ВСИЧКО ХУБАВО
...Шел новый учебный год. Я учил и воспитывал детей, а они воспитывали меня. И вот, во время этих трудовых будней, где-то посреди зимы, вызывает меня к себе Мансур и показывает какую-то ''телегу''. Оказался этот документ письмом на официальном бланке с грифом, который я расшифровать не сумел. Но само письмо содержало вполне сносно написанную по-русски просьбу, смысл которой сводился к фразе: ''Ребята, а давайте дружить!'' Это было послание из маленького болгарского городка возле Габрово, из местного Дома пионеров с предложением искренней и бескорыстной дружбы в стиле: ты мне - шоколадку, а я тебе - жувачку.
''Вы, Семен Аркадьевич, курируете у нас комсомольскую организацию. Поэтому я поручаю Вам ответить на это письмо и обеспечить дальнейшие контакты, в целях заключения договора о сотрудничестве нашей школы и этого вот Дома пионеров'', - приговор мне уже был вынесен. Даже не смущала логика: курируешь комсомол, займись пионерами. Так я влип в международную общественную деятельность. Надо сказать, что с Болгарией у меня однажды уже не сложилось, когда я, работая в ССКТБ, претендовал на турпутевку, не помню уже на какой из ее заманчивых курортов. Тогда на вопрос инструктора Сокольнического райкома ВЛКСМ: ''А почему вы хотите поехать за границу? Вы, что в нашей стране уже везде побывали?'' - я вдруг понял, что за границу-то я не очень-то и хочу. Что есть еще масса мест, где я могу побывать, не пересекая границ моей родины: Соловки, например, да и в Туруханском крае я как-то еще не отдыхал ни одного года... На райком КПСС я даже и не пошел.
Попытка любви и дружбы номер два с независимой Болгарией началась с сочиненного мною письма в ответ на их просьбу о помощи. Стиль мой, махрово-комсомольский, не оставлял сомнений в том, что советская сторона очень хочет дружить именно с пионерским Домом именно этого городка, причем, сейчас, немедленно, а точнее, еще вчера. Ну, отправил я с главпочтамта письмо в Трявну и думать забыл об этом. Ан, не тут-то было. По прошествии времени недолгого, помнится, не более двух-трех месяцев, происходит следующее. Провожу я обычную самостоятельную работу в 7-ом классе. Тут стучится в дверь дежурная со словами: ''Мансур Михайлович просит вас зайти к нему сейчас''. Ну, я тогда недостатка в самомнении не испытывал, а и Мансура не очень побаивался, так что возьми да и скажи: ''Кончится урок, тогда и зайду''. Девочка в этот день была не только дежурной, но еще и умницей. Она так и доложила при посторонних: ''Семен Аркадич сказал, што ему щас некогда, он зайдет на перемене''. От этого резюме бывшие в кабинете моего директора переглянулись и сильно зауважали неведомого им Семена Аркадича, без которого даже сам Мансур Михалыч не может ничего предпринять. А как ММ сдержал свой крутой татарский темперамент, когда я все же появился у него на пороге, мне до сих пор не понятно. В кабинете его была в ту минуту всего-то делегация из дружественной нам Народной Республики Болгарии в составе шести человек, во главе с директором Дома пионеров города Трявны Габровского округа Ловеческой области. Звали этого директора Камен!
Я вошел в кабинет ММ, совершенно не подозревая, что вламываюсь на самую захватывающую страницу своей биографии. Во главе стола сидел, как и полагается, сам Мансур. Напротив - небольшая худенькая фигурка в кожаной коричневой куртке и в очках на не очень-то болгарском носу. Вдоль стенок - остальные пятеро, которые к нашему повествованию имеют отношение второстепенное. Девушка напротив моего патрона была мне представлена как Валентина - руководитель группы товарищей, прибывших для заключения, так сказать... Валентина на очень знакомом мне языке что-то сказала. Не помню что, но помню, что я подумал в этот момент: ''О! Я понимаю по-болгарски!'' Но, уже отвечая ей какую-то любезность, я осознал, что нет, пока еще не понимаю. Она их привезла в Москву, в нашу школу, куда ранее по их же просьбе пришло письмо с мечтой о дружбе. А все потому, что это письмо попало через Валентину к ее племяннику, и тот его сунул под дверь канцелярии директора ''гимназии'', где сам недавно учился. И вот теперь стоит Семен Аркадьевич как министр иностранных дел в кабинете премьера с целью заключить столь необходимый нам договор, всем вам понятно о чем. Как видите, первая встреча с моей будущей супругой прошла в весьма формальной обстановке, что еще некоторое время и определяло настороженность в наших отношениях.
