Женское утро
Существует очень много людей, которые ни разу в жизни не испытали
счастья. Но нет таких, кто бы ни разу не страдал. И как бы люди не
пытались вытеснить из сознания свои переживания, вряд ли удастся найти
человека, который прожил бы жизнь без страданий. Поэтому сочувствие
неразрывно связано с любовью к человеку.
Эрих Фромм. Психоанализ и этика.
Она проснулась как всегда за две минуты до будильника.
Так ей показалось в это наступившее утро - ее утро. Она вытянулась, поерзала по простыням, - ночная сорочка собралась. Она потянула к ногам непослушный скользкий шелк. Потом зевнула и обратилась к будильнику:
- Никто не имеет права будить меня в это утро, даже ты! - и стукнула по часам. Часы дзынькнули.
Так начиналось ее утро - утро свободной женщины - воскресение.
Она опустилась лицом и спряталась в подушке. Она знала, как пахнет ее постель, она любила этот запах. Постель пахла сдобной булочкой.
Ее малышка любила забираться к ней по утрам.
В роддоме первый раз она ощутила этот запах - сдобной булочки. Отчего же ее малышка так пахнет, подумала она. Потом поняла, новорожденные дети пахнут молоком и хлебом.
По выходным Сдобную Булочку забирали родители.
В такое утро она могла наслаждаться свободой - нежится и мечтать. Мечты ее иногда становились желаниями.
«По сути, - рассуждала она, - ничего в этом нет неприличного, просто женщина не может быть долго одна, она устает».
- Четыре недели не было солнца, - воскликнула она. - Катастрофа!
В воскресное утро она думала о мужчинах; свободные женщины иногда думают о мужчинах.
Она долго сидела на кровати.
«Я просыпаюсь», - так она объясняла себе, оправдывалась, почему растрачивает на пустяки бесценное утро свободной женщины.
Но если уж по-правде, то просыпаться - это очень серьезно.
Проснуться - не пустяковина, уж да.
Много и часто происходит, - что едешь в метро, ждешь трамвая, лифт ждешь, даже покупаешь овощи или средства гигиены, - и время проходит - месяцы, даже годы.
«Боже мой, боже мой!» - воскликнула она.
Когда она думала о мужчинах, всегда восклицала: «Они такие, такие черствые! Ну, как же они не могут быть чуточку предупредительнее!» Она почему-то никогда не имела ввиду, чтобы - добрее, но всегда представляла, как она выходит из машины и ей подают руку.
В ванной ей холодно. Но ей нравится быть у зеркала и смотреться в него, как, может быть, смотрятся девочки и девушки, и даже некоторые мальчики.
«Некоторые мальчики с возрастом становятся мужчинами, все девочки становятся женщинами, - вдруг подумала она. - Какие мы разные».
Она стала гулять по квартире, но сразу поставила на огонь кофе.
За кофе она всегда читала программу телепередач за неделю.
После она стала приводить себя в порядок.
Она могла бы стать строгой или смиренной в зависимости от того или иного варианта макияжа. Косметика ей шла. В это утро она просидела перед зеркалом и лишь уложила ровно волосы: забрала с ушей, заколола, расчесала.
«Я красива?» - подумала она.
Один ее друг любил по утрам расхаживать голым по квартире, он варил кофе и смотрел на себя в отражение через окно - считал вагоны в пролетающих электричках.
«Ха-ха-ха, - рассмеялась она, подумав о своем знакомом, - они такие смешные - эти мужчины».
Скоро она собралась и вышла из дома.
Идти ей было мимо Нескучного сада по широкому проспекту. В Нескучном наслаждалась одиночеством тишина. Верхушки лип качнулись. Подуло, повалило желтыми и красными до ядовито-бардового - листья.
Листья ложатся под ноги в Нескучном саду. И дворники, хмурые ночные дворники, метут и сметают последнюю жалость, последнюю слезу московской осени…
Утро почти прошло, близилось к полудню.
Шло время.
Скоро она проехала на метро и оказалась вблизи Ваганьковского кладбища.
На Ваганьковском в маленькой церквушке они венчалась…
Служки держали над ними серебряные короны…
Они прожили долго и счастливо пять лет.
Она иногда приходила на Ваганьковское в свою церковь, чтобы поставить свечей, послушать благообразные голоса и церковные пения. Служкам она оставляла немного денег, оставляла денег и при входе, где у церковного порога находились всегда пожилые и больные с виду женщины и один мужчина на инвалидной коляске. У нее иногда появлялось мнение, что мужчина этот вовсе и не болен, а просто здесь ему удобно - он получает милостыню и так живет.
