давид Самойлович.
– Товарищ, – обиженно, с дрожью в голосе, произнес Абрам, – значит, все, что вы говорили – ложь от первого до последнего слова?
– Клянусь! – стукнул себя в грудь Додик. – Истинная правда. Я читал, я действительно читал. А название забыл. Возраст, извините, даже иногда не помню, как меня зовут. Вот, на таможне в Киеве у меня спросили, как фамилия. Так я от волнения минут пять вспоминал. И в итоге назвал фамилию почему-то соседа по лестничной площадке – Васи Перегаркина. Не знаю, чего это мне Вася в голову пришел. Так меня даже в зону вылета пропускать не хотели.
– Вы нам мозги не компостируйте! – крикнул Леня. – Зачем пришли? Что вы здесь вынюхиваете? И этот ваш Вася Перегаркин все время наблюдает и молчит.
– Он – Федор Петрунько, – ответил на критику Давид Самойлович. – А Вася Перегаркин в Харькове остался. Давайте присядем на пять минут. У нас к вам серьезное предложение, которое может взорвать вашу тихую заводь изнутри.
– Не надо взрывать нашу тихую заводь, пожалуйста, – попросила Яна.
– Иди к себе, делай корректуру, – рявкнул Леня. – Может, представитесь сначала. Этого господина мы уже знаем.
– Извините, что не догадался сделать это раньше. Давид Самойлович Жук, заслуженный работник культуры Украины. Нахожусь на отдыхе в государстве Израиль у близких родственников. Достаточно?
– Давид, давайте уже ближе к делу, – попросил Абрам.
– Во-первых, у меня для вас есть ценная и конфиденциальная информация, – заговорщицким тоном произнес Додик, – но я могу рассказать ее только товарищу Абраму.
– Почему это – Абраму? – взвился Леня. – Это я – главный редактор, а он – простой репортер.
– Вы, Леня, очень нервный молодой человек. А ваш отец – рассудительный и опытный товарищ. Он сам вам доложит, если посчитает нужным.
– Это ты про Менделя, что ли? – шепотом спросил у Жука Петрунько.
– Может быть, – неопределенно ответил Додик. – Какая тебе разница?
– Раввина не трогай, Давид, – попросил Федор Петрович. – Ты через неделю уедешь, а нам тут жить.
– Ничего, Феденька. Маленькая порция критики еще никому не мешала.
– Ну, смотри, Давид, – пригрозил Петрунько, – я тебя предупредил, – и вышел из офиса на улицу, нервно вытирая руки о рубашку.
– Вот видите! – сказал Жук Абраму Фишеру. – А вы говорите, что у вас нет гонений на инакомыслящих.
– Так у вас информация на религиозную тему? – спросил старший из членов семьи.
– В какой-то степени.
– Мы про это из принципа ничего не пишем, – вмешался Леня. – Как-то напечатали анекдот про ортодоксов. А они пришли на следующий день и предупредили с палками в руках. Больше не хочу. Полиция все равно будет на их стороне.
– У меня очень пикантный случай, – подмигнул Лене Додик.
– Сколько? – спросил главный редактор.
– Один случай. Но могу еще придумать.
– Я спрашиваю, сколько хотите за информацию? – нервно уточнил Леня.
– Так вы еще и платите?
– Смотря за что, – улыбнулся Абрам.
– Нет, мне ничего не нужно, – мотнул головой Давид Самойлович. – Лишь бы справедливость восторжествовала!
– Так это же другое дело, товарищ Жук! – обрадовался Леня. – Папа, можете пообщаться в моем кабинете.
– Постойте, – поднял руку Давид, – у меня еще кое-что есть. Не про религию. Про политику.
– Ну? – одновременно произнесли все Фишеры.
– Вы знаете, что у вас под боком растет новый политический лидер эмиграции?
– Он еще, наверное, писает в памперсы? – прикололся Митя Фишер.
– Он уже давно умеет самостоятельно пользоваться писсуаром, – гордо ответил Жук.
– Круто! – восхитился Митя. – Вот это серьезный политик. И кто он?
– Мой зять! – гордо сказал Давид Самойлович. – Лидер новой партии «Наши люди в пустыне».
– А поподробнее нельзя? – спросил Леня.
