Сегодня многие люди с упоением так или иначе отмечают День Святого Валентина – праздник (?), пришедший к нам с Запада и подхваченный одуревшим от потребительства (читай - жажды всяческих «любовей») обществом на территории всего постсоветского пространства. При этом люди не хотят, а то и не могут в силу уровня своего сознания видеть разрушительную мощь такого чувства, как любовь. Иными словами, не умеют взаимодействовать друг с другом правильно, т.е. не быть зависимыми, не быть «присосками», не быть ворами чужого ресурса, и не хотят СТРОИТЬ свои взаимоотношения так, чтобы не разрушать, а ПОДНИМАТЬ друг друга. Давайте проследим, как такой НОВАТОР («чудотворец всего, что празднично»), тончайший и, вместе с тем, громогласно-центрОвый в жизни и поэзии человек, как Владимир Маяковский, «сражался» с сокрушительной болезнью человечества, которую общепринято называть, возвеличивая и обожествляя ее, любовью.
Любовь в поэзии Маяковского.
(наброски к подумать)
Я свое, земное,
не дожил,
на земле
свое не долюбил.
Что такое любовь для Маяковского? Каким он видел Мир и себя в нем с точки зрения этого понятия? Как изменялось это вИдение? Какие прозрения были у него?
В самых ранних стихотворениях ("Я”, "Любовь”, в трагедии "Владимир Маяковский”) поэт говорит о любви не в связи с личными переживаниями. Это зоркий взгляд как бы со стороны, взгляд наблюдателя:
Девушка пугливо куталась в болото,
…………………..
и вот я - озноенный июльский тротуар,
а женщина поцелуи бросает – окурки!
(«Любовь»)
Если б вы так, как я, любили,
вы бы убили любовь
или лобное место нашли
и растлили б
шершавое потное небо
и молочно-невинные звезды.
Ваши женщины не умеют любить,
они от поцелуев распухли, как губки.
А из моей души
тоже можно сшить
такие нарядные юбки!
Идем, —
где за святость
распяли пророка,
тела отдадим раздетому плясу,
на черном граните греха и порока
поставим памятник красному мясу.
(Трагедия «Владимир Маяковский») 1913 г.
Или:
У взрослых дела.
В рублях карманы.
Любить?
Пожалуйста!
Рубликов за сто.
А я,
бездомный,
ручища
в рваный
в карман засунул
и шлялся, глазастый...
Враспашку -
сердце почти что снаружи -
себя открываю
и солнцу, и луже.
Уже спустя три года в поэме "Люблю” (1916 год) к Маяковскому приходит понимание: «Любовь и ненависть – две стороны одной медали».
У прочих знаю сердца дом я
Оно в груди — любому известно!
На мне ж с ума сошла анатомия.
Сплошное сердце — гудит повсеместно...
Больше чем можно,
больше чем надо —
будто
поэтовым бредом во сне навис —
комок сердечный разросся громадой:
громада любовь,
громада ненависть…
Прорывается личное и в поэме «Облако в штанах». Сердцем любовь воспринимается как прекрасное чувство, но разумом осознается как болезнь.
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама! У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,-
ему уже некуда деться.
Каждое слово, даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Дальше – накал страстей еще больше:
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая -
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек.
вплоть до жалоб:
Радуйся, радуйся, ты доконала!
Теперь такая тоска,
что только б добежать до канала
и голову сунуть воде в оскал.
Или:
Мне, чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел: люби!
вплоть до обращения поэта-атеиста к Богу:
Слушай, всевышний инквизитор,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь. Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только - слышишь! - убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!
Всемогущий, ты выдумал пару рук,
сделал, что у каждого есть голова, –
отчего ты не выдумал, чтоб было без мук
целовать, целовать, целовать?!
Или:
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
О том, что поэт не нашел в любви своего счастья, с горечью говорит он и в поэме "Человек”:
Гремят на мне наручники,
любви тысячелетия...
Любовь предстает здесь в образах, выражающих лишь одно страдание:
И только боль моя острей —
стою, огнем обвит,
на несгорающем костре
немыслимой любви.
В стихотворении «Лиличке» любовные страдания поэта достигают апогея:
Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
(26 мая 1916, Петроград)
И вот отрицание любви-разрушительницы:
Любовь! Только в моем
воспаленном мозгу была ты!
Глупой комедии
остановите ход!
Смотрите —
срываю игрушки-латы
я,
величайший Дон-Кихот!
В поэме "Про это"(1923 г.) решается другая проблема - проблема высокой нравственной требовательности восстановления чистоты любви, изуродованной и опошленной собственническими отношениями. "
"По личным мотивам об общем быте"- так лаконично определил Маяковский в статье "Я сам". тему этого произведения.