Она вошла внутрь, стала напротив святых и несколько раз перекрестилась. Прошла по храму; останавливалась у некоторых икон. Писала записки, где в одной упоминала за здравие всех любимых ею и не любимых. И бывшего мужа она вписала. А в другой написала имена на поминовение усопших.
Когда она выходила из церкви, вдруг вспомнила, что хотела купить свечей, чтобы жечь дома. Старушка, которая продавала свечи, оказалась маленькой, сухонькой с лицом благостным и смиренным…
И показалось ей, что женщина эта всемерно счастлива, а счастие ее заключалось в ее жизни, которую прожила старушка, не сотворив зла и даже не пожелав зла никому. Откуда она почувствовала это? Она не могла себе объяснить, - но то состояние безграничного счастия передалось и ей: так ей стало чудесно, а потом стало и немного жалобно на себя, так светло вдруг сделалось на душе, что ей захотелось тут же и заплакать. Она знала, что есть такие люди, возле которых пребывать доставляет счастие, и не то счастие, когда ты много пожелав, добился того. А такое счастие, что бывает необъяснимо: будто снисходит в душу божье откровение или божья благодать. Такое люди сумрачные называют блажью: «блажь на вас, извините, напала».
Старушка увидела ее, - и будто разгладились морщины на ее лице, - и сделалась старушка как с иконы.
Она спросила старушку:
- Можно я вам подарю… конфеты? Они такие белые в хрустящей обертке.
Ей очень и очень захотелось сделать доброе бескорыстное дело. У нее были конфеты в красивых обертках, которые она купила по дороге, и купила, сама не зная почему - просто захотелось.
Старушка взяла конфеты.
- Подари, милая, подари.
Звонил в кармане телефон, - она шла по осеннему лесу…
Дворники на Ваганьковском будто сговорившись именно к этому дню - ее свободному утру - не стали сметать опавшие клены. Ветер, пошумев в верхних слоях, добрался лишь до шумных улиц и не добрался до аллей Ваганьковского.
Она шла и неожиданно для себя подумала, что идет она снова к тому месту, где стояли они когда-то давно с мужем.
«Он, кажется, не был негодяем, а был милым человеком. Как же мы не нашли причин остаться вместе?»
Осенью женщины плачут чаще. Осень пора мужчин.
И здесь на перекрестке двух аллей она остановилась, потому что здесь у ограды возле монументального и скорбного ангела с женской головою и крыльями стоял человек в черном драповом пальто. Он был в черной шляпе с поникшими полами, перед ним стоял табурет. На табурете сидел лохматый кот.
Она остановилась и стала смотреть, ждать.
- Милейшая дама хочет, наверное, музыки? - голос у говорящего был скрипучий неприятный, но не так неприятный, что подлость сквозила в каждом слове, а будто калитка старая скрипела туда-сюда.
- Итак, друг мой Абрикос, - мужчина обратился к животному, - мы сыграем для проходящей мимо нас дамы. И мы сыграем ей великолепную музыку.
Перед мужчиной на желто-красном одеяле осени лежал кофр. В руках мужчина держал золотую трубу. Она подумала, что хотелось бы саксофон - это современней. И ужаснулась своим мыслям. Ужаснулась оттого, что одновременно она стала мыслить логически, что не подобает ее женской сущности. И в то же время она захотела разрыдаться и бросится на шею и черную драповую грудь трубача, отреветься и уйти.
Осенью мужчины готовятся к зиме. Женщины думают о лете: они хотят Новый год, потом сразу позднюю весну и раннего лета, когда все расцветает.
«Люблю, люблю, - скажет она, - люблю летний дождь и парящее тепло! И еще как клейко пахнут тополя. И жасмин…»
Она подумала, почему кота зовут Абрикосом, ведь он не желтый как осень, а черный с белой грудью, длинными обвислыми усами. Еще же кот был без половинки хвоста.
«Наверное, старый, - подумала она, - бандитом был в молодости».
Приглядевшись к музыканту, решила, что он хитрец - и как истинный мужчина заговаривает ее. И еще к тому же станет дудеть на своей трубе. Она приготовилась уйти, но не ушла.
- Какой же он Абрикос?
Трубач вынул из кармана темного спрессованного цвета носовой платок, развернул его, взял и бережно вставил в трубу мундштук.
- Уж поверьте, душа моя, что именно Абрикос.
И он, как истинный джентльмен, поклонился - или поклонился как старый брошенный всеми кладбищенский музыкант, - поднес мундштук к губам, поделал губами энергичные движения. И вдруг заиграл.
