Всё нижеизложенное - ложь. И ценности исторической не имеет. Весь факт подтасован. Приятного погружения. Осторожно сети!
Из серии "Огонь и я".
***
Я освободился от кумаров больничных простенков, изобразив всем глухарям оный привет...
Вобрался сбаломошным нахом. В тугой нарым жующего городского сабжа. По самое пекло зноба.
Немного приник у остановочной станции.
Крепко обнял обляпанный столб за подаренный в целом нехилый хайс.
Всмотрелся в ложное плато жара.
Оно нависло виселицей в нутре небесной чумы. И меня немного торкнуло вдаль.
Я ослеп на одну и ту же душу. Ушел в себя по накладной.
Каждый знает своё «настоящее дело», а любая нишва - примет истинный балагур.
Это святое кредо было накинуто на мои плечи с незапамятных времен несводимой пометкой.
Неписанные правила сформировалось еще тогда, когда и любовь, и романтика, и вера в Богородицу, не перечили моим заветам и службам в мире.
За воротами убогого каземата я казался себе не менее серым пятном, чем дутая посредственность, сдавленная гнетущей атмосферой в круге.
Я представил себя кекерашкой в коконе на деревянной тумбе. С пятками, молотком и уксусом в подмышках.
Тугой от думок мой разобранный на части калган, сбрендил пару мест, где я мог бы привести себя в ужасный порядок и подохнуть с тоски.
Я тюкнул шашек пальцем. Лысый весельчак-гужбаня подмигнул резочиком к господину бурдюру. И мы матанулись по спальным макарам в качестве лыка на предмет «гутен-морген шавки». Там у меня была знатная начка-тык.
И крылья мои начали расти с каждыми вдохом и выдохом.
Покатавшись по станам приличного вида шикарных лепенчиков с разобранных будок, я прикинулся под заправского скромнягу - интеллигентного жлоба.
Местечковый караван-сарай, в который можно было ткнуться, оказался напередь возле облавы мусорской знати. Новый знакомец, почтительно порекомендовал это место. Меня это устраивало вполне.
Во все времена, самые страшные беды и грохоты, происходили рядом с этими каналами розовых погонов и семейных реликвий закона.
Я заявился четко. Моя медленная походка, с нагло-взятым за горло взглядом, выводила на свежий лык не только страх, но и пренебрежение к страху.
« Могерам моего хая – ваша звонкая нитка перепорвана. Берите правее».
Во входных танцах с тюркской рожей нумерольщика меня не ждал никто.
Глухая директриса, также, как и шальной упырок-таксист, получили приличный взброд на свои карманные жилы.
Один ждал теперь мою душу под подъездом, другая носилась и просила опомниться и простить, что она не распознала во мне того самого человека, а углядела жмо банальное.
Люди не меняются. Как было это затравское существо в их пополаме и спорах, так и осталось.
Ольстер мания меж деньгой и человеком будет вечно разить головы. По святкам - по сей век и даже.
Что дальше не зримо. Дальше. Хоть суди из Библии, рок – есть предсмертная кисея и хватит.
Меня осаждали мысли. Связанные, дряблые окурки, а не мысли. Когда богадельня госпиталя каждую ночь напитывалась фурами полных цинковых чанов, меня месило от злости.
Там кусками подброшены неясности, там мясо, не развешенное на крюках.
Всех тех, кто погиб, за собачью кость в первую яровую. Всех в общий котел. В ад. Счёта не было.
Хлебалы по сей день жмурятся на числа, не видя их в лицо.
Воеводы по прибытию в храм(так называли мясобоюню, в которой делили трупы на одинаковые части, чтобы уравнять несхожесть с нормами в гробах) ставили бирки, лакая клей и носили животы своих кишков.
Это чванство, раздирающее пополам, охватывало и бросало в пот. Душевный цинизм, как облил бы классик.
Разившее своей гнильцой за целый вёрст в окружности.
Жизни, удавленные неизвестно за что, теперь кашей ползли по лабораторным графам птичками в синеоких колбах.
Меня это немало коробило. Я вдохнул серой гари, вздыбленной по краям всей своей дороги. Вобрал в себя тугой сваленный ком пыльного роя и чиркнул недоумением, в котором теперь предстоит жить.
Я не канул в прошлое, хотя свой крест нес. Уразуметь о былом и вынести излишки, будет грозно приятно.
Хотя в тоже время я востро нямлил, что прошли те временца, когда пройтись по кимарикам и снять пару гужевок, проще выпаса серебрянки.
Я вонзился в девяносто пятый напористым змеегуром.
Продолжение следует...