– Я же для этого к вам и пришел, дорогие мои товарищи! – торжественно произнес Додик. – А про раввина, это так, между делом. В качестве десерта.
***
Федор из редакции направился не к Менделю, как вы, наверное, подумали. Он стремительной походкой рванул прямо к Манечке. А с кем еще советоваться мужчине? Нет, потом уже решать самому, конечно.
– Маня! – прямо с порога закричал Петрунько.
– Ша! – логично ответила хозяйка. – Что ты кричишь? Риммочка спит.
– Твой Додик поднял такой кипеж, Маня. Я за себя не ручаюсь!
– Не смеши меня, Федя. Додик поднял кипеж еще в момент своего рождения. И с тех пор ничего не изменилось. Что он натворил в этот раз?
– Он хочет напечатать в этой эмигрантской сплетнице поклеп на ребе Менделя. Как тебе это нравится?
– Боже, кто пустил этого идиота Жука в наш бедный Израиль? У нас точно будут неприятности. Когда выходит статья?
– Понятия не имею. Я ушел оттуда прямо к тебе. Что делать будем?
– Пока не знаю, Феденька. Но то, что теперь он у меня будет самым дорогим гостем, это точно! Я ему устрою бойкот всухомятку.
***
– Вас послушать, Давид, – покачал головой Абрам Фишер, – так этот ваш зять – будущий Авраам Линкольн. Или хотя бы Борис Ельцин.
– Гораздо лучше. Он – Григорий Ривкин. А? По-моему, неплохо для политика.
– И какая у него политическая платформа? – поинтересовался Митя, показывая зачаточные знания в общественной жизни.
– Так в этом вся суть, молодой человек! – поднял кверху указательный палец правой руки Додик. – Кстати, стряхните снег с плеч. И у дедушки тоже. А суть его программы в том, что эмигранты – тоже люди. И этим все сказано. Ну? Нравится?
– Никогда не задумывался над таким элементарным выводом, – пожал очищенными плечами Абрам. – Ну, хорошо. Мы можем доказать сами себе и тем пятнадцати ненормальным, которые покупают нашу газету, что эмигранты – тоже люди. А остальные как же? Они ведь так и не узнают об этом прискорбном факте. И будут продолжать думать, что эмигранты – не только не люди, а еще и не буду даже говорить, кто.
– Да, – Давид Самойлович по-отцовски постучал Абрама Фишера по пояснице. Выше было не достать. – Как вы делаете свой бизнес? Не понимаю. Не продать тысячу газет. Ладно, давайте так. Сделаем материал, напечатаете тираж. А распространением займусь я сам. Пять процентов с розничной цены мои. Договорились?
– С вами иметь дело, как с танком Т-34, – ответил Леня Фишер. – Спорить бесполезно.
– Да, и еще, товарищи, – опять поднял руку Жук. – Вопрос по этому раввину Хайкину не снимается. Теперь, как партнерам по бизнесу, нам надо помогать друг другу, не так ли?
***
Давид направился домой, оставив семейство Фишеров в полной прострации.
Ну? Сами подумайте. Сидели себе люди тихонько, любимым делом занимались. На хлеб и аренду хватало. Даже на масло. И тут пролетел смерч, цунами, циклон и торнадо в одном маленьком, но упрямом теле. И зачем им это надо? Выступать за какого-то Перегаркина или, как его, Ривкина. Портить отношения с властью. Ради чего? Заработать немного денег, чтобы потом было на что откупаться от налоговой? Которая точно теперь припрется вместе с полицией.
– Может? – спросила Яна.
– Поздно, – вздохнул Леня.
***
– Мойте руки, режьте хлеб, – заорал Додик с порога, – и скорее за обед!
Настроение у него было отличным. Механизм запущен. Танки смазаны солидолом, самолеты заправлены керосином, враг может спокойно накрываться простынкой и начинать ползти на кладбище! Вот таким Додика и любила Муся. Веселым, фонтанирующим идеями и, в связи с этим, с выросшим потенциалом. На невероятную высоту. Бывает, что человека прет, даже кое-где распирает. Мысли и слова лезут из него, как фарш из электромясорубки. Хорошо еще, если все это перемолотое безобразие имеет позитивный настрой. Так сказать, на благо прогрессивного человечества. А если наоборот? Подгадить кому-нибудь, отомстить. Типа, ты отказала мне три раза, вот такая вот зараза, женщина моей мечты, так не доставайся же ты никому! Умри, несчастная! Или, если дело касается мужчины, к примеру, какого-нибудь раввина из провинции. Тогда, умри, несчастный! Зов предков стучит мне в темечко. И требует немедленного пролития жидкой и осветленной крови, от выпитых за долгую сознательную жизнь куриных бульонов.
