Богемский лес исторический роман

Ладо Га
Для начала заметка, не могу точно сказать можно ли отнести данное произведение к стилю "исторический роман"...но все же, оставляю на ваше усмотрение.
Действие романа разворачивается в начале 18го века. Неожиданно впавшая в немилость королю графская семья вынуждена покинуть родные края. Богатство, хлебный пост и прочие блага, казалось, навсегда потеряны для честолюбивого графа, тем не менее у него остается одна, последняя надежда на восстановление утраченного - удачное замужество его красавицы дочери.
места действия: Испания, Чехия и Франция




колеса тяжелого экипажа лениво загрохотали по мостовой Пуэрта  Дель Сол, оглашая гулким эхом спящий Мадрид. Ночь выдалась донельзя темная, без яркого света месяца, как раз точь-в-точь вторя настроению графа, который бросил мрачный взгляд на удаляющийся особняк. Плаксивый свет, от горевших редких фонарей разливал зыбкие тени по покрытым влажностью ночи стенам особняков испанской знати.  Провожая графа, он перекидывался с одного дома на другой, отдавая какой-то искусственной желтой краской, которая почему-то раздражала  сурового вельможу. «Ну вот,- не то с сожалением, не то с малодушием подумал он,- вот так я вынужден покинуть свой дом. Даже месяц, и тот, решил избегнуть меня. Почем мне этот фальшивый свет? Как в нем мало радости и сколько тоски. О, зачем лицемерить, я бы уж лучше проехал в кромешной тьме….Итак все ясно и не нужно никакого фиглярства». Из груди его вырвался невольный вздох-стон.
Испытания, свалившиеся на его плечи, всем своим непомерным грузом сильно подкосили его здоровье, да и не только здоровье. И теперь, ему ничего не оставалось, как добровольно-принудительно воспользоваться предписанием врача и уехать из города подышать горным или морским воздухом.  Думал ли он когда-нибудь, что ему придется воспользоваться столь позорной отговоркой, покидая свое насиженной хлебное место? Однако теперь он сидел в экипаже, который уносил его прочь из Мадрида, а все мадридское общество было проинформировано им о том, что, пожалуй, стоит поберечь здоровье и поехать куда-нибудь в затяжное путешествие. Мысль о том, что сему путешествию способствовали совершенно другие причины была так ненавистна ему, что он ухитрился не только сам поверить в свое нездоровье, но и действительно сказаться больным перед всей знатью, поддержка которой ему была необходима как воздух.  Все сокровенные грезы его, взлелеянные в тихой гавани достатка и власти, вдруг превратились в страдания братоубийцы Каина: злоба, зависть, гнев, боль – что только не бушевало в его душе. И действительно, могли ли не вымотать столь негативные страсти? Каждая из них всегда оставляет болезненную язву в душе, которая затем пускает ядовитые метастазы в тело.
Беспечный Мадрид спал, а граф подобно вору, подобно жалкому преступнику, теперь уезжал из этого города ночью, вместо того, чтобы выехать днем, но, конечно, руководствуясь другими обстоятельствами, более приятными или лучше вообще остаться в своем дворце, в защищенных покоях, мягкой постели, доверившись всецело крылатому богу сна.  Сердце его глухо стучало, вторя таким же ударам колес, вместе с этими ударами, душа его  наполнялась горечью. И чем дальше отъезжал экипаж, тем сильнее росла горечь, подступая уж к языку, она схватила графа за горло и грозила вот-вот задушить его. Он сидел подобный каменному изваянию, напоминая собой злого греческого гения-полубожка.  Недвижимый, бездыханный, мертвенно-бледный, из-за чего все его морщины казались безобразными глубокими трещинами. Казалось, что его лицо вот-вот треснет по глубоким их бороздам. Он чувствовал тяжесть своего тела, и она страшно бесила его, он почти ненавидел себя за это, желая избавиться от столь уродливого сосуда для души, порождавшего все жизненные муки. Он желал, чтобы душа его, свободная и невидимая унеслась прочь от мира и принесла ему желанный покой. И не смотря на то, что на его груди доверчиво примостилась утренняя маленькая лилия, заботливо укутанная  самым невинным сном, он готов был  разорвать эту грудь и выпустить свою исстрадавшуюся душу.
В таком состоянии души и тела граф провел до утра, не моргнув глазом.  Весь день он был мрачен и молчалив не позволяя никому заговаривать с собой, пугая тем самым маленькую Амелию, которая, будто неожиданно вспугнутая пташка, теперь не переставала капризничать. Слуги, коих было меньшинство, так же хранили серьезное молчание. Вся эта траурная процессия двигалась  на север к Пиренеям. Вскоре климат из тропического превратился в прохладную влажность гор.  Показалась грозная стена Пиренеев.  Пальмы и фруктовые деревья уступили место вековым дубам и букам.  Всюду стелились ковры сочной травы и луговых цветов. Рельеф местности значительно поднялся, и появились холмы и взгорья. Прохладный свежий ветер наполнял легкие до отказа, а полуденное солнце  здесь не палило так нещадно как на юге. Экипаж привез  маркиза в графство Риполи, пункт этот был конечным для него и его невеселой компании. Графство небольшим очагом приютилось у подножия Пиренеев и, изолированное с трех сторон горами и холмами являло собой очень уединенное место. Девственные леса из дубов и буков занимали большую его часть, но путники двигались дальше, оставив небольшой городок позади и экипаж их теперь взбирался в горы по неудобной ухабистой дороге, окруженной лесами. Граф продолжал хранить молчание и вел себя так будто ничего не происходит, поглощенный апатией к жизни он отдался ей целиком и без остатка. Амелия же, прекратив хныкать наконец, забыв даже про ужасную усталость во все глаза созерцала открывшиеся ей впервые величественные виды. Еле дыша, в восхищении и страхе, переводила она взгляд с одного вида на другой.  Могущество и царственность природы, казалось, придавила своим авторитетом капризное создание и теперь, пользуясь своими непоколебимыми правами являло ее неискушенному взору один за другим великолепные пейзажи. То тут, то там, чем выше в горы взбирался экипаж, в деревьях неожиданно появлялась прогалина и тогда можно было лицезреть зеленые гряды холмов или же почти черные силуэты Пиренеев, возвышавшиеся над вверенной им территорией словно неусыпная стража, ревностно охраняя ее покой.  Верхушки их, вечно холодные и покрытые снегом скрывали облака или туман. Последний же обрывками оседал на  «террасах» гор, там, где произрастали хвойные леса. Иногда взгляд улавливал тонкий серпантин речки, коя словно блестящая змейка проползала где-то внизу, в долине. Или же иногда, сквозь непроглядную зелень, откуда то поднимался полупрозрачный дымок одиночных крестьянских домиков. Часто можно было уловить тонкий аромат неизвестных путешественникам трав или наблюдать полет орла.  Величие птицы, что словно король не спеша парила над своими владениями, смотря на них сверху вниз, гордым взглядом поражало и пленяло воображение. Непокорность и свободолюбивость птицы прекрасно сочеталась с могучестью и широтой пиренейских видов. Амелия то и дело робела и пугалась столь неожиданно открывшейся первозданности. Чуткая детская душа ее, привыкшая к теплу и уюту Мадрида, к его ярким краскам и дружелюбности теперь  сжималась в комок при виде такого огромного чужого пространства, таившего в своих недрах неизвестно каких чудовищ. Подсознательно с первого взгляда невзлюбив сие дикое место дите даже не догадывалось о том, что когда-нибудь она осознанно станет тяготиться им. Когда-нибудь одиночество его, такое явное и дикость, такая неискоренимая,  будут зиять перед ее глазами открытой раной. И сейчас неосознаваемая ею ностальгия по покинутому городу, скоро завладеет ее душой и мыслями и взрастит в них ужасную грусть.
Ну что же, каждому свое, и несправедливо было бы считать царственность этого дивного уголка света одинокой или дикой. Несправедливо было бы, по малодушию ли или эгоизму, тяготиться тем, что природа так доверительно сложила у ног человека.  Мера восприятия человеческого существа зависит от столь многих факторов: его нужд, его воспитания и культурных требований, его предпочтений и кругозора, чувствительности ко всему тому, что заслуживает эпитета «прекрасный» ни смотря на то, что было упомянуто выше.  Кому то пески Африки покажутся золотыми россыпями, а кто-то назовет их гибельными и безынтересными. Красота видов гор всегда вдохновляла поэтов и художников и будоражила впечатлительные умы, никого не оставляя равнодушным.
Вскоре подъем сделался таким трудным, что графу и его дочери пришлось выйти из экипажа и пересесть на лошадь. Граф, не то от усталости, не то от плохого настроения, взгромоздился с большим трудом и еще более нахмурившись усадил перед собой маленькую Амелию. Группа въехала в чащу леса, следуя по плох протоптанной дороге, ведшей в замок.  С двух сторон теперь путешественников обступили крепкие деревья, густые кроны которых не пропускали солнечный свет из-за чего растительность на земле сделалась слишком скудной и не радовала глаз, как в долине. Стояла почти нелюдимая тишина, нарушаемая лишь редкими трелями разных птиц да шумом, воспроизводимым самими путешественниками. Так минул час, за это время можно было окончательно убедиться, что здесь едва ли ступала нога человека, что невольно нагнетало страх. И был ли повод наведываться сюда? эта дорога единственная, стоит заметить, вела только в замок. Замок же находился от города достаточно далеко и, как уже упоминалось, достаточно высоко в горах. Одиночество его столь явное неприятно холодило и без того грустные умы и поселяло в сердце сожаления о покинутых местах. Амелия начала подавать признаки беспокойства. Граф заметил, что на ее глазах то появлялись, то исчезали слезы, что было совершенно непроизвольно с ее стороны. Вдруг лес неожиданно расступился и на высокой горе, освобожденной от леса, вырос замок-исполин. Построенный на юру, он со всех сторон принимал на себя ветра и бури, а грозная твердая грудь его, казалось, бесстрашно выпятилась вперед навстречу путешественникам. Без каких-либо архитектурных ухищрений того времени замок имел поистине аскетичный вид, красноречиво повествуя о том, что его стены возводились с целью выдержать напор неприятеля, но никак не для балов и всяческих придворных забав. Для этих целей существовали дворцы и особняки знати, порою поражавшие своей изысканностью, утонченностью и богатством отделки.  Замок был возведен, думается, в веке двенадцатом, когда войны за кастильские земли шли еще в самом разгаре, он являлся по существу своему наблюдательным пунктом и первым оплотом сопротивления от вражеских сил.
Амелия, от неожиданности и ужаса открывшегося вдруг вида раскрыла ротик из которого вырвался было недоговоренный возглас и замерев, широкораскрытыми глазами испуганно уставилась на отца. «Мы едем туда?- еле вымолвила девочка,- Мы проведем там много времени, пока ваше здоровье не восстановиться?» Весь вид ее говорил о том, что если граф даст утвердительный ответ, то ему не избежать рыданий на бог весть еще какое время. Он сделал кислую мину и буркнул: “Не знаю». Чувствуя, что не может сейчас дать адекватный ответ, так как его мысли просто были заняты совершенно другими вещами, он поспешил отослать дочь с этими вопросами. « Не беспокой меня. Обратись с этим к Менции, у нее уж точно найдутся достойные ответы на твои вопросы». Граф устремил суровый взгляд на замок и, казалось, вновь нырнул в свои мысли, однако почти сразу же услышав в районе груди печальные всхлипывания он взглянул вниз, на ребенка. Амелия уткнувшись в отцовскую грудь тихо плакала. Сердце его, вместо того, чтобы размокнуть от детских слез, налилось неимоверной тяжестью и затвердело. 
«Открыть ворота! Его светлость дон Фернандо Родригез Саурез-де-Фигуэро прибыл!»- послушался вдруг откуда-то зычный голос. Тут же послышался скрип открываемых ворот и кавалькада всадников въехала во внешний двор замка. Граф спрыгнул с лошади, отлепив от себя плачущего ребенка он доверил его дуэнье со вздохом облегчения.
Тут же перед ним показался старик, который отпуская многочисленные поклоны учтиво приветствовал хозяина замка. «меня зовут Сальватор,  почтенный дон Фернандо. Я смотритель замка, ваш верный слуга и провожатый, если изволите. Наконец-то вы объявились здесь, а то уж я думал помру и не увижу вас….» «Лучше б так и было»- буркнул граф еле слышно себе под нос. «простите не расслышал, вы что-то сказали? –переспросил слуга. Граф отрицательно мотнул головой и вымолвил, казалось, что слова даются ему с трудом. «Перейдем сразу к делу, у меня нет ни времени ни желания выслушивать что-либо не относящееся к нему. Скажи мне, в каком состоянии замок и что требует починки». «Как изволите дон Фернандо. Следуйте за мной, по мере возможности я покажу вам все». Старик развернулся и проворно побежал куда-то увлекая графа за собой. «Вот здесь, видите какая прореха во внешней стене. Сюда наверно три пушки войдут свободно. Еще стена разрушалась в западной части. Контрфорс тоже пострадал….Уж некому было заботится о замке-то, столько здесь дел, ваша светлость, ужас!» - начал было сетовать старик но осекся и продолжил далее: « Амбары все разрушились, в людской крыша протекает, да и в главной зале тоже прохудилась совсем и еще в некоторых местах. Мы теперь с женой живем где придется, чтобы….» граф нетерпеливо поднял руку, призывая старика к молчанию, и произнес сухо: «меня не интересуют эти мелочи. Расскажи мне какие места требуют немедленной починки и будет на этом. У меня нет времени, я уже говорил тебе». «ну  если уж вы изволите по-быстрому ознакомиться с положением вещей, то вот как вам уже сказал, внешнюю стену надо залатать и покои в замке привести в вид удобный для жилья, а там уж со временем отстроитесь и докупите все, чего не хватает. Вы к нам надолго пожаловали ваша светлость? А то ведь мало ли, какие у вас планы, может быть и чинить то ничего особо не надо, так как сами ж знаете сейчас в какую сумму влетят вам обновки». При этих словах граф уподобился каменной скале, храня к тому же долгое молчание.  «надеюсь, что ненадолго. Я бы хотел умереть в более приятном месте»- процедил он наконец и, видимо выведенный любопытством слуги, пожелал покинуть его и отправиться распоряжаться багажом, что прибыл за день до их приезда и теперь был сложен в главной зале. Во дворе суетились немногочисленные слуги, неожиданно оживляя старую  обитель, успевшую уже забыть звук людских голосов. Замок настороженно и неохотно принимал новых посетителей, своим поведением дававших понять, что они прибыли сюда надолго.
Дуэнья, забравшая юную графиню, по поручению графа отвела ее в причитающуюся  ей комнату. Поставив возле окна небольшой стол она развернула богатый провиант и разложила его перед ребенком., таким образом желая отвлечь девочку от грустных мыслей видами открывающимися из окна. «ешьте Амелия, нормальный ужин будет еще очень не скоро. Вам необходимо отдохнуть и подкрепиться. Ешьте не спеша». Видя, что девочка насупилась женщина поспешила заинтересовать ее. «Вот смотрите в окно, какая чудная погода, а вы хмуры как осенний день! Смотрите там внизу ваш отец, вон и слуги его снуют туда-сюда. Уж вы найдете чем занять себя, не то что я, старая женщина, мне уж тут ничего не ново. А вы то молоды совсем,  вам все должно быть интересно». «Я хочу домой. Мне страшно здесь,- упрямо пробубнила девочка,- Почему мы решили остановиться здесь? Я слышала, что обычно ездят к морю. Синьор Айяла часто проводит время в Валенсии. Супруги де Луна имеют прелестный особняк в тропических садах, на берегу реки».  Служанка тяжело вздохнула и взглянула на ребенка, которому едва исполнилось десять лет, чтобы еще вести с ним серьезные разговоры. « Доктор прописал вашему отцу горный воздух Амелия. Невоспитанно с вашей стороны проявлять такие недовольства, вы еще слишком юны для этого. Даст бог мы не задержимся здесь». «Сколько мы здесь пробудем Менция? – не унималась девочка,- здесь наверно есть приведения. О, я не останусь здесь одна ночью! Ни за что! Я желаю, чтобы ты осталась со мной». Служанка вновь вздохнула и ответила: «Ох, Амелия, слишком рано вы потеряли свою матушку, она бы вам сразу втолковала, что единственный удел женщин- это покоряться воле мужчин. Мы их безвольные создания, их прекрасные спутницы, но не более того.  Чувствую я натерпится от вас отец еще.  Женское воспитание для девочки так важно, граф  и не ведает о том наверно. Ах, бедное дитя».  Сокрушенный взгляд служанки вызвал у ребенка слезы, которые впрочем тут же высохли, так как Менция поспешно пододвинула к Амелии еду и удалилась вглубь комнаты, где поместилась на жестком кресле. Долгая дорога и возраст Менции сейчас тут же дали о себе знать и почтенная матрона погрузилась в дремоту, в то время как пытливый ум ребенка мог бы вызвать зависть своей крайней живостью. Амелия не забывая класть в рот небольшие куски сухого пайка, наблюдала за тем, что делается во дворе, куда ей сильно хотелось спуститься дабы избежать ужасного одиночества, которое она сейчас остро чувствовала. Во дворе суетились слуги. Кто-то из них носился с вещами, предназначенными для внутреннего убранства замка, кто-то был занят плотничеством, тогда двор оглашали удары друг о друга деревянных балок и прочие строительные шумы. Из деревушки прибыли еще люди, видимо призванные графом и теперь они так же постепенно получали приказания и принимались за работу. Время от времени появлялся дон Фернандо, холодный и мрачный, он раздавал приказания. Тогда Амелия с жаром цеплялась за его внешность взглядом, стараясь понять, что же такого в нем произошло, что так изменило его. Никогда ранее он не был так суров, никогда  его чело не омрачала тень чего-то неизбежного и ужасного. Амелия смотрела на него, но решительно не могла понять для себя в чем же дело, а детский безоглядный эгоизм ее, который частенько наблюдается у детей, мешал пробуждению в ее сердце искреннего участия. Лишь только обида и негодование ютились в ее детской душе. Конечно, от ребенка скрыли истинный визит в замок, да и был ли смысл объяснять что-либо существу, ум которого только начинал формироваться? Граф приказал слугам, чтобы ей ничего никто не говорил, до тех пор, пока он сам этого не сделает. А все это время надо было направлять капризы и вопросы ребенка в другое русло, находить для него развлечения, в общем, делать все, чтобы пытливое воображение его не было занято тем, что ему нет необходимости знать. 
Она следила за людьми, время от времени переводя взгляд на пейзажи расстилавшиеся перед ее глазами. Теперь, когда обозревание не заслоняли леса, и высота замка позволяла взору охватывать огромные территории, могущество и сила Пиренеев раскрылась для трепетного сердца во всей своей красе. Горы, горы, куда не глянь, покрытые зеленым ковром лесов, таких плотных и устрашающих, что там наверно, никогда не ступала нога человека. Кое-где выступали голые прогалины светлых скал, а где-то тень от более высоких скал ложилась так густо и длинно, что меньшие соседи совсем укрылись тьмой, приобретая черный цвет. День выдался погожим, только лишь ближе к горизонту нависли белые пуховые облака.  В небе величественно летали птицы, которыми сейчас и любовалась Амелия. Как бы ей сейчас хотелось так же расправить крылья и взлететь над долиной, паря в голубых небесах, наслаждаться видами расстилающимися внизу.  Задумчивость ее вскоре была прервана звуком приближающихся шагов. Девочка, замечтавшись начала было дремать, тем более что шум внизу приятно убаюкивал ее, а усталость с дороги теперь начала заявлять о себе.  Тело ее ватно обмякло и глаза почти сомкнулись под гнетом приближающегося сна. В дверь постучали и Амелия встрепенувшись, уставилась на нее. Вошел Сальватор и поприветствовав юную госпожу сказал, что ее тотчас же желает видеть дон Фернандо. Менция тоже пробудилась и кивнув старику уведомила его, что они сейчас же отправятся к графу.
Амелия, уже порядком уставшая, изобразила на своем нежном личике гримаску неудовольствия, но неповиноваться не смела. Менция вывела девочку в коридор и они пошли за сальватором, который прекрасно знал замок. Сырость и холод, казалось, вечно жили в этих стенах и ничто не могло выдворить их оттуда. Многие предметы интерьера начали гнить и источали неприятный запах, заставлявший людей  морщиться, а некоторых, более восприимчивых, даже кашлять. Нужно было не только заменить мебель, но и поменять кое-где обшивку стен или подправить отделку, где она была и  застелить сызнова полы. Действительно, замок находился в жалком состоянии и требовал вложения больших сумм. С момента вступления во владения замком граф Саурез-де-Фигуэро не появился в нем ни разу и в общем-то мало интересовался им. Вскоре Сальватор привел женщин в приемную, где их уже ждал граф порядком уставший и измученный.
«оставьте нас,- отрешенно молвил он,- Как вы нашли ваши покои дитя мое? Сальватор сказал, что лучших в замке и не сыскать, надеюсь это правда». Амелия потупила обиженный взор и ничего не ответила. «Нам придется пожить здесь некоторое время, пока я не поправлю свои дела, поэтому настоятельно призываю вас к терпению. Здесь не так уж и плохо, просто вы избалованы. Посмотрите вокруг, какая природа, какие величественные горы, какая свобода вокруг…» -он говорил эти слова особо не задумываясь о их смысле, лишь бы не молчать, а взглянув на него можно было легко понять, что он сам едва ли верил в них. Глаза ребенка наполнились слезами, что неожиданно вывело графа из себя. Не то чтобы он не выносил слез и вздохов дочери, но в данный момент они так остро напоминали ему о его личных проблемах, что он не смог сдержать своего гнева. Ему самому скорее нужно было бы проливать теперь слезы, но он не мог.
«Боже мой! Да успокойтесь вы в конце концов. Мне еще не хватало ваших капризов! Пожалейте вашего  бедного отца, если не хотите раньше времени его смерти, жестокая! Амелия, дочь моя, вы уже не такая маленькая, чтобы не понять моих просьб, так примите мои пожелания с покорностью и вам воздастся вдвойне.» Помолчав немного он продолжил более спокойным тоном: «С сегодняшнего дня замок будут отстраивать и обновлять, я обещаю вам, что через месяц здесь не останется и следов от того мрачного склепа, каким вы видите его сейчас. Все это делается для нашего с вами комфорта, как вы видите я всегда стараюсь улучшить нашу жизнь и прилагаю для этого много усилий, поэтому довертись мне и положитесь на время. Вот увидите наш отдых здесь принесет вам только радость и когда вы вернетесь в Мадрид, вы будете с сожалением вспоминать прохладу Пиренеев, зеленые леса, луга, величественные виды, поэтому советую вам начать наслаждаться вашим отдыхом сейчас и оставить мне заботы об обустройстве».  Слова дона Фернандо успокоили ребенка, стоявшего теперь с покорным, но все еще грустным видом.
«Прошу вас, разрешите оставить на ночь в моей спальне Менцию, мне страшно ночевать здесь одной».
-Чего бояться? Воров, привидений? Не издевайтесь надо мной. Вы привыкните ко всему. Терпение- это оружие благоразумных и если вы благоразумны, то я бы посоветовал вам воспользоваться им безотлагательно.
Однако Амелия ни за что не желала отступать от своих страхов, и после недолгого сопротивления граф с  раздражением дал свое согласие.
Итак дни в замке последовали своим чередом. Граф неустанно следил за ремонтом, постоянно отдавал приказания, его можно было увидеть в одной части замка ведшим беседы на счет обновки покоев, а потом тут же, совершенно неожиданно обнаружить его во дворе за дачей указаний относительно амбаров или иных пристроек. Неутомимость его поражала, ровно как и его мрачность. Он походил на разгоряченного коня, закусившего удила и теперь перевшего вперед не смотря ни на что, никакие преграды не могли сбить его бега или уменьшить силы. Так он решил отвлечься от своих проблем и это ему неплохо удавалось. Неплохо, но ненадолго.  В часы ночного досуга, когда все работы прекращались, а он, еле находил силы, чтобы дойти до постели и ему казалось, что вот-вот он опустит голову на подушку и его благословит успокоительный сон. Но не тут то было, как только он опускался на постель в его голову тут же возвращались все воспоминания, обида и злость вновь восставали с прежними силами и так, почти без сна коротал он время до утра уже много дней подряд.  Он страстно желал избавления от своих мук или хотя бы забвения и все не переставал думать , как бы ему воплотить свои мечты в жизнь.  Однако положение  казалось ему таким ужасным, заставляя его признавать тем самым, что ему сейчас скорее необходимо забвение, дабы не сойти с ума. Так проводил он свои дни: днем в работе, ночью без сна, что казалось, должно было бы подточить его силы. Но не все оказалось так просто, его питала ненависть, он опирался на возмездие, он мечтал о новой славе.  Эмоции эти так крепко укоренились в нем, что теперь явили собой крепкий стержень, остов, на котором держалось жалкое бренное тело и еще более жалкая измотанная душа.  Недруги его, если б узнали какого состояние загнанной ими жертвы, возрадовались бы как никогда, возликовали бы на жертвенном алтаре олимпа, опустив свои полные презрения взгляды вниз, на несчастного раба. Но взгляды их не имели силу, подобную силе богов, взгляды их простирались лишь только до  пределов, граничивших с их собственным благополучием.  А то и меньше: ограничиваясь только личным эгоизмом.  Дон Фернандо знал это, и готовился в своем добровольном заточении к новым нападениям, собираясь  с силами и строя новые планы. 
Обитель его, как он и обещал, обновлялась на удивление быстро. Однако скупость его и экономия на всем, на чем можно было сэкономить поражала слуг и вызывала в их круге множество сплетен.
То, что требовалось починить немедленно, было уже сделано. Крепостные стены залатаны, двор приведен в порядок. Главная зала заблистала, наконец, наполнившись неожиданным для такого места уютом. Гостиная, столовая, кабинет, спальня дочери, центральные галереи-  все это не избежало кардинальных перемен и делало  честь вкусу графа. Но другие помещения: подвалы, хранилища, остальные спальни, кухня и прочие места так и остались в ужасном состоянии. Там были проделаны лишь только самые необходимые работы. Граф отказался от многих слабостей дворянства, приобретя только все самое необходимое в хозяйстве и для жизни. Так из одной богатой залы, радовавшей глаз своей отделкой, интерьером и прочими вещами, можно было неожиданно попасть в сырой коридор, затхлый и темный, к стенам которого крепились редкие канделябры,  подновленные слугами.  Дон Фернандо пожелал содержать штат слуг самый минимальный, необходимый для поддержания замка в надлежащем виде, а Сальватору наказал вести хозяйство как можно экономней. Сальватору были даны указания закупать еду в деревне или городе, не поддаваться никаким изыскам в продуктах, вина покупать среднего качества и найти молодцов из деревни, которые бы согласились охранять замок.  Так же он уведомил слуг о том, что без его особенных распоряжений ничьих услуг со стороны не принимать: никаких увеселений, коими знать любила тешить себя вечерами, никаких посторонних торговцев с их разношерстным товаром, никаких попрошаек в его владениях не должно быть.  Он знал, что выезды совершать ему не придется, поэтому об экипаже, гардеробе и внешности ему можно будет не заботиться.
Задумавшись об Амелии он как то раз подозвал к себе Сальватора и завел такую речь: «Амелии будет скучно здесь одной.  Поэтому у меня поручение к тебе. Я хотел бы найти для нее служанку и компаньонку ее возраста. Девочку из благовоспитанной семьи и благородного происхождения, порядочную и скромную, которая бы согласилась прислуживать моей дочери. Потрудись порыскать по окрестностям Рокабруны и даже Компрадона, если в деревушке не сыщешь никого подходящего.  Необходимо, чтобы девушка переселилась в замок и постоянно находилась подле своей госпожи. Я полагаюсь на тебя Сальватор». Старик заверил графа, что он непременно сыщет такую и отправился выполнять поручение.
Амелия же продолжала надоедать слугам своими вопросами об отъезде. У Менции порядком разболелась голова за последний месяц и она в конце концов не выдержала и отсчитала ребенка: « госпожа моя, вы проявляете крайнюю невоспитанность, беспрестанно задавая мне одни и те же вопросы. В вашем статусе это недопустимо, если вы хотите прослыть благовоспитанной и в дальнейшем заслужить уважение в обществе. Вы же ведь не хотите, чтобы ваш батюшка краснел за вас перед знатными гостями? Ах, бедная дона Мария, видела бы она сейчас вас. Клянусь господом богом, она хмурится сейчас на небесах, глядя на ваши капризы! В конце концов, спросите дона Фернандо, если он не дает вам точного ответа, то чего же вы хотите от меня, бедной дуэньи?»
Негодование служанки, в общем-то не возымело особенного действия на ребенка, но с течением времени вопросы прекратились сами по себе. Девочка, волей-неволей, начала привыкать к новому жилищу и занимать себя чем-нибудь, учитывая, что за ней теперь совсем не следили. В Мадриде каждый ее шаг был на виду у слуг, которые всегда встречались на глаза или же у отца, который интересовался воспитанием дочери. Сейчас же ситуация в корне изменилась. Слуг в замке было слишком мало, чтобы Амелия натыкалась на них где-либо, тем более, что дел им всегда хватало. Еще бы, поддерживать такую махину в надлежащем состоянии. Граф же предпочитал вести замкнутую жизнь, не показываясь нигде, если только того не требовали обстоятельства относительно хозяйства. Менция была слишком ленива и любила вздремнуть часок другой, оставляя свою госпожу предоставленную самой себе. К тому же она теперь была избавлена от половины своих обязанностей. А точнее обязанности по воспитанию она полностью выполняла, как ей казалось, во всяком случае, а другие обязанности, более сложные  и требующие сноровки и хитрости, а именно, контроль за честью и добродетелью юной девицы, отпали сами собой. Кто мог польститься проехать огромное расстояние, в горы, проникнуть в неприступный замок без ведома даже уже потерявших всю бдительность Аргусов?  Таким образом юная графиня ходила где хотела, в одиночестве изучая большой замок: его галереи, комнаты, башенки, коридоры и прочее. Детское ее воображение нашло наконец себе занятие по душе, что, собственно, явилось поводом к прекращению вопросов относительно отъезда. Амелия не была глупым ребенком и знала, что такой свободы как здесь она более нигде не получит. Вскоре, к тому же, в замок прибыла новая служанка, девочка ее возраста, призванная находиться постоянно при Амелии. Юная госпожа хоть и держала себя достаточно высокомерно по отношению к новоприбывшей, но все же посвящала ее в некоторые свои тайны или приглашала сопровождать в очередную интересную вылазку по замку. Розина, как звали служанку, безропотно подчинялась своей госпоже, зная как подобает себя вести с такими господами, что явно льстило Амелии.  Часто Амелия изъявляла желание пойти прогуляться по окрестностям вокруг замка. Розина прекрасно знала чуть ли не каждое дерево и поэтому граф спокойно отпускал девочек лишь в сопровождении Менции, а то и одних. Юная графиня, по началу боявшаяся всего на свете, вскоре совершенно обвыклась. Первые впечатления поистерлись, но одиночество и скука, навеянная ими, не покидала ее ни сейчас ни позже. Часто девочки брали лошадей и в сопровождении одного или двух стражников совершали далекие рейды, вплоть до границы Компродона. Амелия, как могла, на своей немного эгоистичный манер, привычный к роскоши мадридских  особняков, садов и пейзажей, восхищалась грубоватой величественностью пейзажей  Пиренеев. Она часто со страхом и восхищением, причем нельзя было сказать, какое из этих чувств преобладало в ней более, наблюдала с выступа какой-нибудь высокой скалы открывающийся вид на долину внизу  или просто на ковер зеленых лесов.  Розина искренне восхищалась красотой своих родных мест, замечая малейшую деталь, тогда как Амелия лишь учтиво слушала и благосклонно обращала свой взор туда, куда ей указывали, и созерцала то, что не заметила бы сама никогда. В душе ее всегда восставала диллема, что же все-таки лучше: богатство Мадирда или то, чем с таким упоением восхищается ее служанка? Амелия не могла не признать очевидность красоты окрестностей, где она поселилась, но и сады пригородов ее родного города тоже поражали воображение. Для нее нежное очарование диких луговых цветов, не могло сравниться с богатством и экзотикой флоры садов вельмож.  Хрупкие сиреневые фиалки, бледные морозники (будто проснувшиеся после зимы), желтые анемоны, скромные в своем обаянии альпийские розы никак не могли донести до избалованного сердца свою простоту и естественное, едва уловимое, но тем более прекрасное очарование. Маленькие представители пернатой фауны остались совершенно ею не замеченные, все вместе взятые уступая по красоте грациозному фламинго, и по яркости и нарядности окраски оперения другим экзотическим птичкам, которых водилось в южной и центрально части страны в изобилии видов. Эта диллема раздражала ее и часто мешала  ей целиком отдаться созерцанию открывающихся видов и искренне наслаждаться их красотой.  В конце концов  юная графиня не отдавала определенных предпочтений ни одной из сторон. 
Когда юная графиня совсем впадала в скуку, то обычно направлялась в деревушку или город. Там она посещала приходскую церковь, ярмарку, обходила нехитрые лавки продавцов, узнавала какую-нибудь не очень интересную новость, на этом развлечения ее заканчивались. Даже городок, будучи достаточно скромным и уединенным местом, не мог удовлетворить ее потребности в развлечениях. Вскоре Амелии это надоело, и она стала появляться там все реже и реже, не находя большой разницы в том, стоит ли ей провести день за чтением, рисованием, прогулкой в горы, беседами с Розиной или Менцией, или же выездом в город.  Однако потом, но гораздо позже, произошло событие, которое послужило поводом к тому, что   она уже не могла появляться там часто и  не иначе как в сопровождении верной дуэньи и стражи. Амелия не особо этому расстроилась, так как уже говорилось, что эти наезды ей порядком надоели.
Время все летело вперед, ничуть не замедляя своего бега, оно растило прекрасный цветок, росший в одиночестве, но жадно тянувший свои прекрасные лепестки к солнцу.  Амелия была уже достаточно взрослой для того, чтобы наконец узнать правду и с более или менее  тренированным самообладанием покориться своей судьбе. В общем то она не была настойчива в своих расспросах, слуги открывали ей все скорее сами, учитывая, что граф им никаких препятствий теперь не чинил. Она узнала обо всем постепенно, новости не свалились на нее как снег на голову, поэтому у Амелии было время привыкнуть к очередной порции минувших событий о ее прежней жизни.
В конце концов тайн более не осталось ни у кого из слуг, что позволило Амелии сложить о судьбе отца полную картину и сделать кое-какие свои выводы. А случилось вот что.
Для Амелии не было секретом с самого начала то, что ее отец, знатный вельможа всегда служил королю и занимал при его дворе важный пост, связанный с финансами и налогами. В общем он аккумулировал их и управлял ими, как то вменялось ему в обязанности. Граф хотя и был предан королю, как то и полагается, но никогда не славился хорошим характером и, к сожалению, хорошим поведением. Он вел политику наглую, беспрнципную, иногда перегибал палку, чем восстанавливал против себя не только бедных людей, до которых ему не было никакого дела, но и дворян, до которых ему было дело и очень большой важности.  Однако, зная это, он все-равно умудрялся лицемерить  и никак не могу ужиться со своей эгоистичной натурой. Он думал, что находится слишком высоко над бурей страстей своих мнимых знакомых, он полагал, что она не коснется его величественных ног, он не представлял, что судьба может сыграть с ним злую шутку, неожиданно бросив его на съедение тем, кого  он сам намеревался поглотить. Граф Фернандо Саурез-де-Фигуэро имел безграничный допуск к королю, состоял в родстве с  влиятельными людьми  при французском дворе, имел прекрасный дворец- резиденцию на Плацо дел Сол и пару особняков в Сеговии и Валенсии. Влияние его, казалось, не могло пошатнуться.  Оно не могло пошатнуться при условии того, что его ненаглядная жена, донна Мария, не отдала бы душу богу раньше времени. Эта была женщина не сколько властная, сколько умная и дипломатичная, не сколько наглая, сколько учтивая и хитрая. Именно она держала на плаву своего мужа и выручала его. Прикрывала его и ходатайствовала за него, мирила его с врагами и заручалась для него поддержкой необходимых людей. В общем то, где ее муж ломал и разорял, графиня  восстанавливала и успокаивала. Она как нежный бриз, после урагана, как целебный бальзам, после укуса змеи шла везде после мужа и заметала следы за его бесчинствами. Она была его ментором, его ангелом хранителем. Но ценил ли он ее? Вряд ли. Дон Фернандо был настолько самоуверен, думая, что ему все сходит с рук просто так и в общем-то все и должно быть именно так и никак иначе. Если бы он ценил ее, то не вел бы себя таким образом и не прибывал бы в таком ужасном ударе, который он счел неслыханным и неожиданным, удивляясь и злясь на все мадридское общество в целом. После ее смерти все пошло из рук вон плохо, а он лишь злился пуще прежнего и усложнял и без того плачевное свое положение, приближая тем самым  неминуемый крах его иллюзорному счастью. Никто более не заступался за него, врагов его более не кому было успокаивать и задабривать. Тут же следует отметить, что он никогда не был прилежным служащим и делал много проблем королевству. В конце концов он восстановил против себя многих из рода Мендоза, представители которого имели немалый вес при дворе и занимали чуть ли не все главные должности в королевстве и желали заполучить еще и этот хлебный пост. Кроме того этот отщепенец мешал планам слишком многих, метивших на его пост людей, тем более что поддержки у него не было, а французский двор находился далеко и никакие соглядатаи не могли повлиять на действия врагов графа. Семейство Мендоза во время подоспели к королю с донесениями и, умело ведя свою политику, заставили короля впасть в подозрения относительно своего неудачного подданного. Тут же всплыли все финансовые спекуляции, не смотря на то, что  грешна ими была вся знать в той или иной мере. Но виноват не тот, кто виноват, а тот, кто медленно соображает. Враги дона Фернандо раздули из этого скандал и шибко негодовали по данному поводу, в конце концов король стал присматриваться к графу сильнее и делал ему серьезные замечания. Враги не дремали, нанося удары точно и болезненно. Дон Фернандо злился и негодовал, делаясь в своей злости похожим более на андалусскую курицу-торговку, чем на мужчину, достойного уважения даже в своем гневе. Он рвал на себе волосы и метал ненавистные взгляды, он предпринимал действия но часто опрометчивые и бесполезные. Так получилось, что в столь неравной борьбе он промотал многое из своего состояния, отчасти на взятки, отчасти на игрища и кутеж, в которых он надеялся утопить свое горе. Особняк в Валенсии ушел, словно его и не было, что побудило злорадные смешки в его сторону испанской знати и недовольство короля.  Последний чуть ли не ежедневно получал доносы на дона Фернандо, которого спасала теперь лишь его фамилия.  Дальние родственники графа являлись принцами крови французского двора, но родственники эти едва ли желали заступаться за своего незадачливого соседа и ударять в грязь лицом. Однако они же потом косвенно и поспособствуют тем отношениям с испанской знатью, которые граф  будет поддерживать (с одной лишь целью), просто пользуясь своим именем. Но пока он об этом даже не подозревал. Сейчас он добровольно шел в вырытую им же яму и успешно свалился в нее, переломав, за между прочим, все свои косточки.  В один ужасный день терпение короля кончилось, враги восторжествовали. Граф получил вежливое, но настоятельное предписание оставить дворец на Плацо дел Сол и поехать отдохнуть куда-нибудь подальше от испанского двора. Граф впал в ступор. Перечить королю являлось делом бесполезным, тем более последнее время он этим только и занимался. Обдумав все как можно спокойней, что было крайне трудно в его состоянии, ему не оставалось ничего кроме повиновения. Но, он ни за что бы просто так не оставил своего гнезда, своего хлебного места. Он решил временно затихнуть, уйти в подполье, если нужно раствориться, но не исчезнуть совсем, а когда-нибудь позже при благоприятном стечении дел и обстоятельств вдруг заявить о себе. Именно  в таких чувствах покидал он свою резиденцию и свой город, воспользовавшись,  под предлогом лечения, советом доктора.  Последний же, являясь человеком достаточно умным, как и полагается людям его ремесла, лечил не только тело, но и как мог участвовал в отношениях среди дворянства, используя свое ремесло. Поэтому прописал дону Фернандо горный воздух не столько в целях лечения, сколько постарался придумать для него достаточно благовидный предлог для отступления.
Падение графа же оказалось столь неожиданным, нелепым и унизительным, что он не нашел ничего лучше, как втихаря уехать из города.  Ранимая, эгоистичная и тщеславная натура его не выдержала бы препирательств с врагами и издевок с их стороны. Враги графа, следует заметить, обладали характерами  не менее ужасными чем он, а то и более, поэтому уколы и  интриги их проявляли бы чудеса  изощренности и жестокости,  даже такая всецело пропитанная ядом  личность не выдержала бы их яда.
Уезжая, он надеялся переждать несколько лет в тени Пиренеев, и потом, может быть король забудет старые неприятности и примет его назад. Дон Фернандо думал об этом беспрестанно и в голове вынашивал всякие возможные ответвления от плана, обдумывал и взвешивал как еще может повернуться его судьба, чтобы в этот раз предугадать ее поворот и приготовиться к нему заранее.  В конце концов у него еще была дочь, которую можно удачно выдать замуж, но об этом он пока не думал.  Неудачливый изгнанник сдал внаем свое имение в сеговии и вырученные деньги взял с собой, включая то немногое, что осталось от его личных сбережений. Это единственный доход, на который он мог рассчитывать. Ну что же, он собирался вести довольно умеренный образ жизни, отчасти потому что дон Фернанддо не знал как долго ему придется быть в тени, отчасти потому, что он не хотел привлекать к себе лишнего внимания ближайшее время. Он забрал с собой необходимые вещи, которое с трудом поместились в трех телегах и дал расчет всем слугам, оставив с собой лишь тех, кто сам изъявил желание последовать за ним.  Однако те, что последовали, увидев, в какую глушь она забрались, тут же пожалели о своем желании, но после драки кулаками не машут и они решили подождать сколько потребуется, так же как и Амелия.
Вот что знала о своем отце Амелия и знания эти отягощали ее душу. Она не могла простить ему лишь одной вещи, что он запер ее в такой глуши, где юной девушке, в своей молодости, негде было показать себя и увидеть общество. Детский ее эгоизм сменился, тем не менее, чем-то вроде понимания участи отца, поэтому девушка решила ничем не напоминать ему о его горестях. Ей это удавалось очень даже легко, потому что, как  позже станет известно, недостатка в общении она не испытывала, правда общаться ей приходилось только лишь с теми, кого выбирал отец. Но и за это Амелия была ему  благодарна, думая, что таким образом он заботиться о ней. Но не будем забегать вперед, следуя нити повествования. Амелия достигла уже того возраста, когда девушка может привлекать к себе внимание противоположного пола. Фигура ее, достаточно развитая, являла собой пленительные хрупкие формы. Личико, совсем еще юное, обещало позже приобрести все приметы самой изысканной женской красоты. А пока, оно сияло свежим румянцем, блеск ее черных глаз уже сейчас мог затмить воображение тех немногих мужчин, которые ей встречались. Небольшой алый ротик, сверкал, словно весенняя альпийская роза. В тон черным глазам шли ослепительной красоты густые вьющиеся каштановые волосы. Амелия не страдала излишней самокритичностью и знала, что она действительно может быть красива. Наблюдая себя в зеркало, с удовольствием подмечала, что ее красота из той породы, как хорошее вино, спеет под воздействием времени. Ей льстило внимание тех немногих мужчин, что встречались ей в деревне. Пока только там, потому что граф, как ей казалось, даже не собирался заводить друзей.  Так вот одна такая встреча закрыла ей путь в деревню, но это ее не сильно расстроило, скорее польстило. Ведь когда дело идет о польщенном тщеславии, о восхвалении, разве может что-то быть слаще?
А произошло вот что. В ту пору когда еще Амели имела привычку выезжать в деревню только в сопровождении служанки и посещать лавки продавцов, то случилось так, что в одной из них ее приметил сын  торговца тканями. Юноша был немного старше Амелии, но это не помешало ему влюбиться в нее безоглядно и страстно. Амелия частенько появлялась в лавке торговца, чтобы приобрести ткань по необходимости или от безделья, просто чтобы что-то купить. Юноша вскоре стал проявлять явные знаки внимания, не имея сил скрыть свое чувство, тем более наблюдая знатную донью одну, без сопровождении стражи, он подумал, что все ему дозволено. Амелия скоро заметила его страстные взгляды и, признаться, это доставляло ей удовольствие. Порой она даже специально, издеваясь над беднягой, важно проходила мимо окон лавочки его отца. Он задаривал ее мелкими безделушками, которые она принимала с высокомерной благосклонностью. Амелия могла общаться с ним достаточно свободно, не зная, что это не делает чести ее добродетели, из-за чего юноша совсем потерял голову, думая, что Амелия снизойдет до того, что станет его женой. Однако девушка так не думала. Внимание уделяемое ей, лишь только разжигало в ней самолюбие и являлось хорошим тонусом для самоутверждения. Бедняжка не догадывалась, что это только начало ее любовного пути, и что потом ее будут окружать страсти гораздо большие. А пока, этот первый опыт, словно первый снег, самый сладкий и приятный для юной графини. Юноша, возомнивший, что сможет добиться руки графини, посмел заявляться к замку и поджидать ее. Юная же проказница эта делала вид, что она здесь не причем и ничего не ведает. Однако бдительность старой Менции, усыпленная одиночеством замка, тут же проснулась, когда она заметила незнакомца, уже так явно околачивающегося у замка, что не заметить его мог бы только совсем слепой. Дуэнья забила тревогу, уведомила графа, отругала Амелию и в придачу потворщицу Розину.  Граф пришел в ярость и пинками выгнал незадачливого жениха из замка, наказав ему забыть сюда дорогу.  Он заново посмотрел на свою дочь, поняв, что она уже повзрослела и за ней теперь нужен глаз да глаз. Невинные прогулки с Розиной закончились, а начались очень редкие выезды с несколькими крепкими молодцами-стражниками. Амелию же происшествие это не особо и расстроило, только что вот теперь стало еще скучнее, чем раньше. И Менция вдруг насела с воспитанием, будто спохватившись.  Амелия все чаще, как степенная дама, сидела возле окошка, а Розина, шустрая и не знавшая никаких проблем, частенько наведывалась в деревню или город и приносила оттуда слухи или новости своей госпоже. Как-то между прочим Амелия узнала, что горе-жених ее женился, видимо сгоряча, дабы заглушить душевную тоску. Девушки посмеялись немного, посочувствовали друг другу и успешно забыли об этом происшествии. 
«Ах Розина,- частенько бывало вздыхала юная графиня,- как бы мне хотелось вырваться отсюда. Уж не знаю на сколько достанет у меня воли терпеть такое несправедливое одиночество. Мой отец даже не наносит никому визиты и к нам никто не наезжает. Чем этот замок лучше монастыря?»
«Как бы я хотела чем нибудь вам помочь госпожа, да не могу. Граф как воды в рот набрал, ничего никому не говорит. И кому он скажет? Слугам? Верно, то верно, что нет совсем друзей у него. Но вы крепитесь, мне хочется думать, что граф не так суров, чтобы скрыть вашу красоту от общественности. Он совсем не похож на тирана. Может быть мне намекнуть ему, что вам скучно? Может он и обратит наконец свое внимание на вас, а то и молодость ваша пройдет, а он и не заметит».
Амелия горько вздохнула на слова служанки и пожала плечами.
«Делай что хочешь, мне все равно.»
После одного из разговоров в таком духе, не то ли бог услышал молитвы юной красавицы, не то ли граф что-то задумал, но Амелия заметила, что он начал отправлять гонцов куда-то почти каждый день.  Вскоре он вызвал ее к себе в кабинет для разговора о котором она и не догадывалась. Граф за последние пару лет постарел так, словно из его жизни вычли сразу лет двадцать. Насколько беды и лишения подкосили его. По печати грусти, никогда не покидавшей его лицо Амелия догадывалась, что дела при дворе складываются не в его пользу. Но из-за уважения к отцу юная графиня предусмотрительно ни о чем не спрашивала, ей казалось, что ее отец и так понимает какие чувства испытывает его дочь находясь не там, где ей подобает быть.
- Амелия, у меня к вам имеется разговор о важном для меня деле. Прошу вас, отнестись к моей просьбе с серьезностью. Вы уже достаточно взрослая, чтобы понимать меня»
- о чем вы говорите отец? Разве я когда-нибудь перечила вам?- осведомилась дочь, осторожно намекая на свое заточение. Граф понял намек и внимательно взглянув на юную девушку, скромно стоявшую перед ним, он тяжело опустил глаза.
-Тем лучше. Я прекрасно понимаю вас. Так вот, может быть вам приятно будет узнать, что я намерен завязать несколько полезных для меня знакомств. Они нужны мне для нашего с вами будущего блага.  Не буду скрывать от вас, что у меня есть кое-какие планы, но я пока не намерен вам о них рассказывать. Обещаю вам, что как только устремления мои воплотятся в жизнь, вы об этом тут же узнаете. От вас же мне требуется ваше участие и в какой-то мере помощь».
-  Я всегда повиновалась вам отец. И сейчас вы вправе не просить, но требовать от меня то, что вам нужно. С моей же стороны вы не встретите никаких преград, я обещаю вам.
- А я и не ожидал от вас неповиновения, дитя мое. Я лишь уведомил вас, что мне потребуется ваше участие. Так вот, думаю в течение месяца ко мне с визитом прибудет маркиз Феран Гравино ди Монтеваго.   В сопровождении своей семьи и еще нескольких лиц, его друзей.  Я намерен познакомить вас с ними. И хотел бы, чтобы вы всегда находились во внимании к ним.  Вы должны произвести самое благоприятное впечатление на этих людей. Будьте милы, учтивы, прекрасны, остроумны….все, что хотите, но я должен гордиться вами Амелия. Учтите, что излишняя робость может сослужить вам плохую службу. Общество моментально видит неуклюжих девиц, и, поверьте мне, из-за этого живется им не сладко. Я всегда считал вас достаточно умной и обходительной, так вот вам представится шанс подтвердить мои представления. Надеюсь вы покажете себя достойной носить благородную фамилию Саурез-де-Фигуэро.  Помимо этого я так же намерен обновить ваш гардероб. Завтра явиться с мерками ткач, закажите ему пару-тройку платьев для разных выходов, и разрешаю вам не скупиться на отделку и качество ткани. Вы должны быть прекрасны как королева. Чтобы вы не совершили ошибок, по вашей неопытности относительно гардероба, я нанял одну даму. Она навестит вас завтра и поможет подобрать ткань, отделку, камни и прочие ваши женские хитрости, нам мужчинам неизвестные»
Амелия, слушая отца, вся пылала от радости, с трудом сдерживая себя, чтобы не броситься ему в ноги и не начать изливать слезы благодарности. Глаза ее горели сейчас как никогда, яркий румянец счастья заливал  щеки. Сейчас красота ее расцвела яркой розой и дон Фернандо не без удовольствия наблюдал эти изменения.  Некоторые опасения его, относительно дочери, растаяли как снег, пока он созерцал ее и он успокоился. «Если уж она будет неловка или неграциозна, то  красота выручит ее. Румянец смущения всегда был приятен жадным людским взорам, особенно когда он расцветает на щечках такой красавицы». Он надеялся, что его дочь произведет хорошее впечатление на гостей, с дальновидным расчетом на то, что гости будут так любезны и не смогу умолчать  о прекрасной графине, разнося о ней молву в тесные кружки знати. Амелия же, вся трепеща, как могла аккуратно поблагодарила графа, стараясь не выдать бурю эмоций взвинтившихся в ее южной душе и тут же с легкостью лани выскользнула из кабинета.
К приезду гостей замок тщательно подготовили, побеспокоившись не только об удобстве гостей, но и о надлежащем угощении. Из закромов была выставлена вся серебряная посуда и прочие изысканные и дорогие предметы основной и сопутствующей сервировки, подготовлено множество свечей, дабы осветить залу и другие комнаты, итп. Амелия с удовольствием облачившись в свое новое платье, была  так счастлива и прекрасна, что трудно было сказать, чего в ней преобладало более. Она знала, что гости уже в приемной зале, слыша их голоса она лишь ожидала момента, когда можно будет сойти вниз. Вскоре она получила разрешение от отца присоединиться к гостями и, во всем своем великолепии выпорхнула к ним, словно райская птичка. Гостей наблюдалось человек десять, как мужчин так и женщин. Амелия выполняя все полагающиеся по этикету любезности, частенько ловила на себе внимательные взгляды мужчин.
-«Я понимаю, дон Фернандо,-заметила шутливо одна из дам,- почему вы забрались так далеко в Пиренеи. Я и не представляю более лучшего места, чтобы взрастить такое прелестное создание».
- «Представьте себе, уважаемая маркиза,- ответил граф,- я и здесь умудряюсь иметь проблемы….»
«Неужели это так?! Но   вам стоит подумать тогда, сколько проблем вам пришлось бы иметь, останься вы в Мадриде. Здесь для вашего здоровья физического и душевного, поистине рай! Поверьте мне, любой родитель мечтал бы заполучить такое гнездышко для своих милых птенцов».
- «Ну раз так,  если я вдруг захочу поднять себе настроение, то  подумаю о проблемах, которых я избежал, очень хорошее лекарство». Дама милостиво улыбнулась и все общество неспешно направилось в столовую. Амелии предложил руку один из друзей маркиза, мужчина уже достигший среднего возраста, статный и серьезный. графиня так смутилась, что весь путь до столовой не то что не проронила ни слова, но и не взглянула на него, чувствуя, однако, что он иногда смотрит на нее. Она так же заметила, что вразрез с ее богатой внешностью, вид отца не особо отличался от будничного, что ее сильно удивило и даже расстроило. Граф сменил сюртук, но не на такой парадный, какой приличествовал бы в данном случае, а парик его был немного потрепан и теперь говорил скорее о невнимательности носившего его лица, нежели чем о изысканности. Амелия задалась тогда вопросом, может быть и ей стоило бы одеться поскромнее и теперь, кидая вопросительные обиженные взгляды на отца, она желала получить от него какой-нибудь знак, но он не то специально, не то просто не смотрел на нее. Общество уселось за стол и, принявшись за трапезу, завело беседы. Амелия, сидя возле того же господина, вызвавшегося ухаживать за ней, слушала его нечастые, но учтивые фразы. Он, в свою очередь, пытался немного поддержать разговор и иногда тонко и элегантно шутил, что вызывало у девушки милую улыбку.
«А как здесь дела обстоят с разбойниками, дон Фернандо?- продолжала свои расспросы маркиза, относительно жизни в замке, -в здешних краях, я слышала, не совсем спокойно. Тем более наши северные соседи ведут неосторожную политику.».
 «Я позаботился о восстановлении стен, мадам. И если вы боитесь за свою сохранность, то могу вас заверить, что кроме как через дверь в вашу спальню к вам неожиданные гости не заявятся. В лесах, я слышал, не всегда спокойно, но нас это не касается, здесь мы в  безопасности.»
- «Я слышал в здешних лесах промышляют хорошо вооруженные люди, -встрял в беседу маркиз,-  предполагаю, что это отпускные солдаты королевской короны. Если так то здесь опасно, мой дорогой друг…»итд итп
Общество таким образом провело в непринужденной беседе весь ужин и всю оставшуюся половину дня.
- «Дорогая моя, - сказал граф Амелии, после того, как вся честная компания покинула гостеприимный дом графа, -я ожидаю еще гостей, и надеюсь впредь от вас получать такое же внимание и прилежность, какую вы мне пообещали. Для вас, возможно, отрадно будет узнать, что я намерен отказаться теперь от закрытого образа жизни и надеюсь, вы поддержите меня в этом». Амелия, вся сияя, в предвкушении возможности наконец избавиться от затянувшегося одиночества со всем пылом подтвердила свои обещания.
- «В этом месяце я ожидаю маркиза де*, нескольких важных лиц из Франции и еще кое-кого. Как видите, я намерен вести достаточно открытую жизнь».
Граф не бросил слов на ветер, что подтвердилось позже. Рокабруну почтили своими визитами не только названные лица, но и позже, другие и за ними следующие. Пользуясь гостеприимством графа гости могли оставаться в замке столько, сколько хотели,  проводя свое время в любовании окрестностями и отдыхе от шумов города. Один из видных гостей графа, герцог Альба, побочный, но очень влиятельный отпрыск этого старинного рода часто являлся с визитами в замок, непременно беря с собой своего юного сына, который питал нежные чувства к дочери Саурез-де-Фигуэро. И, так как эта привязанность была взаимной, молодые старались проводить в компании друг друга как можно больше времени, на сколько то позволял этикет и приличия. Амелия казалась самым счастливым существом на свете, озаряя своим присутствием даже холодные стены.  От одиночества ее не осталось и следа, она тут же забыла о нем, словно его и не было.  Внимание, уделяемое ей, льстило ее искушенному самолюбию, в конце концов она начала остро осознавать влияние своей красоты. Самокритика не тяготила ее душу и при одном взгляде в зеркало можно было убедиться в очевидности того, что черты лица, нос, губы, глаза – все было очень аккуратным и изящным, сюда можно еще присовокупить обворожительную улыбку, которая заставляла глаза изумительно икриться и розовый румянец, никогда не покидавший нежных щек девушки. Сказать, что граф баловал свое дитя, не сказать ничего. Амелия получала все, в чем нуждалась девушка для поддержания в надлежащем виде своей внешности и своего туалета. В то время как дон Фернандо напоминал скорее слугу, нежели чем хозяина замка. Одежда его так и осталась в небрежности, сам он, видимо, предпочитал жесткую экономию в ущерб себе и всему, что касалось его персоны. Строгость воспитания так же не беспокоила юную графиню, отец, будучи занятый своими делами, не особо внимательно следил за ней, а старушка Менция вскоре отдала богу душу. Таким образом Амелия располагала той свободой, которая ограничивается лишь собственной совестью и честью. Розина сделалась верной спутницей своей госпожи, потакая всем ее желаниям и служа пособником ее личных дел. Она была свидетельницей зарождавшегося чувства между своей госпожой и юным Альба, и позже стала связующей нитью между двумя молодыми сердцами. Девушки частенько запирались вдвоем в комнате и предавались мечтам о счастливой жизни.
« Ах, Розина,- вдохновлено повествовала Амелия,- пусть мой муж окажется самым достойнейшим из достойных. Скажи, ведь я заслуживаю такого? Разве есть во мне что-то, что может оттолкнуть от меня человека?»
 «Что вы ваша светлость! Разве вы не видите как на вас смотрит герцог? Да он жизнь, кажется, готов отдать за вас! А маркиз де*, он тоже, несомненно не может скрыть своих чувств. Ох, сдается мне ваш батюшка специально собирает здесь всех грантов Испании и Франции, чтобы выбрать вам хорошего мужа! А вы уж никогда не посрамите вашей красоты и знатности рода, видит бог, вам уготовано блестящее будущее! Уж я знаю, что говорю».
 Амелия тогда самодовольно улыбалась и, отчасти чтобы еще раз услышать услаждающие слух излияние служанки принималась, сама не веря в свои слова, рассуждать:
 «Я конечно не идеал воспитания, но то не моя вина. Как жаль, что я так рано лишилась матушки, возможно, она бы воспитала во мне те качества достойные знатной девицы, имеющей самую непоколебимую репутацию. Может быть я порой бываю недопустимо открыта с людьми, но, ей-богу, Розина, я дышу энергией, я люблю,я живу, я наслаждаюсь вниманием….О! право, разве такие невинные порывы можно осуждать? Я ведь не преднамеренно. Пусть господь бог покарает меня, если в моей душе есть хоть капля порочности или невоспитанности, пусть даст мне злого мужа. Может быть он тогда научит меня уму разуму».
- «Ну что вы, моя госпожа! Вы такая хрупкая и нежная, с вами надо обращаться исключительно с любовью и вниманием, вы зачахните с грубым мужем! Вы созданы для того чтобы вас носили на руках. Посмотрите, вокруг вас одна любовь. Вы выросли в ней, вы питаетесь ей словно чистый агнец питается молоком матери. Как же можно отдать вас в руки страшного человека? Ох, мне даже боязно подумать об этом».
- «Да, ты иногда говоришь очень мудрые вещи Розина, -с удовольствием подмечала Амелия,- как же я могла не подумать об этом. Уж кто кто об этом подумал как можно раньше, так это мой отец. Действительно, он ищет достойного меня кандидата. Хотя постой-ка, помнишь ли ты того австрийского принца? Как он пропал неожиданно? А граф Оррано? Чем они не угодили отцу? По мне, так достойные прекрасные люди. Неужели тебе неизвестно ничего? Куда они пропали так неожиданно, хотя оба восхищались мной?»
- «Ах, синьора, будет вам беспокоиться о них. Что они пропали, то не ваша вина, значит не достойные они люди. Небось восхищаются всеми подряд, да ищут кого посговорчивей. Не все женщины честны и не все мужчины разборчивы. Так что они слепые, это их вина, что с них взять, коли им бог глаз не дал?»
 Амелия в таких случаях обычно хмурилась, но состояние ее такое длилось недолго, вновь уступая место томной прелести.
 «Вот уедете вы от меня, ваша светлость и будете блистать где-нибудь при французском или австрийском дворе….»
«Так что ж в этом плохого?-с усмешкой осведомилась графиня.
 «Да ничего то ничего. Да только оставите вы меня здесь одну-одинешиньку. И не увижу я достойного общества никогда» Розина сокрушенно вздохнула, а Амелия с удовольствием засмеялась.
 «Брось Розина! Я заберу тебя с собой, разве могу я когда-нибудь оставить тебя? Ни за что! Уж будь покойна».
 В подобного рода беседах девушки проводили много времени и тратили на эти нехитрые занятия уйму вздохов. Амелия расцветала с каждым днем все более и более, беззаботность и легкость ее могли бы вызывать зависть у окружающих, если б они в действительности имели твердую основу. Однако время шло, а граф продолжал хранить молчание, и к неудовольствию Амелии бездействовал. Ей казалось, что он будто пребывает в каком-то сне, не желая замечать складывающиеся вокруг него разные обстоятельства, с целю использования их для ее блага. Такая нерасторопность дона Фернандо волновала капризное воображение дочери и она все чаще поглядывала на него с едва заметным беспокойством. Беспокойство ее усилилось, когда она стала замечать, что герцог Альба вдруг стал мрачным. Юный сын его перестал приезжать, а спустя несколько дней, не успела Амелия спохватиться и понять в чем дело, герцог как в воду канул и более о нем не было ни слуху, ни духу. Не желая искать разумных причин графиня заливалась слезами и так провела много бессонных ночей. Розина неустанно повторяла, что отец ее мудрый человек и, видимо проверяя чувства юного Альба, он счел их недостаточно крепкими. Или даже, скорее всего юноша сам испугался ответственности и решил сбежать. Как-то так получилось, что Амелия уверилась в несерьезности со стороны герцога и вскоре в душе ее, с завидной быстротой, поселилось безмятежное спокойствие, тем более что его место быстро заменили другие высокие лица.  Однажды утром в покои графини вбежала  Розина, едва ли не трескаясь от переполнявших ее эмоций.
«Госпожа, госпожа! Что я вам сейчас расскажу, слушайте скорей!» Девушки уселись друг против друга и Розина, тараторя как трещотка, принялась выкладывать то, чему стала свидетелем.
- «помните господина де Бриссак, который один раз как-то навещал вашего батюшку с маркизом Орросо?»
«А в чем дело Розина? Имеет ли это какое-либо отношение  ко мне? Я не помню, чтобы этот господин как-то интересовался мной. Помнится у него были дела с отцом».
 «Да все бы ничего, но он провел с вашим отцом часа два и вышел от него злой как черт! Клянусь вам, что-то ужасное они друг другу наговорили. Ох, я думала он застрелил бы кого-нибудь дай ему в руку пистолет, такой он был злой…На нем лица не было…»
Амелия начавшая терять терпение прервала служанку и повторно осведомилась какое это отношение имеет к ней.
«Ды как же, сударыня, самое прямое, думается! Я рядом стояла, когда он мимо проходил, нельзя было меня не заметить. Прямо глядишь задел бы меня, если б я немного вперед выступила. Так вот он всегда одаривал меня вниманием, а сейчас даже не взглянул на меня! Будто я не я, а пустое место».
- «Ну так что в этом ужасного, в гневе человек и свою мать не заметит. Больно высокого ты о себе мнения Розина.»
- «Так нет же госпожа! Он меня специально не заметил.» Принялась уверять Амелию служанка, первая же никак не понимала о чем та пытается ей втолковать. –
 «Ну что ж вы не понимаете все? Даже я поняла, что они о вас говорили, я даже беру смелость рассуждать, что господин просил вашей руки, а граф отказал ему. То-то он меня и «не заметил», не удивлюсь если он более не появится здесь»
- «Твои предположения крайне ненадежные и ни на чем не обоснованные. Ты их строишь на песке, Розина».
- «Но вы посудите сами госпожа, Бриссак влиятельный вельможа, у него огромное состояние, сам он человек великой чести, с чего бы вашему батюшке отказывать такому кандидату? А судя потому, какой он злой от него вышел, думаю я, что он не хуже моего то знал и поэтому так злился! Вот и все. Тем более вы же просили меня следить за вашим батюшкой, а он такой хитрый, ничего наружу не выставляет. А что господин этот не мог скрыть своих чувств, так то как раз дону Фернандо неподвластно, а я как раз вовремя оказалась рядом».
- «Может быть отец счел его недостаточно достойным -задумчиво проговорила Амелия, - в любом случае ему все виднее, не мне противиться его желаниям. Очень большая вероятность того, что ты чего-то напутала Розина. Тебе вечно что-нибудь да кажется».
 Служанка надувшись пожала плечами, пробубнила пару сторонних фраз и вышла из комнаты.  Амелия же, не придав произошедшему случаю почти никакого значения вскоре позабыла о нем, как и о всех остальных. Однако в душе ее, неосознанно, поселилась смутная тревога. Она стала ловить себя на мысли, что выходит к гостям не так охотно как ранее и гости как-то поблекли в ее глазах, сделавшись все на одно лицо, но скука эта все же проходила, когда ненадолго ее воображение занимал новый брошенный на нее с любовью взгляд.
Граф же скоро свел знакомство с двумя важными сановниками при королевском дворе и все внимание свое теперь направлял на них. Один- герцог Пармский, породнившийся с королем и имевший широкий доступ ко двору.  Другой –итальянский грант, служивший при дворе испанского короля, но не имевший особо большого влияния, эта  неудача, однако, восполнялась большими богатствами, которыми тот владел в Италии.
Граф всегда с нетерпением ждал их визитов, особенно герцога, с которым часто вел личные беседы, длившиеся порой много часов.
«Нынешний король слишком слаб, -почти постоянно повторял герцог,- мой дорогой друг, что вы хотите от юнца, который только вступил на престол, да к тому же обделен здоровьем. При дворе только и говорят, что о его скорой смене. Что говорить, тяжелое время для страны, один король в печали, другой едва ли вышел из отрочества».
«А что касается моих дел при дворе, ваша светлость?»- деликатно намекнул граф. «Когда мне представлялась возможность, я упоминал ваше имя….»-тут герцог запнулся и, казалось, не хотел говорить дальше. Граф уставился на него, выразив на своем лице жадный интерес, впрочем смешанный с тревогой.
 «Когда я упомянул вас в первый раз…или нет, лучше когда я упомянул вас позже, его величество встрепенулся и спросил у меня как вы поживаете с тех пор, как умерла ваша жена». Граф понял на что намекает герцог и с трудом удержал всплеск своего негодования.
- «Вот что Саурез-де-Фигуэро, не выгодно вам сейчас разворачивать кампанию по экспансии в мадридский двор. Вы затратите на это кучу времени и денег, а результат в данном случае неизвестен. Я настоятельно рекомендую вам найти другие пути. Тем более что положение испанского трона сейчас очень ненадежное и все внимание его высочеств направлено сейчас на то, чтобы укрепить его и избежать гражданских войн и иноземных вмешательств».
Граф, ведя дела такого рода, вскоре погряз и в другом деле, не менее важном и щепетильном.
Второй друг графа, не менее полезный ему, чем первый, стал вдруг проявлять явное внимание к дочери графа. Будучи человеком импульсивным, гордым и волевым, он никак не желал отступаться от своей цели. В то время как граф едва ли мог смягчать его напор всякими отговорками, надеясь сохранить друга при себе. Такая деликатная борьба длилась около полгода, с перерывами в несколько недель, когда синьор, дабы перевести дух, проводил несколько недель в Мадриде, а потом возвращался к своей неприступной крепости и продолжал атаковать ее с новыми силами.  Несговорчивость графа раздражала итальянца и он, все более распаляясь изыскивал то одни, то другие доводы, дабы смягчить упрямство первого.  Кроме того он прилежно вел дела графа в Мадриде, и сделал, пожалуй больше, чем герцог П.  Причины такого рвения не трудно было угадать, что прекрасно знал и граф. Поэтому первый страшно боялся потерять такого полезного знакомого, второй же, сетовал на то, что друг его совсем не ценит оказываемых ему услуг.  Итальянец навис над бедным графом давя того всем своим авторитетом, смешанным со злобой,  Словно грозовое облако, готовое разразиться ливнем со всей своей силой на непокрытую голову слабого горемыки. 
Амелия же чувствовала, какое влияние оказывает ее персона на итальянского синьора, но ровным счетом не обращала на него никакого внимания, не потому, что он был ей безразличен или она испытывала к нему отвращение, но потому, что уже успела потерять большую часть интереса ко всем личностям присутствовавшим время от времени в замке.  Пыл ожидания угас, потушенный долгими годами неизвестности, в которой она пребывала. Все ее негодование и все вопросы приняли форму пассивной меланхолии, отчета которой она уже не отдавала, не зная когда точно возникло такое ее состояние. Жизнь ее потеряла былые краски и цели как-то поистаяли все сами собой, оставляя место тупой пустоте. Рутинными стали для нее все визиты гостей, все лица, все сказанные ей комплименты, все любовные объяснения (коих было не так уж много, как можно было подумать), все дни и вечера, ее наряжания и туалеты, ее дежурные улыбки и милое обхождение с теми, кому надо было уделить повышенное внимание.  К ее неудовольствию лиц в замке поприбавилось, большей степенью привлеченных слухами о ее красоте (как стала думать девушка, каждый раз замечая на себе оценивающие взгляды). К знатным господам примешивались и обычные франты-ловеласы, искатели новых приключений  и впечатлений, их можно было вычислить сразу же. Любовные излияния их поступали без промедления и со всей пылкостью, в виде слов, взглядов писем и бог весть еще чего. Однако, видя неприступность и строгость предмета их обожания они, кто как, быстро улепетывали. Любой брошенный на себя взгляд, выдававший чувства того, от кого он исходил, Амелия ловила с равнодушием, но если повнимательней присмотреться к ее лицу, то в нем еще отражалась  еле заметная грусть, о которой девушка не догадывалась. Она предпочитала, выполнив все требования этикета и уважения к обществу, при первой возможности скрыться из поля зрения, оставляя очевидцев в расстроенных чувствах или же недоумении или даже неудовольствии. По ошибке списывалось такое поведение знатной доньи на гордость и на осознание своей значимости, большинство очевидцев было твердо убеждено в ее холодной неприступности. Она же, не догадываясь, в свою очередь, о мыслях других людей относительно нее, считала, что ничего предосудительного не делает. В общем-то так оно и было.  Девушка вновь почувствовала одиночество, но не одиночество вызванное отсутствием общения, а одиночества духовного. Усталость и неизбежность поселились во всей ее внешности, делая ее на вид старше и серьезней, но все же не лишая той приятной томности и молчаливости, которые часто сопровождают эти приобретенные со временем качества. Сказать ли, что она стала еще притягательней для мужского пола, теперь, против своей воли,  заполучив все качества искусительницы, королевы плененных сердец? Несомненно так оно и было.  Стоит так же заметить, что не смотря на все негативные состояния, которые поселились в душе юной красавицы, они не занимали ее целиком и без остатка. Юность ее и свойственная ей живость все-таки часто, но ненадолго, давали знать о себе, проявляясь ли огоньком вдруг возникшего интереса или устроенного кем-нибудь веселья. И длилось такое ее состояние, ровно столько, сколько ей требовалось, чтобы понять, что все тленно и в общем-то не имеет никакой ценности. И тогда она вновь возвращалась в привычное ей состояние.
Амелия часто придумывала уловки, дабы избежать новоприбывших гостей, если она чувствовала, что совершенно не имеет душевных сил предстать пред ними. Тем более ей претило общество людей пересекших границы среднего возраста, к которым она теперь не могла питать никакого даже примитивного интереса, если собрания молодежи все еще могли доставлять ей удовольствие.  В первом случае она либо сказывалась нездоровой, либо почтив своим присутствием общество спешила покинуть его как только то позволяли приличия. В зависимости от того в каком настроении был граф. Он то чутко чувствовал перемены происходившие в Амелии и мягко говоря был ими очень недоволен. Его просьбы вскоре превратились в приказы, затем в настойчивые приказы, учитывая, к тому же, что повторялись все чаще. Он не желал вести с Амелией  воспитательные беседы, по поводу исправления ее поведения, зная что они большей вероятности обернуться невыгодно для него, нежели чем повредят ей.  Кроме того он не желал затрагивать слишком щепетильную тему и предпочитал вообще не делать никаких намеков на те предметы беседы, которые бы могли навести на нее.
Однако обязанности ее в конце концов так ей надоели, что она, к тому же пребывая в прескверном настроении, осмелилась завести следующий разговор с отцом, когда он в очередной раз в приказном тоне высказывал ей свои пожелания по поводу ее присутствия перед гостями этим вечером за ужином.
«Ах, отец, не понимаю, зачем вам так требуется мое присутствие там. Прошу вас не гневайтесь на меня, но я право не понимаю. Вы знаете, что моя судьба в ваших руках и я, как послушная дочь, должна не спрашивать, но повиноваться. Поверьте, я всегда делала это с покорностью, я видела цели, я чувствовала вас и понимала. Но сейчас, уже столько времени, я правда не понимаю для чего все это»- голос девушки звучал грустно и умоляюще. Граф посуровел и отрезал:
«Ты должна! К чему эта беседа? Я знаю, что делаю, уж будь спокойна». «Да, я не сомневаюсь, но чем больше времени проходит, тем меньше я понимаю вас и складывающиеся вокруг меня обстоятельства. Прошу вас, я и так часто присутствую перед гостями, нельзя ли сделать хоть какие-то послабления? В конце концов, если вы считаете меня своим украшением и сокровищем, которое непременно нужно демонстрировать всем подряд, то право, это сокровище уже давно поблекло, его видели тысячи глаз, оно уже потеряло былой вид».
Амелия помолчала с минуту а потом добавила:
 «Иногда я чувствую себя товаром, который не могут выгодно сбыть».
 «Что ты несешь, неблагодарная? –топнул ногой разгневавшись вдруг граф.  «Что нашло на тебя? Какая очередная болезнь? Ну, что ты выдумаешь сейчас, чтобы вновь увильнуть?» «Простите, мной движет лишь только усталость от всех этих лиц. У меня нет сил присутствовать сегодня на вечере перед всеми этими старухами и стариками. Ради чего я там?».
«Эти старухи и старики знатнейшие гранды Испании и Франции! И среди них моя сестра, можно разве так непочтительно отзываться о родственнице, которая тем более, так редко удостаивает своим присутствием наш дом? Не тебе задавать такие вопросы, сама должна хорошо понимать для чего ты нужна сегодня и если ты все еще питаешь хоть какое-то уважение ко мне, то  выполнишь мою просьбу».
 «Я всегда выполняю ваши просьбы, отец». Граф недовольно фыркнул на это и отвернулся.
Амелия спустилась к ужину бледная и расстроенная, однако натянув на себя обворожительную улыбку, служившей целью скрыть свое состояние.  Она немного опоздала на ужин, вся компания уже собралась за столом и граф, бросив на нее испепеляющий взгляд относящийся к ее задержке, вскоре однако успокоился, насколько то было возможно приняв во внимание тот факт, что Амелия могла выкинуть за ужином что угодно.
Так как за столом собралось большей степенью старшее поколение, то беседовали мало и негромким голосом.   Амелия уткнулась в свою тарелку и поднимала взор лишь тогда, когда обращались непосредственно к ней.
 « Что с вами, милая моя?- доверительно обратилась к ней в середине ужина маркиза, родная сестра графа, когда сервировку готовили для десерта и можно было спокойно поговорить.  Вы кажется неважно себя чувствуете?»
 « Немного болит голова, ваша светлость. Не беспокойтесь»- мягко ответила Амелия.
«Ах, девочка моя, ваш отец, мне кажется слишком строг к вам. Разве можно было заставлять вас спускаться к нам, когда на вас лица нет. Вам нужно было остаться в постели. Вам наверно скучно с нами? Ну что ж если старики не могут выказывать жизнерадостность и энергию, зато у них есть такое преимущество как опыт  и мудрость. Так что иногда полезно бывать и в их компаниях»
«О, прошу вас, ваша светлость, я совсем не грущу. Как вы могли подумать такое.  Я наконец-то смогла оказаться в вашем обществе, и, благодаря вам я и присутствую сегодня здесь». «Знаете что, как только выдастся минутка я намекну вашему отцу, чтобы он отпустил вас, бедное дитя». Амелия поблагодарила ее за излишнее внимание и разговор, казалось, иссяк на этом. Но вдруг маркиза нашла новую тему для беседы и защебетала с новым напором:
«Знаете моя милая, никогда  не нравились мне наряды испанок. Вот если бы вы побывали хоть раз во Франции, вы бы поразились вкусу и богатству, с каким наряжаются наши дамы! С каким искусством и как умело они подчеркивают свои достоинства и скрывают недостатки! А смелость их нарядов и с каким достоинством они держат себя. Испанки, я заметила, достаточно скромные, правда не сравнить со шведками, но все же.  Вам бы посетить хоть раз Францию, клянусь вам, вы бы не остались равнодушной. И, вообще, для вашей натуры, да и красоты лучше подошла бы моя земля. Там, уж поверьте мне, умеют ценить женщину, и по-меньшей мере половина из них могла бы называться богинями. Знаете что, я как-нибудь уговорю вашего отца отпустить вас ко мне. Конечно можно дождаться когда вы выйдите замуж, вам наверняка будет скучно, да и уехать тогда, будучи замужней, станет легче, чем сейчас. Мне надо подумать об это, а вам как мое предложение?» Амелия выразила скромное согласие, особо не разделяя воодушевленности маркизы и, в общем-то, не особо слушая ее. Амелия видела сейчас эту женщину второй или третий раз в своей жизни, все, что она о ней знала это то, что маркиза не была в ладах с ее отцом и скорее даже избегала общения с ним. К тому же граф недолюбливал ее за болтливость и пустословие, а так же за излишнюю живость, совсем не свойственную ее возрасту.  Таким образом родственные связи поддерживались лишь только из-за учтивости и в тех рамках приличий, кои могли бы считаться приемлемыми для родственников, дабы не оскорбить сокровенности родственных уз. Маркиза наконец замолчала, а Амелия, поняв, что более присутствовать за столом нет сил,  поднялась и вежливо простилась с гостями, найдя достаточно благовидный предлог. Она не обратила внимания ни на злой взгляд отца, который он бросил на дочь, ни на страстный, так же плохо скрываемый досадующий взгляд синьора Оррсино.  Итальянец с трудом сдерживал свои чувства, что, в прочем, никогда ему не удавалось и это он прекрасно осознавал. Он чувствовал на себе любопытные взгляды нескольких человек из окружения, но, как всегда, не мог с собой совладать.  Как сейчас он желал бы броситься за ней, чтобы просто, хотя бы, проводить эту холодную, гордую королеву, но протесты графа имели свою силу над ним. Итальянец, вернувшийся лишь пару дней назад, после очередного отдыха от «боя» и построения новых стратегических планов «нападения и защиты» принял последнее рискованное решение, на положительный исход которого он уповал всей душой. И теперь лишь ждал момента, дабы воплотить свои великие планы в жизнь.  Неожиданность, с какой Амелия покинула общество, всколыхнули в нем все нетерпение и страсть и подтолкнули  к новому разговору с графом, которого он намеревался не затевать сегодня.
Как только общество удалилось на вечернюю прогулку, а кто-то остался играть в трик-трак, итальянец осторожно подошел к графу, который вел беседу с господином де * и кашлянул. Граф, на удивление первого,  принял его компанию немного раздраженно. Однако итальянца это не остановило.
«Достопочтенный друг мой. Я бы хотел поговорить о предмете столь волнительном для меня,  что я решился  на этот разговор именно сейчас».
 «Как! Вы опять за свое? Но синьор, почему именно на ночь глядя? О, пожалейте меня, вы хотите, чтобы у меня опять случилось несварение?»
 «Но, а у меня тогда случиться бессонница, неужели вы так жестоки к вашему старому другу? Давайте будем солидарны друг к другу, я постараюсь быть кратким».
«Вам не стоило приезжать сюда, синьор Оррсино…»- начал было граф, соблюдая твердый и сухой тон, но его речь перебил слащавый голосок итальянца, который нагнулся к уху графа так близко, что тот чувствовал его дыхание на себе:
 «Но вы знаете, у меня к вам отличнейшее предложение, я нашел еще средства….»
 «Ваши средства не оправдывают цели, мой друг,- снова перебил итальянца граф,- прошу вас, давайте отложим беседу.
 « Но вы еще недослушали меня до конца!»
 «Знаете я очень ценю знакомство с вами, ценю вас как человека и мне бы очень не хотелось расставаться с вами»
«Ну так это легко поправить!»
 «НЕ в этом случае, прошу вашего понимания, вы все время предлагаете мне недопустимое. Но я, как ваш искренний друг, посоветовал бы вам организовать себе длительный отдых. Уехать куда-нибудь далеко, где ничто не отвлекает мысли от красот природы, где ваше сердце радуется, взор отдыхает…»
«Но дон Фернандо, вы сейчас сами противоречите себе! По вашим описаниям я как раз и нахожусь на отдыхе. Здесь мое сердце радуется, взор отдыхает. Право, я не найду лучшего места, даже можете не предлагать».
Граф пшикнул и с трудом подавил вздох.  Дон Фернандо, в душе, хоть сейчас был готов поставить наглость вспыльчивого  страдателя на место, а там будь что будет, но все же продолжал молчать сам не зная почему. 
«К сожалению вынужден не согласиться с вами. Прошу вас, давайте завтра, у меня уже голова разболелась, пожалейте в конце концов мой возраст». Наклонив немного голову он дал понять, что разговор окончен.
Амелия тем временем, совершала свой вошедший в недавнюю привычку моцион по галереям и коридорам замка,  она решила подышать свежим воздухом и освободить свою тяжелую голову от остатков вечерних бесед перед сном.  Часто выходила она на арочные анфилады, где открывался широкий вид на Пиренеи и ничто не мешало легким вбирать в себя прохладный, звенящий от свежести воздух.  Здесь она либо предавалась пассивным мечтам,  почти потерявшим былой цвет, либо просто наслаждалась открывающимися видами. Отец не знал ничего о ее прогулках, иначе ее давно бы запирали на ночь в  комнате, а Розина не особо посвящалась в них.
Наконец вволю нагулявшись Амелия направилась тихой поступью к себе, однако каково же было ее удивление и страх, когда в одном из коридоров ведших напрямик к ее комнате, она увидела темную фигуру неуверенно ходившую туда-сюда. Свет не падал на нее, лишь только лампа Амелии бросала вперед слабый луч, а сам незнакомец, казалось, находился в глубоком раздумье, чтобы заметить этот слабый свет. В конце концов Амелия убедила себя, что бояться ей в родном доме некого, да и обойти незнакомца не представлялось возможным, тем более он мог заметить свет ее лампы, поэтому она продолжила свой путь. Незнакомец поднял голову и воскликнул от удивления и радости, Амелия в свою очередь недовольно отпрянула назад, так как мужчина был не кем иным как синьором Оррсино. Неудачный влюбленный, после разговора с графом неосознанно направился к спальне своей возлюбленной, в общем-то без цели, но влекомый, скорее, страдающим сердцем. Так, он остановился на пол пути и старался подумать о чем-нибудь существенном, даже не зная стоит ли ему беспокоить сейчас предмет своих надежд. Итак, для дум  он не нашел более лучшего места, чем этот коридор и, увидев Амелию, он тут же забыл не только свою речь, которую тщательно обдумывал, но и себя самое. Настойчивость и явная страсть итальянца всегда отпугивали Амелию, сказать, что он своими действиями вызывал у нее недовольство, ничего не сказать.
 «Что вы здесь делаете?»- не удержалась Амелия, в голосе ее скользнули колкие нотки, совершенно, между тем, забыв, что это она разгуливает по замку одна в столь неподходящее время.
 «О, Амелия, неужели я настолько  помрачился рассудком, что вижу сейчас ваш призрак и, о чудо, он говорит со мной! Какое неописуемое счастье, о большем я и не смел мечтать!»
 «Вы неважно себя чувствуете синьор? Мне кажется у вас жар, ваши глаза блестят даже  в темноте. Вам лучше подняться к себе».
 «О, да, у меня жар!- не слыша остальных ее слов уцепился за понравившееся ему итальянец,- но кто причина ему? Меня сжигает адское пламя, Амелия,  настолько горячее, что мне кажется я не доживу до утра! «
 Амелия, начавшая уже бояться порывов Оррсино, насторожилась.
«Прошу вас, синьор, зачем вы ходите здесь в таком состоянии и пугаете меня. Вам необходимо лечь, я бы попросила отца вызвать к вам врача».
 «Врач!»-воскликнул вдруг Оррсино и глаза его вспыхнули с еще большей силой. «Но он уже здесь! Он здесь, рядом со мной, мой единственный врач, который может дать мне самое лучшее противоядие от моей болезни».
Видя, что юная прелестница смотрит на него с удивлением и страхом он продолжил: «О, Амелия! Неужели вы не понимаете ничего?  Вы моя жизнь и душа, вы мой неприступный  идол. У его алтаря я молюсь денно и нощно, у его каменного подножия я лежу распростертый, почти умирая,  умоляя для себя хоть немного благосклонности.  О, Амелия, я люблю вас! Всем своим сердцем, которое полностью в вашей власти. Но, увы, вы так жестоки ко мне!»
«Вы с ума сошли синьор,-испуганно пробормотала Амелия,- зачем вы говорите мне все здесь и в таких пугающих меня тонах….»
 «Но, моя госпожа, я не умею по другому, и мне кажется у любви одно  имя, разве нет?  Скажите, что мне делать, чем заслужить вашу любовь?»
 «Прошу вас, вам стоит обратиться к моему отцу и решить эти вопросы с ним, обращаясь напрямик ко мне на что вы рассчитываете? Я не имею столь большого опыта, дабы достойно отвечать вам, не повредив при этом своей чести.  Простите, что не могу ответить ничего, но моя речь может нехорошо скомпрометировать меня. Прошу вас, обратитесь прежде к моему отцу, он рассудит вернее чем я».
 «Но моя госпожа, зачем мне ваш отец, когда я желал бы говорить с вами! Не буду же я изливать ему все те чувства, свидетельницей которых можете стать только вы!»
«Простите, но вы оказались здесь так неожиданно, застав меня врасплох. Прошу вас, синьор Оррсино, будьте благоразумны, отпустите меня, нехорошо разговаривать здесь». Итальянец, чувствуя, что силы изменяют ему, тем более, как уже упоминалось он не был готов к этой встрече, заговорил следующим образом:
 «Амелия, у меня есть важный разговор к вам! Умоляю вас,  назначьте встречу, выслушайте меня. Пусть нам никто не будет мешать….Где угодно, когда угодно, я буду ждать!»
«Синьор,- возмутилась девушка,- вы требуете слишком многого! Прошу вас, все встречи только с уведомлением дона Фернандо, если он даст свое дозволение я….»
«Нет, Амелия, нет! Вы убьете меня! Клянусь, дело касается жизни и смерти и вы будете моим палачом, только вы! От вашей руки мне суждено будет умереть, но я не хочу об это думать пока. Пока я надеюсь на вашу ко мне благосклонность. Заклинаю вас, сжальтесь надо мной!»- голос итальянца звучал так умоляюще слезно, что Амелия не на шутку испугалась и спешно, не подумав, дала свое согласие.
 « Хорошо, я соглашусь на встречу, но только из уважения к вам и ненадолго. А теперь пустите меня, здесь ненадлежащее место для беседы, нас могут увидеть. Умоляю вас, дайте мне пройти».
Итальянец, получив согласие, тут же бросился на колени, схватив ручку графини и принялся изливать свою благодарность, однако Амелия лишив его обладания столь прекрасной частью спешно убежала к себе.
Следующий день графиня провела в неприятных раздумьях, всем сердцем желая избежать этой встречи, из-за чего показывалась при гостях только во время трапезы. Ей стоило огромных трудов не покраснеть и не смутиться при виде наглого итальянца, который устремлял на нее беззастенчивые страстные взоры, раздражавшие, к тому же, дона Фернандо. Финалом вечера, таким образом, явилось то, что граф, совершенно разозленный, едва ли удостаивал вниманием своего разжалованного друга, а тому было море по колено. Он летал на крыльях надежды, которая носила его высоко над бурными водами и обещала поднять его еще выше. Оррсино, уверился, что от графа теперь добиваться чего-либо бесполезно, поэтому он резко потерял к нему интерес. В общем ненависть по отношению друг к другу двух бывших, теперь уже, друзей стала для них очевидной.
Оррсино, с трудом дождавшись окончания ужина, с досадой заметил, что никаких знаков о встрече ему сделано не было. Он кидал на Амелию вопросительные взгляды, она же делала все, чтобы не смотреть на него и вообще не сталкиваться с ним, а как только представилась удобная возможность, она удалилась к себе. Однако не успела она дойти до деверей комнаты, как ей преградил дорогу слуга ее дома.
 «что такое?»- недовольно осведомилась девушка.
«Простите, донья Амелия, но у нас есть некоторые проблемы, там во дворе кучер маркизы П* сильно не в состоянии, едва ворочает язык. Так вот он вывез карету графини на задний двор и кричит, что пора ехать».
«Ну, так а при чем тут я? Неужели у вас перевились крепкие мужские руки, чтоб стащить его с козел и как следует проучить?»
 «Да в том то все и дело, что как только до него дотронешься он начинает орать нечеловеческим голосом, а вы знаете, что будет, коли маркиза узнает что слуга ее напился? Его она тут же снимет с должности, а малый то хороший…»
«Для чего вам я Роберто?- гневно спросила Амелия, уже теряя терпение, боясь, что опять наткнется на Оррсино.
 «Не гневайтесь, госпожа, просто малый видимо совсем упился сегодня. Говорит, что не сойдет с козел, пока сама донья не сойдет вниз и не прикажет ему того. Он называл вас прекрасной и самой достойнейшей из женщин!»
 Амелия вспыхнула и приказала слуге замолчать, понимая, что избавиться от него не удастся и дабы не терять времени она, душа в себе все порывы негодования,  отправилась за слугой, понимая, к тому же,  нелепей ситуации и не придумаешь и она вдруг сделалась ее участницей. Пока они достигли заднего двора прошло уже немало времени, а когда Амелия увидела, что ее присутствие уже не нужно, то тут гнев ее вылился в полной мере, отсчитав слугу, она поспешила возвратиться к себе. Дело было в том, что пьяный повеса, о котором говорил слуга, сейчас спал мертвым сном у колес кареты, куда он, видимо свалился., возле него уже стояли двое крепких слуг, которые как раз и должны были унести его. Она и не догадалась, что все было подстроено итальянцем, дабы задержать ее по пути в комнату. Он, поняв, что его обманули тут же предпринял экстренные меры, в прочем взвалив все на слуг, между тем, сам рассчитывал незаметно пробраться в комнату к своей ненаглядной. Слуги спешно придумали  то, на что у них хватило времени.
Амелия возвратилась к себе, вздохнув наконец спокойно она заперла дверь. Принявшись снимать украшения, медленно и задумчиво она вспомнила о своем обещании и совесть ее немного возмутилась от того, что  она не сдержала своих слов. Однако думая об этом, она услышала позади себя шорох и обернулась тут же вскрикнув от испуга. Возле портьеры, отодвинув ее, стоял итальянец, однако взгляд его оказался таким виноватым и бедным, что Амелия нашла в себе силы успокоиться и произнести:
 «Как вы попали сюда синьор? Неужели в вас нет ни капли воспитанности?»
 «прошу вашего прощения,- заговорил итальянец тоном, вторящим его внешности,- прошу простить меня за ту наглость, кою я посмел распространить на вас. Но у меня не было другого выбора. Если бы я не увидел вас сегодня, я бы погиб!»
«Вы пугаете меня, синьор, в чем дело? Если я могу чем-то помочь вам я помогу, но то, что вы проникли в мою комнату ни в коем случае не извиняет вас!»
 «помочь?!- с досадой воскликнул Оррсино,- помочь, так называется ваша благосклонность ко мне? О, я хотел ожидать от вас совсем другого! Амелия, я пришел говорить с вами о важном деле, важном для нас обоих. Мне необходимо знать ваше мнение, мне нужен ваш ответ». «Но, мое мнение и мой ответ не решают здесь ничего, разве вы не понимаете? Что должна я ответить, когда последнее слово произносит мой отец? Какой вам толк от этого»
 «Нет! Именно ваш ответ важен мне, если вы не отвернетесь от меня, то  ответ вашего отца уже будет неважен!»
 «Что вы хотите этим сказать? Вы пугаете меня, своими недомолвками».
«моя прекрасная госпожа, я люблю вас! И готов повторять это вечно. Я клянусь вам, что со мной вы станете самой счастливейшей из женщин, клянусь вам, что вы ни на секунду не пожалеете, если свяжете свою судьбу с моей. Клянусь вам, что буду носить вас на руках и опекать и любить так, как не опекал и не любил еще никого! Я готов пойти ради вас на любые безумства и вы убедитесь в этом тотчас же, если дадите мне свое согласие на брак».
 «Брак, синьор, возможен только с разрешения отца, что вам проку от того, что я соглашусь? Вы толкуете о совершенно несуразных вещах! Это необдуманно и высшей степени глупо. Вам стоит поговорить сначала с отцом…»
«Да что вы заладили «отец-отец»,-вскипел итальянец,- я желаю лишь услышать ваше согласие, неужели вы не хотите дать мне его?. О, неужели  есть какие-нибудь преграды, мешающие вам сейчас осчастливить меня на всю жизнь? Неужели ваши чувства ко мне хоть немного не взаимны? Неужели я совсем безразличен вам, Амелия? Дайте мне хоть какой-нибудь намек на вашу благосклонность, и я смету любые преграды!»
 «Даже если я дам вам его, не понимаю, все же, как вы намереваетесь обойти моего отца? Сначала скажите как, какие действия вы намерены предпринять, потом я решу за все остальное»- стараясь держать себя в руках произнесла Амелия, однако голос ее от волнения заметно дрожал.
« О, Амелия, вы самая достойнейшая из дочерей Евы, самая величественная из богинь, если вы согласитесь стать моей женой, я тотчас же увезу вас к себе! Мы убежим с вами в мою страну и вы станете счастливейшей из женщин, я клянусь своей кровью! Я достаточно богат, чтобы  не считаться с вашим отцом и  не бояться его мести »
 Амелия побледнела и отшатнулась к стене, прелестный ротик ее исказила гримаса отвращения, редкая на столь прекрасном личике.
«Бежать?! С вами? Что вы говорите? Как посмели предложить мне такую низость….»
Графиня задыхалась от душивших ее эмоций, в то время как Оррсино, едва опомнившись изрек:
«Да бежать! Неужели вам стыдно бежать с самым высоким грандом Италии, который на коленях умоляет вас стать его любимой женой? Что в этом плохого, о прекрасная моя Пенелопа? Чем я мог так оскорбить вас, что лицо ваше приобрело такие краски и теперь пугает меня»
«Бежать с вами тайно, вы с ума сошли, синьор! Я не потерплю такого обращения со мной. Я не пленница, чтобы бежать со мной и не падшая девица. Я вышла из того нежного возраста, когда девушкам можно плести все, что угодно, дабы соблазнить их. Моя фамилия одна из знатнейших в Испании, и бежать….Будто вор, стыдясь или боясь чего-то. Как можно, синьор,  отвечайте! За кого вы меня принимаете?! Неужели я достойна такой судьбы? Что вам мешает просить моей руки у отца, я искренне не понимаю, что вы предлагаете мне столь позорный способ замужества и возможного счастья, которое предлагаете мне обрести таким путем. Что так напугало вас в моем отце, который относиться ко мне так, что я не смею отплатить ему столь низкой монетой? Мой отец не тиран, он любит меня и гордиться мной, он возлагает на меня все надежды!»
 Последние слова Амелия произнесла с особенной гордостью, которая не укрылась от глаз ошеломленного итальянца. Он немного опешил от такого напора хрупкой девушки и заговорил не то изумленный, не то сбитый с толку:
 «Но, госпожа моя, я пытался, но…..Но ваш отец требует за вас слишком высокую цену….» «Требует высокую цену?- вспыхнула Амелия, вся побледнев, а потом  покраснев, так как чувство оскорбленного достоинства взметнулось в ней как никогда –Цену? Как вы смеете, сударь, в моем доме наносить мне такие оскорбления?! О, как вы после стольких раболепных слов смеете выставлять меня в таком свете?  Какая низость и мерзость, чем заслужила я такую несправедливость? Я не товар, чтобы «назначать за меня цену» как вы только что, по своей ли опрометчивости, успели выразиться. Отвечайте немедленно и убирайтесь тотчас же, дабы мои глаза не видели вас никогда более!»
Итальянец стоял бледный и растерянный, хлопая глазами он смотрел на графиню и молчал, тогда как та, едва ли сдерживалась, чтобы не убить его собственноручно за нанесенные ей оскорбления.  Постепенно на лице его обозначились некоторые следы прояснения, словно сознание возвращалась к нему. Взгляд его делался ясным и вдруг губы его искривила не то усмешка, не то блуждающая улыбка, отчета которой он не отдавал, так как находился во власти известной лишь ему догадки.
 «Так вы что,- начал медленно он, словно во сне слыша себя со стороны,- неужели вы не осведомлены ни о чем?» 
Настала очередь Амелии немного удивиться:
«Не понимаю вас синьор, что вы хотите сказать? Будьте добры поскорее объясниться и покинуть мою спальню. Я ни за что на свете не буду вашей женой, даже если отец даст свое согласие, но он этого не сделает, если узнает, какие оскорбления вы нанесли его дочери! Я не «товар» который можно купить или продать! Отвечайте тотчас же и уходите отсюда, не то я позову на помощь!»
Пока Амелия держала такую речь, взгляд и лицо итальянца все более прояснялись и теперь на губах его, действительно, можно было увидеть едкую злорадную усмешку. Весь вид его тут же преобразился, так словно от его чувств не осталось и следа. Взгляд его ястребиных глаз был твердо устремлен на графиню.
«Какое неожиданное стечение обстоятельств,- еле слышно промурлыкал он,- как же все неожиданно складывается. Надо же, лучшего способа отмщения за себя я и представить не мог. Как же….» синьор Оррсино запнулся на пол фразы, тут же воодушивившись,  он подошел к Амелии, которая стояла рассеянная и удивленная,  сдержанно поклонился ей и молвил совершенно холодным тоном:
-Так вы отказываетесь выйти за меня?
-Отказываюсь
«В таком случае, я не смею нарушать вашего спокойствия, оставайтесь как вы есть. Я же удаляюсь с тем, что имел при себе ранее, в спокойствии и с достоинством».
 Фраза, произнесенная им со скрытой тайной торжественностью, возникшей так неожиданно застала графиню врасплох, пока она успела что-либо понять, дверь за итальянцем закрылась. графиня пришла в себя, если можно так выразиться, немного позже. Схватив тут же подвернувшийся под руку предмет, им оказалась серебряная статуэтка, она швырнула его со всей силы в дверь, вложив в свой жест всю злость и досаду, всю боль униженного женского самолюбия. Удар был достаточно сильный, чтобы синьор Оррсино, не успевший еще отойти далеко, мог его слышать. На это он растянулся широкой улыбкой и едва ли подавил вырывавшийся из его груди нервный взрыв  хохота.
Амелия провела почти всю ночь мучаясь без сна, а на утро, еле-еле заснув вскоре проснулась с сильной головной болью и слабостью. До обеда она пролежала в постели, раздумывая над тем, сообщить ли кому-нибудь, кто смог бы защитить ее честь,  о том оскорблении, которое ей нанес синьор Оррсино, дабы смыть сию выходку кровью зачинщика. Женское самолюбие ее повредилось так, что сильно зацепило все иные чувства: гнев, обиду, боль, негодование, злость. Пока она не имея ни сил, ни желания встать с постели, думая стоит ли мстить или нет, итальянец был уже далеко от замка. Он уехал из замка застветло. Вместо экипажа взял лошадь, справедливо опасаясь возможного возмездия. Лошадь мчала его вперед он же пребывал в том спокойствии духа, которому сам удивлялся, каждый раз вопрошая себя неужели все так просто. С тем мы его и оставим, дабы более не возвращаться к нему никогда.
Амелия скрыла свой разговор от служанки, сославшись на нездоровье. Раздумья ее не продлились долго, после обеда явилась Розина и, сверля свою госпожу красноречивым взглядом доложила ей о том, что господин Оррсино уехал. Розина замолчала, ожидая действие от своих слов, но ничего не произошло, более того Амелия устало попросила служанку дать ей отдохнуть. Тогда она поняла, что само провидение видимо спасло Оррсино, как-то успокоившись Амелия решила забыть о нем раз и навсегда, но если он сам когда –нибудь покажется ей на глаза, то уж тогда это будет прямым знаком к отмщению.
Дон Фернандо был настолько рад избавлению от своего назойливого друга, что на радостях тут же и забыл о нем, к тому же прямого столкновения между ними так и не произошло, чего граф опасался. И Саурез-де-Фигуэро, хотя и напрасно теперь полагал, что все еще может рассчитывать на услуги итальянского гранда.
Следом за Оррсино, достаточно неожиданно уехала сестра графа, сославшись на неотложные обстоятельства, требовавшие ее присутствия во Франции. А потом постепенно разъехались и все остальные гости, словно сговорившись, и замок погрузился в редкую для него тишину.
Дон Фернандо отдыхал от гостей и, видимо, вновь затевал какие-то планы. Для Амелии эта тишина была подобна исцеляющему бальзаму, охлаждая и успокаивая расстроенные, взбудораженные нервы.  Доселе невиданная мягкость разлилась в ее душе, в мыслях ее распустились благодатные побеги спокойствия. Амелия, к радости Розины, вновь пожелала приблизить ее к себе. Девушки почти все вечера проводили в какой-нибудь ненавязчивой беседе.
Так  пролетел месяц, когда вновь в замок явились с визитом несколько лиц обоего пола. Как всегда отдохнуть и с пользой для себя провести время. Амелия удивилась спокойствию с каким она приняла это вторжение в ее жизнь.
Однажды, прогуливаясь с Розиной, Амелия заметила:
 Ты знаешь, удивительно, но сейчас, мне кажется, я могу назвать себя абсолютно счастливой, не знаю, сколько продлится столь приятное чувство, но мне не хотелось бы чтобы оно оказалось иллюзией. Вчера я прогуливалась в компании маркизы де Б* и ее подруги, мы очень мило болтали, нам так не хотелось прерывать нашу беседу. Что это? Неужели какой-нибудь чистый гений раскрыл над нашими душами  свои белые крылья? Я поймала себя на мысли, что согласилась бы не раз повторить ту прогулку…»
 «А о чем вы разговаривали, госпожа? Может быть, тема для беседы располагала к общению и делала его приятным? Погода сопутствовала…»
 «О, мы разговаривали о пустяках, обо все на свете. Я даже сейчас и не припомню всех мелочей. Маркиза с самого начала заговорила о своем муже, потом вообще обо всех мужчинах, делая очень мудрые замечания и наблюдения. Подруга ее вскоре завела тему о женском гардеробе, тут уж мы насмеялись вдоволь. Подруга маркизы имеет такой широкий кругозор и столько юмора, что рассказала нам об особенностях женского костюма в разных частях мира, где она побывала, да так задорно и искусно, что мы с маркизой едва ли сдерживались, чтобы не рассмеяться во все горло. Потом маркиза принялась философствовать, ты знаешь, я слаба в философии, поэтому мне пришлось лишь внимательно слушать ее, не смея вставить слово.»
Розина пожала плечами и разговор на время прекратился
 «Извольте сказать вам,- начала вновь Розина,- что я заметила как дон Фернандо отправлял письма позавчера с курьером. Думаю в ближайшее время нам вновь ждать гостей. Я спросила Роберто, кому они предназначались, так как он передал их курьеру. Им были названы пять фамилий, Три из них вам известны, это герцог Пармский, маркиз П* и Бержерак, о других двух я ранее не слышала, видимо граф решил свести знакомство еще с кем-то. Если вам угодно, я наведу справки о тех двух лицах, может быть, они вас заинтересуют».
Не без умысла осведомилась Розина. Амелия же не выказала по этому случаю  никакого интереса, добавив только:
 «отец мой ведет лишь одному ему известные дела, ему было угодно не посвящать меня в них, ну что ж видимо то к лучшему. Я, Розина, уповаю на волю божью. Посуди сама, разве я могу сопротивляться чему либо? Могу ли я упрекать отца в чем-то? Мне ничего другого не остается кроме как доверять ему и примириться со своей судьбой, конечно если она не будет хуже»
Бог не допустит этого,- воскликнула Розина, испугавшись,- вот увидите, моя госпожа, вы будете счастливы! Такие женщины как вы должны быть счастливы не смотря ни на что!» Амелия пространно улыбнулась на этот порыв.
 «С чего же ты это взяла Розина? Ну-ка объясни.»
 «Ну вы поймали меня, донья Амелия, как же  я объясню то, что мне кажется, что я чувствую в глубине души. Это разве что какие-нибудь физические явления можно объяснить, а то что из сердца идет вряд ли объяснишь так толково, как хотелось бы. Прошу вас уж удовольствуйтесь тем, что я то чувствую, может быть, я так вас люблю, что мне кажется, что иначе и  быть не может, ибо всей душой желаю вам счастья. Вам надо бы научиться терпению, может быть, да занять себя покуда чем-нибудь, науками ли или женскими работами»
«что же ты хочешь сказать, что я проявляю нетерпение? Неужели я так плохо слежу за собой, что ты подмечаешь такие вещи, а я нет? «
 «Ну что вы, я просто позволила себе сделать такие предположения, не более того. Прошу вашего прощения, донья Амелия, только не злитесь на меня»- виновато произнесла Розина. Девушки вновь замолчали, однако Розина, казалось, о чем-то сосредоточенно размышляла. «Вы знаете, моя милая госпожа, меня не оставляет в покое одно происшествие. Не знаю, право стоит ли вам говорить, я долго думала….но….я чувствую…Ах, вы сейчас опять скажете мне что я все надумала! Нет, лучше мне не говорить». Служанка борясь с приступом болтливости, не знала жалеть ей или нет, что она завела такой разговор.
 «Ну что ж, раз уж проболталась почти, то договаривай до конца Розина, а я уж рассужу серьезно то или нет»
 « Но так в том то все и дело, что мне кажется, что серьезно, а вы сейчас опять меня высмеете, ну как же мне быть?!»
 «Давай говори Розина, что там у тебя. Уже поздно отнекиваться раз начала». Служанка вздохнула, скорее для виду и начала свой рассказа:
 «Я однажды утром несла легкие закуски господину графу и его гостю, герцогу, они в это время о чем-то совещались в кабинете. Вы знаете, что это  у них уже обычно. Я шла к двери, которая оказалась незакрытой после меня, уже было собиралась войти, но тут слышу речь графа, которая меня и задержала на месте, а далее и привлекла все мое внимание. Граф отвечал герцогу: «Нет, вы знаете же, что я не буду так рисковать. Моя судьба, к сожалению, вверена в другие руки. И она осуществиться единожды, нет, я не могу рисковать, ваша светлость» Тогда герцог ответил дону Фернандо «понимаю. А как же герцог де *?» «Нет,- сказал граф, - кроме титула он едва ли чего имеет, больше кичиться своими выдуманными богатствами. Я слышал о нем несколько дурных отзывов». «А граф де Луна или один из отпрысков Мендоза? У них вдоволь и того и другого. Вы, по-моему,  хотите сорвать солнце с небес, дон Фернандо. Едва ли это разумно. Тогда граф ответил ему, что-то типа того, что у него нет другого выбора и не на что более ставить ставку.  Тогда герцог начал перечислять другие незнакомые мне имена, граф на это отвечал ему сплошными отрицаниями от которых мне, почему-то, становилось страшно, так как я сразу же подумала за вас. Мне показалось, что дело касалось вас. Граф говорил за одного, что у него родственники слишком могущественны, дабы влиять на его желания и возможности, за другого- что он уже имел с ним разговор и остался недоволен им. Это замечание вызвало неподдельное изумление у герцога. Уж не знаю, что могло вызвать недовольство графа тем господином, но мне стало жутко интересно. Я даже подумала, что если б мне узнать хоть одну вот эту единственную вещь, так все бы сразу стало известно о вашей жизни или вообще о вас….Ну в общем, я бы многое узнала, это точно! Но, я продолжаю, герцог тогда заметил графу следующее: «Вы господин либо слишком находчивы, тогда я умываю руки, либо слишком безрассудны, в таком случае я вас предупреждаю. То, чем вы располагаете не сможет возвернуться к вам вновь, как упущенная фортуна. Ваш выстрел вернется к вам один лишь раз и он будет  иметь смертельный исход, либо пуля проскользнет мимо. Если вы будете ждать, то рискуете остаться ни с чем, здесь главное скорость и ум. Анализируйте, угадывайте, расспрашивайте, узнавайте и делайте быстрый выбор. Ваше положение- это палка о двух концах».
 Розина замолчала, Амелия же сделалась серьезной и после окончания рассказа ответила:
« Ах Розина, ты уже не раз говорила мне что-то в подобном роде и каждый раз мы не приходили ни к каким определенным выводам.  Так и в этот раз, боюсь я не смогу уразуметь смысл слов отца, так как мы с тобой знаем слишком мало. Но раз уж ты взялась следить за отцом, к тому же без моего напоминания, то продолжай вести затеянное и сообщай мне все. Может быть, по крупицам мы составим картину.  Рассказывай мне все, что слышишь и видишь»