Далее события развивались подобно движению атомного ледокола: не то, чтобы быстро, но мощно и неотвратимо. Валя водила друзей болгар и болгарок по Москве, скупая с ними все, что встречалось ювелирного, льняного, а также того, что включается в розетку. Об их культурной программе мы тоже не забыли, и вскоре, полностью измученные Москвой, они быстро сдались на наш вариант договора о братстве и сестричестве. Надо представлять себе хотя бы на четверть ритм и распорядок жизни в городе Трявне, чтобы понять, какого мужества требует простое пребывание в Москве от коренного ''болгара'', а уж тем более, если его подложить на некую нагрузку. Уезжали они счастливые более всего именно от того, что уезжают. А через пару месяцев нам предстоял их приезд, уже с группой специально подобранных пионеров и полное обслуживание их делегации на нашей территории. Затем, разумеется, - ответный визит нашей команды в Балканский край и (о! чудо!) к Черному морю. В школе начались интриги по составлению группы учащихся и руководителей поездки. Если с первыми двумя участниками концессии было все ясно, то добавить еще двух командиров оказалось не так уж легко. Описать страсти, что разгорались и гасли, тлели и вспыхивали в стенах и за пределами средней школы № 355 я не берусь. Не хочу показаться жалким писакой, неспособным обрисовать события равные по накалу исторической драме людовиковых дворцовых коллизий. Читайте Дрюона, Дюма, Радзинского - там все это есть. Хотя, пожалуй, слабовато, не дотягивают известные беллетристы до уровня кузьминско-выхинских баталий.
Но если война не кончается долго, то отдельные битвы, все ж, окончание имеют. Завершилась и эта битва победой двух училок. И к нам с Мансуром присоединились Анна Бондарчук и Ольга Самусева - две абсолютно противоположных личности из нашего многогранного педагогического коллектива. Ольга была молодой математичкой, вместо которой я в свое время был принят на работу, по случаю ее беременности. Девка она была боевая, и я не хочу тут разглагольствовать о тех методах, которыми она пользовалась для достижения своих целей. А вот мадам Бондарчук заслуживает нескольких специальных слов. Это была весьма и весьма экстравагантная, очень неглупая, эмансипированная, по определению, и в меру скандальная преподавательница русского языка и литературы. Как член партии (а да будет вам известно, что в советских школах преподавать литературу и историю имели право только члены КПСС, и в Москве, по крайней мере, это правило неукоснительно соблюдалось) она имела большое влияние на решения, принимаемые в школе, но и, одновременно, обеспечивала себе свободу маневра. Авторитет ее среди учеников был сравним разве что с директорским (а Мансура в школе уважали, да и сам он к детям иначе как на ''Вы'' не обращался). Анне в классное руководство давался неизменно самый хулиганский класс, и он таки ходил у нее по струнке. Свободой мысли и независимостью поведения она умело располагала ребят к себе, и они смотрели ей в рот. Жаль, правда, больше никого в школе в грош не ставили. Ее ученики без малейшего сомнения пошли бы в бой и на плаху по ее приказу. Предмет свой она знала гениально и вколачивала его в молодые податливые головки беспощадно и... легко. Много общего я находил в ней кое-с-кем, лишь с разницей в годах и нахальстве, которое проступало в ней излишне нарочито. Она была одинока, а дом ее был неприступной крепостью для учителей, но не для детей. Анна влилась в наш болгарский вариант с условием, что половина группы формируется из ее 8-го ''Б''. Условие Мансур принял, зная, что ''пихает себе в трусы ежа'' (болгарская пословица, на тот момент еще мне не известная).