Давид Самойлович, как и всякий слишком зацикленный на своей персоне гражданин, давно провел ревизию той самой истории. Ну, после которой Мендель Хайкин стал его врагом. Так теперь в версии Жука история та выглядела совсем по-другому. Хитрый и изворотливый главный бухгалтер присвоил себе деньги, потом и еще раз потом заработанные ансамблем «Красные струны». А Давид Самойлович, честный и неподкупный, пал жертвой мошенника вместе со всем коллективом. Он ведь тогда и ту одинокую тысячу присвоил себе. Но об этом история в лице единственного свидетеля Додика умалчивает. А Хайкин – враг всего прогрессивного и вообще сволочь беспорядочная. Потому что порядочными сволочи не бывают.
– Маня, дитя мое! – продолжал кричать с порога Давид Самойлович. – Я голоден, как тысяча голодных Жуков. Как сказал? Ну, тут очень тонкий юмор. Не все понимают.
Федор спрятался в спальне, не ручаясь за свою выдержку. Юлю с Риммочкой отправили на прогулку, чтобы не травмировать детскую психику. Гриша еще трудился на стройках родины. А Маня Арковна решительно взяла переговоры с Додиком на себя.
А гость из Харькова уже скромно сидел за столом и с вожделением посматривал в сторону сватьи. Маня же подошла к нему и села напротив, пытаясь изобразить суровое выражение на лице.
– А почему ты не спрашиваешь, как я сходил в редакцию? – гордо улыбаясь, спросил Давид Самойлович.
– Не хочу, – жестко ответила баба Маня.
– Как? Это же очень интересно. Ты такого еще не слышала. Там сидит такая семейка, что без слез смотреть невозможно. Представляешь, все Фишеры. Сидят себе, что-то там из других газет подворовывают. Ни с кем ссориться не хотят. И денег нормальных еще ни разу не видели. Ну, я им показал, как надо зарабатывать. Я в их болото такую каменюку швырнул, что круги еще год по мутной воде будут расходиться. Кушать хочется, Маня. Тарелку супчика, даже на овощном наваре, и я снова буду молод и упруг.
– Додик. Ша! Давид, нам нужно очень серьезно поговорить, – произнесла Маня. – Мы объявляем тебе бойкот.
– Кто это – мы? – перепугался Жук. – Ты говоришь от имени израильского правительства?
– Нет, я говорю от имени семьи Ривкиных и присоединившегося к ним Федора Петрунько.
– Что такое этот ваш бойкот? – поинтересовался Додик (хорошо, что он не слышит, как я его называю). – Не будете со мной разговаривать? Так я могу разговаривать один. А вы молча слушайте умного человека.
– Нет, Давид. Говорить ты можешь с кем угодно и о чем угодно. Если, конечно, найдешь слушателя. Хотя тебе, по-моему, всегда было все равно, кому рассказывать свои хохмы. Хоть портрету дамы с камелиями или статуе писающего мальчика.
– Маня, еще недавно я собирал стадионы зрителей, – возразил Жук.
– Дорогой мой, здесь тебе не стадион. Оставь свои бредовые идеи для Харькова. А если не угомонишься, я прекращаю тебя кормить.
– Ах, вот как? Это и есть ваша хваленая демократия? Ну, ничего. Родная дочка не оставит отца голодным. Где Юля?
В это время Юля как раз входила в квартиру с Риммочкой на руках.
– Юля! – заорал Жук. – Она отказывается меня кормить. Ну? В гости приехал, называется!
– Тише, – зашипела Юля, – Риммочку разбудишь.
– Пусть! Пусть ребенок слышит, как морят голодом ее родного деда! Дочка, дай мне хотя бы кусок хлеба, щепотку соли и луковицу. И стакан воды. Что ты молчишь? Попка дочки тебе важнее желудка отца?