В один из вечеров, когда уже стемнело и на небе появился молодой серп луны Амелия совершала свою обычную  прогулку по галереям замка. Час отхода ко сну уже давно миновал и поэтому вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь негромкими шагами часовых и редким криком совы. Ночной воздух приятно освежал ум, побуждая  мысли течь  благодатным образом. Амелия поднялась на невысокий бельведер, откуда, однако, открывался потрясающий вид на небольшое ущелье, покрытое темно-зеленым ковром леса и, далее, к отдаленному горизонту взгляду не препятствовало ничего. Иногда над ущельем висела луна, словно покоясь в мягкой колыбели, как бы окруженная двумя холмами, тогда она пускала серебристую дорожку света вплоть до стен замка.  Амелия более всего любила это зрелище и часто приходила насладиться им.  Бельведер, не смотря на свою высоту, имел очень укромное строение, так как одна сторона его утопала в толще стены, а сверху, полуаркой, раскинулся каменный навес. Кроме того  сюда никогда никто не наведывался, так как в том не было необходимости и находилась эта башенка в самой отдаленной части замка, в общем совсем не удобно. Амелия сразу же окрестила это место своим любимым уголком и с детской торжественностью пообещала себе, что никому не расскажет о своем открытии.  Проведя некоторое время на башне она решила спуститься вниз, к полукруговой открытой галерее, которой обычно завершала прогулку, а затем из нее направиться к себе. Неспешно шла она по каменному полу, наслаждаясь открывающимися видами, огромные  арочные окна, образованные высокими колоннами, нисколько не препятствовали ей в этом.  Она скользила взглядом по темным холмам леса, огибая галерею, как вдруг заглянув за следующую колону взгляд ее уловил еле заметный блеск, пробивающийся из-за толщи темной листвы.  Амелия с интересом остановилась и подошла к каменным перилам, дабы иметь возможность получше рассмотреть заинтересовавший ее блеск.  Блеск, столь слабый, то появлялся то пропадал, поначалу даже заставляя Амелию сомневаться в его реальности, как если бы то было просто иллюзорное  отражение чего-нибудь несущественного. Однако, за неимением ничего интересного, она решила остаться и  понаблюдать за лесом еще немного. Вскоре блеск опять появился на этот раз уже явнее, он сильно дрожал и к удивлению Амелии двигался. Интерес девушки сразу же резко возрос и она направила все свое внимание на этот странный эффект. Вскоре  можно было различить огонь, который и производил этот блеск.  Или точнее огоньки, несколько, видимо зажженных факелов. Огоньки, то пропадая то появляясь двигались то быстро, то медленно, но что теперь могла точно сказать Амелия, двигались по единственной дороге ведшей к замку. Конечно дороги этой не было видно сквозь листву даже днем, лишь иногда брешь среди листвы позволяла увидеть ее, но Амелия уже успела изучить все ее изгибы наизусть.  Девушка насторожилась и взялась за серьезные размышления. «Несомненно это люди,- думала она,- но кто и в такое позднее время? Гости, но это невозможно, так как никто не отважиться в такое время путешествовать по лесу, да к тому же и неприлично с бесцельным визитом являться ко двору, когда все спят» потом девушка подумала о разбойниках и тут же испугалась, однако понимая, что атаковать замок бесполезно. В любом случае кто бы то ни был, визит этот не сулил ничего хорошего. Амелия не отрывала взгляда от огней факелов, мысленно провожая их внутренним взором когда те скрывались за листвой и верно ловя проблески там, где они по ее представлениям должны были бы очутиться. Так как галерея шла полукругом, обрываясь через пятьдесят-шестьдесят шагов, таким образом не позволяя увидеть главные ворота, находившиеся  гораздо дальше, то Амелия понимала что не увидит незнакомцев, когда те подъедут к воротам.  Графиня дошла до окончания галереи и упершись в стену как можно дальше высунулась с балкона. Здесь открывался вид на голое пространство, когда деревья заканчивались и начиналось открытое возвышение к замку, далее же обзор закрывала стена. Амелия ждала, когда люди появятся из леса. Ждать долго ей не пришлось, так как огни, совсем приблизившись, как оказалось, двигались достаточно быстро. С замиранием сердца она ожидала появления людей и, наконец из лесной чащи вынырнули черные силуэты всадников с какими-то  большими приспособлениями, похожими не то на повозки не то, на что-то в этом роде. Будучи в взбудораженном состоянии, зная, что всадников вот –вот скроет стена галереи Амелия изо всех сил напрягая глаза всматривалась в ночь, но чем сильнее она жаждала разглядеть еще деталей, тем меньше ей это удавалось. На воротах уже подняли шум, заметив приближающихся. Амелия слышала оклики часовых  и ответы незнакомцев. Что они говорили услышать было почти невозможно, но голоса их звучали очень эмоционально и как будто спешно. «Видимо что-то произошло»- подумала про себя Амелия, уже успевшая как следует испугаться. Девушка сжираемая, все же,  не сколько страхом, сколько  очевидным любопытством, с твердым намерением узнать в чем дело побежала в залу, где рассчитывала спрятаться за каким-нибудь укрытием. Конечно понимая, что присутствие ее там неуместно и тем более рискованно, Амелия, тем не менее, не могла ничего поделать с разыгравшимся в ней интересом. Она приближалась к главной зале, где уже вовсю  шумели люди. Юркнув в одну из боковых дверей она очень удачно пристроилась в нише, образованной полукруглым выступом колонны. Зала освещалась лишь факелами, а ближе к стенам уже царил спасительный  для графини полумрак. Итак, по зале метались люди, которых  Амелия разглядывала во все глаза и с бешено колотящимся сердцем. Частью в зале толпились разбуженные слуги, частью совершенно незнакомые люди, тут же присутствовал и дон Фернандо, сильно обеспокоенный и взволнованный он раздавал приказания. Амелия слышала обрывчатые фразы на французском и ломанном испанском, поняв тем самым, что перед ней чужестранцы. К своему ужасу девушка наблюдала картину, которой стала свидетельницей в первый раз, а именно, что вторгшиеся в замок люди все подверглись, видимо, ужасному нападению. Иные были в крови, кто-то едва шел, поддерживаемый слугами графа. Среди людей, на носилках Амелия разглядела бездыханное тело, тогда она с трудом удержалась, чтобы не упасть в обморок. Чуть далее, прислонившись к стене сидел еще один человек, видимо тяжело раненый, возле него так же толклась прислуга. «Врача, врача!- слышался нетерпеливый приказ,- пошлите тотчас же за еще одним врачом в деревню!»  «воды, бинтов, чистые полотенца!»- услышала снова девушка. «Роберто, двух крепких молодцов мне,- слышался голос графа,-  возьмите носилки и отнесите раненого в ближайшую комнату. Диего, расспроси слуг этих господ, не оставили ли они еще кого на дороге или может быть остались какие-нибудь их вещи». Слуги бросали друг другу обрывчатые фразы, из которых Амелия могла узнать, что они пытаются построить предположения относительно беды, постигшей этих бедных путешественников.  Амелия уже успела заметить, что  некоторые из мужчин были благородного происхождения, а остальные люди, по всей вероятности, являлись их слугами.
 «мне очень жаль,- послышался вдруг откуда-то, но совсем близко, голос дона Фернандо,- право, я понимаю, что сейчас не время, но может быть вы сможете описать этих негодяев?» «Да разве в пылу драки запоминаешь лица, уважаемый дон Фернандо, - уж вам, наверно, должно быть лучше известно, кто шастает в этих лесах»- с некоторой иронией заметил голос, как поняла Амелия принадлежавший молодому человеку. Граф молчал, видимо смущенный справедливым замечанием, но потом заговорил:
 «Клянусь вам, в наших лесах очень редко случается подобное, тем более в таких масштабах. Я поражен и разгневан до глубины души, но все же, без вашей помощи , боюсь, не смогу построить картину событий»
«Что могу сказать точно, так это то, что эти собаки имели прекрасное оружие да в изобилии и пользовались им, к нашему горю, с большим умением. Их было больше чем нас, однако, видит бог, мы защищались до последнего. Пока одни из этой шайки дрались, другие грабили, так что они не только пустили нашей крови, но и вытащили все, что было с нами ценного» «об этом прошу вас забыть тотчас же, я позабочусь о ваших нуждах…»
«О, господин граф, да если бы в них было счастье! Черт бы побрал этих скотов, если по их милости умрет мой друг я лично снаряжу отряд и прочищу весь лес вплоть до Альп!» «Сдается мне, что на вас напали отставные солдаты, а может быть и дезертиры, заняться им нечем, а мирной жизнью, сами понимаете, жить они не привыкли, вот и чинят беспорядки. Но прошу вас, не беспокойтесь ни о чем, я лично буду ходатайствовать к королю об этом и сам возглавлю отряд.  В любом случае псов этих найдут, я вам в этом ручаюсь!»
 «мое вам почтение граф,- ответил молодой дворянин,-  будем все вместе молиться богу о здравии моих товарищей и черт бы побрал  тех, из-за кого произошли все эти беды».
Далее граф  бросил несколько быстрых фраз относительно участи новоприбывших и в итоге сообщил, что ему еще надо дать несколько распоряжений, дабы пострадавшие получили всю необходимую помощь и были устроены как можно с большими удобствами. Амелия, пока слушала беседу, незаметно для себя высунулась из-за своего укрытия так сильно, что теперь ее можно было легко заметить, правда до сих пор этого никто не сделал, так как слишком сильное было вокруг оживление.  Так вот, как только разговор прекратился Амелия услышала приближающиеся шаги, но не успела вовремя отреагировать, мимо нее, смотря перед собой прошел граф. Он настолько быстро промелькнул перед глазами, что девушка только и успела, что вздрогнуть, однако до сих пор оставалась недвижима. Она повернула голову туда, откуда вышел граф и заметила тут же стоявшего неподалеку молодого дворянина с перевязанной наспех рукой. Он опустил лицо, которое скрывали поля шляпы, Амелия же, против воли почему-то уставилась на него, но он тут же поднял голову и, к ужасу графини, взгляд его нечаянно остановился прямо на ней, а так как картинка представилась пленительная, то он тут же и зацепился за нее взором. Тем более сам он имел черты лица благородные и красивые. Контакт их глаз длился не более мгновения, когда Амелия, спохватившись первой резко отступила за колонну,  она чувствовала как побледнела и похолодела, тот час же, будто увидев призрака она бросилась вон из залы. Тут же подумав о Розине графиню захлестнул новый прилив страха. «Боже мой,- подумала она,- Розина же наверняка наведается ко мне, если уже не наведалась. А я нахожусь здесь!» Амелия со всей возможной скоростью понеслась к себе и, достигнув комнаты, с гулко колотящимся сердцем вбежала внутрь, захлопнув за собой дверь. Лихорадочно соображая, что надо срочно раздеться и принять надлежащий вид, она принялась исполнять то непослушными, трясущимися руками. На ее счастье Розина не появлялась, либо уже посещала комнату. Однако, другого  выбора у Амелии не было. Девушка не без труда разделась и юркнула в постель. Несколько минут слушала она в полнейшей тишине сильные удары сердца и колотящийся в висках пульс, уже ловя себя на мысли, что Розина скорее всего занята тем же, чем и остальные слуги или же просто вертится там, дабы насобирать побольше сведений, чтобы было что рассказать госпоже.  Чувствуя, что не уснет до утра, пока не узнает в чем дело, Амелия уже начинала про себя ругать служанку за отсутствие.  Ерзая в кровати графиня поняла что она совершенно не может лежать и даже находиться в комнате. Она поднялась  и принялась бесцельно ходить взад-вперед. Проведению было угодно, однако, удовлетворить танталовые муки ее воображения. Амелия услышала быстрые легкие шаги, приближающиеся к ее комнате и с жадностью обернулась на дверь, даже не потрудившись лечь в постель, более того сама готовая броситься на встречу служанке. Розина не утруждала себя долгими церемониями и пару раз постучавшись сама отварила дверь.
«Ох, госпожа! Думала разбужу вас, а вы уже на ногах!- возбужденно отчеканивала служанка, верно слышали уже какой шум-то поднялся. Ой, что случилось, что случилось! Какой ужас, госпожа Амелия, я чуть в обморок не упала! Клянусь вам, никогда еще такого не было!»
 «Да что же стряслось говори немедленно, я уже слышала какой страшный шум поднялся внизу»
 Розина озадаченно посмотрела на свою госпожу и ответила :
 «а разве до вашей комнаты звуки доносятся так явно? Мне казалось, что даже если сильно кричать, то у вас будут лишь отголоски»
 Амелия, про себя сгорая от нетерпения, еле-еле сдерживалась, чтобы не проболтаться и напротив, спокойно выслушать длинное вступление служанки
« Ах, нет же Розина, не важно! Давай быстро рассказывай в чем дело, ну! Не то ли я сейчас же умру от страха!»
«А как же, сударыня, я и сама горю желанием вам все рассказать побыстрее. Так вот, проснулась я значит от того, что мне кричат, чтобы я быстро поднималась, так как стряслась беда. Я ничего не понимая, не получив никаких наставлений, кое-как одеваю, что под руку попалось, непричесанная, заспанная, бегу туда же куда и все. На ходу зашнуровывая корсет»…»
 «Ах, Розина, покороче, к чему все эти детали? «- взмолилась Амелия, уже зная, что служанка сейчас полночи будет разжевывать свой рассказ.
«Ну а как же без этого,-надулась Розина, так вы и не поймете ничего»
 «Скажи мне, что ты увидела, когда очутилась в зале? Там были люди? Много людей? Кто они?»
Розина вновь воодушевилась и продолжила:
 «Да! Вот я, значится, зашнуровываю корсет и совершенно ничего не понимая бегу вместе со всеми. Вбегаю я в зал и вижу много нарду. Так много, что я подумала, будто в замок враги ворвались, к тому же я краем глаза увидела кровь. Ох, госпожа слава господу, что вы там не присутствовали сколько ужасов я насмотрелась! Вы бы уж точно сознание потеряли. Какое горе, как жалко этих господ, молодых да знатных, ах, прям как вспомню этих красавцев, сердце кровью обливается»
 «О, Розина, ты опять за свое!- негодующе воскликнула Амелия,- если ты сейчас же не сократишь свои причитания, оставляя лишь самое нужное, я немедленно прикажу наказать тебя!»
служанка, видимо, испугавшись, раскрыла глаза.
«Но за что, донья Амелия? Я же ведь как лучше хотела, для вашей светлости.»
Поймав угрожающий взгляд Амелии, служанка затрепетала и заговорила:
« Не гневайтесь, я продолжаю как вам угодно. Вот, значит, мне сразу же дали указания и я начала их выполнять, а сама старалась не спускать глаз с незнакомцев. Сразу я смекнула, что это важные господа, уж очень они благородной наружности и слуги у них холенные. Все иностранцы, только правда откуда я не совсем поняла, кто-то видимо из Франции. Наверно переправлялись через горы, да встряли в передрягу. Так вот, стала я смотреть на них, да держаться к ним поближе. Один, друг их, бедный юноша, кажется, при смерти был. Ох, госпожа, неужели мне вам и это рассказывать? Мое девичье сердце при их то молодости и красоте прямо кровью обливается, как они все пострадали»
 «Рассказывай все»-
 «Как вам угодно, только кабы вы в обморок не упали, а то потом я виновата буду. Ну да что ж поделаешь. Господин, который при смерти, уж не знаю, доживет ли до рассвета, совсем плох бедняга. Друзья его, видимо очень близкие, все благородные господа и сами израненные думали только о своем умирающем друге и даже на свои раны внимания не обращали! Все проклятия испускали  на своих обидчиков. Я взглянула в лицо того юноши, не знаю уж сколько лет, наверно около двадцати семи или около, так и вздрогнула какой красивый! Да и друзья его не хуже, прям все как на подбор, уж если бы вы видели их, так вам то точно кто-нибудь непременно должен был бы приглянуться!»
«Розина!- вспыхнула Амелия,- как тебе не стыдно говорить об этом да еще сейчас, чем же забита твоя неугомонная голова? Господа в таком состоянии а ты вот значит о чем помышляла, вместо того, чтобы помогать им?»
«Нет, что вы! Клянусь вам, я совсем случайно заметила, да как же не заметить, коли это так очевидно. Я даже сама краснела всякий раз когда  один из этих господ обращался ко мне! И уж будьте уверенны, я со всей любезностью и покорностью исполняла то, что они мне велели. Так вот, я продолжаю. Беднягу унесли почти сразу же, другого господина, который так же еле держался на ногах, тоже препроводили в отведенные покои. Осталось еще не то двое не то трое, но в любом случае стало поспокойнее. Эти господа, хоть и были ранены, но не сильно, что позволило им оставаться внизу и заниматься своими делами. А у меня появилась возможность узнать, кто на них напал…»
 Тут Розина принялась рассказывать то, что уже слышала сама Амелия, но прибавляя еще свои подробности, не переставая снабжать рассказ яркими надуманными дополнениями.
 «А кто были эти господа, ты не узнала?»
 «Нет, ваша светлость, для того завтрашний день существует. Однако, я помню, что звучало имя Деланкур, мне показалось, что оно принадлежат тому несчастному умирающему. Слышала имя Эмиль, еще по-моему не то Рожер, не то Робер…»
 «мне, в общем, это ни к чему, Розина. Меня интересовали статусы этих господ. Но ты права, после такого шума, едва  ли кому-нибудь важны титулы, я, пожалуй, слишком нетерпелива» Поговорив со своей госпожой еще немного, Розина заметила ей:
«Вам бы стоило поскорее лечь в постель, донья Амелия, завтра ведь такой день предстоит, а вы не выспитесь. Вам следует предстать перед этими господами во всей красе, коли будут какие распоряжения графа».
Амелия вновь упрекнула Розину в нетактичных замечаниях, но однако поспешила отпустить служанку, так как более разговаривать было не о чем. Под впечатлением от увиденного девушка промаялась без сна пол ночи,  ближе к утру, наконец, заставив себя заснуть.
Проснувшись достаточно поздно, Амелия немного удивилась тому, что ее никто не разбудил. Розина где-то задерживалась, что вынудило Амелию просидеть в ночном белье на кровати в ожидании служанки.  Последняя вскоре явилась с извинениями, сославшись на то, что ей не хотелось приходить к госпоже без новостей. Принявшись за гардероб юной графини Розина заодно рассказывала то, что смогла узнать.
 « Уж я то побеседовала с некоторыми слугами знатных господ, да еще немного узнала от наших слуг. И вот, что мне рассказали. Те четверо господ, действительно французы, правда о еще одном их друге они не то ли ничего не знали, не то не пожелали говорить, ну это ладно. Оказывается, господа так торопились переправиться через Пиренеи домой, что рискнули сделать это вечером, но не рассчитали время пути, из-за чего оказались в лесу так поздно. От слуг мне удалось узнать, что тот бедный юноша, что при смерти является сыном верховного королевского судьи, зовут его Эмиль Деланкур. Второй кавалер – это Жан-Батист, герцог де Дюра, офицер королевских кавалеристов, очень знатный и уважаемый вельможа, как мне было сказано, состоит в совете регентства.   Третий, самый молодой из господ граф де Бессомпьер,  ему только исполнилось двадцать два».
 «как чувствует себя господин Деланкур?»- осведомилась участливо Амелия.
 «Ох, госпожа моя, бедняга совсем плох. Все бредит, врачи говорят, что тяжелое ранение, однако хоронить его заранее пока не решаются. У дверей его комнаты бывают его друзья, боясь оставлять его одного надолго. Уже позвали духовника. Вот такие у нас происходят события. Ах да, граф просил узнать у вас где вы желаете завтракать? Дело в том, что он отменил обычный завтрак в столовой, посчитав его неуместным в данном случае.»
Амелия изъявила желание завтракать у себя в комнате вместе с тем служанка закончила заниматься туалетом своей госпожи и удалилась готовить все для принятия трапезы.  Девушка удивилась, почему же граф ничего не дал знать ей о господах, тем более она терялась в догадках стоит ли ей сейчас показываться им на глаза. Однако сидеть в комнате ей сделалось не в моготу, она решила немного пройтись.  Очутившись в боковой зале, ведущей к главной анфиладе девушка услышала как по направлению к ней приближались двое мужчин, которые вели беседу на французском. Амелия, почему-то испугавшись юркнула за гардероб и оставалась там до тех пор, пока незнакомцы не миновали ее. Страх ее оказался преждевременным, так как то были слуги. Однако Амелия поймала себя на мысли, что действительно боится встретить кого-нибудь из юношей, особенно после рассказов Розины.   Не придумав ничего лучше, она решила удалиться к себе и не показываться никому на глаза без ведома отца.
В это время жизнь замка  перенеслась в покои раненного дворянина. С утра возле дверей толпились слуги, выполняя поручения двух врачей. Рядом время от времени показывались юноши. Один имел лишь легкие ранения, которые не мешали ему часто посещать умирающего, другой же имел раны гораздо серьезнее, что вынуждало его иногда отлучаться в свои покои и отдыхать. В ближайшей комнате расположился духовник, на случай если юноша вдруг  распроститься с жизнью, сейчас клирик тихонько сидел в одиночестве и читал молитвы. Так как дверь в его комнату не закрывалась, то его могли легко видеть друзья бедного умирающего.  Двое молодых людей отводили взгляд от духовника, не желая признавать его присутствия, а именно живого свидетеля причастия умирающих. Они искренне надеялись, что другу их не придется воспользоваться его услугами. Юноши тихо разговаривали друг с другом либо стоя возле дверей комнаты, либо совершая короткие прогулки по коридору, когда стоять на месте надоедало. Один из них бледный и уставший почти не разговаривал, предпочитая слушать своего более удачливого собеседника, который как раз говорил ему следующее:
 «Ты знаешь, Жан, хотя сейчас не время для легких бесед, но все же я не могу не рассказать тебе один случай, очевидцем которому я стал давече. Надеюсь ты разделишь мое удивление и не останешься равнодушным. Так вот, вчера я вел беседу  с Саурез-де-Фигуэро о наших бедствиях, и когда мы с ним поговорили, граф отлучился, оставив меня одного. Я почему-то замешкался, раздумывая о нашей с ним беседе, но когда я поднял голову, то взгляд мой привлекло удивительное зрелище. Я увидел, не побоюсь этого слова, прекрасного ангела недалеко от себя! Я тут же подумал, что это знамение явилось мне, дабы поддержать меня  даже, может быть, намекнуть о благополучном исходе наших проблем. Однако, конечно ангельский образ сей имел человеческое обличие, явившись мне в лице девушки. Но, не знаю, мне трудно сейчас судить иллюзии ли подвергся мой тогда расшатанный ум или же….но, клянусь тебе я видел ангела в женском обличие! Я не успел ничего понять еще, как видение мое скрылось так же неожиданно как и появилось…» -молодой человек запнулся.
 «Почему вы замолчали, мой друг,- спросил собеседник,- куда же делось ваше видение? Не пытались ли вы преследовать его и узнать путь по которому оно могло скрыться?»
Юноша было собрался ответить, но услышал шаги за спиной, повернувшись он заметил дона Фернандо.
Граф поприветствовал юношей со всем почтением полагавшимся им по праву и начал свою речь с вопроса как себя чувствует раненый. Ему не сообщили ничего утешительного, тогда он заговорил так:
« Господа,  мне искренне жаль, что в моей стране, рядом с моим домом вы подверглись столь зверскому нападению. Я спешу хоть немного сгладить ваши горести и  уведомляю вас, что вы можете располагать моим домом как своим, мои слуги- ваши слуги. Если вам что-нибудь будет необходимо, сообщите либо мне, либо прикажите слугам и будьте уверены в том, что желания ваши будут исполнены как можно точнее. Надеюсь граф де * поправиться и вы еще погостите у меня в замке, а я в свою очередь, обещаю устроить ваш досуг так хорошо, как вы того пожелаете. А пока разрешите мне воспользоваться моим правом гостеприимного хозяина и настоять на том, чтобы вы чего-нибудь перекусили. Мой слуга доложил мне, что вы отказались завтракать.  В вашем состоянии вам необходима еда, господину Деланкуру не станет хуже, если вы поедите, а вот вам несомненно еще понадобятся силы. »
«Мы ценим ваше беспокойство, дон Фернандо, но как же можно есть, когда друг наш при смерти?! Ни один кусок сейчас не полезет в горло, я не знаю какого мнения Дюра, но думаю он согласится со мной»
Молодой человек, к которому друг его обратился подтвердил слова того и продолжил далее: «Не посчитайте наш отказ за неуважение к вашему гостеприимству, но надеемся, что оно так широко и многогранно, что  мы испытаем это влияние и в сложившейся ситуации»
 «вы можете не сомневаться в этом, уважаемые господа, но все же надеюсь, вы не будете чинить мне препятствия и позволите взять на себя смелость организовать для вас небольшую закуску. Слуги привезут тележки с легкой едой и оставят их здесь, вы же, если вдруг почувствуете голод, можете всегда обратить взор на них». На это предложение графа юноши ответили с благодарностью,  не думая возражать.
 «Надеюсь, когда господин Деланкур поправиться вы не откажетесь присутствовать на большом вечере в честь его выздоровления? Уж тогда можно будет вознаградить себя за дни ожидания и волнений»
 «В ваших словах столько дальновидной уверенности  и спокойствия, господин граф, словно вы наперед знаете, что наш друг поправиться. Пожалуй даже нам, с нашими скорбными лицами, держу пари, что они именно такие, стоило бы поучиться у вас оптимизму и не сникать так легко».
 «Вы юные господа, вам еще многое предстоит на вашем веку, неудивительно, что по причине вашей молодости вы так легко поддаетесь эмоциям, но радуйтесь им, ибо время и возраст отнимут у вас и эти блага, оставив взамен, в лучшем случае, бесстрастное холодное спокойствие. Поэтому, если вы позволите дать  совет, я рекомендую вам  не  отказываться от чувств молодости так скоро и не стыдиться их. Будучи стариками вы будете глядеть на молодежь и жалеть о том, на что уже никогда не будет способно ваше сердце». Молодые люди поблагодарили графа и один из них добавил следующее:
«Мы заранее просим у вас прощение за поведение, которое могло показаться вам неучтивостью с нашей стороны, и вы уже наверно сложили о нас неблагоприятное мнение. Если Деланкур поправится будьте уверены, что мы без проблем докажем вам обратное  и поспешим воздать должное вашему гостеприимству».
Граф заверил их, что он полностью разделяет с ними горе, но и не забудет обещания молодого человека и, поклонившись им, пошел отдавать приказания относительно  кушаний.  Де Дюра, тот, которому ранение доставляло неудобства, после разговора почувствовал себя уставшим и, оставив друга, удалился отдохнуть.  Весь день состояние раненого не улучшалось, а к вечеру только ухудшилось. Врач, находившийся при больном принялся заверять взволнованных присутствующих, списывая все на влияние лунных суток на состояние человека, что к вечеру обычно всегда наступает ухудшение и любезно предложил  обождать до утра и посмотреть на результат.  Юный Дебрессак ругал себя на чем свет стоит, приписывая причину ранения друга себе.
 «Черт бы побрал мою нерасторопность! Это я должен был быть более внимательным, но бедный Эмиль, ему пришлось выручать еще и меня. Ах, если бы можно было вернуть все! На его месте должен был бы оказаться я. О, Жан, что мы скажем  его отцу? Что не смогли защитить ни себя, ни друга? Грош нам цена, тогда, пусть мы будем вечно носить позорное клеймо неудачников!»
Дюра успокаивал своего друга как мог, сам в душе находя слова относительно их бесславия справедливыми.  Два друга с горечью думали о возвращении на родину со столь скорбной новостью, стыд и вина должны были бы справедливо пасть на их головы. Однако им ничего другого не оставалось, как покориться судьбе и ждать ее решения.
Амелия просидев у себя в комнате весь день, вся измучилась, постоянно выспрашивая у служанки как себя чувствует раненный и не стало ли ему лучше. Графиня посчитала нужным провести день в молитве о здравии больного, тем более что заняться было не чем. Указаний от отца все не поступало, хотя Амелия и не ждала их особо, тем более что являться вельможам в такой момент она посчитала неуважительным, вспоминая к тому же  изумленный взгляд одного из них.
Ближе к вечеру Розина пропала и Амелия забеспокоилась, боясь, не стало ли раненому так плохо, что положение его побудило собраться   вокруг  всех, кто присутствовал в замке.  Обычный для Амелии час ужина прошел, а Розина все не являлась. Амелия уже сама почти решилась тайно навестить комнату  умирающего и посмотреть что там делается. На улице теперь значительно стемнело и стали видны звезды, вокруг царила удручающая тишина, которую Амелия за день уже  научилась ненавидеть. Неизвестно сколько бы она еще просидела в своей комнате и когда бы решилась выйти, так как обстоятельства не преминули сложиться совершенно необычным образом. Амелия вдруг услышала  женский вскрик, но так как он был короткий и имел источник не такой уж близкий от ее комнаты, то невозможно было сказать кому именно он принадлежал.  Навострив слух, она тотчас же  услышала быстрый бег  одной пары женских ножек, приближавшихся к ее двери. Амелия, удивленная и испуганная вскочила, но продолжала стоять на месте, глупо уставившись на дверь. Однако звук шагов резко оборвался, за чем последовал  звук удара о что-то глухое. Графиня не поняла, что произошло или точнее не успела понять и спустя несколько мгновений осторожно подойдя к двери с интересом и страхом открыла ее. В коридоре стояла непроглядная темень, так как граф экономил на освещении, к чему дочь его уже привыкла. Тут же она различила женскую фигуру лежавшую без сознания рядом с ее комнатой.
 «боже мой, Розина!- воскликнула девушка в ужасе,- что с тобой? Ты слышишь ли меня?» Ответа не последовало, да и мог ли он быть, когда служанка ее лежала в обмороке. С немногими трудностями Амелия к счастью привела бедняжку в сознание и та, очнувшись и немного опомнившись залилась слезами, порожденными скорее бессознательно.
 «Ну и напугала ты меня Розина. Что опять стряслось, рассказывай! Испугалась ли ты чего-нибудь?»
Девушка никак не могла успокоиться, бледная как мертвец, она выговаривала отдельные слова, смысл которых заставлял бледнеть и ее госпожу.
 «Прошу успокойся, ты в безопасности, расскажи, что с тобою приключилось? А не то я тоже упаду в обморок от страха, а тогда уже кто знает, что будет».
Видимо это обстоятельство произвело на Розину большой эффект и она, раскрыв глаза непривычно широко попыталась заставить себя успокоиться.
 «Ах, госпожа, какой ужас, какой ужас! Что я видела, ох бедное мое сердечко как только оно не разорвалось от этого. Ох, как только я выдержала! Какие-то несчастья стали сваливаться на наши головы, а что будет дальше? Мне страшно подумать, госпожа, что будет дальше с нами!»
 Амелия повторила свои просьбы успокоиться еще настойчивей.
«Даже не знаю как вам начать рассказывать, дабы вы поверили мне и разделили справедливо мой страх. Уж красноречием то я никогда не славилась. Ах, донья Амелия, прошу вас представить себя на моем месте и попытаться почувствовать то, что чувствовала я в тот момент, более никак   не могу вам доказать истинную серьезность ситуации. Иду я, значит, по коридору к вам, чтобы принести ужин да передать вам послание от графа. На лестницах темно, только у меня с собой лампа, ну мне привычно уже это, сами знаете. Я иду, ни о чем таком не думаю, а тут, неожиданно, возникает передо мной черная безмолвная фигура! Без канделябра или лампы. Стоит и молчит. Я уже испугалась, разве этого не достаточно для зловещности? Но на этом дело не закончилось. Я смотрю, что фигура незнакомая и фрак бархатный темный с каменьями блестящими, господский без сомнения. Я даже подумать не успела, сколько может быть у нас господ в доме, всех-то я знаю. Тут я лампу подняла к нему и обмерла от страха! Призрак госпожа, самый что ни на есть настоящий, клянусь вам на святом распятии! Лицо бледное, страшное, выражение его страдальческое такое, глаз как будто нет….ой, госпожа моя…..»-
Розина остановилась и вновь залилась слезами, а Амелия к этому моменту уже успела побледнеть, но старалась не терять присутствия духа.
 «И что потом? Ужели призрак? А ты не заговаривала с ним?»
«Да вы что донья Амелия! Я уже ни жива, ни мертва была, еле дышала, а вы еще хотели, чтобы я с ним заговорила! Да я бы тогда на месте отдала богу душу! Я поднос уронила и бегом бежать к вам, пока не добежала до вашей комнаты, а далее уж вам все известней, чем мне.» Амелия испуганно созерцала свою служанку и вскоре произнесла:
 «Нет, этого не может быть. У нас в замке отродясь призраков не было, откуда им вдруг взяться? Ни с того ни с сего. Что же это могло быть. Может ты преувеличила слишком, Розина? Смотри сколько обстоятельств объединились, чтобы напугать тебя как следует, немудрено, что ты кого-нибудь из слуг приняла за приведение, а малый небось и объяснить тебе ничего не успел, как ты шустро улизнула».
«Ну вот, вы как всегда мне не верите,- обиженно начала служанка,- снова я у вас в глупых осталась. Вот сами бы там поприсутствовали, тогда бы говорили потом! Я вам говорю, госпожа, что ж я совсем не в своем уме, клянусь, что не знаю я этого господина! Незнаком он мне, бог мне свидетель, в первый раз в жизни вижу!»
«Так ведь света мало было, может черты исказились и бледность его, и это лицо, все твой великий страх надиктовал воображению»
 «Да нет же! Говорю вам, это самый настоящий призрак! Бледный и страшный, такой страшный, что как знать сам дьявол пришел навестить наш дом»
«Ой не говори так Розина, зачем богохульствуешь?- тут уже Амелия не сдержалась и выказала на лице весь свой истинный страх.
«Был бы это человек, он бы заговорил со мной, а этот даже ни слова не сказал! Молча вперил в меня взгляд и все, как воды в рот набрал. Да слуг я всех знаю, даже лучше чем вы, разве слуги носят дворянские платья? А костюм того очень был богат! Уж можно суконный пиджак отличить от бархатного, усыпанного драгоценностями фрака, даже слепой сможет, если захочет! Господ у нас здесь мало….А может быть тот молодой юноша умер и вот душа его теперь разгуливает по замку?!» - с ужасом вдруг предположила служанка. Эта догадка послужила последней каплей переполнивший океан здравомыслия Амелии и та, проявив наконец свои истинные чувства взмолилась:
 «Ах,молчи Розина, не то мы с тобой тут с ума сойдем! Какие ужасы ты рассказываешь, да так правдоподобно, что невозможно не поверить. Но что же нам делать теперь, как быть?» Служанка посмотрела на говорившую умоляющим взором и жалобно запричитала:
 «Умоляю вас, госпожа, не выгоняйте меня сегодня из ваших покоев. Я умру от страха, коли выйду в коридор! Оставьте меня ночевать у себя, я не буду мешать вам, сяду в кресле…только не выгоняйте. А иначе на следующий день вы свою преданную служанку уже в живых не застанете.»
Амелия,  не на шутку испугавшись, сама не хотела оставаться в комнате одна и была готова уже просить Розину остаться, поэтому она охотно разрешила то служанке, но при условии, что они проведут ночь в беседе, так как уснуть, видимо, уже не получиться.
 «Давай, кто первый заснет, сразу же второй должен его разбудить и мы будем говорить о чем-нибудь. Все должно быть честно, тем более мне не хотелось бы бодрствовать в одиночестве, когда ты спишь, это почти равносильно тому, как если бы я осталась одна».
 Розина с готовностью пообещала то графине и девушки принялись придумывать темы для беседы, что у них получалось очень не ладно. В конце концов, лампа погасла и в комнате стало темно. Амелия, как выяснилось, оказалась пугливее служанки, на что потом остро сетовала. Так как темнота окончательно отрезвила ее, а Розина, наоборот, начала засыпать, в конце концов сморенная дневными обязанностями. Тут не помогали никакие угрозы и увещевания, и когда уже время близилось к рассвету служанка спала крепким сном, а Амелия дождавшись первых нежных лучей утра и заставив себя успокоиться только тогда погрузилась в чуткий беспокойный сон.   
Графиня проснулась далеко за полдень, тут же заметила, что служанки нет в комнате. Вспомнив досаду прошлой ночи она, однако поняла, что у нее нет сил ни злиться на Розину, ни  высказывать ей свое неудовольствие, но все же решила для вида побранить служанку. Амелия так же горела желанием узнать, как себя чувствует раненый и не умер ли он действительно, еще накануне.
В это время  двое врачей, приставленных к раненному, все еще не решались делать выводы относительно его здоровья. Состояние его было такого, что ему могло сделаться как лучше, так и хуже совершенно неожиданно.  Более ничего не изменилось, двое друзей не покидали своих постов возле комнаты раненого, в другой же комнате поселился духовник, на которого друзья продолжали бросать неприятные взоры. Граф время от времени наведывался к общему собранию, справиться о самочувствии больного.
Розина явилась к своей госпоже с жутко виноватым видом, та, как и задумала, принялась ругать и стыдить ее, наконец удовлетворив свои эмоции она спросила за Деланкура. Розина передала ей все то, что уже стало известно и далее добавила:
«Ах, ваша милость, я и забыла совсем из-за вчерашнего приключения, что ваш отец велел мне передать вам. Он желает, чтобы вы пока возможно не показывались при этих господах. Он говорит, что надобно потерпеть всего несколько дней. Его светлость изволит представить вас кавалерам за ужином, как он выразился сделать им небольшой «сюрприз» в вашем лице.   Он-де считает себя сильно виноватым перед господами, что им пришлось пережить такие неприятности, и теперь всячески будет стараться загладить свою вину и надеется, что вы ему в этом подсобите. Еще он сказал, что у вас есть время подумать о вашем гардеробе и развлечениях, которыми вы должны будете развлекать гостей, а точнее придумать им достойное времяпрепровождение . В общем, если вы позволите мне сказать от себя пару слов, его светлость, как всегда, хочет видеть вас красивой, приветливой и заметить в вас желание нравиться окружающим» «это ты точно подметила Розины, -надувшись изрекла Амелия,- можно было бы, пожалуй ограничиться последней фразой, изъявляя волю отца».
Пожелание его не явилось для Амелии неожиданностью. С одной стороны она рада была не показываться господам, так как робела предстать перед столь необычным обществом, с другой вынужденное заточение ее не приносило совсем никакой радости, тем более что графиня привыкла быть самой себе хозяйкой при выборе досуга. Амелия тут же решила вознаградить себя как-нибудь за такое отшельничество, но чем ей еще предстояло подумать. 
« Ну что ж,- ответила она вслух,- такова воля отца, вижу что она справедлива. Но тебе, Розина, придется развлекать меня все эти дни, так что будь добра, придумай, чем нам заняться, это приказ, заодно искупишь свою вину. Да смотри, чтобы мне не стало скучно».
Служанка с готовностью поклонилась и, поговорив еще с графиней отправилась по своим делам, но обещала вернуться как можно скорее.
Так минуло несколько дней Амелии в компании Розины, которая чуть ли не ежечасно приносила ей новости о положении общества и о здоровье больного. В один из дней Амелия высказала следующее желание, исполнением которого поручила заняться Розине. Желанию этому предшествовали мысли о том, что неплохо было бы рассмотреть хотя бы одного кавалера, дабы хоть немного прикормить разголодавшееся любопытство и развлечь тем самым себя.
-«я хочу как-нибудь ночью пробраться в покои господина Деланкура и посмотреть как он выглядит. Ты должна устроить все так, чтобы нас не заметили ни в коем случае, иначе мы пропали обе. Я полностью полагаюсь на тебя, так как только ты одна в курсе всех событий, поэтому жду твоих предложений и планов».
Розина с удовольствием поддержала госпожу и живо заговорила:
 «О, ваша милость, это я без запинки устрою! Вы мне довертись и не бойтесь ничего. Только вот придется подождать того времени, когда господина раненого будут оставлять одного на ночь. Сами же знаете, как небезопасно может быть, если в его покои то и дело будут наведываться врачи. Я все предусмотрю и продумаю, а затем и вам изложу, вы только имейте терпение».
 « поскорей бы он начал выздоравливать, уже столько дней прошло…»
«Да что вы, донья Амелия, человека чуть ли не из могилы вытащили, а вы так жестоки уже. Я вам говорю, уже опасений за его здоровье нет, а значит, он непременно будет поправляться! Вот увидите, на днях мы уже сможем осуществить наше предприятие».
Все получилось почти так, как предсказывала служанка, располагавшая гораздо большими сведениями, в любом случае. На радость всем  раненый поправлялся достаточно быстро, благодаря своему крепкому здоровью и молодости. Необходимость во втором враче отпала и его поспешно удалили, тем более двое коллег,  не состоя в личном знакомстве,  и имея каждый свои убеждения,  постоянно спорили между собой о выборе лекарств ли или о методе наиболее подходящего лечения, чем порядком всем надоели. Остался один лекарь графа, который теперь мог не присутствовать постоянно у  постели больного, но иногда отдыхать, чем он и поспешил воспользоваться. Девушки выбрали день для визита и продумали его план вплоть до мелочей. Уговорено было, что Розина удостовериться в безопасности маршрута, а потом придет за госпожой. Амелия же, побеспокоившись о своем гардеробе, решила отказаться от платьев, которые создают шелест при ходьбе и вообще достаточно неудобны для таких рискованных предприятий. В связи с чем проверив свой гардероб девушка не нашла ничего более подходящего чем неглиже, легкое и не сковывающее движений, однако светлое. Недостаток этот она решила скрыть свободным темным плащом.
 Ночью, когда уже обитатели замка все крепко спали служанка пробралась в комнату Амелии. Та, уже стояла ожидая ее в нетерпении .
- «все спокойно, ваша милость. Господин спит, думается крепким сном, врач тоже уже давно как дает жуткий храп в соседней комнате».
Амелия, вся горя от нетерпения первая вышла в коридор и легкой быстрой походкой направилась вперед. Розина только успела было предложить воплотить в жизнь следующую деталь страховки. Девушка спешно вытащила из кармана ленту, дабы привязать ее к запястью госпожи. План был таков, что Розина останется у входа в комнату и будет сторожить, если вдруг заметит малейшую опасность, то, дабы не производить никаких звуков она дернет за ленту, привязанную к запястью Амелии и та должна будет немедленно отреагировать на знак. Девушки благополучно достигли впотьмах комнаты молодого человека. Амелия увидев, что дверь в комнату врача открыта, ровно как и в комнату раненого немного замешкалась.
«Не волнуйтесь, донья Амелия,- принялась шептать Розина,- клянусь вам, что врача сейчас даже пушечными выстрелами не разбудить, он же бедняга несколько дней кряду спал кое-как. Вот теперь восполняет потерянное. Пойдемте скорее, ради бога».
Девушки вошли в слабо освещенную комнату раненного, Розина удостоверившись, что тот спит, бросила клубок ленты на пол, прихватив с собой плащ хозяйки, так как и тот создавал неудобства, и скрылась за дверью. Амелия с колотящимся сердцем, словно мелкий воришка: и со страхом и с задором и с предвкушением приблизилась к кровати. Хотя лампа еле светила, но все же глаза ее различили благородные  очертания лица,  кои можно было бы даже по их благородству назвать красивыми или скорее  правильными. В общем, образ, представший перед Амелией, не имел ничего сверхъестественного, но девушка почему-то застыла   и долго всматривалась, будто увидела что-то необычайное. Видимо так ее воображение отвечало на долгие дни лишений. Молодой человек лежал на спине, позволяя открыто наблюдать свое лицо, грудь его при этом спокойно вздымалась он спал будто младенец, не ведая ничего на свете. Амелия подошла поближе, желая увидеть какие-нибудь новые детали, а заодно и посмотреть нет ли у него обручального кольца на руке. Для этого ей пришлось рискнуть и отвернуть край одеяла, так как рука покоилась под ним. Увы, дерзость эта не прошла для любопытной  девицы даром, больной двинулся и стал было поправлять одеяло, но коснулся руки Амелии, которая  одергивая ее, задела руку юноши. Тот открыла глаза, правда медленно и как будто неохотно и уставился на девушку, она в свою очередь смотрела на него, вместо того чтобы скрыться. Однако на лице ее читался явный испуг, она хотела надеяться на то, что юноша все еще не достаточно здоров для того, чтобы воспринимать события с ясным умом. «Ба! – тут же последовала реакция, правда вялая и безжизненная,-  я пред ликом святого духа, ангел….передо мной ангел. О, не знал, что ангелы имеют человеческие формы. О, неужели я умер и вот предстал перед ангелом. О, какое горе!» -последняя фраза далась ему как-то особенно трудно и он прикрыл глаза, словно действительно переживая. Амелия, не то ли расчувствовавшись, не то ли еще почему-то обронила следующие слова, хотя тут же испугалась их и отступила назад: «Нет, вы живы, ровно как и перед вами стоит живой человек». Однако юноша не то ли не услышал ее, не то ли недослышал, но все же он интерпретировал ее слова на свой лад : «Какое прекрасное ведение! Черт подери, я пожалуй согласился бы умереть, если мне не откажут в обществе таких вот прелестных созданий. Как прекрасно, все же, может быть в смерти,- заметив, что девушка отступила он запричитал капризным тоном,- О, но куда же вы, останьтесь! Не оставляйте меня здесь одного, в темноте. Если вы живой человек, то у вас должно быть сердце, а вместе с ним и сострадание». Амелии показалось, что раненый начинает приходить в себя, так как он проявлял уже опасную для нее бодрость духа. Тем более, что она заметила слабое движение его головы в сторону, куда отошла. Когда же этот покинутый несчастный попытался поднять руку Амелия уже не имея возможности  оставаться в комнате, не навлекая на себя беду, выбежала за дверь. 
«Ой, госпожа, зачем же вы с ним заговорили?»- кротко укорила ее служанка, уже оказавшись на безопасном расстоянии от комнаты раненого. _
«Неужто так соскучились по мужскому обществу, что так вам понадобилось услышать голос господина?»
 «Будет тебе Розина, не надо упрекать меня, сама не знаю, что случилось со мной. Но уж что сделано, то сделано, теперь осталось только озаботиться тем, чтобы господин этот не вспомнил ничего потом или же принял свое видение за сон»
Далее Амелия принялась высказывать свои впечатления, а Розина, между делом, высказывала свои дознания и взгляды.
На следующий день раненый пробудился и действительно, не мог понять снился ли ему прекрасный сон или же он имел удовольствие в реальности общаться со столь прелестным созданием, каким он тут же окрестил Амелию.  Так как он стал все чаще приходить в себя, ум его сделался яснее, то друзья теперь могли продлять беседы с ним. Герцог и юный шевалье Дебриссак от радости не давали больному ни минуты свободы, поэтому юноша оставил происшествие той ночи при себе, не имея возможности рассказать о том друзьям, а вскоре и как будто бы забыл об этом, под влиянием оживления своих друзей. С момента визита Амелии в спальню к раненному минуло несколько дней, за которые последний поправился уже до такой степени, что мог вставать с кровати и делать небольшие прогулки.
Графиня же, не имея разрешения появляться в обществе, коротала дни за чтением или беседовала со служанкой,  вечерами она все так же выходила совершать свой обычный моцион.
В один из вечеров, как и всегда она шла уже по открытой галерее, чтобы через нее вернуться к себе в комнату. Звук от ее тихих шагов мягким эхом оглашал  каменный коридор, не нарушая, в прочем, его одиночества. По мере ее продвижения вперед друг за дружкой выстраивались большие колонны, как вдруг, глаза ее привыкшие к их стройному ряду различили впотьмах  посторонний предмет. Амелия остановилась и со страхом поняла, что возле колонны, наполовину скрытой ее тенью, опершись о каменные перила, стоит человек. Уходить было уже поздно, так как она оказалась к нему так близко, что сделай он шаг в ее сторону, она могла бы легко различить лицо, что и произошло почти сразу же. Незнакомец этот, видимо так же сразу заметив непрошенную гостью сначала двинулся,  а потом и повернулся лицом. Графиня, уже едва  стояла  от страха, так как эта странная фигура не то что вся дышала зловещностью, но даже не обладала, видимо, никакими намеками голоса.  Образ этот, тонкий и высокий, казался  зыбким и неустойчивым, готовым вот-вот раствориться в ночи. Амелия не то что увидела, но скорее почувствовала, что фигура двинулась к ней, сделав пару шагов, которых девушка не то из-за страха, не то из-за отсутствия телесности фигуры не услышала. Однако этот факт не успел занять ее воображение полностью, как фигура, выйдя из-под тени колонны неожиданно поймала на себе луч месяца, который прекрасно осветил лицо. Бедняжка, остановив на нем свой испуганный взгляд, хотела было закричать, но голос не послушался ее, вместо крика выпустив стон. Лицо, смотревшее на нее со спокойной меланхоличностью, показалось насмерть перепуганной свидетельнице бледным и ужасным, глаз как будто не было, вместо них Амелия видела лишь темноту глазниц, а темные длинные волосы, обрамлявшие тонкий овал лица довершал нерадостную картину. Амелия, ни жива ни мертва от страха, развернулась было, чтобы убежать, но тут силы изменили ей и она повалилась на пол, потеряв сознание.
Но лежать ей так долго не пришлось, так как почти сразу же пришла помощь. Графиню отнесли в ее комнату, куда незамедлительно явился и перепуганный дон Фернандо. Он застал в комнате врача, который и сообщил ему, что дочь его без сознания по неизвестной причине, тут же находилась и Розина. Вся троица являла собой довольно грустное зрелище. Врач, не имевший понятия о том, какая причина явилась беспамятству юной графини, из-за этого все никак не решавшийся применить какое либо лечение. Он разрывался между тем не пустить ли больной кровь или же лучше сначала попытаться привести ее в чувство. Своими неуверенными действиям он раздражал  графа, который вдруг ни с того ни с сего разволновался более чем следовало. Дон Фернандо, выглядевший так, будто отправляет дочь на тот свет, произносил вдруг такие недвусмысленные фразы, что врач и Розина не сговаривавшись  вскидывали друг на друга удивленные глаза и если его фразы могли бы и иметь оттенки отцовских эмоций, то тогда это были крайне странные эмоции. 
«Да что вы медлите, черт бы вас побрал?!»- иногда  скрежетал зубами граф,- «решитесь уже хоть на что-нибудь! Пока вы тут думаете, лучше никому не станет.»
врач, перепуганный злобой графа, был близок к мысли о том, что завтра ему придется икать другую работу. Он спешно щупал пульс, слушал сердце, массажировал виски больной, не решаясь пока предпринять чего-либо.
«О, я не могу потерять столь дорогое мне сокровище. В ней все мои надежды, вы слышите меня господин Бису? Как неожиданно я могу ее лишиться, как непредсказуема жизнь!»
 граф все не мог успокоиться. Шум, поднятый в замке обмороком Амелии, донесся и до ушей знатных гостей, которые удивленные тем, что у графа оказывается есть дочь, хотели было предложить свою помощь, руководствуясь лишь только искренними порывами, но им немногословно отказали, хотя и в достаточно учтивом виде.
Вскоре Амелию удалось привести в чувство, девушка открыла глаза, вместе с тем к ней возвратилось и сознание, она вздрогнула всем телом. Дон Фернандо, заметивший все, бросился к ее постели:
«Амелия,  ты слышишь меня? О, не закрывай глаза, скажи мне, тебе плохо? Не закрывай только глаза, скажи мне какие боли тебя беспокоят?»
 Саурез-де-Фигуэро испугался, что дочь его опять впадет в небытие и тогда уже придется полностью положиться на волю и мастерство врача.
 «Не волнуйтесь, все хорошо»- услышал нежный слабый голосок граф.
 «Что с тобой случилось, дитя? Какой недуг тебя сразил?»- все не унимался граф. Его очень интересовала причина обморока дочери, но не интересовало кто ее принес в комнату (так как ему уже доложили, что Амелия потеряла сознание за ее стенами). Между тем врач настоял на том, чтобы больную на время оставить в покое, так как напор графа может ухудшить ее состояние. Дон  Фернандо, немного успокоившись, покорился  и отошел к креслу. Такая передышка позволила девушке прийти в себя настолько, чтобы понять, что о причине погрузившей ее в нынешнее состояние лучше умолчать, если она не хочет быть осмеянной. Дон Фернандо не верил в духов, а Розина, знай она правду, точно бы забила тревогу и не дала бы своей госпоже спокойной жизни.
Так она думала, пока не почувствовала себя достаточно спокойно, чтобы выдержать вопросы отца.
«Простите, что заставила вас беспокоиться обо мне, тем более что обморок мой произошел по моей же оплошности. Этот корсет  перетянули слишком туго, мне бы следовало позвать Розину, чтобы она мне ослабила ленты. Все обернулось так, что я почувствовала нехватку воздуха, будучи не имея возможности свободно дышать,  испугавшись я вышла, чтобы позвать служанку, но пока я шла слабость завладела мной и вот вы видите теперь к чему это привело».
Амелия старалась говорить как можно убедительней, тем более что возбуждение от увиденного все еще жило в ее душе ярким пятном. Дон Фернандо, внимательно наблюдая дочь бросил взгляд на корсет, который был расшнурован. Но действие сие произвел при нем врач, как действие первой необходимости в подобных случаях, поэтому дону Фернандо не оставалось ничего другого, как поверить дочери. Однако Розина все еще продолжала смотреть на свою госпожу с недоверием, в глазах ее Амелия ясно читала т событие, которое  напугало саму служанку недавно и теперь та желала бы знать не явился ли призрак случаем и ее госпоже, как она в сердцах ей когда-то выговорила.
Амелии пришлось призвать на помощь всю твердость духа, дабы успокоить отца и рассеять подозрения Розины. В конце концов оставшись одна бедняжка залилась слезами и дрожала так, словно ее обдувал резкий ледяной ветер. На следующий день с самого утра Розина явилась в комнату своей госпожи. Служанка сообщила ей, что ее хочет видеть отец так скоро как то возможно. Приключение прошлой ночи не прошло бесследно для пугливой Амелии, у нее болела голова и в теле чувствовалась надоедливая слабость.   Но, дабы не вызвать опасений с одной стороны и новых подозрений с другой, Амелия сообщила Розине, что выйдет к отцу как только приведет себя в порядок.
Граф сначала участливо осведомился о самочувствии Амелии, получив обнадеживающий ответ он продолжил:
«Я намерен дать большой ужин для моих гостей послезавтра. Уведомляю вас о том, чтобы вы успели подготовиться к нему с возможно большей тщательностью. Помимо четырех этих господ будут так же герцог и герцогиня Пармские и несколько других лиц. Надеюсь вы уже успели продумать развлечения на вечер. А еще надеюсь, что возвращение в столь приятное общество восполнит вам дни одиночества и ободрит вас.»
«Я буду там, по вашему желанию отец. Я буду той, кем мне надлежит быть на этом вечере, будьте покойны. Разве я была когда-нибудь так нетактична с гостями, что вы становились свидетелем их недовольства или слышали нелестные отзывы обо мне?»
 « С какой целью вы задаете мне этот вопрос, дитя мое? Вы сами прекрасно знаете, что я мог вам тотчас же привести достаточно примеров, которые вынудят вас устыдиться своих оплошностей. Поэтому  и рдею сейчас за ваш достойный выход к гостям».
Амелия было хотела достойно возразить отцу, но передумала, осведомившись вместо этого: «ВЫ, может быть, тогда просветите меня относительно титулов этих господ? Мне необходимо  знать как приличествует вести себя с ними,   чего избегать, а что поощрить».
«Конечно. Я не делаю из этого тайны. Вы будете присутствовать за одним столом с герцогом фон Аррас, наследником австрийского знатного дома, маркизом Деланкуром, министром верхних Палат, сыном верховного королевского судьи, другой господин- это герцог де Дюра, думается будущий маршал Франции, его друг, шевалье де Бессомпьер, сын одного из первых лиц французского двора, юноше прочат карьеру на военном поприще. Все, что вам необходимо знать, чтобы составить о них надлежащее мнение и избрать для себя надлежащее поведение».
 На последнем слове дон Фернандо сделал красноречивое ударение. Амелию хоть и напугало такое количество знатных, да к тому же еще юных вельмож, но женское любопытство всегда имело в ней более сильные корни. Однако прошли уже те времена, когда общественное внимание было необходимо кокетливой красавице как воздух, сейчас в ее душе преобладала либо робость, либо нежелание показывать себя перед той монотонной массой которая потеряла весь свой цвет для нее. Девица удалилась к себе, сразу же к ней присоединилась служанка и девушки занялись обдумыванием туалета  на предстоящий вечер, в перерывах же Амелия раздумывала над тем, как ей лучше преподать себя дабы сложить о себе самое благоприятное впечатление. Как видно, у графини не было особого времени погружаться в воспоминания минувшей ночи, о которых она ко всему прочему старалась забыть и лучше выбросить навсегда из головы.
Чета герцогов прибыла в резиденцию графа на следующий день. А вечером уже гостей ждал большой богато накрытый стол. Саурез-де-Фигуэро в этот раз не скупился ни на блюдах, ни на посуде, ни на освещении. Все вокруг сияло блеском богатства. Юная графиня специально немного опоздала к ужину, обратив тем самым на себя взоры всех присутствующих, которые уже заняли свои места за столом.
«Прошу вашего внимания, господа,- произнес граф, поднимаясь со своего места,- сейчас мне выпала большая честь представить вам мою единственную дочь, Амелию-Эстер Саурез-де-Фигуэро. Но прошу вас, у меня имеется небольшое желание и может быть приятное известие для вас. Я, как хозяин этого дома возьму на себя смелость и отменю весь привычный церемониал представления, надеюсь вы не выскажетесь против, когда я дам вам позволение представляться самим тогда, когда вы найдете это удобным для себя и так, как вы того пожелаете».   
Молодые люди просияли, обрадовавшись, что каждый может сам представиться прекрасной графине лично (тем более что красоту ее  они уже успели оценить тотчас же),   прибегнув к тем лестным словам, которые они посчитают нужным выбрать для себя.  Амелия едва ли решилась бросить робкий взгляд на этих важных господ, одарив их приятной скромной улыбкой, которая не могла не въесться своей привлекательностью в душу каждому из них. Графиня, между прочим, обратила внимание на знатных гостей, бегло заметив про себя, что каждый из них красив и статен по-своему. Таким образом, вдохновленные рассказы служанки подтвердились.  Амелия, вдруг встретившись взглядом с тем, кого так опрометчиво посетила ночью, испугавшись, опустила глаза и не решилась более поднять их. Тогда как юноша не в силах был отвести от нее своего восхищенного взгляда. Графиня уселась на свое место, обратив внимание на то, что все юное общество находится как раз напротив нее, видимо по предусмотрению графа, растерявшись немного она сначала не могла  поднять глаз, тем более что мужчины, пораженные таким для себя приятным открытием, едва ли находили силы чтобы отвести взгляд от красавицы графини и соблюсти, наконец, необходимые приличия.  Таким образом, получалось, что как только  красавица поднимала взгляд, намереваясь преодолеть смущение, то тут же ловила красноречивый взгляд то одного лорда, то другого, то третьего. Саурез-де-Фигуэро делал вид, что не замечает ничего, обращаясь к гостям, он заваливал их вопросами о французском дворе.
 «Скажите милостивый господин,- обратился он к де Дюра,- каким вы находите положение маршала де* я слышал он впал в немилость его светлости? Если так и пойдет, то мы можем вскоре увидеть смену мундира на вас?» .Граф увлек разговором герцога, другие же беседовали то между собой, то присоединялись к беседе которую завел граф. Амелия достаточно быстро нашла в себе силы побороть ненужную робость и могла уже задерживать свой взгляд на предмете ее заинтересовавшем столько, сколько ей было необходимо. Так протекало ненавязчивое общение. Каждый из трех кавалеров старался хоть как-нибудь обратить на себя внимание юной графини, та же лишь на мгновение удостаивала их тем, что они жаждали удержать как можно дольше. Прелестница эта тем не менее, едва ли могла смотреть на Деланкура, который позволял себе созерцать ее во все глаза не только из-за очевидной ее красоты, но из-за того еще, что пытался провести параллель между тем ночным ведением  и девицей, присутствующей перед ним во плоти и крови. Амелия из-за этого беспрестанно краснела, боясь  раскрытия  тайны, юноша же ничего не подозревая продолжал вглядываться в нее.  «Клянусь вам,- говорил он своему другу,- я уже где-то видел эту девицу. Ее лицо кажется мне до боли знакомым. Но странно, тем не менее, что я не запомнил ее красоту. Черт побери, Робер, чтобы я мог так просто пропустить такую женщину мимо себя. Невозможно! Но, все же, я никак не могу вспомнить, где мог ее видеть. Может быть тогда, она была не так хороша и я не обратил на нее должного внимания».
«Вполне возможно, уважаемый друг, вам нет равных в запоминании женских лиц, поэтому спешу вас расстроить, вам мадмуазель Амелия наверно приснилась. Мы часто видим во сне столь пленительные образы, что частенько приписываем их вполне себе существующим людям, а точнее девицам, награждая их всеми лестными словами, которые извлекли из сна. Мне кажется, вы излишне романтичны, дорогой маркиз».
Деланкур на это пожал плечами, но тем не менее чувствовал, что в сердце его неумолимо растет страсть к этой пленительной нимфе. Графиня, все это прекрасно чувствуя, не решалась взглянуть на Деланкура, первую половину ужина совсем не смотря на правую половину стола, где сидел несчастный молодой человек.  Однако, как то так получилось, что случайно потребовалось переключить все внимание в сторону маркиза, Амелия, забывшись, полностью подняла свой взгляд на молодого человека и между тем захватила еще и пространство рядом с ним. Она знала, что по правую руку от него кто-то сидит, но так как оттуда не исходило никаких признаков активности, а ближе к десерту зажгли свечи, потушив большинство окружавших гостей ламп, что сделало обстановку более уютной, утопающей в мягких тенях вечера, то Амелия просто не удосуживалась смотреть туда. Однако, как уже говорилось, она обратила свой взор на Деланкура, пелена робости, мешавшей разглядеть ей все остальные детали, ненадолго спала, и Амелия увидев того, кто сидел рядом с молодым человеком, обмерла от страха. Она едва ли сдержала, чтобы не вскрикнуть, однако у нее все равно вырвался негромкий возглас, а вилка, которую она держала, выпала из руки, производя звонкий шум, ударившись о бортик  тарелки.
За столом сидел тот призрак, которого она видела тогда в галерее. Девушка резко опустила голову, дабы никто не смог поймать направление ее взгляда и густо покраснела. Конечно, происшествие это тут же заставило всех замолчать и обратить на внимание на графиню:
 «Что случилось с вами на этот раз, донья Амлия?»- поинтересовался граф.  Амелия, чувствуя весь ужас, и вместе с тем глупость ситуации, едва ли нашла в себе сил, чтобы ответить. « ------ Простите отец, не стоит обращать внимания, не произошло ничего такого страшного, что должно отвлечь вас от беседы с герцогом.  Мне  показалось….мне показалось. Я думала, что у меня на блюде какое-то страшное насекомое, но это оказался барбарис. Простите мне мою впечатлительность.»
Тут же раздался непринужденный смех герцогини П*, а за ним и следующий возглас:
- Ах, где мои юные годы,- заметила на это  герцогиня,- когда б меня могла так умильно испугать маленькая ягодка тронув тем самым окружающих и возбудив желание у доброй половины присутствующих мужчин спасти меня от нее.  Сейчас же, увы, меня не испугать и пушечным выстрелом, а весь мой раздутый наивный испуг, теперь уже не поймут и скорее всего высмеют. Вам нечего стесняться и краснеть , донья Амелия, в вашем возрасте это не то что простительно, но даже поощрительно и всегда приятно глазу».
Монолог герцогини вызвал одобрение у окружающих, учитывая, что большинство являлось  мужского пола, таким образом графиня избежала неловкости ситуации и тут же  зареклась более не смотреть в ту сторону, где увидела призрака, к тому же ей то было не так трудно, потому что как раз там сидел Деланкур, посему Амелия без труда открестила себя от этой обязанности. Вскоре общество вышло из-за стола, герцог де Дюра воспользовался возможностью и первый предложил Амелии руку. Едва он успел представиться и произнести пару-тройку общих фраз, как тут же подоспел Деланкур, желая перенять у него первенство женской ручки.
-«позвольте, мой дорогой друг, вы уже дошли до дверей гостиной и успели, надеюсь сказать уже все то что приличествовало данному случаю. Разрешите мне похитить вашу собеседницу до следующих дверей, иначе вы рискуете завладеть всем вниманием графини на остаток вечера. Между нами должно быть дружеское равенство».
Де Дюра уступил руку доньи своему другу и Деланкур теперь сам, во всех красках, представил девице свою личность.  Амелия смущенно опускала глаза, не смея взглянуть на него. Чувствовал ли счастливый Деланкур, что пришелся прелестной графине по вкусу? Вряд ли, он сам был так ослеплен новым чувством, что наоборот боялся совершить какой-нибудь неловкий жест, и старательно выдумывал причины, чтобы удержать на себе внимание графини как можно дольше.
 «Как вы себя чувствуете? Я возносила господу молитвы о вашем выздоровлении, какое счастье для меня, что они возымели действие» -обратилась Амелия к маркизу.
«Пожалуй только благодаря им я и поправился, поистине ваше сердце самое благородное, а желания, которые оно источает самые приятные и искренние! Разрешите мне и дальше заручиться вашим вниманием ко мне, тогда я буду уверен, что меня никогда не постигнет никакая неприятность, пока со мной будет ваша молитва»
Амелия зарделась и благосклонно подняла свои прекрасные глаза, устремив их на Деланкура. «Я надеюсь, вы расскажите мне, что произошло в лесу? Мне бы очень хотелось услышать этот рассказ от самих очевидцев»- обратилась она к маркизу, однако в разговор встрял шевалье, услышав вопрос графини.
«Позвольте, милая донья, не отдавайте этому проказнику все лавры повествования, оставьте немного и нам. Не он же один был свидетелем нашим неприятностям, позвольте и нам с герцогом заслужить ваш внимательный заинтересованный взгляд и восхищенную улыбку, потому что, клянусь честью, мы бы дорого продали свою жизнь!»
Теперь все трое друзей были представлены и имели  возможность свободно общаться с графиней, что они и делали. Юноши наперебой сыпали шутками и остротами, стараясь превзойти друг друга умом.  Амелия же улыбалась и поддерживала их излияния, однако на душе у нее было не спокойно, она так боялась окинуть залу взглядом, не желая наткнуться на призрака, что вынуждена была смотреть только на своих собеседников, что сильно стесняло ее. Граф с остальным обществом расположились за столиком, куда были поданы напитки и коротали время ожидания за беседой. Амелия должна была петь под аккомпонимент клавесина, но из-за своего страха старалась оттянуть этот момент. В конце концов веселость шевалье, учтивость и внимательность маркиза, заставили ее успокоиться и почувствовать себя в такой безопасности, что Амелия решилась обвести взглядом залу, что она тут же и сделала. К ее облегчению страшного силуэта здесь не оказалось и она, совершенно успокоенная, изъявила желание сесть за клавесин.
«Дитя мое, спойте нам то, что любите сами, у вас это получается лучше всего. А вы господа, -обратился он к новым гостям,- сейчас станете свидетелями самого прекрасного голоса Испании». Амелия запела.
«Вы знаете, шевалье,- прошептал Де Дюра, нагнувшись к уху своего друга,- сдается мне, что то милое ведение, о котором я вам рассказывал воплотилось сейчас здесь, прямо перед нашими глазами»
Шевалье изобразил на своем лице удивление.
 «Да, вы знаете, видимо так оно и есть. Я правда не успел тогда хорошенько запомнить образ незнакомки, но это не мешает мне делать такие предположения. Видимо юной графине любопытно было посмотреть, кто же так поздно наведался в замок Саурез-де-Фигуэро».  Маркиз в это время не сводил взгляда с прекрасной певицы, и в общем-то не принимал никого участия в беседе.
Вечер окончился рано, так как маркиз все еще  чувствовал себя не совсем здоровым, о чем говорила болезненная бледность, не сходившая с его лица весь вечер. Саурез-де-Фигуэро учел этот момент, поэтому им было запланировано окончить вечер после пения дочери. Никто такому порядку возражать не стал и гости вскоре разошлись по комнатам.
«Ну что. Ваша милость, как вы нашли этих молодых людей?- осведомилась с интересом Розина, помогая своей госпоже с раздеванием,- ужели я оказалось не права и вам они не пришлись по вкусу?»
 «следует здесь признать твою справедливость Розина. Господа достаточно учтивы и благородны»
«Ах, сударыня, и это все, что вы можете сказать в их адрес?! Но вы тогда поступите очень нечестно. А как же вы не могли не заметить какие утонченные у них манеры? Какое благородство в поведении? Не зря же французы считаются самыми галантными в обхождении с дамами. Уж могу поспорить на все, что угодно, что и речи у них не мене изысканные»
«И уж точно усыпили бы твою девичью бдительность Розина. С такими господами опасно иметь дело неопытной девице»
 «в этом вы правы, донья Амелия, я сама едва ли, помнила себя, когда в первый раз увидела этих господ. Давненько к нам такие не наезжали. А вы не заметили, между прочим, как маркиз на вас смотрел? Бедный юноша, мне кажется он влюбился! А вы что думаете об этом?» «Что я думаю об этом, я оставлю при себе,- с упреком ответила графиня,- тебе, Розина, не следует пытаться поспеть везде и даже там, где дела тебя не касаются». Служанка , казалось, обиделась, но виду не подала. Она закончила с туалетом своей госпожи и вскоре откланялась.
Амелия чувствовала себя слишком разбитой от перенесенного страха и теперь, улегшись в постель, но оставив лампу гореть, она размышляла о том, что же все-таки происходит в замке. Решительно не находя никаких ответов на вопросы она начинала с неоткуда и приходила в никуда, не сделав никаких выводов, которых просто не могло быть. Тем не менее она поймала себя на мысли, что призрак не причинил еще никому вреда до сих пор, и даже, может быть, имел природу крайне безобидную. Амели хотелось так думать, в связи с чем она почла за нужное принять такую мысль на веру, которая, к тому же, обещала ей успокоение. Действия ккие-либо сейчас применять было бессмысленно, так как не произошло еще ничего такого из-за чего они понадобились бы, поэтому Амелия решила обождать и даже, может быть, рискнула бы заговорить с призраком, в конце концов она не исключала мысль, что это может быть живой человек, хотя бы кто-нибудь из слуг прибывших господ. Впечатления вечера не позволили ей легко погрузиться в мягкий омут сна, поэтому Амелия провела время в думах почти до рассвета.
Розина явилась совсем не кстати рано с пожеланием от графа сойти вниз к завтраку.  Бедная графиня едва ли выспалась, но отказаться не посмела. Присутствие нового общества, несомненно приятного и интересного, красноречиво обещало заполнить  монотонные дни графини радостью и весельем. Амелия прихорошилась и с удовольствием заметила в зеркале, что не смотря на недосыпание вид у нее был свежий и прелестно утренний. Амелия относилась к тому типу женщин, красота которых не утрачивает своего блеска ни при каких обстоятельствах, но если обстоятельства и не удается избежать, то хитрая природа ее, тогда приспосабливалась к ним и являла в итоге не менее прекрасную картину. Так и сейчас, ночь недосыпания придала лицу девушки томную бледность, вместе  с едва заметным нежно розовым румянцем, вкупе эти детали внешности  прекрасно подходили для свежего светлого утра. Глубина глаз и густота ресниц всегда приковывали к себе взгляд наблюдателя, не меняясь ни при каких обстоятельствах, поэтому легкие тени под глазами, от бессонной ночи, совсем не беспокоили сложившийся образ. Завтрак компания провела в приятной беседе, после которой все общество отправилось на прогулку. После которой последовал отдых, адалее более активное время препровождение. В общем день прошел так хорошо и складно, что о нем и сказать более нечего. Наступил вечер.
 Амелия отправилась прогуляться по замку,надеясь скоротать время перед поздним ужином . Графиня прошла на балкон, решив полюбоваться ночными пейзажами. Однако какого же было ее удивление, а вместе с тем и страх, когда она заметила, что оказалась теперь не одна, буквально столкнувшись лицом к лицу с незнакомцем, непонятно как оказавшемся на ее любимом балконе. Он услышал, видимо, ее шаги по каменной лестнице, поэтому когда она вышла на балкон он почти сразу же повернулся к ней лицом. Нетрудно было Амелии понять, что перед ней тот самый призрак, которого она уже имела случай видеть. Графиня обронила возглас скорее от неожиданности, нежели чем от страха и попятившись назад, готова была пуститься в бегство. Однако за доли секунды незнакомец сделал резкий шаг в ее сторону, что напугало бедняжку и она, едва помнившая себя от страха почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Все произошло за какие-нибудь доли секунды и Амелия, уже почти провалившись было в небытье, почувствовала, что ее крепко схватили, это заставило ее в ужасе прийти в себя. Борьба между жизнью и смертью, как ей самой казалось, придала ей нечеловеческую волю, пробудив ее от обморока.
«Пусти, призрак, порождение смерти!»- бессознательно выкрикнула бледная графиня отталкивая призрака, обхватившего ее руками. К ее удивлению, которому она едва ли отдавала отчет, призрак оказался во плоти и крови. «Простите, -прозвучал голос, спокойный и до ужаса блеклый,- я лишь хотел оказать вам помощь, вы едва ли не потеряли сознание» Амелия с ужасом устремила свои широко раскрытые глаза на человека, стоявшего перед ней. В воображении ее, охваченном лихорадкой, боролись два чувства: первое –суеверный ужас, никак не желавший признавать в лице напротив человека , тем более уж слишком страшный он был, второе- холодный разум, работавший у дворянских отпрысков даже в минуты страшной опасности, теперь твердивший ей, что перед ней стоит дворянин, к которому она проявляет огромную непочтительность, что в дальнейшем не сослужит ей пользы.  Второе чувство, тем не менее, взяло верх над той, которая с детства приучена была к лицемерию и эгоизму дворянских семейств, жизнь которых служила только одной цели- личной выгоде. Амелия заставила себя хотя бы  удержаться на месте, так как успокоиться пока оставалось задачей крайне не легкой, в первые минуты ей действительно хотелось покориться страху и убежать. Итак, она смотрела на него, душа в себе страх и отвращение, он же не заставил себя долго ждать и продолжил: «Какое нелестное прозвище вы мне дали, однако, я имею плоть и кровь и даже имя, но  раз уж вы окрестили меня призраком, то простите, что произвел на вас такое впечатление, видит  бог, я не хотел этого. И позвольте мне представиться, меня зовут Франц-Эдуард Ульрих, герцог фон Аррас. Я должен был представиться еще в тот вечер, но не стал испытывать судьбу и пугать вас вторично своим присутствием, уже нечаянно сделав это. Тем более, ваше внимание итак  было достаточно занято. Поэтому, извиняюсь за свою смелость, я счел необходимым отложить знакомство до более удобного случая».
К  великому стыду своему она  убедилась, что все это время так настойчиво боялась человека, к тому же так высоко титуилованного, едва ли теперь она могла найти себе подходящее оправдание. Мертвенная бледность ее лица сменилась обильной краской, к тому же графиня вспомнила, что действительно, в тот вечер вниманием ее сразу же завладели предприимчивые французские подданные.
Но испуг, который непременно появлялся при взгляде на эту жуткую наружность, никак не желал оставлять бедную графиню. Не то ли то было первое впечатление, давшее такие печальные плоды, не то действительно мужчина имел столь мрачные черты. Тем не менее, стоит заметить, что ни один эпитет относящийся к слову  «безобразность» или «уродство» или другие их синонимы нельзя было применить ко внешности  фон Арраса, но об этом позже. Сейчас в воображении бедной графини граница между призраком и живым человеком едва  ли имела место по отношению к герцогу.
«Боюсь, -начала слабым голосом графиня,- я не смогу найти достойного оправдания своему неуместному поведению сейчас. Но, все же, если вы будете столь великодушны и простите мне мою впечатлительность, в будущем я не совершу подобных ошибок. Что до того вечера, то это лишь моя вина, мне стоило быть более внимательной к своим гостям.» Герцог молчал и смотрел на графиню странным пустым меланхоличным взглядом, тогда как любой уважающий женское общество мужчина давно бы уже нашелся, что ответить подходящего и смягчить создавшуюся неловкость. Он немного наклонил голову, в знак того, видимо, что принимает извинения, во всяком случае так его жест растолковала Амелия. « Однако, не смотря ни на что, я вижу, что помешал вам. Вы, вероятно, направлялись в столь уединенное место, чтобы полюбоваться природой или побыть одной. В любом случае вкус у вас отменный, лучшего места для этих целей и не найти. Я сам набрел на эту башню, пока гулял по замку (надеюсь вы простите мне и эту дерзость) и взял себе в удовольствие приходить сюда каждый день. Как видите, за мной, как за гостем,  числится не меньше грешков, поэтому если вы согласитесь, мы будем с вами квиты». Амелия, довольная таким исходом дела изобразила на лице милую улыбку, на сколько то было возможно в ее состоянии, сопроводив ее словами: «вы можете оставаться здесь, сколько душе угодно. Я спешу исправить упущения продиктованные пробелами в моем разумении гостеприимства и  уж никак не хочу, чтобы вы, как гость, чувствовали себя неуютно».  Молодой человек снова поклонился и, к удивлению графини, отошел от нее, принявшись далее любоваться природой. Словно ничего и не произошло. Амелия вспыхнула от такой неучтивости, но ей ничего не оставалось делать как удалиться.
За ужином собралось все то же пестрое общество. Деланкур теперь поправился на столько, что мог весело шутить за столом и вообще вести себя достаточно бойко, не испытывая при этом особых неудобств. Отец ее вел уже беседу с герцогом Пармским, обсуждая проблемы внешней политики Испании, которые успела их набрать уже целую пригорошню. Амелия, слушая краем уха какой-то рассказ, происходивший между герцогиней, шевалье и маркизом решилась поднять свой взор на молчаливого герцога, который ни с кем не заговаривал. Лицо его, действительно сильно бледное, не смягчал даже свет горевших свечей. Тонкие его черты, и, в общем, утонченное строение всех частей тела, придавали его образу приятную глазу  аристократичность.  Темные густые волосы волнами обрамляли  лицо, свободно ниспадали на плечи. Он не накручивал их и не пудрил, как-то делали многие дворяне, таким образом уже являя странную картину взору наблюдавших. Черные глаза его поражали своей глубиной и меланхолией, сквозившей в них постоянно, не удивительно было бы уловить в них еще и оттенки мизантропии. Амелия, разглядывая  молодого человека украдкой  не могла найти в облике его ни одной  безобразной черты, которая бы с лихвой определила бы страх и неприязнь, возраставшие в ней при одном лишь взгляде на него. Он не был ни уродлив, ни зол, ни скользок, но тем не менее графиня терялась в догадках, почему вид у него такой отталкивающий.  Может быть, думала она, первое впечатление дало плоды подобного рода, может быть, если бы образ призрака не ужился так тесно с образом бедного молодого человека , воображение Амелии бы не воссоздало  того, что она сейчас наблюдала.  Если же граф или кто иной, обращались все же к австрийцу с каким-нибудь вопросом, то тот всегда отвечал им с учтивостью и внимательностью, не обнаруживавшей никаких признаков отчуждения ли или других чувств, присущих людям такого типа. Амелия, в этих случаях, смотрела на него как завороженная.
«Вы обещали рассказать нам историю о том, что с вами случилось по пути во Францию»- напомнила милая донья Деланкуру, который тут же растворился от нежности, так как графиня, озвучив свою просьбу присовокупила к ней обворожительную улыбку.
 «конечно, как только вы изволите выслушать ее»
«прошу вас, нам всем будет очень интересно послушать рассказ о доблести вашей и ваших друзей».
«Ну не думаю, что историю нашу можно было назвать доблестной, но скорее безрассудной, за что прошу не судить нас строго. Мы вынесли из нее хороший урок и запомним его надолго. Итак, если никто не против, я приступлю к рассказу.  Вам известно, господа, что мы с друзьями направлялись на нашу родную землю после недолгого путешествия по Испании. Уважаемый герцог де Дюра улаживал так же еще здесь кое-какие свои дела, об этом он расскажет сам, если захочет. Я же продолжу. Так случилось, что в тот роковой вечер мы задержались в деревушке рядом с вашим замком, однако не сказать, что долго, потому что задержка эта совсем не мешала продолжить дальнейший путь. Во всяком случае мы совсем не подумали о том, что она вынудит нас продолжать путь ночью, не имея возможности остановиться где-либо. Мы с друзьями задержались на одном постоялом дворе, чтобы перекусить, прежде чем совершать переправу через горы. Как раз в таверне  мы повстречали герцога фон Арраса, который тоже держал свой путь через Пиренеи, поэтому решили ехать вместе да к тому же добрая компания никогда не повредит. Мы, конечно, ожидали, что не перейдем горы так быстро, как хотелось бы, поэтому осведомились у некоторых местных жителей опасно ли совершать наше путешествие на ночь да к тому же через лес. Нам было сказано, что уже давненько ничего плохого в лесах этих не случалось, поэтому мы, без дальнейших проволочек и опасений пустились в путь. Тем более нам, людям молодым, охотникам до приключений, нечего было бояться всяких опасностей. Сил и отваги у нас предостаточно, осталось только найти возможность проявить ее, чем обычно и занимаются молодые люди нашего возраста. Стоит ли говорить, что оказавшись в лесу в кромешной тьме мы едва ли подумали о том, чтобы опасаться нападения, даже если таковое могло все же случиться. Увы, Провидение решило сыграть злую шутку, осмеяв нашу безотчетную самоуверенность и доказать нам, что бывают случаи совершенно непредсказуемые. Итак, весь путь мы проводили крайне весело, производя между тем еще и большой шум. Когда, в конце концов, совершенно неожиданно путь нам отрезали незнакомые люди на лошадях. Я и мои друзья не из тех, кто будут выяснять отношения и улаживать споры мирным путем. Поэтому потребовалось мало времени, чтобы понять, что драки избежать не удастся и еще меньше времени, что перед нами бандиты.  Да, мы видели, что количество их сильно превышало наше число, но будучи уверенные в своих силах мы даже не посмели поколебаться в намерении проучить этих идиотов.  Помнится мне, герцог де Дюра даже улыбался, видимо предвкушая то, как он будет рассказывать презабавную историю его путешествия придворным дамам, которые будут восхищаться  его доблестью и ловкостью. Признайтесь же, дорогой друг, у вас были именно такие мысли!»- поддразнил маркиз своего друга,-
«Увы, Эмиль, у вас была точно такая же улыбка, вы возможно не заметили, но она мне так понравилась, что я скопировал себе на лицо такую же».
«Ну, значит, великий герцог берет пример с меня, это уже льстит. Возможно, я окажу вам честь и подам еще пару интересных примеров, так уж и быть»- отпарировал маркиз,- «Тем не менее, я продолжаю.   Господа эти не стали церемониться с нами, а нам мало надо, если задета наша честь мы обнажили шпаги  против дерзких этих собак. Разбойники оказались тоже были прекрасно вооружены и не плохо владели своим оружием. Я честно думал, что это шайка изголодавшейся черни, решила поднять оружие на господ, однако я ошибся. Бой между нами завязался неравный и жестокий. Нам пришлось употребить все наше искусство, дабы не получить поражения….»
 «Здесь разрешите прервать ваш рассказ,- ответил шевалье,- иначе вы упустите немаловажные детали, которые скромность ваша не позволит открыть обществу, а они, поистине заслуживают внимания, уважаемый маркиз»
Получив согласие рассказ далее повел шевалье Бассомпьер.
 « Очень вовремя к нам присоединился его светлость, герцог фон Аррас, иначе бы сил наших едва ли хватило, чтобы справиться со всей стаей разбойников. Черт побери, герцог, если б не вы, нам бы пришлось призвать в помощь бога, а это очень непостоянный товарищ, к тому же не всегда внимательный»- обратился с лестью шевалье, глядя на неподвижное изваяние молодого дворянина.
«это я должен благодарить вас за вашу компанию. Бог не случайно свел нас вместе»
«что точно, то точно! Тем не менее, как уже заметил Эмиль, перевес был на стороне разбойников, поэтому мы едва ли успевали отражать удары. Уж не знаю как так получилось, но я очень опрометчиво оставил свою спину без защиты, зная, что за ней опасный противник. Неудивительно, что это отродье низости и беспринципности решило воспользоваться таким моментом. Однако Провидение, видимо решило уберечь меня от лап смерти, но бедный маркиз, который так отчаянно закрыл меня собой и заработал, тем самым, такую серьезную рану, что вот-вот мог бы отдать богу душу. К своему стыду, я не смог защитить себя, а друг мой, принявший удар на себя, заставил меня тысячу раз пожелать смерти. Увы,  это я должен был бы закрыть маркиза от противника, но надеюсь, он удостоит меня чести когда-нибудь вернуть  мой долг. Иначе я не смогу жить спокойно. И вот, я едва ли понявший, что случилось, продолжаю, тем не менее битву. В то время как маркиз,  ослабевший от полученной раны уже начал терять сознание. К этому времени силы наши сравнялись, так как и мы побили не мало этих шавок, которые к тому же, успевали и растаскивать нашу поклажу. В конце концов уж не знаю что их сподобило на бегство, не то, что они наворовали что хотели, не то, что уже потеряли много своих людей, но они ни с того ни с сего решили дать деру. Наше же состояние было не лучше, поэтому преследовать их у нас и в мыслях не было. Лично я, признаюсь, что вознес тогда горячую благодарность богу за избавление от опасности, которая свалилась на наши головы так не вовремя. Деланкур уже к тому времени потерял сознание, герцог заработал сильную рану  в плечо и еще несколько ранений, так же как и я. Слуги, сопровождавшие нас тоже были все изранены, кто-то пал мертвый.  На наше счастье мы уже видели ваш замок, дон Фернандо, поэтому немедля решились пуститься в путь за помощью. Ну а далее вам все известно и здесь ровно нечего как добавить, так и отнять.»
 «Я более чем уверен теперь, что на вас напали солдаты-дезертиры. Увы, это основная проблема нашей, да и не только нашей, армии, что солдатам в темнице живется лучше, чем на воле, поэтому терять им особо нечего. Они укрываются в густых пиренейских лесах, а заодно и себе на жизнь зарабатывают. И с вашей стороны, господа, было крайне опрометчиво поступать так, зная, что наши государи не всегда дружат, но иногда еще и ссорятся. Видя, что вы французы, разбойники могли и довести начатое дело до конца, якобы выполняя долг по службе»
 «Пусть выполняют, ваша милость,- ответил де Дюра,- кто им мешает в этом? Только вот не факт, что им то удастся. Мы не собирались бояться всего на свете, иначе не рискнули бы пуститься в путь.  Наша вина лишь в том, что мы не имеем счастья предвидеть ходов фортуны заранее».
 «В таком случае, вам следует, все же, поблагодарить бога за то, что вы сейчас сидите живы-здоровы рядом с нами».
Разговор в таком духе продолжался достаточно долго. Общество разошлось по комнатам поздним вечером довольное приятной беседой и не менее приятной компанией.