Итак, четверка руководителей и половина детей были утверждены, и оставалось добрать еще десяток ребятишек. Слава богу, мне удалось пропихнуть кое-кого из своего класса. Ведь я считал необходимым поощрить некоторых за отличную учебу хотя бы. Была у меня в классе одна девчоночка, которую хочу здесь вспомнить. Звали ее Оля Охтименко. Она была очень маленькая для своего возраста, а точнее миниатюрная. Но очень ладненькая и, в полном смысле слова, лучезарная. Всегда улыбалась, но при этом была скромницей и тихоней. Однако имела характер, мнение по всем вопросам, и не старалась угодить. В математике она соображала на пять с плюсом и никакого труда особо не прикладывала. Ей все-все давалось легко и с удовольствием. В нашем классе, да и во всей параллели я аналогов не припомню. Нет, решительно некого с ней сравнить. Умница, да и только. Точно помню, что за нее я стоял горой, и в Болгарию она поехала. Вообще, тогда у нас восторжествовал принцип отбора по заслугам именно детей, а не их родителей. В группе же встречной все было наоборот, но я узнал об этом много позже, когда уже стал жить в Трявне. Мансур, думаю, не знает об этом до сих пор.
Приближалась дата прибытия болгар, а у нас еще не все было готово. Выяснилось внезапно, что в ОВИРе нас оформлять не собираются, а подобными делами занимается ''Спутник''.
В московское бюро молодежного туризма отправился не директор школы, что имело бы более солидный статус, а простой учитель Сеня, правда, нацепив свой лучший костюм. Очереди в советские госучреждения никто не сможет описать лучше Ильфа и Зощенко. Я и не берусь. Но в ''Спутнике'' меня поразил некоторый либерализм: молодежь, обслуживающая ''просителей'', почему-то сразу переходила на ''ты''. Этот сленг комсомольских строек мне не слишком пришелся по душе, что, видимо, как-то повлияло на принимавшую у меня документы девушку Марину, которая, тыкая мне, не получила того же в ответ. Разумеется, после нескольких часов ожидания в коридоре выяснилось, что документы эти - в ужасающем состоянии: не хватает чего-то очень важного, а неважного, наоборот, хоть отбавляй. А билеты для группы - проблема, потому что - сезон. И пока загранпаспорта будут оформлены, с билетами станет совсем беда! И еще масса условностей совершенно алогичных должна быть соблюдена, что, практически уже не представляется возможным.
Я знал! Я знал! Болгария навсегда для меня останется неприступным бастионом. В моем мозгу возник образ с сигаретной пачки ''Шипка'', на который наворачивались усатые рожи янычаров с ятаганами в желтых зубах, в красных шароварах и фесках. Не сдаваясь, как генерал Столетов на одноименном холме, я уже начал терять надежду на победу в этой кампании. Договорившись, что через неделю я вернусь, совершив работу над ошибками, я освободил бюро от своего присутствия, доставив Марине несказанное удовольствие.