– Успокойся, Давид, – хлопнула Маня ладонью по столу. – Дай мне слово, что оставишь раввина в покое, и тут же получишь обед из трех блюд.
Жук помолчал, побарабанил пальцами по столу. Перевел взгляд с Мани Арковны на дочь.
– А что у тебя на второе? – спросил Додик.
– Тефтели с тушеными баклажанами.
Жук опять помолчал и побарабанил.
– А на первое? – спросил гость.
– Суп-лапша с курицей. Очень ароматная получилась сегодня. Гриша такую любит.
– Нет, я этого больше не выдержу! – выкрикнул Давид Самойлович. – Еще и салат, наверное, есть?
– Из копченой трески.
– Что же ты со мной делаешь, Маня? Какой нормальный человек, особенно голодный, может выдержать это издевательство. И что вам дался этот Хайкин? Надо наказывать таких сволочей.
В кухню вошел Федор.
– Давид Самойлович, что ж ты никак не можешь понять. Если ты разоблачишь ребе Менделя, это ж будет удар по всем эмигрантам из Украины и России. Поднимется шумиха в прессе. Нас перестанут брать на нормальную работу. Ты этого хочешь?
– Я хочу его наказать. И кушать тоже. Но наказать больше. Хорошо, я иду на улицу жрать эту арабскую еду. Раз вы все сговорились. А от тебя, Юленька, я этого не ожидал. Спасибо, родная. Ночевать приду.
Он хлопнул дверью. Установилась тишина.
– Вот черт упрямый! – сказал Федор. – Не повезло Менделю.
***
Грише Ривкину до всех этих волнений вокруг раввина было очень далеко. Он много работал, чуть меньше пил и еще чуть меньше проводил время с семьей. Да и то, когда не работал и не пил. Спать дома – это тоже проводить время с семьей. Теперь его лучшим другом стал Игорь Львович – коллега по перетаскиванию носилок с раствором и кирпичами. Игорь Львович заменил Грише отца покойного, парторга Тарасюка живого, весь усопший центральный комитет родной коммунистической партии и даже березки с рябинками из ностальгического пейзажа за окном.
Ну, и как за это было регулярно не выпивать? Вот именно, товарищи. Конечно, влезть в чужую душу очень сложно, но понять чувства Ривкина можно. Отторжение семьи у него произошло тоже по понятной причине. Подспудно Гриша считал, что его семья виновата в эмиграции. Нет, он не собирался никуда от нее уходить. Во-первых, куда? Во-вторых, любил всех, особенно в состоянии алкогольного опьянения. О чем неоднократно плакал в жилетку или еще в какую-то деталь одежды Игорю Львовичу. Тот даже не успевал высушивать эту деталь за ночь.
Конечно, тяжелая физическая работа должна была так изматывать Ривкина, что ему бы и не до дурных мыслей. Но, увы. Слишком велика была степень депрессухи. И чем ее вышибить из пораженного Гришиного мозга, никто не знал.
***
В один из обычных рабочих дней, когда Гриша с Игорем Львовичем и двумя присоединившимися к ним арабами уже распили литр в подсобке, у ограждения стройки опять появились Ноткины.
– Что явились, сусанские близнецы? – мрачно пошутил Ривкин.
– Там, к Боркису в кабинет, – в два голоса закричали Лева и Наум, – какой-то журналист пришел, из газеты. Тебя спрашивает.
– Зачем я ему нужен?
– Так мы же тебя выбрали кандидатом в парламент. Ты что, забыл?
– Это мой тесть его прислал. Не хочу я ни с кем общаться. Я хочу еще добавить с Игорем Львовичем. Если хотите, пошли с нами.
Ноткины переглянулись. Что скажет Сусанночка?
– У меня нет денег, – согласился Лева.
– И у меня тоже, – присоединился Наум.
– Угощаю, – кивнул Гриша.
– Вот это настоящий лидер партии, – сказал уже слегка опьяневший Наум после первой же стопки, выпитой в небольшом кафе, принадлежащем одному горскому еврею из Махачкалы.
– Да, – согласился Лева, – Боркис ни разу с нами даже чаю не выпил. Давай, Гриша, делай политическую карьеру. Мы тебя поддержим. Можно мне еще вон тот бутербродик с рыбкой?