«Ты видела этого  страшного австрийца раньше, Розина?»- осведомилась грозно Амелия у служанки, когда та помогала ей с вечерним туалетом.
«Видела, госпожа»- учуяв недовольство своей хозяйки виновато отозвалась служанка.
«Так почему же ты не сказала мне о нем раньше? Это ведь он напугал тебя тогда своим видом»
«Видимо он, госпожа, я право не знаю. Тогда все было как во сне. Ах, донья Амелия, он все равно что призрак, я каждый раз видя его, так пугаюсь, что предпочитаю поскорей забыть о нем, когда ж мне вам сказать? Тем более, что он избегает общества совсем, уж не знаю где он проводит все свое время. Клянусь вам, что видела я его раза два-три, не больше, да и то мельком»
 «Если бы ты была более внимательной, то не позволила б мне так опозориться за столом во время ужина. Я чуть не умерла со страху. Боже мой, бедная его женушка, если он женат….» «Думается мне, что у него уже ее нет, если и была,- колко ответила Розина,- бедная женщина небось натерпелась страху  и умерла, истощив все свои нервы».
«Да, ты права, без содрогания на него не взглянешь.  Но мне и с ним придется быть учтивой, хотя, надеюсь, он избавит меня от такой необходимости своим отсутствием».”
А все -таки,- отозвалась служанка,- вид у него достаточно благородный. Странно, как в этом человеке уживаются такие противоречивые качества”.
 “Да, я тоже подметила за столом, что не могу найти в нем ровным счетом ничего противного или отталкивающего. Внешность его странная, но не имеет ничего уродливого или хотя бы даже просто неприятного глазу. Странно, как будто какое-то проклятие нависло над его бедной головой, а он его, своей манерой общения, еще и усугубляет”.