Справки и протоколы несостоявшихся заседаний штаба по обмену делегациями я насобачился клепать на своей машинке ''Ивица'' так же, как Сергей Михалков гимны Родины, и даже лучше. Через семь дней я вновь маялся у кабинета по оформлению коллективных загранпаспортов. Чудо произошло, как и положено, на девяностой минуте после начала матча. Кто-то из молодых людей, работающих там, обратился к ''моей'' Мариночке с поздравлениями, и через полуприкрытую дверь я кое-что узнал об этой фее, от которой все зависело. Оказывается, и у фей бывают дни рождения. Со словами: ''Скажите, что я - за вами, а я - на минутку...'' - вылетаю на улицу в центре Москвы и бегу. Обратно бегу с той же скоростью и влетаю в комнату, где работают сразу пяток таких вот фей, с букетом и коробкой конфет, крепко прижимая подмышкой мешающую мне папку с бумагами. Профессионально отрепетированные взгляды всех Марининых сотрудниц впиваются в меня, предвкушая ее реакцию на мое откровенное нахальство. Но оказывается, причина такого вызывающего поведения просителя вполне уважительная: ''Конечно, совершенно случайно я узнал, но сделать вид, что ничего не знаю, я не мог...'' Фиг его знает, чего я там плел, да это и не важно. Фея сама устранила все мои проколы, переделала все, что надо было переделать в датах, цифрах и адресах и сама у себя приняла к рассмотрению наши бумаги. Более наглой фальсификации документов трудно себе представить. Детям, которым еще не исполнилось 12-ти, мы подправляли возраст. Кому уже перевалило за 16 - подменяли фотографию. Все, кроме национальности, оказалось запросто переменить в этой стране. В Болгарию мы поехали не за букет цветов, а за искреннее уважение и неподдельную расположенность к рядовой сотруднице, от которой девяносто девять процентов просителей уходят ни с чем, не сумев оценить тонкой ее душевной организации. Я ликовал. Но не только потому, что мы получили паспорта, а еще и потому, что мне опять удалось на практике применить то, чему я старательно учился по ксерокопиям Дэйла Карнеги. Это работало, и я этим пользовался.
Они приехали в начале июня, но наша спокойная жизнь кончилась дней на пять раньше. Просто за пять дней до прибытия в Москву болгарская сторона впервые нарушила подписанный нами пакт о ненападении. Они сообщили, что по желанию родителей, чьи чада направляются в СССР, дети должны жить все в одном месте, а не в различных семьях, как было закреплено в договоре. Найти подходящее место в эти сроки нам было не по средствам. (Я надеюсь, мой уважаемый читатель еще раз пробежит глазами и по-достоинству оценит последний пассаж.)
Но выход всегда найдется, если поискать в нестандартном месте. Отбросив варианты с гостиницей, общежитием и школьным спортзалом, кто-то, уж не помню кто, вспомнил о квартире, которой наша школа пользовалась для группы продленного дня. Учебный год закончился, квартира пустовала и могла быть с успехом превращена в ''пансионат для детей-сирот''. Вот когда пригодилась выучка класса под руководством Бондарчук. Ее лбы и лбихи за считанные дни произвели там полный ремонт и переоборудование. Решено было, за отсутствием необходимого количества кроватей, взять напрокат раскладушки, а остальное дети натащили из дома, получив от родителей, осчастливленных тем, что не придется угождать иностранным гостям, все от постельного белья до ложек и кастрюль. Беда пришла, откуда не ждали. Даже, используя геометрические познания и дифференциальные вычисления, двум учителям математики, историку и русисту не удалось расставить в трехкомнатной квартире двадцать две раскладушки. И даже, если бы их ставить без зазоров, в кухне и в коридоре, все равно места бы не хватило. Балконов же в нашем распоряжении не было. Может быть, вы не знаете, это приходит с опытом, но все гениальное - просто. Папа одного из ''наших'' детей сказал то, что в анекдотах обычно озвучивает какой-нибудь Рабинович: ''Что вы мучаетесь, отдайте им квартиру, а раскладушки они сами поставят, как захотят''. Стоит ли объяснять, что в дальнейшем, заходя в эту квартиру, человеку приходилось преодолевать груду сваленных в кучу раскладушек, а дети благополучно расположились, побросав матрасы прямо на пол. Они жили там настоящим табором, и много раз в своей будущей жизни в Болгарии я вспоминал этот бивак, наблюдая за цыганами, коих в этой солнечной стране - великое множество. Раскладушки мы вскоре сдали обратно в прокат, сэкономив кучу денег.
А потом у нас был первый вечер после тяжелого дня. Когда детишек, наконец, удалось уложить (блажен, кто верует), все руководители собрались в кабинете у Мансура для закрепления, так сказать, нашей наметившейся дружбы. Болгарская сторона решила нас угостить по случаю удачно начатых каникул, а, с учетом горбачевско-лихачевского периода в истории нашей терпеливой отчизны, сабантуйчик проходил за закрытыми, в прямом смысле, дверьми.