Именно вдруг.
Потому что музыка, которую заиграл старый ловелас-трубач была прекрасна до оглушительного. И будто ветром, сорвавшимся с высоченных небес, подхватило ее. И они полетели - все втроем: женщина, кот и человек в пальто. Осенние клены красной лентой взвились к небесам...
В этот год стояла долгая сухая осень.
Она выглядела прекрасно в это женское утро…
По дороге домой она думала, что мужчина в шляпе просто издевался над ней: кота, наверное, зовут как-то по-другому. Кот вел себя забавно: когда музыкант играл, кот начинал ныть. Именно, он не мяукал, не вопил, не рычал, а ныл - мыы-аа! При этом вставал на задние лапы, делал уморительную морду и шевелил усами.
«Дрянь такая», - подумала она про кота и улыбнулась своему отражению в метро.
День переваливал к вечеру.
Ее утро закончилось, подходило к концу ее женское утро.
Скоро позвонят родители и привезут ее милую Сдобную Булочку.
Она снова шла по аллеям Нескучного. Гуляли люди, опадали с деревьев последние листья. Она думала о раннем лете…
На следующий день ей было идти на работу. Она работала в одном престижном институте, куда молодые люди стремились поступить, чтобы получать приличное образование. На следующий день она пришла в институт, и у нее состоялась встреча. Пришел мужчина, поинтересоваться о правилах поступления. Он много и страстно рассказывал о своей дочери. Она слушала и улыбалась. Мужчина был ей приятен. Они завели разговор о разного вида творчестве. Тогда мужчина рассказал историю.
- Вы были на Камчатке?.. Вы не были на Камчатке. Я понимаю вас. Целый месяц я лазил по вулканам, мы снимали документальный фильм, я нашел место, где живет Бог. Бог живет на Камчатке. Не удивляйтесь моим словам, я вам ручаюсь, что это именно так, потому что лучшего места нет на земле.
Это вроде бы предыстория, сказанная для того, чтобы вы понимали и представляли мое тогдашнее душевное состояние. То есть я пребывал по окончании командировки в положении китобоя вернувшегося с удачной охоты. Но и в то же время душа моя от переизбытка эмоций засыпала: я стал приваливаться к иллюминатору и под гул турбин самолета мирно задремал.
Но не успел я задремать, как меня на взлете разбудил голос моего соседа по креслу. Кресел в ряду моем три: среднее пустое, а с краю устроился мужик…
Надо заметить, что «мужик» - это понятие такое же премерзкое и низкое в интеллигентном произношении, как и «баба». Назовите женщину бабой и вместе с семантической нагрузкой вы получите цветастых юбок, кофтенок, свекольных щек и семечек шелуху на нижней губе. Тогда мужик - это не способный любить как рыцарь.
Но вот вам и с другой же стороны: настоящие бабы с мужиками так просты и бесхитростны, что умеют - не разучились еще - прощать, и душе лениться давать не умеют. Как-то получается у них - баб с мужиками - сострадать и сопереживать.
Чего же душе хочется более?..
И вот такой мужик сидит со мной в кресле через кресло и со мной разговаривает:
«Старина, выпьешь со мной? Спишь? Старина, я ботинки сниму? Ты скажи, если что не так. А?..»
Я же сразу ему не отвечаю и рассматривать соседа не собираюсь. Но он мне настойчиво говорит. И я посмотрел в его сторону.
Каким он мне показался? Не знаю. Мне и сейчас трудно описать попутчика моего, трудно потому, что ничего особенного в этом человеке не было: среднего роста, среднего телосложения, но, кажется, крепкосложенным был в молодости. Лет ему не больше пятидесяти восьми. Живот немного выпирал, но не обвис, - и мужчина не казался рыхлым, а сразу показался мне человеком с большой физической силой. Разве что… нет, кажется, что я себе просто додумываю за неимением ярких деталей… ну, просто он мне показался каким-то неухоженным. Будто он вставал по утрам и долго ходил из угла в угол, искал, чего ему надеть… Будто он садился за стол пить чай со сдобной булочкой, брал старую газету и читал программу передач за прошлый год.
Одним словом мой попутчик приглашал меня пообщаться, он предлагал выпить с ним: пил он вино, - но открыть бутылку у него не получалось. Он ронял ее, и я брезгливо отодвигался ближе к иллюминатору: то засыпал, то, вдруг разбуженный грубым его голосом «старина, не хочешь со мной по душам… ладно, что ж», открывал глаза и кивал ему отрицательно. Я терпеливо сносил моего попутчика.