На следующий день молодые люди изъявили желание проехаться верхом и осмотреть окрестности вокруг замка, предложив Амелии составить им компанию, из учтивости предложили так же и герцогу фон Аррасу, почти уверовав в то, что он откажется от прогулки и избавит веселую Компанию от своей мрачной физиономии,   но ко всеобщей досаде он учтиво принял приглашение.
Итак, четверо молодых людей и Амелия со служанкой, выехали почти сразу же после завтрака. В конце концов, герцог фон Аррас остался предоставлен сам себе, так как никто из компании не желал болтать с ним более чем того требовали приличия. День выдался солнечный и теплый. Молодые люди не переставали восхищаться свежестью воздуха и обилием зелени, компания даже добралась до того места, где состоялась недавняя драка, там они подискутировали между собой, вспоминая ее детали, и дальше поехали к реке, где решено было сделать небольшой привал.
Спустившись к речке, молодые люди спешились. Де Дюра завел живую беседу с шевалье, обсуждая какие-то тонкости охоты, рядом с ними находился и молчаливый герцог, к которому двое друзей обращались время от времени из вежливости. Деланкур воспользовался моментом и предложил свою компанию Амелии. Они поговорили некоторое время на отвлеченные темы, так как графиня беспрестанно смущалась и робела, а Деланкур, настолько очарованный ею, едва ли от восхищения находил подходящие слова, боясь, к тому же, обронить какую-нибудь глупую фразу.
«скажите,-  молвила графиня, когда вновь воцарилось молчание и, казалось, все темы были исчерпаны,- герцог фон Аррас вам давно знаком? Вы путешествовали вместе?»
 «Бог мой, да вы что, милая графиня!- изумился маркиз. –Ну уж нет, увольте меня от такого попутчика. Ей-богу, в его компании ждет верная смерть, причем не известно от чего быстрее: от скуки днем или от испуга ночью, коли увидишь его.  Я знаком с ним недавно, но уже надеюсь, что не столкнусь с ним более нигде». Амелия вздохнула, в сердце ее, повинуясь женским чувствам, возникло некое подобие жалости к герцогу, наделенному такими отталкивающими чертами, вместе с тем не несущими в себе ничего неприятного глазу. «Надеюсь, вы не сдадите меня с потрохами,- заметил ей Деланкур, услышав вздох.
«Нет, что вы, я сама считаю так же. Странно, как этот человек может занимать такое высокое положение и иметь возможность, к тому же, удерживать его. Неужели вам о нем ничего не известно?»
 «На счет положения в обществе, я бы на вашем месте не придавал этому столь серьезное значение. Все, что мне точно известно это то, что я бы ни за что не пожелал бы ни такого государя себе, ни такого господина, полагаю, что так думают и остальные. Хотя вполне возможно, что отсутствие к нему уважения со стороны остальных людей позволило ему сделать карьеру, а потом уже и окружить себя всякими нахлебниками да приспешниками» «Но все же, маркиз, он не говорил вам о себе что-нибудь любопытное?»
 «У вас, видимо, сегодня не очень хорошее настроение, раз вы интересуетесь такой мрачной персоной».
 «Возможно я стараюсь найти в нем хоть немного положительного»
 «Ах, мадмуазель, всем вам женщинам так свойственно искать что-нибудь положительное в глупцах…. либо в мизантропах! Увы, ваши изыскания, как правило, приводят вас не туда, куда хотело бы привести ваше воображение. Но если вам так важно, то мы не общались друг с другом. Я лишь знаю, что он отпрыск благородного дворянского рода из Богемии и австрийского дома герцогов фон Аррас. Однако я сомневаюсь, что он первый сын  в семье, скорее всего либо побочный, но признанный, либо второй». 
«А что ему нужно было в Испании?»
«Донья Амелия, меня едва ли хватило на то, чтобы выпытать у него кто он таков, а вы еще наивно полагаете, что я рискнул бы продолжать разговор с этим истуканом? Простите меня за возможную резкость, но, к сожалению, не могу удовлетворить вашего интереса»
Графиня тут же умолкла и более не задавала никаких вопросов относительно герцога. В это время к ним присоединились де Дюра и шевалье. Компания, собравшись вместе, отправилась совершать небольшую прогулку пешком.
«Как мне быть, Жан,- с грустью обратился к своему другу маркиз,- эта прелестная женщина сводит меня с ума».
«Ну у тебя губа не дура, вот что я могу сказать. И что тебе посоветовать я толком не знаю, знаю одно- не зря ты боишься ее уж слишком ядовитая у нее красота. Я и сам бы не прочь поухаживать за ней, но ей-богу она напоминает мне скорпиона, к которому не знаешь с какой стороны подойти.  Мы не в Париже, где дурно пахнет и никто ничего никому не должен, и где бы ты мог без ущерба для себя ухаживать за ней, здесь другие правила дружок, поэтому я бы на твоем месте запасся благоразумием».
«Ты прав как всегда, но едва ли я смогу уехать отсюда со спокойным сердцем».
Де Дюра вместо ответа глубоко вздохнул и покачал головой.


На следующий день граф ожидал прибытия своего высокопоставленного знакомого, дружбой которого заручился недавно и весьма ею дорожил. Архиепископ Таррагоны должен был приехать в замок ближе к полудню и, после уговоров графа, согласился остаться на ужин. Пока же вся компания, исключая супругов Пармских, которые уже отбыли из замка, собралась в гостиной и занялась игрой в карты. Граф, не испытывающий потребности в этой игре, потакал, тем не менее прихотям своих французских гостей. Дочь его, принимала в ней лишь моральное участие, сидя со служанкой на софе и время от времени заводя беседу то с одним то с другим игроком. Деланкур же уселся аккурат напротив своей ненаглядной и при возможности поднимал на нее взор печальный и влюбленный, между прочим замечая, что его чувства скорее всего разделяют он готов был раствориться от счастья. Де Дюра и Бессомпьер, решив не вставать на пути у друга, тем не менее, не могли удержаться от какой-нибудь колкости или шутки относительно его чувств, чем вызывали негодование последнего. Например, когда графиня выронила платок из своей ручки, маркиз, было, спешно нагнулся, дабы поднять его. Весь сияя радостью он желал не только передать ей платок, но и скорее дотронуться до ее руки, однако его опередил де Дюра со словами:
«Позвольте, мой дорогой друг, мне быть вашим посредником в этом деле. Но я клянусь вам, что непременно дам знать графине от чьего лица я передаю этот платок и надеюсь, она оценит вашу внимательность».
 Лицо говорившего исказила саркастическая ухмылка, в то время как Деланкур весь воспылал обидой, а платок перешел в руки графини. Так игра продолжала до тех пор, пока дворецкий  не объявил о приходе архиепископа. Игра тут же прекратилась, дон Фернандо решил удалиться в кабинет и приказал проводить дона де Тавернера туда.  Дворецкий провел клирика в залу, тот же вошел в нее с таким властным и важным видом, с каким обычно господин  входит в жилище к тому, кто мог бы называться его вассалом.  Но взгляд его тут же смягчился, когда он заметил, что к нему направляется графская дочь. Амелия поприветствовала клирика с тем почтением и робостью, с каким подобает приветствовать лиц подобного сана. Она припала губами к его руке, то же самое сделал и шевалье. Де Дюра ограничился поклоном, но очень почтительным. Когда же священник перевел свой взгляд на доселе недвижимое изваяние бледного молодого человека, то тот не то что не проявил никаких знаков почтения, но едва ли кивнул головой при этом изобразив на лице такое пренебрежение, что все наблюдающие впали в оцепенение. Герцог фон Аррас не стал более затруднять сложившуюся обстановку и немедленно покинул комнату. Амелия, немного побледневшая едва ли нашлась чтобы заговорить и переменить тему.
 «Не снятся ли вам по ночам кошмары, шевалье? Не чувствуете ли вы влияния дьявола на себе ?»- шепнул на ухо Бассомпьеру герцог.
 «Позвольте,- прошептал в ответ шевалье,- сдается мне, что мы все здесь чувствуем его влияние, не только я». В это время Амелия беседовала с клириком, которого уже ожидал слуга, чтобы вести  его в кабинет. 
Обменявшись приветствиями с графом клирик принялся посвящать того во все новости «внешнего мира», как окрестил граф то общество, откуда был изгнан. Хотя дон де Тавернер и не имел доступ ко двору, но ему были открыты все другие двери. Саурез-де-Фигуэро слушал его со всей внимательностью, а клирик все распространялся о том, какие действия им были предприняты для поддержания  авторитета графа, не забывая при этом  выставлять на вид свои заслуги.  Клирик так же не хотел терять такого полезного знакомого из виду, и теперь подчеркивал свою протекцию над ним, дабы в будущем ему было восполнено.
«Как ваши дела, граф?- осведомился архиепископ, закончив одну тему,- что у вас есть для меня нового?»
Саурез-де-Фигуэро замялся и произнес:
«Ну вы знаете мои дела  таковы, что я боюсь посвящать  вас в них пока. Если ваша милость изволит немного обождать….» здесь он запнулся и наступило молчание. Клирик мгновение созерцая графа вопросительным взором, вскоре просиял, словно догадавшись о чем-то и произнес:
 «Ах, дон Фернандо, вы напоминаете мне одного аббата, который был так предан науке грамматики, что не мог говорить ни о чем другом. И вот однажды, когда его страна понесла значительные поражения в войне и друг аббата заметил это ему, то тот тогда воскликнул: «Ну и что же! Зато у меня в шкатулке уже лежат две тысячи глаголов с  полным их спряжением!»
Граф состроил гримасу непонятного значения и ответил:
«Ну что же, вы правы, нет смысла спорить с вами о том, что слишком очевидно и заметно невооруженным глазом».
«Хотя, -ответил клирик,- вас можно понять, вы живете в такой глуши,  что едва ли можно найти занятие для своих честолюбивых замыслов, тем более  в вашем положении. Едва ли у вас найдутся другие более насущные цели. Но, все же, ваше умение собирать под одной крышей представителей высокого общества делает вам немалую честь, дон Фернандо.  Уж это надо постараться найти причину к их приезду, видимо на это и уходят все ваши силы.  Кстати об обществе, а кто этот нечистивый молодой человек, который едва ли поздоровался со мной, если так можно назвать тот жест каким он обозначил свое приветствие?»
Граф удивленно взглянул на священника и ответил :
«Я не понимаю о ком вы ваша светейшество. Кто смог нанести вам оскорбление в моем доме?»
«Как?! Я был уверен вы поймете о ком я, мне кажется этот человек настолько невоспитан, что его невоспитанность отразилась не только на мне, но и на других людях присутствующих здесь, иначе я бы почувствовал себя ущербным».
 «Неужели вы о герцоге фон Аррасе?!»
«Видимо о нем».
«Не может быть, ваша милость! Этот человек никогда не заставлял меня усомниться в его лучших качествах. Никогда я не наблюдал ни тени неучтивости или иного подобного качества с его стороны относительно кого-либо. Он меланхоличен, это я могу сказать точно. Но может быть. У него было плохое настроение….»
«Вы знаете, дон Фернандо, у большинства моих приближенных как правило тоже плохое настроение, но при этом оно никак не отражается на мне, да и не должно отражаться. У него, что другая вера?»
«Вы знаете, дон Мигель, вопрос веры- это настолько личное дело, что его не стоит обсуждать с каждым встречным. Я знаю о нем лишь то, что мне подобает знать и поверьте мне, знания эти стоят уважения, точнее даже, он занимает такое положение в обществе, что мы с вами годимся ему  лишь на роль вассалов».
Архиепископ недовольно фыркнул.
«Прошу вас,- продолжил заискивающе граф,- вам стоит успокоиться и проявить терпимость, разве не этому учит наша матерь Церковь? Иначе я так же буду спокойно прибегать к недовольству и злости, ставя в пример вас. Возможно он был не в настроении, но не нам с вами пенять ему  на то. с моей стороны, я гарантирую вам, что этот человек не лишен всех признаков тактичности».
 «Ну что же, пожалуй я прислушаюсь к вашим словам и успокоюсь. Но если бы не его высокое положение, я бы преподал ему уроки обхождения с теми, кто занимает священную должность». 
Не смотря на свое видимое смирение клирик никак не желал оставаться на ужин, дабы избежать общества ненавистного ему герцога, в честь чего графу пришлось приложить все усилия и вернуть отмененное обещание.  Однако сопротивления клирика и настояния графа оказались напрасными, так как герцог просто не явился на ужин, избрав для этого не особо существенную отговорку, чем еще более настроил против себя де Тавернера. После ужина почтенный священнослужитель сразу же пожелал отбыть, оставшаяся компания тут же разбрелась кому куда хотелось. Амелия, немного уставшая, прогулялась по открытой галерее и вскоре поднялась к себе.
Походив немного по комнате она подошла к кровати, намереваясь прилечь, но тут же заметила белый конверт на темном фоне покрывала. Удивленная и заинтригованная она взяла его и спешно развернула. Скользнув глазами вниз, она увидел подпись Деланкура и тут же в сердце ее поднялось приятное волнение. Девушка прочла письмо, которое оказалось достаточно коротким. В нем молодой человек, очень тактично, аккуратно и изысканно описывал свои чувства, используя тот символичный язык, который обычно используют поэты. Амелия оценила эту галантность, идущую вразрез страстным излияниям, которые она привыкла выслушивать от других мужчин.  В конце письма не было тех вопросов, которые могли бы призвать ее на откровенность, и не наблюдалось, так же,  иных знаков, которые бы вынудили ее отвечать на него. Оно окончилось так же осторожно и учтиво, как и началось, оставляя адресату право выбора на свое усмотрение. Графиня, едва ли могла сейчас не улыбаться тому внутреннему счастью, которое так неожиданно коснулось ее, она было хотела предаться размышлениям о том, что  прочла, но планам ее помешала пришедшая служанка,
«Как сюда попало это письмо Розина?»- с напускной строгостью осведомилась Амелия, желая  соблюсти все нормы приличия и уличить служанку в неповиновении. Розина смутилась.
 «Ответь мне, разве не ты принесла его сюда? Кроме тебя этого некому было сделать. Разве я не запрещала тебе без моего ведома  принимать что-либо у мужчин?»
  «Да, но ваша милость это же от господина Деланкура»
 «Ну и что? Какая разница? Хоть от самого короля. Это рискованно  для моей чести». «Простите, донья Амелия, но мне казалось, что вам приятно будет получить письмо от такого человека как маркиз, тем более мне казалось, что вы благосклонны к нему. Ах, как по мне, так это великое счастье получать письма от такого человека! Мне кажется, он просто не может написать что-то плохое, даже если захочет.»
 Амелия не смогла сдержать предательской улыбки, которую старалась подавить. Розина же, увидав свою госпожу вполне счастливой лукаво пожурила ее:
«А, госпожа, все же как ни старайтесь не сможете скрыть своих настроений относительно маркиза. Я вот хотела сделать вам приятный сюрприз, ведь как чувствовала же, что даже без вашего ведома смогу передать вам письмо. И ведь вижу, что угодила вам. Признайтесь же, разве не приятно было неожиданно увидеть его в вашей комнате? Уж куда приятней, чем бы я сначала испросила у вас разрешения».
«Ладно уж, хватит болтать Розина. Впредь все же не принимай письма кавалеров с такой поспешностью, ведь, запомни, какие слуги, такого мнения и о их хозяевах»- ответила Амелия значительно смягчившись. Розина не стала спорить и с легким сердцем принялась помогать Амелии с платьем. 

Через несколько дней трое молодых людей в компании с графиней вновь решили совершить конную прогулку, дабы разнообразить свои занятия. Деланкур, лишь только в самых смелых своих мечтах надеявшийся получить весточку от графини, со смирением принял ее молчание. Однако, ухватившись за возможность прогулки он решил, что ему представится шанс сказать словами то, что он написал в письме, опираясь на теплое обхождение своей ненаглядной.   Итак, молодые люди, в обществе графини и ее служанки выехали из замка и направили своих коней в долину реки Компродона. Как всегда весело шутя и рассказывая всякие забавные истории они проводили время с удовольствием. К тому же этому способствовала хорошая погода, разливая приятное тепло по долине. Ароматы цветов и трав, свежий горный воздух- разве можно было желать лучшей поры для прогулки? Так как компания ехала некоторую часть пути по лесу, герцог де Дюра и шевалье придержали своих коней, учтиво отстав от  Деланкура с графиней, желая дать им возможность побыть вдвоем, чего те с удовольствием и исполнили, наоборот, пришпорив своих коней.  Плотная листва скрывала две фигуры от посторонних глаз и позволяла им говорить обо всем не боясь ни своих чувств, ни мнений окружающих. Тем не менее, Амелия молчала, а маркиз, растерявшись, все никак не мог собраться с мыслями, заводя то одну беседу, то вдруг другую.  Неизвестно сколько бы длилась его нерешительность и чем бы она закончилась, но Провидению, видимо, надоело тянуть эту канитель и оно решило распорядиться  двумя своими подопечными по собственному усмотрению.  Совершенно неожиданно конь Амелии надрывисто заржал, зафыркал и заметался. Девушка, не успев понять что произошло лишь только и успела вцепиться как следует в гриву коня, и он тут же понес ее вперед, да с такой скоростью,  которую от него нельзя было ожидать.  Маркиз спохватившись сам немного запоздало пришпорил и своего коня, стараясь нагнать графиню.  Он выкрикивал ее имя, взывал к ее  самообладанию, прося, чтобы она попыталась остановить разбушевавшееся животное. Подняв, таким образом, много шума он взбудоражил и остальную часть компании, отставшей на порядочное расстояние. Конь Амелии никак не желал остановиться, не смотря на все попытки наездницы. Он нес ее вперед, преодолевая те препятствия, которые вводили бедную графиню в смертельный ужас. Вскоре лес кончился и началась просторная долина. Конь маркиза значительно уступал по породистости коню графини, что и отразилось на его галопе. К тому же такой бешенный бег не был на пользу маркизу, рана которого только начала нормально заживать. Деланкур, проклиная все на свете, выжимал из жалкого своего скакуна все что мог, стараясь сам держаться до последнего. Он видел перед собой лишь удаляющуюся фигурку графини и чувствовал как в его голове дико колотится пульс, а в ране клокочет кровь.  Но вдруг перед ним неожиданно  выскочил другой всадник, почти наперерез ему.  Если можно было удивляться в этот момент, то Деланкур действительно удивился, так как заметил перед собой герцога фон Арраса, взявшегося непонятно откуда.
«Я догоню ее!- крикнул он Деланкуру слегка развернувшись,- остановитесь, вам не догнать ее, ваша рана откроется, это только расстроит графиню. Берегите себя! Я клянусь, что догоню ее».
Деланкур, вынужденный признать свое бессилие со злостью остановил коня и принялся испускать такие проклятия, что напоминал скорее черта, нежели человека в здравом уме. Однако боль от раны, разлившаяся по телу, поумерила его горячий пыл и затмила рассудок. Тут же подоспели и де Дюра с шевалье Бассомпьером, взволнованные они принялись осматривать и расспрашивать Деланкура, убедившись, что тот более или менее в добром здравии они немного успокоились. В это время конь герцога, обладающий отличной силой и выносливостью начал нагонять уже выдыхающегося коня графини. Вскоре, поровнявшись с ним, он схватил разбушевавшееся животное за поводья и с огромными усилиями заставил его остановиться. Амелия, натерпевшись ужаса, еле живая свалилась на руки герцога, который едва ли успел подхватить ее и снять затем с седла.  Однако положение в котором оказалась бедняжка заставило ее придти в себя неожиданно быстро. Она  отстранилась от герцога  с тем негодованием и неприязнью, которые нельзя было скрыть даже под воздействиям остатков страха и одернула свою руку, почувствовав нечаянное касание его холодной, неприятной ладони. Досада от неоправданных женских надежд разлилась по ее лицу и слезы готовы были вот-вот политься из глаз, когда Амелия поняла, что ее спасителем оказался не тот, кого она хотела бы видеть. Но тут же, в прочем, она постаралась смягчить эту свою неблаговидную реакцию,  к сожалению, уже замеченную  внимательным взглядом герцога.
 «Так получилось, что именно я спас вас, прошу простить мне эту смелость, но у меня не было другого выбора» - кратко вымолвил он.
Гордая графиня едва ли подобрала подходящие слова для ответа, когда бы с удовольствием предпочла смолчать:
« Все же, если бы не вы, неизвестно что бы со мной сталось. Я ценю вашу смелость и более того, вы спасли мне жизнь, а за это даже мало одной благодарности, тем более которую я вам изъявила. Простите меня, ваша светлость, я сейчас не в лучшем положении и едва ли контролирую себя».
 В это время на горизонте появились всадники, которые приближались достаточно быстро, чтобы уже  через минут пять оказаться возле Амелии и герцога. С другой же стороны ехали слуги фон Арраса: двое крепких и статных мужчин. Герцог заметил нетерпеливый взгляд девушки в сторону приближающихся всадников, он знал, кого она так внимательно высматривает, поэтому промолвил:
«Не беспокойтесь, в мои планы прогулки не входило мешать вам своим присутствием, как только эти господа приблизятся к нам я со спокойным сердцем передам вас на их попечение».
 Амелия было принялась разуверять его в этих убеждениях, но в словах ее сквозили искренние чувства, которые она никак не могла скрыть, этот факт вынудил герцога поднять руку в знак того, чтобы графиня  не распространялась далее ненужными речами.
При виде Деланкура графиня ахнула. Бедный юноша с трудом держался в седле, так как рана его немного открылась и теперь причиняла большую боль. Он уже успел приложить к ней наспех сделанную повязку, сейчас же он имел вид крайне раздосадованный, злой  и виноватый. В то время как герцог не проявлял никаких признаков душевных волнений или иных чувств, которые могут быть  приписаны душе.
 «Ей богу, господин фон Аррас, вы как будто бы ангел хранитель. Поистине, вы умеете появляться в нужные моменты. Но откуда вы возникли?!»- поинтересовался как можно раскованней де Дюра, стараясь разрядить напряженную обстановку.
 «Извольте, уважаемый,  ничего удивительного в моем появлении нет, как вы могли бы подумать и уж точно я не похож на ангела-хранителя, но скорее на того кто случайно оказался рядом в нужный момент, как вы подметили. Я выехал на прогулку со своими слугами и как раз оказался в пределах досягаемости криков прекрасной графини, ну а далее уже бразды правления перешли реакции. Однако не будем разглогольствовать здесь, господин маркиз ранен и графине тоже нужно отдохнуть.  Здесь мы расстаемся, я поеду далее, а вам следует вернуться в замок вот по этой, более короткой дороге».
Он указал рукой в сторону из которой появился недавно. Амелия взглянула на герцога с некоторым удивлением, так как, действительно, эта дорога была короче и выходила почти к самому замку, соединяясь с главной. Графиня, правда, успела забыть о ее наличии, в то время как герцог, провел в замке не так много времени, чтобы изучить и его окрестности, но, тем не менее, он знал многое. На обратном пути маркиз, в самых горячих изъявлениях, принялся сетовать на неудачи, свалившееся на него. Амелия же, как могла утешала его, больше испугавшись за его рану, чем за самое себя.
Вся компания благополучно добралась до замка, где Деланкуру оказали всю необходимую помощь. На следующий же день, ближе к вечеру юноша уже чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы встать с постели.   Итак, в  беспечных днях и вечерах, в беседах и прогулках минула неделя и подошло  то время, когда у гостей не было уже причин задерживаться долее в гостеприимном доме, но надо было отправляться во Францию.
Деланкур, все более убеждаясь, что чувства его взаимны, решился поговорить со своей возлюбленной, дабы отбыть со спокойной душой и даже, может быть, с крепкой надеждой.
Граф, взяв на себя  устройство финансовых дел своих гостей, вскоре удачно справился с этой инициативой, таким образом молодые люди были обеспечены всем необходимым для путешествия.  В один из вечеров, уже близких к отъезду, маркиз пригласил Амелию прогуляться  по внутреннему небольшому садику, разбитому специально для удовольствия девушки.
«Ах, милая Амелия,- начал юноша, после долгого молчания, обычного между влюбленными,- я даже не знаю как лучше дать вам понять мои чувства, чтобы они не выглядели в ваших глазах мимолетным ребячливым увлечением! Как дать вам понять, что я чувствую в своем сердце! Если бы найти те слова, которые бы с успехом могли описать мои чувства. Скажите, не смешон ли я вам? Может быть вы не верите мне?»
«Разве недостаточно тех взглядов, кои вы получаете от меня, дабы подтвердить мои искренние мысли по отношению к вам, маркиз?»
«Да, но я привык к коварству женщин и уже могу неплохо его отличать от искренности, но когда человека гложет любовь, она делает его таким беззащитным перед предметом страсти, что все навыки, взгляды, да все вдруг куда-то исчезает….О,, если бы вы только узнали, что я сейчас полностью в вашей власти! Увы, у меня нет теперь своих принципов и желаний, все принадлежит вам, моя дорогая Амелия! Поэтому я боюсь, боюсь, что вы будете смеяться надо мной, а я смогу лишь только страдать в ответ».
 «Ваши страхи напрасны, я говорю вам это искренне, потому что вижу, что и вы искренни со мной»- кротко молвила Амелия. 
«Моя богиня,- пламенно воскликнул юноша, поднеся к губам прелестную ручку,-  я более чем искренен и серьезен с вами, вы убедитесь в этом тот час же! Я намерен просить вашей руки у дона Фернандо. Скажите, вы же не будете чинить мне в этом препятствий?»
«Я- нет, мое сердце будет следовать за вами всегда, но я не вольна распоряжаться собой, здесь вам стоит обратиться к отцу. Увы, моя судьба безраздельно принадлежит ему и я не имею права перечить. Скажите, вы говорили с ним уже об этом?»
 «Нет, я счел эту тему слишком важной и щепетильной для того, чтобы так просто беседовать о ней. Я решил, что по возвращению во Францию заручусь поддержкой своих родных и потом уже официально обращусь к вашему отцу. Клянусь, я сделаю все, чтобы он принял мое предложение жениться на вас! Но обещайте мне ждать меня, ждать и надеяться на благоприятный исход дел. Я буду во сто крат сильнее, если ваши чувства прибудут со мной, я хочу ощущать их всегда, где бы я не находился!»
 «вы приняли умное решение маркиз,- ответила графиня,- о моих чувствах вы должны волноваться менее всего, так как на них ничто не повлияет, вам стоит направить все ваше внимание на то, чтобы мой отец не отказал вам. Он отклонил многих достойных претендентов, но я возьму на себя смелость, и заверю вас, что в вас я не вижу ровно никаких недостатков, которые мой отец счел бы достаточными для отказа.  Он рассудительный человек, я верю, что он желает мне лучшей судьбы, раз так тщательно рассматривает кандидатов в мужья, поэтому, думаю, его придирчивый взгляд не зацепиться за что-либо, противоречащее его идеалам»
Деланкур, воспрянув от таких храбрых заявлений, весь светился от счастья.
   «я с удовольствием поверю вам, Амелия.  Доверюсь вам безоглядно и не дай бог вы окажетесь хоть немного не правы, мне кажется, я погибну тогда! Но, постойте, я не хотел бы уезжать просто так, не оставив о себе никакой памяти!»
С этими словами он извлек из внутреннего кармана камзола бархатный мешочек, и, развязав его, достал изумительной красоты золотую брошь в виде розы. Брошь, инкрустированная бриллиантами и рубинами, тут же заиграла яркими огнями в лучах заходящего солнца. От неожиданности графиня ахнула и тут же выразила свои восторги словами.
«но,- ответил тогда Деланкур,- я бы хотел получить и что-нибудь от вас, чтобы иметь возможность прижать к сердцу вещь принадлежащую вам»
Амелия тогда сняла одно из своих колец и протянула его юноше со словами:
«Устроит ли вас  этот дар, маркиз? У меня более нет ничего при себе, что я могла бы подарить вам».
Деланкур с честью принял кольцо и ответил, что обладание любой вещью, принадлежавшей его любимой, доставит ему несказанное счастье.
Итак, после страстных заверений и не менее красноречивых взглядов  пара вернулась в залу, где уже  было накрыто к ужину.
 
День отъезда наступил, как то не оказалось тяжело для маркиза и прелестной графини, но надо было найти в себе силы и не открыть любопытным взглядам своих чувств.  Дон Фернандо проводил гостей с тем добродушным спокойствием, с каким обычно имел привычку провожать всех. Амелия же против привычной холодности и безразличия не могла найти себе места от волнения и чувствовала, как на глаза предательски набегают слезы. Столь разительный контраст не мог не укрыться от взгляда отца, но он не то ли не желал его замечать, не то делал вид, что не замечает. Уже возле порога, когда подали экипаж, вся компания собралась вместе. В зале царила оживленная суматоха. Юноши все в хорошем настроении, как и полагается перед отъездом, разговаривали все сразу, перебивая друг друга. Деланкур старался не уступать им в этом, а Амелия не отставать от него, таким наигранным весельем молодые пытались заглушить свои истинные чувства. Смех и шутки то и дело оглашали звоном залу. Амелия протянула свою руку всем гостям поочередно, стараясь особым вниманием не выделять из них никого и для каждого найти одинаково хорошие слова прощания. Когда же рука ее коснулась ладони маркиза, графиня вздрогнула и все чувства ее тут же смутились. Щеки ее заалели, юноша же не смог удержаться от грустного глубокого взгляда, от которого у бедной графини еще пуще сжалось сердце. Она поспешила высвободить руку и протянула ее машинально далее, даже не замечая кому. Амелия очнулась от прикосновения другой руки, холодной и почему-то неприятной. Пелена растерянности спала с глаз и графиня увидела уже, что руку ее держит герцог фон Аррас , готовый вот-вот  прислониться к ней губами.  Резкое чувство отвращения, взметнувшееся в душе графини, заставило ручку дернуться, герцог же, видимо уловив причину этого движения, остановился,  Амелия  почувствовала  его дыхание на своей коже. Мгновение, и он вновь выпрямился, так и не дотронувшись до нее губами, к облегчению прекрасной графини, смотревшей на герцога все с тем же плохо скрываемым смешением неприятных эмоций.  Однако не то ли ее впечатление довершило картину, не то ли явление это действительно имело место, но австриец посмотрел на нее таким проникновенным (графиня даже назвала бы его страшным) взглядом, что она застыла на мгновение в ступоре и забыла все слова, которые требовались по приличию. Он едва склонился в поклоне, как обычно всегда делал и даже сейчас, прощаясь со столь прекрасной женщиной, которая привыкла к более почтительному отношению к своей особе. 
«удачного пути вам, герцог»- только и смогла выдавить из себя Амелия. Герцог же кивнул головой и отвернулся, направившись без лишних проволочек, к выходу.  Теперь с проводами было покончено,  вся компания могла спокойно отправляться в путь.