В дни нашего международного общения в школе работал городской пионерский лагерь. Начальником его была учительница младших классов Минчук Нина Павловна. Женщина - вполне милая, если бы не одно обстоятельство, которое серьезно затрудняло непринужденность нашего общения: она была парторгом школы.
Объяснять гостям деликатность момента, связанного с традиционным ''обмыванием'' важных событий, было бесполезно. Они бы вообще не поняли, что такое безалкогольное торжество, и поэтому было решено провести все быстро, тихо, незаметно. А братья-славяне в предвкушении расслабона наперебой вытаскивали, словно из рукава, какие-то неведомые нам деликатесы, маринады, вкусности, повторяя при этом как заклинание слово, показавшееся нам магическим: ракия, ракия, ракия. Тут будет уместно заметить, что в этот вечер на нашем мероприятии отсутствовала переводчица Валентина. Правда, для прибывших издалека демократов, это не являлось никаким препятствием в общении с нами. Они, как и все представители лагеря СЭВ, полагали себя знатоками великого и могучего не своего языка. При этом они действительно понимали основную массу наших слов. А вот с выражением собственных мыслей по-русски дело у них обстояло похуже. Точнее, никак не обстояло. Тараторя на своем церковнославянском, некоторые из них все же удосуживались изредка втыкать в свою речь подобие знакомых нам слов, известных во всем мире как исконно русский диалект. Напечатать здесь примеры идиом, звучащих в той речи, было бы слишком дерзким актом, даже учитывая сегодняшнюю вседозволенность в СМИ. Понять родственную нам речь по-настоящему никто из нас не мог, поэтому мы просто кивали головами, широко раздвигали уста в улыбке и время от времени начинали гоготать, изображая пресловутое российское радушие. Но вот, импровизированный столик наконец был накрыт, и в руках одного из гостей по имени Кольо появилась громадная бутыль (позже мы узнали, что в таких посудинах у них продается лимонад и другие безалкогольные напитки) с желтоватой прозрачной жидкостью, в коей мы с облегчением признали знаменитое болгарское белое вино. Мне вспомнилось, как в первый их приезд при обсуждении планов и программы нашего будущего посещения прозвучало название черноморского городка Бяла, где нам предстояло пожить в местном пионерлагере. Мансур тогда с энтузиазмом воскликнул: ''А, Бяла! Знаем, ну как же! Бяло вино!'' - и все удовлетворенно закивали, вот, мол, как славно мы понимаем друг друга. Глядя сейчас на Михалыча, впялившегося в Кольину бутылку, я понял, он вспоминает то же, что и я. ''Ракия'', - уточнил Кольо, потрясая полуторалитровкой, и мы окончательно убедились, что сейчас нам предстоит попробовать какой-то особенный сорт вина, о чем мы потом будем с вожделением рассказывать, каждый в своей компании друзей, дальше Малаховки носа не высовывающих.