– Ривкин, что я слышу? – спросил Игорь Львович. – Ты стал политическим деятелем?
– Не обращай внимания. Людям делать нечего на пенсии, вот они дурью и маются. Давай лучше выпьем за дружбу между коммунистами и беспартийными.
Жаль, что они были не очень внимательны к происходящему вокруг. Иначе они бы увидели Митю Фишера с фотоаппаратом. Тот проследил за Ноткиными и уже сделал пару десятков снимков кандидата в кругу друзей на отдыхе.
***
А Давид Самойлович вернулся поздно вечером, загадочно улыбаясь.
Он, ни с кем не разговаривая, разделся и лег спать. Только Гриша наивно пытался пригласить тестя на стопку, чтоб лучше спалось, но Юля дернула мужа за руку, и тот присоединился к Додику. Не в том смысле, что лег рядом с ним, а в том смысле, что параллельно уснул в своей кровати.
***
Утром, ни свет, ни заря, раздался звонок в дверь. Оказалось, что пришли однофамильцы Ноткины. Они скромно толпились у входа.
– Вы к Грише? – спросил Федор. – Так он уже на работу ушел.
– Мы к Давиду Самойловичу, – сказал Наум.
Жук вышел из спальни в трусах и крикнул:
– Что вы людей в дверях держите? Проходите, товарищи. Я через минуту буду готов, – и заговорщицки подмигнул сразу обоим.
Когда они вышли, Маня растерянно спросила у Федора:
– Ты не знаешь, что он задумал?
– Надо задать этот вопрос Грише. Они ж теперь вместе на свои партсобрания ходят.
– Ох, не нравится мне этот энтузиазм Додика. С его замашками Наполеона на пенсии, – вздохнула Маня Арковна.
– Да, – почесал затылок Петрунько, – надо как-то выручать Менделя. Пойду-ка я, с Ирочкой посоветуюсь. Она у меня девка грамотная. К тому же иврит хорошо знает и местные законы.
***
Ирочка, выслушав отца, очень огорчилась, что помогла встретить Додика в аэропорту.
– Надо было сразу посадить его на обратный рейс, – резонно сказала она. – Но, раз уж он здесь и ведет свою подрывную деятельность, надо что-то предпринимать. Не волнуйся, папа, остановим этого экстремиста. У нас же знакомые полицейские есть. Помнишь, те двое, которые тебя тогда домой привели. Один из них, Ариэль, мне телефон свой оставил. И вообще, часто звонит, интересуется твоим здоровьем. Я ему прямо сейчас и позвоню, посоветуюсь. А ты давай-ка лучше иди к раввину, поддержи его.
– Я как раз это и собирался делать, – ответил Федор Петрович.
***
Наверняка, вас интересует, куда направились Жук и Ноткины. Что ж, резонно. Проследим за ними.
Вся эта гоп-компания направила свои стопы в редакцию к Фишерам. Туда уже доставили из типографии специальный выпуск газеты, посвященный новой партии и ее лидеру.
Спецвыпуск так и назывался «Наши люди в пустыне идут к власти». И крупная фотография на первой полосе, сделанная только вчера Митей. На фото братья Ноткины бережно вели под ручки Гришу, льющего крокодиловы слезы. И подпись под фотографией «Григорий Ривкин плачет над незавидной судьбой эмигрантов в Израиле. Голосуйте за него на предстоящих выборах в парламент. Его поддерживают все слои населения».
Абрам Фишер, сочинивший эту трогательную подпись, был недалек от истины.
Лева и Наум, увидев свои изображения в газете, сначала испугались. Но Давид Самойлович сказал:
– Гордитесь, вы попали в историю!
И Ноткины приосанились, гордо посмотрев друг на друга.
Все остальные полосы занимал рассказ об истории эмиграции в Израиль из бывшего Советского Союза. Эту информацию Леня Фишер скачал из Интернета. И на последней странице – интервью с Жуком. Его представили как организатора и идейного вдохновителя партии. А также руководителя ее самого крупного филиала в Харькове или даже по всей Украине. Боря Боркис упоминался лишь в одном месте. Фраза читалась так: «В нашей партии есть уже несколько членов. Лев Ноткин, Наум Ноткин и другие». Вот, среди других, очевидно, и имелся в виду Боркис.