Графиня сидела у себя в комнате вот уже несколько дней не зная, чем заполнить вдруг образовавшуюся пустоту не только в сердце, но и вокруг. Словно ее специально решили оставить одну-одинешеньку, так вдруг, и неизвестно с каким тайными целями. Тем не менее одиночество ее вскоре было прервано визитом Розины, которая сообщила ей следующее:
«Госпожа, ваш батюшка желает видеть вас, он имеет сообщить вам что-то очень важное. Он просит, чтобы вы привели себя в порядок и сошли  к нему в кабинет».
Юная донья немного удивившись приподняла брови, но сообщила служанке, что вот-вот выполнит просьбу отца. Вскоре графиня предстала перед отцом, как и обещалась, он же  начал следующую речь, странно  торжественным тоном:
 «Дочь моя, наконец-то я имею честь сообщить вам нечто очень важное для нас обоих и более для вас. Наконец-то настал этот великий день, когда жизнь наша с вами в корне измениться и я уверен, что к лучшему. Садитесь, дитя мое, то, что я хочу сообщить вам надо слушать сидя».
Амелия удивленная и заинтригованная уселась в кресло, глядя на отца со всей внимательностью, уже рискнув подумать о том, что дело касается Деланкура, подавляя в себе начавший расти внутренний трепет.
«итак, вас ожидает важное событие, Амелия, надеюсь, что вы отнесетесь к нему со всей серьезностью и вниманием. Для меня оно тем желанней, что лучшей судьбы для вас я и придумать не мог. В общем, я не намерен вести долгую речь, пугая вас,  и теперь  объявляю вам, что вы выходите замуж!»
Граф смолк, взглянув на свою дочь, Амелия же вся взволновавшись уже почти трепетала от счастья, легкий румянец окрасил ее щеки, она даже не попыталась подумать о том, как маркизу удалось так все быстро уладить. Неожиданное счастье свалилось на нее так оглушительно, что под этим весом она едва ли могла вздохнуть. Она смотрела на отца во все глаза, не имея сил произнести и слова.
«Но, почему же вы не спрашиваете кто будет  вашим мужем, графиня? А, хотя да, вы наверно и не представляете себе, кто он.  В любом случае замечу, что это была бы самая достойная вас кандидатура. Поверьте мне, лучшей и не сыскать во всем мире!  Могу поздравить вас с тем, что в скором времени вы станете герцогиней фон Аррас, дочь моя!»
При последних словах графа Амелия вдруг замерла, ей показалось, что она ослышалась. «Кем?»- еле выдохнула бедняжка, в душе всеми правдами и неправдами желая, чтобы ей действительно послышалось то, что произнес отец.
«Герцогиней фон аррас, я вам говорю. Ужели вы настолько ошеломлены, что не верите этому? Да, я могу дать вам клятву, что на вас снизошло такое счастье, сделаться женой герцога. Как я сейчас стою перед вами, так же и он стоял передо мной и просил вашей руки. Я не нашел никаких причин отказывать ему в этом. К тому же породнится, хотя бы и косвенно, с тем, кто принадлежит к могущественной ветви Габсбургского дома! Какое счастье!».
 Бедная графиня сидела ни жива ни мертва. Все силы вдруг оставили ее, страшный удар разбил ее сердце, все, что она сейчас могла сделать это беспомощно раскрыть рот силясь произнести хоть что-нибудь.
 « В чем дело? Почему вы молчите? Я понимаю, что замужество трудный шаг, но не до такой же степени, чтоб в одну минуту побледнеть как смерть и потерять дар речи. ».
 «Но отец,- выдохнула бедняжка,- как же так….Я не думала. Боже мой за что вы так поступаете со мной?!»
 Слезы сами полились из глаз графини, она вынуждена была закрыть лицо руками.
«Во-первых успокойтесь и послушайте меня. Я мудрее вас, к тому же я мужчина, поэтому полностью взял на себя обязанности по выбору супруга для вас, так как вы по молодости и неопытности своей не можете сделать удачный выбор и предусмотреть все возможные козни со стороны супруга. Герцог благородный и честный человек, у него есть все качества, которые могут сделать женщину счастливой и вас тем более, если вы только не будете сопротивляться тому. Может быть он немного меланхоличен, но это исправимо…»
 «меланхоличен!- воскликнула с болью в голосе графиня,- да это чудовище! Он эгоистичный гордец, мизантроп во плоти! О, отец, я так полагалась на вашу мудрость и вот теперь…» «Вам стоит и далее на нее полагаться. Ваши суждения предвзяты, я говорю вам, что для супружества это самый подходящий мужчина и я не понимаю к чему эти слезы. Успокойтесь, моя милая, вами движет волнение, а это обманчивый друг».
«Нет же, отец! Он сделал все, чтобы вызвать к себе отвращение! Своими действиями, поведением….О, лучше бы вы отдали меня за какого-нибудь старика, я бы с покорностью снесла это, но….»
«Какая глупость,- перебил речь дочери граф, -вы избалованная кокетка, Амелия! У вас молодой муж, богатый и без тени каких-либо пороков, вы получаете титул герцогини и к нему многие и многие владения! Что вам еще надо?! Зачем вам старик, в конце концов?» Амелия, продолжая заливаться слезами и уже не ведая, что говорит ответила:
 «Он хотя бы умер раньше и я могла бы делать, что захочу».
«Несчастная!- воскликнул граф, потеряв терпение,- что ты мелешь?! Куда девалась твоя совесть и смирение? Уходи немедленно в свою спальню и подумай над тем, что ты тут уже успела наговорить! Я надеюсь в следующий раз ты будешь более благоразумна и мы забудем то, что сейчас произошло между нами. Оставь меня немедленно с тем, чтобы в следующий раз явиться ко мне в спокойствии! О, если бы тебя наблюдала твоя бедная матушка, она бы покраснела от стыда за тебя, за такую неблагодарную дочь!».
Амелия не заставила себя долго упрашивать и даже выбежала из кабинета. Она не заметила как добежала до своей спальни и повалившись на постель предалась безудержным рыданиям. Так она проплакала весь вечер и почти всю ночь, сморенная собственным горем она уснула под утро. Следующий день обещал быть таким же безрадостным как и все предстоящие. Амелия с трудом открыла глаза и вся боль вновь вернулась  к ней с новыми силами. Слишком ослабев от слез и горя она не смогла встать с постели и пролежала в ней вплоть до следующего дня. Утром пришла Розина и застав свою госпожу ужасном состоянии сильно испугалась и принялась умолять свою госпожу дабы та рассказала ей, что явилось причиной ее такого состояния. Амелия  не заставила себя долго упрашивать и как есть, рассказала все служанке.
«Ах,  -всплеснула руками та,- ужели правда? Как же так можно. Ведь этот господин как упырь, выпьет всю кровь из вас, донья Амелия! О, разве у дона Фернандо нет сердца так поступать с собственной дочерью? А мы то с вами думали- гадали, что все к лучшему….»
«И вот накликали беду Роизна, нашими смелыми беседами. Теперь я буду царить не при дворе, а в склепе этого мертвеца. Но нет, я не могу допустить этого! Я брошусь на колени, я буду молить….О, Деланкур, что теперь будет?!»- проговорила Амелия вновь залившись слезами, вместе с ней заплакала и верная служанка. Девушки обнялись и сидели некоторое время молча, проливая горькие слезы.
«Крепитесь, госпожа, может быть не все еще потеряно. Бог воздаст вам по милости своей за пролитые слезы…может быть господин не так уж ужасен, кАк он нам чудится, может быть вам стоит сойтись с ним поближе…» 
 «Ты совсем ума лишилась Розина?!- с ужасом отпрянула от нее несчастная графиня,- тебе мало было моментов, когда имелась возможность убедиться каков он на самом деле? Сойтись поближе, да я умру лучше, чем позволю этому каменному истукану приблизиться к себе!»
 «А то верно, так все неожиданно…Он ведь даже ничем и не обнаруживал своих чувств к вам….»
«Какие чувства?! О, я боюсь, что он даже не знает этого слова, Розина.  С ужасом представляю, что меня ждет вдали от дома. Зачем я ему? Неужели он хочет погубить меня?!»
Амелию сокрушил новый поток слез.
«Ты ведь не оставишь меня, Розина? Ты ведь поедешь со мной? Иначе я умру там, совсем одна. О, умоляю, не бросай меня хоть ты!»
«Как же я могу вас оставить, госпожа моя милая? Особенно теперь. Я надеюсь герцог не будет так жесток и позволит мне ехать с вами. А то может быть и отца уговорите, чтобы он образумился и не все пока потеряно.»
Девушки провели еще некоторое время вместе, ведя беседу в таком духе. Амелия решилась вновь поговорить с отцом, что она позже и исполнила. Всеми силами сдерживая слезы она молила отца отказаться от данного герцогу слова.
 «Успокойтесь немедленно, -был его ответ,- у меня нет причин отказываться от выгодной во всех планах кандидатуры, ради вашей ребячливости. К тому же уже поздно, все договора заключены, подписаны и убраны в безопасный ящик».
 «Все договора?!»-воскликнула девушка.
«Да, что для вас нового в этом? Брачный договор, договор на приданное и иные договора….Мы остались довольны друг другом. Все условия выполнены. Готовьтесь к отъезду, дочь моя»- последнюю фразу граф произнес каким-то роковым пророческим тоном, который исторг  у Амелии стон из груди.
 «Но, прошу вас, разве вы не видите какой он? Я уверена, что это самое безжалостное существо на свете, неужели вы хотите скормить ему вашу дочь?  О, умоляю, не будьте так жестоки ко мне, иначе я умру!»
 «Да, что происходит с вами? Какой дьявол в вас вселился?! Откуда вдруг столько строптивости, неужели недостаток женского воспитания дал такие плоды? Будь ваша матушка жива, она бы  мигом втолковала вам в чем заключается долг женщины! Увы, здесь я понимаю слишком мало, чтобы рассказывать еще и об этом.  Я, видимо, ошибался, когда полагал, что будет вполне достаточно моего, отеческого слова для вашей решительности. В конце концов любой мужчина меняется под воздействием женского влияния, так примените его с умом и глядишь потом спасибо мне скажете. Я не нашел в нем никаких недостатков, препятствующих удачной супружеской жизни в будущем, а все остальное осталось доделать вам. Станьте искусным плотником, в конце концов, и любые изъяны уйдут, словно их и не было. Так что не заставляйте меня применять силу, это не польстит ни мне ни вам!»
он было собрался уйти, так как разговор проводился в одной из прохожих комнат, но задержался и добавил:
«Вы здесь пробудете около месяца. Герцог изъявил желание, чтобы вы стали учить чешский. Для этой цели он выписал сюда учителя. Будьте добры отнестись к этому серьезно, я не хочу краснеть за вас».
При этих словах  силы изменили графине и она беспомощно повалилась на ближайший стул. Граф, не замечая этого продолжал:
 «у вас есть время, чтобы успокоиться и собраться с мыслями, ибо решения своего я не переменю, кроме того, говорить с вами об этом деле я больше не желаю. Если ваша дерзость все- таки гораздо больше, чем я могу представить, и вы вновь обратитесь ко мне со своими неуместными излияниями,  то имейте в виду, что я раз и навсегда потеряю к вам уважение и отрекусь от вас.  Учитель будет здесь со дня на день, посему потрудитесь сами встретить его, и начать занятия тотчас же. Если вы будете заниматься каждый день по много часов, то через месяц сможете объясняться вполне сносно»
«Но почему нельзя говорить на немецком?2- вырвалось у графини.
«Понятия не имею, не мне задавать ему такие вопросы, спросите об этом сами. И, в конце концов, пожелания мужа- закон, вы как порядочная женщина не должны задавать вопросов.». «может быть он еще пожелал бы, чтоб я явилась к нему в национальном костюме их страны?»
На эту колкость дон Фернандо уже не ответил, повернувшись, он отправился вон из комнаты. 
Учитель прибыл как и ожидалось, графиня встретила его с прохладным безразличием, переложив свое негодование на безвинного человека. По желанию графа занятия начались в этот же день, но Амелия едва ли усваивала что-либо, изучение не пошло сразу же. Бедный профессор получил самого упрямого, капризного и злого ученика и теперь был вынужден терпеть его выходки. Дата отъезда приближалась. За это время Амелия успела сделать еще несколько попыток убедить отца отменить помолвку, но только лишь больше раздражала его. В конце концов бедная графиня услышала из его уст еще одну ужасную новость, которая убила в ней окончательно все надежды на более или менее сносное будущее и погрузила ее в пучину тяжкой апатии и меланхолии. Новость эта заключалась в том, что дон Фернандо, без тени сожаления сообщил дочери следующее:
«К сожалению, вы не сможете взять Розину с собой. Герцог сообщил мне, что у него достаточно слуг к вашему распоряжению. Увы, но вам придется расстаться с ней и здесь я ничем не могу помочь вам».
Новость эта, громом поразившая несчастную графиню,  обрекла ее на будущее одиночество и горе, лишив даже дружеской поддержки.
 «О, отец, неужели вы не могли воззвать к жалости этого чудовища?! Вы же знаете, что я не расстаюсь  с Розиной с детства, вы знаете, каково мне отправляться в чужую страну одной и жить там среди чужих людей…»
 «У вас будет муж, этого вам должно быть вполне достаточно. Во всяком случае если вы хотите сделаться примерной женой и заслужить, в последствии, его уважение, а не его пренебрежение. И отбросьте уже в конце концов свою ребячливость, вы взрослая женщина. Мне стыдно за вас!  Запомните, от того какой путь вы изберете будет зависеть ваше благополучие. Я не знаю, сколько раз вам надо повторять, что его личные качества не вызывают у меня никаких подозрений, в вас же я теперь сомневаюсь. Ваша строптивость и капризы могут свести с ума даже такого уравновешенного и спокойного человека как герцог. Потрудитесь подумать об этом. Поэтому вам стоило бы опасаться себя, а не его». 
Разговор этот имел место за несколько дней до отъезда, поэтому у Амелии не было времени продумать дальнейшие действия или, хотя бы, смириться со сложившимся положением. Она и Розина просиживали оставшиеся дни вместе в слезах и стенаниях. Служанка боялась не только за свою госпожу, но еще и за себя, так как теперь ее присутствие становилось ненужным и ей, скорее всего, придется вернуться в отчий дом, вместе с тем потерять не только любимую госпожу и подругу, но и доходное место.
Наступил день отъезда. Не трудно было догадаться как он прошел для двух девушек и для графа. Ему пришлось чуть ли не силой отрывать двух барышень друг от друга и заталкивать одну из них в дорожный экипаж. Амелия совсем уже потеряла человеческое лицо и вела себя хуже капризного ребенка, который даже знать не знает что такое пристойное поведение и этикет в обществе людей.  Как только экипаж тронулся граф испустил тяжелый вздох и оттер со лба выступивший пот. Хоть он и отправил дочь от себя по собственной воле, но на сердце у него лежала неприятно давящая тяжесть, от которой он тщетно старался избавиться следующие несколько дней. Розина, действительно, была отправлена домой, но прежде графиня выхлопотала для нее небольшую пенсию, граф же от себя разрешил ей иногда навещать замок. Как ни странно, у него не было времени теперь особо думать о судьбе дочери, так как впереди его ждали дела о которых он пекся с того момента, как оказался в Компродоне. Мысль об их очевидной успешности теперь приятно согревала ему душу и выживала оттуда все зачатки совести и переживаний относительно дочери. Он написал пару писем, одно из них адресовал герцогу Пармскому, другое- архиепископу Террагоны. Оба поздравили его с успешным окончанием одних дел и пожелали успехов в новых начинаниях.
“ Я счастлив так, как никогда бы и не подумал, ваша светлость”- обращался он к герцогу П*. “ Иметь возможность сблизиться с одной из самых влиятельных фамилий Европы, это очень большое везение и прекрасный ход. В конце концов Габсбурги претендуют на испанский трон. Кто знает, может быть мне повезет настолько, что они его все-таки займут и я не останусь в хвосте очереди на получение милостей”
“Дай бог, чтобы так оно и было. Вы, я смотрю, питаете слишком высокие надежды. Смотрите, чтобы в последствии вас не придавили обломки ваших надежд”
“Ну, что же ваша светлость, я столько лет оставался в тени, что возможно, вы правы, я слишком многое жду от жизни”
“Жизнь вам вовсе не обязана. У нее таких же как вы еще несчетное количество. Однако никто не отрицает, что повезет именно вам. Не злитесь на меня за мои слова, простите мне мой реализм”
Графиня же, тем временем, удачно переправившись через Пиренеи теперь оказалась на французской земле. Но состояние ее было таково, что она не интересовалась ничем вокруг себя, и вела себя как марионетка, которую время от времени изымали из экипажа, чем-то почивали,  укладывали спать и старались вдохнуть хоть немного жизни. Амелия плотно задвинула жалюзи в экипаже и путешествовала таким образом не только во мраке, но и совершенно не зная где она сейчас находится.
Вскоре экипаж приблизился к величественным Альпам и теперь глазам представали поистине прекрасные виды, могущие окрылить даже самую пессимистичную душу, но тем не менее не душу графини. Она если и выглядывала из окна экипажа то наблюдала открывающиеся пейзажи с таким равнодушием, будто сейчас перед ее глазами представали городские постройки. Ни величие Савойских Альп, ни красота другого горного массива – Жюры, что простирался по левую руку, ничто не могло заинтересовать угнетенное воображение. Если переправа временами становилась трудная, графине приходилось пересаживаться в портшез и даже тогда она едва ли бросала взгляд вокруг себя. Переправа через великий Дунай, поражавший людское воображение своей широтой и значительностью -в общем ничто не могло занять внимание бедной мученицы хоть на мгновение............


Возле границ империи австрийских Габсбургов ей предстояло встретиться с людьми герцога и в их компании продолжить путь  в Богемию. Южные приветливые пейзажи уже давно сменились суровыми равнинами и богатой, но однородной безынтересной растительностью.   Не видно было ни фруктовых садов, ни виноградных плантаций. Суровость и сдержанность австрийских земель не укрылась даже от невнимательного взгляда графини. От слуг, которые встретили ее со всеми полагающимися церемониями, она узнала, что резиденция герцога находится рядом с длинной цепью невысоких гор, на местном языке называемыми Шумава, горы эти сплошь, простираясь на много верст вокруг покрывали дремучие леса носящие такое же название. Весь этот массив отделял чешские земли от  австрийских. Кроме того она узнала, и нисколько тому не удивилась, что герцог живет весьма уединенно, благо этому способствует его замок, который он избрал для постоянного места обитания. Ведя такую уединенную жизнь он, естественно избегает и светское общество. Об этом ей рассказал старый слуга по имени Карл, который представился как камердинер его светлости и единственное лицо, которому герцог доверил встретить будущую герцогиню. Так как лицо это было, действительно, великой важности, то о нем следует немного рассказать.
Карл, немец по происхождению, служил еще отцу герцога и остался служить сыну, занимая при нем должности не только камергера, но и гофмейстера. Будучи очень преданным этой семье он по праву мог бы называться скорее лучшим другом герцога, нежели чем его слугой.  Старик, как показалось при первом знакомстве, казался добродушным, но добродушие это, однако, не выходило за рамки горделивой вежливости. Старик имел лицо светлое и простодушное, но все же в нем можно было заметить и оттенки того статуса, который он занимал и с которым уже сжился. Он рассказывал графине о своем господине с видимым удовольствием, наделяя значительностью любую  сказанную им фразу и соблюдая при этом этикет немногословия.  Амелия не то что бы старалась хоть как-то слушать его, но во всяком случае точно старалась сделать так, чтобы он не заметил ее безучастности и равнодушия относительно всего, что касалось персоны герцога. Максимально приемлемым сейчас она сочла для себя молчаливость и спокойное выражение лица, как самые нейтральные для каких бы то ни было выводов со стороны камергера.  Карл время от времени, к месту, как умелый рассказчик, обращал внимание графини то на один, то на другой предмет относительно Чешского королевства. Он успел рассказать о политике, о крестьянстве, сделал еще кое-какие экскурсы для примерного ознакомления.
Вскоре он сообщил графине, что они въехали во владения герцога и сейчас же замолчал. Амелия задумчиво уставилась куда-то в сторону не то сиденья, не то стены экипажа, как вдруг из оцепенения такого ее вывели возгласы людей, окруживших карету и теперь даже бежавших ей вслед. Карл заметно оживился и выпрямился, Амелия же немного встрепенулась и с беспокойством взглянула на слугу. Крики, доносившееся до нее снаружи она восприняла как опасность, тем более что из обрывчатых фраз она не понимала ничего, лишь пару раз до нее доносилось имя Франтишек.
«В чем дело?»- немедленно осведомилась графиня, успевшая уже забеспокоиться. «что от нас хотят эти люди?»
«Не волнуйтесь госпожа,- вежливо ответил слуга,- это крестьяне, они безобидней мухи для нас. Дело в том, что вы едите в экипаже герцога, они думают, что это он. Так они выражают свою любовь и приветствуют его….»
слова слуги заставили Амелию удивленно приподнять брови, нигде еще она не встречала таких странностей в отношениях между господами и их подданными.
«Герцог любим своим народом и это большая гордость для нас. У него доброе сердце, он часто объезжает свои владения, раздавая милостыню и помогая чем-либо при необходимости. Он открыл несколько приходских школ на свои средства и более того помогает несправедливо угнетаемым людям, об этом вы все сами вскоре узнаете.  Если он едет в экипаже, то как правило, останавливается и подает просящим милостыню, поэтому сейчас люди и окружили нас. Вам не следует огорчать их, я посоветовал бы вам последовать примеру герцога. К тому же они смогут увидеть вас и выказать вам свое почтение, как будущей герцогине» .
 Слова Карла совершенно не понравились Амелии, она смотрела на него с негодованием и некоторой долей протеста. Становиться рабой милосердия для этих людей ей совершенно не хотелось и то, что  герцог ведет себя так,  вызвало в ней лишь большее отвращение к нему. С детства ей втолковали, что пропасть между низшими классами и высшими непреодолима, научив относится к нему с равнодушием. Конечно, едва ли она могла представить себя теперь в роли благодетельницы, щедрой рукой сыпля своим богатством направо и налево, сопровождая действия эти искренностью как  внешне, так и внутренне. Амелия двинулась, повинуясь неизвестному инстинкту и замерла. Карл расценил это ее движение за посыл к действию и приказал кучеру остановиться. Графиня преодолевая в себе нежелание высунулась из  окошка и окинула взором собравшуюся ораву людей, все как один пылали великим счастьем и размахивали руками.  Испугавшись, она  нырнула назад в спасительную сень кареты. Однако крики не только не прекратились, но даже усилились.
«Поздно прятаться, -ответил Карл,- вас заметили, кроме того заметили, что вы не мой господин. Прошу вас, выполните то, что обычно делает герцог»
Сил и желания Амелии хватило лишь на то, чтобы высунуться из окна картко-вежливо поприветствовать толпу и бросить им один кошель, туго набитый монетами. Карл немного раздосадованный, немного успокоенный даже этими малыми действиями счел нужным промолчать и приказал вознице трогать.
  «Мне показалась, начала Амелия,- что я слышала имя Франтишек». 
«Верно, это имя его светлости»
 Видя совсем уж недоумевающий взгляд графини, слуга пояснил: «Дело в том, что его светлость очень не любит все, что касается его немецких корней. Отец его, известный при дворе Габсбургов чиновник соединился узами брака с княгиней Кински, уроженкой Богемии. Я бы не хотел сейчас распространяться о семейных отношениях и прочее, скажу лишь, что для светского общества, при важных лицах моего господина зовут так, как вам известно Франц-Эдуард, здесь же, среди родных, среди своего народа он – Франтишек. Так его звала мать и память о ней свята для моего господина. Так как вы его будущая жена, то вам тоже необходимо будет привыкать к чешскому имени и учить язык, который он любит всей душой. У нас мы не говорим по-немецки, более того мы  ненавидим австрийцев. Для нас это захватчики, мучители и убийцы. Они владеют нашими телами, но не нашими душами. Поверьте, души у нас широкие и несгибаемые, поэтому мы не только выстоим, но,  наступит день- свергнем их узурпаторство.  Я не стану более озадачивать вас своими рассказами, у вас еще будет время выслушать их не только от меня, но и от всех остальных окружающих вас людей. Природа чехов такова, что мы любим поговорить на подобные темы».
Экипаж въехал во двор замка, впервые в графине проснулась заинтересованность и она осторожно высунулась из окна кареты. Однако заинтересованность ее можно было списать на то, что ей не безразлично было место, в котором она должна была провести остаток жизни. Замок оказался сооружением массивным и большим.  Кое-где виднелись новые архитектурные обновления, большей же частью замок сохранил прежние формы, не имея никаких изысканностей и ухищрений как в своей планировке, так и в окружавших его окрестностях.  В целом добавить более к описанию было нечего. Графиня вышла из экипажа, тут же заметила, что ее никто не встречает, кроме тех слуг, которые призваны были взять багаж. Она проследовала в главную залу, где и заметила небольшую группу челяди.
«Это вся прислуга?»- осведомилась она у Карла.
«К вашим услугам, вся. Видите ли, мы ограничиваем себя в прислуге не по причине  бедности, но из-за того, что в ней нет необходимости. Мой господин неприхотлив и не тщеславен. Как я уже говорил, он ведет замкнутый образ жизни, таковы его предпочтения. Не делает никаких визитов и не принимает у себя никого, не держит выезда и не состоит при Дворе». Амелия с трудом удержалась дабы не испустить очередной стон, который готов был вырваться из груди, так как смысл фразы камердинера сводился к тому, что и ей придется прозябать под боком у своего неудачного муженька.
 «Разрешите представить вам главную нашу экономку и хозяйку, незаменимую по многим вопросам,- продолжил Карл,-  пани Маркета, ее светлость будущая герцогиня фон Аррас». Амелия теперь лицезрела перед собой женщину большой толщины, с удивительно грубыми чертами лица, кроме того имевшее суровое, неприятное выражение. Это женщина сразу же не понравилась графине. Служанка поклонилась и засвидетельствовала свое почтение.
2Если у вас будут какие-либо вопросы относительно всего, что касается хозяйственной части, обращайтесь к ней. Вас проводят в ваши покои, туда же пришлют приставленную к вам горничную».
«Но, где же сам герцог? Разве не принято в ваших землях встречать будущую жену лично тому, кому она предназначена?»
«здесь я приношу свои извинения. Герцог в данный момент занят, поэтому он не смог вас встретить, он навестит вас позже».
Амелия еле сдержалась, чтобы не состроить недовольную гримасу. Тот, кого она так не любила, своими действиями все продолжал упрочивать эту нелюбовь.  Понимал ли он вообще это? Задавалась таким вопросом графиня или ему совершенно все безразлично, этакий мизантроп, к тому же женоненавистник.
Она оглядела залу, в которой находилась. Зала сияла богатством, но богатством прошлых поколений. Все предметы интерьера, обивка, потолки и прочее явно давно уже не видели никаких изменений. Однако то поколение, которое предшествовало герцогу, видимо очень заботилось об обустройстве своего жилища, словно предчувствуя его будущий упадок.   Тем не менее все вещи здесь хранили  тепло и уют, присущие только старине.  Графиню провели в ее покои и оставили одну, сообщив, что вскоре к ней придет горничная. Едва оказавшись в предназначенной ей спальне, графиня не удержалась от возгласа удивления, так как  апартаменты имели не только огромные размеры, но и поражали своим богатством и тонкостью вкуса, с коим была подобрана вся обстановка. Не смотря на то, что и здесь уже давно ничего не обновлялось, тем не менее все предметы  интерьера могли бы неплохо служить и в королевских апартаментах. 
Массивную мебель из дорогих пород дерева покрывала искусная резьба, кое-где даже можно было увидеть герб княжеского рода. Потолок закрывали деревянные панели, стены были обиты каким-то вылинявшим, но благородным сукном.  Окна закрывали богатые бархатные портьеры, по цвету сочетавшиеся с потолком и стенами. На столике и на комоде стояли тяжелые посеребренные канделябры со свечами, дававшие основной свет. В целом в комнате преобладали темные тона, вперемежку с золотом и серебром украшений, однако то была только приемная, так как Амелия увидела еще одну дверь. Графиня направилась туда, распахнув ее, и здесь застыла в довольном удивлении. Перед ее взором предстала спальня. Здесь уже господствовали мягкие тона: панели из красного дерева покрытые воздушной резьбой, мебель, обитая поблекшим бархатом не то розоватого, не то красноватого цвета, трюмо, со всеми необходимым для женщины атрибутами, и кровать, наполовину скрытую в алькове, к тому же со свисавшим  затейливым балдахином. Размеры и количество подушек пленяли воображение. Графиня у себя на родине не располагала и половиной таких удобств. На покрывале, ровно как и на всех подушках, вышитая золотом, красовалась монограмма в виде буквы «К». Напротив кровати располагался столик в  восточном стиле, такой какие обычно считаются очень модными при дворах высокостоящей знати, которая как раз может позволить себе  подобные предметы. Мозаика из красного и эбонитового дерева составляла его основу, столешница переливалась изысканными красками молочно-розовой глазури. Амелия повернулась спиной к кровати и тут же взгляд ее привлек огромный портрет, заставивший девушку вздрогнуть от неожиданности. Изображенная во весь рост на нее с холста смотрела незнакомая дама, на вид ей можно было дать не более 30 лет. Дама обладала необычайно небесной красотой. Амелия не могла отнести ее к тем красавицам, которых она привыкла наблюдать в Испании. Эта женщина имела красоту необычную, видимо, свойственную для уроженок Чехии. Русые волосы, убранные жемчугами и рубинами,  немного прикрывал необычный головной убор, похожий скорее на заколку. Совсем белая кожа, светлые брови и такие же глаза,  придавали образу почти ангельское подобие, если бы последний не был направлен на наблюдателя с такой глубокой, серьезной внимательностью, настолько глубокой, что можно было разглядеть в нем оттенки не то грусти не то мечтательности. Амелия не могла оторвать взгляд от портрета, настолько он поразил ее воображение. Однако  рассматривать ей его долго не дали. Раздались стуки в дверь. Почти сразу же перед Амелией объявилась служанка.
Поприветствовав свою госпожу она произнесла, на очень плохом немецком, заменяя, к тому же, многие слова чешскими эквивалентами:
“Я к вашим услугам теперь. Его светлость пожелали, чтобы я заняла место вашей служанки. Меня зовут Ярка.”
С первого же взгляда на будущую свою компаньенку графиня не могла подвить в себе острое чувство досады. На нее смотрело существо обделенное не только милой наружностью, но и умом, так как в глазах девушки читалась беспросветная глупость. Светлые волосы ее, уложенные на прямой пробор, обрамляли круглое веснушчатое лицо.  Прозрачные, водянистые глаза не выражали ничего кроме наивной доброты и держалась она весьма неуклюже.
 “Значит, герцог пожелал, чтобы именно вы служили у меня?”- стараясь сдержать естественный порыв негодования осведомилась графиня.
“Коли вы того изволите. Но выбора у вас и нет, ваша милость, пани. Тут кроме меня больше нет тех, кто мог бы подойти вам. Его светлость был очень добр ко мне, что разрешил мне прислуживать вам. Уж будьте покойны, мною вы не останетесь недовольны!”.
 Свою речь служанка сопроводила излишней веселостью, глаза ее при этом вспыхнули глупым блеском. Амелия изобразила на лице гримасу безысходности и подумала “Ну вот, прекрасно, герцог постарался как мог, лучшего от него ожидать и не представлялось возможным”. А в слух ответила:
“И давно вы здесь прислуживаете?” чуть было не добавив “И как вы вообще могли здесь оказаться?”.
“О,- воскликнула служанка, воспылав еще большей радостью,- это все Франтишек, Его светлость! Герцог очень добрый, поверьте мне, пани. Он взял меня сюда еще совсем ребенком. Мои родители умерли, оставив меня одну в деревне. Времена тогда трудные были, я бы уж умерла пади. Но герцог, пан герцог, он взял меня к себе и вырастил. Он мне чуть ли не вместо отца теперь. Я ему служу верой и правдой и ни разу еще он не остался мной недоволен!”
Амелия с досадой подумала, что избавиться от этого существа (как она окрестила девушку) ей не удастся, справедливо предположив, что герцог не захочет ни с того ни с сего отправить от себя служанку. Она молчала, кусая губы, в то время как Ярка стояла, переминаясь с ноги на ногу, а лицо ее в это время принимала всяческие придурковатые выражения. “Душевнобольная служанка- думала про себя бедная графиня и глаза ее наполнились слезами,- боже мой, что меня ждет дальше?!”.
“Иди,- строго произнесла графиня, отвернувшись,- когда ты мне будешь нужна я тебя позову” 
Как только дверь за служанкой закрылась графиня бессильно опустилась в кресло и заплакала .Так, безвольно и недвижимо просидела она часа два, созерцая пустоту перед собой. Вскоре в дверь вновь постучались. Графиня вздрогнула и с испугом обернулась на стук, вообразив, что вновь ее ожидают новые горести. На этот раз ее навестил Карл:
“Его светлость желает видеть вас. Он просит вас пройти к нему в библиотеку, если вы не заняты.  Я провожу ”.
Графиня покорно встала и, даже не потрудившись привести себя в порядок, без лишних слов последовала за слугой.
“Здешняя библиотека, это наша гордость- начал свою речь слуга,- если позволите, я скажу вам, что мой умерший хозяин страшно любил чтение, а ее светлость, покойная его  жена, всегда поддерживала его в том. У нас обширнейшее собрание редких книг и подлинники имеются. Мой нынешний господин очень любит собирать все, что имеет отношение к его родной стране. Не удивлюсь, если узнаю, что у нас собрано большинство трудов чешских ученых, писателей и богословов. Все труды Коменского, Альтеда, Иржи Плаха, Бальбина. Даже редкие  писания и запрещенные, где-то находит же. В общем, если его светлости будет угодно он вам все расскажет сам и горазд лучше меня.”
 Карл провел графиню в библиотеку и оставил ее там. Герцог появился тут же. Он поприветствовал ее и принялся за извинения, которые, в прочем, не выглядели как оные, но походили более на констатацию факта:
 “Прошу вас извинить меня за мою неучтивость. Я был занят неотложными делами и не мог встретить вас лично. Хорошо ли вы добрались?”
 Графиня, душа в себе вспыхнувшее негодование и обиду гордо вскинула голову и ответила: “Вам не пристало беспокоиться обо мне, ваша светлость. Мне жаль, что из-за меня вы вынуждены отрываться от ваших дел. Со мною все в порядке”.
Ни один мускул на лице герцога не дрогнул. Он оставался спокоен и безучастен, однако не изменил аристократичности своего вида: гордого и размеренного.
“Как вы устроились? Нравятся ли вам ваши покои? Они самые лучшие здесь, надеюсь я вам угодил”.
 “Меня приятно удивило их богатство. Спасибо за вашу заботу, я оценила ее....”- ответила графиня и смолкла.
 Герцог, за которым оставался ответ, напротив, отвернулся покачав головой, принявшись бесцельно и медленно перебирать предметы на своем письменном столе.
 “Что это за портрет висит в моих покоях?- осведомилась Амелия, чтобы поддержать умирающий разговор,- Эти покои принадлежали раньше важной персоне?”
Франц-Эдуард остановился, но ничего не ответил.
 “Эта женщина очень красивая, молодая и знатная. Могу я узнать кто она? Хотя бы просто потому, что мне интересно чьи покои я заняла”.
“Вас смущает наличие портрета? В таком случае вам придется привыкнуть к нему, это его законное место и он никогда его не покинет. Если вы хотите чтобы нарисовали вас, обратитесь к Карлу. Мы повесим ваш портрет в главной зале”.
 Амелия было открыла рот от удивления, но тут же поспешно уточнила:
“Нет, я не об этом. Мне хотелось бы знать кто эта женщина”.
“Тогда, если вас ничто более не смущает и вы всем довольны, то вы можете идти, если хотите. Прошу вас, все вопросы решать с Карлом и учесть, что теперь вы здесь полновластная хозяйка”.
Графиня закусила губу, поклонилась и вышла с большим может быть недовольством, чем хотела выказать.
“Ваш хозяин теперь всегда будет общаться со мной как с посторонней? В этом случае я всегда буду чувствовать себя здесь  нечаянной гостьей, это не принесет пользы нашим отношениям”- высказывала графиня позже Карлу.
“Вы плохо знаете Франтишека. Разрешите мне заметить вам, что необходимо время и понимание, чтобы вы смогли привыкнуть друг к другу. Это нормально между супругами”.
“Меня учили, что часто молодая жена видит своего мужа незадолго до свадьбы, и то, если повезет. Я могу представить, какая между ними, по началу, присутствует пропасть. Но, мне кажется, нормальные пары, понимающие что подобные щепетильные моменты стоит побыстрее преодолеть,  изначально предпринимают действия для того, чтобы понравится друг другу, оставить в сердцах или мыслях друг друга благодатное начало. Увы, я не наблюдаю такого в отношении его светлости ко мне. Если хотите, меня выдали замуж против воли”.
 Не сдержавшись добавила графиня. Старик с кротким укором взглянул на молодую бунтарку и вздохнул.
 “Вы слишком молоды еще, ваша милость, пани. Дай бог  вам понимания и терпеливости, дабы вы не совершили ошибок молодости, которые потом уже трудно будет исправить. Счастье в семье зависит только от женщины. Куда вы поведете семейный корабль, туда он и приплывет”.
Графиня  пренебрежительно пожала плечами и разговор на этом окончился.
После рутинных дел с распаковкой багажа, ознакомлением с разными необходимыми нюансами относительно места нынешнего обитания, а позже и ужина графиня, наконец, уставшая и грустная оказалась у себя в покоях, где теперь могла спокойно в одиночестве предаться своим мыслям.
Она вспомнила Деланкура, уже в который раз образ его вызывал в ее сердце острую боль. Навеки было потеряно для нее счастье быть с ним, графиня понимала это, однако не оставляла надежды когда-нибудь раздобыть его адрес и написать ему  письмо, в котором она надеялась вымолить для себя прощение.
Амелия оглядела комнату, с грустью подумав, что сменила одну темницу на другую. Неужели это все, чего она достойна в этой жизни? Вопрошала она себя самое. Она, жаждавшая, почти уверенная в том, что ей предстоит блистать при дворах Европы, почти уже представлявшая себя среди великих людей и вдруг оказавшаяся так позорно опущенной, закрытой не то что от высшего общества, но и от мира. Амелия ненароком бросила взгляд на картину, с которой на нее смотрела дама глубоким печальным взглядом и подумала, что ей, возможно, так же жилось плохо, возможно она, зная себе цену, мечтала о большем счастье, но ее заперли здесь, где она умерла в юности, в полном расцвете своей красоты и грации. Графиня содрогнулась при этой мысли и вся ее горячая южная душа возмутилась такому положению вещей. Однако делать каких-либо выводов относительно будущего спасения графиня не решалась. Сейчас ее положение было таково, что предсказать что-либо не представлялось возможным. Пока, для начала, она согласилась с мыслью, что ей надо научиться выживать.  На улице сгущались сумерки. К ее досаде, герцог любил рано ложиться спать и вставал с зарей, что она узнала от слуги, тогда как Амелия все делала с точностью до наоборот.  За окном, окаймленным тяжелыми гардинами в барочном стиле, открывался обширный вид на поля, пастбища и далее, виднелась малая часть Шумавы, подернутая вечерним туманом.  Где-то неподалеку ютились пара-тройка пастушечьих и охотничьих домиков, маленьких и косоватых,  из труб которых сейчас тянулся дымок. Большое селение же находилось достаточно далеко, следовало углубиться в Богемский лес и затем уже по нему выехать к деревне.
Утром к графине без приглашения явилась Ярка, с добродушным спокойствием принялась она кружить по спальне, прибираясь то тут и там.
 “Мой господин желает узнать, не хотите ли вы осмотреть окрестности нашего края? Он говорит, что вам надлежало бы познакомится с теми местами, которые в будущем станут вам родными”.
Амелия на это пренебрежительно равнодушно пожала плечами, ничего не ответив. Служанка, не потрудилась растолковать этот жест, да и не поняла его вовсе.
“Где завтракать желаете, госпожа? Франтишек не будет вас обязывать спускаться в столовую, коли вы того не изволите. У нас тут все по воле собственной делается. Мой господин справедливый, не неволит слуг, то-то и бегут к нему отовсюду беглецы, а он иным даже и помогает”.
“Какие это еще беглецы?”- не поняла болтовню служанки графиня.
 “А, да как же это- воодушевилась Ярка,- везде такая дань тяжкая, для тяглового люда-то. Да и паны наши, совсем как с цепи сорвались, все горше и горше нам. Час от часу, день ото дня- все новые их изобретения. Сначала два дня на них работали, потом три, сейчас уж неделя почти выходит, так и в деньгах то же получается. Кто золотыми платит, а кто и урожаем, уж больше половины им отдаем, как же так можно, барышня! А паны то, все в немецкую землю сбежали, а тут на местах своих управщиков понаставили, так те совсем нас не щадят. Брошенные мы, барышня. Обездоленные и попранные, никому не нужны, овечки осиротелые....” “Ну хватит,- перебила Ярку графиня,- прекрати эти речи. Будет у меня еще время узнать обо всем, никуда я не денусь”.
Ярка помогла графине привести себя в порядок и ушла. Вскоре, однако, явился Карл, получив ответ от Ярки о согласии графини на прогулку. Амелия не собиралась сопротивляться, ей, в общем-то, было теперь все равно куда ее ведут и что с ней делают.
Прежде чем выйти на прогулку камердинер решил показать графине замок. Он провел ее по гербовой и картинной галерее, постепенно рассказывая историю замка и его обитателей. Между прочим Амелия узнала, что герцог особенно дорожит этим замком так как здесь бывал Ян Гус, светлейший муж этот, в общем-то и родился неподалеку. Красота края и уединенное место нахождения замка сильно запали в душу герцога и он, теперь, ни за что не согласился бы сменить свое скромное жилище ни на какое другое.
“Наша история смешана с кровью,- рассказывал Карл,- сто лет мы не знали покоя. Сто лет воевали и убивали. Убивали друг друга, убивали врагов, враги убивали нас. Его светлости все дорого, что связано с нашими народными героями, которые боролись за права чешской земли. Те, в ком еще жива чешская кровь искренне и самозабвенно чтят память тех, кто пытался не только словом, но и делом поднять наш народ из грязи унижений. Гуситский дух живет в каждом, кто считает себя истинным чехом, мой господин таков и есть. Поэтому вам стоит полюбить нашу страну и наш народ, тогда вы и сблизитесь с господином и станете одной душою с ним”.
Так слуга показал бедной графине весь замок, утомив ее ум настолько, что она едва ли находила сил слушать его хоть немного. Она выразила желание отдохнуть и после полудня уже к порогу подали оседланных лошадей для прогулки. Амелию сопровождал только камердинер, пояснив, что более ни в ком нет необходимости. Всадники выехали за ворота замка и направились в сторону Шумавы.
Амелия во всем, куда только не падал ее взгляд, находила разительные отличия, не сколько удивлявшие, сколько пугающие и расстраивающие ее. Графиня в душе все более убеждалась в том, что никогда эта страна   не станет мила ее сердцу. Вокруг она не видела ничего кроме уродливой бедности и запущенности. Ухабистые дороги, кое где застланные лесами, развалившиеся или полуразвалившееся деревянные строения непонятно для чего предназначенные. Все контрастировало с уютными испанскими деревушками, где всюду чувствовалась заботливая хозяйская рука, не чуждая, к тому же, прекрасного. Крестьянские дома большей частью обветшалые, с соломенными или гонтовыми крышами,  осиротело теснились рядышком.  Небогатое хозяйство, худая скотина и тощие ребятишки, чумазые и глупые на вид. В полях тут и там стояли сенники. На пастбищах паслись упитанные панские овечки, мужики чинили барскую утварь. Те, кто не занимал себя никаким делом выходили поглядеть на красавицу графиню, таким образом собравшись в немалую процессию. Амелия с ужасом смотрела на этих людей, явившихся для ее взора, грязными неучеными дикарями. В глазах многих читалась беспросветная глупость, за внешностью они совсем не следили, не имели представления о том, чтобы обновить свои суконные одежды или помыть лицо и причесать волосы.
“Все, что вы видите вокруг себя, это дело рук австрийской династии, их отпрысков и приспешников,- начал извинительную речь камердинер,- увы, эти люди в том не виноваты. Бесконечные войны, которые ведет австрийская корона совсем истощили наши силы. Мы для них не только источник людской силы, но и источник денег. Они берут от нас все самое хорошее, а к нам сваливают один мусор. Моя покойная госпожа рассказывала мне, что раньше везде школы были, каждый хоть немного умел читать и писать, а сейчас едва ли одна школа найдется в приходе и та иезуитская. Почти сто лет страшной разрухи и запущенности. Как вы думаете если эти люди все это время видели вокруг себя только войны и кровь, какими будут они и их современники? Столько добра потеряно, столько умов убыло, столько жизней загублено. Все наши ученые мужи бежали заграницу. Ох, ваша светлость вы и не представляете сколько нашей крови выпито”.
“Но вы же немец, почему вы так клеймите вашу нацию?- недоумевающе осведомилась графиня,- хотя не оскорбляю ли я вас этим вопросом?”
 “Я немец по происхождению. Мой покойный господин привез меня сюда, здесь я служил верой-правдой ему, а затем и бедной моей госпоже. Вы бы видели ее, несчастная голубка. При взгляде на нее сердце от жалости разрывалось. Видел я как тяжело ей и ее народу приходится. Как же тут не проникнуться искренней привязанностью ко всему, что окружает этого человека? Несправедливо поступает корона австрийская. Давно я порвал с ней все связи и служу теперь только Франтишеку. Поймете вы потом о чем я говорю, если сами приблизитесь к сердцу его и нашего королевства”.
“Ни ваша ли госпожа изображена на картине, что висит в моих покоях?”.
 “Она самая. Вам отдали ее покои, они самые лучшие в замке. После ее смерти ими никому не разрешалось пользоваться. Господин решил отдать их вам и вы должны бы оценить этот жест, он явно несет в себе определенный смысл. Для его светлости все дорого, что связано с памятью о матери ”.
Между тем путешественники удалялись все дальше от замка, оставив позади и деревушку. Начались зеленые нивы, просторные и открытые, ближе к горизонту темнели силуэты невысоких гор и где-то возле них появились большие деревянные постройки.
 “Это Шумава,- отозвался Карл, махнув рукой в сторону гор,- огромные непроходимые леса, а за ними уж австрийская земля. Здесь у нас большое развитие стеклодельнических мастерских. Не слышали ли ничего о богемском хрустале?”
Амелия отрицательно качнула головой.
 “Хрусталь- это наша гордость. У нас самые лучшие мастера. Наш хрусталь даже при дворе французского короля шествует наряду с их столовым серебром. Вон там розенбергские стекольные мастерские. Паны Розенберги самые маститые в этих делах и самые могущественные купцы. А какой хрусталь красивый делают, а резьба какая искусная! Есть и молочный хрусталь, нежный как подснежник и рубиновый, как кровь….”.
Амелия было заинтересовавшись панской семьей спросила:
 “И как же, разве его светлость не ведет знакомства с ними? Они же ваши соседи, я так понимаю”.
“Нет, что вы. Его светлость совсем закрыт от мира. Да и паны сами тут наездами только бывают. Вся наша панская верхушка сбежала где потеплее, ближе к кормильцу, в Австрию. Тут жить теперь никому не выгодно, только тягловые сидят, потому что их дань да панский гнет держит, да горожане, потому что прилепились к своему имуществу, как бельмо к глазу”.
Заключение это вызвало у графини тяжкий вздох, таким образом она поняла, что свести здесь знакомство с достойным обществом ей не придется. Вскоре путешественники решили возвернуться и на полпути обратно домой спешились, дабы отдохнуть в одном из домов деревенской шляхты. Их встретила приветливая румяная жена местного шляхтича и повела к себе в дом. Амелия рада была найти теперь хотя бы такое общество.
 Жизнь затворницы сильно угнетала графиню. Карл, к сожалению, говорил правду о том, что почти все дворянство покинуло свою родину и ютится теперь возле австрийского Габсбурга. К тому же в такой глуши, где жила она, едва ли могло найтись хоть одно более или менее знатное семейство. Герцог не удостаивал свою будущую жену никаким вниманием, едва ли он вообще замечал ее. Обстоятельство это не сильно расстраивало графиню, так как она уже успела проникнуться к нему отвращением и в свою очередь перестала , даже ради приличия, спрашивать у слуги чем занят Франтишек. Речи о свадьбе не велось, поэтому Амелия, не то что не думала об этом, но даже лелеяла смелые мысли вырваться из пут возможной гибели.
Вскоре графиня заскучала и начала думать чем бы себя развлечь. Она оказалась предоставлена самой себе, что воспринимала как обязательное положение вещей, поэтому решила почаще выезжать на прогулки. Стали появляться  всякие безделушки и костюмы. В первую очередь графиня заказала себе шикарную амазонку для сопровождения компании охотников, если вдруг представится такая возможность. В конце концов леса кишели дичью и грех было любителям охоты, каким являлось все дворянство, не устроить гонов. Ей ничего не оставалось как выезжать в деревню к жене шляхтича, с которой она свела знакомство. Там она проводила настолько много времени, что в конце концов начала привыкать наблюдать с более или менее спокойным сердцем то, что напугало ее в начале. Зажиточный шляхтич держал отличный укрепленный дом, и хорошее хозяйство. Во дворе все время копошились слуги, раздавались звуки их бойких голосов. В амбарах и молотильнях толклись женщины, тут же шныряли их малые ребятишки. Огромный панский дом-замок окружали раскидистые липы и тополи, под сенью которых постоянно седел кто-нибудь из слуг, отдыхая ли или занятый своим делом.
 Графиня рада была окунуться даже в такое оживление, лишь бы не сидеть в молчаливом замке, где все бояться нарушить торжественную тишину, искусственно созданную герцогом. Вечером на лобном месте в деревушке иногда собирались молодые люди, которые играли всегда в какую-нибудь игру или же устраивали танцы с музыкой. Жена шляхтича и графиня часто наблюдали за ними, а вскоре графиня, будучи молодой и жадной до развлечений, сама стала принимать в них участие. Все ее называли не иначе как “ваша светлость, герцогиня”. Титул этот смущал ее, так как в итоге оказывалось, что живет она в замке скорее на правах приживательницы, подруги, гостьи- кого угодно, но только не жены. Молчаливо смотрела на нее жена шляхтича, боясь спросить когда же наконец назначена будет свадьба, Амелия, в свою очередь, стыдливо прятала руку. Деревенский люд, хотя и загнанный большим количеством работы и непомерной данью все равно находил время чтобы посплетничать о положении будущей герцогини, но ей  избегали даже взглядом напоминать  о том.
В один из дней вернувшись в замок, графиня направилась было к себе, но услышала вдруг чьи-то голоса, в библиотеке, несомненно велась тихая беседа. Удивленно приподняв брови графиня двинулась было в ту сторону, но чутье удержало ее на месте. Беседа велась так тихо, что разобрать о чем шла речь не представлялось возможным.
Графиня не придумала ничего лучше как затаиться где-нибудь поблизости и ждать. Ее возмущало и обижало то обстоятельство, что ее никто не предупредил о гостях, будто бы с ее мнением не считались, более того герцог не пожелал представить ее незнакомцам, что сильно задевало самолюбие. Вскоре в комнате послышались звуки убираемой посуды, вышла служанка с тяжелыми подносами, за нею следом появился Карл. Вскоре и сами незнакомцы соизволили показать себя. Четверо мужчин, небогато, но и не бедно одетых. Амелия засомневалась в их благородном происхождении. Лица они имели открытые, серьезные, но как будто чем-то напуганные. По выходу они продолжали говорить шепотом, хотя подслушивать здесь их было не кому, чему так же изумилась графиня, тут же предположив, что возможно зреет какой-то заговор в который ее не посчитали нужным посвящать. Показался Франтишек, удивительно, но Амелия заметила, что лицо его как будто сияло, глаза горели. Что могло его так оживить? Однако не смотря на эти признаки он держал себя крайне учтиво и сдержанно, ни чем, кроме лица, не выдавая своих эмоций. Незнакомцы же вели себя еще более учтиво и даже скорее раболепно. Треуголки свои они держали в руках, не смея надевать их перед герцогом, при прощании же они принялись раскланиваться так, что Амелия заключила, что они играют здесь роль подданных. На этот жест их герцог отвечал вежливыми, скорее дружескими, чем господскими кивками. На улице уже значительно стемнело, поэтому залу окутал сумрачный полумрак, лица мужчин очень плохо различались в неравномерном, прыгающем свете, исходившим от немногих свечей и масляной лампы, которую держал Карл, провожая гостей. С церемонией прощания было покончено. Франтишек отправился в одну сторону, Карл пошел наверх, где притаилась Амелия. Графиня не посчитала свое поведение постыдным, поэтому как только Карл поравнялся с ней она выступив из тени преградила ему дорогу. “В чем дело, Карл? Я вижу, от меня здесь что-то скрывают. Разве я не имею такую же долю власти как и твой господин? Или кто-то отменил мои хозяйские полномочия?”
 Слуга, поначалу растерявшийся, однако быстро нашелся:
 “Простите нас, ваша светлость, никто не думал ничего скрывать от вас. Во всяком случае вам не сказали ничего из лучших побуждений”.
 “Что это за люди? Какое отношение они имеют к герцогу?”
 Карл, в глазах которого читалась напряженная работа мысли, думал, что бы лучше ответить, дабы не разозлить графиню, уже имевшую недружелюбный вид.
 “эти господа, друзья моего господина....”
“Друзья?!”- воскликнула графиня, “Ничего себе у него друзья....хотя, как раз ему под стать”. “Он скорее покровительствует им. Он служит общему делу. С этими людьми его не связывает ничего, что могло бы потревожить вас, ваша милость, или как-то обеспокоить. Вы должны быть спокойны и доверять его светлости”.
 “Если я должна ему доверять, то почему меня спрятали, подобно какой-то ненужной вещи, в закрома? Разве доверие не строится на взаимной открытости?”
 “Верно. Но я все же советую вам быть степенней, вы затронули такое дело о котором нельзя говорить тотчас же и спешно. Чтобы судить о нем, вы должны достаточно хорошо знать историю нашей страны, нравы наших людей и моего господина в частности. Всему свое время госпожа. Вы здесь еще не так давно, чтобы тут же обжиться и вникнуть в курс всех делу сразу. Если вы все же будете наставать, я расскажу вам о том, кто эти люди, но не сейчас и не при таких обстоятельствах. Будет даже лучше, если вы спросите Франтишека. Эти дела в его компетенции”.
Графиня недовольно пожала плечами и удалилась к себе. Пытливый ум ее еще долго не желал успокаиваться, а самолюбие ее играло с двумя эмоциями: равнодушием ко всему, что касалось персоны герцога и женским любопытством, приправленным скукой.
На следующий день графиня наведалась в библиотеку, решив посмотреть не оставили ли незнакомцы каких-нибудь интересных вещей. Эта зала всегда оставалась впотьмах, лишь через приоткрытые гардины просвечивал небольшой луч света. Герцог считал, что книги должны быть защищены от света, что позволит продлить срок их жизни. Амелия зажгла настольную лампу и принялась осматривать огромный письменный стол, так как в данный момент он представлял наибольший интерес. Стол изобилировал книгами, письменными принадлежностями и документами. Взгляд графини привлекла связка книг, явно свежей печати. Все одинаково маленькие, словно по заказу.  Она развязала связку и принялась читать корешки книг: Меланхтон Ф “Epitome doctrinae christianae”, Кусанский “О скрытом боге”, Вацлав Магрел и.т.д. Названия ей ничего не дали, к тому же печать была прескверной. Она отложила их в сторону, как раз в тот момент, когда вошел Карл. Слуга удивленно остановился и произнес:
 “Прошу прощения, я думал здесь его светлость Франтишек”.
“А здесь я,- ответила Амелия, выпрямившись,- мне запрещено сюда заходить без его ведома?”
 “Нет, что вы. Весь дом полностью в вашем распоряжении”.
 “Мне стало интересно чем занимается здесь его светлость, поэтому я решила зайти и посмотреть”.
 “Как пожелаете”.
Карл стоял и смотрел на графиню, не двигаясь с места, она в свою очередь вновь обратила свой взор к столу, поняв, что вмешивается в личное пространство герцога и его слуга, словно Аргус, следит за каждым ее движением, тем не менее ее это ничуть не смущало. На столе, особняком, лежало еще две книги, небольшие потрепанные томики, видимо постоянно перечитывающиеся. Один – библия, которую Амелия тут же отложила. Другой- томик стихов Вергилия. Прочитав корешок графиня изобразила на лице презрительную гримасу:
“Бог мой, Вергилий! Не думала, что такого холодного и  апатичного человека  может интересовать столь возвышенная поэзия!”
Карл плотно сжал губы и вытянулся.
“Не стоит судить о человеке по личным представлениям, которые  на поверку могу оказаться предвзятыми. Его холодность продиктована лишь вашим отношением к нему”.
Графиня ничего не ответила и перелистнула несколько страниц. Некоторые из них покрывали карандашные подчеркивания и заметки, в целом книга являла плачевное состояние, готовая вот-вот развалиться.
 “Это что, любимая книга его светлости?”
Карл ответил утвердительно.
“Я смотрю его светлость выписывает книги, но вкус у него крайне странный. Ни одна мне не известна и печать их прескверная. Неужели у него так мало денег, чтобы заплатить за хорошие книги?”
 “Эти книги от тех господ, которых вы видели вчера. Они запрещены к печати, это так называемые «шпалычки», и передаются тайно. Но крамолу на них наложили те, кто сами погрязли в ней. Его светлость помогает тем, кто несправедливо угнетен, кто в изгнании и у кого нет возможности вернуться на свою землю из-за больших наказаний за побег”.
“Он служит какому-то тайному обществу?”
“Он служит своей земле. Мне не хотелось бы сердить господина выдачей вам ненужных сведений. Я прошу вас спросить у него лично.”
Амелия ничего на это не ответила, но вновь бросила взгляд на стол и взяла томик поэм. Повертев его в руках она бросила:
“Я возьму его, надеюсь герцог не будет против. Передайте ему, что его любимая книга у меня. Возможно, я была предвзята к нему, обвинив его к чувствительности к прекрасному”. Карл поклонился и вышел, следом за ним вышла и графиня.
Мысли о неизвестных гостях занимали ее весь день, она даже решилась пережить неприятную для нее встречу с герцогом, дабы узнать что-нибудь о этих людях. Однако судьба свела ее с ними гораздо раньше и совершенно неожиданно. На следующий день после прогулки графиня решила сходить в часовню. Давно уже она не посещала подобных мест, никто не обязывал ее теперь ежедневно являться на мессы. Едва ли ее интересовало посещает ли их герцог. Однако вместо часовни Амелия увидела странную пристройку к дальней крепостной стене, ранее ею незамеченной. Пристройка отличалась от остальных строений только тем, что над входом ее висел скромный крест, более никаких отличительных знаков религии не наблюдалось. Так как Карл не показывал ей часовню, то графиня заключила, что это она и есть. Каково же было ее удивление, когда войдя, она увидела голые стены. В зале не было ничего кроме деревянных скамеек, покрытых полотном и большого креста возле центральной стены, рядом стояли потухшие свечи. Амелия заметила в зале людей. Не увидеть их было невозможно, так как зал имел размеры весьма скромные и едва ли мог вместить в себя пятьдесят человек. Незнакомцы, заметившие графиню, повскакивали со своих мест и принявшись извиняться, спешно вышли. Графине же сначала показалось, что в часовню наведалась челядь, по бедности одежды людей, но фигуры их были ей как будто знакомы, поэтому ее негодование быстро сменилось удивлением. Она слишком плохо разглядела и тех незнакомцев и этих людей, чтобы точно сказать они ли это были, но так же не могла абсолютно отрицать этого. Тем не менее они исчезли достаточно быстро и графиня осталась одна. Пройдя дальше она заметила старенькую библию, оставленную этими людьми в спешке. Более ничего в  зале примечательного не наблюдалось, разве только еще и тот факт, что католической часовней это здание быть не могло, скорее принадлежа к евангелистической.  Она быстро вышла из нее и пошла уже туда, куда намеревалась пойти сначала. В первый раз она посещала замковую часовню. Та тоже, находилась, против обыкновения в самом отдаленном углу замка, будто не имея никакой значительности для здешних обитателей. Зала часовни так же не поражала ни размерами, ни церковным убранством. Картины святых, все как один ей незнакомых. Тем не менее все признаки того, что она очутилась в прибежище католической веры были на лицо. Графиня присела на одну из скамеек, желая успокоить свой усталый разум и провести немного времени в молитве, надеясь испросить у бога еще сил и терпения на будущее. Здесь она вдруг почувствовала что-то родное, что-то, что объединяло ее с родной страной, что-то, что было знакомо ей с детства. Она задумалась, мыслями унесшись в прошлое, вспоминая моменты из своей жизни. Время понеслось для нее незаметно. Благодатные раздумья ее прервал приход Ярки.
 “Вот вы где барышня,- радостно воскликнула девушка,- я вас ищу везде. Кто бы мог подумать, что вы здесь!”
 Амелия вопросительно посмотрела на нее.
 “Что это вам вздумалось помолиться? Да еще и нашим святым, вы же наверно не знаете здесь никого. Его светлость приказал оставить здесь только чешских святцев.
 “протестантских?”- удивленно осведомилась Амелия.
“Нет, что вы! Братья наши и таких образов не признают. Вон там в центре висит образок, вы думаете кто это?”- с живостью начала Ярка.
Графиня пожала плечами, но ответила с сомнением:
“Ян Непомуцкий? В вашей земле, я слышала, он наиболее почитаем...”
“А вот и нет! Его светлость не очень-то любит Непомуцкого. История жития его вызывает у моего господина сомнения, так что и относительно святости тоже. Это святой Вацлав. Его светлость говорит, что это истинный покровитель нашей земли.”
Амелия молчаливо уставилась на служанку, едва ли понимая о чем та толкует.
- “Его светлость говорит,- продолжила та, - что Чехия барокняя такая же святоянская, как и готическая Чехия -святовацлавская. Вон там, святая Людмила, святой Прокоп, все покровители земли нашей. Здесь слева, в алькове, святец Себастьян, ему молятся при болезнях всяких. Так что если будете себя чувствовать плохо, то вам надобно у него здоровья испрашивать. Эти образки наши главные. Как только иезуиты к нам пришли, так насадили еще их великое множество. Я даже и не упомню всех и непонятно кому о чем молиться теперь”.
 Ярка была запнулась, поморгав своими белесыми глазами, потом всплеснула руками и принялась причитать:
 “Ох, госпожа вы моя, забыла сказать-то вам, зачем пришла. Его светлость просил передать, что его не будет сегодня в замке. Он уехал по делам. Просил вас не беспокоиться. И просил еще, чтоб вы не выезжали никуда без его ведома”.
Графиня недовольно приподняла брови.
 “И куда же он направился, так вдруг?”
“А то мне не ведомо, госпожа моя. Может быть поехал классы свои проведать, а может и с братьями нашими встретиться”.
Амелия, не поняв ничего, решила, что у служанки что-либо выспрашивать бесполезно кивнула в ответ и отпустила ее.
Вместо того, чтобы выполнить пожелание герцога, наперекор ему, Амелия приказала оседлать лошадь и вечером отправилась в деревню, чтобы провести ночь в гостях. Ничего не ответила она на недоумевающий взгляд камергера, гордо прошествовав мимо. А в замок она вернулась лишь только на следующий день, ближе к вечеру. Уставшая поднялась она к себе и решила отдохнуть. Тем не менее заинтригованная тем, почему к ней никто не приходит высказать неудовольствие по поводу ее отсутствия графиня  поднялась с постели и вышла в коридор. В замке стояла странная тишина, словно никто и не заметил ее долгой отлучки. Однако из библиотеки Амелия вновь уловила звук шума. И в этот раз к герцогу пришли его “братья” как выразился Карл. Амелия вскипела, душа в себе порывы обиды. Ее удручало то обстоятельство, что ее присутствия как будто не учитывали. В первый раз она задалась вопросом кем она является в этом доме. От нее что-то скрывали, ей постоянно все недоговаривали, герцог едва ли интересовался ее положением, Карл защищал хозяина, не жалея бедную чужестранку. Глаза графини наполнились слезами, злость душила ее. С трудом удержала она готовые пролиться слезы и так и осталась стоять на месте, слушая глухой гул многих голосов, доносившийся из библиотеки. Однако вскоре ей и это занятие надоело и она отправилась назад в свою комнату, ожидать того момента, когда можно будет все высказать герцогу. Ждать долго не пришлось. Снова из комнаты вышли люди и так же попрощавшись с Франтишеком отправились восвояси. Тут же в спальню графини вошел Карл, своим суровым видом немного сбив бедняжку с толку. Он сообщил, что Франтишек желает ее видеть немедленно и ожидает ее за ужином. Амелия не заставила себя долго ждать, так как сама горела желанием высказать все, что накопилось в душе.
Взглянув на него, она поняла, что не видела этого человека уже несколько дней. Амелия не следила за временем, тем более за таким. Он сидел уже за накрытым столом,  на удивление бледный и суровый, что еще более напугало ее. Кушанья расставленные перед ними, оказались достаточно скромными и скудными, графиня посчитала, что это привычный моцион герцога и в душе порадовалась, что не имеет привычки разделять с ним трапезу. На столе горели свечи, коих так же не наблюдалось в достаточном количестве, поэтому зала утопала в вечерних тенях и света едва ли хватало на то, чтобы рассмотреть, какие блюда поданы на стол и чтобы иметь возможность не уснуть за ужином.
“Как вы себя чувствуете?”- начал он с дежурного вопроса.
“Как и всегда”- последовал небрежный ответ.
 “Вы ослушались моей просьбы. В чем дело? Что явилось причиной этому?”
Амелия вспыхнула, пожелав тотчас же вылить на голову герцога всю свою обиду, но силой воли сдержалась, ответив:
“Позвольте, Я сижу здесь запертая  в четырех стенах. Здесь нет никого с кем я могла бы разделить досуг. Вы ведете неизвестную мне тайную жизнь, вы скрываете от меня все. И теперь вы еще требуете, чтобы я не выезжала никуда. Я не понимаю на каких условиях  здесь живу...”.
“Я  тоже не понимаю, и не могу вам ничем помочь- последовал быстрый ответ заставивший сердце графини горько сжаться,- тем не менее все в ваших руках. Я прошу вас не делать то, что может плохо сказаться на моей чести. На чести моей семьи, в частности. Прошу вас ограничить слишком частые визиты в деревню. С вашей стороны это ребячливое безрассудство. Вы уже не ребенок, но взрослая женщина. От вас зависит честь моей семьи, в то время как вы, зная это, ведете себя возмутительно”.
“Я всего лишь пытаюсь скрасить свою тоскливую жизнь. Вы не посвящаете меня ни во что. Как мне еще быть? У кого просить поддержки? В конце концов, может быть вы скажете мне, зачем вы скрываете меня от своих гостей?”
“Я не скрываю вас ни от кого. Это не правда.”
“Я видела, что к вам приходят какие-то люди. Почему бы вам не представить меня им. Раз они так дороги вам”.
 “Боюсь, наши беседы не будут для вас интересными. Более того, могу сказать, что уверен в этом. Это не светские вечера и не дружеские собрания. Я стараюсь оградить вас от лишней скуки, которая уже завладела вами, как вы сами только что заметили”.
 “Ну тогда хотя бы скажите мне, что это за люди и какое положение они занимают”.
- Боюсь не смогу ответить вам и на этот вопрос, так как рискую остаться непонятым”.
Графиня глупо уставилась на герцога.
 “Вы прочитали хотя бы одну книжку по истории моего народа, за все то время, что вы находитесь здесь?”
“Нет...не понимаю как это может....”- гордо ответила Амелия.
“В таком случае,- перебил ее речь герцог,- мне бесполезно что-либо рассказывать, тем более вам. Я знаю наверняка, что ко всему прочему вам еще и не будет интересно”.
“Так вы не собираетесь представить меня им?”
 “Если для вас это имеет великое значение, я представлю вас. Не хочу чтобы вы думали, что я скрываю вас от кого бы то ни было”.
“Ваш Карл едва ли мне рассказывает что-то относительно вас или событий, имеющих к вам отношение. Он просит, чтобы я все спрашивала у вас. Что я могу узнать у вас, когда мы едва ли разговариваем. Если вы хотите, чтобы я каким либо образом прониклась духом вашего рода и не чувствовала себя здесь чужой....”
 “Я понимаю о чем вы хотите мне сказать и дам Карлу разрешение, чтобы он отвечал на любые ваши вопросы. Он боялся, что может сказать что-либо неугодное мне, но от вас у меня нет секретов и быть не может”.
Амелия поблагодарила его с деланной учтивостью и замолчала, довершая свою скромную порцию жаркого. Молодой человек так же не отвечал, смотря на нее темным глубоким взглядом меланхоличных глаз, он едва ли прикоснулся к еде. Графиня содрогнулась при осознании того, какая толстая стена, какая жуткая пропасть разделяет его и ее. Глядя на него она не видела ничего кроме вечной отчужденности, кроме телесной непроницаемой оболочки, которая вроде бы должна была заключать в себе живую душу и трепещущее сердце. Она не имела возможности угадать ни самую малую толику его мыслей или хоть немного приоткрыть завесу его устремлений или желаний. Минутной слабости, может быть, она поддалась- жалость к себе и к нему охватила ее сердце, сжала его, но тут же отпустила.
“Если хотите, вы можете идти, если вам более нечего мне сказать”- как-то устало произнес он. Амелия, из учтивости помедлила некоторое время,  затем поднялась, поклонилась и вышла.
Позже от Крала она узнала, что герцог, являясь ярым патриотом Чехии, всячески поддерживает “братскую общину”, раскиданную по границам, в основном восточным и северо-восточным, где Моравия и Силезия, еще и за границей.
 “Здесь на юге,- говорил Карл,- уже немецкие земли, иезуитские, но зато есть протяжные леса, где можно удобно укрыться.     Тем не менее в Богемии едва ли соберется десяток семей из братской общины. Братьев наших преследуют, гонят, сажают в темницы, судят. Если кто-либо и чиновников узнает, что герцог помогает братству, его ждет позор или темница. Но как можно искоренить то, что пронесено было через века: культуру, язык, духовные взгляды. Тем не менее братство поддерживают все, кто могут, по мере возможности.
Раньше, во времена, когда религиозный вопрос стоял во главе угла, шли кровавые войны, чехи и друг с другом сцеплялись как собаки, тем не менее не забывая, что борются против засилья католичества.   Изначально последователи магистра Яна из Гусниц боролись за равенство, за духовное равенство. За возможность причащения под обоими видами, за близость клириков к простому люду, за урезание превышенных полномочий духовенства, за общее дело. Братство боролось за упрощение религии: отказ от священных церемоний, образов святых, и даже храмы стали вдруг не нужны. Но до таких решений доходили только совсем одержимые учением божьим, у которых не имелось ничего за душой и терять им было не чего. Так плодились и множились всякие ответвления, воевавшие друг с другом. Столько сатанинских обществ повозникало, искаженно трактующих волю божью, столько праведных мужей загублено было несправедливо. Столько крови было пролито, ваша милость! Земли все опустели, деревни разрушены, замки разорены, страшно было смотреть на все это. Кругом бушевали пожары, лилась кровь и толпы одичавших людей, привыкших к такой жизни, творили беззакония. Тем не менее, приверженцев от Табора, более агрессивно настроенных,  позже истребили, сейчас же остались чашники, или точнее их последователи. Уж никто не помышляет о том, чтобы поднять кровавый бой, но братство старается сохранить те малые права, что у нас остались. Судите сами, ваша светлость, как мы можем относится к тем, кто запретил нам общаться на родном языке, кто смешал его с грязью, не позволяя нашим детям пробиться вверх. Кто распылил наших сильных и умных мужей по свету, словно былинок, насадив на их места своих ставленников, которые пекутся только о том, как бы еще нам навредить и какие бы подати изобрести. Их духовенство купается в роскоши, в то время как библия проповедует скромность. Нас снова опустили до статуса “овечек божьих”, а “пастыри” наши – духовенство. В храмах висят столько образков святцев, что деревенскому жителю едва ли понять кому о чем молиться. Раньше все проще было. Мой господин считает, что бог живет в сердце каждого и это засилье образов, только отвлекает от духовного созерцания лика божия. Иезуиты везде свой нос суют, во все сферы жизни. Все вынюхивают, вызнают, в вещах личных роются да гонения устраивают.  Казалось бы, занимались делом коему были обетованы, но нет же, они и в политике и в финансовых делах, и в науках, и в литературе, и на рынке снуют. Везде насаждают свои католические немецкие порядки, а чешские изживают, да так, что кто запротивется, тому жизнь не мила станет.
Община Братская, последователи магистра Яна, Жижки и Коменского – продолжатели возрождения земли чешской из немецкого засилья. Мой господин помогает им как может, на его землях они всегда могут найти спокойствие и защиту. Они, как правило, приносят ему новости из-за границы от наших бедных изгнанников и с Моравии, где дела Братства значительно лучше, чем у нас. В месте с новостями при них всегда есть книги, которые вы могли видеть в библиотеке. Его светлость открыл школу для ребятишек, где нет иезуитского вмешательства и цензорства, где все по чистоте божьей и в согласии с наукой ведется. Вот все, что я на первое время могу сказать вам. Не будьте слишком предвзяты к моему рассказу.
Графиня сочла умным ничего не говорить по поводу опасных устремлений герцога, но при этом выразила искреннее негодование по поводу гнета немецких панов.
 “Тем не менее,- заключила она,- католичество- это религия всей Европы, религия сильных мира. Вполне возможно, что правление австрийской династии в чешских землях позволит им выбиться на мировые пьедесталы, иметь равный вес среди других подобных королевств. Габсбурги могли бы возвысить Чехию, насадив здесь католичество и свою культуру. Сделать Чехию равной Испании и Франции”.
 “Чехи вольный народ, это известно всем. Не зря они столько лет боролись за свою свободу и проиграли лишь только потому, что уже не осталось ни сил, ни людей, способных вести вооруженную борьбу. Видеть как губят наш родной язык, как попирают и отменяют наши законы, существовавшие еще со времен Карла IV, что творят миссионеры и немецкие паны -никакой народ не потерпит этого. Не было в нашей земле никого, кто добровольно бы принял католичество, может быть кроме верхушек, которым так открывался  прямой путь к государю и к вящей выгоде... А народ деревенский, в большинстве своем, по глупости или из-за страха изменили вере отцов”
 Карл продолжал разглагольствовать в таком духе, графиня же, сделав выводы, что старик безвозвратно находится в эпохе патриархата решила, что все ее современные суждения потерпят крах, потому как только он замолчал она еще раз высказала свое сочувствие и отпустила Карла заниматься своими делами.