В связи с перестройкой национального сознания на полностью трезвый способ существования, в кабинете у директора средней московской школы стаканов, рюмок и, тем более, стопочек не обнаружилось. Поэтому народ выходил из положения, как мог. В ход пошли два стаканчика от карандашей, чашка для чая, какая-то сувенирная кружка с пиратом и кинжалами, ну, и не помню, чего еще. Торопливо разлив элексир по импровизированным фужерам, ММ набрал воздуха для произнесения торжественного спича, как вдруг в дверь постучали не громко, но довольно требовательно. Сообразительности нашей могли бы в эту минуту позавидовать самые титулованные игроки КВН и ЧГК одновременно. Даже болгары моментально поняли ситуацию, и ''рюмки'' исчезли из наших рук в долю секунды. Все устремили взоры на дверь, которую Мансур предусмотрительно запер, а я, сам не знаю почему, в этот момент смотрел на Самусеву. Ольга оказалась находчивей всех нас. Она не искала, куда бы спрятать свою посудину, а решив вопрос в пользу ''быть'', залпом опрокинула ее содержимое себе в рот, справедливо полагая, что пустая чайная чашка в руках невинной девушки не вызовет никаких подозрений у незванных гостей. Между тем, Мансур открыл дверь, и на пороге появилась Минчук, разумеется, в качестве начальника городского лагеря, чтобы поинтересоваться, почему это в столь поздний час из-под дверей канцелярии пробивается полоска света. Кто знает, сколько времени она прислушивалась за дверью, но одно нас успокаивало: по-болгарски она, уж точно, не понимала. Не то что мы! Убедившись в полном отсутствии криминала, недремлющий наш парторг удалилась, а я продолжал наблюдать за Самусевой, понимая, что картинка мне нравится все меньше и меньше. Оля извивалась нижней частью своего корпуса, пригибалась вперед, делала странные пассы свободной рукой, а ладонь с зажатой в ней чашкой прижимала к груди где-то в области пищевода. При этом она дико выпучила глаза, а ртом и носом со свистом втягивала и выпускала воздух. Очень здорово, что мое подсознание в эту секунду подсказало мне, что надо делать. Я выхватил из тумбочки свой стаканчик и понюхал содержимое. О, как жаль, что знания химии в этот момент покинули меня, и я не мановением руки над краем сосуда привлек к себе аромат его содержимого, а вдохнул ноздрями прямо изнутри. Резкий спиртной дух пронзил мне все предназначенные для обоняния рецепторы, посылая в мозг команду на срочное отбрасывание головы. Проделывая это движение, я успел спасти жизнь моему другу и директору, выдохнув: ''Это не вино''.
Ракия оказалась 70-градусной домашней виноградной водкой, предметом особой гордости Кольо как производителя и ценителя этого поистине национального болгарского достояния.
Много еще чего разного случилось после описанных мною эпизодов в бурной моей биографии. Долго и упорно возились мы с делегацией братской страны, показывая им лучшее в Москве и не только. Мы водили их по театрам и музеям, включая Оружейную палату и Кремль вообще. Показали и Золотое Кольцо, и лучшие универмаги столицы. Но, без сомнения, гвоздем программы стал Мавзолей, который был включен в план экскурсий по их собственному настоянию. Родившись и прожив более четверти века в столице, автор этих строк не удосужился ни разу (!) побывать в этом ''храме'' истории и, надо сказать, надеялся прожить и дальнейшую жизнь, не подвергая себя подобным сомнительным удовольствиям. Однако народная мудрость гласит: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Чем именно было означенное место для пылкого сердца, пока еще комсомольского вьюноши, не будем уточнять. Но было оно, во всяком случае, не самым приятным объектом для приложения его вполне искреннего внимания к окружаюшей натуре. ''Взялся за гуж, не говори, что не дюж'', глаголит та же вековая мудрость, поэтому отступать мне было некуда. Правда, Мансур по моей просьбе поставил на проведение этой экскурсии Самусеву Ольгу, которой, что на Ленина, что на Тутанхамона в гробу смотреть было однозначно параллельно. Я же должен был в этот день сидеть на выпускном экзамене по алгебре в 11-х классах. Ах, не доучли мы с Михалычем специфических особенностей женского организма, а, именно, особенностей хрупкого организма коллеги Самусевой, коя, по ее собственному выражению, занемогла и попросила ''поменять ее с Семен Аркадичем'' местами в данный рабочий день. Итак, вместо иксов и логарифмов мне предстояло вкусить совсем других эмоций. По наивности я еще надеялся пристроить всю группу в очередь, где-нибудь вблизи от Исторического музея, а самому незаметно смыться в направлении, строго противоположном продвижению очереди. Но не так все получилось на самом деле. Теперь я знаю точно то, что тогда мне не приходило в голову: кто попадал в очередь перед Мавзолеем, выбраться из нее мог лишь, пройдя этот путь до конца. Речка, как известно, вспять не течет. Пришлось мне, очень того не желая, побывать в этом скорбном месте и увидать все, что встало на моем пути. Не буду смаковать подробности, но скажу, что за исключением ''главного'', мне все там понравилось.