Меня поразило его лицо.
Оно было будто болезненным: так выглядят гипертоники, или на его лице была какая-то кожная болезнь. Лицо было красным воспаленным, но не так, что румянились щеки, а как бывает при аллергиях. Простите, я не знаю, как правильно описать. Потом вы поймете… Но сразу и мне было странно глядеть и даже неприятно было сидеть рядом: мой попутчик создавал впечатление человека нестабильного и неопрятного. Он все же нашел себе собеседника, и я удивился, что он так «по душам» говорит с сидящим на соседнем ряду азербайджанцем. Вы удивляетесь моей национальной нетерпимости? Упаси вас бог! Ненависть. Ненависть… Я знаю что это. Но поверьте, даже праведная ненависть всегда останется только лишь ненавистью. Не более того. Я сожалею…
Скоро я уснул крепко и проснулся на подлете к Москве.
Мой попутчик спал, похрапывая. Я брезгливо поморщился, но сразу почти перестал о нем думать, потому что впереди меня ждала столица, работа. Меня ждала дочь.
Самолет приземлился. Стали собираться и выходить пассажиры. И так произошло, что мы с попутчиком моим остались вдвоем, все ушли вперед.
И вдруг… случаются же такие вдруг! - мы зацепились взглядами.
И он сказал: «Прости, старина, я летать боюсь». - «Ничего, - сказал я, - Вы бы коньячку». - «Мне нельзя».
Тут я подумал про гипертонию. А он сказал, что тридцать пять лет отходил в моря рыбаком на Камчатке…
Меня как током - вот откуда красное лицо! Это же… это как у Джека Лондона! Он настоящий моряк! Он обветрен тысячью ветрами и тысячью морями, он просолен океаном. Не киношный моряк, а такой, про которых написаны рассказы и повести. Морской волк! Последний романтик земли! Ничего себе! - я видел настоящего морского волка: он скромен, приятен в общении, немного грубоват.
Я готов был просить у него прощения - у моего попутчика: сказать, что был я не прав, что побрезговал его компанией, но все не потому, что я горд - а так случилось, вернее не случилось. Пить я алкагль не пью. Да и устал, знаете, за долгую ответственную командировку.
И он посмотрел на меня, сказал просто, глядя мне в лицо, но будто и не в глаза, а сквозь: «Прожили мы на Камчатке. Было время, уехали, жена захотела на материк. Начали строить дом под Белгородом. Потом я вернулся, как-то не зажилось мне на материке, да и жене… Дом теперь понемногу достраиваю, крышу, окошки вставляю. Надо цветы… Я говорил, как хочешь, а жена, давай розы. У нас на Камчатке розы не растут так обычно, а она мечтала… Старина, ты уж извини, боюсь летать».
Все почти стало мне ясно, и я вновь начал замыкаться. Человеком попутчик оказался приличным, да еще уникальным - морской волк, романтик. И я попрощался и уже почти пошел вперед, но вдруг обернулся.
Кто меня тянул, скажите, за язык?
«Сейчас-то куда летите? Отпуск?»
«А? А-а… да нет, так, вырвался именно к этому дню… К жене лечу. Надо, сам понимаешь. На могилу. Проведать лечу. Тридцать пять лет вместе. Скучаю, старина, знаешь…»
Он пошел вперед, а я остался стоять на месте как вкопанный.
Дома я плакал.
Это все.
Она возвращалась домой и шла по Нескучному. Было безлюдно в аллеях.
Она больше не думала о своем свободном утре. Она думала, что мужчины и женщины так похожи. И все же разные… Она осознала вдруг, что настоящий мужчина - это тот, кто умеет чувствовать по-женски и поступать по-мужски. Дома ее ждала милая дочь, добрые ее родители; завтра наступит новое утро выходного дня.
Она почти пришла к дому.
И вспомнила…
Она подумала, как было ей блаженно и сладостно-больно, когда жалела она всем сердцем старушку в храме. И конфеты ей было не жаль отдать, и не было бы жаль чего другого, что оказалось бы тогда у нее в руках. Она отдала старушке самое дорогое, что есть у человека - чувства.
Она подумала, что какие они разные - мужчины и женщины.
- Мы одинаковые в любви и печали.
Неожиданно пошел первый снег - пухом засыпало аллеи; земля стала белой - все кругом сделалось чистым.
Радость - первый снег!
Хлопья.
Морозный воздух, который хочется пить; и облачко пара выдохнуть озорно…
12.12.2009 Москва.