Утром Амелию разбудила Ярка, принесшая сначала умывальные принадлежности для госпожи, а потом и завтрак. Графиня привыкшая уже к этим нехитрым церемониям, уселась было за обеденный столик и бросив взгляд на кушанья удивленно вскинула брови. Завтрак ее был необычайно скромен, невелик в порциях и разнообразии. Тем не менее она решила не заострять на этом внимания, подумав, что возможно это чья-то оплошность или случайность. К обеду графиня не явилась, так как взяла себе в привычку обедать у своих знакомых. Ужин ей подали не менее скромный, чем завтрак, однако и сейчас графиня не стала высказывать негодования, так как не была голодной и тут же позабыла о сей странности. Однако когда ей и на следующий день подали скудный завтрак, словно издеваясь над ней она не выдержала и гневно поднялась с кресла, воскликнув:
“Да что же это такое!”
Вызвав Карла она потребовала объяснений.
 “Я приношу свои извинения,- начал старик как ни в чем не бывало,- но обстоятельства нас сейчас вынуждают к некоей экономии. У его светлости сейчас трудные времена, вам необходимо немного потерпеть...”
 “А что, собственно такое? Он разорен?”
 “Нет, прошу вашего понимания и спокойствия. В данный момент мы не располагаем такими средствами, чтобы ежедневно накрывать богатый стол. Однако скоро это затруднение решится. Его светлость просил вас не беспокоиться ни о чем, он постарается исправить все как можно быстрей”.
 “В этом доме одни недомолвки”-недовольно пробурчала графиня, надув губки. Возражений у нее более не осталось и ей пришлось съесть то, что было принесено. Однако на зло Францу-Эдуарду она решила проводить в деревне как можно больше времени и как можно веселее, словно стараясь показать ему, что его горести нисколько ее не трогают. С такой темной мыслью, приятно греющей эгоистичное сердце, она поднялась, решив немедленно начать воплощение своих задумок. Таким образом, вместо привычных часов прогулки, после обеда, графиня начала выезжать сразу же после завтрака и возвращалась только вечером. Она не ограничилась визитами в деревню, но и сделала несколько выездов в стекольные мастерские, желая дать знать о себе знатным соседям, если вдруг они надумали бы заявиться в свой замок. В запале не то сладкого мщения, не то бог весть еще каких чувств она заказала себе пару костюмов, совершенно ей не нужных и приказала отвезти их в замок, а счета перепоручила Францу-Эдуарду. В общем графиня использовала все средства и всю свою свободу, дабы выказать всю возможную  непокорность. Она следила за герцогом, он не подавал виду, как если бы ничего не произошло, спокойствие его возмущало графиню. Однако она видела герцога так редко, что возмущение ее так же, не имело частой природы. Карл как мог хранил терпение. Амелия видела в его глазах немой укор, но не то ли из-за запрета герцога, не то по каким собственным убеждениям старый слуга молчал. Молчал до тех пор, пока как раз от портного и не прибыли новые костюмы, а вместе с тем и счета. Графиня явилась домой вечером, вслед за костюмами, горя нетерпением примерить их, она было направилась к себе. Тут же к ней наведался Карл.
“Я бы хотел заметить вам, ваша светлость. Вы знаете, -начал он,- что мы сейчас находимся в трудном положении. Его светлость сильно негодовал сегодня по поводу полученных счетов от портного”
. “А в чем дело? Вы хотите лишить меня и этих единственных радостей? Меня выдали замуж против воли и мне не стыдно говорить это. Мне тяжело и плохо здесь. Ваш хозяин холодный, беспринципный эгоист, думающий только о себе и я не испытываю ни малейшего желания разобраться в его чувствах, натуре или в чем там вы еще хотите. Я не понимаю, как мой отец, так тщательно отбиравший претендентов на мою руку, мог выбрать его! За что, бога ради?!”- негодование графини возросло до предела и она с удовольствием выплескивала его на бедного слугу, который стоял натянутый как струна, с плотно сжатыми губами и одному богу только было известно, что творилось в его сердце. Она смолкла. Карл так и стоял недвижимо. В конце концов он поклонился и вышел с такой скоростью, которую можно было бы принять за большую дерзость, учитывая, что он не спросил разрешения.
Минуло несколько дней, за которые старик ни разу не заговорил с графиней. Амелию это обстоятельство ничуть не трогало, тем боле ее раздражала излишняя власть старика, она мечтала свергнуть камердинера с его бесправно приобретенного пьедестала и указать ему его место. Карл урезал свое общение с графиней до минимума, обращаясь к ней лишь тогда, когда просил герцог. Ярка, как всегда, витала в небесах наивной светлой глупости, да такой светлой, что Амелии порой хотелось даже оказаться на ее месте. Графиня дни свои по прежнему проводила в деревне, словно забыв все пожелания герцога. Часто с женой шляхтича они выезжали на прогулки, которые сделались для графини обыденными и скучными, в общем-то никогда и не имели ее выезды иной природы.
Наступило время отдыха для всех крестьян, когда тяжелые работы в поле заканчивались и можно было заняться бытом. Здесь уж пошли беспрестанные праздники, свадьбы и гуляния. Амелия наблюдала их достаточно близко, иногда даже нисходя до того, чтобы разделить радость веселья с этими людьми, благо большинство их составляли либо земаны либо другие более или менее зажиточные семьи, с коими не было для графини стыда разделять общение. Последние же во всем старались ей услужить, что не являлось удивительным и льстило ей. “Для наших простаков, -говорила жена шляхтича, что не день то  праздник. То у них святая Екатерина, а там уж глядишь и канун святого Инджриха. Уж иезуиты постарались облегчить дни тягловых, да нам проблем добавить. В праздники их совсем работать не заставишь: все они медленно делают, да так медленно, что сам быстрей управишься. Давече возили бочки с пивом в Крумлов в панские погреба. Так за день туда можно было 12 отвезти, а они только две осилили. Тут же у них начинают  сохи да молоты ломаться или еще какой инструмент”. Амелия улыбалась искреннему негодованию важной пани, вспоминая рассказы Карла о непокорности чехов.
По возвращении в замок на нее тут же наваливался тяжелый груз горя и одиночества, который она возненавидела всей силой. Минула неделя и за ней еще одна. Графиня видела, что финансовое положение герцога не улучшилось и, видимо, напротив, ухудшилось. Блюда, подававшиеся ей, она едва ли ела с аппетитом, даже будучи голодной. Франц-Эдуард, как ей казалось, не ел вообще. Часто она пробиралась в кухню, полагая, что там от нее упрятали запасы вкусного продовольствия, но натыкалась на почти пустые кладовые.   В один из дней она заметила, как какие-то люди выносят из замка мебель, достаточно дорогостоящую, что за нее можно было выручить неплохую сумму денег. В душе ее всколыхнулась тревога. Камердинер, ничуть не считая себя обязанным услужить графине, продолжал вести свою гордую, непримиримую политику, доходившую до явного пренебрежения, которое возмущало графиню до такой степени, что она решилась высказать свое негодование герцогу, как-нибудь при удобном случае.
Еще через некоторое время, в один из дней, слух ее привлек шум экипажа, въезжающего во двор. Амелия подбежала к окну и заметила коляску, из которой выпрыгнул мужчина, направившись целеустремленно ко входной двери. Заинтересованная незнакомцем Амелия выбежала в коридор и как бы невзначай постаралась оказаться у него на пути. Мужчину встретил один из слуг и повел его куда-то. Тем не менее они остановились, когда заметили перед собой графиню. Незнакомец принялся расточать комплементы и извинения на немецком, Амелия перебила его осведомившись кто он есть. Она заметила растерянность слуги, бедный малый даже побледнел, но не посмел и слова вставить. Незнакомец, будучи не в курсе дела заговорил уверенно и скоро:
“А как же, ваша светлость, у меня дело к вашему герцогу фон Аррасу. Я оценщик из Праги. Зовут меня Эдмунд Гарш. Франц-Эдуард пригласил меня, чтобы оценить некоторые драгоценности, он их желает продать, я могу предположить. Кроме меня, боюсь его светлости никто не сможет предложить приемлемую цену”.
Графиня пошатнулась от ужаса и побледнела, тем не мене тут же силой воли заставив себя успокоиться, к тому же не желая показывать незнакомцу то, что ему не следует знать. Ей ничего не оставалось как якобы понимающе склонить голову и отступить в сторону, продолжив свой вымышленный путь. Вечером она пожелала ужинать с герцогом, да за ужином добиться от него ответа и пожаловаться заодно и на слугу.
Она вошла в залу, как всегда утопающую в вечерних тенях. Ужин подали все такой же скромный, что уже не вызывало в ее душе удивления. Она как ни в чем не бывало уселась за стол и принялась за еду. Герцог ел молча и аккуратно, не поднимая на нее глаз, она же украдкой взглядывала на него, дивясь его болезненной бледности и спокойствию. Парик носить он избегал, поэтому волосы его сейчас были убраны в хвост и закреплены красивой лентой. Молодое, слишком серьезное лицо, утонченные аристократичные черты и степенность, грусть взгляда – все, что видела графиня.
 “Я полагаю, что вы хотели мне сказать что-то,- наконец прервал он свое молчание,- иначе вы не согласились бы ужинать со мной вот так просто. Я слушаю вас, раз вы сами не можете начать”.
Амелия смутившись отложила приборы , тем не менее желания ее оказались очевидны и упираться здесь было бы глупо и бесполезно.
“Да, мне действительно необходимо было поговорить с вами. Хотелось бы узнать, что происходит вокруг меня здесь, в замке….
- простите – непонимающе изрек Франтишек
 Я хотела бы знать причину ваших финансовых затруднений. С какой стати наш стол перестал быть достойным нашего статуса, походя скорее на стол земана. Вы, так же, урезаете меня в моих желаниях, которые мне вменяются в статус. Вы продаете мебель. И недавно я столкнулась в зале с оценщиком драгоценностей....”
 “Разве Карл не говорил вам, что необходимо потерпеть немного. Он ничего не берет от себя, все, что он вам говорит, передаю ему я”.
 “Ваш Карл, к вашему же сведению, не говорит со мной уже давно и выказывает мне всяческое пренебрежение”.
 Франтишек удивленно поднял брови, но удивление его было таково, что Амелия едва ли уловила его.
 “здесь словно все отвернулись от меня и даже ваш камердинер, уж не знаю, по вашему ли приказу, едва ли замечает меня. У него хватает наглости воспринимать меня равной ему, в конце концов у меня даже нет полномочий сделать ему замечание. Боюсь, оно останется неуслышаным, мне на позор”.
Герцог перестал есть и теперь неспешно вращал в пальцах ножку бокала, словно задумавшись.
 “Я не понимаю,- продолжила Амелия,- сколько мне еще терпеть наше нищенство. Год? Два или три? Мне надоели эти скудные обеды, у меня уже желудок от них болит. Я вижу, что ваш сюртук уже так затерт, что мне стыдно за вас. Вы герцог и должны во всем соответствовать своему статусу...”
 “У меня нет в этом необходимости,- как то злостно бросил молодой человек,- об этом мне не хотелось говорить, во всяком случае сейчас. Что касается еды и вас, то я приношу искренние свои извинения и обещаю вам, что в скором времени ситуация будет исправлена. Я прошу вас, наберитесь терпения, я не призываю вас к жалости или сочувствию, но прошу лишь терпения. Уже очень скоро я восстановлю свои дела. В конце концов я не позволю, чтобы вы нуждались в чем-либо”.
“Ну а как же вы? Вы едва ли похожи на дворянина, тем самым вы так напоминаете мне моего отца”.
Пронзительный взгляд вдруг вспыхнувших глаз устремился на графию, заставив ее замереть, однако почти сразу же он потух и скрылся за полуприкрывшимися веками.
 “Увы, вы видите только то что хотите видеть....Карл больше моего общается с вами. Возможно он счел справедливым такое отношение к вам”.
 “Как?!- вскипела графиня,- Вы что же это заступаться за него вздумали?! А как же я? Кто защитит меня здесь? Увы, у меня нет защитника, по вашей вине, кто смог бы вступиться за мою честь. О боже мой, я ниже какого-то жалкого слуги! Никогда бы не подумала, что моя честь обойдется так дешево. Видимо, я ни в чем не могу на вас положиться”
Слезы подступили к глазам графини уже слышась в ее голосе.
“хватит, -отрезал герцог, резко положив вилку на стол, графиня встрепенулась и взглянула на него,- я не приемлю ссор ни в каких видах. Я поговорю с Карлом, обещаю, что он вернет былое почтение к вам. Успокойтесь сейчас же”.
Слова герцога прозвучали как-то устало и тускло, он медленно поднялся из-за стола и удалился.
Последующие несколько дней прошли для графини в относительном спокойствии, во всяком случае камердинер герцога действительно “сменил гнев на милость” и вел теперь себя так как раньше, будто ничего и не произошло. Однако стена отчужденности навсегда, казалось, пролегла между ним и графиней создавая между ними лишь формальные отношения.
 Гости герцога все еще продолжали наведываться к нему, поэтому Амелия часто слышала как они, запершись в библиотеке, вели живые беседы.
 “О чем они там говорят?” спросила как то раз она у Карла.
 “О наших братьях, о бесправности наших людей о бесчинствах панов- обо всем за что болит душа”.
Графиня пожала плечами и ответила:
 “Неужели нет более приятных тем для разговора? Неудивительно, что его светлость такой мрачный вечно ходит”.
 “Если бы вы присмотрелись к нему по лучше, то заметили бы, что это не так. Этот человек умен, воспитан, благороден и чуток ко всему, что живет и дышит. У него хрупкая душа, которую надо понять, ее легко спугнуть грубостью”.
Графиня обратила на слугу пренебрежительный скептический взгляд, горя желанием ответить, но благоразумно смолчала.
“И какие же нынче новости?”
 “Говорят спокойно сейчас все стало. Австрийская династия взоры свои устремила на испанский трон, ей уж теперь не до религиозных стычек. Только вот что здесь у нас крумловский люд волнуется. Сцепились со своим паном не на шутку, судятся с ним во всю. Ох, больно за них, ужели не знают, что и так же как с ходскими повстанцами и сними поступят. Ужели из памяти поистерлись громкие ходские дела, что решили они на бедствия очевидные напроситься. Ходят слухи что крестьяне потихоньку бегут в шумавские леса, вы бы поаккуратней ездили в деревню. Хотя вас уж наверно все знают, но все же. Кто знает, сколько злобы в их сердцах скопилось и на кого они ее направить пожелали. В скором времени к нам миссионеры пожаловать обещали с проверками и  проповедями. Ох уж тут как весело станет,  увидите ”.
 Последнюю фразу слуга произнес со странного рода сарказмом.


Началась хмурая осень. Замок стих, будто уснул. Графиня от скуки не находила себе места, сделавшись еще капризней и раздражительней. Все вокруг угнетало и терзало ее душу: темные холодные коридоры, одиночество, серые пейзажи за окном, безысходность и трагичность ее судьбы. Она не переставала тешить себя надеждой, что когда-нибудь ей удастся вырваться из этого страшного места и сбросить с себя путы рокового замужества. Пока же она делала все, чтобы стать несносной, ей то без труда удавалось, как видно.
 Вечерами она бродила по замку, стараясь занять себя чем-нибудь, но часто не находя никакого занятия, возвращалась к себе. Рацион ее все еще имел плачевное состояние. Герцог, как ей казалось, питался все так же скромно. Карл всяческими намеками подчеркивал, что надо бы отказаться от лишних трат. А деревенский староста, который часто приходил к экономке герцога за платой учителям все еще не появлялся - для графини то являлось  прямым знаком того, что финансовые дела герцога неважны. Недовольство сложившейся обстановкой угнетало ее, поселяя в душе лишь  больше горечи
“Что-то вы совсем сникли, госпожа моя,- говаривала Ярка, думая, что грусть Амелии продиктована плохой погодой,- еще ж только осень началась. Будут вскоре и теплые деньки. Правда немного, недели две может быть постоит солнышко, там как раз и праздники опять начнутся. Навеселитесь на них вдоволь перед зимой-то. Вы, между прочим, не видели кладбища как едите в деревню? Оно небольшое, находиться на отшибе леса, как раз по выезду из него в деревушку. Не замечали, милая госпожа?”.
Отрицательный жест графини заставил Ярку продолжать.
- Ну так оно маленькое такое….может быть еще не довелось заметить. Это еврейское кладбище. Я почему вам тут упомянула его…может вам интересно станет, да заинтересуетесь. Оно у местных плохой славой пользуется и заброшенное оно, никто уж туда не ходит, особливо с приходом святой веры римской. А если и ходят мимо, то непременно крестятся, а верующие и плюют еще в ту сторону.
- Почему же так случилось? Из-за того, что еврейское?
Ярка засмеялась девичьим заливистым смехом, и успокоившись ответила:
-Да если б оно только так и было! Уж столько легенд это кладбище насобирало! Сидеть только и сказывать…..Я  вам вкратце поведаю, чтобы вы в курсе были.
Случилось то еще во времена начала собраний в Таборе. Проезжал нашими краями пан один, австриец. Говорят знатный он был очень и властью обладал немалой. Вот только не буду вам говорить кто то был, так как в народе разные мнения ходят. Да суть вовсе не в этом, а в том, что в одном из здешних селений увидел девушку красивую да возжелал ее сильно. Она оказалась дочкой одного еврея, почетного старца, прозвали его все Абелес, а дочку его звали Либенка. Тогда евреи еще в пущей немилости были чем сейчас, поэтому этот пан сильно обрадовался, подумав, что безнаказанно ее соблазнить сможет. Если б он еще знал, что она была богу предназначена, готовилась вот-вот уже постриг принять. В общем пан этот, с помощью своих подручных, обманом подстроил молодой девице ловушку. Вошел к ней в доверие, говорил с ней премило. Она, агнец божий, в чистоте души своей и не увидела в нем ничего злого, любезным и обходительным он ей показался. Он ей многое обещал, а она и поверила всему. Пан тот в любви ее своей заверил и пропал. Так он ее приклеил к себе, что какой уж там пан бог, один только образ того австрийца в голове. Бедняжка проплакала много ночей, а когда постриг приняла и вовсе сникла и все что не день, то ей хуже и хуже. Так она гасла до тех пор, пока не исчезла из монастыря. Говорят, что отец ее нашел вскоре  останки где-то недалеко от тех краев и похоронил их тайно, от стыда подальше, на том кладбище. Никто того не видел и подтверждений совсем нет. Панночка как в воду канула, а еврей может и обманул всех, чтобы пятно на семье не оставлять и любопытство людское поусмирить. Зато говорят, что некоторые седлаки, кому ночью случалось держать свой путь через еврейское кладбище, часто видели как будто бы свечение в темноте, но не сильное…наверное скорее мерцание, а в мерцании том хрупкая фигурка бедной  монашки, в светлых одеждах, как ангелок. Что, мол, сидит она на камне на большом,  склонив голову на колени и ждет своего ненаглядного. Набожным эта история больно претит: еврейка, да еще монашка, не смогла страстей земных преодолеть, грех  совершила… А по мне так панночку винить не за что, разве ж сердцу прикажешь, правда? А говорят еще, что она, прежде чем исчезнуть, в уме повредилась и якобы монашки слышали раз, что из кельи прокляла она того пана. Сказала, как меня не станет, так и ты чтобы присоединился ко мне, чтобы видеть мне твое лицо бесстыдное. Так тот пан, говорят, умер сразу же, как она пропала. Из Праги новость эту кто-то принес….так не мудрено., коли безвинный проклянет, обязательно то проклятие цели достигнет!
Еще сказывают, но вы в это не сильно верьте, тут уж может и совсем наговаривают. Что мимо этих мест проходил  пан Жижка со своим отрядом, намереваясь дать сражение австрийским рыцарям.  Услышал он о той легенде страшной от местных и интересно ему стало. Как раз стемнело и оказался он возле этого кладбища и говорят, видел ту панночку Абелесову дочку и, не боясь совсем привидения, испросил у нее  смело помощи в борьбе его против немецких врагов, намекнул мол, что отомстит  за нее и может еще что говорил.  Уж не знаю, что за диво, но он потом стал побеждать одного неприятеля за другим, словно заговоренный. И ведь говорят отряды то его гораздо меньше были и оружия меньше и качества плохого….Вот так, милая госпожа, хотите верьте, хотите нет.
А сейчас я слышала, что за тем кладбищем братья да сестры собираются, для собраний тайных, слово проповедников беглых послушать, да причащение под обоими видами принять, чтобы не беспокоил их никто. В общем, набожные люди обходят это место за много верст.
Рассказ служанки поверг графиню в оцепенение и породил в ее душе суеверный страх. Она поежилась и сказала той на ее рассказ:
- Ужасные вещи какие ты знаешь. Надеюсь, мне она не встретится, твоя панночка. Мне у нее просить нечего…
Ярка улыбнулась и спросила:
-Напугала я вас, пани? Зато теперь может пораньше домой станете возвращаться и его светлость доволен будет
-А ты не придумала ли? – осведомилась у той Амелия с подозрением.
-Что вы?! Бог  мне свидетель, можете сами съездить да посмотреть.
Амелия заявила что ей до того никакого дела нет и отпустила почти сразу же служанку, а сама постаралась забыть об этом неприятном рассказе, который леденил душу, оставляя неприятный осадок.


В один из дней, когда погода стояла ясная графиня, вспомнив слова Ярки, решила воспользоваться случаем и  отправиться в деревню да задержалась там, вернувшись в замок уже после сумерек. К своему удивлению ее встретил герцог, собственной персоной. Расхаживая по зале он остановился, когда заметил, что вошла Амелия. Графиня уловила на его лице следы  волнения, которые он тут же потрудился спрятать.
“Где вы были?”- нетерпеливо вымолвил он. Амелия удивленно приподняла брови и ответила: “Где и всегда. А в чем дело?”.
 “Я просил вас ограничить выезды в деревню. Во всяком случае не возвращаться так поздно. Разве Карл не говорил вам, что в здешних лесах не спокойно? Бог миловал вас до этих пор, но учтите, что его милость не вечна. Шумава- это огромные леса, в них укрываются все беглые бунтовщики и разбойники, контрабандисты и преступники. Бог весть на кого вы наткнетесь. В Крумлове сейчас неспокойно, крестьяне уходят в леса. Никому не известно, чем окончится эта тяжба, но по прошлым примерам, скорее всего не в пользу бунтовщиков. Я, в конце концов, запрещаю вам ездить в деревню, если мои просьбы не действуют на вас”.
“И что вы прикажете мне теперь делать? Чем скрасить свой досуг? Все это выдумки! Никто не тронет меня. Мне не чем заняться здесь, как вы можете отнять у меня последнее мое развлечение?!”
“Своими поступками вы попираете честь моей семьи”.
 “А что я могу сделать, если вы сами потворствуете этому? Я не монашка и не готовила себя в услужение богу, чтобы вот так бесчеловечно запирать меня в четырех стенах. Если вас устраивает такая жизнь, то меня нет! Придумайте мне, в таком случае, другое развлечение, соответствующее моей молодости, красоте и статусу. Иначе я не послушаю вас. Почему, в конце концов, я должна покоряться вам? Вы даже не мой муж!”- с жаром воскликнула графиня.
 “Я все еще не ваш муж,- поправил ее герцог, -и позвольте заметить только по вашей вине”. “Что вы хотите этим сказать”.
“Лишь только то, что я не принуждаю вас ни к чему и никогда не сделаю своей женой насильно”.
У графини вырвался дерзкий смешок и она вымолвила с ироничной издевкой:
“Какой смысл тогда держать меня здесь? Вам доставляет удовольствие мучать и меня и себя? Или вы не договорили мне, что если я не стану вашей женой, то в таком случае я обречена на смерь в затворничестве?”
 Амелия бросила на него гордый взгляд и после минутного молчания добавила:
“Я устала и если вы закончили, то я удаляюсь”. Она не стала утруждать себя ожиданием ответа от молодого человека и ушла, так же гордо.
Камергер, слышавший весь разговор от начала до конца, проводил графиню взглядом полным осуждения. Амелию едва ли интересовало, раскрыл ли он своему хозяину причину их давнешней ссоры. Даже если и раскрыл, это ее ничуть бы не испугало и не расстроило, в конце концов не заметить ненависть графини мог бы только слепой. Тем не менее Карл, искренне любя своего господина, не решился открыть ему слова Амелии и в душе жалел его, желая, чтобы тот в конце концов одумался и отказался от брака. Герцог молчал. Даже его слуга, преданно служащий ему, едва ли мог догадаться, что делается в душе юного дворянина. Чем продиктовано такое его странное поведение.
Графиня смогла высидеть в замке дня три. Дни стояли ясные и погожие, словно дразня бедную пленницу. Она исстрадалась до такой степени, что волей-неволей заработала себе головную боль и впала в апатию. В конце концов не выдержав, сославшись на то, что ей, в ее состоянии необходим свежий воздух она беспрепятственно отправилась на прогулку, однако без ведома герцога.
Пока она ехала верхом, уже по выезду из леса ей вспомнился рассказ Ярки, и она принялась осматриваться вокруг, стараясь заметить кладбище.  Дубы и буки кончились, теперь тут и там обзор закрывали кусты орешника и высокая сухая трава. Тем не менее графиня различила неподалеку какую-то деревянную конструкцию, похожую отдаленно на калитку, правда без забора. Она направила туда коня и вскоре заметила в высокой траве еще что-то. приглядевшись, графиня поняла, что это был остаток от памятника. Окинув взором небольшую поляну, поросшую высокой травой и кое-где кустами орешника, она заметила тут и там осиротелые памятные дощечки еврейского кладбища. Иногда поломанные, иногда целые, скошенные или поваленные они вызывали в сердце жалость, смешанную с суеверным страхом и желанием поскорее покинуть это злополучное место, зловещее даже при свете солнца. Где-то клокотала вода небольшого ручья, видимо бившегося маленьким водопадиком о камень, создавая звонкие звуки. За плотной листвой и кустарниками ручей этот оставался невидимым. Даже столь радостное журчание заставило графиню поежиться и, наконец, развернуть коня в сторону деревни.
  В деревне, как и говорила Ярка, во всю шли праздники, крестьянский люд гулял, а жена шляхтича, удивившись странному отсутствию графини, принялась обхаживать ее с новыми силами. Излишки неожиданной свободы и общее нездоровье не подействовали на Амелию благотворно. К вечеру уже она почувствовала ухудшение состояния, к тому же навеселившись за день, словно в отместку всем своим врагам. Жена шляхтича никак не хотела отпускать от себя графиню, находя  и придумывая все новые развлечения. Вокруг стоял веселый шум плясовых, дурманящий свежий воздух затмевал лихорадочные приступы графини, а мысли о том, что ей вновь предстоит вернуться в замок делались невыносимы. Таким образом Амелия задержалась до вечера, а там уже и солнце стало садиться за горизонт, окрашивая красным румянцем все небо. Уставшая и раскрасневшаяся, она вскоре уселась на скамью, сообщив, что неважно себя чувствует.
“Вам бы следовало остаться сегодня у меня,- вежливо предложила жена шляхтича, пошлем кого-нибудь к вашему мужу, доложить о нездоровье”.
Амелия было принялась отказываться, помнив запреты герцога, но подруга ее не унималась: “Ну что вы говорите, душа моя! Ваш муж приятный человек, с чего бы вам его бояться? Тем более вы нездоровы. Разве ж то ваша вина?”и далее в таком же ключе.  Графиня, подумав, согласилась. Но чем ближе подступала ночь тем хуже ей становилось, и неизвестного рода страх вдруг поднялся в ее сердце. Ей почему-то чудилось, что ярость герцога непременно обрушится на нее, что ей станет хуже и она вынуждена будет провести бог знает сколько  времени там, где по идее ее не должно было бы быть. В конце концов, собравшись с силами, Амелия в большом волнении сообщила, что ей следует отправиться домой. Она как-то приободрилась и заверила гостеприимных хозяев, что непременно доберется сама. Ночь уже накрыла темно-синим крылом южный край, переживания Амелии все не проходили и источник их оставался сокрыт для нее. Она списывала их на нездоровье. Дорога до замка не была такой уж долгой, но тем не менее не преодолев и половины графиня, от тряски, почувствовала себя еще хуже и испуганно слезла с седла, решив было повернуть назад. Она двинулась в обратном направлении, ведя коня под уздцы. Но вскоре остановилась и решилась все же вернуться в замок, раз уж она надумала так с самого начала. Пустив коня неспешной рысью бедная графиня, таким образом принуждена была добираться до своей обители гораздо дольше. Вот уже показались темные силуэты деревьев великанов, чернеющая их стена вдруг навела на Амлеию необъяснимый страх. Тут же вспомнился вдруг и рассказ Ярки о страшной панночке. Она со страхом блуждала невидящим взором по темной стене леса, боясь увидеть там сияние о котором говорила служанка.  В памяти ее всплыло, к тому же, предостережение герцога. Вот чего она может быть боялась подсознательно и только сейчас вспомнила об этом. Графиня пришпорила коня, а затем и пустила его в галоп, намереваясь преодолеть и кладбище и свои страхи одним махом. Она, было, уже углубилась в лес, но тут услышала где-то неподалеку от себя странный шум. Осадив коня, она прислушалась. Бешено колотящееся сердце  и возрастающая лихорадка сводили ее с ума. Бедняжка едва ли понимала, что происходит и тем более не знала, что ей делать. Из глубины леса слышался конский топот, быстро приближающийся к ней. Стремительность приближения незнакомцев ужасала графиню и вводила ее в такую панику, что она не знала куда ей податься. Амелия то направляла лошадь вперед, то подавала назад. В конце концов воспаленный разум подстегнул ее и она со всей силы пришпорив коня направила его в сторону деревни, спасаясь от невидимых преследователей. Однако тут ей стало совсем плохо, голова закружилась и графиня волей-неволей натянула поводья, тем самым замедлив бег коня. Она слышала, что к ней приближаются всадники, но состояние ее было таково, что даже страх теперь горел далеким огоньком, уступая место густому туману перед глазами. Амелия нагнулась в седле, испустив стон, краем уха услышав, что всадники уже настигли ее. Теряя сознание, она почувствовала, что падает с седла, но не на землю, а в чьи-то крепкие объятия, схватившие ее с таким жаром и осторожностью, что заставили вздрогнуть ее сердце, чье-то прерывистое дыхание горячим порывом обдало ее лицо, одновременно она услышала  звук бешено колотящегося сердца. Чьего-то сердца, что билось и трепетало у самого ее уха. Трепет и тепло  оков  объятия сделались для нее подобными колыбели,  и тут уж она окончательно провалилась в небытие.
Графиня пришла в себя уже в замке, со вздохом облегчения заметив это. Состояние ее уже не внушало опасений, но все же слабость еще владела  телом и душой. Ярка заботливо подоткнула подушки, принявшись причитать о чем-то. Так Амелия пролежала до вечера, уже более или менее придя в себя, чтобы иметь возможность здраво рассуждать. В комнату ее вошел Франц-Эдуард. На лице его читалась суровость, смешанная между тем, с волнением.
“Зачем вы ослушались меня?- начал он,- Ваше безрассудство могло обернуться для вас очень дорого. Почему вы  не вернулись домой до сумерек, будучи больной? Вы поступаете так мне на зло? Отвечайте.”
Амелия изобразила на лице страдальческую гримасу и ответила:
“Ах, вы опять пришли мучать меня? И даже сейчас у вас нет жалости ко мне? Увы, я не в том состоянии, чтобы найти для вас достойный ответ. Умоляю, оставьте меня, отложите ваш разговор на потом. Неужели вы не видите в каком я положении?”
 Герцог вздохнул, постоял еще с минуту, разглядывая больную, уже закрывшую глаза, и вышел.
На следующий день Амелия чувствовала себя уже хорошо, что позволило ей встать с постели. Прошлые ночные приключения походили более на сон, о котором Амелия не имела ни сил, ни желания вспоминать. К тому же только она поднялась, как к ней тут же наведался Карл с просьбой от герцога прийти к нему в гостиную, где он отдыхал.
“Я вижу, -начал сразу же он,- что мои запреты бесполезны. Я не буду запрещать вам ваших выездов, но прошу так же и с вашей стороны несколько компромиссов. Во-первых, я все еще не хочу чтобы вы бывали там так часто или задерживались допоздна. Во-вторых, ради вашего же блага я прошу вас не ездить дорогой через лес. Есть другая, в объезд. Она дольше, зато безопасней. Берите с собой гайдуков. Обещайте мне выполнить эти условия”.
Амелия, напуганная происшествием прошлой ночи даже не думала возражать и пообещала Францу исполнить его просьбы.

“Вы бы съездили прогулялись, ваша милость,- сказала как-то Ярка,- уж третий день дома сидите, то на вас совсем не похоже. Да и деньки погожие вот уж совсем на исходе. Сейчас дожди польют из дома не выйдешь. Франтишека нет дома, отлучился он по делам в Крумлов. Так что можете спокойно выезжать”.
Амелия и сама уже желала оказаться на свежем воздухе, поэтому после слов Ярки приказала седлать лошадь. И распорядилась на счет сопровождания.Как и обещала, она отправилась в объезд. Дорога удлинилась ровно в половину, пролегая по окраине леса, через обширные поля и нивы. Где-то вдалеке тянулся дымок, валивший из труб хижин пастухов, там же в лугах, мелькали светлые силуэты овец. Вскоре на горизонте замаячили первые домики с соломенными крышами, однако графиня с удивлением обнаружила, что на значительном расстоянии от них стоит еще одна изба, крепкая и добротная, хотя и маленькая. Дом прятался в зарослях из ольхи и ивняка, поэтому его едва ли можно было разглядеть из деревни. Его окружал частокол, ограничивая хозяйское пространство, которое так же выглядело очень скромным. Красноватая гонтовая крыша делала избу похожую на игрушечную.
Едва ли люди, жившие здесь, вели обширное хозяйство. Графиня, поравнявшись с домиком, повернула голову в его сторону и стала разглядывать нехитрое хозяйство и саму избу. Во дворе бегали куры, из небольшого сарая  доносилось блеяние козы. Вот, видимо и вся живность, имевшееся у  обитателей. На скамейке, тесно прижатой к стене избы, сидела старушка. Опрятно одетая, в белом, как снег чепце,  румяная она сильно отличалась от крестьянского люда, жившего в деревне, который часто терпел нужду и трудился вовсю силу для панов. Амелия встретилась с ней взглядом, старушка поднялась со скамейки и поклонилась  графине, произнося обычные слова приветствия. Та ответила старушке кивком и продолжила свой путь, в какой-то мере удовлетворив  интерес, а по приезду в избу шляхтича и вовсе забыла о встрече.
В доме у пани Гольц царило  явное оживление: всюду сновали слуги, кто с тряпками, кто с посудой, кто с другими хозяйственными предметами. Жена шляхтича же, увидев графиню, отложила вышивку и подозвав одну девчушку, находившуюся рядом, приказала, чтобы те, кто занимался шумной работой, доделали бы ее попозже.
«Что это  у вас тут происходит?»- осведомилась Амелия
«Вы не знаете разве, ваша светлость? К нам на днях обещали монахи пожаловать с осмотрами. Говорят, задержатся здесь на несколько дней. Вот мы тут и готовимся, вдруг пожалуют. Я уж и уголок свой украсила, пойдемте покажу….
Пани Гольц поманила графиню за собой. В спальне знатной пани, где графиня не раз замечала «красный» угол сейчас произошли  несказанные изменения. На столике рядом с полками, где находились образки святых, стояла ваза с цветами, ими же были украшены и полки. Подсвечники с церковными  свечами все расположились на маленьких красивых салфетках
- Специально вышила- похвасталась жена шляхтича,- тут вот еще мне муж привез ткани из Австрии, я платье какое сшила панночке, божьей матери. Как красно, правда? Сама бы там посидела….
Статуэтка Девы Марии сейчас действительно украшал незамысловатый, но красивый наряд, на голове венок из полевых цветов, и такой же висел на стене , рядом с четками из янтаря.
 -Красиво, да. Вы их у себя ожидаете?
- может и заглянут, почему нет? А так они всегда у одной седлачки тут останавливаются, очень набожной.  Для них у нее всегда светлица готова, с постелями как им положено и с распятием…ничего  лишнего. Говорят, они с Иглавы самой к нам пожалуют, а потом через Табор и в Прагу.
-И сколько же их? Часто у вас тут миссионеры бывают?
- Говорят четверо….точнее трое и фамулус один, ученик, с ними. Редко бывают, пани графиня, у нас тут спокойно, никаких языческих схожек нет. Думаю, пройдут мирно, вы и не заметите их. А вот на проповедь я бы вам рекомендовала съездить. У нас тут весь край соберется. Такие мужи святейшие редко когда наезживают и мало кто тут у нас умеет так слово сказать господне, чтобы аж до слез пронимало. Там с миссионерами, говорят пан патер Плахи, этот хорошо говорит, складно. Словно бог ему даровал тот талант. Говорят, стольких в веру римско-катлоическую обратил! Иные сами раскрывают  свои блуды языческие и мучать не надо. Сами книги относят на сжигание….а как каются! Плачут все, милая пани, на коленях ползают. Без дрожи не взглянешь! Вы бы посмотрели, то-то для вас новина бы была!
Гольц распространялась в таком духе, одержимая религиозными порывами, Амелия слушала ее, стараясь скрыть скуку, начала было поглядывать в окно, где на подворье копошились крестьяне.
Не желая отвлекать жену шляхтича от домашних хлопот графиня, вскоре, отбыла назад в замок, хотя та и просила остаться еще подольше. Она решила наведаться к урожденной пани через несколько дней, как прибудут монахи, а заодно и посмотреть на них.


Не прошло и пары дней, как к графине явилась Ярка, сообщив о прибытии иезуитов.
- Четверо их, ваша светлость. Три иезуита и студентик с ними. Говорят уставшие приехали. Верхом-то три дня нелегко проехать. Отцы отдыхать будут сегодня, да народ у себя принимать, а следующие пару дней будут обходить тех, кто в подозрение впал. Потом и проповедь устроят…после нее обычно многие некатолики сдаются и выдают веру свою истинную. На площади в деревне помост строят и крест большой из дерева. Костел-то маленький, не вместит всех желающих послушать этих иезуитов. Проповедь П. Плахи хочет через два дня устроить, это если он не найдет ничего подозрительного, никаких препятствий не встретит. Я вам сообщу, если изволите, когда проповедь состоится. Захотите ли послушать, пани графиня?
Амелия кивнула головой, сообщив, что совсем не прочь послушать отцов матери Церкви.
- А герцог, что же? Будет ли присутствовать?
Ярка замялась и опустила глаза.
- Того не ведаю, ваша милость. Коли захочет, пойдет. Он мне ничего не докладывал.
Слова служанки прошли отчасти мимо ушей графини, так как осведомилась она просто из вежливости.
 На следующий день она решила отправиться в деревню, навестить пани Гольц и посмотреть, происходит ли что-нибудь интересное. Она не могла уложить в своем уме рассказы о миссионерах и представить как они выискивают и стыдят язычников. В Испании только от знакомых своих она слышала о монахах, которые путешествуют по землям, где много иноверцев и ведут борьбу с ними, по мере своих сил. Но, никогда не интересовалась такими людьми. Ветреное воображение  далеко держало ее ото всех церковных споров и нюансов, которые проносились в головке подобно легкому ветерку, не оставляя никаких следов после себя.
Вот уже показался привычный лес и дорога, вившаяся рядом с деревьями, по кромке леса.
Занятая размышлениями о монахах о их сильных проповедях она не заметила, как добралась до домика, который обнаружила в прошлый раз. В конце концов, так как до деревни оставалось неблизкое расстояние, то графиня решила спешиться и отдохнуть.
 Старушка, услышав топот конских копыт вышла посмотреть, что происходит и увидела, что к ее дому направляется важная дворянка.
Поприветствовав свою госпожу как полагается, старушка пригласила ее в дом, предложив подкрепиться немного, сославшись одновременно на то, что живет она не богато и чтоб юная пани не серчала.
“Вы видно герцогиня фон Аррас?”- осведомилась она.
 Амелия было замешкалась и, с некоторой долей неуверенности,  кивнула головой.
“ Ну вот, наконец-то и в мой дом вы пожаловали. А то все объезжали его да объезжали. Ко мне приходят слухи из деревни, что вы часто там бываете”.
 “Мне более негде бывать, его светлость не отпускает меня никуда. А здесь я стала ездить, потому что говорят, в лесах небезопасно”.
“Да вам уж видно не стоит бояться. Тут все знают Франтишека, и никто не причинит зла ни ему, ни его родным и близким. Как он сам поживает? Как его здоровьице?”
Графиня как могла кратко ответила на этот вопрос. В это время старушка спешно накрыла на стол и усадила за него Амелию. Стол располагался у окна, рядом стояла небольшая скамейка, единственный предмет для сидения во всей комнате, не считая двух больших сундуков, с плоскими крышками, которые тоже можно было использовать как сиденья. Один большой шкаф и пара тумбочек – вот  и вся мебель, что заметила графиня. Рядом с печкой, на протянутой от одной стены к другой веревке, свешивались пучки луговых ароматных трав. На подоконнике тоже был разложен гербарий из трав, видимо для сушения. Амелия с удовольствием вдохнула их приятный, тонкий аромат, почувствовав в них все тепло увядающего лета. В углу комнаты на полках скромно примостились образы икон, потемневшие от времени. Перед ними, в закопченной лампадке стояла небольшая красная церковная свеча. В тот уголок свет не попадал совсем, полки с образками святых утопали в тени.

 “Его Светлость весь  в матушку пошел, от отца ничего не досталось, -послышался вдруг хрипловатый, но мягкий голос пани Маркеты, как она себя назвала,  - помню маленький когда был, тогда в наше время много восстаний крестьянских было. То в одной области вспыхнет восстание, то в другой. И ходских повесели всех, только атаман их сидит до сих пор в темнице, ждет участи своей. Уж десять лет сидит.  Помню, как переживал мальчик. А матушка ему все показывала, ничего от него не скрывала. Приучала она его к народу, научила понимать тяготы наши. Помню, послевоенное время у нас тяжелое было. Деревенский люд едва ли грамоту знал, да и то со всей деревни дай бог два-три сыщутся. Княгиня привела сынка своего в школу, чтоб посмотрел он, как детей учат. Сам-то Франтишек уж в те времена смышленый был. Мог на трех языках неплохо изъясняться и математику знал и историю. Да как увидел, что в школах делается сразу нахмурился. Там учителя едва ли сами что умели, да что умели тому и учили. Сейчас уж у нас иезуитские учителя те и грамоту знают и писание святое читают и счет знают и песен много. А тогда едва ли кто из учителей мог все это осилить. Некоторые читать могли, а писали да считали дурно. Некоторые и писать и считать могли, да писания совсем не знали. Вот видимо глубоко в мозгу юного мальчика отпечатались эти упущения ужасные и вот теперь сам герцог классы держит свои. Вы же знаете наверняка? Сами-то посещали их?”
“Не довелось еще”-последовал ответ графини.
 “Ну, Франтишек человек хороший и умный и жену он себе достойную должен был бы выбрать, а иначе и быть не может. Вы, небось уж всем деревенским по сердцу пришлись?”
 И действительно, графиня вспомнила, что с первых дней к ней стали относится на удивление тепло и дружелюбно, она еще и сделать не успела никакого добра, а  ее уже все как свою благодетельницу встречали. Видимо и старушка эта, уверившись в доброте и простоте графини, так открыто и спокойно могла позволить себе беседовать с ней. Амелия не могла, да и не хотела бороться с людскими предрассудками, настраивать против себя еще и поданных герцога ей совсем не хотелось.
“Вам небось нелегко с Его Светлостью приходится-то? Он раньше неразговорчивый бывал, а сейчас уж совсем от света отгородился. Это все влияние княгини. Она его как собачку везде за собой таскала да показывала ему все, что считала несправедливым, чтобы не делал он так, когда вырастит. А несправедливости в те времена была полная чаша, да что не день, то несчастье какое-нибудь. Династия австрийская воюет постоянно, а с нас только деньги тянет на свои войны. Вот мы и гнемся под их запросами. И на барщину нас гоняют вместо трех дней теперь чуть ли не все семь, и десятину мы платим немалую, и дань с нас возросла за последние 20 лет много: с 2 золотых теперь мы 12 платим. Паны чешские все либо сбежали да осели на чужой земле, либо переняли католичество, да такие важные стали, что не подступишься. Побросали да распродали свои родные имения и прилепились к австрийскому царю как ягнята брошенные. Теперь ж деревни заброшенные стоят, жизнь вымерла в них почти. Франтишек видел все это, еще совсем дитем был и не нравилось ему. Матушка его, сама того не ожидая, добилась, что возненавидел он немецких ставленников, а от отца совсем отдалился. В общем, долго перечислять несчастья народа чешского, тут и ночи не хватит. Вы если будете ко мне наезжать, так я вам рассказывать буду, ежели, вам интересно”.
Графиня, удивленная осведомленностью старушки, застыла, слушая ее, а как та речь окончила, кивнула молча и сообщила, что ей пора, так как она не рассчитывала задерживаться где-либо, и  стала собираться.
-Вы в деревню же думаете?
-В деревню…
-Ох, там сейчас что-то неважное творится, и госпожа  Гольц, наверное зла ходит.
Графиня удивленно вскинула брови и спросила в чем же дело.
-Как, вам разве не сказали еще? Ах, да….куда там, только вот сегодня с утра несчастье произошло, я то сама много не знаю, а ноги не ходят до деревни идти, да и не хочется мне туда сейчас показываться. Говорят у одного из седлаков, работников пани Гольц, книги запрещенные нашли и в иноверии уличили. Его книги монахи забрать хотели, да иноверец отцам этим такую расправу учинил! Сказали мне, что побил их сильно. Я его знаю хорошо, он мужик крепкий, за словом в карман не полезет. Вот теперь боюсь подумать даже, что с ним станется. Наверное в Прагу увезут под охраной.
Графиня осталась стоять в замешательстве, глядя на старушку с испугом.
- А пани Гольц что же теперь?
-А она ничего, позлится и перестанет. Ей ничего не будет, она  честная католичка, вы уж знаете.
-Все же проведаю ее – бросила графиня, засобиравшись. Она попрощалась с крестьянкой и ушла.
Через полчаса она вошла в привычный для нее дом, застав жену шляхтича  скорее обеспокоенной, чем злой.  Графиня претворилась, что  ей ничего не известно и повела свою беседу как обычно. Пани Гольц же, стараясь скрыть свои эмоции, отвечала графине, не желая, видимо, рассказывать ей о случившемся. 
- Как идут дела у святых отцов? –не выдержала в конце концов графиня,- мне служанка рассказывала, что сегодня обыск намечался. Прошел ли? Нашли ли чего?
Шляхтична изобразила на лице недовольную гримасу, помялась чуть и начала, неохотно:
- Уж кто не думал не гадал, представляете уличили одного работника седлака в иноверии. Я и подумать не могла, что рядом со мной блудодействуют, а я и не вижу.
- И как нашли? Кого?
-А, есть тут один у нас каменщик. Он у соседей в подозрение впал, они и сообщили монахам. А те к нему домой наведались и обыск начали. Долго искали, как оно всегда бывает….да нашли потом под досками в полу целый склад книжек смрадных!
Пани замолчала, подавляя гримасу отвращения.
-и что же?
- Отобрали у него все книги. Да только когда забирать стали, каменщик этот, Халаба зовут, он малый крепкий полез  в драку на отцов святых! Тумаков он им знатных надавал, каналья. Как у него вообще рука поднялась….на монахов то! На душечек святых….Как будто дьяволом веры своей нечестивой был одержим. Пришлось мужиков из деревни звать, чтоб справиться с ним. Его скрутили и заперли в доме, пока из Крумлова охрана вооруженная не приедет, иначе никак.
-И что же будет теперь с ним?
Пани Гольц демонстративно равнодушно пожала плечами и ответила небрежно:
- А бог его знает, мне его судьба безразлична, после всего, что он натворил. Может в Прагу повезут на суд….мне совсем думать о нем не хочется.
- Неужели он ничем себя не выдавал? Как же вы не заметили, что он иной веры?
- Не поверите, ваша милость, пани Амелия, хороший человек ведь был. Приветливый со всеми и добрый, работник хороший….в общем и не думала я, что он лжет мне в глаза. Я лгунов возле себя не держу! Пусть  идет на все четыре стороны, мне все равно что с ним станется. Такие как он в храмах всегда в последних рядах стоят, смотрят на распятие святое, а сами о своем боге гуситском или «лютрианском» думают, лицемеры. Когда все частные люди постятся в посты, такие как он шторы плотно зашторивают и мясо едят. А когда все молитву читаю вслух с чистыми сердцами, язычники эти очи долу опускают и бормочут что-то невнятно, словно голоса нету или как если бы украли что. Тьфу, аж тошно, давайте не будем о нем, что это у вас такой интерес вдруг проснулся. Вы мне лучше вот что скажите, пойдете ли завтра на проповедь? Завтра П. Плахи говорить будет, он на слово силен!
- Не прочь послушать. В котором часу?
-До обеда с утра приезжайте ко мне, а потом колокола будут звонить, так и соберемся на площади. Там для нас трибунку выстроили, с удобствами.