В конце интервью Жук призывал всех, кому не все равно, как к ним относятся на новой родине, вступать в члены партии. Куда обращаться, сказано не было. Но чуть ниже, как положено, был напечатан телефон и адрес редакции газеты.
Чтобы не тратиться на рассылку, Ноткиным вручили по пачке газет и поручили разнести их по почтовым ящикам. Городок Кайф-Ата небольшой. За два дня братья справились.
Про Менделя Соломоновича Хайкина в этой газете не было написано ничего.
***
А ребе Мендель грустил в синагоге. Он даже побоялся в законный выходной съездить в Хайфу, слегка развлечься. Мало ли, а вдруг неугомонный Жук следит за ним. Тогда уж точно наступит конец его религиозной карьере. И куда идти? Правда, был у Менделя еще один источник дохода, но о нем не догадывался никто.
Пришла пора приоткрыть завесу.
Обычно герои книг делятся на положительных и отрицательных. У нас с вами нет такого деления. Наши герои все – обычные люди, у которых и того, и другого намешано вдоволь. Для кого-то они кумиры, для кого-то злые гении, а для кого-то просто соседи по подъезду.
Вот, к примеру, ребе Мендель.
Кто он в глазах жителей района, регулярно посещающих синагогу, в которой служил наш раввин? Почтенный мужчина без вредных привычек.
А в глазах тех дамочек, шатаясь покидавших гостиничный номер после бурной ночи с Хайкиным? Широкой души мужичок, вполне еще дееспособный.
А в глазах Федора Петровича? Жертва обстоятельств и Додика Жука.
А в глазах самого Давида Самойловича?
Это отдельная тема для разговора. Но если в двух словах, то почтенный руководитель ансамбля «Красные струны» в отставке был очень хитер. По крайней мере, он сам так считал. То есть такой себе иллюзионист широкого профиля, шагающий по жизни с песней «Ничего на свете лучше нету, чем дурить, кого ни попадя, по белу свету». И это у него в порядке вещей. Если один день кого-нибудь не переиграл, то считай, что прожил его зря. А чувство юмора и багаж знаний, так это вообще. Кто лучше всех играет на трубе? Жук! Кто лучше всех поет частушки? Жук! А сочиняет их? И не сомневайтесь. А кто красивей всех на свете? Именно! А насчет потенции? Не может быть, скажете вы. Возраст все же. Тем не менее. А анекдоты рассказывать? А организовывать торжества и поминки? А знать всех артистов, кроме того американского красавца из молодых? А в шахматы? А в карты? А обаятельно улыбаться посторонним женщинам с видами на случайную связь?
И такого человека обманул какой-то бывший бухгалтер? Хайкин какой-то. Мендель, понимаете ли, Соломонович. И к тому же еще и раввин! Можно себе представить?
Тут дело принципа! Прецедент был создан. И, не дай бог, повторится. Автора этого прецедента надо на корню, каленым железом. Чтоб другим не повадно было, товарищи!
Теперь вернемся к источнику дохода ребе Менделя. Чтобы он нам не так симпатичен был, когда вдруг жертвой Додика станет. Это я к тому, что вы уж там сами решайте, за кого болеть. Как обычно бывает? Ах, не повезло бедняге. А такой милашка, очаровашка. А тут – воровал, обсчитывал, прелюбодействовал. И если чего, поделом ему. И еще, вот что главное. Когда ребе, который еще не был ребе, а просто Менделем Соломоновичем, эмигрантом из Винницы, обосновался в Кайф-Ате, он осматривался в течение двух-трех месяцев. Изучал, так сказать, местный колорит и их нравы. А после, прикинув свои возможности, купил сразу пять квартир в разных местах. А что? Кому какое дело? Деньги были у человека, вот он и решил их выгодно вложить. В одной из них, самой маленькой, Мендель и жил с тех пор. А четыре остальные – сдавал желающим через агентство. А? Каков гусь? Вот так-то. К знакомым нам чертам добавилась еще одна, и не самая симпатичная. Ну, и что теперь скажете? Пусть Додик этого гада немедленно выводит на чистую воду? Или как?
Ладно, поживем – увидим. Недолго уже осталось.
(продолжение http://www.proza.ru/2010/09/02/297)