Казалось бы, поэма действительно "про это", а вчитаешься - все-таки больше про другое. Поэтому и тема ее впрямую не названа. "Про что, про это ?" - спрашивает автор и слово "любовь", подсказанное рифмой, зачем-то заменяет многоточием.
Если отбросить всю научную фантастику, все картины аллегорических превращений, искусно и многословно реализующие каждый речевой оборот, то останется несколько ярких и крепких кусков, где выражены те же основные мотивы, что и в дооктябрьских стихах и поэмах: любовь и ненависть.
Эта тема пришла,
остальные оттерла
и одна безраздельно
стала близка.
Эта тема ножом
подступила к горлу.
Молотобоец!
От сердца к вискам.
Эта тема день истемнила,
в темень колотись -
велела - строчками лбов.
Имя
этой
теме:
............!
Поэма "Про это", как и поэмы "Облако в штанах", "Флейта-позвоночник", "Человек", отличается широким охватом жизни, глубоким и тонким психологическим проникновением в тему.
Выступая на диспуте в Пролеткульте с чтением отрывков (3 апреля 1923 г.), поэт отмечал: "Здесь говорили, что в моей поэме нельзя уловить общей идеи. Я читал прежде всего лишь куски, но все же и в этих прочитанных мною кусках есть основной стержень: быт. Тот быт, который ни в чем не изменился, тот быт, который является сейчас злейшим нашим врагом, делая из нас - мещан".
В начале 1929 года в журнале "Молодая гвардия” появляется стихотворение "Письмо т. Кострову из Парижа о сущности любви”. (Оно было навеяно встречей с Татьяной Яковлевой. Чувство было взаимно).
В стихотворении "Письмо т. Кострову…» выстраивается система аргументов, достаточная для того, чтобы разговор о любви смог обрести новый характер. Слово любящего человека способно «подымать, / и вести,/ и влечь,// которые глазом ослабли».
"Письмо т. Кострову...” радостно, проникнуто счастливым ощущением большой, настоящей любви:
Нам любовь
не рай да кущи,
нам любовь
гудит про то,
что опять
в работу пущен
сердца
выстывший мотор.
Себя
до последнего стука в груди,
как на свиданьи,
простаивая,
прислушиваюсь:
любовь загудит —
человеческая,
простая.
Опубликованное много лет спустя стихотворение "Письмо Татьяне Яковлевой”, (она эмигрировала из России), тоже несет в себе новые идеи, настроения, новые интонации.
Я не люблю
парижскую любовь:
любую самочку
шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
сказав -
тубо -
собакам
озверевшей страсти.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
В черном небе
молний поступь,
гром ругней
в небесной драме,-
не гроза,
а это
просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
не верь сырью,
не пугайся
этой тряски,-
я взнуздаю,
я смирю
чувства
отпрысков дворянских.
Страсти корь
сойдет коростой,
но радость
неиссыхаемая,
буду долго,
буду просто
разговаривать стихами я.
Свойственная открывающим стихотворение строкам предельная откровенность подкрепляется далее словами о «собаках озверевшей страсти», о ревности, которая «двигает горами», о «кори страсти» - и письмо наполняется силой интимного чувства. В то же время оно постоянно переводится в социальный план. Поэтому, когда герой восклицает:
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
- слова о будущем торжестве революции становятся логическим завершением стихотворения.
«Громада любовь» - вот словосочетание, которое лучше других способно выразить чувство, лежащее в основе этих стихов. К такому глубокому осмыслению любви Маяковский пришел еще в пору работы над поэмой "Про это”. Тогда он писал: "Исчерпывает ли для меня любовь все? Все, но только иначе.Любовь — это сердце всего. Если оно прекратит работу, все остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может проявляться во всем... если нет "деятельности”, я мертв...Любовь не установишь никакими "должен”, никакими "нельзя” — только свободным соревнованием со всем миром”.
В самой же поэме он мечтал об огромной, всеохватывающей любви:
Чтоб не было любви —
служанки замужеств,
похоти,
хлебов.
Постели прокляв,
встав с лежанки,
чтоб
всей вселенной
шла любовь.
В предсмертном письме, написанном за два дня до рокового выстрела и адресованном "Всем”, поэт в последний раз говорит о любви: "В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил...”
А в записной книжке Маяковского остались, как «Неоконченное» такие стихи:
Уже второй должно быть ты легла
В ночи Млечный путь серебряной Окою
Я не спешу и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить
как говорят инцидент исперчен
любовная лодка разбилась о быт
С тобой мы в расчете и не к чему перечень
взаимных болей бед и обид
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложила небо звездной данью
в такие вот часы встаешь и говоришь
векам истории и мирозданью
(сохранена орфография поэта, без знаков препинания)