На следующий день, пробудившись как графине показалось приемлемым, она неспешно собралась и выехала верхом в деревню. Привычная для нее пустынная дорога вся пестрела людьми, что шли по одному ли или группами, ехали верхом и в кочах. Светлели соломенные крестьянские шляпы мужиков и чепцы женщин, кто-то шел с непокрытой головой. Иные вели за собой детишек, дабы и малых душечек тоже приобщить к вере святой.  Все двигались в сторону деревни, а оттуда уже ближе к площади, где возвели помост с большим чернеющим издалека крестом. Вокруг стоял шум, всех донимала возбужденность, на лицах иных отражалось беспокойство, кто-то совсем молчал. До слуха графини частенько доносились обрывки речи о бедном каменщике. То тут, то там слышала она то его имя, то подробности происшествия. Уже голова начинала гудеть от всего.
Пани Гольц приводила себя в порядок, когда графиня вошла к ней в спальню. Одетая в праздничные одежды она, теперь, пристраивала на голову маленький белоснежный чепец с красивыми ленточками. Своей серьезностью она напоминала французского кардинала, но  только будучи в черном облачении.
- А вот и вы и как всегда прелестны и свежи. Может быть немного бледноваты, но то вас только красит.
Амелия ограничилась милой улыбкой, после чего важная шляхтична вновь продолжила.
- Сегодня, после проповеди, книги иноверческие жечь будут. А каменщика здесь решили оставить, коли вам интересно. Накажут его как следует.
Не дав графине и слова вставить Гольц подытожила:
-Пойдемте, уж надо бы выезжать потихоньку. На площади столько народу столпилось, уже места нет. Как бы протиснуться.
Две дамы вышли во двор, где их ждала уже двухместная шеза. Пани Гольц, немного бледноватая и все еще серьезная сидела прямо выпрямившись и погрузившись в себя, она не желала вести никакие беседы. В руках своих она держала небольшой молитвенник.
Графиня занимала себя разглядыванием окрестностей, а  точнее людей, которые окружали их коляску. Все ей было любопытно, все ново. Завидев панскую коляску крестьяне все расступались, свободно пропуская ее вперед. Иные из них кланялись двум важным дамам.  Всю площадь заполонила толпа народу. Даже на крыши близстоящих домов повылазили зеваки. Тут и там белели праздничные светлые чепчики или платки крестьянок, мужчины стояли простоволосые.  Мелкие ребятишки сновали туда сюда, между взрослыми, словно галки, производя тем самым некоторый шум и вынуждая мать или отца одергивать каждый  свое дитя, призывая к порядку.  Тем не менее, не смотря на большое количество народа, две важных пани беспрепятственно достигли приготовленной для знатных господ трибуны с навесом, где и тотчас же разместились.
Так как трибуна возвышалась над толпой, то графиня теперь могла прекрасно  разглядеть пятачок образованный помостом и отгороженное досками небольшое пространство, чтобы толпа не подступала вплотную к строению. Сейчас Амелия различила двух важных монахов в черных одеждах, стоящих возле помоста. Обзор ей загораживали вооруженные гайдуки, полукольцом расположившись рядом с монахами. Эти двое имели вид важный и торжественно-серьезный. Один из них, заложив руки за спину, выпятил вперед свой живот и как будто надул щеки, и без того полные и красные. Между ними, монахами, мелькали две детские фигурки. Вообще, народу даже на этом небольшом пяточке собралось столько, что у графини рябило в глазах , и взор ее скользил бегло, не задерживаясь, особо, ни на ком.
Тут толпа оживилась, забеспокоилась, завидев сначала лицо, потом вместе с ним грудь, а затем и всю фигуру монаха, спокойно поднимающегося на помост к амвону.
Поднявшись, он остановился, и выбросил вперед руку, призывая людей к молчанию. Черные одежды его висели чересчур свободно на его худом высоком теле. Бороду он не носил, из-за чего лицо его выглядело особенно тощим, даже скулы выпирали. Плотно сжатые губы, казалось открывались только за тем, чтобы молвить слова божие. Ровно, как и горящий взгляд, почти одержимый религиозностью, проникновенностью своей мог достать до самой души. Графиня поежилась, глядя в его лицо, и только сейчас заметила, что бровь монаха разбита, а почти под глазом, ближе к виску, красовался большой синяк. Эти побои совершенно контрастировали  серьезностью монаха. Представив всю нелепость ситуации, вспомнив рассказ пани Гольц, графиня еле удержалась, чтоб не прыснуть со смеху. Она спешно перевела взгляд на двух других монахов и заметила, что у одного из них на лице так же присутствовал синяк. Прикрыв начавшие расплываться в улыбке губы ладонью, графиня искоса глянула на пани Гольц. Та сидела, как мраморное изваяние, что еще больше развеселило Амелию. Для графини собрание это, да и все, что делалось вокруг нее было сродни забаве. Не воспринимала она всерьез  почтенных иезуитов, которых боялся весь остальной народ, не прониклась и духом проповеди….даже молитвенник с собой не взяла, потому что и не вспомнила о нем.
От веселых дум ее отвлек громкий голос монаха. Да такой громкий, что графине невольно подумалось откуда в столь тщедушном теле столько силы.
Монах поприветствовал знатных дам, затем всех собравшихся и начал вступительное слово.
П. Плахи намеревался говорить о всех грешниках, о святотатствах, кои совершают они, молясь другим богам, о том, какие страшные муки ожидают после смерти, если они не откажутся от своих заблуждений.
Итак, голос его то гремел, то стихал…потом вдруг монах неожиданно выкидывал вперед руки, так же вдруг возвышая голос, что заставляло графиню вздрагивать. Он потрясал кулаками, указывал то на крест, то на народ, то на себя, то на небо, вращая руками, как лопастями ветряной мельницы. И речь его лилась так жарко и проникновенно, что люди, испуганные и пораженные, стояли разинув рты и раскрыв глаза, а кто-то даже вскрикивал, когда монах описывал особенно страшные вещи. Например, что с грешников непременно в аду  сдерут всю кожу,  а потом бросят в котел варить и будут тыкать в него раскаленными шипами.
П. Плахи призывал к признанию грехов своих, к почтению господа бога. Сам он падал на колени перед крестом, ударяясь лбом о доски так, что даже слышался глухой звук удара. Воздевая руки к кресту, он молился с горячностью и со слезами в голосе. Из толпы тоже послышались рыдания.  Графине весь этот спектакль быстро надоел, полоумный монах не вызывал в ней никаких чувств кроме страха и пренебрежения. Она украдкой наблюдала за пани Гольц, которая постоянно менялась в лице: то бледнела, то краснела, то глаза ее наполнялись страхом, то слезами; уголки губ ее то опускались, то поднимались (когда речь шла о небесном блаженстве для праведных, истинных католиков). Пани, казалось, вся растворилась в проповеди и оторвать ее сейчас от созерцания монаха мог бы разве только пушечный выстрел.
Монах, как-то плавно перешел от проповеди к призыву всех неверных покаяться и принести к помосту книги, указывая перстом на огромное кострище, уготованное принять все блударство в свои недра.  Среди народа нашлись такие, кто стеная и плача несли к ногам монаха запрещенные книги, обливали слезами подножие креста, они распростерлись ниц, прося прощения у истинного бога «за то что жили во грехе и веры истинной не признавали, за твердое сердце и глупость, за предательство».
Когда желающие обрести истинную веру закончились монах замолчал, обведя горящим взором толпу и сообщил, что сейчас наказан будет тот, кто не пожелал услышать «гласа божьего», кто «закрыл ухо свое от молитвы праведной и глаза свои от образа святого».
«смотрите,- кричал монах, воздев руки к небу,- смотрите, как господь наказывает отринувших его, как бичует не  хотящих его. Смотрите, на какие муки он обрекает того, кто не пожелал признать его. Ведь сказано в писании «верующий в мя да спасен будет» и « погрязший в грехе, хуже Содома, да истребится с лица земли».
Пока он говорил на помост к кресту вывели связанного крестьянина и поставили на колени, спиной к ревущей толпе, требующий наказания.
Графиня застыла на месте, как сидела. Вся ее скука быстро улетучилась и в глазах появилось напряжение. Она с трудом оторвала взор от крестьянина, пока монах все разглагольствовал, то и дело тыча пальцем в его сторону, и посмотрела на шляхтичну. Та вся изменилась в лице. Откуда не возьмись появилась жестокость и надменность, подняв голову она смотрела твердым взглядом на бедного мужика.
-Что же сейчас они с ним делать будут? Разве его не должны были в Паргу вести?
- Нет, разве такого буйвола увезешь до столицы? Он или прибьет кого-нибудь, не дай бог, или сбежит чего доброго. Решили, что здесь ему урок хороший подадут и будет с него. А здесь уж ему никакой жизни спокойной не станет, за ним теперь глаз да глаз будет. Сам потом будет жалеть, что мать его иноверка, на свет родила. И детям хороший урок, а то понахватались от папки блуда языческого.
-Дети? У него что же, дети есть? А жена?
- А как же, конечно есть, вон стоят,- пани Гольц махнула головой в сторону двух монахов, возле которых, как две осинки стояли детишки, -вот посмотрят, глядишь и урок усвоят, а ежели не усвоят, то хорошо знают, что и их такая же участь ждет. Надо же, молодые умы всякой нечестью забивать, так только тот делает, кому не дороги дети совсем, кто о их будущем не печется и не волнуется…..куда они теперь приткнутся….язычники маленькие. А жены нет давно, умерла еще лет двадцать назад, когда тут чума свирепствовала…
Шляхтична, казалось, готова была еще говорить и говорить, но графиня встряла в ее речь с восклицанием:
- Какая жестокость! Зачем детям такое показывать, кто же так придумал?
- А какая разница? Спросите лучше, кому их жаль….думаю мало кому. Пусть урок выучат хороший,  тогда и посмотрим. Никто не отважится вступиться за них, своя честь дороже.
Тем временем на помост забрался крепкий гайдук с плетью-«кошкой». Засвистев в воздухе, плеть шлепком обрушилась на спину каменщика. Графиня вздрогнула  и перевела испуганный взор к постаменту. Глаза ее приросли к красной длинной ране на спине крестьянина, как ей не было противно, оторвать своего взора она не могла. Вот засвистел второй удар, третий, четвертый. Спина пленника покрывалась красными полосами как узорами. Неподалеку от помоста уже разжигали костер, возле него мужики и фамулус, ученик монаха, складывали языческие книги, отобранные седлаков. Амелия, вспомнив за детей, тут же вытянула голову, чтобы увидеть их получше. Они так и стояли возле монахов, один из которых держал за руку старшего ребенка – девочку. На вид ей было около 14, не по своим годам рослая,  худенькая, она напоминала сейчас тростинку. Белое личико ее было обратилось к отцу.  Испуганные глазенки, раскрытые во всю ширь, как озера, нежные и чистые, созерцали сейчас самую ужасную картину. Худенькие, белые, словно фарфоровые, ее  ручки лежали на  плечах у мальчика. Пацаненку на вид можно было дать не более 10 лет. Немного смуглее, чем сестренка он казался даже крепче, чем она, не смотря на разницу в возрасте. Он имел черты лица округлые и приятные и, так же как и сестра, устремил испуганный, но бунтарский взор на отца. Видимо тот провел с ним воспитательную беседу,  подготовив к тому, что дети сейчас наблюдали. После десятого или двенадцатого удара плетью графиня разглядела слезы, на глазах у девочки, которые она явно старалась сдержать и пацаненок тоже как будто размяк весь,  как будто силы оставили его. Плеть опускалась и поднималась вновь и вновь, а из крестьянина и звука ни одного не вышло. Лицо его, обращенное к костру, даже не вздрагивало. Можно было догадаться, что он смотрит на то, как готовят к сжиганию его книги. Графиня рада была,  что сейчас ей  не видно его лица, немудрено было прочитать на нем всю злость и отчаяние, на которое только способно иссрадавшееся сердце. Она заерзала на месте, не зная куда спрятать себя от такой жестокости. Рада была бы уйти, и поднялась  уже, но поняла, что попытка не удалась бы. Со всех сторон ее трибуну окружила неиствовшая толпа, считавшая удары и требующая большего. Безжизненно опустившись на скамейку Амелия  с трудом подавила вздох и простонала:
- Боже, долго они его еще терзать будут? Он же почти сознание потерял….неужели никто не  вступится?
- А так ему по делом, -эхом отозвалась шляхтична, не отрывая взора от кровавого зрелища,- будет знать…Пока сознание не потеряет, а он же смотрите-ка, ваша светлость, упрямый какой, все терпит, наглец. Уж бросился бы в ноги к п. Плахи, он бы и простил его с удовольствием. Ан нет,  баран твердолобый, смотрите как уперся! И детки его тоже стоят, отец видать научил, гордые какие иноверцы язычники…
До слуха графини стали доноситься глухие стоны крестьянина. Спина его превратилась уже в одну большую рану, и живого места не осталось совсем, вся рубаха в крови, только на руках и держалась. Тут из шума толпы прорезался детский плач сына крестьянина. Испуганный взор графини переметнулся к мальчику, сейчас прижимавшемуся к сестре. Девочка, бледная как смерть, не замечала слез, лившихся из ее глаз, падающих на кружевной воротничок сорочки.
Не в силах более наблюдать ужасную картину, чувствуя уже дурноту, Амелия резко поднялась и вознамерилась спуститься вниз. Однако как только она совершила это действие, тут же услышала вдруг знакомый голос, волевой и жесткий и обомлела, встав как вкопанная
- Хватит уже! – скомандовал Франц-Эдуард, быстро поднявшись на помост,- неужели вы не видите, что он вот-вот умрет! А дети? Подумайте о детях! Вы думаете, что после увиденного они возлюбят вас и вашего бога?!
П. Плахи, совсем не ожидавший такого поворота событий растерялся было, глядя на волевую гордую фигуру молодого герцога перед собой. Графиня тоже устремила взор к нему, не веря своим глазам. Сейчас перед взором ее предстал совершенно другой человек с откуда не возьмись взявшимися в нем храбростью, силой и целью. Глаза его сейчас пожирали монаха и, казалось, готовы были сразить хоть саму гору. Губы его искривила гримаса недовольства. Он побледнел еще сильнее от душивших его эмоций, только щеки, неожиданно загорелись алым.
Одет он был в темный бархатный сюртук, по мрачности не уступавший одеянию монаха.
Графиня машинально вернулась на место, не отрывая взора от фигуры герцога, а он и не смотрел в ее сторону, будто и не заметил ее присутствия.
- Всегда мы проповедовали спокойно, ваша милость, пан Франц-Эдуард фон Аррас. И никто нам препятствий  никаких не чинил….
- На моей земле не будет никакого насилия! Приказываю вам, прекращайте! Посмотрите ж сами на него? Где ваше хваленое милосердие? Или вы до смерти хотите забить его, прикрываясь гневом божьим?
П. Плахи, растерявшийся поначалу уже обрел прежнюю твердость духа, чего нельзя было сказать о его товарищах. Те вмялись в свои черные сутаны от испуга, поражаясь неожиданной ярости герцога и вообще его появлению.
- Тут все делается по воле божьей. Грешнику воздается за грехи его. Зачем же вы вмешиваетесь? Зачем делаете неугодное богу?  Наказание это по воле божьей и…
- И  вот это –прогремел Франтишек указав на фигуру крестьянина,- вот это вы называете волей божьей? Мучение людей – такова разве воля Господа?  Зачем забиваете головы людские чепухой говоря о том, о чем ни в одном писании не сказано?
- Зачем вы перечите мужам ученым, пан герцог? Разве не для того мы богу служим, чтоб законы его изучать и людям несведущим их путь указывать к блаженству вечному? А вы зачем грешника защищаете, таким образом, беря его грехи себе и подозрения ненужные возбуждаете на свой счет?
- Перед собой я чист и спокоен за себя, а перед остальными отчитываться не собираюсь, только сам бог может судить  меня, и только перед ним я покорно склоню голову! Не вам уличать и обвинять меня. Моя совесть чиста, я требую справедливости!
- И не нам обвинять вас….но есть же инстанции выше, пан герцог….
- Пожалуйста, двери моего дома всегда открыты для них! Не смейте пугать меня ими. А вам, если угодно уточнить некоторые места в святом писании относительно милосердия, наказания и искупления грехов – милости прошу в мой дом. Не будем сейчас спорить здесь ваше святейшество, достопочтенный П. Плахи.
Герцог коротко но учтиво кивнул головой и, повернувшись к гайдукам приказал развязать пленного, а сам спустился вниз.
Охранники, растерявшись, переводили взоры  с угрюмого монаха на юного вельможу. Оба эти личности вызывали в них  почти одинаковый страх. Авторитет герцога и безмолвие монаха подтолкнули таки их к действию. Неуверенно и медленно двое рослых гайдуков подошли к крестьянину, находившемуся в полуобморочном состоянии и спустили его с помоста. Юный дворянин же в это время подошел к детям и о чем- то говорил с ними.
Графиня совершенно растерянная, чувствовала на себе все взгляды сразу.
-Я хочу уйти- бросила спешно она тут же поднявшись с места, не глядя на пани Гольц,- вы будете меня сопровождать или останетесь?
Шляхтична, не менее взволнованная и сбитая с толку, не зная как лучше отреагировать на произошедшее неуклюже поднялась и пробубнила:
-Да, да, конечно, пойдемте…
Две дамы сели в коляску, провожаемые взглядами удивленной растерянной толпы, приказав кучеру трогать, оставляя позади себя рокот смущения и пересуды в полголоса. Всю дорогу до дома пани Гольц царило молчание, а позже Амелия изъявила желание уехать к себе, на том они и распрощались, не побеседовав ни о чем.
Вернувшись в замок она, терзаемая противоречивыми чувствами: нежелание видеть Франтишека и говорить с ним и в то же время желание высказать ему благодарность, кружила по гостиной, каждый раз принимая разные решения. В конце концов, переборов свою ненависть к герцогу она плюхнулась на диван и принялась ждать, от волнения предстоявшей встречи крутя платок. Молодой человек появился через час или около того, глядя перед собой он по привычке собрался прошествовать к лестнице, однако краем глаза уловив движение сбоку от себя. Остановившись он посмотрел в ту сторону и, заметив графиню, слегка склонился, приветствуя ее. Подметив, как изменилось выражение его лица, приобретя странные не поддающиеся расшифровке эмоции, но явно не из положительных, она растерялась еще более, жалея, что взялась за эту затею.
-Вы ждали меня? –начал он, видя, что графиня молчит.
-Да, -начала она и замолчала, опустив на мгновение голову,- я хотела сказать, что вы поступили правильно, вступившись за крестьянина. Я боялась, что никто этого не сделает. Вы так вовремя оказались там….
- Я спас вас от обморока? –сухо осведомился герцог,- ну что ж, а зачем вы вообще присутствовали на проповеди? Ваше любопытство чуть не сгубило вас.
-Это неправда. Я и подумать не могла, что начнутся пытки. Никто не сказал мне о том, но только о проповеди П. Плахи.
Напряженность немного спала с лица герцога и он ответил:
-Раз так, рад что услужил вам.
-А дети? Что станется с ними?
- О них позаботятся, не переживайте. Одних их никто не бросит
- Про какие подозрения говорил монах? Вам не грозит ли опасность из-за того, что вы вступились за него?
- Не стоит беспокоиться, выбросьте это из головы. Никто не посмеет явиться сюда и тем более уличить меня в чем-то.
-Хорошо, как желаете.
Графиня замолчала и изящно склонила прелестную головку. Герцог кивнул и продолжил свой путь.

Иезуиты, всколыхнув так неожиданно спокойствие всех деревенских жителей, насобирав два больших узла запрещенных книг , отправились в обратный путь, в Прагу. Многие глядели вслед четырем удаляющимся темным фигурам, отважившись, наконец, вздохнуть спокойно и вернуться к мирной жизни. Что же до графини, то неделю с ней не происходило ничего интересного.
Начались дожди, принесшие с собой и хандру, и скуку, и одиночество. Только к концу недели, как небо прояснилось, она тут же отправилась в деревню, желая избавиться от угнетающего душу и тело жилища.
Оказавшись уж снова в привычном для нее доме Амелия с удивлением заметила, что по двору снуют в сильном оживлении слуги, занимаясь ведомыми лишь им делами. Уже зайдя в дом графиня узнала, что вернулся хозяин имения, который исполнял свою службу в авcтрийском государстве. Домой он наведывался редко, так как служба особо не позволяла, но если наведывался, то непременно привозил с собой много чего диковинного и редкого.  И сейчас графиня застала жену шляхтича за рассматриванием подарков. В комнате, где поместилась шляхтична, чего только не было:  и красивые шали и платья, и безделушки для прихорашивания, и необходимые предметы для хозяйства, а так же шоколад, кофе и испанский табак разных сортов. Изобилие, поразившее графиню, уже отвыкшую от таких знаков внимания да и от подарков, заставило ее осознать это еще острее и посетовать на то, что статус, занимаемый ею нисколько не спасает ее. Что у нее есть? Думала графиня. Только титул и имя, за которым нет более ничего. Горько и стыдно ей вдруг сделалось от этой мысли. Амелия едва ли находилась в лучшем положении  чем жена шляхтича, и в общем-то, таким прискорбным образом, чем она тогда отличалась от нее? Ничем.
Графиня с интересом разглядывала то, что показывала ей подруга, рассказывая  о том, что муж ее всегда привозит с австрийских земель какие-нибудь редкости и деликатесы, в то время как в Праге едва ли можно сыскать что-нибудь модное или редкое, а деревни то и подавно пребывают в прошлом веке.
-“Я историю слышала, - задорно произнесла она,- у нас в Праге аристократ один обезьянку купил своей дочери, так это животинка сбежала и пропала. Крестьяне ее потом на дереве увидели да так испугались, подумав, что это дьявол, стали камнями в нее кидать, да пытались всякими средствами изловить. В конце концов ее схапали да забили насмерть камнями и палками. Граф потом труп увидел да так бранился на свих крепостных, а те ничего понять не могли”.  Пани Гольц, посмеявшись над своей историей, устремила  блестящие очи на графиню. Та, же, видя, в каком веселье пребывает  знатная пани, и что ей не терпится поскорей вернуться к своим подаркам, постаралась придумать наиболее благовидный предлог для ухода.
Так Амелия быстро оставила свою подругу, тем более что ей надо было до ужина вернуться в замок, так как герцог взял новую привычку ужинать вместе с ней, видимо, чтобы контролировать ее присутствие в замке. Графиня вернулась вся в расстроенных чувствах,  все упущения и горести ее жизни восстали в сердце с новой силой, теперь она твердо вознамерилась претворить в жизнь свое желание о возвращении в родную Испанию и как можно скорее. В конце концов, думала графиня, если никакие уговоры и плохое поведение не помогут ее спасет мнимое недомогание, а теплый климат Испании как нельзя лучше подходит для поправки здоровья. Она вошла в гостиную, отшвырнув перчатки и шляпку в сторону направилась мимо Карла в свою спальню, не оборонив ни слова. Слуга удивленно проводил ее взглядом, хотя  довольно часто наблюдал такое поведение у графини, но тем не менее не мог и не желал принимать его как должное. Амелия, оказавшись у себя, уселась на табуретку, в ожидании слуг, которые всегда являлись к ней после прогулки для различных поручений или стандартных обязанностей. Однако ни Карл, ни Ярка не появлялись. Она просидела с пол часа, в конце концов позвонив в звонок.
“Где вы были? Что вас заставило так задержаться?”
Спросила она недовольно у камергера, когда тот с невозмутимым видом зашел в спальню. “Простите, ваша светлость, но я увидев вас, подумал, что вас сейчас лучше не беспокоить. Мне показалось, что вы не в духе....”
“Мало ли что вам показалось,- огрызнулась расстроенная графиня,- вы судите о том, что явно не ваше дело. Ваша дальновидность здесь неуместна. Из-за нее я должна сидеть и ожидать когда кто-нибудь придет и приготовит меня для выхода к ужину. Вы же знаете прекрасно, каковы ваши обязанности и обязанности Ярки. Где она?”
“Я приказал ей не являться к вам так же”.
 “Позвольте моей служанкой распоряжаться мне! Или я лишена и этих привилегий и не имею прав даже на личную прислугу? Мне, чтобы воспользоваться ее услугами надо теперь через вас все организовывать?”
 “Прощу прощения за свою вольность”- вымолвил Карл спокойно и чинно и не думая снисходить до раболепия. Графиня все никак не могла привыкнуть к его такому чопорному поведению, всей душой желая поставить старого слугу на место. Тем не менее она отпустила Карла и приказала ему позвать Ярку.
Пара ужинала в молчании, графиня то и дело ерзала на стуле, каждый раз собираясь что-нибудь сказать или намекнуть по поводу ее горькой жизни, но не знала с чего начать. Герцог же, напротив, имел вид донельзя спокойный, как будто находясь сам в себе, он почти не замечал ее. Ужин уже подходил к концу, графиня с досады начала непроизвольно вздыхать, что вынудило Франтишека поднять вопросительный взгляд, словно говорящий “Ну что на этот раз?”.
 “Ваш Карл,- начала Амелия,- ваш слуга ведет себя крайне нагло. В его статусе неприемлемы такие вольности, которые он себе позволяет. Я чувствую себя кем угодно, но только не хозяйкой положения. Он каждый раз выступает от вашего лица, да у меня такое чувство, что это “его личное лицо”. У меня такое чувство, что он герцог, а вы, по меньшей мере, его слуга. Вы все время защищаете его...”
 “Я его защищаю постольку, поскольку знаю наверняка, что это умный и воспитанный человек, он не скажет и не сделает ничего лишнего...”
 “И что же? Это дает ему полное право так вести себя? Тем более со мной, его хозяйкой. Если вы ему подчиняетесь, то я не собираюсь унижать себя перед какой-то челядью! Мое положение здесь и так тягостно, и вы не делаете даже малую часть того, чтобы как то угодить мне. Хотя бы даже угомоните своего слугу....”
 Речь графини оборвал острый звук стукнувшейся  вилки, которую герцог резко опустил на стол.
“Хватит уже!- громко произнес он. Графиня первый раз став свидетельницей таких эмоций да к тому же еще являясь их причиной опешила и побледнела, испуганно уставившись на Франтишека.
 “Ваши жалобы на моего слугу неуместны. Я это знаю потому что Карл служит мне гораздо дольше, чем находитесь здесь вы, что позволило мне убедиться в его преданности, уме и дальновидности. В этих качествах я не сомневаюсь ни минуты. Он искренний человек и его поступки всегда справедливы и продиктованы только здравым рассудком, но никак не спесью, гордостью или чем там еще.  Я во всем полагаюсь на него, это мой помощник, мой друг, если хотите, от него получаю я ту поддержку и внимание, которое по идее должен был бы получать от вас. А вы, за все то время, что вы здесь я не получил ни то что искреннего взгляда с вашей стороны, но и даже доброго слова! Кому я тогда поверю, вам или ему? Это ваша дерзость переходит все границы, даже границы формальной вежливости ко мне не как к будущему мужу, и не как к мужчине, но даже как  просто к человеку. Что вы еще хотите услышать? Прошу вас, прекратим этот разговор. Это ужасно” -  Франц-Эдуард, выговоривший все скороговоркой, вдруг погас, и опустил глаза. Лицо его исказила какая-то болезненная гримаса, словно  признание далось ему с большим трудом и забрало все его силы. Он как-то замялся, видимо пристыженный поведением, совсем не свойственным его натуре и поспешил уйти. Амелия сидела не двигаясь, все еще пораженная неожиданной бурей эмоций. В какой-то степени герцог был прав, но исправлять что-либо уже не имело смысла, так как ненависть графини выросла до ужасающих размеров и затмила собой все здравые чувства. Она прекрасно осознавала этот факт и решила для себя продолжать борьбу, но не делать более резких выпадов, во всяком случае думать, прежде чем разрешать своим негативным эмоциям без разбору выплескиваться наружу.
Не прошло и нескольких дней как графиня, будто бы забыв данные себе обещания, уселась писать письмо в Прагу доверенному секретарю Франца-эдуарда, который вел его финансовые дела. Графиня решила воспользоваться своим правом хозяйки и испросить у него некоторую сумму денег на свои расходы. Письмо она постаралась составить как можно красноречивей, указывая в нем как остро она нуждается в средствах, приводя всякие разумные доводы и с возможной скромностью и обходительностью старалась расположить чиновника в свою пользу. Тем не менее она учитывала нюансы своей затеи так, чтобы они не обернулись против нее, но выглядели скорее как скромная просьба о помощи. Она много раз перечитывала и переписывала письмо и, в конце концов, найдя его приемлемым решила отправить с одним из слуг рода Гольц.
Сидя в один из дождливых дней в гостиной графиня задумчиво-сонно то листала книгу, то взглядывала в окно. Ярка примостилась на маленькой табуретке рядом, уткнувшись носом в вышивку. Время от времени являлся Карл, узнать не нужно ли чего госпоже.
 “Где его светлость сейчас?!- осведомилось она лениво у слуги. “Думается отдыхает, может быть изучает что-нибудь в библиотеке. Он не любит, чтобы его беспокоили лишний раз. Когда я ему надоблюсь он зовет меня сам”.
Амелия уставилась в окно, с тем меланхоличным видом, который не располагает к радостным беседам.
 “Я бы хотела навестить отца. Как вы думаете его светлость отпустит меня? Уж давно от него никакой весточки не приходило. Разлука дается мне нелегко”.
 “С чего бы вам навещать его? Раз он не пишет, полагаю у него все хорошо. Вам стоило бы успокоиться или ежели изволите, напишите ему письмо, а я передам с посыльным”.
“Карл, вам легко говорить, а меня так неожиданно оторвали от родины от родных. Мне, молодой девушке, трудно привыкать ко всему новому, к новой нелегкой жизни и новому титулу”.
 Карл пожал плечами и помолчав, ответил:
“Не думаю, что его светлость отпустит вас одну. Где это видано, чтобы молодая женщина путешествовала одна, ваш отъезд, боюсь, будет истолкован не правильно. Вам стоило бы подумать прежде всего о чести нашей семьи. В конце концов причина для отъезда должна быть слишком серьезна, но никак не заключаться в минутной слабости. Постарайтесь понять меня и не считать мои слова оскорблением”.
Графиня изобразила на лице гримасу, значение которой камергер не смог истолковать.
На следующий день Амелия отправилась в деревню, заехав по пути в дом старушки. Ее уже ждали, так как на столе красовалась нехитрая провизия, а старушка сама нарядилась как ей позволяли средства.
“уж нынче непогодится- начала она свою речь,- вам небось скучно здесь после ваших южных краев, милая вы моя? У нас тут так, климат то не жаркий. Как его светлость поживает?”. Графиня начала было отвечать на вопросы старушки, но та, зацепив слухом интересовавший ее предмет разговора, перебила графиню:
 “Ах, уж и давно я его не видела. Вот бы проехать как-нибудь к нему да посмотреть как он поживает. Что-то оставил он меня совсем. Видно жизнь молодоженов-то совсем счастливая, что и стариков не помнят. Его матушка, когда жива была, так он от меня не отходил...”
“А откуда вы знаете столько о его светлости? Вы имеете к этой семье какое-то отношение?”- задала графиня давно интересующий ее вопрос. Старушка лукаво улыбнулась. Маленькие ее глазки заискрились добрыми блестящими огоньками.
“А то как же! Я ж личной прислужницей числилась у княгини. Постоянно при ней находилась, никогда с ней не разлучалась. А как только мальчик у нее родился я его как своего родного сына полюбила, даже вот своей семьи не завела. Все им родимым отдавала” Амелия, немного удивленная этим открытием молча уставилась на старушку, та, видя заинтересованность в глазах графини поспешила продолжить.
 “А вы думаете откуда я столько знаю? Не слухи ж мне собирать. Я да Карл, единственные близкие люди к семье фон Аррас”.
“У меня в покоях висит портрет дамы, Карл сказал, что это мать его светлости. Признаюсь, меня поразил ее портрет....”
 “О, что вы! Это даже слабое подобие! Какая красивая была княгиня, ах, загляденье!  Франтишек весь в нее пошел, вы не замечаете?”
 Графиня, замешкавшись с ответом, признала себе, что даже и не задумывалась об этом. “Взгляд глубокий и проникновенный у обоих, так и глядит в самую душу. Черты лица у обоих тонкие, изящные. Волосы помню мягкие были у  моей госпожи и у мальчика такие же. Отец его, чистый немец: скулы квадратные, сам весь угловатый, нос орлиный. Да и нрав у мальчика весь как у матери его, ничего совсем от отца не взял. Да и мог ли, коли княгиня так воспитывала его.
Мария-Альжабета урожденная Кински, так госпожу мою звали, чистая чешка. Три рода тогда у нас было сильных: князья Кинские, Чернины и еще какие-то, уж забыла. По всей Чехии расселились, везде связи у них были и при дворе они служили и к царю доступ имели. Да как стали земли австрийцы населять, так тут же и браки стали смешанными: австро-чешскими. Все старались дочь или сына своего отдать непременно за австрийца или австрийку, так проще затем было карьеру строить, да и сбежать из нашей обедневшей земли возможность появлялась. Кинские быстро смекнули все выгоды да уж сколько помню родственников, все удачно пристроены были. Так и госпожу мою отдали за австрийского герцога. Муж ей достался уже в возрасте, она совсем молода была.  Он ее любил безмерно, все для нее готов был сделать, а она, тихая голубка, кротко все от него принимала. Ревновал он ее жутко. Помню выезды какие были, так он ее дома запирал, остальным докладывал о нездоровье ее. Да и в правду занеможила она вскоре. С таким муженьком-то будешь счастлива разве? Он над ней как орел над горлицей высился, все когти свои показывал.
А ей, казалось, одна только забота была, за народ за наш, за Чехию нашу обездоленную. Австрийские паны все драли с нас три шкуры немилосердно, да прижимали нас и язык наш и детей наших унижали. Плакала она часто, когда ее муж учинял очередную несправедливость. Он все ее пытался к австрийскому двору приблизить: вкусы ей немецкие привить, моду, культуру. В общем, австриячку из нее сделать. Чтоб она “домом” называла не чешскую, но австрийскую землю, как то принято тогда было среди  новоиспеченных перебежчиков к австрийскому двору. Они все замки да усадьбы свои распродали, а там покупали и сюда наезжали не иначе как на чужбину. Иные и носа сюда не показывали. Однако и такие находились, кто еще проводил время в своих родовых усадьбах, однако это уж скорее отщепенцы или отпускные чиновники, которым уже дел при дворе не было особых. Так вот, госпожа моя вскоре наследника родила, да как могла его сама растила, я ей помогала. От нянек да гувернанток она отказалась. Время, тем более, у нее вдоволь было. Муж ее не выпускал никуда, или точнее мог он ее брать в Австрию с собой, да она отказывалась сама. Сидела в замке все время, пока он делами служебными при дворе занимался. К ней только родные допускались да друзья близкие, кого муж ее лично знал. Для дел всяческих у нее служанки были, которые ее требования и пожелания все выполняли. Были и для покупок чего-нибудь вкусного девушки у нее, и для посылок всяких были слуги и досуг ей тоже организовывали. Все ее муж старался, чтоб не скучно ей было. Мы еще тогда в его имении жили под Прагой, а в этот замок уж Франтишек после смерти родителей перебрался, это по материнской линии ему достался замок. Все остальное он распродал да в аренду сдал, а сейчас уж как у него дела с этим обстоят, не знаю.
Помню как госпожа моя, украдкой от мужа, учила мальчика языку чешскому, с таким трудом учебники ему доставала, да книги на чешском. Я ему каждый день сказки всякие рассказывала или истории какие. Учила она мальчика мудрости и показывала ему все, что делается на самом деле без утайки и без прикрас. Мне даже иногда жаль его было. Госпожа моя иногда безмерно строга к нему была в этом плане, часто ребенку показывала то, что не следовало бы  видеть. Может поэтому он вырос такой замкнутый, уж не могу знать. 
Помню Ходские возмутились мужики против засилья панов, так их грамоты с правами, полученные от короля, все изорвали несправедливо, законы их попрали, приказав им молчать перед их паном. Молчать они не согласились, их тогда без милости всех изловили, да половину жестоко казнили для устрашения другим. Княгиня все дитю малому рассказала, да еще на казнь его потащила посмотреть, как с безвинными людьми расправляются. И так, она говорила, со всеми без разбору, кто против панов восстает, даже по справедливости. Мальчик, помню, тогда дня три плакал, жар у него поднялся. А мать хоть бы пальцем пошевельнула, как пророчица с темным взором возле него сидела и по голове его гладила молча. Тогда с ним более я возилась, у нас и австрийские служанки были, да госпожа им не доверяла и не любила их. Жили у нас еще две родственницы герцога, незамужние. Пойти им было некуда, замуж их никто  не взял, вот они и приютились у нас, вынуждены были компаньонками при моей госпоже служить. Потом правда в монастырь обе ушли, туда им и дорога. Бог с ними.
Вот так наш мальчик воспитывался. К отцу он не привык, тот это чувствовал и тоже привязанности особой не испытывал. Франтишек все мать жалел, трудно ей приходилось, вот и отдала она богу душу раньше времени. Совсем молодая умерла. Тогда еще по нашей земле мор прокатился. Целый год свирепствовал. Герцог сам в Австрию бежал, княгиня моя отказалась ехать, только сына отдала ему. Она и тогда уже слабая была, а как мор начался тут уж всем ясно стало, что не протянет она долго. Вы не представляете, что для нас то значило, когда понимаешь, что человек обречен на скорую смерть. Каждый день помню мы, слуги, кто госпожу любил, переживали всей душой за нее, все боялись что не день, то последний для нее окажется. В таком напряжении жили. Ну чего все опасались, то и случилось. Уж не для кого потрясением не было, все того и ожидали. Тихо попрощались с ней да, что уж делать, жизнь то идет, пришлось дальше жить. Господин мой уж тогда в Чехию не наезжал особо. То раз в месяц, а вскоре и раз в полгода заявится ненадолго и потом его еще полгода нет. Сына он при себе держал, в Австрии. Я тогда плакала, помню, боялась, что уж не увижу молодого господина. Тем более так неожиданно нас разлучили. Слуг из замка распустили половину и меня, в том числе, отправили. За всю мою службу преданную и безраздельную заплатили мне жалования столько же сколько и остальным. Горько мне тогда было: ни семьи, ни денег, пойти некуда- вот чем мне отплатили. Я, правда, не винила никого, да и винить было не кого. Но все же обида в сердце на несправедливость жила долго. Однако, хорошо зная Франтишека, как могла я не догадаться, что так просто он не оставит свой дом, не забудет своих корней, совсем я об этом не подумала. И была удивлена немало и обрадована когда узнала, что он вернулся в родные края и намерен обосноваться здесь. Тут уж я и опомниться не успела явился он ко мне. Повзрослевший, похорошевший. Я его бы и не узнала, коли не те черты внешности о которых я вам уж говорила. Обнялись мы, долго плакали вдвоем, потом долго прошлое вспоминали. Я ему снова и снова рассказывала как матушка одна тут без него жила. В общем, не буду вдаваться в эти тягостные моменты, а то уже слезы наворачиваются опять. Он увидел в какой лачуге я живу, чем питаюсь, еще горше ему стало. Приказал он тут же дом мне новый отстроить и денег выплачивать на существование достойное, вот так я и живу с тех пор. Франтишек часто меня навещал, до вашего приезда. Нам всегда было о чем поговорить. Я  ему самый близкий человек и он мне как сын родной. Чувствую я его душу всем сердцем своим. Когда ему плохо или хорошо вижу моментально. Если помощь нужна ему или поддержка, ему даже говорить не надо, все я чувствую. Вот настолько с ним душами срослись. Сейчас уж, понимаю, не до этого. Все время на жену уходит..... Вам с мужем-то повезло, ваша милость, я вам сказать могу. Уж сколько я  мужчин важных на своем веку повидала, дворян да королей. Мало среди них нашлось таких как Франтишек. Манеры и характер в целом у него благородные, душа высокая и хрупкая. Не каждая женщина сможет понять его, да он сам мальчик умный, уж точно не возьмет в жены себе кого попало, так что я за его счастье спокойна и вам уж все это говорить незачем особо, так как не случайно он вас выбрал”.
Амелия,  наблюдая старушку в ее явных заблуждениях не знала каким эмоциям ей стоит поддаться: нелепость предположений старушки вызывали у нее отвращение, в то время как ее наивность и искренняя вера в свои слова запутывали графиню. Она сама ни за что бы не поверила в очевидность суждений пани Маркеты, категорически не наблюдая в герцоге ни даже малой части упомянутых ранее черт характера, души, натуры или чего бы то ни было.
Рассказ отпускной служанки заинтересовал графиню. Приписывая себе судьбу матери Франтишека, она горела желанием узнать о ней побольше. На свой лад жалела ее и недоумевала, почему она не подумала в первую очередь о своем счастье, связав всю свою жизнь с ненавистным или нелюбимым человеком.
В любом случае на все слова старушки у графини имелась дежурная милая улыбка, которой она пользовалась так умело, что ей даже не приходилось прибегать к длинным фразам. Факт оставался фактом: ей было скучно. Скучно и одиноко там, где она не должна была в итоге оказаться, с тем человеком, в котором она видела только отрицательное. Ей хотелось бы, чтобы герцог это понял, в конце концов его не раз называли умным, так почему, задалась вопросом графиня, почему он не замечает ее очевидной к нему ненависти? Видимо, заключала она, близкие люди, которые служат ему, считают его таковым в силу, например, привычки или привязанности, соответственно и другие их описания, так же лишь плоды помутневшего рассудка. Раздумывая таким образом, графиня вновь убедилась в правоте сделанных ранее выводов, относительно персоны герцога и зерна сомнения, усердно сеянные другими людьми, были  затоптаны одно за другим очевидными антитезами. Перед собой она видела лишь непроницаемый облик мизантропа, меланхолика и эгоиста, к тому же, на ее взгляд, имеющего отталкивающую наружность, словно в дополнение к внутренним качествам. “Удивительно,- думала она, -как природа, бывает, с трепетом и аккуратностью создает все прекрасное, так же она умудряется и создавать настолько отталкивающий во всех отношениях образ, что порой поражаешься его отвратительностью”. И тем не менее, задумывалась ли графиня хотя бы на мгновение, что за своей раздутой ненавистью она сама может глубоко ошибаться в суждениях и даже определяя визуальные составляющие личности она надумывает для себя то, чего может и не быть? Был ли смысл объяснять ей, что человек сам себе враг и большего зла, чем причиняет он сам себе, ему никто в жизни не доставит. Но все же, она страстно желала сбежать и желания ее могли бы вот-вот воплотиться в жизнь.
Начались дни, когда дождь  стал частым явлением и уже невозможно было путешествовать с той легкостью как то делалось ранее. Дни стали нудными, а ночи промозглыми и длинными. Следует отметить, что рацион графини едва ли улучшился, более того она замечала, что в замок время от времени наведываются купцы-перекупщики. Сколько раз она уже пререкалась с камергером по этому поводу, он едва ли выслушивал ее мелкие капризы, уже успев относительно к ним привыкнуть. Графиня знала наверняка, что положение герцога еще хуже чем ее собственное, однако, как можно было догадаться, графиню это обстоятельство не беспокоило. улучшение своих условий существования она списывала только на справедливую каждодневную борьбу со своими угнетателями. Все чаще Карл слышал от нее о желании проведать отца, но теперь молчал.
В один из вечеров, когда после ужина графиня сидела в гостиной за кофе к ней вошел Карл. Ужинала она одна, когда такие моменты происходили то слуга, как правило, предпочитал не беспокоить ее своим появлением. Герцог же, в этот раз, сославшись на нездоровье, предпочел отужинать у себя.
“Не могли бы вы объяснить что это?”- начал сухо камергер, протягивая графине ее письмо к секретарю. Амелия с невозмутимым видом взяла бумагу и, узнав свое письмо ответила:
 “Там все написано. Я полагаю вам не нужно было моего особого разрешения, чтобы прочесть его. Я поняла уже давно, что здесь мои запреты не принимаются к сведению”. “Простите,  ваша светлость, что могу показаться вам настырным, но вы же прекрасно осведомлены о нашем положении”.
“О вашем, да. Мое же положение таково, что я вправе попросить из своего приданного некоторую скромную сумму, в которой мне не имеют права отказывать. Более того, мои запросы крайне скромны по всем статьям. Я терплю, как вы видите, но терпение тоже имеет свои пределы. Я попросила небольшую сумму, которая необходима мне для покупки товаров первой надобности. Боже мой, да загляните же в мой секретер и посмотрите остались ли у меня еще ароматные мази, притирания, духи, пудра и прочие мелочи необходимые каждой женщине! Вы хотите лишить меня даже этого?! Я не позволю вам! Я буду требовать то, что мне причитается по праву!”
Карл немного побледнел и будто высох еще более, вытянувшись в тонкую струну, как он имел привычку делать в накаляющейся обстановке.
 “Я прекрасно понимаю вас. Вы вправе обладать тем, что причитается вам по статусу. Однако сейчас, что бы вы не говорили и не предпринимали ваши слова и действия бесполезны, ибо у нас просто нет тех средств, которые вы требуете ежедневно”.
“Я так понимаю, что мне откажут в моей просьбе? Меня предал даже секретарь, третье лицо? Чем я ему не угодила? Или это ваши происки?”
“Секретарь, человек весьма умный и мудрый, лучше вас знает нашу нынешнюю нужду и получив от вас письмо, он был весьма удивлен вашей просьбой. Он знал наверняка, что его светлость не даст вам разрешения даже на эту сумму, поэтому, чтобы не рисковать, он отправил письмо его светлости, приложив к нему и ваше. Мой господин достаточно великодушный и добрый человек, чтобы высказывать все вам или даже злиться на вас за этот преднамеренный поступок. Я взял на себя обязательства, от его имени отказать вам в вашей просьбе. Поблагодарите моего господина, что он все еще терпит ваши выходки”.- ответствовал слуга как можно спокойней, в то время как в южной душе испанки уже бурлили страсти.
 “Ах вот как? Ваш господин безвольное создание скорее, нежели чем добрый и великодушный. Пусть сам навестит меня и сообщит мне свои мысли по поводу моей выходки, как вы выразились”.
“Боюсь, он не сделает этого. Его воспитали достаточно хорошо для мужчины, чтобы опускаться до того состояния, когда пререкания с женщиной становятся привычными, в то время как должны были бы считаться позорными для мужчины”.
 “И что теперь? Мне с вами вести беседы? Вы уже достигли того состояния, когда можно пререкаться с женщиной?”
 “Я всего лишь слуга, ваша светлость, и не претендую ни на что”.
 “Ну вот и прекрасно, хоть это вы поняли. И надеюсь сделаете вывод сами, что пока его светлость не поговорит со мной лично и не расскажет мне всей ситуации я не успокоюсь, потому что мнение слуги для меня не повод делать выводы. Я желаю знать, что происходит в этом доме и почему меня несправедливо лишают всего, чего я достойна!”
 “его светлость не скажет вам ничего нового. Более того ваша неспособность держать себя в руках пагубно сказывается на самочувствии Франтишека. Если бы вы проявили хотя бы немного понимания по этому поводу и повели бы разумную беседу...”
Амелия разразилась нервным хохотом на это замечание и ответила позже:
“Разумную беседу?! Вы смешите меня Карл. Как я могу вести разумную беседу с человеком, который едва ли видит и слышит меня?! Ему, вообще, есть хоть какое-то дело до того, что я проживаю в его замке,  уж не говорю на каких правах! Чего он от меня ждет я не понимаю, так как не умею читать мысли и тем более на расстоянии. Чего хочу я, мне кажется, я даю это ясно понять. Но все мои устремления уходят в никуда, я не понимаю, замечают ли вообще меня, я не знаю, что мне думать и сколько еще продлиться такое мое состояние. Это ужасно Карл! Вы понимаете, это невыносимо!”
“Вы сами строите преграды...”
“Их строит ваш господин!- выпалила разгневанная графиня, чуть ли не плача,- О, боже мой, будто все сговорились против меня! Откройте ваши глаза и взгляните на меня, неужели ваших душевных сил хватает только на то, чтобы жалеть и понимать Франца-Эдуарда? Я здесь одна, у меня нет защиты, это очевидно. У вас есть  Франтишек, Ярка, хоть и прислуживает мне, но служба эта формальна. У меня же нет никого! Мне не разрешили привезти служанку с собой, меня отгородили от отца и от внешнего мира. А кто-нибудь поинтересовался, что чувствую я? Что у меня тоже могут быть желания. Ваш господин замкнутый эгоист, который не хочет видеть каково мне здесь приходится и не собирается помогать мне ни в чем. Я же, в чем я ему должна помогать и поддерживать? От кого спасать, когда итак уже достаточно защитников и поддержки. Я не оставлю так это! Слышите? Я буду бороться за себя, раз некому этого более делать. И я не пожалею ни о чем и не испугаюсь ни вас, ни вашего господина! От меня и вы и Франтишек будете слышать только правду, а она совсем не лестная и мне все равно, что она пагубно сказывается на вашем господине. Хуже ему не станет, если только от собственного эгоизма”.
“удивительно, но вы отказываетесь понимать многие вещи. Вы уже не ребенок, ваша светлость, но взрослая женщина, в чьих руках не только ее жизнь, но и жизнь ее мужа и будущих детей. То, на что вы ссылаетесь, это последствия вашей избалованности и неопытности. Я хотел помочь вам, но вы отвергли мою помощь. Могу сказать, что ваше поведение едва ли кто-нибудь стал терпеть дольше чем герцог. Если бы у вас была еще и свекровь , она бы и слова вам не дала вымолвить. Если бы вы присоединились бы к фамилии, которая бывает в свете и дорожит собственным авторитетом, то вас бы вышколили так, что вы и думать бы забыли о своих даже малейших желаниях. Желания фамилии стали бы тогда вашими. Прошу вас поверить мне, ибо я с уверенностью могу сказать вам, что вы не знаете многих вещей ни о жизни, ни о моем господине, ни об обстоятельствах, почему вас так терпят здесь. Я знаю все и знаю, что говорю, я еще раз призываю вас к терпению и пониманию. Глупо полагать, что его светлости не нужно ваше внимание, зачем тогда вы здесь? Ему нужна жена, в лице которой он получит преданную и любящую спутницу”.
“Боюсь поздно уже. С самого начала ваш господин делал все, чтобы не понравиться мне. Могу сказать, что у него это прекрасно получилось.  Я не скрываю от него своей нелюбви и он, видя это, ничего не предпринимает. И сколько мы будем вести еще эту бессмысленную борьбу? Я здесь уже полгода  и ничего не изменилось. Я не могу и не хочу пойти на встречу человеку который не вызывает у меня никаких теплых чувств. За это можете быть благодарны только ему, как я вам уже сказала”.
Карл вытянулся в струну, краска отлила от его лица.
 “Вы бы удержались говорить такие вещи, когда мой господин болен.  Неужели в вас не даже ни капли жалости говорить так о человеке, который сейчас лежит в постели с приступами лихорадки? Вы бы может быть проведали  его, хотя бы ради вежливости”.
Графиня пренебрежительно отвернулась и ответила:
“Боюсь, ему станет еще хуже если приду я. В любом случае, я не намерена более откладывать разговор о его финансовом положении и потребую, чтобы он тотчас рассказал мне что происходит. Если вы не хотите, чтобы я наведывалась к нему сейчас с этим вопросом, доложите ему, когда его состояние нормализуется, что я желаю поговорить с ним об этом...” Графиня закончила речь и, обойдя слугу, чинно направилась к дверям.
 “Где ваша совесть?- опешив выдохнул Карл,- где ваш ум? Неужели бог обделил вас и тем и другим? Если бы вы только знали....Вы живете здесь на таких вольготных условиях, герцог опекает вас от всего, что может вызвать боль в вашем сердце. Он оказался настолько благороден и учтив, что не стал посвящать вас в то,  чем бы 6ы непременно кичился другой”. “о чем вы толкуете, я не понимаю...”- осведомилась графиня, остановившись у дверей, подумав, между тем, о том, что старик подвергся старческому слабоумию только что.
“Вы должны быть благодарны хотя бы за то, что вас не принуждают к замужеству силой! Об этом вы, кажется, и не подумали. Он терпит ваши бесконечные капризы и выходки, он отмалчивается. Более того, Франтишек просил, чтобы я вам не высказывал ничего, не дерзил вам и не оправдывал его перед вами, но я не могу молчать, когда вижу такую несправедливость! Благородство его души настолько велико,  что у него нет необходимости указывать вам на ваши преимущества от союза с ним. У него нет необходимости посвящать вас в то, во что непременно посвятил бы другой, дабы подняться в ваших глазах. Он такой, каков есть перед вами”.
“Относительно его светлости, я бы назвала это не благородством, но скорее отсутствием воли, сильных черт характера и собственного мнения. Этот человек полностью зависит от вас, вы понукаете им как хотите и мне он от этого еще противней. Вы награждаете его, дабы сбить меня с толку и выгородить себя, теми качествами которых в нем нет и подавно и даже намека на них нет. Вы хотите царствовать в его тени, как серый кардинал, искусственно раздувая его фальшиво-блестящие достоинства, чтобы ослепить их блеском сторонние взоры, между тем творя свои “великие” дела”.
Глаза камердинера расширились и в отражении их можно было наблюдать молнии гнева, он набрал в рот воздух, как обычно делают в порыве сильнейшего негодования или злости и ответил:
“Как вы можете так отзываться.....”.
Амелия всегда наблюдавшая слугу в спокойствии и учтивой сдержанности при любых обстоятельствах сейчас стала свидетелем вспышки гнева. Удивленная и обескураженная, она понимала, что сейчас наступил апофеоз  терпению слуги и буря готова была вот-вот вырваться из недр доселе спавшего вулкана. А разбудила ее она.
 “Он запретил говорить вам многие вещи, а надо было сказать с самого начала, чтобы вы знали свое место и поняли кто вы есть и какова ваша цена. Кто ваш друг, а кто ваш действительный враг. О, будь у вас хоть немного женской смекалки и понимания или наблюдательности вы бы поняли многие вещи, о которых я не должен был бы рассказывать вам. То, что вас не принуждают здесь ни к чему, то, что ваше женское самолюбие и хрупкую душу уберегли от многих вещей и финансовые проблемы герцога, о которых вам решили предусмотрительно ничего не говорить, надеясь на ваше понимание и терпение. И все равно, все равно вы продолжаете упорствовать, негодовать и пробивать дорогу туда, куда не следовало бы. Оставьте немедленно ваши посягания! Я и так уже наговорил много лишнего, его светлость будет  злиться на меня. Он запретил мне вступать с вами в споры”.
“Не оставлю! Я не знаю, что вы там от меня утаиваете, но я обязана получать то, что  полагается мне по статусу, я уже не говорю про достойное отношение со стороны герцога. Вполне можно обойтись и без него, но мое содержание должно быть достойно герцогини, раз уж ваш господин решил взять меня в жены или графини, но никак не дворовых вельмож-приспешников. Мне нужен выезд и сопровождение, мне нужен хороший стол, мне необходим нессесер, которым располагает любая женщина. У меня нет ничего этого! Мое положение сейчас гораздо хуже, чем было у меня в Испании!”
 “Ваше положение сейчас лучше, чем было у вас в Испании, позвольте вас удивить. Кроме того, вы вынуждаете меня, но ваш приезд обошелся нам слишком дорого, поэтому необходимо время, чтобы его светлость поправил свои дела”.
“Я не понимаю о чем вы. Вы явно что-то хотите сказать, но вас держит не то ли запрет герцога, не то ли вам приятно унижать меня. Что значит дорого? Любые брачные договоры предусматривают некую сумму, приданное, которое обе стороны обязуются выплатить друг другу помимо земельных и иных владений...”
 “Герцог заплатил за вас огромную сумму, которую потребовал ваш отец. Вас устроит такой ответ?”
 “и что с того?”- фыркнула Амелия.
 “А то, что ваш отец продал вас!- повысил тон Карл, краска тут же хлынула к его лицу, слуга сказал то, что строго запретил ему говорить герцог и зная это, тем не менее преданный и верный помощник уже не мог остановиться,- Он продал вас как вещь, ваша милость, извините за сравнение”.
Камергер устремил прямой гневный взор на опешившую графиню, которая сейчас стояла перед ним с совершенно потерянным лицом не понимая ничего.
 “Позвольте я объясню. Он просил за вас такую громадную сумму, ее величина исчислялась еще и тем, что к вам, кроме вас самой, более ничего не прилагалось. Может быть только замок, где вы жили”.
“Это невозможно....- выдохнула она,- мой отец никогда бы не позволил....”
“Ваш отец, рассматривал вас как товар, который можно сбыть с выгодой, дабы поправить свое финансовое положение и восстановиться в обществе испанской аристократии, поднять свой авторитет и вновь воцариться на утраченных постах. Я говорю вам так как есть, не приукрашивая ничего. Мой господин накажет меня за то, что я сказал вам это, но ваша наглость более не позволяет мне молчать и пусть он во время одумается и вернет вас назад, пока еще не поздно. Я, как видите, желаю ему добра и может быть когда-нибудь он оценит мой смелый шаг. Итак, он заплатил за вас ту сумму, которую не мог или не желал платить никто, учитывая, что взамен не получает ничего. Он спас вас от бесчестья и от возможного будущего тиранства со стороны того, кто бы завладел вами. Он не просит ничего взамен, как вы видите, хотя должен был бы уже давно жениться на вас и требовать от вас полной покорности.   Он хотел, чтобы вы жили так же беспечно и спокойно, как жили всегда и не знали ничего. Вам надо было немного подождать, потому что в связи с затратами у нас просто нет денег, чтобы обеспечивать вас всем необходимым ближайшее время”.
Слуга замолчал и не находя более сил и желания продолжать поклонился и  поспешно покинул комнату. Амелия осталась одна, пораженная ужасным открытием, совершенно одинокая и несчастная, она опустилась машинально в кресло и из глаз ее тут же полились слезы. “Лицемерный камергер, полоумная служанка, нерадивый жених и океан из горя и слез”- думала графиня, сходя с ума от столь безысходных выводов. Едва ли она могла или хотела верить в то, что рассказал ей Карл. Слишком ужасными явились для нее эти откровения, тем не менее явный факт неожиданной бедности герцога вполне подтверждал слова Карла. Сейчас в ее душе не осталось ничего кроме зияющей черной пустоты и слез, долго  еще лившихся из глаз.
Так как герцог и на следующий день продолжал оставаться в постели, то  графине пришлось перебороть себя и нанести визит вежливости. Она вошла в комнату напряженная и все еще не оправившаяся после прошлой беседы с Карлом. Амелия окинула взглядом комнату, и поняла, что она здесь оказалась в первый раз с момента ее приезда. Покои резко контрастировали с богатством и размерами ее комнат. Во всем чувствовалась скромность и умеренность вкусов. Больной лежал на кровати с закрытыми глазами. Графиня вошла как можно тише, понадеявшись, что ее не услышат и теперь стояла перед ним молчаливая, не желая произнести ни слова. Она рассматривала бледное исхудавшее лицо, глубокие тени, легшие под глазами и поражалась насколько ненависть к этому человеку завладела ее душой. Амелия старалась воззвать хоть к малой толики своей жалости, но тщетно. Ее хватило только на то, чтобы успокоить себя и исполнить свой долг визита. Франц-Эдуард открыл глаза и вздохнул, тут же устремив взор на фигуру, стоявшую перед ним, он застыл.
 “Простите, что стою здесь не уведомив вас о том. Я не хотела будить вас”.
 “Зачем вы пришли?”- устало осведомился он. Амелия недовольно пожала плечами и ответила:
 “Проведать вас. Узнать, как вы себя чувствуете. Я могу уйти, мне не трудно”.
 “Я верю, что вам не трудно. Мне немного лучше, думаю к завтрашнему вечеру я смогу встать”.
Амелия качнула головой, не найдясь что ответить, помялась на месте, понимая, что если она уйдет вот так сразу, то это будет выглядеть крайне невоспитанно.
“Как только вы будете чувствовать себя достаточно  хорошо, дайте мне знать, у меня есть к вам небольшой разговор. Не особо важный, но все же”.
Герцог утвердительно кивнул головой и прикрыл глаза, Амелия расценила этот жест как возможность уйти, что она тут же и исполнила.
Последующие несколько дней графиня  просидела у себя в комнате, предаваясь  порывам горя и обиды. Она совсем сникла и потеряла все свои силы, предназначенные для борьбы. В голове ее появилось еще более вопросов, которые мучили ее и, казалось, клялись никогда не отпускать. Еще более она находила себя беспомощной и брошенной, и к своему страху, никому не нужной. Она не могла заниматься никакими делами, так как ее постоянно одолевали всякие думы и пространные рассуждения, не имевшие никаких плодов. Единственное, что на точно знала, что все еще хочет вырваться из темного омута, в котором ее ожидала гибель. Амелия  лелеяла смелые мечты о том, что вернется в Испанию и всеми правдами и неправдами заставит отца отказаться от  этого ужасного брака, а там уж приложит все силы, чтобы выйти замуж повторно и поскорее.  Раздумья по поводу того, как герцогу дать знать о ее желании отлучиться не давали графине покоя. Можно было догадаться, что он не отпустит ее, а уважительных предлогов пока не находилось.
Вконец обессилив от добровольного заточения, Амелия в один из более или менее приемлемых дней для прогулки выехала в деревню.
Серое небо стояло высоко над головой, но дождя не ожидалось. Тяжелая влажность окутала все вокруг непроницаемым покрывалом, из-за этого графиня чувствовала некоторую слабость и ее как будто тянуло в сон, хотя она и спала всю ночь крепким сном. 
Она вновь заехала к своей знакомой старушке, которая увидав бледность и вялость графини забеспокоилась и спросила все ли с ней в порядке. Амелия не считала нужным посвящать в свои дела посторонних, поэтому поспешила сменить тему, бросив старушке краткий ответ.  Настроения ее не являли собой прошлую жизненную силу и энергию, пассивность и меланхолия сейчас оказывали на нее подавляющее действие. Тем не менее Амелия осознанно навестила старушку, так как поймала себя на мысли, что добрая болтовня ее приятно действует на слух и вообще достаточно интересна, учитывая, что никаких более интересов в окрестностях не наблюдалось.
“Расскажите мне кое-что”- начала графиня сразу же, дабы избежать нежеланных расспросов старушки относительно самочувствия герцога или же еще чего-нибудь в таком духе.
“Я слышала о какой-то общине чешских братьев. Это еретическая секта? Опасно ли ее влияние?”.
“Бог с вами, ваша милость!”- всплеснула руками старушка. “Для кого-то она  еретическая секта, а для кого-то братская община. Это вы уж как глянуть пожелаете”.
 “Но, какое влияние она оказывает на людей? Карл говорил мне, что она запрещена”. “Конечно запрещена. Разве какому властитель понравится, когда его законы объявляют фальшивыми. Чешские братья несут людям истинную веру, веру наших предков и заступаются за законы и права земли чешской, вот и все, что могу вам сказать. Между прочим еще княгиня моя была протестанткой. Уже в то время такие как она за границу бежали, а ее отец долго в монастыре держал, да потом сразу замуж выдал, чтобы пересудов не было. Никак не желала она католичество принять. Помню говорила мне, что ее не религия сама пугает, а то что сам факт принятия чужой веры объявит над ней господство чужеземное. В общем, не желала она поначалу показывать свою слабость, но разве против мужчин то пойдешь. Нам женщинам одна доля уготована, забыть наши желания да во всем им подчиняться, коли хотим мы честь семьи сохранить и авторитет ее укрепить. Вот так и сломали бедную мою девушку как тростинку.
Однако она все равно не прекратила сношения с последователями веры отцов, бежавших за границу или прячущихся ближе к границе, в лесах. Мечтала она помещение создать для этих людей, где бы они собираться могли вместе безбоязненно и молиться да говорить вместе о всяком разном, что близко душам их под ее попечением и охраной.
Так и не дождалась, бедная, отдала богу душу раньше времени. Ну зато сын  исполнил ее желание. Может быть видели где-то рядом к замку лепится такая пристройка?”
Амелия вспомнила странную комнату, в которую как-то нечаянно попала и утвердительно кивнула добавив:
“Так это есть комната, где собираются чешские братья? Я видела там в прошлом месяце двух незнакомцев”.
“Вполне возможно. Сейчас уж в ней нет такой потребности. Здесь небезопасно собираться, мало кому уже хочется жизнями своими рисковать, все предпочитают менее опасное место, ближе к Моравии, туда, де границы польские. Тем не менее Франтишек помогает всем кто к нему обращается из протестантов, знала я, что и укрывал он кого-то и книги опасные у себя держит. Ну об этом вам уж наверно доложили. Но слава богу, живет он так тихо и мирно, что никто и думать не думает, что у него тут страсти бурлят. Он и сам, кажется так осторожен, что едва ли кто подметит что-то неладное. Его батюшка даже не знал, что мальчик в другой вере воспитывается и когда вырос сохранил ее...”
Амелия побледнела, услышав последнюю фразу.
 “Вы что же, хотите сказать, что он протестант?!”
Старушка удивленно взглянула на графиню.
“А вы что же, ваша милость, он вам разве ж не открылся? Франтишек сохранил веру наших отцов и дедов, внешне только он исповедует католичество, но душа его не принадлежит той вере”. Графиня тут же осеклась, испугавшись, что не должна была так реагировать, однако гримасы пренебрежения сдержать не смогла.
 “Ах, верно,- нехотя произнесла она,- верно он мне говорил что-то давно, я забыла. Видимо он слишком хорошо скрывает свои религиозные убеждения, что даже меня в них особо не посвящает”.
“Ну что же, герцог не простой человек. Надо быть чуткой женщиной, чтобы понять его. Всему свое время, вы научитесь уживаться с ним. Он потом для вас как книга раскроется и вы будете легко читать его. Только вот что душа у него ранимая, трудно ему придется, если какая неприятность наступит в жизни. Уж слишком восприимчивым вырос, видимо таковы последствия матушкиного воспитания”.
 При этих словах старушка всплеснула руками и грустно сдвинула брови.
 “вот уж недостаток у него какой, совсем  гибельный”.
Старушка разговаривала уже сама с собой, так как графиня, едва ли слушая ее, погрузилась в свой водоворот негодования относительно того, что она только что узнала. Она не могла дать отчет, почему протестантство вызывает у нее столько пренебрежения, она бы даже назвала это течение неполноценным и ущербным, не берясь раздумывать над тем, с чего ей так казалось.
Возвращаясь домой графиня погрузилась в раздумья и не заметила, как оказалась перед воротами.
Дожди шли теперь все чаще, нагоняя на графиню большую грусть. Бывало она по пол дня просиживала ничего не делая или прогуливалась по замку. Карл смотрел на нее сухим холодным взором и предпочитал молчать. Он заметил, что графиня осунулась и на лице ее появилась болезненная бледность, а глаза поблекли. Болезнь ли точила ее или собственная капризность и критичность он не знал и не хотел вдаваться в подробности. А Амелия сама едва ли замечала, что состояние ее усугубляется все более и не могла увидеть в своей внешности тех изменений, которые наблюдал слуга. Сейчас все ее мысли занимал только один вопрос, как бы уехать из этого гиблого места, к тому же ей не давала покоя фраза Карла относительно того, как с ней поступил отец, тем самым унизив безвозвратно ее достоинство.
Однако, по привычке ли, она злилась только на герцога, который имел еще большую наглость купить ее, умолчав об этом и не сделав ничего, дабы завоевать, хотя бы, ее уважения. Ее оскорблял тот факт, что сумма уплаченная за нее должна была теперь ровняться его холодности и безразличию к ней, словно она действительно являлась приобретенной вещью, красивой и интересной, предполагаемой скорее в качестве редкого экспоната. Бессильная злоба сжигала все нутро графини. В ее душе поселились мигеры и горгоны, которые своим ядом отравляли душу, мысли, тело и все вокруг нее самой.
И настолько она была занята этой злобой, что места для того, чтобы злиться еще и на отца у нее не хватило. Более того она даже и не думала об этом, так как намеревалась вернуть себе его былое расположение, вызвав в нем жалость. Он оставался ее единственной надеждой на спасение. К нему были устремлены все ее надежды и чаяния, словно к доброму гению, а место его обитания казалось ей самим раем, о котором она грезила в свои самых радостных мечтах. Воспаленный мозг ее едва ли представлял все те препятствия которые может построить перед ней отец и едва ли позволял ей понять, что ее поступок не сделает ей чести в  обществе и ни у кого не вызовет сочувствия, а герцогу только повредит.
Неизвестно, замечал ли Франц-Эдуард роковые перемены в настроениях графини, он всегда хранил спокойствие, непроницаемость его лица поражала. В любом случае если бы по этому поводу можно было грустить или огорчаться, то его лицо всегда несло оттенки грусти, видимо являясь целым его сущности. Теперь правда, против обыкновения, за ужином меланхолично молчал не только он, но и графиня, словно копируя его. Весь ужин она могла смотреть в свою тарелку, не поднимая глаз вовсе, не говоря уже о том, чтобы произнести чего-нибудь приличия ради. Пару раз графиня ловила на себе внимательные краткие взгляды  Франтишека, не задаваясь при этом вопросом смотрел ли он на нее постоянно или редко, и действительно ли его интересует, что с ней случилось. Она словно не видела его.
И всегда ужин заканчивался одинаково: предполагаемая чета расходилась в разные стороны, едва ли удостаивая друг друга словом.
В конце концов поведение и здоровье графини не могло уже не вызвать справедливых опасений и вопросов у нормальных людей. Только бы совсем безразличный эгоист мог пренебречь ими.
Амелия видела герцога в основном за ужином, очень редко встречая его в других местах, отчасти из-за того, что старательно его избегала. Сейчас же она замечала, что в его взгляде действительно обнаруживалась внимательность и как будто тревога, но хорошо завуалированная. Тем не менее он молчал, может быть ожидая, что заговорит она. Может быть излишняя тактичность мешала ему, а может быть он боялся неизвестно чего или предчувствовал то, чего хотел бы избежать. Амелия не стала теряться в догадках по этому поводу, учитывая их бесполезность.
“Вам не здоровиться?”- осведомился он в один из вечеров за ужином. “Вы бледны и грустны и храните молчание, это  не похоже на вас”.
“Вполне возможно,- устало ответила графиня, не ожидая таких фраз,- мне не легко приходится здесь, в холодном и сыром климате. Мой организм привык  к южному теплому воздуху, к лету и уюту южных земель”.
Франтишек взглянул на нее внимательно, но ничего не ответил. Добавив позже:
“Вы скучаете по отцу?”
“Конечно скучаю. Хотя, какое это имет дело.....
Молодой человек замялся, видя, что ей эта тема далеко не безразлична, и вымученно изрек:
« Ну почему же....»
Амелии хватило и этой скромной фразы, она тут же начала изливать свои душевные муки:
- Меня так неожиданно разлучили с ним. Думаю, вы не забыли еще, как вы пожелали, чтобы я присоединилась к вам как можно скорее не смотря ни на что. Ну что ж, вы вправе были пожелать этого и даже приказать”- не удержавшись бросила графиня.
“что вы имеете в виду, когда говорите так?”
Она рассеяно пожала плечами:
“ Ну мужья вправе требовать от своих жен все, что угодно, тем более от меня. Мой род не такой богатый и влиятельный как ваш, или точнее совсем не богатый и не влиятельный. По идее я должна была бы в ноги вам броситься, что вы, якобы, спасли меня от нищеты и дали имя”
“Прошу вас,- прервал ее герцог сухо,- если вы опять вздумали разводить ваши любимые беседы, то мне бы очень не хотелось их  слушать”
“Как хотите, я уже привыкла рассказывать все Карлу. Он слушает меня “с удовольствием””.
“Если вам необходимо поправить здоровье вы можете съездить в Карловы Вары, там изумительные источники”- произнес через некоторое время Франтишек.
Амелия не растерялась, так как понимала, как бы не было соблазнительно его предложение, если она сейчас согласиться на него, то домой ей не вырваться.
“Спасибо за внимание, но источники не заменят мне теплый воздух Испании и родного отца, я бы очень хотела увидеть его”- ответила она красноречиво глядя на собеседника, на что он отведя глаза пожал плечами.
На этом разговор был закончен, хотя начало ему уже было положено.
В один из вечеров, спустя несколько дней после разговора графиня явилась к герцогу с твердым намерением посвятить его в свои желания, а там будь что будет.
Либо она вошла к нему слишком решительно и резко, либо ей показалось, но на его лице промелькнула тень испуга, когда он заметил ее.
Он смотрел на нее в немом молчании зачарованным неподвижным взором, влажным и глубоким, будто бы живым (к чему не привыкла графиня, чаще находя его взор скорее потухшим и отстраненным). Машинально оперевшись длинными аристократичными пальцами о столешницу, которые, как уловила Амелия, были напряжены так, что напоминали скорее крючки, чем пальцы. Она, было уже набравшись решимости начать беседу, вдруг запнулась.
“Я слушаю вас”- в конце концов нарушил он молчание, в голосе его звучали стальные нотки, как будто бы он опасался чего-то.
“Да, прошу прощения, это ведь я пришла сюда и теперь молчу. У меня просьба к вам или вопрос, это уж как вы изволите. Я прошу не ради себя и своих прихотей, но ради здоровья.
Могу ли я рассчитывать на то, что вы подумаете о том не отпустить ли меня домой полечиться, а заодно мне бы очень хотелось увидеть отца. Я не слышала о нем ничего уже около года”.
Амелия ожидала, что он возможно разозлиться или опять изобразит на своем лице каменную непроницаемую маску холодности или безразличия или сообщит, что не желает говорить об этом или все что угодно, но она никак не могла представить, что после ее слов он не седлает ни того, ни другого.
  Взгляд его потемнел. Казалось, он сдержал глубокий вздох, который готов был вырваться из его груди, и желая скрыть эмоции непроизвольно отвел лицо в сторону от внимательных глаз Амелии. Взгляду ее, таким образом, неожиданно открылась часть шеи,  поразив воображение графини своей белизной и изяществом линий. Но тут другие впечатления моментально завладели ей, тут же сменив прежние. От глаз ее  не укрылось  напряжение и вместе с тем печать грустной неизбежности. Амелия заметила эти перемены, которые он не смог скрыть, и была им немного удивлена. Она смотрела на него, не отводя взора. В сердце ее, против воли, что-то дрогнуло, но то была минутная слабость.
Он вновь обратил к ней лицо, но почти сразу отвел глаза в сторону и на этот раз действительно тяжело вздохнул.
 “Вы хотите оставить меня?”
Амелия растерялась и удивилась еще более, так как не знала как трактовать такой двусмысленный вопрос. Она, было, открыла рот, но слова остались на ее языке.
“Я хотела бы проведать отца, только и всего. Что может быть безвинней?
Вы разрешаете мне? Или точнее могу я рассчитывать на ваше разрешение?”
“К чему вы спрашиваете у меня это?”- голос его состарился лет на двадцать сразу и теперь звучал хрипло и надтреснуто.
Амелия шире раскрыла глаза и пожала плечами, не понимая ровным счетом ничего, зато почувствовала как ни с того ни с сего затрепетало ее сердце при взгляде на этого человека. Это обстоятельство испугало ее.
“Я же не могу уехать без вашего разрешения. Однако, надеюсь вы видите каково мое здоровье и оно все слабее. Поэтому я и надеюсь на ваше понимание. Мне необходимо сменить обстановку ненадолго, это всегда полезно для здоровья и для нервов. Зато я вернусь отдохнувшая” - произнесла она в расстерянности.
Сейчас герцог стоял полу боком к графине, вечерние тени наполовину скрывали его лицо, но все же она заметила, что один уголок его губ слегка поднялся, словно в горькой усмешке. Он молчал, все еще не поворачиваясь к ней.
“Мне не хотелось бы отпускать вас”- тихо вымолвил герцог,- я против вашего отъезда, но....”
“Что “но”?
“Могу ли я помешать вам....”
“И что же? Вы теперь будете вечно держать меня при себе из-за страха, что я сбегу от вас или по другим каким причинам. Это эгоизм во плоти, сударь! Я что же, не могу даже к отцу съездить? Вы хотите сказать, что я его больше не увижу?”
“Я уже сказал, что не хотел бы отпускать вас”.
Голос его звучал неуверенно, будто он бессильно боролся с чем-то.
“Но не в моих силах удерживать вас против вашей воли”.
“не вижу ничего опасного в моем желании съездить в отцу,- как можно беспечнее произнесла графиня,- тем более вы видите в каком я состоянии сейчас. Воздух Испании пойдет мне на пользу. Поэтому я абсолютно спокойно могу вас попросить подумать об этом и не бросаться в крайности и подозрения. А пока, если вы разрешите, могу я идти?”
Он охотно кивнул головой, не желая продолжать этот разговор. Амелия удалилась, боясь откуда не возьмись появившейся слабости и страха от новых для нее ощущений, конечно же временных, как думала она. 