Возвращаясь к забавным перипетиям нашего сюжета, расскажу еще об одном случае. Квартира, в которой располагались наши гости, вместила в себя лишь двадцать пионеров и двух из четырех руководителей группы. Находилась она на первом этаже обыкновенной многоэтажки в весьма неблагополучном месте, т.е. в эпицентре рабоче-крестьянского квартала одного из самых лимитческих районов Москвы. Бурный и неподдельный интерес местного населения, особенно не самой трезвой мужской его части, к ярким и вызывающе облаченным девицам вполне половозрелого срока да ишо иностранного происхождения пресекать приходилось на корню. Но не всегда успешно. Организованное вечернее дежурство родителей в паре с одним из нас, руководителей проекта, особых результатов не принесло. Дело в том, что квартира была классической ''распашонкой'', и пока мы прогуливались у подъезда, куда выходили окна двух комнат, все хулиганское сословие близлежащих улиц осаждало форточки с противоположной стороны дома. А дом был (надеюсь, и есть) длинный, подъездов десять. Так что мы просто не успевали контролировать вверенную нам территорию. Позже директор вкупе с парторгом накатали телегу в РУВД, и милицейский ГАЗик помог нам как-то справиться с неполадками чрезмерного отечественного гостеприимства. А пока, примерно на третий-четвертый вечер этого исторического визита, дежурили мы с Анной Бондарчук плюс парочка девиц из ее 8-го ''Б''. Побродив часов до одиннадцати вечера по знойным дворам летней Москвы, мы решили разойтись восвояси. Тем более, на утро нам предстояла ранняя экскурсия в Суздаль. Попрощавшись с ''коллежкой'' (по-болгарски почти все профессии и должности имеют форму женского рода: докторка, инженерка, директорка...), я направился в нужную мне сторону и уже через минуту скрылся за углом одного из домов. Через какой-то промежуток времени до ушей моих донесся душераздирающий крик, в котором я, к великому своему сожалению, опознал не только характерный тембр Бондарчук, но и свое имя. Она, без сомнения, звала меня на помощь, не знаю, в чем именно. Этот крик произвел на меня должное впечатление, и уже по пути обратно, в который я пустился со всех ног, я еще дважды успел услышать истошное: ''Семё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-ё-н!'' Необузданное мое воображение в долю секунды успело нарисовать в моем мозгу сюжет с разбойным нападением, изнасилованием и членовредительством одновременно. Вылетая из-за поворота и вглядываясь в представшую моему взору картину, я с неприятным чувством внизу живота осознал, что вряд ли буду полезен в сложившейся ситуации. Анна Владимировна высокая и бледная стояла, крепко держа за руки по обе стороны от себя воспитанниц, с любопытством рассматривающих их обидчика. В двух с половиною шагах от этой троицы застыл, видимо остановленный криком, детина под два метра ростом и весом в центнер с гаком. Он был молод, крепок, нетрезв и в майке. Рубашка, некогда завязанная на поясе, отцепилась и волочилась рукавом по земле. В правой руке у него была початая бутылка водки, а левая была сжата в кулак и отведена в сторону, как если бы он собирался нанести Анне запрещенный правилами удар открытой перчаткой. Детина повернулся на топот моих шагов, обвел меня, подбегающего к девушкам, мутным взглядом и, не дав мне отдышаться, спросил неожиданно беззлобно:
- Это ты, шо ль, Семё-ё-ё-н?
- Ну, я.
- Гхы,.. я-то думал, щас выскочит какой-нибудь, о-о! А ты... гхы, гхы-ы,.. ты... выпить хошь? Он, дружелюбно улыбаясь, протянул мне бутылку, явно радуясь мирному исходу недавней острой ситуации. Выпить в эту секунду я был совсем не прочь, но девочки-восьмиклассницы смотрели на меня, и таки мне пришлось разочаровать их еще раз за этот вечер. (Первый был, когда я зачем-то услышал вопли их учительницы и примчался, не дав им досмотреть самое интересное.)