Спустя несколько дней графиня почувствовала легкое недомогание, вызванное, по сути дела, холодной погодой. Однако она ничего не предпринимала, чтобы помочь себе, пассивно лежа в постели только усугубляла ситуацию со здоровьем. Вид у нее был такой болезненный и бледный, что Ярка начала опасаться за свою госпожу, которая, к тому же, чуть ли не ежечасно твердила, что ей необходим другой климат. Нездоровье графини, отчасти раздутое ей самой, приобрело такой вес в ее глазах, что та уже совсем поверила в него и присоединилась к  волнениям Ярки.
Минуло несколько дней с момента, как графиня не покидала постели. Лучше ей не становилось, но и хуже так же. Она сама, казалось, подсознательно поддерживала это состояние, пребывая в донельзя расстроенных чувствах и убийственной меланхолии.
«Где его светлость?»- осведомилась в конце концов она, неожиданно для самой себя.
«Позови его. Пусть придет в мои покои, как только сможет»
Ярка поклонилась и ушла исполнять приказание.
Франтишек не заставил себя долго ждать. Он степенно вошел в комнату и осведомился о причине своего прихода.
«Я буду кратка, так как плохо себя чувствую и мое нездоровье не позволяет мне вести долгую беседу. Надеюсь, вы учтете это.
Вы видите, что мне не становиться лучше. Если вам все равно что со мной станется, то мне нет. Скоро я вообще не смогу встать с постели. Чтобы этого не произошло, пока я еще в состоянии, мне необходимо уехать. Мне нужно сменить обстановку, как уже говорилось»
Она смолкла, рассматривая герцога. Тот молчал и, казалось, его лицо осталось бесстрастным.
«Что вы молчите?»- не выдержала графиня.
«А что от меня требуется?»
«Как что?! Я хочу уехать, сударь. Я уведомляю вас, что уеду».
«Можно было предположить, что бесполезно вам мешать. Я уже слышал, что вы хотите уехать».- в голосе его скользнули грустные нотки, которые он не смог скрыть.
Казалось, разговор, только начавшийся, оказался исчерпан, к удивлению Амелии. Она собиралась с силами, чтобы снова восстать против своего притеснителя, но он сам вдруг сдал позиции. Неподвижно глядя на него некоторое время, соображая действительно ли разговор окончен Амелия вскоре бросила:
«Хорошо. Я поеду повидать отца на днях. Не хочу медлить».
«Как вам будет угодно»
Герцог развернулся на каблуках и вышел.
Итак, графиня вдруг поняла, что свободна. Она еще некоторое время провела в кровати, собираясь  с мыслями, не веря в такое счастье. Туман перед ее глазами вдруг рассеялся, мысли стали четкие и ясные. Пожалуй, ей даже полегчало.
На следующий день мнимое нездоровье почти растаяло, однако Амелия все еще сохраняла болезненную видимость.
Она не желала оставаться в этом злосчастном месте ни минуты, поэтому сразу же приказала Ярке собрать ее багаж. Летая на крыльях по комнате, словно птичка, она не могла сдержать искренней радости и уже всеми мыслями своими жила в Испании, думая о том, что она скажет отцу. В любом случае у нее оставалось время в дороге поразмыслить над этим.
К вечеру багаж был собран, карету должны были заложить утром.
На следующий день Франц-Эдуард стоял в гостиной, задумчиво глядя из окна на поданный к парадному выходу экипаж. Он смотрел, как на крышу складывают багаж. Услышав, что скрипнула дверь и последовал звук легких шажков он обернулся. Конечно, это была она.
Взгляд его дрогнул, однако лицо оставалось натянуто спокойным.
В голове промелькнула неуместная мысль отразившись в вопросе как она вообще решилась зайти на прощание.
Графиня же, стараясь хранить свой болезненный вид, плохо преуспевала в этом. Ее блестящие глаза, воздушная грациозная походка и легкость, с какой она впархнула в комнату выдали ее с головой, но она этого не заметила.
«Я зашла попрощаться. Надеюсь, я правильно сделала? Или мне нужно было уйти по-английски?»
«Избрали бы вы последний вариант, я бы все равно вас понял»
 он замолчал, глядя на нее, она тоже не знала, что сказать. Действительно, Амелия через силу заставила себя исполнить хотя бы церемониал прощания.
«Вы так и будете молчать? Может быть пожелаете мне доброго пути и успешного возвращения? Я вернусь здоровая и счастливая, обещаю вам».
«Хотелось бы верить. Удачной вам дороги….и скорейшего возвращения»
Слова его не дышали искренностью и графиня заметив это, изобразила на лице недовольную гримасу, хмыкнула и развернувшись ответила:
«Прощайте. Берегите себя».
Она выскользнула из комнаты и через несколько минут уже забралась в экипаж, на который Франтишек взирал из окна.
«Уехала»- доложил голос позади него.
«Уже вижу,- отозвался он устало, не поворачиваясь  к верному слуге.
Карл мялся на месте, желая выразить свои мысли, но видел, что господин его едва ли реагирует на что-то.
«Надеюсь, что все что не делается, все к лучшему. Вам бы не забывать об этом, ваша светлость»- решил ограничить себя таким образом старый слуга.
«Возможно»- отозвался через некоторое время герцог, пребывая в своих думах.
Карл вздохнул и оставил его одного.



Вся дорога назад пронеслась для графини незаметно и воспринималась ею как приятное путешествие. От меланхолии ее не осталось и следа, хотя сердце терзали тревоги по поводу предстоящей беседы с отцом. Однако Амелия так страстно желала избавиться от уготовленной ей темницы, что убедила себя в успешности своего рискованного предприятия. Она собралась во что бы то ни стало убедить отца оставить ее при ней: будь то слезы, мольбы, уговоры, клевета, лицемерие- все, что угодно. Всю дорогу назад, она придумывала и анализировала различные варианты бесед, обдумывая как ей лучше вести себя если обстановка сложиться так или иначе. Весь ее нехитрый план заключался в том, что пока она будет проводить время в уговорах( как потребуется долго и тяжко), одновременно она надеялась очаровать какого-нибудь дворянина и выйти за него замуж.
 «В любом случае,- думала она,- отец уже получил то, к чему стремился и должен был бы рано или поздно сжалиться над дочерью. Особенно когда к его богатствам снова добавляют новые».
Она не видела перед собой особых препятствий, а какие имелись должны были быть приодалены любыми путями и способами.
На крайний случай она так же подумывала о том, не расписать ли персону герцога как можно отрицательней, выставив его тираном и извращенцем, который сам прогнал из дома несчастную жену. В общем, не стоит углубляться в поток ее мыслей по этому поводу, так как он имел природу мелочную и неинтересную.
За день до своего прибытия в Мадрид, куда переселился граф, Амелия послала весточку, в которой сообщала о своем приезде.
Она составила это послание кратко, но в то же время так, чтобы оно заключало в себе все тяготы ее положения и намекало на желаемую помощь.
 Послание опередило ее лишь на несколько часов, как и  было заранее рассчитано.
Особняк на площади Пуэрта дел Сол снова принадлежал ее отцу. Она медленно поднималась по ступенькам, ведшим к парадному входу. Однако вместо несчастной жертвы, в чем образе она решила предстать перед отцом, графиня походила скорее на испуганную растерянную овечку.
В зале ее встретил дворецкий и небольшой штат прислуги.
«Где мой отец?»- осведомилась она, заметив, что он не присутствует в числе встречающих.
«Он ожидает вас в кабинете, ваша милость, как только вы пожелаете я вас туда провожу».
Амелия недовольно надула губки, про себя подумав, что такое поведение отца подозрительно, к тому же разлука их исчислялась месяцами.
Она не желала медлить ни минуты, чтобы или развеять свои опасения или узнать, что явилось причиной такого поведения.
Дон Фернандо сидел у себя в кабинете, сцепив пальцы и разглядывая их, словно они явились центром сосредоточения его мысли. В голове его было пусто. Она вмещала в себя только посторонние звуки, доносившееся с улицы и из особняка. Слух его, позже, уловил ритмичный звук приближающихся легких шагов.
Взгляд его сделался стеклянным и непроницаемым. 
Не прошло пару мгновений как в комнату вошла его дочь. Он поднялся ей на встречу, она же, охнув, бросилась к нему вся охваченная волнением.
«Ах, наконец-то мы с вами встретились, отец! Я уж и не думала, что снова вас увижу!»
«Узнаю мою впечатлительную дочь. Зачем же так трагично? Вы и письмо мне прислали донельзя странное»
«Мне столько вам надо рассказать!»
«Ну не будем спешить, дитя мое. Мне тоже очень хочется вас послушать, но вы с дороги. Устали. Вам надо бы отдохнуть. Вы ступайте в комнату пока, смените одежду и приведите себя в порядок. А там, если все еще будете в состоянии вести беседы, я с удовольствием приду к вам»
Дон Фернандо весь источал серьезность. Даже присутствие дочери не затронуло, казалось, его душу. Однако Амелия, в порыве эмоций, совершенно не заметила перемены в настроении отца.
Ей действительно, преличиствовало бы привести себя в порядок, для начала и отложить беседу не на вечер, а на следующий день. Но она так волновалась и так горела желанием поскорее поделиться своими печалями с отцом, что не смогла пересилить себя и разумно отложить беседу до следующего дня.
Ее отвели в специально приготовленные покои, где она сменила платье и привела себя в порядок. Перекусить графиня отказалась, пожелав поскорее видеть отца. Он явился к ней незамедлительно, еще более напряженный чем при встрече.
С последней их встречи граф постарел еще сильнее, походя сейчас на высохшего старика. Только глаза его блестели, выдавая жажду к жизни, богатству и власти. Орлиный взор его цеплялся за все, что могло  ему хотя бы даже вскользь обещать вышеописанное.
Он стоял перед дочерью как служащий армии: вытянувшись и заложив руки за спину.
Амелия придала себе вид как можно более несчастный и невинный.
- Вот я к вашим услугам, дочь моя и весь во внимании. Чувствую, что вас ко мне привела не дочерняя любовь и не чувство разлуки, но что-то иное заставило вас навестить меня. Расскажите, не таитесь,  произошло ли что-то?
- Ах отец, вы слишком жестоки ко мне, рассуждая так. Разве отправив меня от себя так скоро и неожиданно, вы думали что я тут же и  забуду о вас? Разве дочери теперь запрещается видится с  отцом, после того как ее выдали замуж?
- Вы правы, несомненно. Но раз вас выдали замуж то где же ваш муж? Неужели он согласился отпустить вас одну?
Графиня покраснела, затем и побледнела, понимая, что от того как она сейчас поведет беседу  будет зависеть реакция отца.
- Прошу вас, не будьте так жестоки ко мне задавая такие вопросы, на которые трудно ответить сразу. Прошу вас выслушайте меня. Не только тоска по вам вынудила меня приехать сюда, но и обстоятельства более ужасные! О том ясно говорит моя внешность. Разве вы не видите как плохо я выгляжу? Вспомните какой я была раньше: во мне пылала жизнь, румянец не сходил с лица. Вы так сурово смотрите на меня, что мне страшно рассказывать вам о своих несчастьях. Вы моя единственная опора, только в вас я могу найти поддержку и защиту. Разве не так?
- Несомненно, вы моя дочь, а я – ваш отец и родственные чувства никогда не сотрутся из наших сердец. Но теперь у вас есть муж, он ваша опора и защита. В первую очередь вы должны обращаться  к нему. 
- По вашим словам тогда выходит, что он вовсе и не муж мне, так как я не получаю от него того о чем вы только что упомянули. Отец, мне казалось, что вы хотели мне лучшей судьбы, поэтому так долго и тщательно выбирали для меня мужа. Я верила вам и молчала, я целиком покорилась вашей воле, ожидая терпеливо вашего решения. Но, увы, стоили ли долгие годы ожидания того, что есть сейчас. Вы так сурово смотрите на меня теперь, что мне страшно доверяться вам, зная, к тому же, что вы мой единственный спаситель.
- Я суров только потому, что знаю каков ваш характер, не обижайтесь на меня. Но расскажите все как есть, без утайки, а там видно будет, справделива ли моя суровость. В любом случае, вы моя дочь и я всегда поддержу вас.
- Предисловием к рассказу  послужит моя внешность. Посмотрите на меня сейчас, что со мной сталось за тот неполный год, что мы не виделись, отец. Мне страшно взглянуть на себя в зеркало.
-Ну это вы преувеличиваете. Рассказывайте, что случилось? Вы так уж несчастны в браке, что решились сбежать ко мне?
Графиня зарделась и опустила голову.
- Этот человек был так жесток, что совесть позволила ему сожительствовать со мной без вступления в брак…
-Как?! Что вы такое говорите? Возможно ли это?- вскипел дон Фернандо
- Увы, отец, это правда. Только лишь он не посягал на мою честь, но ….
-Вы лжете мне! Не может быть такого. Где ваше кольцо? Покажите мне его немедленно!
-У меня нет кольца отец. Если бы вы знали, как трудно мне пришлось, то не обвиняли бы меня теперь. Я не могла более терпеть издевательств над собой и приехала к вам, у ваших ног просить помощи. Он относился ко мне как к вещи, отец. Он не видел, не замечал меня совсем…будто меня нет. Он едва ли разговаривал со мной и при этом смотрел на меня так, будто я последнейшая из женщин, отец. Разве кто мог бы стерпеть такое?  Я была для него вещью и он всячески старался подчеркнуть это и несостоятельность моего рода в сравнении с его…Ох отец, это только половина тех несчастий, которые я терпела возле него…
- Может быть вы были слишком требовательны и капризны? Герцог не из тех, кто будет терпеть такие недостатки. Вы, женщина, моя милая, и сами могли бы исправить ситуацию, коли пожелали бы. Пытались ли вы? Увы, повторюсь, что знаю вас не с лучшей стороны. На вас отразились все упущения воспитания женщиной. Поэтому, пытались ли вы говорить с ним о браке? Со своей стороны, герцог дал мне не только обещание дворянина, но и письменное соглашение сделать вас своей женой тут же по приезду. Ответьте мне честно.
-Но отец, я же только сказала вам как он относился ко мне! И я должна была еще умолять, чтобы меня сделали женой?! О отец, это так унизительно! Как вы можете так рассуждать?
Графиня залилась слезами, закрыв ладонями лицо. Дон Фернандо молчал, хмуро уставившись в пол.
- Хоть вы и дочь мне, но мне трудно рассуждать так, по вашему рассказу, не видя всей действительной ситуации. Герцог не показался мне тем, как вы описываете его. Напротив он показался мне тем, из кого можно со временем слепить все, что душе угодно. Мне не верится, что он мог вести себя подобным образом. Только вы могли довести его до такого. Вы капризная женщина, к тому же избалованная вниманием мужского пола. Здесь признаюсь, мое упущение, мне следовало запереть вас в монастырь до определенного момента, а не заниматься домашним воспитанием.  Как только вы становитесь женой, то жизнь меняется кардинально. У вас появляются другие обязанности и ценности, это нормально. Осознаете ли вы это? Как жаль, что у вас нет свекрови, я бы поговорил с ней гораздо охотней, чем с вами. Уверен, что от нее я бы узнал действительную картину происходящего.  Поймите, что ваша вольная жизнь теперь закончилась, а вы сами всецело принадлежите мужу. Вы обязаны слушать его и во всем ему подчиняться. Думается, об этом вы не раз слышали, но запомнили ли? Простите, но чем больше я рассуждаю, тем более уверяюсь в вашей несостоятельности. И тем более намерен просить вас оставить вашу горячку, пересмотреть свое поведение, вернуться к мужу с покорностью и просить у него прощения. Уверен, он примет вас, к тому же вредить чести семьи он не захочет, это очевидно.
- Зачем вы говорите так? А подумали ли вы о том, что истинный мужчина, знающий что такое благородство души, не стал бы вести себя так с женщиной? Поверьте мне, он относился ко мне будто я пустое место! Он игнорировал меня, грубил мне, запрещал мне делать выезды. Он закрыл меня от света в своем замке и готов был запереть в комнате!
- Эка невидаль. Скажите на милость, может быть он бил вас? Изменял вам? Он требовал, чтобы вы оставили его?
Графиня смолчала.
- то о чем вы рассуждаете – нелепо. Многие женщины имеют и худшую судьбу, но для сохранения чести семьи, своей чести, во избежание пересудов и многих проблем предпочитают умалчивать о том, о чем вы так усердно распространяетесь. Вас бы высмеяли в свете, поверьте мне.
- Но отец, мы ведь даже не в браке! Никто не знает о герцоге фон Аррасе. Прошу вас, оставьте меня здесь, позвольте мне повторно выйти замуж, уже официально и при свидетелях! А вы? Разве к вашим богатствам вы не хотите прибавить еще немалую часть? Почему бы вам не подумать об этом? Прошу вас, давайте не будем спешить с выводами, оставим разговор и вы подумаете. Уверена, что согласитесь со мной.
Дон Фернандо замолчал на мгновение, будто бы сбитый столку, но спохватился.
- Что вы говорите! Все знают, что вы замужем. Но если сейчас вдруг всплывет, что вы оказывается не состояли в браке, вы представляете какой скандал?! А для вас какой позор?! Вы уверены, что после такого вас кто-то захочет взять в жены? Как вам могла прийти в голову такая сумасбродная идея! Нет, нет и нет! Все более я уверяюсь в том, что страдал как раз герцог, а не вы. Вас надо воспитывать только лишениями, кнутом и тиранством. Поистине, бог дал вам прекрасного мужа, что он не делает ни первого, ни второго, ни третьего, но молча терпит вас. Он, как вы говорите, игнорирует вас, только потому, что благородство его души не позволяет ему применить жестокость воспитания.  Вы должны быть благодарны за это! А вы, пользуясь подобной свободой, только раздуваете пламя своих мнимых горестей. Успокойтесь же немедленно и собирайтесь в обратную дорогу.
- Как?! Вы можете вот так просто выгнать меня? Вашу дочь! Неужели в вас нет и капли сострадания? Неужели вы так жестоки, что видя мои бедствия, можете выгнать меня из дома? У меня плохо со здоровьем, неужели вы отправите больную дочь в длинный путь?
- нет, но я не хочу более выслушивать ваши жалобы. У вас есть несколько дней, чтобы привести себя в порядок, подумать над своим поведением и вернуться к мужу.
Графиня всплеснула руками, не в силах более вымолвить и слова, она вновь залилась слезами. Граф воспользовался этим моментом для отступления и тихонько вышел.
Весь остаток дня Амелия провела в комнате, в слезах и стенаниях, не в силах взяться за размышления, что было гораздо необходимей в ее положении. Она боялась подумать о том, что планы ее рухнули, даже не успев начаться. Воспаленный мозг отказывался рассуждать более или менее здраво, не выдавая никаких полезных мыслей от чего злость графини на себя только увеличивалась. Почти всю ночь она провела без сна, лишь под утро сморенная собственным горем, забылась дремотой, а проснулась уже с сильной головной болью и слабостью. Поняла, что с постели подняться не в состоянии, Амелия осталась лежать. Дон Фернандо не появлялся. Из слуг так же никто не приходил. Словно все решили отвернуться от нее, как от чумной. Она сидела одна в комнате, брошенная и одинокая, чувствуя всю свою беспомощность и ничтожность, окруженная самыми безрадостными мыслями.
Только во второй половине дня в дверь осторожно постучались. Это оказалась служанка, посланная графом справиться о том, почему не появляется донья Амелия. Заметив что графиня донельзя бледна и несчастна служанка взволновалась, тем не менее графиня сообщила ей, что никакого доктора вызывать не стоит и ей бы лучше оставаться в постели. Служанка удалилась, без особых пожеланий со стороны Амелии. Однако та, видимо подвергшись сильным опасениям за здоровье графини сообщила обо всем ее отцу. Последний явился в комнату дочери застав ту в не лучшем виде, весьма бледную, с тенями под глазами и другими неприятными для описания симптомами.
Острый взгляд его остановился на лице дочери, без тени жалости он бросил:
- Что  с вами?
- Разве вы не видите, я умираю….
-причина тому, ваша строптивость. Если вы избавитесь от нее, уверяю, вам станет легче.Что в конце концов с вами? Откуда такая непокорность? Вы будто одержимы дьяволом, вами будто кто-то руководит….
- Горе, ваша светлость, мною руководит горе. Разбиты мои последние надежды на спасение, мне  остается только ждать смерти, ибо там, куда вы отправляете меня нет жизни.
Позвольте мне остаться ненадолго и укрепить свое здоровье хотя бы. Я не стану вам говорить ничего, но понаблюдав за мной вы поймете, как я несчастна в действительности  не обманываю вас. Может быть тогда, у вас дрогнет сердце и вы не оттолкнете от себя свое единственное дитя. Я не призываю вас к жалости, но к терпимости, к тому, чтобы вы позволили мне самой устраивать свою жизнь. Клянусь, что вам не придется краснеть за меня, прошу только, чтобы вы доверились мне…
- после всего того, что вы тут устроили, вы думаете, я рискну пустить все на самотек? Не смешите меня, дитя мое. Вы натворите еще с три короба проблем, а мне потом их расхлебывать за вас. У вас все еще есть несколько дней, чтобы выздороветь и уехать.
Граф был странно напряжен, когда держал речь. Амелии даже показалось, что он нервничал, но старался сдерживать себя. Он смотрел не на нее, но куда-то сквозь нее в стену, глаза его бегали и совершенно не задерживались на ней. Столь странные изменения, не свойственные ее отцу, Амелия заметила сразу же.
- Прошу вас, мне необходим теплый воздух Испании. Позвольте мне остаться здесь хотя бы неделю. Почему вы гоните меня? Неужели я так ненавистна вам? Неужели у вас нет жалости ко мне? Что заставляет вас так поступать со мной?
Дон Фернандо молчал, напряженный как струна, но потом заговорил:
- Ваше нездоровье мнимое, как я уже заметил, не стоит обманывать меня. Вы взрослая женщина, так что потрудитесь без сторонней помощи прийти в себя, я знаю, у вас это быстро получается, когда надо, и отправиться к мужу. Уверен, он переживает за вас. Поумерьте свою строптивость и капризность и увидите, жизнь станет лучше. Не стоит делать из моего дома нору для укрытия, но наоборот, как только вы соизволите образумится, я с удовольствием жду вас к себе в гости вместе с мужем и парой милых ребятишек. Только тогда я способен буду принять вас как любящий отец принимает дочь, достойную восхищения, а не как дочь беглянку, которая сбегает одна, непонятно почему, из дома, оставляя все на произвол. Мне стыдно за вас.
Дон Фернандо воспользовался возникшей паузой, поклонился и спешно вышел. Амелия вновь осталась ни с чем, слепо глядя на закрытую дверь.
Вскоре явилась служанка, сообщив, что граф желает, чтобы его дочь оделась и привела себя в порядок. Амелия заявила, что плохо себя чувствует и не встанет с постели. На это служанка ответила, что таков приказ дона Фернандо и дочери его положено немедленно повиноваться. Графиня поняла, что сопротивляться бессмысленно и нехотя поднялась. Вскоре в ее покои пожаловали другие слуги, неся свежие цветы и всякие яства, что соблазнительно расставили перед ней на подносе. Таким образом, граф желал поскорее вывести ее из оцепенения, раз она сама не в состоянии выйти из него. Амелия не удивилась бы, если бы на следующий день нашла у порога заложенную к отправлению карету для нее.
Устремив свой взор в окно, она тут же заметила маячившие неподалеку силуэты дворцов испанских грандов. Их богатый и помпезный вид отозвался болью в ее сердце. Не зря она решила предусмотрительно не смотреть в ту сторону ранее, дабы совсем уже не в пасть в хандру. Неужели она никогда не сможет окружить себя всем, что видит сейчас? 
Солнечная беспечная Испания, яркие балы и веселая жизнь – все то, что приносило душе графини нестерпимую боль. Из последних сил она сдерживалась, чтобы не впасть податься истерике.
Дон Фернандо заглянул к дочери и на следующий день, но сразу же с утра. Бедняжка вздрогнула всем телом, подумав, что он пришел за тем, чтобы сообщить ей, что ее ожидает экипаж.
- Вижу вам уже лучше – начал он,- итак, когда вы намерены уехать? Я не так жесток, чтобы гнать свою дочь из дома, но все же надеюсь на ваше благоразумие. Давайте расстанемся с вами добрыми друзьями.
- Я все еще рассчитываю на то, что вы позволите мне остаться здесь ненадолго. Позвольте мне поправить свое здоровье, прошу вас отец.
Мнимое спокойствие графа вдруг улетучилось. Губы его задергались, а глаза загорелись огнем ярости.
-  Сколько еще раз мне говорить вам, что я не намерен выслушивать вас. Мне известно притворство каким вы женщины любите пользоваться время от времени, вам оно дано во всей своей полноте. Я уже все давно сказал вам и прошу вас теперь подумать, когда вы уедите. Надеюсь, что вы сделаете это завтра. К тому же скоро я ожидаю важных гостей и не хотел бы, чтобы они видели вас здесь. Надеюсь, вы понимаете о чем я. Я настоятельно прошу вас уехать, зачем вы вводите вашего отца в неудобную ситуацию не сколько по отношению к гостям, но скорее по отношению к вам. Мне неприятно препираться с вами.
Амелия молчала, с грустью опустив голову. Дон Фернандо ждал. Помявшись на месте, так и не дождавшись какой-либо реакции от дочери он вышел, в надежде уповая, что она одумается.
Наступил следующий день. Графиня не смогла найти в себе сил не то что уехать, но даже приказать заложить карету и собрать вещи. В горле ее стоял ком, сердце от невыносимой тяжести, казалось, еле билось, с каждым ударом вызывая в груди боли. Глаза ее сухие и горящие устремились в никуда. Ломая руки Амелия так и сидела до тех пор пока в комнату не вошел ее отец.
 По одному его взгляду стало ясно, что он в гневе.
Он вновь осведомился когда она намерена уезжать, но не услышав ответа принялся выплескивать все свои эмоции, повторив все, что он говорил с самого начала пребывания его дочери в особняке.
Графиня молчала, слушая отца. Когда тот смолк она поднялась и направилась вон из комнаты.
-Вы куда? – выкрикнул граф, в негодовании
-Прогуляюсь перед отъездом, - ответил Амелия едва повернувшись,- надеюсь, вы не будете так жестоки, чтобы отказать мне и в этом маленьком удовольствии? Кто знает, может быть я вижу Мадрид в последний раз.
Граф фыркнул и выпалил:
- Бросьте драматизировать! Раньше этого нельзя было сделать?
Амелия заметила, как его трясет ярость. Теперь она не стала задаваться вопросом, что же случилось ее отцом. Не удостоив его ответом она вышла в коридор и легким шагом сбежала вниз по лестнице. Пока она отдавала приказание слуге, относительно ее предстоящей прогулки, за входной дверью послышался шум подъехавшего экипажа. Вскоре послышались голоса слуг и суматоха, ими и производимая.
- Кто это может быть? –осведомилась графиня у слуги, прервав свои наставления.
Слуга, удивленно взглянув на юную донью ответил:
-Разве ваш батюшка не говорил вам, ваша милость? Сегодня он ожидает приезд своей сестры и вашей тетушки,  маркизы де Вильмонт.
Амелия застыла, как пораженная громом. Смутная догадка начала зарождаться в ее душе. Неужели дон Фернандо желал, чтобы родственницы не столкнулись? Вот откуда вся его неожиданная злость. Тем не менее графине не удалось поразмыслить об этом и минуты. Дверь в приемную залу распахнулась и перед глазами ее появились многочисленные слуги в бархатных зелено-черных камзолах, все важные и манерные, в общем, как и сама маркиза.
 Тут же показалась бойкая, невысокая фигурка маркизы, которая успевала раздавать приказания налево и направо, сама тем, временем, направляясь в залу, как раз грозя наткнуться на Амелию.
Слуги расступились и маркиза, пролетев вперед как летний цветистый ветерок застыла перед юной графиней и расплылась в улыбке.
- Моя юная прелестница! А вот и вы? Как я рада, что вы собственной персоной встречаете меня! Боже мой, вы все хорошеете и хорошеете! Куда же более?!
Маркиза раскрыла свои объятия и сердечно обняла растерявшуюся графиню, только сейчас начавшую рассеянно улыбаться.
- Дон Фернандо решил, наверное, сделать сюрприз для меня. Он сказал, что вас не будет здесь, когда я приеду. Признаться, у него вышел отличный сюрприз, что на него совсем не похоже. Да вы уже взрослая женщина, нам будет о чем поговорить… Уверена, вы мне расскажете много интересного!
Маркиза лукаво подмигнула Амелии, отстраняясь от нее в сторону и переводя свой взор куда-то дальше, устремившись с приветствиями к графу.
Амелия не заметила как отец спустился вниз и только сейчас повернувшись к нему устремила на того заинтересованный взор. Граф сдержанно поприветствовал сестру, душа в себе какие-то сильные эмоции. На дочь он не смотрел. В то время как она поняла, что вот на ее удачу, еще одно средство к спасению. Взгляд графини тут же просветлел. Дон Фернандо же,  взяв сестру под руку  было собрался повести ее с собой, увлекая беседой. Но та, к его неудовольствию, остановилась и сообщила:
- Позвольте, достопочтенный дон Фернандо, мой любимый брат, поболтать сначала с вашей дочерью. У нас с вами всегда найдется время для бесед, а вот Амелию неизвестно когда я еще увижу. Вы же не откажете мне в моем маленьком желании?
Граф сдержал гримасу негодования и сдержанно поклонившись ответил:
-Как изволите, уважаемая маркиза. Я к вашим услугам в кабинете.
Маркиза подарила брату очаровательную улыбку и шустро сбежала к  юной прелестнице, взяв ее под руку.
Произнеся еще добрую порцию комплиментов  маркиза осведомилась как же дела у ее милой племянницы.
- Вы к нам надолго пожаловали? Ах тетушка, мне столько всего хочется рассказать вам! Вот бы вы остались подольше!
- Ну, надеюсь пару-тройку дней вам хватит, милая? Я здесь проездом, и вот заехала навестить вашего отца. Я и не думала, что застану вас здесь, поэтому не рассчитывала задерживаться надолго и уже отправила всем заинтересованным лицам письма домой с датой моего приезда. Но ради вас, я готова задержаться здесь столько, сколько потребуется. Итак, я слышала, вы вышли замуж? И очень удачная кандидатура в мужья….Вы у нас теперь герцогиня фон….как там….ах моя память, простите мне такое упущение, ваша милость, если бы вы были в моем возрасте вы бы меня поняли…
- не стоит извинений тетушка. Об этом я и хотела поговорить с вами, но разговор такой долгий, что лучше бы было поговорить тогда, когда вы отдохнете.
-Что же такое? Что-то случилось? Почему ваше милое личико вдруг посуровело? Кстати вы не больны ли? Я заметила легкую бледность на вашем лице и сейчас вижу и тени под глазами….
- Немного нездоровиться, но это пустяки. Для начала у меня к вам маленькая просьба. Отец хочет, чтобы я уехала  как можно скорее…
Маркиза ахнула, испуганно глядя на Амелию
-Да, это так. Я умоляю вас, настоите на том, чтобы я осталась. Знаю у вас побольше сноровки и изобретательности чем у меня, вы найдете кучу справедливых причин. Уговорите его. Иначе уже завтра вы меня здесь не увидите. Прошу вас, это очень важно для меня, вы моя последняя надежда.
Голос Амелии дрожал от волнения, которое она старалась скрыть. Маркиза так же поддалась растерянности и тоже разволновалась, пообещав племяннице, что сделает все возможное.
-Но что же случилось, дитя мое? Вам угрожает опасность? Вы несчастны?
- И то и другое, тетушка. Отец не желает вступиться за меня, он гонит меня назад. Более того он не хотел, чтобы мы с вами встретились и он будет пытаться разъединить нас. Умоляю, сжальтесь надо мной, обещайте мне, что выслушаете меня
В порыве эмоций графиня дрожащими холодными ручками схватила ладони маркизы. Та, клятвенно заверила ее в удачном исходе событий и принялась успокаивать ее.
- Нам стоит пойти в дом, отец может заподозрить неладное.
Две дамы вернулись в особняк. Маркиза, оставив Амелию, отправилась в кабинет графа. Амелия же удалилась к себе, где намеревалась вознести горячую молитву господу, дабы он услышал ее и помог ей.
Так как договоренностей о встрече с родственницей четких не было графиня, по окончании молитвы, осталась в спальне. Однако, маркиза, видимо, удалилась отдыхать, так как спустя час в комнату графини наведался ее отец, воспользовавшись удачным моментом.
Являя собой полное подобие каменному изваянию какого-нибудь древнего идола, с злобно опущенными уголками губ, он предстал теперь перед дочерью.
- Я слушаю вас внимательно….-начал он
-о чем вы отец? Не понимаю – притворно осведомилась Амелия, невинно хлопая глазами.
-Мне заново повторить свой вопрос? Или обилие дерзости затмевают всю память?
- Вы думаете мне теперь прилично будет уехать из Мадрида, когда только что прибыла тетя?
- Прилично или нет, но вы должны будете это сделать! Сегодня останьтесь, но придумайте максимально благовидный предлог для отъезда. Так, чтобы  все прошло гладко. Я надеюсь, что вы побеспокоитесь об этом до завтра и завтра же выедете.
- Но отец, маркиза так хотела меня видеть. Если бы вы знали с каким рвением она высказывала желание пообщаться со мной здесь. Мы так давно не виделись. Мне не хочется оставаться в ее глазах невнимательной, бестактной родственницей, обидев ее моим отъездом.
- Так вот, постарайтесь сделать так, чтобы этого не произошло. Не то я лично усажу вас в экипаж под конвоем и отправлю домой, к мужу. Но учтите, что в этом случае такие действия могут повредить моей чести, да и вашей тоже. Вы знаете, что у меня в Мадриде полно врагов, которые не упустят возможности поиздеваться надо мной.
Юная бунтарка молчала, голова ее гудела от невыносимого давления отца.
- Как пожелаете – еле слышно отозвалась она, в конце концов, не поднимая подавленного взора на того. В то время как в голове ее витали совершенно другие мысли. Она ни за что не желала уезжать, не поговорив с маркизой.
Дон Фернандо ушел, оставив ее одну. Амелия, между тем, быстро призвала слугу, отправив его поручением к маркизе, узнать когда та сможет прийти. К великой радости графини  маркиза де Вильмонт явилась незамедлительно вместе со слугой. Шелестя шелками, распространяя вокруг себя аромат лавандового масла, она вступила в комнату как принцесса.
- я уж боялась, что не увижу вас, тетушка! –выдохнула бедняжка бросившись к родственнице.
- Ну что вы, дитя мое, как только у меня появилась возможность, я тут же скользнула к вам. Итак, что же случилось? Когда мы заговорили с вами о замужестве, ваше лицо побледнело как лист, посему я могу предположить, что в нем и есть вся причина ваших несчастий.
- О, я даже не знаю с какого момента начать… эмоции переполняют меня. Я задыхаюсь.
Самое страшное то, что я и не замужем вовсе…Точнее сказать, я еще не замужем. Герцог не стал моим мужем.
Выражение лица маркизы изменилось. Она непонимающе уставилась на юную донью, выразив свой вопрос еще и словами.
- С самого первого дня моего приезда, герцог не обращал на меня внимания и делал все, чтобы опротиветь мне. Про свадьбу речей не велось, оно и к счастью. Я бы не выдержала замужества с таким ужасным человеком!  Прошу вас, поймите меня. Мой отец отвернулся от меня, бросив свое единственное дитя на растерзание тщеславию и эгоизму.
У меня нет более поддержки в этом мире. Я так несчастна! Если я вернусь к нему, я умру!
 Маркиза ахнула в ужасе. И  принялась успокаивать отчаявшуюся. Та, между тем, в перерывах между рыданиями, рассказывала ей постепенно все о ее тягостной жизни в замке, раскрашивая персону герцога как можно в более грязные тона. Маркиза не переставала охать, ахать и всплескивать руками. Лицо ее не покидали сочувствие графине и ужас от ее рассказа.
Стоит заметить, что маркиза обладала неприличной для ее возраста живостью и эмоциональностью, скорее напускными, чем естественными, с целью выглядеть как можно моложе и свежее. И сейчас даже мимика ее лица столько раз поменялась, столько раз тело ее совершало непроизвольные движения, что у графини разболелась голова от такой «ряби».
Огромное количество косметики на лице делали ее похожей на фарфоровую куклу, в контрасте с естественной красотой черт лица юной графини. И даже в своем горе она оставалась прекрасной, в то время как то и дело появляющиеся складки на лице старшей родственницы, от обилия пудры, делались еще явственней и уродливей. Ее пальцы, увешанные перстнями и кольцами, как руки арабского шейха,  сжимали нежные кисейные ручки графини, почти без украшений.
- О, умоляю вас, придумайте что-нибудь! Избавьте меня от смерти в одиночестве, подле этой мраморной скалы без сердца! Я хочу жить, я полна сил! Прошу вас, милая тетушка, взгляните на меня, моя красота гибнет, она не оценена. За что такое наказание? Разве для этого бог дал мне такую красоту, чтобы затем упрятать меня в темницу? Скажите, в чем справедливость? Может быть, меня наказывают за что-то? О, умоляю, спасите меня! И, если вы не сможете спасти, то дайте хотя бы яду, чтобы я смогла умереть здесь, в родной стране.
- Успокойтесь немедленно, донья Амелия!- испуганно проговорила маркиза,- как мир может потерять такого ангела как вы? Ни за что! И даже рука палача бы не поднялась на такую прелестную головку! А вы просите меня дать вам яда. За что же вы награждаете меня заранее пожизненной скорбью? Когда я была послана вам, чтобы нести спасение. Я не позволю никому погубить столь хрупкую душу. Вы должны быть счастливы. Вот что, как вы смотрите на то, чтобы уехать со мной в Париж?
Амелии не трудно было изобразить на своем лице восторг, так как именно на такой исход дела она и надеялась, зная, что этого и опасался ее отец.
Глаза ее, полные немого восторга устремились на маркизу.
- Да, да, моя прелестный ангел, в Париж! Послушайте меня. У меня достаточно силы и связей, чтобы преспокойно забрать вас собой, не смотря на гнев отца. Я великий оратор и смогу сделать так, что он не посмеет возразить нам. Мы уедем с триумфом и радостью, обещаю вам. И ваше печальное чело тут же проясниться. Муки горя оставят вас и вы устремите свой открытый взор вперед, к богатству и славе, какую только может дать молодой девушке ее красота и знатность, ее честь и достоинство!
- Но как же отец…ведь он приказал мне уехать немедля! Что же нам делать? Как вы успеете уговорить его? У меня уже нет сил сопротивляться ему. Здесь, я полагаюсь на вас как годовалое дитя на мать. Прошу вас, поддержите меня…
- О, это мои проблемы…Вам не стоило бы даже и думать об этом. Я бы даже сказала, что это не проблемы, но маленькие препятствия, которые мы с вами с легкостью преодолеем. А вот действительная проблема заключается в том, что вы, по глупости и неопытности своей, зачем-то сказали отцу что не замужем. Здесь, увы, я помочь не смогу, но могу дать совет, который вы должны будете претворить в жизнь.
- Разве это проблема, тетушка? Она будет мешать мне?
- Еще какая! Незамужнюю девушку в Париже ждет только позор, если у нее нет, конечно, опытного наставника. Но, нам лучше перестраховаться, к тому же у нас к тому есть прекрасные средства, лежащие у наших ног. Если вы разведены, но у вас есть статус, вы красивы и полны жизни, то Париж весь, как прирученный лев, покорно ляжет у ваших ног. Вы понимаете меня?
Взгляд графини просветлел, глаза заблестели
-И что же мне следует делать?
-Как что?! Все же очень просто! Вам надо сказать отцу, что вы замужем, но в порыве отчаяния и горя сказали ему неправду, надеясь на его месть или хотя бы снисходительность.
Все остальное я беру на себя. А там уже, как мы с вами вырвемся из плена тягостных уз, тут же полетим к новой жизни, к новым возможностям!
Дамы проговорили еще некоторое время, обговаривая детали. Между тем еще решив, что уедут как можно скорее, дабы не дать графу опомниться.
Маркиза, чувствуя себя всемогущей богиней, управляющей самим Провидением, покинула Амелию, полную мечтаний и счастья.
Маркизе потребовалось совсем немного времени, чтобы обдумать свой разговор с графом. Она, как женщина искушенная во всякого рода хитростях и уловках, легко справилась со столь рискованной затеей. Между прочим она, как бы по секрету, сообщила графу о том, что его дочь на самом деле замужем и маркиза, как добрая наставница и благовоспитанная женщина, посчитала долгом не только рассказать обо всем графу, но и убедить бедную девушку сказать отцу правду. Граф, казалось, поверил. Насколько искусно маркиза вела свою речь. И ждал лишь того момента, когда дочь сама отважится высказаться.
Кроме того, маркиза намекнула графу, что дочь его, поддавшись эмоциям действительно приукрасила свои семейные несчастья. Она осторожно подметила, что с удовольствием свезла бы племянницу в Париж, на пару-тройку дней, в гости. Где бы-де, поучила ее уму-разуму, показала ей как должна вести себя замужняя женщина и прочее и прочее. Свои беседы она вела осмотрительно и внимательно, как чуткий провидец предугадывая малейшие колыхания настроения графа, разделив их порционально, на два дня. Дон Фернандо предпочитал мрачно отмалчиваться, не разделяя интересов своей сестры, но и не возражая ей. В конце концов, когда маркиза поняла, что последующее промедление может плохо обернуться, она решила немедленно дать знать Амелии, что надо быстро собираться в дорогу.
Дамы заговорили графа как могли, используя всю свою хитрость и силу и, не дав ему опомниться, засобирались в дорогу. Перед отъездом дон Фернандо зашел в спальню к дочери, решив поговорить с ней обстоятельно наедине.
- Вы твердо намерены уехать во Францию?
-Да, ваша милость…..- отозвалась юная графиня
- Тогда знайте, что я категорически не одобряю вашего отъезда. Вы поступаете необдуманно и глупо, тем более вверяя себя в руки такой женщине как маркиза. Видит бог, она не принесет вам ничего хорошего. Жаль, что вы столь слепы, и не видите всех опасностей, в которые она вас с удовольствием втянет. Но, я не имею влияния на вас, пусть вами распоряжается ваш муж. Ради чести вашей и вашей семьи я прошу вас написать ему обо всем. Если, конечно, в вас осталось хоть немного совести. Я слагаю с себя все обязательства перед вами, как моей дочерью и знайте, что я не только весьма недоволен вами, но и отрекусь от вас немедля, если до меня дойдет хотя бы даже маломальская сплетня о вашей жизни в Париже. Вы потеряли мое расположение, поддержку и право обращаться ко мне до тех пор, пока не одумаетесь и не вернетесь к мужу….
Графиня побледнела, пока слушала тяжелую речь отца, звучавшую как приговор. На мгновение ее решимость поколебалась, что немедля отразилось и во взгляде. Однако она быстро нашла себя и ответила:
- Но отец, зачем такие жесткие речи? Вы пугаете меня ими. Клянусь вам, что я ни за что не уроню чести семьи и более того, клянусь вам, что вы будете гордиться мною! Я еду с маркизой в Париж только чтобы отдохнуть и ненадолго. А вы выставляете все в таком свете, будто я совершаю святотатство. Если ваша милость изволит, я категорически не вижу мое пребывание в столице с той дурной стороны,  какой его видите вы. И только потому, что  я руководствуюсь честностью, скромностью и лучшими качествами добродетели в своих устремлениях. Прошу вас посмотреть на вещи с другой стороны и не пророчествовать напрасно, клевеща на свою дочь.
Граф, выдержав длинную паузу, ответил:
- Вы можете говорить все, что угодно. Я не изменю своего мнения.
На этих словах он развернулся и вышел, а графиня, вся на иголках, подождав несколько минут, понеслась к маркизе. Она рассказала ей о разговоре с отцом, чуть и не плача, последняя принялась успокаивать девушку, и вскоре добилась успеха. Амелия воспаряла духом и пожелала уехать как можно скорее, чтобы дон Фернандо чего доброго не запер ее в комнате. Таким образом, дамы, в спешке, покинули особняк на Плаццо дел Сол. Граф дошел до того, что едва ли кивнул им, выразив таким образом, жест прощания и не соизволил проводить их. Прячась за портьерой, он выглядывал из окна, провожая хмурым, тяжелым взглядом удаляющийся экипаж. Сердце его, тяжелое как камень, казалось, совершенно не билось. Как только карета исчезла с поля зрения, граф испустил тяжелый вздох и отошел от окна, решив более не вспоминать столь неприятное происшествие.

продолжение следует